Миракулум

Глава восемнадцатая

Аверс меня не целовал. Вернее целовал, но не в губы — в лоб, в волосы, в щеку, даже в плечо. И обнимал как-то осторожно, будто на самом деле верил, что я им таким побрезгую. А я не могла отвечать — я вся тряслась от слез, и когда уже дрожь пробралась не только от волнений, но и от холода, я потянула его к дому.

С запинками я объяснила ему, что мы должны дождаться лесничей, и успеть натопить баню и комнату до рассвета, чтобы не замерзнуть. Отдала одежду Янека. Пока дрова разгорались и нагревалась вода, я рассказала Аверсу о том, что в Раомсе я видела Леира, того самого ратника. Что, кажется, как раз во время побега, прибыл сам наместник. Что суровая хозяйка Анике на самом деле женщина с добрым сердцем.

Разговор меня отвлекал, даже успокоил. А оружейник слушал, не перебивая.

— Леир вспомнил мои чернильные пальцы, но так не пытал. Он прибыл ловить сопротивление, только лесничая вовремя предупредила, так что говорят, ни с чем и остался… А меня тогда от болезни у травницы выходили. Я Соммнианса видела, он меня лечил… а еще я слышала музыку. У цаттов музыканты в свите. И вспомнила немного о Побережье… кошмары ни разу не снились.

Я болтала. Глупо болтала, как плотину словам открыла, лишь бы не молчать. И даже когда я оставила Аверса, уйдя в соседнюю комнату, мне хотелось продолжать говорить в пустоту. Верно, я сходила с ума от пережитого.

Оружейник вернулся не быстро — он остриг себе волосы, как мог, обрил бороду. Вышел босым с мешком старой одежды, переодевшись в чистое, и я увидела, что Аверс исхудал больше прежнего, пока сидел взаперти. Рукава и штанины пришлось закатать, пояс прихватить широким ремнем, но не только поэтому я видела худобу — его плечи стали острыми, выпирали ключицы, локти, запястья и пальцы стали еще более узловатыми. Бритые щеки впали, обострился и подбородок. А что было бы, если бы не Анике с ее скудными горстями орехов и меда в каше?

— Нам оставили еды. — Я убрала с лавки шкуры и поставила корзину. — Ты ведь голоден?

— Не чувствую. Больше хотелось пить, но я уже напился талой воды из ведра.

— Все равно, съешь что-нибудь.

— Съешь сама. Сколько у тебя сил ушло, видишь? Ты бледная, у тебя даже руки от слабости трясутся.

— И мне, и тебе хватит.

Правда его — аппетита и у меня не было, и голод не ощущался. Затмилось все.

— Что с тобой было, расскажи по порядку? Все с самого начала, с того, как ты ушла из крепости. И как ты узнала, что я здесь?

— Не сейчас. Это очень долгая история.

Черная змейка на шее теперь не скрывалась — была видна. И как мне было сознаться Аверсу, что я так подло поступила с лекарем, что отдала карты? Что я чужая на этом Берегу, и стан врага — стан моих соплеменников? Он прошел свое испытание, и то, что чума его не убила, говорит лишь о чистоте сердца. А я оправдала свое крысиное имя…

— Что с тобой?

Я очнулась от раздумий, посмотрела на огонь в плошке, не сразу ответив на его вопрос:

— Помнишь, в день, когда Ут-Фубэр вызвал нас обоих к себе?

— Помню.

— Мне кажется, именно в этот миг все и началось. Я в Раомсе песню услышала, о том, что с пути судьбы сойти не суждено. Теперь я вспоминаю и думаю, что именно тогда, не раньше и не позже, я на него ступила. В тот же день я услышала и про Змеиного Алхимика от лекаря.

— Тебе бы хотелось, чтоб все сложилось иначе?

— Нет, — я попыталась улыбнуться под стать Аверсу, одними уголками, не скрывая своего счастья, — мне нравится, как сложилось. Все-все, как оно есть. Ведь ты сейчас рядом…

Он вдруг подошел совсем близко, оставил мешок, еду в сторону, и, наклонившись, поцеловал. В губы. Заставил подняться с лавки, и прижал к себе. Кровь бросилась мне в голову. Это было таким долгожданным, но тело, жившее своей отдельной от души жизнью, содрогнулось в испуге.

Мы были наедине, в тишине и тепле, и стремительная мысль о близости вселила в меня ужас. Под руками и под губами Аверса меня затрясло, мышцы даже задеревенели, но нервы встряхивали тело крупной дрожью, и я попятилась. Стала вырываться из тисков, которые лишь на миг мне показались чужими.

— Я не трону тебя… не трону… Рыс!

Он удержал меня за талию, но очень мягко.

— Прости. Он-н-о само… я не хочу, но оно с-само… — даже зубы застучали, но вернувшееся ощущение свободы быстро возвращало мне саму себя. — Я люблю тебя, Аверс. Я хочу быть твоей.

— Ты уже моя, вся моя. И я тоже люблю тебя. Только сегодня я тебя не трону, ты можешь не бояться. Мы ляжем рядом, вместе. Для тепла. И потому, что я не хочу отпускать тебя ни на миг.

Я кивнула. Дрожь прошла, и я уже сама в ответ, прижалась к оружейнику так, как прижималась в холоде пустоши. Его слова меня успокоили.

— Твое тело помнит насильника, но не знает любовника. Ничего не будет, Рыс, обещаю, пока твой страх не уйдет.

— Какие целомудренные любовники!

Мы проспали так долго, что когда Анике разбудила нас, сквозь оконце ярко светил день. Устроившись со всеми шкурами на полу, чтобы хватило места обоим, я и Аверс спали одетыми, накрывшись еще и куртками для тепла. Лесничая же, ожидая увидеть иное, стояла на пороге комнаты и хмурилась:

— А ты не юн, герой.

— Какой есть, госпожа Анике, — Аверс встал на ноги, — и спасибо за то, что спасли.

— Я-то спасла, а вот ищут не меня. Наместник в замке, и завтра с утра я должна устроить добрую охоту, чтобы побаловать его важнейшество… Уходить будете как стемнеет. Снег шел всю ночь, это к удаче, — следы замел хорошо. А теперь-ка пойдем, поболтаем по-девичьи!

Лесничая увела меня на холодную кухню, где я, не отойдя еще от теплоты сна, ежилась и куталась в накинутую на плечи куртку.

— Говорила ты ему, чего наделала?

— Нет.

— И хорошо. Пойти вы должны в Шуул. Другой дороги нет, и вас там ждать будут… не перечь! — Едва я шевельнула губами, как та цыкнула. — Даже если я дала бы вам хороших лошадей и много припасов, далеко одни вы не ушли бы. Сил у вас мало — а зима только начинается, и не пройти вам по этим землям открыто — молодой ратник и служитель ихний, как бешеные по замку носятся. Им даже на пленных плевать, они тебя найти жаждут! В погоню кинуться мешает только то, что наместник только-только приехал, а вот уже завтра по всем дорогам, по всем селениям будет цаттов, что блох на холке!

— Как я вернусь в Шуул, если они знают, что карты украла я?

— Понесешь свое наказание. А что лучше — голодная смерть в сугробах? Денег у меня нет, еды смогу дать всю, что есть, но ее не много. Лошадь одна, и та полудохлая. Аверса твоего, как бывшего беглого пленника повесят на том же месте, где поймают. С тобой не знаю, что сделают.

— А разве свои не повесят? — Зло прошептала я. — За предательство.

— Нет. Потому что ты принесешь это. — Анике достала из-за пазухи старую сумку для дичи. — Здесь есть кое что, что поможет сгладить твою вину.

— Что?

— Бумаги, которые наместник чуть ли не у самого сердца хранил. Из самого его ценного сундука.

— Как ты достала их?

Вытащив несколько писем я узнала баронские печати, увидела и незнакомые с синим сургучом.

— В замке есть тайные коридоры и двери, а у Анике есть верные юркие мальчики из прачкиных детей. А еще есть красавица служанка, в которую влюблен цатт из вельможной обслуги… и не твое дело как! Вам везде пропасть — так уже лучше идти к друзьям, которые могут простить, чем скрываться и от тех, и от других. Псинку свою я сейчас погнала, так что говорю — в Шууле будут вас ждать, а дальше, думается, будете тайком пробираться на восток. И не бойся. Если ты, живучая Крыса, до сих пор не пропала, то и дальше не пропадешь.

— Спасибо, Анике.

— А вот теперь давай прощаться, — сказала лесничая, — только без нежностей. Пусть тебя твой полюбовничек тискает, а не я. Сделай как говорю, и не только люди, но и небо простит тебе твои грехи. Иди! Если наместник своих бумаг сегодня спохватится, то до бежавших вообще никакого дела не станет!

— А тебя не схватят?

— За меня не думай. Я себя в обиду не дам. Да и некому на меня пальцем указывать…

Снег шел и вечером. Мы выехали в тишине, и пробирались охотничьей дорогой неспешно, с осторожностью. Если и шли поиски, то в другой стороне. До дороги мельника пришлось срезать через лес, чтобы не выйти на главный тракт, а там уже нашли и вход в пещеру с тайным проходом.

Да, в крепости нас ждали — сам Ут-Фубер с сыном и еще два ратника, все одеты крестьянами. Соммнианса не было. Никто нам с порога руки не вязал, комендант поступил хитрее. Он увел меня в верхнюю залу для доклада обо всем случившемся, а там оказались еще люди, которые и скрутили по рукам и ногам.

Признаться по глупости своей, но я до последнего мига верила словам лесничей, что тут нас ждут люди, готовые выслушать и простить. И правда была о слабости — Аверс больше месяца был в плену, я не так давно только встала от болезни. Не выжить нам было в разгар зимы, нужна была помощь, убежище.

— Оружейник ни в чем не виноват, — успела сказать я, — он даже не знает о том, что я сделала… У меня есть бумаги цаттов в замен…

Комендант, сощурившись на свет факела, смотрел, как мне затыкают кляпом рот и молчал. Потом кивнул, и меня, словно мешок, потащили в темноту замкового коридора.