Миракулум

Глава третья

Аверс в Неуке был человеком важным. На нем держалась вся оружейная мастерская. Кто-то звал его по имени, кто-то мастером, кто оружейником, а кто и стариком. Ему, если мне память не изменяла, было сорок шесть или сорок семь, — возраст солидный, однако я бы его стариком называть не торопилась. Роста он был среднего, фигурой крепкий, жилистый, на здоровье не жаловался. В Неуке у него была только его мастерская. Откуда он пришел, где его семья, была ли она, — не знал никто. Друзей оружейник не имел, приятелей по пьянке не заводил, потому что не пил, женщин к себе не водил. Даже с какой-то одной из честных, а не слабовольных, женщин не сближался, хотя я знала, как страдает по нему дородная кухарка и одна из прачек — женщина молодая и стройная, вполне еще привлекательная и свежая для своих лет. Аверс жил один, весь на виду, и ничего его не интересовало, кроме своего оружия. Четыре помощника занимались починкой и изготовление простых изделий, а он сам, если и брался за дело, то выплавлял и ковал только заказы для знати и ратников высокого звания. Малоразговорчивый, нелюдимый, он все же не слыл злым — люди Неука прощали ему его обособленность за то, что он никогда не отказывал в помощи. Если речь шла не о глупостях, он вполне мог починить дымоход на кухне, поработать с деревом в столярке или с печью в гончарной. Ходил на охоту зимой вместе с другими, или на отстрел волков, когда однажды весной те повадились резать коров на пастбище. Было заметно, как комендант Ут-Фубер недоволен этим, и говорил при всех, что оружейнику следовало бы заниматься своим делом. Но Аверс, хоть и состоял на службе, был человеком свободным, и устава не нарушал.

Когда я вспоминала обо всем этом, покачиваясь в седле и осматривая ближайшие холмы, я впервые подумала — как это комендант отправил нас с ним из замка? Я ведь тоже была не последним человеком на его службе! Нас таких было трое: оружейник, я и лекарь. Сомм мог кого угодно на ноги поставить, разбирался в травах, делал операции, не боялся никакой заразы. Мелькнула странная мысль, что если бы не поврежденное колено коменданта, сейчас третьим в дороге с нами был именно Сомм. Глупости…

— К ночи уже въедем на перевал, — Аверс придержал лошадь и поравнялся с моей, — до него я дорогу знаю, а вот после нужно будет сверяться с картами.

— Заночуем в горах?

— Да, так лучше. Мы от замка далеко, дорога здесь может быть не такой спокойной.

Прошло уже четверо суток нашего пути, добрались бы и раньше, если бы не тихоходные лошади из-за которых иногда казалось, что и пешком быстрее. Миновали два поселения день назад и больше ничего не встречали — только холмы, редколесье и каменистые россыпи на открытых местах. Аверс с утра подстрелил зайца прямо с седла, когда тот неосторожно сидел у самого куста при дороге и не побежал от шума, так что на ужин обещался быть горячий суп и мясо. Несколько раз за эти дни еще попадались то путники, то обозы, то пастухи, а теперь никого — мы свернули как раз к перевалу и горная гряда, всегда бывшая по правую сторону, теперь была перед глазами и все приближалась.

Долгих бесед больше не было. Оружейник, казалось перестал замечать мое присутствие — ехал впереди не оборачиваясь, сам первый не заговаривал, но раз или два я ловила на себе внимательный взгляд, когда останавливались на передышку — он оценивал могу ли я двигаться дальше, и решал разводить ли огонь для тепла, если замерзла. Вот так, не говоря ни слова. Я чувствовала, что мой спутник проявляет заботу.

Аверс никогда не смеялся. Никогда в Неуке я не слышала его и никогда не слышала, чтобы еще кто-то слышал, — только умел улыбаться одними уголками губ. Возраст его был заметен больше всего в волосах — русые волосы были густо перемешаны с сединой, особенно на висках и у лба, как соль с песком. И морщины у глаз. Возможно прежде у него был веселый характер, судя по тому, как эти морщины сложились. Лицо оружейника было в целом довольно резким — черты угловатые, нос горбатый, губы тонкие и рельефные, жесткая линия рта, разрез глаз будто граненый, вечно сосредоточенный взгляд с прищуром. Брови с острыми углами на изгибе. Один только подбородок был мягким, но это его внешность не портило, а уравновешивало резкости.

Мы нашли небольшой грот, уже когда въехали на перевал, и расположились там до темноты. Костер развели ближе ко входу, оружейник разделывал кролика у маленького скального ручья, а я чистила коренья для супа. Лошади развьюченные тоже отдыхали и уже хрустели крупой в своих овсяниках.

Отвыкла я от походной жизни и только-только начала опять осваиваться. Как же хорошо было в Неуке — спать на лавке на сене, сидеть у огня на кухне, иногда болтать с лекарем в его лазарете. Как было холодно тогда, не сравнить было с тем, как холодно было сейчас — в пути, у гор, на ветру и почти голой земле.

— Как думаешь, найдем мы тех пропавших? — Я подошла к ручейку с котелком, чтобы набрать воды из стока повыше. — Или вернемся ни с чем?

— Не знаю. Странное это поручение, сколько о нем не думаю, все кажется, что послать нужно было не нас. В Неуке у Ут-Фубера много преданных людей, они бы тоже могли сойти за кого-то, кто не вызвал бы вопросов — пара странствующих служителей, например… Может быть мы и найдем их или что-то о них. Только стоило срывать с места нас? Комендант знает о том, что я работаю над оружием для приближенных двора и теперь не успею к сроку, мастерская встанет.

Аверс ответил неожиданно охотно, словно и сам он только об этом вопросе и думал.

— Нас хотели отправить и без приказа, негласно. Быть может никаким его людям, кто на службе, знать о походе нельзя. Или нельзя знать тем, у кого он сам на службе?

— Разверни-ка карты, пока не стемнело.

Я сняла печати с футляров и Аверс долго рассматривал листы, пока я следила за супом. А когда сняла с огня, он попросил меня подойти.

— Неук расположен здесь, — земли замка у гор, так что мы защищены с одной стороны от возможного нападения. Цатты высадились в этих бухтах, уже заняли владения эти, эти, и до самых рубежей здесь, где мы начали их по-настоящему сдерживать, — он указывал узловатым пальцем на рисунок пергамента. — Неук далеко в стороне от войны, и хорош тем, что он стоит практически в пересечении двух основных трактов, северного и восточного, и не так далеко крупный город со своим речным портом. Замок большой, со своими артелями, складами и казармой, все за стеной. Вугсане, откуда вышли двое с ценным грузом, замок еще более укрытый и защищенный, чем наш. Значит, они шли сюда не для того, чтобы укрыться.

— А вдруг это предательство?

Аверс поднял на меня глаза.

— Вдруг они выкрали что-то важное и хотят сдать это нашим врагам? Или ценный груз — это ценный заложник из королевской семьи? На сколько я помню, королевские земли находятся от земель Вугсане не очень далеко.

— Кто-то выкрал наследного принца? — уголки его губ дрогнули и меня порадовала эта скромная улыбка спутника. — Смелая догадка, больше похожая на вымысел, чем на правду. Я обдумывал более правдоподобные и простые варианты.

— Какие?

— Искал причины, по которым нужно неким людям перевезти нечто из одного места в другое. Неук отличается только тем, что комендант собрал у себя на службе не самых простых людей. Среди подданных его величества, даже среди двора, не так много образованных, а то и просто обученных грамоте людей. Языками владеют и того меньше, после долгих лет обучения, уже в преклонном возрасте, старцы, посвятившие жизнь этому знанию. И знающие не более двух. То, что говорят в Неуке о тебе, Рыс, похоже на сказку — ты говоришь, пишешь и читаешь на восьми разных языках. Ты молода, а значит твой разум настолько одарен, что был способен к такому обучению с детства.

Он впервые назвал меня по имени, и оттого я смутилась. Даже его хвальба моему таланту не тронула настолько, сколько это доверительное обращение.

— Я знаю секрет атапасской стали. Моя мастерская на Побережье славилась качеством и крепостью оружия, потому что я открыл сплав и обработку нескольких металлов в особых пропорциях и особой прокалке. Посвященных было больше, но после сокрушительного нашествия цаттов, остался только я и мои знания. Их я не раскрыл никому, и никому не раскрою, если только не найдется достойный ученик. Лекарь, Сомм, тоже не просто лекарь, и тебе известно об этом лучше многих. Он знает все травы, сам варит лекарства и делает настои, использует яды, вскрывает живого человека, что приравнивалось бы к убийству, если бы он не умел погружать сначала в глубокий сон, а после сделанного, пробуждать к жизни. Он ничего не боится, и чует болезнь именно там, где она засела.

Аверс не продолжил и я попыталась закончить его мысль:

— Выходит, что в Неук добираются ради нас? Везут кого-то больного, или ценную книгу, что нужно перевести, или особое оружие, к которому ты должен применить свое мастерство?

Он кивнул:

— Да, но это не объясняет почему за этим едем мы двое?

— Магический кинжал с древней надписью на лезвии…

Воображение начало разыгрываться и настроение подниматься. Поездка на миг слала мне казаться интересным приключением, а не трудным поручением по поиску неизвестных.

— Быть может, — во взгляде оружейника промелькнуло недоверие, и на том разговор закончился.

Я свернула карты обратно, растопила восковую палочку и вновь запечатала футляры.

Перешеек между скалами был коротким — здесь было самое тонкое и самое низкое место гряды, и проложенная дорога единственная по которой было можно пересечь горы без труда. Даже наши лошади справились с переходом легко. Далее открывались все те же холмы, пролески и каменистые пустыри, только дорога вела в более холодные края. Мы проехали еще до сумерек, и немного свернули к реке, изгиб которой удобно подходил к пути, так и приглашая на привал. Аверс развьючивал лошадей, а я отправилась за хворостом. Заблудиться было сложно — шум перекатов у речных скальных порогов был сильным, так что ориентир был даже не смотря на быстро сгущающиеся сумерки.

Недавно шел дождь, ближе к реке и так было немного деревьев, потому много веток я не набрала. Мне пришлось пройти дальше, обратно к дороге, в более густую чащу — я искала дерево, которое упало не на землю, а осталось опираться на камни или другие стволы. Его ветки достаточно сухи для костра и не прогнили, лежа в сырости половину осени. Шла осторожно, вглядываясь и под ноги, чтобы не угодить сапогом в нору или яму, и тут различила помимо шума воды еще какой-то. Всхрап и позвякивание. Замерев и сосредоточившись, поняла, что слышу едущего всадника. Кто-то рысцой проезжал по дороге, с которой мы сами свернули не так давно. Поначалу у меня не всколыхнулся страх, я прежде всего подумала еще о каких-то путниках, возможно, едущих встречно или догнавших нас после перевала. Любопытство взыграло больше и я отложив ветви, пошла на звук. Что меня удержало от того, чтобы выйти из гряды кустарника открыто и сама не знаю, но ненарочная осторожность меня и спасла — всадников было много, отряд растянулся целой вереницей, едущей по узкой каменистой дороге в том направлении, куда и нам было нужно. Только путь их лежал не от перевала, а от иной дороги. Выше, за грядой низкого леса, открывалась унылая серая пустошь предгорья, и оттуда черным паводком накатывала эта волна новых и новых отрядов. Были уже сумерки, и живая их масса — людей, лошадей, скота перемешивалась с огоньками зажженных факелов, словно по той реке плыли сотни оранжевых светлячков.

Вот где страх накатил меня и заставил оцепенеть. Это были наши враги, цатты, и они каким-то образом подобрались с той стороны, где мы считались надежно укрытыми и горной грядой, и дальше на юге — приморскими скалами и частыми штормами. Сердце забилось панически и, преодолев оцепенение, я была готова уже рвануться к Аверсу, как почувствовала, что жесткая холодная ладонь накрыла мне рот и плечи прижала к себе другая рука.

— Не кричать, — шепнул оружейник, и дождался моего кивка прежде чем убрать от губ руку. — Умница.

А я и не собиралась кричать, не дура. Это в замке я разнежилась, при такой защите ослабила бдительность и не помнила об опасностях, а ведь поначалу моей новой жизни эта же самая жизнь быстро учила меня настоящей, звериной осторожности, когда я не попалась в руки ни насильникам, ни убийцам, и при том — звериной же скрытности и терпению, когда приходилось словить залетную птицу или самой прятаться полдня не шевелясь в уголках и ямах.

Оба мы отползли сначала до валуна, потом, не смотря на надежно закрывавший нас лес, пригнувшись, добежали до лагеря. Аверс уже загасил костер, и лошади были уведены в грот. Он услышал что-то раньше меня, принял меры от дыма и от лошадиного ржания, чтобы не дать себя обнаружить, а потом пошел по моим следам.

— Нужно сейчас же обратно. В Неуке должны знать о вторжении как можно скорее. И теперь уже лошадей не жалеть, у нас нет столько времени.

Выехали мы тут же, как только собрались. Кролик остался сырым, лошади не отдохнувшими. И на темной дороге они все больше спотыкались и запинались о камни. Аверс хотел добраться только до перевала, заночевать и с рассветом уже гнать так, как силы позволят. Я согласна была с ним — молча слушалась, выполняла его указания и не роптала на то, что уже на второй день нашего быстрого и почти беспрерывного бегства, все мое тело мучительно болело. Спина и ноги ныли так, словно кто-то избил меня палкой в наказание, руки едва держали поводья. С нашими клячами, конечно, ни о каком галопе и речь не шла, но та рысь, которую оружейник выжимал из своей кобылки, уже грозила скорой гибелью животному. Он давал всем нам отдохнуть ровно настолько, чтобы я не свалилась, и чтобы лошади не пали. На одной вдвоем далеко не уехать, а пешком тем боле не уйти. Разговоров меж нами, кроме как по делам насущным не было.

В первый день мои мысли только и роились что вокруг страшного события — в наши земли, в тыл, вторгся враг. Что сейчас там, за грядой, творятся те же бесчинства, что и на Побережье. А потом поостыла. Усталость тела передалась и уму. Не могла я думать, не могла больше волноваться за чужие судьбы, за наши, и не могла переживать горячо за ту войну, которую видела только по следам — по раненым и по беженцам. Все умирали. И в Неуке, и где-то по пути…

А я уже не хотела ничего, кроме как лечь и заснуть мертвецким сном.

Аверс был не таким. Двужильный, выносливый — он спал мало и только по посеревшему лицу можно было догадаться, что и ему не совсем легко. Переживал ли он что-то от вторжения, я не знала и не спрашивала. Нами в первую очередь руководил долг. Задание не столь было важным, как предупредить Неук, разослать гонцов, чтобы успели собрать силы для отпора.

Как только добрались до первого поселения, оружейник сменил лошадей на более крепких, заплатил сколько запросили. И обувь нам нашел более простую. Карты замаскировали в котомках всяким барахлом. Нам надлежало еще больше скрытничать — кто знает, что творилось на этой стороне? Вдруг цатты успели и с этой стороны вторгнуться, и наше предупреждение запоздало и потому бессмысленно. А на дорогах уже ходят не наши патрули, а чужие….

До поселения слухов никаких не дошло, — четыре дома, четыре семьи, занимающиеся овцами, кроме нас путников за последний месяц и не встречали больше. Лошадей могли дать, тем более, что с запасами корма в этот год не так хорошо было, и лучше лишнюю скотину было сменять на серебро, которое греть и кормить не нужно. А лошадки наши, — да кто его знает, что с ними станется. Сдохнут в зиму, наверное.

— Аверс, — окликнула я своего спутника в ночь перед отъездом, когда мы устроились спать в сенной при овчарне, — был ли ты там, на войне, на Побережье?

Чего меня подвигло спросить? Тяжелые веки уже слипались, пальцем пошевелить не могла, и даже тяжелый дух с овчарни не мешал, так мне было все равно на условия, лишь бы лечь и забыться. А вот губы шевельнулись и я спросила. Только оружейник не захотел отвечать. С его стороны донеслось лишь одно:

— Спи.

И я уснула.