Миф о легенде - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Саша Виленский (ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СОМНЕНИЯ И ЗАГАДКИ) #5

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СОМНЕНИЯ И ЗАГАДКИ

Я далеко не единственный, кто усомнился в официальной версии мифа «Легендарный разведчик Николай Кузнецов». В 2011 году журналист Юрий Райхель в украинском издании «День» довольно доказательно изложил нереальность созданного «органами» образа (не удержусь от соблазна сообщить, что я выстроил свою теорию еще в далеком 1984 году, когда и произошел инструктаж, с которого началось наше повествование, так что сенсацией для меня эта история не стала).

Райхель пишет:

Начнем с наиболее распространенной легенды, запущенной командиром отряда «Победители» Дмитрием Медведевым в книге «Это было под Ровно» и почему-то принимаемой на веру без каких-либо оснований — безупречного знания немецкого языка. То, что паренек из глухого уральского села мог иметь феноменальные лингвистические способности, само по себе вполне возможно и неудивительно. Ломоносов, Гаусс и многие другие ученые, писатели или артисты были выходцами совсем не из высших кругов. Талант — это поцелуй Бога, и он по социальному признаку не выбирает. Но способности — это одно, а возможность выучить язык, чтобы настоящие носители его не чувствовали в собеседнике иностранца, — совершенно другое.

И тут Ю. Райхель абсолютно прав. Русский акцент — вещь практически неистребимая. Единственный актер в Голливуде, который смог полностью избавиться от этого тяжелого акцента — это Юл Бриннер, но во-первых, это у него заняло достаточно много времени, во-вторых, он целенаправленно и упорно над этим работал, в-третьих, он был профессиональным музыкантом, то есть, со слухом у него было все в порядке и мелодику чужого языка он схватывал быстро, ну и в-четвертых, он долго прожил во Франции, так что у него скорее был французский акцент в английском, чем русский.

Руководителем знаменитой «Красной капеллы» был Леопольд Треппер, родившийся в Австро-Венгрии и активно работавший в Палестине. В Советский Союз он попал только в 1932 году, когда ему было 28 лет, так что, скорее, на русском он говорил с акцентом. И во время работы в Бельгии Треппер все равно представлялся канадским фабрикант ом, чтобы оправдать акцент. А вот этническому немцу Рихарду Зорге ни за кого себя выдавать не понадобилось — немецкий у него был родным, так что и легенды особой не нужно было.

Знать «пять или шесть диалектов», как пишет об этом Гладков теоретически можно, практически — нет. Всегда есть особенности фонетики и лексики, которые выучить полностью нереально. Даже в русском языке очень трудно говорить с «мАсковским акцентом» так как москвичи, а с ленинградским — как ленинградцы. С ложно копировать и южнорусский говор, и украинский язык — в обоих есть фрикативное «г», но при этом есть и отличия в произношении. Есть волжский говор, есть сибирский, да и уральца довольно легко отличить, когда он произносит «щ» вместо «ч» и говорит «лищоли» вместо «что ли» («щай-то пить пойдете лищо ли?»). И это мы, носители языка. А чужой, выученный язык, да еще без окунания с головой в языковую среду? Иностранца, который произнесет в Свердловске фразу про «щай», практически мгновенно схватят и отведут в участок, уж больно ненатурально это у него выйдет.

Впрочем, давайте допустим, что уникальный гений уральского паренька все же позволил ему знать язык в таком совершенстве, что его все принимали только за немца, и что за два года работы в тылу врага никто не задумался: «А может он с Урала?» Давайте снова стиснем зубы и допустим эту мало реальную возможность.

А ведь эта часть мифа создана только и исключительно для подтверждения гения разведчика. На самом деле все эти диалекты ему были совершенно не нужны, потому что по легенде Пауль Зиберт (оперативный псевдоним Кузнецова в тылу врага) был выходцем из Восточной Пруссии, причем, из очень определенного района этой области. Но даже в этом случае он должен был долго и упорно заниматься со специалистами по лингвистике немецкого языка в его нижне и верхне прусских диалектах, чтобы не дай бог их не спутать, чтобы не прорвался хорошо узнаваемый австрийский акцент, с которого, как нас уверяют, он и начал интересоваться этим весьма необычным и крайне разнообразным языком.

Но я повторю: допустим.

И снова обратимся к статье Ю. Райхеля, который очень четко выразил вторую нестыковку в образе «легенды советской разведки» — для того, чтобы выдавать себя за немца, мало просто в совершенстве знать язык.

Чтобы быть или казаться немецким офицером, нужно иметь привычки немца, его ментальность. В случае Кузнецова, он мог быть сыном помещика или управляющего поместьем. Это особая каста, со своей культурой, устоями и представлениями. Такое не изучается, а воспитывается годами в школе, университете, передается от родителей, родственников, знакомых, воспринимается в детских играх. Как говорят англичане, если хотите иметь леди, то начинать надо с бабушки. К прусским помещикам это относилось в полной мере.

Иностранец всегда отличается, не только по языку, а по привычкам и поведению, манерам и многому из того, что в быту не замечается, но бросается в глаза при нарушении или отличии. Именно поэтому чаще всего разведчики легендировались в стране командировки как иностранцы, тогда их незнание местных реалий не вызывало подозрений.

Кроме того, чтобы получить звание обер-лейтенанта, нужно было окончить военное училище и пройти необходимую подготовку. Кузнецов не то, что в немецкой, даже в советской армии никогда не служил. Соответственно необходимой выправки не имел. Этот факт должен был сразу же броситься в глаза первому встречному немецкому офицеру.

Во время войны американская контрразведка разоблачила глубоко законспирированного агента абвера. Когда он стрелял из пистолета, то становился в стойку немецкого офицера. И это было замечено с соответствующими последствиями.

Один отлично подготовленный агент провалился на незнании привычек профессора, у которого он по легенде учился. Он знал, что профессор курил, но не знал, что курил именно папиросы. В Германии это было редкостью, а профессор был большим оригиналом.

Кроме всего этого разведчик обязан знать вещи, которые безусловно знает и на которых рос каждый ребенок. Представьте себе шпиона, выдающего себя за исконно русского человека, который не знает кто такой Чебурашка или кто такой Буратино? Незнайка или Волшебник изумрудного города? Прочитать эти книги, конечно, можно, но нельзя прочитать все книги детства. Как нельзя не держать в памяти трех животных которые вели программу «Спокойной ночи, малыши» или музыкальную заставку к передаче «В гостях у сказки». А если шпион выдает себя за украинца, то может проколоться на незнании Деда Панаса или Барвинка. Да мало ли таких культурных кодов, которые не знать — невозможно.

И когда Пауль Зиберт вел задушевные разговоры с офицерами вермахта, то наверняка говорили они не только о военных тайнах, которые немецкие офицеры почему-то немедленно выбалтывали мало знакомому обер-лейтенанту, а и вспоминали тихую мирную жизнь в старой доброй Германии. И вот тут-то прокол мог стать неминуемым.

Впрочем, Т. Гладков, как и остальные биографы, настолько противоречит сам себе, что даже не замечает этого. Мы об этом уже говорили, но давайте процитируем еще один пассаж из его книги про деятельность агента в Москве.

Гражданин Рудольф Вильгельмович Шмидт на самом деле нигде не работал, так называемому бронированию от мобилизации в Красную Армию не подлежал. Между тем по всему городу денно и нощно ходили группами по трое вооруженные комендантские патрули, они имели право проверять документы не только у подозрительных лиц, но вообще у всех мужчин призывного возраста. Если у них не оказывалось в военном билете отметки о бронировании (таковые ставились незаменимым специалистам и высококвалифицированным рабочим оборонных заводов), задержанных незамедлительно препровождали в ближайший призывной участок. Гражданин Шмидт, как этнический немец, вообще мог быть подвергнут депортации далеко на Восток.

Контрразведке пришлось предпринять необходимые меры, чтобы обезопасить Кузнецова от подобных неприятностей, да и пайком обеспечить.

Биограф забыл, что ранее он утверждал, что в паспорте Шмидта стояла отметка о бессрочном освобождении от военной службы по медицинским показаниям. Так бывает, когда создаешь легенду. Вообще, чего только не бывает с писателями.

А вот дилетантизм работников НКВД вызывает оторопь. То есть, с началом войны Кузнецов по-прежнему выдавал себя за немца? В Москве? Без брони? Боюсь, что в советской разведке сидели не такие идиоты, какими их пытается представить автор. Но и это противоречие легко разрешается, если представить, что Рудольф Шмидт и был этническим немцем! Но не будем забегать вперед, продолжим разбор полетов. Отметим только, что автор не сообщает нам, как конкретно контрразведка обезопасила Кузнецова.

Более того, Кузнецов (который теперь Шмидт) совершенно беспечно встречается со старыми знакомыми. И это страшно засекреченный контрразведчик, которого от собственных патрулей надо было обезопасить?

Однажды осенью у гостиницы «Метрополь» Кузнецов нос к носу столкнулся с бывшим сослуживцем по Уралмашу инженером Грабовским, которого не видел лет пять. Когда-то их сблизил общий интерес к немецкому языку. Тогда они часто вместе гуляли, ходили в лес, в кино, дома у Леонида Константиновича читали вслух книги и журналы на немецком языке, упражнялись в разговорной речи.

Николай пригласил старого знакомого в гости, и вместе они провели вечер. Оказывается, война застала Грабовского в служебной командировке в Германии. Лишь в августе ему, как и другим интернированным в рейхе советским гражданам, удалось кружным путем вернуться на Родину.

Грабовский, отвечая на жадные вопросы Кузнецова, охотно и подробно рассказывал ему о Германии, о берлинском быте, порядках и тому подобном.

Авторы легенды, понимая, что знание реалий — одна из важнейших составляющих работы нелегала под прикрытием, довольно неуклюже пытаются разрешить и этот момент, мол, старый знакомый по Уралмашу рассказал о берлинском быте. Кстати, берлинский быт уроженцу Восточной Пруссии было совсем не обязательно досконально знать, быт Кенигсберга был бы гораздо более полезным, но все же знают, что столица Германии — Берлин. Впрочем, возможно, что осенью 1941 Кузнецов еще не предполагал, что станет Паулем Зибертом, сыном управляющего имением фюрста Шлобиттена в Восточной Пруссии. А вот факт дружеской болтовни контрразведчика и его «жадные вопросы» малознакомому сослуживцу должны были, наверное, этого сослуживца взволновать? Не заподозрил ли он, что Никеша собирается перейти на сторону нацистов, если он так активно расспрашивает о жизни в Германии? Или Кузнецов рассказал ему, что работает в контрразведке? Но он же не идиот. По-любому Грабовскому надо было после беседы бежать прямиком в НКВД, причем, быстро.

Кстати, примерно так же описывают встречу с сослуживцем по Уралмашу брат и сестра Кузнецова — Лидия Брюханова и Виктор Кузнецов:

В августе у станции метро «Дзержинская» Николай Иванович неожиданно встретил своего сослуживца по Уралмашу, инженера-конструктора Грабовского. Леонид Константинович рассказывал позднее:

— Это была случайная и незабываемая встреча. Я только что вернулся в Москву из-за границы, где находился в командировке. Кузнецов сразу же повел меня к себе на квартиру, живо интересовался всем, что я видел, побывав в Германии. Подробно расспрашивал меня об этой стране и ее людях. А о себе, как всегда, говорил очень скупо:

— Ну, а я скоро отправлюсь на фронт, меня зачислили в десантные войска, — доверительно сказал мне Кузнецов.

По его возбужденному лицу и блестящим глазам нетрудно было заметить, что он с большим нетерпением ждал тех минут, когда сможет участвовать в борьбе с врагами.

Наша беседа продолжалась немногим более часа. Николай Иванович проводил меня до вокзала, и мы тепло распрощались.

Нормально, да? Расспросил о Германии и тут же выложил, что отправляется с десантниками на фронт. Думал, что приятель не сложит два и два и не поймет, что он собирается переметнуться к немцам? Еще и у станции с говорящим названием «Дзержинская»! Впрочем, у какой еще станции метро они могли встретиться. Действительно, легендарный разведчик.

И еще любопытная деталь: из какой такой Германии вернулся Грабовский в августе 1941 года? Обмен дипломатами и торговыми представителями состоялся еще в июле.

К моменту начала войны в СССР находилось примерно 150–180 граждан Германии, а в Германии — около полутора тысяч советских граждан — дипломатов, служащих посольства и торгпредства, специалистов-экономистов, инженеров — приемщиков закупленного оборудования, а также несколько сотен членов их семей. Советская колония дипломатов, различных представителей и специалистов — около 1000 человек — была привезена на болгаро-турецкую границу, а немецкое посольство — около 100 человек — отправили в город Ленинакан, находящейся в 10 км. от советско-турецкой границы. Таким образом, обмен сотрудниками происходил вообще в разных частях мира, и дата обмена по немецким документам — 20–21 июля 1941 года.

Но простим эту путаницу в датах, собственно, все это не так уж и важно, просто занудство и дотошность автора побуждают докапываться до мелочей.

Новый высший руководитель Кузнецова в заключение ознакомительной беседы прямо спросил: согласен ли он и в состоянии ли выполнить такое задание?

— По отзывам работавших с вами товарищей Германию вы знаете хорошо,[13] языком владеете в совершенстве. Внешне похожи на настоящего прусского уроженца, я бы даже сказал, аристократа.[14] Но мы, как и вы сами, понимаем, что вы не знаете германскую армию, как ее должен знать немецкий офицер. Что ж, в вашем распоряжении есть время. Эта война надолго. Работать вы умеете, преподавателей дадим отменных, уверены, что к нужному сроку успеете перевоплотиться в настоящего офицера вермахта. Кстати, когда вы вошли в этот кабинет, я отметил про себя, что у вас превосходная выправка, хотя вы никогда в армии не служили.

Ну просто майский день, именины сердца! И выправка — непонятно откуда, и внешне похож на аристократа, причем, именно прусского аристократа! Осталось терминов поднабраться — и хоть завтра в Берлин.

И «легендарный разведчик» начинает готовиться к заброске.

Рабочий стол Кузнецова был завален книгами, уставами, наставлениями, схемами. Преимущественно на немецком языке, но были и на русском — всякого рода пособия для советских военных переводчиков, словари. Он изучал организацию и структуру — в мельчайших деталях — германских вооруженных сил, порядок официальных и внеслужебных отношений между военнослужащими. Награды, звания, знаки различия всех родов войск, полиции, СС, гражданских и партийных чиновников. Имена, фамилии, чины огромного количества высших сановников и военачальников третьего рейха. Правила ношения военной формы — в немецкой армии предусматривалось четырнадцать вариантов различных комбинаций предметов обмундирования и обуви. К примеру, точно регламентировалось, в каких случаях брюки носить навыпуск, а в каких — заправлять в сапоги.

Вновь предвосхищая события, отметим, что как раз отсутствие знаний «в мельчайших деталях» о званиях в вермахте и СС станет впоследствии одним из фатальных проколов Пауля Зиберта. Но об этом речь впереди.

Существовало и многое другое, что обязан был знать человек, которому пришло бы в голову выдавать себя за немца, но в Германии никогда не живший.

Речь идет о каком-то минимуме книг, написанных уже в гитлеровские времена, кинофильмах, актерах, крупных спортивных событиях, популярных исполнителях и тому подобном. Провал мог случиться из-за сущей ерунды, скажем, в ходе пустяшного разговора всплыло бы, что немецкий офицер представления не имеет об именах Зары Леандер, Марики Рокк или Макса Шмеллинга.

Кузнецову организовали просмотр двух самых шумных фильмов знаменитой кинодокументалистки третьего рейха Лени Рифеншталь «Триумф воли» (о съездах НСДАП) и «Олимпия» — об Олимпийских играх 1936 года в Берлине. Удалось достать и трофейную ленту «Еврей Зюсс». Эту антисемитскую картину, снятую по заданию Геббельса, организованно показывали почти всему составу вермахта, войскам СС, полиции и жандармерии. Нашлось и несколько музыкальных картин с участием Марики Рокк. Обладавший хорошим слухом, Кузнецов без труда запомнил популярный шлягер Зары Леандер «Я знаю, чудо не заставит ждать», любимую солдатами песенку «Лили Марлен», «Песню Хорста Весселя», ставшую официальным гимном нацистской партии. (С изумлением, кстати, обнаружил, что ее мелодия один к одному совпадает с мелодией… советского «Марша энтузиастов».)

Не дай Бог, если бы «Легенда советской разведки» где-нибудь ляпнул бы, что «Песня Хорста Весселя» (Horst Wessel Lied) «один к одному» совпадает с «Маршем авиаторов»! Мгновенный провал! Ибо каждый немецкий ребенок знал мелодию «Хорста Весселя», ничего общего с советским маршем не имеющую. Это, кстати, весьма распространенная ошибка. «Марш авиаторов» («Авиамарш» — тот самый «все выше, и выше, и выше!», музыка Ю. Хайта, текст П. Германа) действительно после 1926 года стал немецкой песней Berliner Jungarbeiterlied (Песня молодых берлинских рабочих), затем нацисты переписали слова, вставили непременную фразу о еврейском засилье, и в таком виде бывший «Марш авиаторов» звучит в фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли». А мелодия «Хорста Весселя» была написана в 1927 году на основе мелодии, навеянной то ли баварской народной песенкой, то ли куплетами венского кабаре, мнения расходятся. Но перепутать «Хорста Весселя» с «Песней берлинских рабочих» ни один немец, конечно же, в те годы не додумался бы.

Так что подобные «мелочи» с головой выдают выдуманное автором «изумление» Кузнецова в ходе тщательного изучения немецких реалий. Гладков пытается все эти фактологические неточности скрыть за простотой подхода:

Слава Богу, офицер вермахта не обязан был быть слишком уж начитанным. Это позволило Кузнецову обойтись чтением всего лишь нескольких романов в дешевых изданиях, оказавшихся в ранцах взятых под Москвой пленных.

Действительно, зачем читать книжки?!

Все эти цитаты необходимы, чтобы понять насколько далеко, вернее, насколько НЕ далеко распространяется фантазия биографов, стремящихся создать образ «легенды разведки». Гладков в данном случае перечисляет самые известные культурные коды, которые знает, насколько я понимаю, каждый мало-мальски образованный человек. Да, иностранный шпион, не смотревший «Иронию судьбы», гарантированно провалился бы в России, но знание реалий не ограничивается поп-культурой, даже если речь идет исключительно о гитлеровской Германии и ее солдафонах. Хоть Пауль Зиберт и был всего лишь управляющим в имении прусского помещика, но ведь мог же он смотреть и «Кабинет доктора Калигари» и «Метрополис». А «Зигфрид: Нибелунги» Фрица Ланга?! А «Голубой ангел» с Эмилем Яннингсом и Марлен Дитрих — блокбастер 30-х? И если мы говорим о Лени Рифеншталь, то в первую очередь Кузнецов должен был ознакомиться с ее работой в фильмах «Священная гора» и «Голубой свет», это только после войны ее стали воспринимать исключительно как режиссера «Триумфа воли» и «Олимпии», а для немецких молодых людей, выросших в 20-е годы, она была секс-символом, а вовсе не символом нацизма.

Еще — биографические фильмы, которые снимались в Третьем рейхе в каких-то невообразимых количествах: «Шиллер» (1939), «Бисмарк» (1940), «Роберт Кох — победитель смерти» (1939) и многие другие. И если мы говорим о пропагандистских антисемитских поделках, то это в первую очередь «Вечный жид» Фрица Хиплера…

Просмотр всех этих фильмов занял бы много месяцев, ведь в Германии их смотрели на протяжении десятилетий. И да, что-то можно было не видеть, но знать-то о них было необходимо.

Ладно, предположим, что офицер вермахта не должен быть слишком начитанным, но что-то же он читать должен? Хотя бы Карла Мея, которого так любил фюрер. Разве чтения «нескольких романов в дешевых изданиях» было достаточно, чтобы поддержать разговор? Ну представьте себе беседу двух офицеров, один из которых читал только и исключительно «Записки майора Пронина»!

Т. Гладков изо всех сил стремится обойти это неразрешимое противоречие и помещает Н.И. Кузнецова в лагерь немецких военнопленных, с которыми тот моментально сошелся, «на удивление легко и естественно».

Для лучшего ознакомления с бытом и нравами вермахта было решено заслать Кузнецова на своеобразную стажировку в среду немецких военнопленных. Под Москвой, в Красногорске, находился центральный лагерь немецких пленных № 27/11. В одном из офицерских бараков и объявился однажды с очередной партией пехотный лейтенант.

…

Насколько вжился Кузнецов в роль немецкого офицера, говорит такая парадоксальная история, рассказанная автору Окунем. В лагере было создано нечто вроде самодеятельной театральной студии. Руководил ею офицер, призванный из запаса, по гражданской профессии — режиссер одного из берлинских драматических театров. Кузнецов ходил в студию на занятия, разучивал стихотворения Гете и Шиллера. И как-то на репетиции раздосадованный бездарным чтением какого-то студийца, режиссер прервал его на полуслове:

— Берите пример с этого господина, — он указал на Кузнецова, — у него классическое литературное произношение!

…

Пребывание в лагере сослужило Николаю Ивановичу хорошую службу еще в одном отношении. От своих временных соседей он услышал и, разумеется, намертво запомнил жаргонные словечки и выражения, которых не сыщешь ни в каком словаре, но употребляемые в обиходе и солдатами и многими офицерами. Как всякий фольклор, они были меткими и выразительными. «Волынская лихорадка» — засилье вшей в окопах. «Швейная машинка» — русский легкий самолет У-2. «Штука» — пикирующий бомбардировщик Ю-87. Партийных бонз за горчичного цвета с золотым шитьем форму называли «золотыми фазанами». Ротный фельдфебель — это «шпис». Партийный значок, круглый, красно-белый с черной свастикой в центре — «бычий глаз». Медаль «За зимний поход на Восток» на багрово-красной ленте солдаты непочтительно, но очень точно именовали «мороженое мясо».

Оставим на совести автора «самодеятельный театр» в советском лагере для военнопленных 41 года. Может, и были созданы в этот страшный год для врагов такие прекрасные условия, но что-то слабо верится. Интересно другое: автор действительно считает, что вот так вот можно было изучить армейский жаргон, армейские сокращения, понять из контекста, кто такие «золотые фазаны» или «шписы»? С нуля? Без подготовки? Не задавая наводящих вопросов? И никто не раскусил «осторожно державшегося» пехотного лейтенанта?

Про пребывание в лагере пишет и Г. Куета:

Кузнецов предстал перед «соотечественниками» в мундире офицера люфтваффе. … Лагерь для Николая Ивановича стал незаменимой школой. В отличие от разных спецкурсов и чтения немецкой литературы он давал прекрасные живые уроки, на которых помимо конкретных сведений о Германии, ее вооруженных силах Кузнецов усваивал весьма важные для него «мелочи»: подробности боевых эпизодов, тонкости взаимоотношений военнослужащих, жаргонные выражения и тому подобное.

Обратили внимание? У Гладкова «легенда» внедряется в лагерь как «пехотный лейтенант», у Куэты — офицер Люфтваффе. Кому верить? Судя по всему — никому. Вот что пишет другой биограф Н. Кузнецова — С. Кузнецов, приводя в своей книге рапорт легендарного разведчика:

«…в сентябре 1941 мне было заявлено, что ввиду некоторой известности моей личности среди дипкорпуса держав оси в Москве до войны, во избежание бесцельных жертв посылка меня к немцам пока не является целесообразной. Меня решили тогда временно направить под видом германского солдата в лагерь германских военнопленных для несения службы разведки… 16 октября 1941 г. этот план был отменен, и мне было сообщено об оставлении меня в Москве на случай оккупации столицы германской армией».

Кстати, приводя этот рапорт в своей монографии, Т. Гладков не стал заморачиваться и просто выбросил текст, выделенный жирным шрифтом. Зато вставил точный номер и адрес лагеря для военнопленных, в котором, похоже, Кузнецов не был вообще. Вот поди теперь и разберись, кто сообщает верные сведения: то ли был Кузнецов в лагере немецких военнопленных, то ли не был. Скорее всего, вся эта история с лагерем, театром и жаргоном — чистая мистификация, желание как можно сильнее приукрасить образ легендарного разведчика, не обращая внимания на то, что тем самым полностью его дискредитируют.

Дальше-больше: авторов заносит в чистую литературщину. Осенью 41 года Николай Кузнецов встречается с братом Виктором.

Долго и откровенно Виктор рассказывал о больших потерях Красной Армии убитыми, пленными, о преимуществе врага в авиации, танках, автоматическом оружии, в организации и порядке. Однако не сомневался, что скоро немцев остановят, а там и назад погонят. Приводил примеры мужества и стойкости красноармейцев, всенародного сопротивления оккупантам, ему уже пришлось встречаться на долгом пути к фронту и с партизанами. Сам Виктор сумел сохранить в этой сложной и опасной обстановке и оружие, и партийный билет.

Простите, но меня просто восторгает бурная фантазия автора. Осенью 41 говорить о больших потерях Красной Армии было преступлением, как и рассказывать о преимуществе в авиации, в организации и порядке. За это, как следует из письма А.Я. Вышинского В.М. Молотову, следовало давать от двух до пяти лет. Преимущество в авиации, в танках, в автоматическом оружии — это чистой воды распространение панических слухов. А ведь товарищ Сталин еще в июле сказал:

Необходимо, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей.

Так что, хочешь — не хочешь, а контрразведчику Кузнецову просто необходимо было доложить начальству о том, что окруженец Виктор Кузнецов, хоть и прошел проверку в органах, но распространяет панические слухи, говоря о превосходстве немцев, вызывая у советских людей страх в борьбе с ними. В лучшем случае — от двух до пяти лагерей. В худшем…

Далее следует эпизод, который вообще вгоняет в ступор.

Подошла пора младшему брату отправляться на Ярославский вокзал. На прощание он подарил старшему безопасную бритву и запас лезвий. Николай ничего не сказал Виктору, чем он занимается в Москве, а тот с расспросами не приставал, видимо, сам кое о чем догадывался.

Бритва? Вышедший из окружения Виктор дарит брату-москвичу бритву и набор лезвий, как одноклассница на 23 февраля?? Зачем? И при этом фронтовик Виктор не спрашивает тыловика Николая чем он занимается, почему не в армии? Оказывается, есть свидетельство дочери Виктора Кузнецова — Клавдии Сакныня. Так как практически все наше повествование состоит из цитат, процитируем интервью с ней в издании «Уральский музей» за июль-август 2006 года.

Последний раз с Николаем Ивановичем он[15] встретился во время войны, зимой 1942 года, когда, выйдя из окружения под Барановичами, был отправлен в Москву и проходил там переподготовку[16]. Встреча была очень радостной, ведь Николай Иванович не имел от брата известий несколько месяцев. При расставании он оставил брату доверенность и адрес, по которому можно будет справиться о нем, если после войны не будет известий. Адрес этот: Кузнецкий мост, 24, приемная МГБ.

…как ни удивительно, впервые о деятельности своего брата мой отец услышал по радио, когда там читали главы из книги Д. Н. Медведева «Это было под Ровно». В главном герое повествования он опознал своего брата Николая.

Вот так: брата, оставившего четкий адрес, недвусмысленно свидетельствующий о его деятельности, Виктор опознал из передачи по радио. Любопытно, правда? Не менее любопытно и то, что сам командир отряда Герой Советского Союза Д.Н. Медведев не особо был в курсе, кто же этот человек в его отряде, которого мы сегодня знаем как Николая Кузнецова. Еще одна цитата из того же интервью Клавдии Сакныня:

Для нас даже сейчас удивительно, что Д.Н. Медведев сам, будучи сотрудником органов, все же не имел доступа к личному делу Николая Ивановича и задавался вопросами о его биографии. Отсюда в его книгах, вышедших еще до встречи с родными героя, есть неточности и даже искажения довоенной биографии Николая Ивановича. В частности, чтобы хоть как-то объяснить великолепное знание им немецкого языка, Д.Н. Медведев устами Н. Кузнецова говорит о немецких поселениях рядом с родной деревней Николая Ивановича, чего на самом деле не было.

А ведь о Кузнецове и его подвигах советские люди узнали именно из книг Медведева, который, получается, толком-то и не знал «легенду советской разведки».

Внимательный читатель уже, наверняка, заметил, что количество авторского сарказма в повествовании перешло все границы. Но что делать, если и к оличество странностей, явных нестыковок в этой истории давно перевалило за разумные пределы, а они все не кончаются и не кончаются.

Вновь обратимся к воспоминаниям брата и сестры, написанным в послевоенное время и рассказывающим о себе в третьем лице.

Войсковая часть, в которой служил В. Кузнецов, попала в окружение в Ярцевском районе, Смоленской области. Почти месяц Виктор с товарищами пробирался к своим войскам. Наконец в ночь с 6 на 7 ноября 1941 года группе бойцов удалось под Волоколамском вырваться, откуда всех их, вышедших из окружения, направили на переформирование в город Клязьму.

11 ноября Виктор оказался на Ржевском вокзале в Москве. Несмотря на ранний час, он не утерпел и позвонил на квартиру Николаю. …… Вот подкатило такси, Коля выскочил из него почти на ходу, и они бросились в объятия друг другу. Радости не было предела.

…Николай заставил брата рассказать со всеми подробностями, как их часть попала в «котел», как выходили из окружения, вынес ли он свое оружие, сохранил ли партийный билет?

— Да, я вернулся с оружием и партбилетом, — ответил Виктор. — В пути к своим я прибинтовал билет на всякий случай к ноге… А вот ремень кожаный поясной не донес. Мы съели его во время голодовки в лесу, порезали и сварили в солдатском котелке. Пробирались-то тридцать четыре дня!..

……

— Мне было бы легче узнать, что брат погиб, нежели услышать, что он сдался в плен. Я никогда не сделаю этого. Добровольный плен — это позорная смерть…

Беседуя с братом, Виктор показал ему трофейную безопасную бритву. Николай заинтересовался ею, прочитал фирменную марку, рассмотрел прибор и попросил себе на память. Виктор с радостью подарил брату эту бритву.

Проходя дальнейшую службу под Москвой, Виктор вплоть до июня 1942 года имел возможность довольно часто встречаться с братом. Николай не раз говорил ему при встречах, что он усиленно готовится и в скором времени непосредственно станет участвовать в борьбе с фашистами. …

Авторы представляют опытного уже контрразведчика фанатичным болваном и болтуном. Сначала он желает смерти брату вместо плена, затем клянчит у него какую-то бритву (он же фирменную марку прочитал!), а потом рассказывает, что отправляется в тыл противника. Ладно хоть брату, а не очередному знакомцу из прежних времен. Это так в ГУГБ НКВД хранили тайны?

И, кстати, откуда выходил из окружения Виктор, питаясь ремнем, о чем не преминул сообщить брату (ремень съел, а бритву как трофей не забыл)? Если Смоленск, то, скорее всего, Виктор попал в окружение в начале октября, когда танковые группы Гёпнера и Гота разгромили войска Брянского фронта под командованием генерал-полковника А. Еременко.

11 октября севернее Вязьмы пытались прорваться из окружения силы 19-й и 32-й армии и группа генерала Болдина. Уйти смогла только часть войск, среди них Болдин с небольшой группой, которой удалось оторваться от преследования, и было это как раз в начале ноября под Волоколамском, в полосе 16 армии генерал-лейтенанта К.К. Рокоссовского[17]. После прорыва И.В. Болдин был вызван в Москву, очевидно, среди вышедших с ним был и Виктор Кузнецов.

Почему я так подробно останавливаюсь на этой истории? Терпение, друзья, терпение! Брат и сестра «легенды» пишут несколько удивительных вещей, которые при внимательном чтении вызывают массу вопросов. Впрочем, что бы ни писали о Кузнецове, это в любом случае вызывает массу вопросов.

Первое — это сведения о деятельности контрразведчика, которые относятся к маю 1940 года, когда Николай Кузнецов вовсю занимался соблазнением секретарш, знакомился с иностранными специалистами и делал все это под именем Рудольфа Шмидта.

Николай Иванович напряженно работал на заводе, готовился к экзаменам в институт иностранных языков, занимался переводами сложных технических текстов. Он шел к своей заветной цели. Он готовился стать ученым лингвистом.

Ученым-лингвистом? Еще один поворот. И как это он напряженно работал на заводе, когда Т. Гладков пишет, что гражданин Рудольф Вильгельмович Шмидт на самом деле нигде не работал? Нет, конечно разведчик мог и налгать брату, что он инженер, не будет же он рассказывать ему военные тайны. Правда, в военное время про то, что он летит в тыл врага, рассказал, а в мирное про работу в НКВД — нет. Неаккуратненько.

А сейчас, дамы и господа, наконец-то в нашем повествовании появляется романтическая история. Николай Кузнецов незадолго до войны познакомился с девушкой…

…24 августа в квартире одного из домов на Петровке появился высокий статный молодой человек, в куртке десантника и немецких галифе, обшитых кожаными накладками. Его встретила красивая стройная блондинка.

— Ты так долго не был! — мягко упрекнула она.

— Не обижайся, Ксана. Сегодня мы не принадлежим сами себе. Война… Я пришел проститься.

Он обнял молодую женщину, попытался притянуть ее к себе и поцеловать. Но испуг плеснулся в ее глазах, и блондинка отчужденно отстранилась.

— Ты снова не веришь мне?… — сказал он с обидой в голосе. — Снова подозреваешь?… Завтра меня уже не будет в Москве. Я улетаю.

Женщина настороженно продолжала наблюдать за ним.

Они холодно расстались.

Вот так в стиле дамских романов пишет об этой встрече брат Виктор, через несколько строк называя даму сердца своего брата «Ксения Васильевна Шал-на». А вот, что пишет С. Кузнецов:

«На одной из выставок московских художников Николай Иванович познакомился с обаятельной девушкой, назовем ее Ксения Васильевна».

Ну, давайте назовем.

Из воспоминаний Ксении Васильевны[18]: познакомила меня с ним моя приятельница, художница. Увидев меня, он сказал: «Вы Марлен Дитрих, вы такая красивая и обворожительная, — и коротко представился, — Руди Шмидт, если угодно Вильгельмович»… Рудольф начал проявлять ко мне всяческое внимание, но он мне — сама не знаю почему — не нравился.

Так бывает. Домработницам и балеринам нравился, а художнице — нет. Но кто же эта женщина?

После того, как автор этих строк выступил на телевидении, рассказывая о своем видении истории жизни Кузнецова, от Льва Монусова в адрес ведущего программы пришло письмо, где он уточнял, что Кузнецов был влюблён в художницу и светскую львицу Ксению (Ксану) Оболенскую. А историк спецслужб Александр Колпакиди в одном из интервью утверждает, что роман с Оболенской Кузнецов крутил под именем Шмидта (что вполне логично). Так что хозяйка культурного салона с началом войны конечно же не захотела бы общаться с немцем. Об этом же пишет и Виктор.

Я тогда подумала, что Ника — немецкий шпион и собрался бежать из Москвы, — вспоминает Ксана, Ксения Васильевна Шал-на.

Со слов Николая и своей подруги я знала, что он работает инженером (!). Николай Иванович начал проявлять ко мне всяческое внимание. Но он мне — сама не знаю почему — не нравился.

Почему Шал-на? Непонятно. Чем плохо быть Оболенской? Вот Б.Соколов в книге «Невидимый фронт второй мировой» пишет:

…Гладков, например, упоминает некую Оксану Оболенскую, с которой будто бы Кузнецов встречался накануне войны. О ней рассказала журналисту вдова Д. Н. Медведева Татьяна Ильинична. Ксане Кузнецов представлялся советским немцем Рудольфом Вильгельмовичем Шмидтом, авиационным инженером (или летчиком — тут не вполне понятно). После начала войны Оболенская предпочла расстаться с человеком с немецкой фамилией (люди с такими фамилиями сразу стали исчезать из Москвы). Николай Иванович будто бы расстроился, особенно когда до него дошли слухи, что Ксана вышла замуж за красного командира с исконно русской фамилией (бедняга «Шмидт» не мог ей признаться, что на самом-то деле он Кузнецов).

В общем, художницу как раз понять можно. Война, связь с немцем, пусть и «своим» немцем, но иди-знай! Еще хорошо, что промолчала, а не побежала в НКВД сообщать о своих подозрениях. А то были случаи. Тем более, что в его квартире ей, по словам брата Виктора, бросилось в глаза…

Ее поразило, что почти все книги в библиотеке Николая Ивановича — немецкие. Однажды на улице она случайно увидела его с двумя молодыми женщинами. Они шли и бойко говорили о чем-то по-немецки. И в душу Ксении закрались сомнения: имя и фамилия у него русские, но как он говорит по-немецки, как выглядит! И она перестала доверять ему. Ей казалось: это немецкий шпион. Получалось так, что несколько раз, не замечая присутствия Ксаны, он разговаривал на немецком — по телефону, и с самим собой.

С одной стороны, очередная неувязочка: Виктор Кузнецов утверждает, что ухаживал он за неприступной художницей под своим настоящим именем, что, вообще-то, для разведчика непростительная ошибка. А жена Медведева — что под именем Шмидта. Кому верить? Ну, вы поняли уже. Но странно не только это. «Легенда советской разведки» не замечает присутствия девушки, разговаривая по телефону и сам с собой по-немецки. Знает, что она его подозревает, но не может ничего объяснить, только приходит попрощаться. А Ксана в это тревожное и тяжелое время не сообщает контрразведке о своих подозрениях? Ни в отношении Кузнецова, ни в отношении Шмидта. Вопиющее преступление в военное время! И какой-то беспечный суперагент у нас. Что ж он так подставляется, еще и с самим собой разговаривает?

Б. Соколов «Невидимый фронт второй мировой»:

Когда в январе 44-го Кузнецов последний раз встретился с Медведевым перед поездкой во Львов, из которой ему не суждено было вернуться, то попросил Дмитрия Николаевича в случае чего навестить в Москве Ксану и рассказать, кем на самом деле был Рудольф Шмидт. В ноябре 44-го, вскоре после награждения Кузнецова Золотой Звездой Героя, Дмитрий Николаевич отправился по указанному адресу на Петровку. Встретился ли он с Ксаной, неизвестно. Татьяна Ильинична вспоминала только, что вернулся муж злой и раздраженный. Сегодня трудно сказать, была ли эта история в действительности. Никаких документов, подтверждающих существование Ксаны, обнаружить пока не удалось.

Виктор Кузнецов (или тот, кто за него писал эти странные воспоминания) утверждает, что встретился, и что встреча проходила совсем иначе:

Вскоре после войны к ней зашел полковник Д. Н. Медведев и сказал:

— Николай Иванович Кузнецов просил меня передать вам…

Молодая женщина встрепенулась, речь шла о любимом человеке.

— Где он, что с ним?

— Николай Иванович не был немцем, — продолжал полковник осевшим от волнения голосом. — Кузнецов был русским человеком, советским патриотом…

Первым делом полковник госбезопасности сообщает, что Кузнецов был не немцем, а русским человеком! Не сообщает, что он погиб, что он герой-разведчик и вообще Герой Советского Союза, а сообщает, что он — русский. Если он, как утверждает брат, ухаживал за ней под своим настоящим именем — как это, кстати, утверждает брат Виктор несколькими строками раньше! — то у кого могли возникнуть сомнения, что человек с именем Николай (Никанор было бы еще круче!) и фамилией Кузнецов — не русский? Есть что-то более русское, чем такое сочетание? А вот поди ж ты. Значит все-таки Шмидт…

Несколько иначе описывает эту знаменательную встречу Т. Гладков в интервью «Российской газете»:

РГ: Но был же, как рассказывают, в начале 40-х и серьезный роман с московской художницей.

Гладков: Был. По-моему, Кузнецов по-настоящему влюбился в светскую львицу, назовем ее Ксаной О. Известен он ей был как Рудольф Шмидт. А перед надвигающейся войной к немцам уже относились настороженно, могли и по головке не погладить. И Ксана, говоря по-современному, свою любовь по этой причине и кинула. А Кузнецов при всем обилии связей страдал. В партизанском отряде просил Медведева: вот адрес, если погибну, обязательно расскажите обо мне правду Ксане. И Медведев, уже Герой Советского Союза, отыскал после войны в центре Москвы эту самую Ксану, выполнил волю другого Героя.

РГ: И последовала сцена раскаяния?

Гладков: Ничего похожего. Полное равнодушие и безразличие.

«Кинула» — правда, мило? Уважаемые авторы, «кинула» бы она его, если бы денег взяла и не отдала. А когда девушка уходит от человека, с которым больше не хочет иметь отношений, это называется «разлюбила»! Так бывает. Даже если брошенный — легендарный разведчик и будущий Герой Советского Союза.

Но Гладкову вторит историк спецслужб Александр Колпакиди в одном из интервью:

…И когда Медведев после войны вернулся в Москву… Он пошел к ней домой, поднялся на ее этаж, постучал, она открыла. Он все ей выложил, мол, так и так, про Кузнецова, его службу, смерть, а она сказала, что она вообще замужем и про него слышать не хочет, мол, я его никогда не любила, короче — привет! А Кузнецов в отряде так про нее рассказывал, что контраст с этой холодной встречей поразил Медведева настолько, что когда тот еле спустился с лестницы от этой художницы — у него случился сердечный приступ.

Обиделись историки спецслужб за Николая нашего Кузнецова! Даже сердечный приступ появился. Как так? Как можно было не разрыдаться и не кинуться на шею фронтовому другу, а потом всю жизнь хранить верность погибшему возлюбленному? Это же разрушает образ легенды, его обязательно должны все любить, всенепременно! Но сердце женщины… Пойми их! Как писал С. Довлатов, «В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса». Ну не любила Рудольфа Вильгельмовича Шмидта Ксения Васильевна Оболенская, хоть что ты делай. И это, похоже, самая правдивая часть повествования о разведчике № 1. Именно в этой истории нет никаких нестыковок, все ясно и понятно.

Но легенда должна оставаться легендой. И вот уже Евгения Матвеевна Криулина, координатор общественной инициативной группы Н.И.К. в Екатеринбурге, сообщает, что все было вообще не так:

Она показывает нам чёрно-белые фотографии из личного архива. Вот переснятое фото московской возлюбленной Николая Ивановича — Ксаны.

— Смотрите, какая красивая! …Уже после войны командир партизанского отряда Дмитрий Николаевич Медведев приходил к ней в московскую квартиру, рассказал правду: Николай Кузнецов был нашим, русским парнем. Она разыскала сестру Кузнецова — Лидию, они познакомились, встречались. Ксана переживала, какого парня потеряла.

Фото с сайта E1.ru.

Ну правильно, миф требует, чтобы покинутая женщина была безутешной, даже если она счастливо замужем, и ей, в общем-то, все равно, кем был горячо нелюбимый Руди Шмидт. И я не понимаю, за что ее осуждать или стремиться оправдать. А самое забавное в этом, что, как пишет Б. Соколов, «Сегодня трудно сказать, была ли эта история в действительности. Никаких документов, подтверждающих существование Ксаны, обнаружить пока не удалось». Ну что ж, зато это красиво!