Метательная артиллерия и оборонительные сооружения Древней Руси

I. Вводные замечания

Исследование ряда памятников древнерусского оборонного зодчества, произведенное в последнее время, дало возможность восполнить существенный пробел, имевшийся в литературе по истории отечественной архитектуры. Благодаря этим исследованиям вскрыт не только процесс формирования и изменения некоторых военно-оборонительных сооружений древней Руси и охарактеризованы их архитектурные формы, но и уточнено время их постройки, реконструкции, расширения[479]. Одновременно удалось в общих чертах нарисовать эволюцию русского оборонного зодчества[480], которое в конце XV в. под влиянием новой военной техники (в частности, — широкого применения огнестрельной артиллерии) и благодаря возросшему могуществу Русского государства сделало решительный шаг вперед по пути своего развития.

Однако в целом написание развернутой истории русского оборонного зодчества остается пока делом будущего, так как многие древнерусские крепостные сооружения давно исчезли и нам почти совсем не известны. В частности остается все еще не изученной военно-оборонительная система северо-западной окраины Руси, сложившаяся в основном в период новгородско-псковской самостоятельности; не вскрыты военные, конструктивные и архитектурные особенности многих крепостей, входивших в эту систему, не выяснена их датировка и не установлены их изначальные формы. Наряду с оборонительными сооружениями Новгорода, Ладоги, Копорья, Порхова, Изборска, Острова, Гдова[481] и Ивангорода, а также крепостями у устья р. Наровы, уже получившими более или менее подробное освещение в научной литературе, крепостные сооружения Пскова, Орехова, Яма, Корелы, Кобылы, Вышгорода, Владимирца, Опочки, Воронича, Выбора, Врева, Велье и Дубкова до сих пор остаются объектами, которые либо совсем не исследованы, либо исследованы очень мало.

Настоящая работа не ставит своей целью изучение всей оборонительной системы северо-западной окраины Русского государства и полного исследования какого-либо отдельного ее звена; основная ее задача — расширить наши представления о крепости Копорье, вкратце охарактеризовать военно-оборонительные сооружения Орехова и Яма, уточнить их датировку и выяснить особенности русского оборонного зодчества того периода, к которому эти крепости относятся.

II. Копорье

Среди трех памятников древнерусской военной архитектуры, рассматриваемых в настоящей работе, крепость Копорье является наиболее сохранившейся[482] (рис. 1).

Первая крепость Копорья была деревянной; ее срубили ливонцы в 1240 г. на остатках древнерусского погоста Копорье, разрушенного ими во время захватнического похода в Новгородскую землю: «Приидоша немцы на Водь с Чюдью, и повоеваша и дань на них возложиша, а город учиниша в Копорьи погосте»[483] (вар. — «възьградиша град в Копоре погосте»; «срубиша город в Копории в погосте»; «город Копорию поставиша»)[484]. В 1241 г. войска Александра Невского эту крепость взяли[485] и уничтожили: «Изверже град их из основания»[486].

Позднее, в 1279 г. сын Александра Невского — князь Дмитрий Александрович с разрешения Новгорода поставил в Копорье деревянный городок-замок; «испроси князь Дмитрии у Новагорода поставити собе город Копорью, и ихав сам сруби» (вар. — «и шед сам сруби и»)[487]. В следующем году на месте деревянного замка тем же Дмитрием, но при участии Новгорода, была выстроена уже каменная крепость; в 1280 г. «князь великыи Дмитрии с посадником Михаилом и с большими мужи, шедши, обложиша город камен Копорью»[488] (вар. — «ехавше, обложиша град камень Копорью»)[489].

Явившаяся вторым каменным военно-оборонительным сооружением, выстроенным на окраине Новгородской земли после Ладоги, эта первая каменная крепость, подобно своим деревянным предшественницам, существовала в Копорье также не долго. Через 2 года, в 1282 г., во время столкновения с князем Дмитрием, когда он, изгнанный из Переяславля, попытался бежать в Копорье, она была ликвидирована новгородцами — «новгородци же город раздрушиша и гору раскопаща»[490] (вар. — «а город разгребоша»)[491]. Однако через 15 лет после ликвидации в Копорье укрепленного княжеского гнезда новгородцы учитывают большую стратегическую важность этого пункта и сооружают в нем новую крепость: в 1297 г. «поставища новгородци город Копорью»[492].

Новая Копорская крепость, подобно крепости 1280 г., была также каменной, ибо в других летописях указано, что в 1297 г. «новгородци поставиша город Копорью камен»[493]. Каменным он назван и в «Списке русских городов»[494], составленном между 1387 и 1392 гг.[495].

Значение новой каменной крепости в Копорье было огромно для Новгорода. Построенная на путях, связывавших его с Балтийским морем, она превратилась в пограничный форпост, который на протяжении целого столетия не только контролировал движение по важным речным артериям новгородского края — р. Луге и Плюсе, но и был оплотом всей Вотской пятины Великого Новгорода.

Так же как и крепость 1280 г., копорские каменные укрепления постройки 1297 г. не сохранились до наших дней. В. А. Богусевич установил, что мощные стены и башни существующей ныне каменной крепости в Копорье (см. рис. 1) были целиком построены московским правительством с расчетом на применение развитого огнестрельного оружия в конце XV в. и начале XVI в.[496] Это вполне подтверждается не только архитектурными формами памятника, но и исторически.

Как известно, Копорье было не только крепостью, служившей военной базой для активных действий против немцев и шведов; одновременно это был и торгово-ремесленный город, являвшийся административным центром Вотской земли[497]. В этом и кроется причина живучести копорских укреплений, которые на протяжении неполных 60 лет (с 1240 г. по 1297 г.) неоднократно разрушались, а затем каждый раз вновь возникали на том же месте.

Но военно-административным центром Вотской окраины Копорье было только в XIII и XIV вв. В начале следующего столетия, когда экономическим и политическим центром Вотской земли стал город Ям, Копорье потеряло свое военное значение[498] и не играло уже существенной роли в защите новгородской территории. Положение не изменилось и к концу XV в. — началу XVI в., когда формировалась внешняя оборонительная система молодого Московского государства; к этому времени Копорская крепость, просуществовавшая уже более 200 лет, не только сильно устарела, но и значительно обветшала. Таким образом, понятно, почему, включив Копорье в число пограничных форпостов Русского государства, Москва полностью перестроила его оборонительные сооружения. Если же учесть, что в начале XVII в. Петр Петрей охарактеризовал Копорье как сильную каменную крепость[499], то можно считать, что после перестройки это сооружение долгое время было в хорошем состоянии.

Копорская крепость стоит на вершине высокой известняковой скалы, которая со всех сторон окружена глубокими естественными оврагами (рис. 2)[500]; эта скала как бы вздыбилась из огромной природной расщелины, образовавшейся в более или менее ровном плато, постепенно понижающемся к северу. Особенно крут и обрывист юго-западный склон скалы, поднимающийся над уровнем дна оврага более чем на 50 м. По этому оврагу протекает маленькая речка Копорка; «в Вотцкой пятине город Копорья на реце на Копорье», — сообщает о стоящей над ней крепости переписная книга 1500 г.[501] В некоторых местах эта речушка образует небольшие водопады. Во времена глубокой древности она, несомненно, была более широкой и протекала с обеих сторон скалы; остатки ее русла с северо-востока можно обнаружить непосредственно на месте и видеть на генеральном плане крепости первой половины XVIII в. (см. рис. 2). Это говорит о том, что высокая известняковая скала, на которой возвышается крепость, окружалась когда-то водным пространством со всех сторон и была еще более неприступной.

Финский залив, в который Копорка вливается, находится сейчас довольно далеко от крепости: он еле виден с ее стен. Однако в древние времена воды залива подходили, вероятно, довольно близко к известняковой скале, так как в «Книге Большому чертежу» XVII в. сказано, что «город Копорье на берегу Котлина озера»[502]. Народное предание также говорит, что 300 лет тому назад Финский залив простирался вплоть до Копорья[503]. Естественно, что при таком положении военно-стратегическое значение Копорской крепости в условиях конца XV в. — начала XVI в. еще более увеличивалось; доминируя над всей округой и контролируя русла протекающих поблизости рек, она наблюдала одновременно и за прибрежной частью морского залива, откуда приблизившийся противник мог совершить нападение, организовав высадку десанта.

В плане Копорская крепость имеет форму треугольника, полностью соответствующего верхней, довольно ровной площадке скалы (рис. 3)[504]. П. П. Покрышкии, осматривавший памятник в 1908 г. и сделавший его черновой схематический чертеж[505], в пояснении к нему отметил: «Крепость узкая; сторона к старому руслу [т. е. северо-восточная][506] защищена 4 башнями и хорошо сложенной стеной, а противоположная сторона [т. е. юго-западная] сложена плохо и преимущественно п[отому], ч[то] там большой обрыв и не для чего была защищать [крепость с этой стороны] особо тщательно».

Это замечание довольно справедливо. С той стороны, где из-за крутизны склона скалы приблизиться вплотную к крепости почти невозможно, башен нет; здесь имеется только стена, стоящая непосредственно на кромке обрыва (рис. 4). Там же, где склон более отлогий и подход к крепости вполне< осуществим, башни есть (рис. 5). Следовательно, строя Копорскую крепость и создавая ее круговую оборону, зодчие исходили из условий естественного окружения известняковой скалы и возможностей ее штурма.

Подобное расположение башен имеется в Изборске, Острове и Порхове, т. е. в крепостях, выстроенных в основном в XIV в.[507] У них башни тоже стоят там, где естественных преград нет, и отсутствуют, где они имеются[508]. Повторение такого принципа расположения башен в Копорье говорит, возможно, об устойчивости древних традиций построения городовой обороны в зависимости от места расположения крепости. Возможно также, что старая новгородская твердыня конца XIII в. оказала существенное влияние на планировку Копорской крепости конца XV в. — начала XVI в.[509]

Однако на гравюре XVII в. (рис. 6), иллюстрирующей сочинение Адама Олеария[510], крепость Копорье воспроизведена не с четырьмя, а с 5 башнями; шатер пятой башни выглядывает из-за стен. Кроме того, на плане первой половины XVIII в. (см. рис. 3) небольшой участок юго-западной стены крепости (в районе ее изгиба) изображен совершенно по-иному, чем вся стена в целом, а в экспликации к плану указано, что в этом месте имеется «брешь», а рядом — «рухлое место». Вместе взятое, это может навести на мысль о существовании еще одной, т. е. пятой башни. Однако на рукописной шведской карте 1677–1678 гг.[511] Копорская крепость изображена с 4 башнями (рис. 7), что исключает возможность такого предположения и говорит о неточности в этом отношении гравюры XVII в. Нет никаких признаков пятой башни и в натуре. Отсутствие же куска стены в данном месте объясняется, очевидно, ее частичным разрушением; на черновом схематическом плане П. П. Покрышкина имеется указание, что тут находится брешь, «пробитая батареей» Петра I в 1704 г., и сказано, что после появления этой пробоины, шведы, захватившие крепость еще в начале XVII в., сдались «без штурма».

Копорские башни цилиндрические, круглые в плане. Три из них стоят по углам крепости, а одна — почти в центре северо-восточной стены. В целях флангового прострела прясел стен они поставлены с сильным выносом в сторону поля[512]. Вынос их настолько велик, что они как бы отрываются от стен. Сложенные из хорошо отесанных крупных блоков местного девонского известняка (плитняка) на известковом растворе с большим количеством мелкого песка и скрепленные толстыми деревянными связями[513], эти башни чрезвычайно мощны и монументальны (рис. 8).

При толщине стен у основания около 5 м и внешнем диаметре более 13 м башни достигают высоты 20 м. Их нижние, немного расширяющиеся цокольные части, так же как это было у башен Ладожской крепости[514], отделены слегка выступающими профилями — неправильными грубыми валиками, вернее, полками с обколотыми углами (рис. 9). Раньше эти тяги переходили на стены; остатки одной из них можно видеть около средней — северо-восточной — башни.

Внутри башни делились на 5 ярусов. Пространство каждого из них немного расширялось по отношению к нижележащему за счет поярусного сокращения толщины башенных стен. Продольный разрез крепости на чертеже 1730 г.[515] (рис. 10) показывает, что первые ярусы башен находились значительно ниже внутреннего уровня земли и были покрыты сферическими сводами. Между собой ярусы, видимо, не сообщались; в каждый из них шла каменная сводчатая лестница, соединявшаяся либо с боевым ходом примыкающих стен, либо непосредственно с двором крепости. Одна из таких лестниц спускается сейчас с уровня земли в сводчатый, почти полностью засыпанный подвал северо-западной угловой башни, а две другие — длинными, сплошными и не прерывающимися маршами выходят из сводчатого цоколя и второго этажа южной башни на примыкающие к ней юго-западную стену и огромную по размерам площадку юго-восточной стены.

Верхние ярусы башен отделялись друг от друга «мостами» — плоскими деревянными перекрытиями (рис. 11). О их существовании говорят теперь небольшие поярусные уступы в кладке башенных стен, гнезда от балок, сохранившиеся в их толще, и отпечатки торцов бревен, оставшиеся в некоторых местах на обнажившихся массах связующего раствора. Расположение гнезд и отпечатков бревен показывает, что конструктивное устройство междуэтажных перекрытий башен было разным. В одних случаях это был сплошной бревенчатый накат, а в других — дощатые полы, уложенные на редко поставленные балки, ниже которых, примерно на расстоянии 1–1,5 м, находились вторые ряды балок, лежавших перпендикулярно верхним.

Следует отметить, что разное конструктивное устройство междуэтажных перекрытий встречается и в других, иногда даже более ранних памятниках русского оборонного зодчества. В этом отношении интересна, например, башня Луковка крепости Изборска. Перекрывавшаяся в нижней части каменным сводом, она была снабжена вверху тремя плоскими деревянными перекрытиями, причем балки двух нижних из них лежали параллельно друг другу и были перпендикулярны балкам третьего, самого верхнего перекрытия.

По-видимому кладя балки ярусных перекрытий крепостных башен по-разному, вверху в одном направлении, а внизу — в другом, зодчие стремились, тем самым, прочнее связать их стены. Широкие гнезда от бревенчатых балок перекрытий в какой-то степени ослабляли конструктивную прочность каменной кладки стен и делали их более слабыми по сравнению с другими, не имеющими таких гнезд. Плановая форма башен тут не играла никакой роли; сказанное относится как к круглым, так и к квадратным башням. Впрочем известны случаи, когда балки всех междуэтажных перекрытий крепостных башен клались только в одном направлении, параллельно друг другу — как соседним балкам, так и нижележащим.

Изнутри стены копорских башен снабжены специальными камерами — печурами, соответствующими их ярусам (рис. 12). Последние везде сводчатые, преимущественно с лучковыми перемычками, и только в пятых этажах, где толщина стен резко уменьшается, печур нет; здесь вместо них имеются широкие прямоугольные бойницы, перекрытые массивными каменными плитами. Таких бойниц значительно больше, чем печур; в угловых северо-западной и южной башнях их, например, по шесть. Печур же в нижних ярусах башен одна или две, а в верхних — три или четыре. Внутрь башен печуры сильно расширяются, а к центру их стен — суживаются. Внизу, в цокольных и вторых ярусах печуры широкие, выложены из крупных хорошо отесанных по кривой камней. На третьих этажах печуры несколько уже нижних, слегка вытянуты вверх и сложены из более мелких камней; на четвертых же этажах печуры еще сильнее вытягиваются по вертикали, а их каменная кладка еще больше мельчает. По центру всех печур расположены узкие (около 17 см в свету), щелевидные отверстия прямоугольных бойниц, которые широким раструбом выходят наружу. Снаружи башен раструбы бойниц разные. Внизу, в цоколе и над ним, это широкие арочные отверстия, а в третьих ярусах — проемы с лучковыми перемычками. На четвертых же этажах раструбы приобретают почти квадратную форму со скругленными верхними углами. Так же как и перемычки внутренних печур, перемычки раструбов бойниц снаружи башен сделаны из простых, но хорошо отесанных камней.

Первоначально изнутри печур бойницы башен прикрывались специальными ставнями. Сейчас о их существовании говорят небольшие отверстия шириной 30–32 см и высотой 40–45 см, расположенные в боковых гранях печур, в 10 см от бойниц, и уходящие в толщу башенных стен с одной стороны на 10–12 см, а с другой — на 97–105 см[516] (рис. 13). Глубокие из этих отверстий служили гнездами, куда убирались засовы ставен при их отрытии, а мелкие — пазами, куда засовы вставлялись при закрытии бойниц. Аналогичные устройства имеются в церкви Иоакима и Анны начала XV в. в Можайске и в Набатной башне 1496 г. Ивангородской крепости[517]. Правда, там засовы не убирались в стены, и ими запирались не ставни, а двери и ворота. Однако, несмотря на это, во всех упомянутых памятниках принцип устройства запоров один и тот же; он соответствует принципу запора ворот современных деревенских дворов.

На стволах башен заметны следы поздней известковой побелки. Гравюра XVII в. и чертеж 1730 г. показывают, что над копорскими башнями возвышались шатровые крыши.

Стены Копорской крепости везде однородны. Почти полностью сохранившие свои первоначальные размеры, они достигают высоты 15–16 м при общей длине 500 м[518]. Их кладка идентична кладке башен. Она состоит из местного известняка, серого (изредка — красноватого или лиловатого) по цвету, и скреплена известковым раствором. Размеры камней везде разные; в одних случаях они широкие, толщиной более 30 см, а в других — тонкие, 2–3 см. Это обусловлено, вероятно, мощностью слоев разработанного карьера. Тонкие плиты употреблены в основном для выравнивания кладки. Последняя преимущественно горизонтальная, с выдержанной перевязкой швов, однако в некоторых местах небольшие камни положены и на ребро. Какого-либо существенного отличия, как это указывал П. П. Покрышкин, кладка юго-западной стены не имеет. Эта стена сложена также тщательно, как и противоположная — северо-восточная. Разница состоит только в том, что наружные поверхности стен осыпались в одних местах почти полностью, а в других — еще сохраняются их лицевые камни. Как и в башнях, эти камни уложены весьма аккуратно и имеют хорошо отесанные поверхности.

Юго-западная стена крепости, стоящая на краю обрыва, имеет в месте пролома толщину 3,2 м (рис. 14). Другие стены в нижних частях немного шире. Восточнее пролома юго-западная стена, очевидно, перекладывалась, так как здесь ее небольшой участок сложен на извести, замешанной с более мелким песком, а кладка несколько иная по своему характеру и имеет швы, отмечающие места стыкования с кладкой изначальной. Фундаментом для юго-западной стены служит каменистая порода скалы. Основание этой стены выложено уступом — в виде 2 ступеней. Рядом с южной башней в стене имеется печура с бойницей, подобной бойницам башен как по характеру кладки, так и по устройству запора. Несколько дальше бойницы находится большое арочное отверстие высотой 2,2 м и шириной 3,7 м (рис. 15).

Возможно, что это проем древнего вылаза: через него защитники крепости с помощью лестниц могли неожиданно спуститься в овраг и ударить в тыл осаждающим. Недаром около арки находится боевое отверстие. Снаружи вылаз был первоначально прикрыт тонкой каменной стенкой, которую разрушали при необходимости, а потом вновь выкладывали.

Небольшие заложенные арки виднеются также в юго-западной стене, близ угловой северо-западной башни и в восточном прясле северо-восточной стены рядом со средней башней. К востоку от второго — сильно поврежденного — арочного проема стена имеет какой-то выступ.

В первой половине XVIII в. по верху стен шел широкий боевой ход, прикрывавшийся с внешней стороны высоким парапетом. Остатки парапета имеют широкие прямоугольные бойницы, подобные бойницам верхних ярусов башен (рис. 16). Судя по чертежу 1730 г., бойницы имелись на всем протяжении парапета; они были расставлены ритмично на довольно больших расстояниях друг от друга. У северо-западной башни над бойницами парапетов северо-восточной и юго-западной стен имеются круглые отверстия — гнезда деревянных балок, лежавших попарно в одной плоскости (см. рис. 16). Отпечатки торца бревна диаметром 56 см находятся и в нижней части юго-западной стены на высоте 1,5 м от земли. По-видимому, это следы каких-то бревенчатых настилов, перекрывавших северо-западный угол крепости. Стены этого угла были, очевидно, несколько выше, чем в других местах, так как парапеты здесь более толстые, и на них имеются остатки более тонких стенок.

План первой половины XVIII в. показывает, что в западном прясле северо-восточной стены, близ угловой башни, существовал проход, связывавший крепость с тайником. Ступени тайника вели в овраг (см. рис. 3).

В экспликации к плану этот тайник назван выходом под землю. Он спускался к небольшому, возможно, искусственному пруду, имевшему плотину. С его помощью осуществлялось водоснабжение крепости.

Вход в крепость — ее длинный изогнутый сводчатый проезд, имеющий 4 аршина (2,8 м) ширины и 1, 5 сажени (3,2 м) высоты[519], — находится в центре юго-восточной стены. С внешней и внутренней сторон въездные арки проезда обрамлены более поздними портами, выложенными из кирпича размером 6 X 13 X 26 см. Таким же кирпичом облицованы свод и стены проезда; из него же выложены 3 арочные перемычки, расположенные в передней части проезда. Очевидно, в эти перемычки упирались створные полотнища трех поздних, последовательно расположенных ворот, от которых в конце XIX в. оставались «рамки в виде железных обручей»[520]. Конечно, створные ворота не были первоначальными, но возможно, что существующие перемычки сделаны взамен древних. Сейчас из кирпичной кладки первой перемычки высовываются заостренные кованые концы 6 прутьев железной решетки — герсы, закрывавшей вход в крепость (рис. 17). Поскольку решетка замурована в поднятом состоянии, можно предположить, что внутри юго-восточной стены сохранился и ворот, с помощью которого она двигалась.

Слева от сводчатого проезда, на наружной плоскости юго-восточной стены видна заложенная плитняком арка. Эта арка — первоначальная (рис. 18, а). Она более узкая и вытянутая, нежели арка существующего проезда. Несомненно, здесь находился второй вход в крепость. Однако если широкий проезд предназначался для гужевого транспорта, то более узкий — преимущественно для пешего прохода. Последним пользовались, очевидно, когда была опущена герса основного сводчатого проезда. Поскольку с тыльной стороны юго-восточной стены следов второго прохода нет[521], можно считать, что он выходил под свод основного проезда, который, кроме решетки, прикрывался, несомненно, и створными воротами.

Справа от проезда с герсой в плоскости юго-восточной стены тоже имеется проем, однако это уже не проход, а поврежденная бойница (рис. 18, б). За ней в толще стены находится большое, почти квадратное сводчатое помещение с большим количеством глубоких арочных ниш в боковых стенах. По-видимому, это помещение предназначалось для стражи, которая охраняла ворота. Другое, такое же по размерам и характеру помещение, но уже без бойницы, расположенное непосредственно под первым, использовалось, возможно, как складское. В огромной толще юго-восточной стены много и других больших и маленьких камер; в них, вероятно, размещался гарнизон крепости. Сравнение публикуемых планов Копорья первой половины XVIII в. показывает, что общее расположение этих камер внизу и вверху было разным (ср. рис. 2; 3). Проникнуть во все эти камеры сейчас невозможно, однако расположение двух из них, упомянутых выше, позволяет считать, что они находятся не в двух, а в 3 ярусах.

Примечательно, что башни юго-восточной стены стоят очень близко друг к другу и, благодаря сильному выносу в сторону поля, своими огромными массами как бы закрывают входы в крепость. Прекрасно фланкируя всю стену и расположенную в центре ее въездную арку, башни по существу составляют вместе с последней одно целое. Благодаря им въезд Копорской крепости коренным образом отличается от захабов крепостей Порхова, Изборска и Острова, а также от захабных башен крепостей в Ладоге и Орехове. Однако такое устройство въезда не является необычным. Подобный принцип защиты входов был применен в Тверском кремле XV в., где проезды фланкировались по бокам дополнительными «стрельницами»[522], и в крепости Ситно XVI в., вход которой также оборонялся двумя близко стоявшими друг к другу башнями. Впоследствии все эти фланкирующие башни стали как бы прообразом для парных башен Ростова Великого и ростовского Борисоглебского монастыря[523].

Перед въездом в Копорскую крепость расположен узкий четырехарочный мост, перекинутый через овраг. Сложенный из хорошо отесанных блоков того же местного известняка, что и сама крепость, он сделан, несомненно, позже ее, так как подходит только к основному, теперь облицованному кирпичом проезду и минует расположенный рядом с ним другой, ныне заложенный проход. Однако устои моста более древние; они несколько шире, выступают в южную сторону и сложены на другом растворе. Следовательно, раньше мост был широким и подходил не только к въездной арке, но и к узкому, заложенному проему. Первоначально же мост был деревянным; таким он изображен на гравюре XVII в. С уничтожением его Копорская крепость поистине становилась неприступной.

Эта неприступность учитывалась не только московскими строителями, создавшими крепость по последнему слову военной техники конца XV в. — начала XVI в.; она принималась во внимание и при возведении новгородской твердыни, и при сооружении двух феодальных городков-замков, и при создании ливонского опорного пункта, и, наконец, при основании на известняковой скале небольшого русского погоста.

III. Орехов

Крепость города Орехов (Нотебург, Шлиссельбург, теперь Петрокрепость) дошла до нас в сильно искаженном виде[524].

Впервые Ореховская крепость была построена новгородцами в 1323 г.: «Ходиша новгородцы с княземь Юрьемь и поставиша город на усть Невы[525], на Ореховомь острове»[526]. Участие в этом строительстве великого князя Юрия Даниловича, приглашенного Новгородом в 1322 г. для руководства военными действиями против шведов, говорит, возможно, о том, что проводилось оно по инициативе Москвы.

Место, выбранное для крепости, было весьма выгодным в стратегическом отношении. Расположенный на Ореховом острове «город» загораживал вход в Неву — важнейшую водную артерию Руси, устье которой на протяжении ряда веков служило ареной напряженной борьбы между русским народом и шведскими захватчиками[527], — и преграждал путь из Ладожского озера в Финский залив.

Крепость 1323 г. просуществовала только до середины XIV в.; в 1348 г. шведам удалось захватить Орехов[528], но новгородцы тотчас вернули его обратно[529], а через 4 года после этого на месте старых укреплений построили новые: в 1352 г. «Новгородцы заложиша град каменной Орешек, на устье Невы реки»[530].

Новгородская первая летопись о повторном строительстве сообщает подробнее: «Добиша челом новъгородьци, бояре черныи люди архиепископу новъгородьскому владице Василию, чтобы «еси, господине, ехал нарядил костры во Орехове»; и он ехав, костры нарядил, и приеха в Новъгород»[531]. Следовательно, в 1352 г. архиепископом строились только башни.

Ореховские укрепления постройки 1352 г., так же как укрепления 1323 г., нам совершенно не известны. Из летописей ясно только, что крепость имела несколько башен-костров.

В 1386 г. эта крепость сильно пострадала во время пожара и была отремонтирована: «Погоре все внутри во Орешке, и сам город попортися, и Новгородци прислаша Василья Кузмина Ореховьскаго города починивати и костров»[532].

В 1410 г. Орехов был дополнительно усилен каменными укреплениями вокруг посада: «Заложиша город камеи у Орешка, около посада»[533]. Наконец, в 1460 г., в связи с «Великого Новагорода наказом», в Орехове снова велись какие-то работы: «Ехав князь Василей Васильевичь покрепил Орешка городка»[534].

Больше никаких сведений о расширении или ремонте Ореховской крепости в летописях нет. Однако после 1411 г. она несколько раз переходила «как в Российское, так и в Шведское владение»[535] и, по-видимому, ремонтировалась не только в 1460 г. Наличие в Орехове в 1513 г. русского воеводы — князя Ивана Ивановича[536] — и свидетельство С. Герберштейна (1516 г.) о том, что крепость Орешек расположена «во владении Московского государя»[537], показывают, что в начале XVI в. Орехов, вместе с другими новгородскими городами, прочно входил в состав Московского государства. Естественно поэтому, что, осуществляя реорганизацию пограничной обороны государства в конце XV в. — начале XVI в., Москва подвергла реконструкции и укрепления этого важного стратегического пункта; построенный задолго до появления «огненного боя» и просуществовавший около 250 лет, он не соответствовал уже военной технике, широко применявшей мощную артиллерию, и, бесспорно, нуждался в перестройке.

Позднее, в конце XVI в., в Орехове опять велись какие-то строительные работы; в разрядных списках 1584 г. упомянуто, что в Орешке «город делает Иван Вахрамеев»[538].

Характер этих работ нам не известен. Не известно также, в каком состоянии была крепость и в XVII в., когда она находилась в руках шведов. Позднее, после взятия Орехова русскими войсками в 1702 г., были восстановлены ее разрушенные части, пострадавшие во время осады. Это восстановление осуществлялось и в 1702 г., когда Петр I, овладев Нотебургом[539], переименовал его в Шлиссельбург («Ключ-город») и укрепил вокруг него древнюю крепость новыми больверками (земляным валом с бастионами)[540], и в 1728 г., когда в Шлиссельбурге чинились городовые башни, восстанавливалась древняя церковь, строились казармы и проводились другие строительные работы[541].

Сильно искаженная в более позднее время Ореховская крепость стоит и сейчас ни острове в центре современного города Петрокрепость.

На гравюре А. Схонебека (Shoonebeek)[542], выполненной в 1703 г., эта старая московская твердыня изображена в момент взятия ее войсками Петра I почти в первоначальном состоянии (рис. 19).

В плане Ореховская крепость имеет вид неправильного треугольника (рис. 20)[543]. Вытянутая с востока на запад и обращенная тупой частью в сторону Ладожского озера, она почти полностью соответствует форме небольшого острова, окруженного со всех сторон «глубокою водою»[544] и не имеющего вокруг «ни на палец земли»[545].

В северо-восточном углу крепости сохранились остатки внутреннего, почти квадратного в плане, отделения, соединенного с основным крепостным двором, частично заложенным вытянутым арочным проемом. Более приземистая арка[546] позволяет выйти из отделения на восточный берег острова (рис. 21). Беглое описание этого отделения дает А. Олеарий: «В одном углу крепости, — сообщает он, — находится еще особенное, почти потайное маленькое укрепленное место, из которого и крепость самая может быть обстреливаема извнутри»[547]. Петр Петрей назвал отделение «внутренней крепостью». По его словам, она была «такой же постройки, как и внешняя», и имела перед собой довольно глубокий ров[548]. Последний в виде канала, откосы которого впоследствии были одеты в камень, существовал и значительно позже. Его изображения имеются на планах XVIII и XIX вв. (см. рис. 20). В XVII в. канал был, очевидно, сухим, так как в 1728 г. производилось его обводнение[549]. В настоящее время этого канала нет; он был засыпан во второй половине XIX в.

Таким образом, Ореховская крепость делилась на 2 части — собственно «город» и внутреннюю «цитадель». Это деление напоминает собой структуру западноевропейских феодальных замков-бургов с их донжонами.

Стены Ореховской крепости прямолинейны и перегибаются только в местах расположения башен, делящих их на прясла. Они сложены не «из скал и исполинских камней», как указывает Юст Юль[550], а из плитняка и валунного камня, что характерно для крепостей Новгородско-Псковской земли. Основная масса валуна видна в проломах стен. Это, несомненно, местный строительный материал; большое количество его находится еще и сейчас на берегах острова[551]. Внешние же плоскости стен выложены преимущественно из блоков серого известняка, которые в большинстве случаев, как и в крепости Копорье, имеют несколько вытянутые, довольно правильные прямоугольные формы без резко очерченных граней. Другие такие же блоки, но уже с резкими гранями, преобладающие в кладке стен и придающие их внешнему облику определенную жесткость и сухость, указывают на значительную чинку крепости в начале XIX в. Об этом говорят также старые чертежи[552].

Нам не известны точные размеры ореховских стен. М. И. Пыляев указывает, что «в старину, по рассказам» они были «чрезвычайной высоты» и вместе с зубцами достигали 9 сажен (19 м)[553]. По данным Юста Юля, стены были «вышиною в 30–40 локтей»[554]. Толщина же их, по сообщению Петра Петрея, была 10 аршин (7 м)[555], а по указанию А. Олеария, — 2,5 сажени (6,4 м)[556].

В настоящее время ореховские стены значительно ниже, так как в XVII в. они были сильно искажены шведами, а в начале XIX в. понижены на 1,5 сажени (3,2 м) за счет снятия «парапета с амбразурами»[557].

На гравюре XVII в., опубликованной в книге А. Олеария, крепость Орехов изображена с 10 башнями; семь из них стоят на изломах стен, более или менее равномерно по их периметру, а три — на углах внутреннего отделения (рис. 22). Петр Петрей также сообщил, что Орехов выстроен «с семью крепкими площадками», на каждой из которых «поставлена башня», и прибавил при этом, что «тремя площадками» снабжена и изолированная часть крепости[558].

Нам известны только поздние названия этих башен — шведские и русские. Первые из них относятся к XVII в., ко времени оккупации Орехова шведами[559]. Вторые названия были даны башням взамен шведских в самом начале XVIII в.; они нанесены на планы Шлиссельбурга 1740 и 1741 гг. (рис. 23)[560].

В настоящее время башен сохранилось только пять; остальные пять уже не существуют. Одна из них, оборонявшая южную стену, была разобрана, очевидно, вскоре после 1702 г.; она есть на планах этого года и на гравюре А. Схонебека, а на чертежах 1734 г.[561] и 1740 г. показана уже пунктиром (см. рис. 20). Три другие — Меньшикова (Княжая), укреплявшая северную стену крепости, Светличная на северо-западном углу «цитадели» и Мельничная на ее восточном углу — были сломаны «по ветхости» в 1817 г.[562]. Позже была разобрана и пятая — Часовая (Колокольная) башня, стоявшая на юго-западном углу цитадели и «унижавшаяся» еще в 1817 г.

По поздним данным, все ореховские башни достигали первоначально высоты 12 сажен (25,6 м)[563]. В начале XVIII в. некоторые из них были, по-видимому, уже ниже; во всяком случае, Юст Юль обратил внимание только на наиболее высокие из них: «Над стенами, — записал он, — возвышаются четыре сильные укрепления — башни с оруднями, расположенными в 3 яруса»[564]. Об остальных же башнях он даже не упомянул. Сейчас сохранившиеся башни еще ниже, так как в начале XIX в. их «сравняли со стенами»[565] (рис. 24).

Так же как в Копорской крепости, все ореховские башни стояли с сильным выносом вперед и хорошо фланкировали зажатые между ними стены. Они имеют преимущественно круглую форму и только Воротная (Государева) — прямоугольная в плане (рис. 25).

Светличная и Мельничная башни, принадлежавшие внутренней цитадели, были полукруглыми снаружи и круглыми внутри. Отсутствие у этих башен выступа наружу крепости, характер их примыкания к тыльным сторонам основных стен и направленность бойниц — все это говорит о том, что цитадель была сооружена позже самой крепости. Ее встройка могла произойти не позднее конца XVII в., так как цитадель описана уже Петром Петреем. Может быть, ее постройка была произведена шведами в один из захватов ими Ореховской крепости в первой половине XVI в., потому что такой прием не типичен для древнерусской военной архитектуры и характерен для западноевропейской фортикации[566].

Подобно стенам ореховские башни сложены из серого плитняка на известковом растворе и местами имеют вкрапления из валунов. В местах разрушений башен видно, что в толще их стен находятся бревенчатые связи. По расположению концов связей можно установить, что они уложены на разных уровнях по периметру стен башен. В местах пересечений связи соединялись врубками, так что в толще башенных стен имелись ряды своеобразных деревянных колец, скреплявших их кладку. В башнях есть и железные связи, расположенные преимущественно в их верхних частях и скрепляющие более позднюю кладку; эти связи не первоначальные.

Представление об устройстве ореховских башен по их состоянию на начало XVIII в. дают чертежи 1739 г.[567], на которых они ошибочно показаны в разрезе кирпичными. Самой мощной из этих башен была башня Головина (Угольная). Ее стены толще стен всех других ореховских башен. Она стояла на остром углу треугольника крепости и внутри была разделена деревянными мостами на 3 боевых яруса (рис. 26, вверху слева). Внизу башни был глухой подвал, перекрытый каменным сводом.

Воротная (Государева), прямоугольная в плане, башня (см. рис. 25) северо-западной стены крепости также делилась плоскими балочными перекрытиями на 3 яруса, но внизу у нее было уже 2 сводчатых помещения, расположенных одно под другим (см. рис. 26, вверху справа). Первое из них было глухим, а второе — проезжим и боевым.

В настоящее время Воротная башня, получившая в начале XIX в. новую облицовку, сохранила свою древнюю кладку только внутри. Поврежденная огнем гитлеровской артиллерии во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. в верхней части и восстановленная вместе с четырехскатной крышей в 1952–1953 гг.[568], она близка по своему плановому устройству и расположению арок к Воротной башне Ладожской крепости. При подходе к входной арке Воротной башни крепости Орехов противник тоже оказывался повернутым правым боком к крепостной стене, а пройдя эту арку, он, чтобы выйти из нее во двор крепости, также должен был поворачиваться на 90 градусов.

Больше того, так же как и в Ладоге, ореховская Воротная башня не выступает внутрь крепости, а лишь примыкает снаружи к городовой стене и стоит не на углу, а в центре стены, несколько приближаясь к угловой круглой башне, расположенной против въездной арки. По-видимому, некоторое сближение этих двух башен обусловливалось характером обороны прохода в крепость.

В древности внешняя входная арка Ореховской крепости прикрывалась снаружи частоколом, изображенным на гравюре XVII в. В стенах башни до сих пор существуют пазы от подъемных решеток (герс). Раньше таких решеток было две. Кроме них, проезжая арка Воротной башни закрывалась дубовыми створными полотнищами. На одной из створ этих ворот была вырезана датирующая их надпись: «Anno 1649 dni 18 May less». Следовательно, створы относились к XVII в., но навешены они были, несомненно, на месте более древних[569]. Последние существовали еще в самом начале XVII в. Рассказывая о неудачном нападении шведов на крепость в феврале 1611 г., Матвей Шаум сообщал: «Главнокомандующий… велел придвинуть к воротам несколько таранов, которыми и разбиты были двое ворот». При этом он упомянул, что «осажденные опустили крепкую железную решетку», преградив тем самым путь неприятелю[570].

Меньшикова (Княжая) башня почти не отличалась от башни Головиной; она была лишь значительно меньше ее по диаметру и имела более тонкие стены (см. рис. 26, внизу слева).

У Королевской башни было сводчатое покрытие не только внизу, но и над самым верхним ярусом. В центре ее стоял массивный каменный столб, проходивший через все 4 яруса (см. рис. 26, внизу справа). Подобные, но менее мощные столбы пронизывали ярусы и 3 башен цитадели (рис. 27, внизу справа и слева и рис. 28). Незначительные остатки одной из этих башен (Мельничной) до сих пор можно видеть внутри крепости.

Башни Флажная и Головкина (см. рис. 27, вверху справа и слева) подобны Меньшиковой башне[571].

В начале XVIII в. все ореховские башни были покрыты высокими, преимущественно остроконечными, шатровыми кровлями, среди которых особо выделялось барочное двухъярусное покрытие Часовой башни цитадели. Шатрами башни были покрыты и столетием раньше, о чем свидетельствует гравюра XVII в. По-видимому, подобные покрытия возвышались над ними и первоначально.

Стены всех крепостных башен были прорезаны бойницами соответственно их ярусам. Устройство этих бойниц показывает, что они предназначались для применения пушек. Многие из них имели изнутри печуры, от которых наружу шли расширявшиеся боевые отверстия (рис. 29). Эти отверстия почему-то не понравились А. Олеарию; бойницы ореховских башен, писал он, «устроены не хорошо (как у всех древних русских крепостей) и совершенно не удобны для стрельбы наружу и для защиты стрелков»[572].

Однако бойницы ореховских башен (рис. 30; 31) напоминают бойницы башен Копорской крепости (см. рис. 12; 13) и повторяют форму бойниц Коромысловой башни кремля в Нижнем Новгороде (1500–1511 гг.). Следовательно, бойницы этого типа имели широкое распространение в русском крепостном зодчестве первой половины XVI в. и были вполне удобны для ведения пушечной стрельбы. Они подтверждают предположение о постройке существующих укреплений Орехова в начале XVI в. Об этом говорят также и тяги, являющиеся существенным элементом в архитектурном оформлении ореховских крепостных башен. Такие тяги характерны для многих русских крепостей первой половины XVI в. На башнях Орехова они сделаны в виде сильно выступающей полки, которая, так же как и в башнях Копорской крепости, охватывает их с внешней стороны (рис. 32) и отделяет их высокие цокольные части. С башен эти тяги так же, как это было в Ладожской и Копорской крепостях, переходят на стены, опоясывают их по всему периметру и прерываются лишь в местах поздних чинок и повреждений, а также в местах расположения разобранных башен.

Ознакомление с сохранившимися частями древней Ореховской крепости хорошо показывает, что она была весьма мощным военно-оборонительным сооружением, выстроенным в соответствии с требованиями строительной техники конца XV в. — начала XVI в. Недаром в начале XVII в. П. Петрей назвал Нотебург «очень сильной крепостью»[573], а Юст Юль столетием позже охарактеризовал Шлиссельбург как одну «из неприступнейших крепостей в мире»[574].

IV. Ям

Крепость города Ям (Ямбург, теперь Кингисепп) не сохранилась до настоящего времени. Поэтому судить о ней можно в основном лишь по старым, к сожалению, единичным, изображениям.

Каменная крепость Ям была выстроена новгородцами на среднем течении р. Луги в 33 дня 1384 г.: «Поставиша новгородцы город камен на Луге, на яме… только в 30 дни и 3 дни»[575]. Ставить ее «в Петрово говение» выехали из Новгорода «воеводы Есиф Захарьиничь, Юрьи Онцифоровичь, Иван Федоров, Федор Тимофеев, Стефан Борисов, и иные бояре и житьи люди»[576].

По-видимому, Ямгородская крепость 1384 г. была первоклассным по тому времени военно-оборонительным сооружением. В 1395 г., т. е. через 11 лет после возведения, она блестяще выдержала первое нападение со стороны шведов. В 1397 г. немцы не посмели приблизиться к этой крепости, хотя они и сожгли 7 сел, находившихся около нее. В 1443 г. неприятелю удалось выжечь ямгородский посад и осадить крепость, но, несмотря на пушечный обстрел из мелких и крупных орудий, он не смог овладеть ею. Не была захвачена крепость и в 1447 г., когда «приидоша Немци к Яме городку, и начаша многыми пушками силными бити город»[577].

Этим исчерпываются известия о крепости Ям конца XIV в., которая на протяжении нескольких десятилетий исключала возможность широких вражеских диверсий в северо-западную часть новгородской территории и прекрасно показала себя в войну 1445–1448 гг., когда объединенные силы немцев и шведов после долгого перерыва снова выступили против Новгорода[578]. Только в «Списке русских городов», составленном вскоре после построения этой крепости, упомянуто: «Яма камен на Луге»[579].

Несмотря на то, что Ямгородская крепость 1384 г. ни разу не была захвачена неприятелем, она просуществовала все же сравнительно недолго. В 1448 г., очевидно, в связи с сильной поврежденностью во время военных действий и новыми требованиями военной техники, она была, вероятно, разобрана, а на ее место воздвигнута новая: «Езде владыка Евфимий на городок на Яму, и заложиша городок нов, камен, охабень болши первого»[580].

К сожалению, история Ямгородской крепости 1448 г. нам известна еще меньше, нежели ее предшественницы. Летописи ограничиваются лишь указаниями на то, что в 1459 г. она вместе с другими городами была передана князю Юрию Семеновичу[581]. Нет известий о ней и в других источниках. Только в переписной оброчной книге 1500 г. отмечено, что «в Вотцкой пятине город Яма, на реце на Луге»[582], да в разрядных росписях конца XVI в. указывается на наличие «на Яме» тех или иных воевод[583].

В связи с этим мы не знаем, что произошло с Ямгородскими укреплениями в конце XV в. — начале XVI в., когда Москва создавала мощную оборону на северо-западе страны. В. А. Богусевич, говоря о создании в это время новой Копорской крепости на месте старой, мимоходом отметил, что одновременно были реконструированы и укрепления Яма[584]. На чем основано это утверждение, — не известно; отсутствие памятника не позволяет проверить его по натуре. Но, по-видимому, это действительно так, ибо для перестройки крепости в тот период было достаточно оснований.

В XV в. город Ям был экономическим и политическим центром Вотской пятины Великого Новгорода. Состоявший из собственно «города» и посада, делившегося на несколько частей, и имевший монастырь, церковь, 240 дворов и 332 человека жителей, он был крупным и многолюдным по тому времени населенным пунктом, который по своим размерам и количеству населения превосходил все города Вотской, Ижорской и Карельской земель[585]. Ям имел в это время и большое военное значение, так как сразу же после постройки первых каменных укреплений он стал играть в обороне Новгородской земли ту самую роль, которую до этого играла крепость Копорье. Естественно поэтому, что после подчинения Новгорода Москве в 1478 г. Ямгородская крепость первой половины XV в. уже не соответствовала своему назначению; ее стены и башни не были пригодны к применению артиллерии, не отвечали требованиям, которые предъявлялись тогда к оборонительным сооружениям, и не могли защищать крупный город, являвшийся административным центром и военной опорой большого пограничного района. В связи с этим, включая Ям в систему пограничных форпостов государства, Москва должна была реконструировать и его укрепления. Коренное отличие публикуемого ниже плана Ямгородской крепости от планов оборонительных сооружений XIV–XV вв. в Порхове, Острове и Изборске позволяет считать, что в конце XV в. — начале XVI в. укрепления Яма были не только реконструированы, но и полностью перестроены.

Судя по описанию А. Олеария, посетившего Ям в 1633 г., Ямгородская крепость была небольших размеров: «Укрепление это, — писал он, — хотя невелико, но окружено крепкою каменною стеною с восьмью круглыми башнями»[586]. Гравюра, иллюстрирующая это описание (рис. 33), показывает, что одна из башен была проезжей, что 5 башен имели высокие шатровые крыши и что стены были увенчаны прямыми, сильно вытянутыми по горизонтали, зубцами. К сожалению, эта гравюра дает возможность представить внешний облик Ямгородской крепости, но не ее плановую структуру. Литография И. Селезнева «Вид и план земляного вала в городе Ямбурге»[587], сделанная в начале XIX в., когда каменной крепости Ям уже не существовало, позволяет говорить лишь о плане более поздних Ямгородских укреплений. Снабженные сильно вынесенными вперед треугольными бастионами, эти укрепления появились на холме правого берега р. Луги только в начале XVIII в.[588], т. е. уже тогда, когда Петр I отвоевал обратно Ям у шведов (1703 г.) и переименовал его в Ямбург[589].

На «Плане крепости г. Ямбурга» первой половины XVIII в.[590] эта бастионная петровская крепость изображена почти в первоначальном виде (рис. 34). Ее основу составляли, по-видимому, земляные валы укреплений, окружавших в XV в. Ямгородский посад. Очевидно, эти посадские укрепления и изображены в виде пунктирного четырехугольника на рукописной шведской карте 1675–1676 гг.[591] (рис. 35).

Однако и на шведской карте второй половины XVII в., и на плане Ямбургской крепости первой половины XVIII в. внутри земляных сооружений имеется еще маленький четырехугольник — небольшое укрепление в виде особого отделения. Такой же четырехугольник показан и на рукописной шведской карте 1689 г.[592] Ф. Ласковский называет его «замком»[593]. Из описаний Ямбурга середины XIX в. известно, что до 1762 г. у «замка», имевшего вид довольно правильного четырехугольника и именовавшегося «городком», были «по углам четыре каменные сторожевые башенки»[594] и ворота, обращенные на запад, в сторону Нарвы[595]. Очевидно, это и есть та самая крепость Ям, которая в первой половине XVI в. входила в систему внешней обороны Русского государства.

Представление о ней дает также «План города Ямбурга с положением крепости и прежних обывательских дворов» (рис. 36)[596]. Скопированный с какого-то, может быть, немного более раннего чертежа архитектурным учеником Иваном Ивановым, этот план может быть датирован 1761 г.[597]. На нем древняя Ямгородская крепость, помеченная литерой А и названная в экспликации «каменной крепостью», существенно отличается от крепости, описанной А. Олеарием и изображенной на его гравюре (см. рис. 33). Стоящая на обрыве правого берега Луги, крепость имеет вид неправильной трапеции, наиболее длинная сторона которой обращена в сторону водного пространства. В углах ее расположены довольно крупные в плане башни (рис. 37). При этом башен не восемь, как указано А. Олеарием и изображено на его гравюре, а только четыре. Две из них круглые, а две — прямоугольные. Стоят эти башни симметрично друг другу на противоположных углах.

Достоверность такой структуры сомнения не вызывает. В связи с этим можно предположить, что и в описании А. Олеария, и на гравюре в его сочинении изображены не только каменные укрепления Яма, но и деревянные. Последние, несомненно, существовали на земляных валах посада, выросшего к XVII в. за пределами «города» Ям конца XV в. — начала XVI в.

В начале XVIII в., когда в Ямбурге строились земляные бастионы, древняя каменная крепость Ям была дополнительно укреплена[598] и обращена во внутреннюю цитадель новой крепости[599] (т. е. петровской, созданной на базе посадских валов древнего города Ям), а ее каменные стены исправлены[600]. Однако исправление их производилось не для восстановления старых форм, а с целью приспособления их к военным условиям того времени. В связи с этим в инструкции, данной Петром I в июне 1713 г. фельдмаршалу Шереметеву, указывалось на необходимость поправки ветхих мест древней крепости, о частичной разломке для «худобы» ее каменной стены, обращенной в сторону Луги, о подпорке столбами двух сводов наугольной башни, стоявшей «к полю», и о засыпке этой башни, сверху землей[601]. Эти работы были вскоре выполнены; в августе 1713 г. Шереметев уже доносил Петру I о приведении в «совершенство» новопостроенного города Ямбурга и о его боевых способностях[602].

Несмотря на работы начала XVIII в., состояние древней Ямгородской крепости через 50 лет после этого было весьма плачевным. Больше того, в 60-х годах XVIII в. «старинная городская стена» в Ямбурге существовала уже «в остатках», а в 1816 г. «она уничтожилась совершенно»[603]. Крепостные башни тоже дожили только до конца XVIII в.; в 1731 г. Екатерина II, проезжая в Ревель (Таллин) через Ямбург, обратила на них внимание и приказала разобрать до основания[604]. В результате этого от древней Ямгородской крепости и остались только окружавшие ее более поздние укрепления, внутри которых впоследствии был устроен городской сад, изображенный на планах XIX в.[605]. Фрагментов же каменной крепости на этих планах уж нет. Не видно их над землей и теперь. Однако в первой половине XIX в. такие фрагменты, видимо, существовали. В то время на поверхности ямбургского вала были «весьма ясно видны амбразуры»[606], а «внутри — фундаменты прежних строений»[607]. Кроме того, со слов старожилов известно, что в 1760 г. из восточной части вала были извлечены «остатки древних зданий из плитного камня»[608], а в конце XVIII в. — начале XIX в. под валом якобы существовал «потаенный ход к реке»[609], в который будто бы не раз спускались некоторые местные жители[610]. Может быть, что скрытых ходов у Ямгородской крепости имелось несколько, так как в 1902 г. в Ямбургском вале были «случайно открыты подземные ходы, устроенные довольно прочно и сохранившиеся нетронутыми». Последние были «выложены из прочного плитняка» и имели «арочную систему»[611]. Вероятно, эти «ходы» вместе с «фундаментами» и «амбразурами» и есть фрагменты интересующего нас сооружения. Они указывают, что ямгородские стены и башни, так же как стены и башни других военно-оборонительных сооружений северо-западной Руси, были сложены из местного сероватого камня — известняка, залежами которого так богато Наровско-Лугское междуречье, и что крепость имела один или два тайника, снабжавших ее водой.

Более определенное представление о крепости Ям, — вернее, о ее нижних частях, скрытых под землей, — дают дела Археологической комиссии. Из них видно, что в мае 1909 г. «при изыскании более удобной почвы земли под фундамент вновь предполагаемого к постройке коммерческого училища в г. Ямбурге на высоком обрыве берега Луги» были «открыты признаки укреплений в виде стен и ходов»[612]. В связи с этим в Ямбург выехал П. П. Покрышкин, который 8 июня 1909 г. осмотрел вскрытые фрагменты крепости, а затем сделал о них в Археологической комиссии соответствующий доклад[613]. К сожалению, этого доклада нет ни в делах Археологической комиссии, ни в фонде самого П. П. Покрышкина; возможно, что его вообще не существовало, так как он мог быть сделан и без заранее подготовленного текста. Однако из переписки комиссии с ямбургскими властями видно, что на обрыве берега Луги был открыт отрезок крепостной стены (может быть, той, которая по распоряжению Петра I была частично разобрана для уменьшения толщины), а также вскрыта нижняя часть древней ямгородской башни с амбразурой[614].

Фотография П. П. Покрышкина[615], продемонстрированная в декабре 1909 г. на объединенном заседании двух Разрядов Русского военно-исторического общества[616] (рис. 38), показывает, что изнутри башня была сложена из весьма правильных и довольно крупных блоков слоистого известняка, что в плане она имела круглую форму и что открытая амбразура была сводчатой бойницей подошвенного боя; узкое прямоугольное отверстие бойницы выходило наружу, а расширяющаяся раструбом печура — в пространство нижнего этажа.

Несомненно, что и все другие башни крепости Ям были сложены в той же технике и имели такие же бойницы. Но кладка вскрытой частично ямгородской башни была близка к кладке крепостных сооружений Копорья (конец XV в. — начало XVI в.) и Гремячьей башни в Пскове (1525 г.), а ее бойница явно предназначалась для пушек. Это хорошо подтверждает датировку крепости Ям концом XV в. или началом XVI в., с предпочтением в сторону последней даты.

V. Выводы

Изложенные выше материалы позволяют сделать следующие выводы:

1. В конце XV в. — начале XVI в., после воссоединения новгородских земель с Московским государством, когда усиливалась оборона северо-западной окраины Руси, Москва не только перестроила кремль Новгорода, крепость Ладоги и создала новый форпост Ивангород, но и перестроила коренным образом укрепления Копорья, Орехова и Яма.

2. Перестройка крепостей Копорья, Орехова и Яма, а также укреплений Новгорода и Ладоги была вызвана появлением и развитием огнестрельной артиллерии; эта перестройка существенно отличалась от тех реконструкций, которые производились в XV в. поусилению Порхова, Изборска и Острова, и обусловливалась тем, что Новгород вплоть до утраты своей самостоятельности не применял артиллерии в широком масштабе[617] и не приспосабливал, в связи с этим, своих северных пограничных крепостей к пушечной стрельбе.

3. Эта перестройка соответствовала требованиям военной техники, сделавшей в середине XV в. решительный шаг вперед, и отвечала мощности и дальнобойности артиллерии, которую Москва со второй половины XV в. использовала все в более и более широких масштабах.

4. Перестройка укреплений Ладоги, Копорья, Орехова и Яма, уже утративших к концу XV в. свое военное значение, снова превратила их в мощные боевые форпосты, способные оказать активное сопротивление врагу, применявшему новую осадную технику.

5. Благодаря перестройке перечисленных крепостей северный участок пограничной обороны, сформировавшийся еще в XII–XIV вв., был снова введен в действие, а с созданием Ивангорода он был соединен с линией обороны Псковской земли и включен в общее полукольцо боевых форпостов, прикрывавших русские земли со стороны Швеции и Ливонии.

6. Осуществляя перестройку Копорья в конце XV в. — начале XVI в., русские мастера исходили из традиционных принципов построения городовой обороны; они не поставили башен, где подход к крепости был невозможен, и выстроили их там, где она не была хорошо прикрыта естественными преградами. В силу этого Копорская крепость имела лобовую и тыльную стороны, что сближало ее с крепостями XIV в. в Изборске, Острове и Порхове.

7. Новые московские крепости в Ладоге, Орехове и Яме существенно отличались от оборонительных сооружений более раннего, домосковского периода. Они не имели ни сильно вытянутых и изогнутых стен со стороны рек и отвесных обрывов, ни скопления башен на наименее прикрытой естественными преградами стороне крепости. Для их структуры были характерны наличие более или менее прямых отрезков стен, зажатых между башнями, и равномерная расстановка башен по периметру с учетом особенностей плановой формы. Упомянутые крепости уже не имели лобовых и тыльных сторон; они были способны к активному сопротивлению в любом направлении, откуда бы противник ни начал военные действия.

8. В связи с коренной перестройкой крепости в Ладоге, Орехове, Копорье и Яме получили бойницы новой формы, приспособленные к пушечной стрельбе. Вместо длинных и узких захабов, характерных для крепостей домосковского периода в Изборске, Острове и Порхове, указанные крепости получили и новую систему въезда. В Копорье — это арка в стене, фланкируемая двумя близко стоящими башнями, а в Ладожской и Ореховской крепостях — прямоугольная в плане башня захабного типа с въездным арочным проемом на боковой стороне, фланкируемая с другой близко поставленной башни.

9. Стены и башни новых московских крепостей, так же как и новгородско-псковских укреплений домосковского периода, были очень простыми по своим архитектурным формам. Однако сложенные из того же местного плитняка с добавлением валунного камня, стены и башни приобрели скромные членения в виде простой тяги, отделявшей их несколько уширенные цокольные части. Эти тяги, охватывавшие крепость по всему периметру, как бы связывали все составные части сооружений в единый организм.

10. Охарактеризованные здесь особенности крепостей рубежа XV и XVI вв. на северо-западном пограничье Руси могут быть в дальнейшем дополнены подробным натурным архитектурно-археологическим исследованием.