Миряне

Глава 29

Много чего ещё мы обсудили объезжая улицы Житомира. Но как не крути, нам срочно требовалось пополнение. Сто семьдесят стрельцов — это слёзы, а не армия. Поэтому мы пораньше решили закончить работу городской ратуши, и обратиться за помощью к житомирцам сначала на рыночной площади, а затем проехать и по всем остальным кварталам. Однако наши драгоценные барышни были категорически против.

— Ваша война — это ваше дело! — грозно посмотрела на нас моя Ири, — я тут только-только успела всем вдолбить, что ботинки перед походом к бурмистру нужно чистить! Только-только заставила всех поголовно мыть волосы! А вы тут…

— Я ещё не со всеми бумагами успела разобраться! — поддержала лесовицу Хелена, — у нас оказывается весь город в долгах, а вы хотите раньше времени всё закрыть!

— Я вообще требую, как бурмистр Житомира, — Василиса в категоричном жесте сложила руки на груди, — никакого неприятеля в город не пускать! Воюйте там, на границе!

Встретив такой отпор, Федот потерял дар речи, как можно не понимать очевидных вещей, читалось на его лице.

— Уважаемые госслужащие, госпожа бурмистр, заместители по важнейшим вопросам, — начал я издалека, — вы неправильно поняли нашу просьбу. Мы предлагаем временно всей администрацией переехать в другое здание. У нас есть прекрасное новое помещение для вас в белом городе. В церкви Егора Победителя имеется несколько отдельных кабинетов. А здесь, — я пренебрежительно махнул рукой, — степень износа несущих конструкций двести процентов. Поэтому требуется капитальный евроремонт. Побелить, покрасить, полы перестелить обои переклеить. А так же установить новую офисную оргтехнику. Компьютеры на каждый рабочий стол.

На последних словах я громко закашлялся.

— Компьютеры? — Ири смешно шевельнула ушками.

— А, что это такое? — хором спросили Хелена и Василиса.

— Наиважнейшая вещица для офисной работы! — я решил врать до конца, — можно играть в пасьянс паук и тетрис, в общем, не соскучишься! А теперь попрошу рабочий день считать законченным. Да, Ири, крошка, там бы поесть к вечеру чего-нибудь приготовить.

— Некогда, — пробурчала эльфийка, — у нас ещё предстоит внеочередное организационное собрание житомирской администрации.

— А что делать с бумагами? — растерялась Хелена.

— Долговые расписки сожжём, война всё спишет, — вернул себе дар речи Федот, — остальные бумаги стрельцы помогут перенести.

В середине дня, от скуки, старшие в отделениях ильмасы решили погонять бестолковых новобранцев. Над большим истоптанным картофельным полем, с которого местные крестьяне уже точно не снимут урожай, разлеталась примитивная ругань и военные команды. Почти двадцать тысяч уродиков шлепали в грязных сандалиях вперед и назад.

— Рядовой Помука, тянуть носок, верблюжий какашка! — покрикивал здоровенный, выше двух метров, ильмас, — чётко шаг! Чётко! Высоко нога!

Этого командира боевой полусотни звали Тарнак. В своем подразделении он имел двух помощников и ещё семерых посыльных. И все они были из одной деревни. То есть с десяток вояк только и делали, что жрали, играли в кости, гоняли других новобранцев воровать на кухню, и иногда с ними же занимались шагистикой.

Один раз Помука заикнулся было, что неплохо бы поотрабатывать боевые приёмы с оружием. Но получив хорошую взбучку, прикусил язык. И вот сейчас сильно поумневший ильмас догадался, что они просто мясо, которое никто ничему учить не будет и не собирается. Зачем тратиться на тех, кто погибнет в начале боя в первых рядах от вражеской картечи. И мечи, и броню с дырами, и щиты им выдали самые дрянные.

— Зачем же я так поумнел? — ругал себя Помука, автоматически топая по земле.

Но не все ильмасы в армии были живым щитом. Одна тысяча ветеранов, которые прошли всю Европу, считались элитным подразделением. Как-то бегая за водой, Помука стал свидетелем потешной сцены. Их командир Тарнак со своими «шестёрками», решил позабавиться над простым рядовым из элитной тысячи, который был на голову ниже его. Пять раз падал он мордой в грязь попадаясь на хитрые борцовские приёмы. В шестой раз рядовой из элитной тысячи воткнул Тарнака головой в дерево и успокоил зазнайку окончательно. Правда, перед сном полусотенный отыгрался уже на своих подчинённых, кого попинал, кого как следует избил, а кого-то просто заставил стоять по стойке смирно до полуночи.

— Верблюжий какашка! — Помука получил сильную плюху по затылку, — котёл сраный каша нести сюда! — ухмыльнулся Тарнак, которому надоело гонять подчинённых, и захотелось пожрать и поспать.

Молодой ильмас вжав голову в плечи, чтобы не прилетело ещё и от других «шестёрок» командира, посеменил на общую кухню. Не то чтобы Помука смирился с положением всеми забитого салаги, скорее он понял, что сама судьба плетёт с ним какую-то пока не ясную игру. Вот он почти ежедневно бегает за водой, варит кашу и носит котёл с ней в свой шатёр. Благодаря чему узнал почти всё, что творится в армии. Например: он разобрался, что всё в войске держится на тотальном воровстве. Повар воруют продукты, и перепродаёт их местным купчишкам. Старшие офицеры недавно отчитались перед фельдмаршалом, что закупили новую броню для своих сраных африканских дикарей. А на самом деле они, ильмасы, как были в старье, так и остались. Немецкие панцирники украли в Шепетовке десять бочек, какого-то креплёного портового вина и уже второй день не просыхают. А когда факт кражи вскрылся, то расходы провели, как дополнительное усиленное питание для уродиков. И самое главное, если во время наступления погибнет три тысячи диких африканцев, лучше конечно четыре, то фельдмаршалу от вербовщиков может перепасть хорошая сумма денег. А наступление это, между прочим, завтра!

Помука, притащив в шатёр кашу из древесных опилок с добавлением какой-то крупы и мутную похлёбку из рыбьих голов, забился со своей порцией баланды в самый дальний угол. Ему требовалось ещё раз всё, как следует обдумать. Сначала он спросил себя, как двадцати тысячная армия вообще сможет понести такие огромные потери, когда в Житомире всего около двухсот стрельцов? Неужели придётся опасаться массового отравления? Значит, намекну Тарнаку, что готов дежурить на кухне всегда. Может быть так сам спасусь и помогу своим землякам, хоть они мне и не друзья.

Шустро расправившись с обедом, Помука вспомнил свою жизнь в ауле. Дома, в Африке, ежедневно первую половину дня все молодые ильмасы деревни должны были рыть канал.

— Быстро копать! Копать быстро! — бормотал себе под нос его друг Ситко, ловко орудуя деревянной лопатой.

— Сколько же можно здесь рыться? — мысленно ругался Помука, так же совершая простые возвратно-поступательные движения аналогичным инструментом, — и какой смысл? Не сегодня — завтра пылевая буря его засыплет!

Конечно, он уже привычно получил своих дежурных лялюшек, когда заикнулся, что копать эту чёртову канаву — пустая трата времени. Поэтому в дальнейшем свои извечные — зачем и почему держал при себе. Официальная версия была такой, канал нужен, чтобы спасти планету от высыхания. Неофициальная — бери больше, бросай дальше, пока летит — отдыхай. Если выполнишь план по копке, то получишь зерна и крупы в норме. Если не выполнишь — спать ляжешь впроголодь.

А ещё раз в неделю в аул приезжал проверяющий из большого города и читал им политинформацию. Точнее рассказывал, как хорошо Африка стала жить при Сатуре. Сколько выкопано километров каналов в других селениях, сколько перелито воды из моря в эти универсальные оросительные системы. Сколько собрано бананов и ананасов. Сколько выловлено рыбы. Почти всегда выходило, что еженедельно вся жизнь на целых пять процентов становилась лучше и веселее.

— И поэтому, — продолжал агитатор, — во всём мире завидуют народам свободной Африки! Не дают спокойно строить новую и счастливую жизнь! Они спят и видят, как навредить нашей Родине!

Дальше все ильмасы должны были, минимум десять минут кричать: «Ура Сатур!» Если лектор оставался доволен энтузиазмом дикарей, то аул получал один дополнительный мешок крупы. Помука один раз хотел было спросить у этого странного человека, а когда не в Африке в целом, а у нас в деревне станет хоть чуть-чуть получше, но староста вовремя двинул ему в глаз. И лишь сейчас до молодого ильмаса дошло, как глуп он был тогда.

— Как же всё просто получается, если взглянуть на проблему шире, в глобальном масштабе, — думал Помука, волоча грязный котёл после обеда на ручей, — эта никому не нужная канава, которая отнимала столько сил, была не случайной глупостью! Ведь чем больше мы копали, тем меньше оставалось время на ловлю рыбы и работу в огороде, тем меньше у нас было еды, тем мы становились злее! А кто виноват? Тот, кто спит и видит, как нам насолить, то есть весь Мир! Поэтому нас, ильмасов, и везут воевать и в Америку, и в Азию и в Европу.

— Эй! Верблюжий какашка! — Помука получил увесистую затрещину от какого-то незнакомого ильмаса из другой полусотни, — пердуй мыть свой котёл вниз ручья! Там вода чистый! — заржал он, а так же глумливо заулыбались и трое других его спутников.

— Мы тебе сделать жёлтый водичка! — загоготал другой ильмас, — ты нам только махать рука, когда начать мыть! Всё понимать?

— А если ты увидеть в вода коричневый лепёшка, то быстро тереть им свой сраный котёл! — сказал третий, и вся четвёрка незнакомцев от дикого ржания повалилась на траву.

Смейтесь, смейтесь, зло подумал про себя Помука, может быть, в последний раз в своей жалкой жизни смеётесь.

Купеческий квартал встретил известие о дополнительном наборе ополчения и немедленной эвакуации в белый город, как и подобает, по-деловому. Без лишних рассусоливаний, в отряд записалось почти тридцать человек. Все как на подбор, кровь с молоком, «колобки». Копать, таскать и деньги считать — могут, думал я про себя, а воевать — точно нет. Докину к ним ещё Ванюху, пускай полезными связями обрастает.

— Граждане купцы! — обратился уже немного «забуревший» от свалившейся власти Федот, — вывозим из домов только самые ценные вещи, место в кремле не резиновое! Кресла, диваны и шкафы эвакуации не подлежат!

— Как же батюшка? — запричитала пожилая женщина, — ведь порушат тут всё! Изрубят и обгадят лиходеи!

— Даю своё купеческое слово! — выступил вперёд я, — если мебель не пожгут, то я восстановлю её за небольшую чисто символическую плату. А сейчас собирайте добро в сундуки и выдвигайтесь в кремль.

— А ополченцам, — Федотий Федотович за собой оставил последнее слово, — в полночь быть у ворот в белый город. Ночка сегодня предстоит весёлая.

От купцов наш броневик покатил в ремесленный квартал. Федот и Ханарр задумались о чём-то своём. А Агафон за рулём вновь напомнил мне про велосипед. Пришлось рассказать ему про это педальное средство передвижения.

— Неужели на двух колёсах ездит? — не унимался стрелец, — и совсем не падат? Да враньё это! Заливание сплошное! А в сопромате написано про велосипед?

— Для велосипеда одного сопромата мало будет, — улыбнулся я, — ещё «Теоретическая механика» потребуется.

— Как? — Агафон резко дал по тормозам.

Если я и Федот, обладая магической реакцией, избежали травм головы и переломов рёбер, то коренастик со всего маху воткнулся лбом в переднюю стенку бронированной кареты. И нежная деревянная доска корпуса встречи с чугунным лбом не выдержала, треснула.

— Ты, Агафоныч, того, — пробухтел Ханарр, потирая лоб, — совсем не того. Ты давай уже будь того.

— Я тебя, Агафошка, к технике пристроил! — взорвался старший стрелец, — я же тебя и отстрою!

— Дык, Федотий Федотович, — запричитал, оправдываясь, водитель броневика, — я этот сопромат даже после пол-литры не понимаю, а тут ещё на мою голову термех! Как бы умом не тронуться.

— Трогай, давай, — сквозь зубы пробубнил Федот, — вон уже ремесленный квартал за поворотом.

В отличие от купцов, труженики разных ремёсел оказались менее сознательными гражданами Житомира. Как только наш и. о. князя заикнулся о пополнении роты ополченцев, так с задних рядов кто-то крикнул, что Сатур придёт — порядок наведёт! Затем эта вражина задала такого стрекача, что лично я разглядел лишь мелькающие пятки и блестящую лысину.

— Не хотите, значит, за родной город воевать? — грустно спросил Федот.

— А зачем воевать? — высказался смело кто-то из кузнецов, которые были среди ремесленников в авторитете, — вы сейчас представляете власть князя, для которого купцы по положению стоят выше ремесленников. А придёт Сатур, для которого уже мы, трудовой народ, будет на первом месте!

— Откуда это известно? — удивился я.

— Слухами земля полнится, — ответил кузнец, — у него там все ходят работать на фабрики и заводы, а продукцию свою сдают в магазины. Нет там никаких купцов, и графьёв нет, и князей тоже!

— Кто вам голову задурил? — усмехнулся я, — давай считать будем. На первом месте для Сатура — он сам. На втором — его администрация, ближний круг. На третьем — военные, которые будут подавлять внутренние восстания, и воевать с внешним врагом. На четвёртом — администрация более низкого уровня, директора тех же магазинов, директора фабрик и заводов, плюс различные проверяющие. На пятом уже вы, ремесленники.

— Да не слухай ты его! — закричали из толпы, — врёт он всё! За своих купцов рвать зубами трудовой народ готов! Пошли по домам, пусть сами воюют!

Как пишут тролли в интернете, когда чувствуют свою полную неправоту — сам дурак, и лицо у тебя, как у дурака, и имя дурацкое, и идеи идиотские. Так и в ремесленном квартале, выкрикнув из-за спин пустые необоснованные обвинения, за полминуты народ разбежался по домам. Федот пытался было воззвать к совести, но та беспробудно уснула.

Так же безрезультатно мы съездили и в черные кварталы. Житомирская беднота от души потешалась над попытками старшего стрельца привлечь людей на защиту города. То тут, то там выкрикивали: «Сатур придёт — порядок наведёт!» Лишь дед Щукарь шепнул мне по большому секрету.

— Слышь, Лимпиада, приходили тут до вас агитаторы, — буркнул он, тревожно озираясь и прячась за броневик, — сказывали, что народ простой не тронут. Только эксплутаторов изгонют, то есть вас купцов и прочих богатеев. И заживём мы, как сыр в масле.

— И ты, Щукарь, тоже своим намекни, — я подмигнул старику, — и на старуху бывает проруха. Поначалу может быть вас, и не тронут, но пройдёт время, согнут в бараний рог. Вы же сейчас предали князя, а завтра, Сатур подумает, что можете продать и его.

Возвращались в кремль мы молча. Бронированную карету безбожно трясло на извилистой плохой грунтовой дороге черного города. Даже Агафон временно забыл и про сопромат, и про велосипед.

— Как воевать будем? — пробубнил Федотий Федотович, исподлобья посмотрев на меня.

— Как условились, так и будем, — броневик сильно качнуло, и я еле избежал удара головой о стенку, — двести бойцов есть, нам бы ещё для количества столько же и отоб…

— Поберегись! — заревел, как медведь Агафон и наш бронированный пони рухнул на бок, — десять метров до нормальной дороги не дотянули.

— Плохая примета, — просипел Федот, которого мы придавили своими телами, — ух… в партизаны надобно… подаваться…

Когда мы выбрались из броневика, то лично я, наоборот улыбнулся. Вовремя наше секретное оружие грохнулось, хуже было бы завтра на смех врагам.

— Запоминай, Агафон, — сказал я, потирая ушибленный бок, — отрицательный результат, это тоже результат. Сегодня ночью будем дорабатывать конструкцию бронекареты.

— Может бомбой её шибануть к едрене фене? — пробасил здоровяк, держась за голову, — хрен с ней с наукой!

— Я тебе, Агафошка, шибану! — сунул ему под нос кулак старший стрелец, — это ж княжья собственность, между прочим, на народные деньги купленная.

— Всё у нас мужики получится! — я приобнял по-дружески стрельцов и коренастика Ханарра, — если бы мы так завтра навернулись, то всем хана! А сейчас мы центр тяжести кареты опустим, и обод колёс расширим. Наш «Громозека» ещё всем покажет, где раки с крабами зимуют.