Мои останкинские сны и субъективные мысли

Мещанское равнодушие

Мне Михаил Ходорковский никогда не нравился. Особенно, раньше. Ну, не переваривал я его. Ну, не нравился — и всё!..

Но они заставили меня зауважать этого человека. Создали из него образ.

Мещанский районный суд Москвы. Улица Каланчёвская, дом 43, корпуса 1 и 1а.

Почему-то, руководство телеканала решило, что я должен работать тут. Основным продюсером на месте — на судебном процессе. Корреспонденты менялись, а я оставался. На моих глазах почти весь процесс прошёл.

Процесс. У НТВ — тут своя роль. Обслуживать недовольных властью. Людей с пассивной гражданской позицией. Жителей страны. Псевдолиберальную аудиторию. Которая любит возмущаться — только возмущаться. У других телеканалов — своя роль. Своя аудитория. Сбалансированная информационная картина из суда. Получите! Ешьте!

Заказывали, заказывали…

Платите! платите!..

Согласен с мнением, что здесь (в Мещанском суде) в этот период (во время процесса над Ходорковским М.Б. и Лебедевым П.Л.) имели место символические для страны события. Показательные. Значимые.

Однако не считаю, что главными на процессе Ходорковского и Лебедева были бывший председатель правления, совладелец НК «ЮКОС» и его коллега, бывший председатель совета директоров Международного финансового объединения «МЕНАТЕП». Нет-нет. И не адвокаты, и не судьи, и не обвинение играли тут основную роль. И не общество, и не право, и не Закон, и, тем более, не мораль. Нет-нет.

Главным действующим лицом — с самой символичной, показательной ролью — тут был другой человек…

Подлинного имени его я не знаю…

Настоящее имя его — тайна….

И это тоже очень символично…

Себе он придумал прозвище «Иван Иванович» — а, может, это была его официальная кличка-идентификатор, ну, конспиративное имя, о котором он всегда мечтал… Да, так и представлялся. Цинично, нахально, с издевкой — так как не скрывал, что это его не настоящие имя и отчество. Да, типичное, характерное, простое русское имя. Ну, ассоциативно-образное — мол, человек из простого народа. Ну, дескать, «Россия вся единый Иван» и т. д. Вот так вот…

Лет «Иван Ивановичу» было тогда под 50. Телосложения крепкого, но роста невысокого. Одет невзрачно — как привыкли одеваться многие «силовики»: серый, невыразительный пиджак (почти весь процесс проходил в одном и том же) — дешёвый, угловатый и заношенный; старые штаны — обычно, странного качества «варёнка» — вылинявшие, с растянутыми коленками. И такая одежда, кстати, на нём смотрелась гармонично. Но иногда «Иван Иванович» приходил в белом костюме, который никак ему не шёл — видимо, посоветовали купить на прибавку к зарплате. Внешность у него колоритная, запоминающаяся — ярко рыжие волосы, ярко рыжие усы, рябое лицо. Живое лицо. Говорящее лицо — оно рассказывало о многолетнем прозябании в провинции, в безвестности, о чувстве наслаждения властью, что, наконец, свалилась ему в руки, о мести, которую теперь можно излить на всех этих бесполезных, сытых нахлебников-«гражданских».

Помимо чёрствого блеска в глазах, у «Иван Иваныча» были еще две отталкивающие черты — вздрагивающие на скулах желваки и нервно сжимаемые кулаки. Мимика у него была крайне сдержанная, иногда он громко смеялся, приподняв подбородок и широко открыв рот со здоровыми крепкими зубами, но продолжая следить настороженным — даже, испуганным — мраморным взглядом за собеседником. Да, его настоящую профессию можно было определить издалека. Какую он роль тут исполнял официально — никто не мог точно сказать: одни утверждали, что «Иван Иванович» руководит группой судебных приставов, другие — дескать, ему подчиняются спецназовцы Минюста и сотрудники милиции Мещанского суда, а по ещё одной версии, мол, он только координировал проход желающих попасть на процесс.

Все это было неправдой! То есть неполной правдой. «Иван Иванович» был на процессе главным распорядителем. Да, он распоряжался всем. И всеми. Как хотел. Как главный режиссер этого «спектакля». Ему позволено было всё. И не только в отношении нас, журналистов — как отечественных, так и иностранных коллег. Он решал — кто пройдёт в зал, а кто нет из адвокатов, из родственников Ходорковского и Лебедева или обычных посетителей — а суд-то, напомню, был открытый! И он же обладал властью объявить в заседании перерыв (устами, конечно, судьи — да-да, формальности соблюдались) и сколько он продлится. И часто этой властью пользовался. Мог спокойненько во время паузы пройти в комнату судей — кстати, даже не стучался в дверь и там держался по-хозяйски. Да, каждый, кто приходил в Мещанский суд, проходил через руки «Ивана Ивановича» — вынужденно здоровался с ним (а тот мог ответить на приветствие, а мог — проигнорировать); уничижительно протягивал ему документы (а тот мог сразу посмотреть в них, даже улыбнуться предъявителю и пошутить с ним, а мог отвернуться или — еще грубее — не замечать раскрытого у лица удостоверения очень долго, даже если рядом больше других людей не было); вынужден был отвечать на все его вопросы, а, часто, и терпеть издевательства… Иногда этот человек демонстрировал благодушное настроение — шутил со всеми, даже позволял в перерыве фото- и видеосъёмку, даже позволял журналистам порасспросить себя и даже что-то отвечал в ответ. Чаще, несерьёзно. А иногда являл свое плохое настроение — это была игра — запрещал разговаривать в коридоре даже шёпотом или приказывал спецназовцам выгнать из здания суда всех, кого не пустил в зал. И жертвы его дрессировки пугливо скучковавшись у входа, терпеливо и послушно ждали, когда «Иван Иванович» выйдет покурить, чтобы покорно и виновато заглянуть ему в глаза. Так «Иван Иванович» расставлял акценты. Давал знать, кто тут главный, самец-лидер…

По своему, этот человек талантлив. Так как сумел не только передать идею и дух сценария процесса, но и внести в него свой авторский стиль. Как играющий режиссёр. Потому что те, кто соприкоснулись с «Иваном Ивановичем» — словно прошли через бесцеремонный и хамоватый коллоквиум врачей-проктологов в качестве публичного объекта изучения. И полностью осознали свою ничтожность, слабость, ущербность. Чтобы каждый понял, перед ними он, «Иван Иванович», божество… Они будут отрицать… Но так и есть… Так и сеть… Потому что боялись возразить — подавляющее большинство! катастрофически подавляющее большинство![57] — и поставить его на место. Журналисты — чтобы исполнить задание редакции. Родственники и защита — чтобы не навредить подсудимым. Приставы, милиционеры и спецназовцы Минюста — так как выполняли приказ. Судебные работники и даже сторона обвинения, потому что согласились на новый порядок, и им было что терять — обещанные подачки. Да, подачки. Эти неравноценные подачки.

У всех находилось оправдание. Даже у этих храбрых спецназовцев, которые беспрекословно слушались «Ивана Ивановича» и как псы ретиво исполняли его самые абсурдные команды. Даже у них… И даже эти добрые мОлодцы его ненавидели. Да, не все. Я общался с некоторыми из них — да, признавались и жаловались… Тихо, озираясь… И даже они не знали его настоящего имени, настоящего звания, настоящей должности… Но приказы исполняли ретиво.

Вот милиционеры не жаловались. Особенно те, что руководили оцеплением вокруг Мещанского суда — с погонами старшего офицерского состава, плотного сложения, зрелые, опытные, немолодые мужики, с открытыми лицами, с короткой стрижкой в средней стадии поседения. Ни на выполняемую ими «работу» и приказ, ни на ретивых спецназовцев «Ивана Ивановича», ни на него самого, ни на абсурд, в котором они принимали участие. Они молчали. Этим даже не надо было на что-то указывать, высказывать им претензии, что-либо объяснять. Сами всё видели и понимали — опускали головы, отводили взгляды. Стыдливо, хмурясь, сжимая губы, вздыхая, не возражая. Да, тоже молчали…

В первый раз я увидел «Ивана Ивановича» ещё осенью 2004 года — 25 октября. Тогда я подумал, обычный пристав; отметив про себя яркий цвет растительности на его голове, хочу пройти рядом в зал заседания — журналистов тогда было не очень много, и для них всех места внутри было достаточно.

Но вдруг вижу — рыжий бросается ко входу в зал и перегораживает мне путь.

— Куда? А ну — стоять! — выкрикивает он кривым ртом и пытается воткнуть свою ладонь мне в грудь, но я успеваю уклониться.

Нас сразу обступают спецназовцы — заглядывают мне в лицо, оценивают заносчивыми взглядами мою весовую категорию и состояние формы, а один из них демонстративно и до боли звонко постукивает кулаком по ладони.

Мне эта сцена понравилась, и я иду на обострение — на хамство надо отвечать грубостью.

— Ты кто такой? — спрашиваю рыжего и спокойно делаю шаг в его сторону.

Конечно, я рисковал. Конечно, спецназовцы могли уладить проблему за несколько секунд. Они ждали только отмашки — ну, хотя бы в виде легкого кивка этого человека — и вылетать бы мне из дверей суда красивой траекторией. Однако, последний теряется — а как ещё расшифровать причину его забегавших глаз и сникшего голоса.

— Чего? Что такое? — выдавливает он из себя. — Это как? Ты кто?

— Я с НТВ. А ты — кто такой?

Мой собеседник начинает оправдываться.

— Я? Да тут я всё решаю! А ты кто такой? Почему идешь без разрешения? Кто такой?

Слова, видимо, для человека привычные, но говорит он их неуверенно. Повторяется. Путается. Бравые мОлодцы чувствуют слабость в объяснениях «рыжего» и оставляют нас одних — отходят метров на пять и рассаживаются на скамейках. Кстати, этих ребят больше не видел. Возможно, «Иван Иванович» специально заменил их другой группой. Они почуяли слабость лидера; интуитивно — как дрогнул у него позвоночник, нерешительность его шейных позвонков.

Всё-таки, пришлось пойти с ним на дипломатические «переговоры» — для вида — возмутиться тем, что процесс-то, дескать, открытый; что мешать журналистам работать нельзя и т. д. Тем более, что на первую часть заседания я тогда уже не смог бы пройти — пока мы «знакомились», судьи прошли на заседание.

А ведь представлялось, что «Иван Иванович» орешек крепкий — ну, просто от неожиданности растерялся. Однако, когда после перерыва направляюсь в зал, тот не только не стал мне препятствовать, а даже, соглашаясь, закивал, как старому знакомому. И даже заулыбался. И даже не стал заглядывать в моё редакционное удостоверение и просить выключить мобильник.

Память, однако, у «Ивана Ивановича» хорошая. Даже спустя несколько месяцев (в декабре 2004-го и уже в 2005-ом, в конце зимы и весной, когда процесс по делу ЮКОСа стал подходить к завершению и активно освещался НТВ) он меня помнил — профессионально натренированная память. Лез постоянно здороваться за руку. Хотя сам я этой процедуры избегал — кстати, успешно.

Не знаю…

Может, он пугался моих «расследований»… Я, не скрывая, искал, допытывался у всех — всё хотел узнать его настоящее имя. А ещё… Некоторых девушек-коллег видел в слезах, после их общения с этим рыжим подонком. Подходил, расспрашивал, но мне они не признавались. Но потом узнал — другие девушки рассказали — «Иван Иванович» многих коллег шантажировал, предлагал «дружбу», иначе угрожал «создать проблемы», мол, не станет пускать на процесс, превратит их пребывание в суде в ад и т. д. Да, «Иван Иванович» хотел секса. В извращенной форме — особенно (так получается из публично озвученных его мыслей) нравились ему групповой и лесбийский. И, конечно, оральный — особенно, в его машине, в соседнем дворе. Да, мог это прямо предложить, девушкам-журналистам. Мог дать волю рукам — прямо тут же, в здании суда. Вот так.

Абсолютная власть портит людей. Часто, мягкотелость и попытки «уладить миром» вызывают ещё больший прессинг. Да, «Иван Иванович» дорвался до власти.

Лично я бесился от его такого поведения. Искал повод — провоцировал его. Не получилось. Да. Но злился от бессилия. От своего малодушия. Лично я до сих пор об этом не забыл.

Кстати, были и такие, кто такую «дружбу» «Ивана Ивановича» принял. Несколько раз видел его на новокупленном мерседесе — покупкой этой развалюхи (действительно, развалюхи) он не раз громко хвастался — с очередной коллегой-газетчицей на переднем сиденье. Увозил куда-то — прямо во время заседания суда, оставив свой «пост» — а потом возвращался с ними обратно. Через полчаса, час. По-быстрому, торопливо…

У него было три его сотовых номера +7 (916) 508-…., +7 (926) 529-…. и +7 (903) 795-…. А еще один раз коллеги засекли один городской номер, с которого он звонил: +7 (495) 332-…8.

Кстати, рукопожатие у «Ивана Ивановича» крепкое, но податливое, уступчивое. Ладонь влажная. Изо рта у него часто пахло тягостным перегаром. Да… Что ещё очень важно — прямого и пристального взгляда в глаза он не выдерживал и терялся. Старался внешне этого не показывать, но чувствовалось — паникует, сволочь. Вообще, его не надо было принимать всерьез — коллективно — игнорировать его присутствие, его роль в процессе, и тогда он быстро сдался бы. Он и его хозяева — такая душонка у любого вертухая, такие у них повадки. А так… Ведь все сами провоцировали его. Своим паническим страхом перед ним. Вот он и вёл себя, как «дембель» со свежей партией «запахов»…

Да, «Иван Иванович» был главным действующим лицом процесса над Ходорковским и Лебедевым — по крайней мере, для тех, кто побывал в здании Мещанского суда. Лицом отталкивающим.

Лицо власти.

Да, человек считал себя очень умным. Даже гениальным. Ведь придумал себе собирательную кличку-позывной. Исконно народное имя. Всенародный мститель блин. Где он теперь? Не знаю. Наверняка, спился.

Прокурор Дмитрий Эдуардович Шохин. Вот, кто ещё олицетворял «новый порядок». Тоже позорил страну и общество. Государственный обвинитель.

Неужели, для такого важного процесса во всей Системе не нашлось благообразного, обаятельного обвинителя. Ну, да — подонка, но, хотя бы, внешне привлекательного, приятного на вид. Неужели, во всей Системе не нашлось таких?! Ну, были же Вяземский, Аракчеев, Бенкендорф. Или же идейные — как Николай Крыленко, как Арон Сольц. А получилась жалкая копия даже с Вышинского. Жалкая копия Андрея Януарьевича.

Мне рассказывали про Шохина, но я не верил. Найдите в сети запись выступлений гособвинителя в Мещанском суде, послушайте сами и… получите удовольствие. Поверьте, это наслаждение стоит нескольких усилий.

Да, не ошибаюсь — наслаждение. Потому что становится легко, приятно. От понимания того, на каких пройдох опирается Система.

Возвращаются силы.

И это только голос. А как он выглядел!

Этот человек рождал у меня чувства, неприятные мне самому. Хотелось подойти к нему вплотную, заехать локтем в солнечное сплетение, дать подзатыльник, отнять всю мелочь и «покрупнее», снять часы, отжать мобильник, растоптать или порвать галстук и т. д. Да, он будил во мне инстинкт гопника. Да, если бы Шохин Д.Э. не делал бы того, что сделал, мне было бы очень стыдно в этом признаться.

Вначале я думал, что это прикол. Такое же не может быть! Назначить этого маленького человечка, напоминающего бахчевую тлю — такой же бесцветный и такой же суетливый — на главный процесс путинской России?!. Да, государственный обвинитель Шохин походил на мужчину, пережившего физическую и психическую травму — передвигался подпрыгивающей походкой, на самом процессе постоянно озирался по сторонам, нервно и громко массировал некрепкие ляжки под столом. И даже когда он сидел, появлялось ощущение, что он подпрыгивает. На месте. Отталкиваясь от стула нижними полушариями мозга. Я видел Шохина в форме и без неё. Когда прокурор надевал форму и направлялся в зал заседания, прыжки его становились нервнее, но выше и делал он их с удовольствием. Осмысленнее становились эти его прыжки, что ли?.. Да, да, ходил он бесшумно. Вообще, вне здания суда старался передвигаться бесшумно. Но вот на процессе… Что за даун! Почему-то уверен, у этого человека плохой сон, постоянно нарушаемый кошмарами… А спит он, свернувшись в клубочек…

Нет, ну, он сам провоцировал. Одним своим видом. Одним своим голосом — скрипучим, нудным, мультяшным голосом ослика Иа. Скучным и гнусавым. Даже мне слышать этот мерзостный скрип было подобно пытке. А ведь я мог встать и выйти из зала. А ведь я не был вынужден сидеть в клетке, как Ходорковский и Лебедев. Которым приходилось долгие месяцы выслушивать, как гособвинитель подолгу перечитывает — по слогам, с блеклой, монотонной интонацией — материалы дела. С маниакальным упорством прилежного ничтожества. Если его перебивали, мог начать читать длиннющий документ сначала. Мог просто — без вмешательства — взять и заново перечитать длиннющий документ ещё раз. Даже не имеющий к делу никакого отношения длиннющий документ — например, посвятить час чтению техпаспорта какого-то бассейна или «Обзора отрасли добычи и переработки фосфатов», содержащий анализ запасов апатитового концентрата в Марокко и Иордании. С выражением садистского удовлетворения на сухоньком лице извращенца. Да, сам факт назначения такой бездарности как Шохин Д.Э., его незабываемое заунывное поскуливание — это и есть психологическая пытка над подсудимыми (как и над всеми, кто сидел в зале), преступление против личности.

Шохин часто читал по слогам — уверен, специально.

В малюсеньком зале Мещанского районного суда — всего около 40–50 квадратных метров — уже от присутствия трёх десятков людей создавалась тягостная душная теснота, тем более без кондиционера — установленного, но коварно неработающего. А с Шохиным Д.Э. на одной площади — это была мука.

Да я сам бы ему отомстил — за те несколько раз, что он издевался надо мной. Этот червь думает — ему позволено тратить моё время. Вообще не представляю, что о нем могут думать сами подсудимые.

Однако подозреваю, сам Дмитрий Эдуардович понимал, что доводит остальной мир до исступления своим публичным выступлением. Понимал, что не нравится окружающим — и от этого ещё больше усердствовал. Так мстил. Вот, видимо, говорил он себе, дескать, в обычной ситуации вы рассмеётесь, отвернётесь, не станете слушать мой голосочек, мои логические выводы, а тут — вынуждены меня терпеть, суки. И вы, зажравшиеся олигархи, и вы, дорогие, сытые и вальяжные адвокаты, и вы, высокомерные судьи, и вы, непризнающие мой талант бесцеремонные начальники, да, и ты, неблагодарная, вздорная публика. Все сейчас в моей власти, суки!.. Чудом свалившейся на меня власти!..

Да, абсолютная власть портит людей…

Странной у гособвинителя ещё одна черта была — когда в коридоре его обступали с допросом бесстыдно-настырной стайкой девушки-коллеги (особенно журналисты информационных агентств), он паниковал — краснел, смущался и опускал глаза. Не мог произнести и слова. Но продолжая из под ресниц следить за ними! Вообще, старался запомнить женские формы. Тайком! Но старался! Глаза, глаза его выдавали. И окончательно терялся, когда кто-то из барышень изучал его внешность, смотрел ему прямо в лицо или прикасался к нему в процессе «допроса». О, что творилось у него внутри! О, как он потом любил вспоминать эти моменты! Да, убежденного онаниста издалека видно. Напористого малакийствующего. Да, это не железобетонный хам «Иван Иванович». Да, для Шохина Дмитрия Эдуардовича это был тоже не только политический, но и личный процесс…

Судьи…

Эти три дамы играли тут формальную роль. Декоративную.

Судьи…

Колесникова — Ирина Юрьевна.

Максимова — Елена Алексеевна.

Клинкова — Елена Викторовна.

В чёрных мантиях. Как три пиковые дамы.

Ладно. Всё-таки, женщины…

Нет, ну, очень уж у них сытые лица. И согласные. С окружающей действительностью лица. Анфасы и профили. Удовлетворённые. Пониманием важности занимаемого их телесами пространства на планете. Преподнесенной Роком в награду площади в Галактике.

Это была излучаемая ими основная мысль.

Дааа…

Терпеть не могу обожающих своё место в Космосе. Довольных направлением и смыслом перемещения своего тела во Вселенной.

Не знаю, может их шантажировали чем-то. Было ощущение, что спасают свои… ну… эти… Нет, ведь там же не стоял вопрос жизни и смерти? Неужели не понимают, что придётся отвечать?

Ну, ладно. Всё-таки, женщины…

Почему у Системы такие отталкивающие лица?! Омерзительные лица. Олицетворявшие новый порядок. Новое настроение власти. Новый строй.

Где личности?

Ау…

Возможно, прочитавший эти описания подумает, что я злой. Возможно… А каким же я должен быть, изображая этих людей? Что чувствовать, если федеральная власть ведет себя как феодальная власть?

Власть.

Говорят, «открытый процесс», а «Иван Иванович» демонстрирует «противоположное». Говорят, тут слушается главное дело страны, тут, мол, судят 90-е, а вместо правосудия получается судилище, и всё разбирательство заталкивают в крохотный зал Мещанского районного суда.

Ну, покажите мне процесс настоящий…

Каким ещё мне быть, если не злым?!

Я обычно работал вне здания суда. Во-первых, сидеть и смотреть на эти лица мне было неприятно; снимать внутри не разрешали, да и в зале было тесно. Во-вторых, чем закончится процесс, было ясно с самого начала. В-третьих, снаружи было намного интереснее.

Тут тоже было все показательно. Символично. Значимо…

Около Мещанского суда проходят санкционированные властями Москвы пикеты в поддержку подсудимых. Иногда немногочисленные — человек тридцать. Но временами количество пришедших доходит до ста и более.

Сторонники. А также люди, которые поддержат любого, кто против власти. Нонконформисты. Бездельники. Или просто неравнодушные. Разные. «Поддерживать Ходорковского — модно!» — есть и такие.

Молодые. Пожилые. Разные.

Циничных и горячей фронды всё же меньшинство. И модных мало. Больше неравнодушных.

Но все — активные. Кричат, размахивают самодельными плакатами, жестикулируют. Дают интервью. Готовы общаться. Открыто. Имеют позицию.

Среди лозунгов есть и такой: «Путина — долой! Ходорковского — домой!» Мне понравилось.

Противоположный лагерь раздражён. Первая же разрешённая властями акция — уже в 2005 году — заставила нервничать власти. Пригнали срочно молоденьких солдат внутренних войск, омоновцев.

Потом кто-то стал организовывать пикеты альтернативные — тоже санкционированные московскими властями. Эти кто-то — авторы — долго скрываются, интервью не дают.

Сами пикетирующие-альтернативщики — почти все — ведут себя организованно: строем приходят, строем уходят. Но пассивно. Не машут, не жестикулируют. Просто стоят и держат плакаты. Или разгуливают. Лица хмурые, озабоченные. Плакаты и лозунги у всех почти одинаковые, типичные: «МБХ — в тюрьму!», «Вор должен сидеть в тюрьме», «Ходорковский! Твои деньги пахнут кровью!» и прочее. Кстати, плакаты фабричные, типографские — качество очень хорошее.

Сами пикетирующие одеты серо, бедно. Многим из них запрещают разговаривать. И это объяснимо — пару человек на вопрос: «А кто такой Ходорковский?», ответили: «Чиновник, кажется». Две дамы переговариваются, одна другой: «Михалыч пока здесь, нельзя уходить». Спрашиваю: «А кто такой Михалыч?» Дама смотрит с подозрением — и вопросом на вопрос: «А Вы с какого ДЭЗа?» Говорю, что журналист. А они: «Нам нельзя с вами разговаривать. Нам не разрешают».

Да, большая часть пикетирующих — женщины постбальзаковского возраста с жэковским телосложением. С высоким и пышным начёсом. Из многомиллионной аудитории Дарьи Донцовой. Но есть и молодые ребята — похожи на студентов. Тоже не хотят общаться. Отворачиваются. От камер.

Вся это аморфная инертная масса приносит больше сложностей, чем пользы для реализации основной идеи организаторов. Ну, понятно, зачем их сюда собрали. Нет, не для того, чтобы оппонировать пикетирующим за подсудимых из ЮКОСа. Нет, не для этого.

Для телекартинки.

Коллега и друг с телеканала «Россия» знакомит со своим редакционным заданием: пикетирующих за Ходорковского можно показывать в эфире, но только какую-нибудь небольшую группку людей на общем плане — предпочтительнее, нелепую; а крупным планом надо снимать наиболее неприятные или непопулярные лица, типажи — ну, пожилых, неряшливых, видом сумасшедших. А вот «альтернативщики» — те, кто против Ходорковского и Лебедева — должны выглядеть в кадре эмоциональными, энергичными, приятными — живыми. И главное, делится коллега, массовость. То есть «массы одобряют суд» — вот, что должно отложиться в голове после просмотра такой телекартинки в федеральных «новостях».

«А тут, разводит корреспондент руками, всё наоборот».

Но решили проблему. Ну, как обычно. С первым заданием — очень легко. Камера — уникальное орудие для вырывания видео-фразы из реального событийного контекста. А со вторым коллеги решили делать так: для общего плана снять пикет, поддерживающих Ходорковского и Лебедева — эту активную и многочисленную массу (но так, чтобы текст плакатов не попадал в кадр или не читался бы), а на крупном и на среднем плане — участников собственно альтернативного пикета, и всё это смонтировать. То есть массовость одного пикета показать через общий план другого.

Ну, разве не цирк, а?!

Хотя коллегу я пожалел. Парень-то хороший. Сам смеялся над собой — соглашается, что процесс так же абсурден, как и его редакционное задание.

Но работает — на многих такой абсурд работает, действует.

В том числе, и благодаря усилиям этого коллеги и друга.

Выпытываю у него: «Почему же ты людей быдлом называешь, дескать, не способен зритель понять издевательство над судебной системой, если сам же его, зрителя, обманываешь вот этой вот подтасовкой?» Конечно, не такой литературной фразой, а попроще и грубее, но смысл такой же. А коллега отмахивается от моих слов. И спрашивает у меня: «Ты что дурак?» Или не спрашивает. Констатирует.

Но хороший парень.

Да, громкий пикет в поддержку подсудимых заставляет нервничать лиц, играющих роли исполнителей — судей, обвинение, силовиков. Протестующие собираются прямо напротив входа в здание суда, на противоположной стороне Каланчевской улицы — иногда их голоса слышны аж в зале. Психологическое давление. У альтернативного пикета такой активности нет: могут покричать и пожестикулировать, но недолго — «на камеру». Да и то — не все соглашаются, чтобы их лица снимали крупно.

«Решили» и эту проблему. В начале, стали «альтернативщиков» запускать пораньше через оцепление — и эти занимали «топовое» место — на противоположной от входа в суд стороне улицы.

Не помогло.

Сторонники Ходорковского проникали со своими плакатами в ряды «альтернативщиков», разгуливали там, вступали с ними в дискуссии и «прогоняли» этих безобидных людей настырными вопросами и мыслями. Да и своим присутствием портили всю телекартинку.

Вообще, поддерживающие Ходорковского выглядят привлекательнее, чем их оппоненты. Не стоят на месте — придумывают, изобретают, ищут. Например, некоторые из них догадались — сядут в проезжающий по Каланчёвке общественный транспорт, и лишь машина поравняется со зданием суда и пикетирующими «альтернативщиками», вывешивают в окна фотографии главы ЮКОСа, плакаты, выкрикивают лозунги, свистят.

Красиво. Живо. Опять же — телекартинка отличная.

Сценаристы придумали другой вариант. Нагнали на Каланчёвскую стройтехнику (почти три десятка), рабочих. А также людей явно не из рабочего класса, но изображающих рабочих. В новеньких спецовочках, стоят в тенёчке дружной стайкой, передвигаются тоже стайкой — и плохо скрываемым строевым шагом — чистые ручки за спиной, не матерятся, курить в соседние дворы не ходят, со своими «коллегами» не общаются, даже между собой переговариваются взглядами. Лица строгие. Глаза зоркие. Каски носят словно это фуражки. Легенда, блин.

А вообще, легенда такая. Компания-подрядчик — ООО «Асфальтцентрстрой». И, оказалось, вот именно в это время — во время оглашения приговора на процессе — тут, перед Мещанским судом, надо проводить дорожные работы: копать, укладывать асфальт, долбить, грохотать. Особенно, на стороне улицы с чётной нумерацией домов — противоположной от входа в здание суда. Вокруг ремонтников выставили милицейское оцепление. При этом мои надежды, что хотя бы таким способом и вправду подлатают дорожное покрытие на Каланчёвской улице, оказались наивными. Работало лишь несколько отбойных молотков — так заглушали лозунги и голоса пикетирующих за подсудимых Мещанского суда. А большая часть рабочих — настоящих рабочих: в потрёпанных спецовках, предпочитающих много материться и часто курить — либо просто лежали на газоне и отдыхали, либо, дымя тяжелым табаком, расхаживали вразвалочку между техникой, искренне кричали друг на друга и ругали начальство складным, красивым матом. Просто, но с эмоцией. Общаться они отказывались — категорически. По произношению родом были из Украины и Белоруссии.

Дааа. А ведь где-то остановилась работа. Откуда-то ведь этой стройсилы убыло…

А сколько милиционеров, солдат Внутренних войск тут впустую тратят наши налоги — вся улица перекрыта, проезд открыт лишь для общественного транспорта, оцепление, рамки металлодетектора, железные стойки-барьеры — только в оцеплении тут больше полутысячи сотрудников правоохранительных органов, включая полторы сотни омоновцев. Откуда-то их сюда пригнали, оторвали от реального дела…

Однако, на альтернативном — жаждущих крови топ-менеджеров ЮКОСа — пикете не все аморфные. Есть и идейные. Знающие суть дела. С позицией. Со своей логикой. Такие ко всем журналистам относятся враждебно. Даже к привластным. Априори. Никаких интервью.

Например, неизвестная женщина предпенсионного возраста и интеллигентного вида с плакатом — кустарный! не фабричный! — «Ходорковский — вор!» Хотя и недоверчиво, но стала отвечать на мои вопросы. Получился разговор с народом.

— Почему же Вы считаете, что его надо судить? — выясняю её взгляд.

— А что — его расцеловать надо?! Он нас обокрал!

«Охотившаяся» рядом девушка-газетчик, судебный корреспондент, услышав этот ответ, влезает в мой эксперимент.

— Вас лично? — кидается она на пикетчицу. — Он лично Вас обворовал?!

— Нас — россиян! Русских! Всю страну!

— Отвечайте за себя! А не за страну! И не за русских!

— Сколько тебе дал Ходорковский, чтобы ты Родину продала?! — закричала на неё дама и замахнулась самодельным плакатом. — Отвечай! Проститутки вы продажные!

Понимаю, что диалог приближается к формату женской потасовки и встаю между ними.

— Да сама ты такая! — отбилась коллега и стала пятиться — отступать. — А вам тут по сколько дали? По 200 рублей? Или по 500? Задёшево купили! Дешёвка!

И пошла дальше защищать Ходорковского. Я её возмущённый голос потом не раз слышал в группе «альтернативщиков».

А неизвестная женщина кричит вслед коллеге определения «Шалава! Журналюга! И шалава!» и теперь уже набрасывается на меня.

— Почему вы, журналисты, все его защищаете?! Он же предатель. Он же вор! Подлец! А вы перед ним пресмыкаетесь! Вам не стыдно?

И т. д.

Я постоял, послушал. Закурил. Когда дама делает короткую передышку, чтобы, вдохнув свежий запас воздуха, продолжить, быстро просовываю спокойным голосом:

— Понимаю Ваши эмоции. Не понимаю одного — почему именно Ходорковский? Почему только ему за всех отвечать?

Дама споткнулась, опешила. И успокоилась. Сразу. Задумалась.

За-ду-ма-лась!

До-ду-ма-лась!

— Потому что он еврей! — догадалась пикетчица.

— И что?

— Ну, как же? — удивляется она.

— Это здесь причём? — удивляюсь я.

— А Вы не знаете?

Женщина делает маленький шажок назад и ухмыляется.

— Ааа. Вы об этом самом… — фамильярно, почти некорректно, подмигиваю ей.

— Ну, да! — довольная моей сообразительностью, улыбнувшись, она быстро-быстро закивала. — Они — враги!

Потом хихикнула.

Удовлетворенная.

Продолжаю допрос:

— Все?

— Ну, нет, — снова замялась она. — У меня есть хорошая знакомая. Еврейка. Но это ведь исключение? Почти все они ненавидят Россию. Разворовали страну. Одни нерусские у власти! Одни нерусские!

Это утверждение меня развеселило. Всегда веселит.

— Ну, да! Конечно! Я, к Вашему сведению, азербайджанец. Тоже нерусский.

— Да? — неожиданно удивляется дама — неожиданно для меня.

Некоторое время с интересом разглядывает меня и сознается:

— А у меня бабушка была татарочкой…

Эту фразу произносит почему-то очень тихо — почти шёпотом. И озирается на соседей. Но они не услышали.

Снова задумалась.

А потом тоскливо застонала.

— Но нельзя же так воровать?! Меня вот — ждёт нищенская пенсия. Я же тоже работала?!

Теперь моя очередь растеряться:

— Я понимаю Ваши эмоции. Понимаю Вас.

Мне искренне её жалко. А от моих слов она размякла. Сразу сникла.

— Почему? Ну, почему? Скажите? Почему такая несправедливость?! Я разве не заслужила.

— Заслужили, — не специально добиваю её.

И тут она расплакалась.

— Посмотрите на весь этот ажиотаж. Сколько в газетах его поддерживают. Жалеют. Почему из-за других так люди не вступаются?! Что — у нас больше ничьи права не нарушают?

— И в этом Вы правы…

— Почему такие пикеты в поддержку других осужденных не устраивают?!

— Это точно!

Несколько минут наблюдаю и жду, пока женщина наплачется.

— Я согласился бы с лозунгом на Вашем плакате… Даже встал бы рядом с Вами… При условии, что на скамье около Ходорковского сидели бы остальные олигархи. И отвечали бы по закону за каждый рубль своего капитала. Если бы люди, у которых сейчас оказалась в руках власть, не превращали процесс в показательный. Если бы было не так, как тут — как цирк. И суд этот, и всё это околосудебное шапито.

Женщина меня не перебивала. Выслушала, и стала вытирать слёзы. Руками. Как это делают дети.

— Путин всех их посадит! — ответила она, уставившись взглядом перед собой.

И быстро-быстро закивала, словно убеждая саму себя в этой мысли.

— Да? — не смог скрыть я сарказма — не хотел обидеть женщину. — Не стоит в это верить.

Женщина тяжело вздохнула, с усилием преодолев грудное рыдание.

— Кому-то мы должны же верить!

Ну, что я мог ей возразить на это?..

— А Путин не ворует?

Я спросил, а она закричала:

— Кто? Путин?

Верят. Вот она — вера. Как в Бога. Религиозный дух вечен.

Хотел рассказать ей про ООО «Байкалфинансгруп»[58]. Но был неуверен, что мне поверит. Тем более, она теперь знает, кто я по национальности. Значит, априори мне нельзя верить. А, может, стоило рассказать…

В конце разговора извинился, что не представился в начале. Назвавшись, спрашиваю — как её, мол, зовут. Просто. Из вежливости. Не для записи. Мы ведь её даже не снимали.

— Не надо, — жалобно попросила она. — Не надо. Прошу Вас.

И мне стало очень жалко эту испуганную женщину.

Да, жалко.

Потому что в 90-е не всё было так безоблачно. Потому что эпоху Путина родила эпоха «шоковой терапии». Циничной, жестокой. Шоковой для одних. Для подавляющего большинства, особенно для тех, кого называли «совками» — а ведь это наши родители. А для других — наиболее бесстыдных, беспощадных — терапия стала мягкой и благодатной. Эти богатели и жирели на общем добре — одни циничные махинации с т. н. «обналичкой» и «залоговыми аукционами» чего стоят! — равнодушно наблюдая, как миллионы опускаются на дно.

А на что они рассчитывали — на любовь? сочувствие? тех, кого они сами открыто презирали?

Мог честный человек в 90-е стать миллиардером? Не богатым, а миллиардером? Говорите, социальные программы у них были? Да, и у ЮКОСа такие проекты — реализуемые, работающие — существовали. И что? Социальные программы — это подачки. Помочь троим сиротам, при этом несколько тысяч людей сделать нищими. Да, обворовать. Это и есть благотворительность.

«Совки»? А мне их жалко. Я их понимаю.

Патерналисты? Все равно жалко. Мои родители тоже патерналисты.

Наивные? Лучше наивность, чем социальный цинизм. Чем гражданский пофигизм.

Все то поколение, сломавшихся в 90-е, жалко. Потому что они люди в первую очередь. Презирать одну часть своих сограждан, называя их «совками» и быдлом, пренебрегать их чувствами и правами, их позицией, это тот же «совок». Равнодушно наблюдать за их нищетой и невозможностью — неспособностью! — приспособиться к т. н. рыночным отношениям — это тоже «совок». Цинично рассуждать в либерально-демократических СМИ о пользе для общества их физического исчезновения, гибели и сокрушаться, что этого придётся ждать, дескать, нужно какое-то время — это фашизм. И даже думать об этом — это тоже фашизм.

Молодые и поджарые тоже становятся старыми. Тоже выйдут на пенсию.

Возможно, наверное, потому что я тоже старею.

Да, жалко. Как жалко и родителей Ходорковского — трогательных старичков.

Всех жалко.

Наверняка и у Платона Лебедева есть пожилые близкие родственники. Но вот про них, правда, никто не рассказывает: не снимает про них фильмы и репортажи, не берёт у них интервью, не зовёт в эфир радио «Свобода» и «Эхо Москвы»…

А их тоже жалко.

Та женщина — я наблюдал за нею — минут через пять после нашего разговора сложила свой самодельный плакатик в сумку и направилась в сторону метро. Сгорбившись и волоча ноги.

Я пожалел, что довёл её до слёз.

А… Ну, да. Сам суд…

Сам процесс…

А что процесс. Как снаружи, так и внутри.

Да, кстати, там был и третий обвиняемый.

Андрей Владимирович Крайнов[59].

Одет был богато. Но общий вид имел жалкий. Перепуганный, зажатый человек. Находился под подпиской о невыезде. Вначале процесса от журналистов прятался за спинами своих хмурых странных адвокатов.

Классический зиц-председатель. Даже в тексте приговора судьи путали его фамилию — то Крайнов, то Крайнев.

У него была охрана — но он на них смотрел испуганно. Заглядывал им в глаза, не перечил — послушно выполнял их команды.

Потом — ближе к концу процесса — и адвокатов своих стал тяготиться. Когда выходил покурить на улицу, боязливо озираясь на своих сторожей, жался к группкам журналистов. Смотрел на коллег тоскливо. Может, завидовал. Да, наверняка.

Сломали человека.

Сам процесс…

А что рассказывать об этом абсурде… О том, что Шохин в качестве доказательств приводит на процессе газетные статьи? В том числе, из зарубежных изданий? То есть считает написанное журналистами доказательством. И судьи позволяют прокурору это делать. Про этот бред?..

Про сам суд и так много написано.

Прокомментировал же Генрих Падва[60] судебное решение, приговор — дескать, он «ничего общего с истинным правосудием не имеет». 31 мая — в день окончания оглашения приговора. И я с ним согласен. Читал все эти почти 700 страниц глубокого подтекста. Каждый может прочитать. Текст приговора есть в Интернете. Всё, что нужно — есть в открытом доступе. Кроме лекарства от лени.

Можно всё найти и проанализировать. И понять — избирательное правосудие. Во-первых, судили Ходорковского и Лебедева выборочно — не за все их финансово-экономические грехи в 90-е. Во-вторых, исследуемые в Мещанском суде эпизоды были известны, не широко, но о них многие журналисты писали — и в конце 90-х, и в начале 2000-х, но, почему-то, правоохранительной судебной системе стали интересны после определённых политических событий. В-третьих, по этим уголовным статьям — за все эти «междусобойчики» — треть страны посадить можно. А уж из тех, кто крупным бизнесом занимается и является крупным чиновником — всех. А ведь они-то гуляют на свободе. Получается, что группа обычных граждан России — Ходорковский, Лебедев, Крайнов и другие «неустановленные следствием лица» — организовали ОПГ, а остальные граждане России — например, администрации нескольких российских областей; например, Минфин России; например, Министерство транспорта России (300 000 000 000 рублей оказалось должно подставной компании «Эмитент», штат которой — всего три (3!) человека); например, Федеральная служба по телевидению и радиовещанию (102 872 000 000 рублей — это не хило! это не свои! бюджетные деньги!); например, Государственный комитет по физкультуре и туризму; например, ГАО «Метрострой» (г. Москва) и многие другие — наивно им верили. Притом, верили очень долго — несколько лет — и на колоссальные суммы. За решёткой двое, а остальные продолжают работать, зарабатывать, грести. Уверен, также продолжают наивно верить — теперь уже другим «неустановленным следствием лицам». И также — на колоссальные суммы. В-четвёртых, доказательства — понимаю, что это смешно — были собраны с немалыми нарушениями, с самоуверенной небрежностью; однако суд это не смутило.

Истинное правосудие может быть выборочным, а?

Да и дело не в Ходорковском. Вернее, не в Ходорковском и Лебедеве. Всё было тут. Снаружи. Здесь — как во всей стране. Здесь был слепок России — со всего «гражданского» общества.

Было тут…

Вот о «запахах»…

Я их помню. К некоторым — особые претензии.

У каждого СМИ тут — своя роль. Даже у большинства газет. Оппозиционных. Критикуют процесс. Вроде бы критикуют. Пишут-пишут и ничего не говорят. Слов много, а предложений — нет. Да, своя роль. Рисовать безнадежность действия. Неминуемость бесправия. Для своих аудиторий. Для всего общества. Да, оно того и заслуживало. Заказывало. Каков спрос, таково и предложение.

Особая роль и у НТВ. Работать для этой же газетной аудитории, удовлетворять её спрос. Вроде бы, иногда покритиковать — легонько так, для либеральной, недовольной части общества — но и генеральную линию не нарушить. Явить несокрушимость карательной машины. Неотвратимость мести и наказания. Мощь Системы. Light opposition.

17 мая работаю с Владимиром Кондратьевым. Помогаю ему. В суде идёт второй день оглашения приговора по делу Ходорковского-Лебедева-Крайнова.

Кондратьев. Специальный корреспондент. Трудоголик. Роль НТВ очень хорошо понимает и играет по правилам. Опытный.

Но в тот день утром у него случилась истерика. Известный журналист теряет контроль над собой.

Обида.

Почти со слезами.

Как же так? Даже президент страны Владимир Путин смотрит его репортажи, даже президент страны Владимир Путин обращается к нему по имени и отчеству, выделяя так в выдрессированной ватаге кремлёвских журналистов! Знает его! Уважает… А тут… Его — Владимира Петровича Кондратьева! «обозревателя НТВ»! — не пустили на процесс. «Иван Иванович» его завернул. Нет, просто отпихнул — выставил вперёд руку и окатил: «Эти и эти проходят. Стоп! Всё! Остальные ждут здесь. Сказал — нельзя и всё!»

Вот так. «Остальные».

Истерика случилась спустя несколько минут — как только «Иван Иванович» удалился. Вот…

Началось всё так.

— Эльхан! Почему нас не пустили внутрь? — набросился на меня «обозреватель НТВ».

В его голосе я расслышал угрозу. И мне стало любопытно:

— Не понял! То есть?

— Почему они нас не пустили?! — махнул рукой Кондартьев в сторону дверей Мещанского суда и стал заводиться: — Разве так с журналистами поступают?!

— Ну, да. Понятно! Так не поступают, — не теряя надежды, выпытываю у него. — И что?

— Какая-то «Столица»[61] прошла! Этих бездарей пропустили, а меня… то есть нас — нет!

— Не только журналистов не пускают, — поправляю его. — Но и обычных — не имеющих прямого отношения к процессу — граждан. Такой вот открытый процесс…

«Обозреватель НТВ» пока только возмущался. В закадровом тексте для эфира НТВ этот настрой можно было бы описать так: «Владимира Петровича едва не хватил Кондратий», а потом дать синхрон-лайф[62] («склеить», смонтировать) с его словами. На телеканале такой выбор выражений, такие тексты любят.

Но пока это был всего лишь настрой:

— Так над прессой издеваться! — продолжает коллега.

Я рассмеялся.

Нет, я готов полезть в любую драку — профессиональную. Но не надо меня обманывать лозунгами. Не отрицаю, состояние «любимчика президента Путина» не могло мне не понравиться. Но от того, что сжимающий в ярости кулачки «Владимир Петрович» демонстрировал передо мной неистовство старичка, взбесившегося из-за отнятого судна, мне было ни жарко, ни холодно. Так — перед коллегами — я сам тоже могу.

— Они ещё пожалеют! — шипит Кондратьев.

— Кто — они? — не унимаюсь и подзадориваю пожилого человека.

А тот делает вид, что не расслышал второго укола. Смотрит на меня осуждающе — почти оскорбленным взглядом — но не огрызается. И правильно делает. Мне же всё равно — могу открытым текстом в лицо сказать. Неполиткорректно.

И вот, когда я уже стал терять надежду, коллега подумал-подумал и явил решимость:

— Все! Сегодня про этого «Ивана Ивановича» репортаж сделаю. Про всё, что тут происходит, расскажем — про то, как журналистов не пускают на открытый процесс, про эти два пикета, про оцепление…

— Неужели и про альтернативный пикет и про оцепление? По-настоящему?

— Мы про всё это расскажем. Но особенно про «Ивана Ивановича». Ты мне поможешь?

— Репортаж для вечернего выпуска новостей?

— Да! Для прайм-тайма! На всю страну! Увидишь, Эльхан! Они ещё пожалеют! Он еще пожалеет!.. Но особенно про «Ивана Ивановича».

И я поверил.

Поверил.

В очередной раз…

Не знаю, почему «Владимир Петрович» так обиделся на «Ивана Ивановича». Может, его задело, что в нём не признали своего. Вроде бы это братство должно друг друга чуять по запаху, издалека опознавать по внешнему виду. По стилю одежды. По качеству одежды.

И всё же усердствую.

Продолжаю верить.

Да нет. Я очень обрадовался. В то утро. Наконец-то!

Ну, даже если через такую мелкую сошку, как «Иван Иванович»… И поставить их на место… У меня же такая хорошенькая подборка видео с этим рыжим вертухаем накопилась — таскал её с собой в портфеле каждый день на этот процесс. Надеялся. И мы ещё в тот день наснимали — как издалека, скрытно, ну, для такого видеоэффекта, так и крупным планом. Заставили его разволноваться — стал прятаться от камеры. Вначале, ничего не понимая, только отворачивался от объектива, а потом просто улепётывать и скрываться в здании суда. Бедный… Не мог выйти покурить наружу — несколько неудачных попыток…

Договорились с коллегами об интервью на эту тему…

Ну?

Ну, давайте, Владимир Петрович! Come on! Покажите класс! Мятеж! Восстание рабов-машин! Бунт против Системы! Волнение биомассы. Ну, хотя бы, возмущение! Или же — лёгкий писк. У Вас же есть репутация. Имя! Вас послушают! Лёгкий писк… Ну…

Нашу активность заметили.

Её трудно было не увидеть.

В перерыве ко мне пробирается один из знакомых приставов по имени Андрей. Сам подошёл — дескать, побеседовать за жизнь. Прежде стрельнув сигарету. А я сразу — в лоб. Не скрываю: «Ну, зря вы, приставы, не пропустили Кондратьева». И самоуверенно объявляю — с комичным апломбом: «Сегодня будем свободу слова защищать!»

Тот бросает только что закуренную сигаретку и бежит к «Ивану Ивановичу». Шепчется с ним. Я последовал за ним в здание суда и всё видел…

Ну!

Владимир Петрович!

Ваш выход!..

Может, из-за этого. А может… Не знаю… Может, старый конь что-то показал «Ивану Ивановичу» в перерыве — документ какой-то особый. Удостоверение тайное. Заветное. Хранимое в потайном нагрудном кармане — ближе к горячему сердцу. Или пообщался с ним секретными знаками. Помыв с мылом руки.

Поняли друг друга.

Своими холодными головушками.

Узнали.

Простили.

Не знаю.

После перерыва Кондратьева один из приставов приглашает внутрь — на заседание.

Ну!

Владимир Петрович!..

А «Владимир Петрович» вдруг почему-то стал благожелательным. Мягким и безобидным. Словно его злость выключили. Ярость отсоединили от источника питания.

Равнодушие.

Настоящая злость так быстро не остывает.

Равнодушие.

Плевать.

Только и мог «обозреватель НТВ» в тот день остатки раздражения сорвать на своём персональном операторе — Владимире Авдееве. С чего бы это?..

Вечерний выпуск новостей. Про пикеты было. Про оба. Особенно про «альтернативщиков». «В журналистской, наполовину иностранной среде, тут же пошли разговоры, что каждому, мол, заплачено по 500 рублей. Правда, меньше, чем платит своим демонстрантам ЮКОС — 150 долларов» . Последняя цифра — даже для меня откровение. Такого не слышал. Сколько там — перед зданием суда — работал, ни одна сволочь такой информации мне не сказала. А я там все слухи, все услышанные небылицы, переварил, через себя пропустил. По возможности проверил…

Конечно, про «Ивана Ивановича» в репортаже ничего не было. Ни слова. Ни одного кадра. Однако, груз опыта. Бремя специализации. Погоны. «Старый конь борозды не испортит». Ну, вроде этого…

Ни один человек, который видел этот процесс, такую издёвку над своим гражданским самосознанием не должен забыть. Если у него есть достоинство. Уважение к себе.

За такое мстить надо! Два ока — за одно. За каждый зуб — по два зуба.

Говорю лично за себя, о своём мнение — это не Ходорковского и Лебедева тут судили, это меня тут ломали. За мои же налоги.

«Если с ним, то и с тобой!» — утверждалось мне этим действом. Дескать: «Знайте! Все вы у нас в кулаке!» Те, кто обязан охранять закон, дали мне это понять. Каждым своим словом, своей манерой поведения, каждым жестом и взглядом — дескать, каждый из вас под такой «закон» может попасть.

Судите всех тогда за те правила игры — в 90-е. Судите себя — за ООО «Байкалфинансгруп»… Судите и Владислава Суркова — партнёра-подельника Ходорковского по его грехам в конце 80-х и в начале 90-х[63].

После дела Ходорковского стало понятно — если можно Кремлю вот так вот ломать крупный бизнес, то рэкетирам в погонах можно ломать всех, кто им по зубам. Одним — «Евросеть», другим — маленький ларёк у выхода из метро. Эта практика пошла по всей стране. Как после этого говорить «силовику», что он работает на мои налоги. Как сделать так, чтобы он почувствовал это. Ага, послушает… Был более или менее цивилизованный бизнес. Более или менее поддающиеся логике взаимоотношения. Даже этого не осталось.

Да, судили-то не Ходорковского и Лебедева. Судили частную собственность. Судили частную инициативу.

Почему они заставили меня зауважать Ходорковского?! Почему его имя сделали нарицательным?!..

Я же думал — что Система логична. Я ошибался. Система сама себя разрушает. Сама себя губит.

Почему же ты такая тупая, а Система?! Такая дура!

Европейские демократии, построенные только на потреблении — там есть хотя бы логика… Европейская система не идеал, но в ней — в европейских демократиях — есть хотя бы возможность купить, употребить иллюзию счастья для человека потребляющего. Заявлено построение демократии. Что эта демократия будет подобна европейской — об этом не объявляется, но это предполагается. Ну, давайте — хотя бы такую Систему постройте.

Современная европейская демократия построена вокруг человека потребляющего, представителя среднего класса — он батрачит, зарабатывает и потребляет. Система работает. Без него, винтика, «человека потребляющего», система перестанет работать. Вся. Это природа общества потребления. Они, европейцы, дошли до этой стадии политико-социального устройства. Да, очередной формации в управлении и манипулировании большинства со стороны меньшинства. Да, это модель их тихого европейского стойла — да, но сейчас не об этом. Там работники не только работают на этих господ менеджеров и своих политиков-евроидиотов, они ещё и получают нормальную зарплату, нормальную, чтобы идти и покупать продукцию. Да, хватает ненадолго — обычно до следующей зарплаты, но, опять же, сейчас не об этом. Да, продукцию этих же господ, которые делают на этом навар — они так богатеют. Медленно, но верно — как в Европе, Америке, Японии, Корее, Малайзии и т. д. В стране не господ менеджеров, а просто господ последние не хотят зарабатывать годами — медленно, но верно — они хотят грести. Сейчас и много. Как? Для этого у этих должны работать не работника, а безропотные и послушные рабы. Им вообще внутри страны торговать, продавать продукцию не хочется, они хотят гнать сырье за кордон. Тем более, когда инициатива не приветствуется. В стране не политиков-евроидиотов, а в стране просто политиков-идиотов. Это и есть российский неокапитализм — неорабовладельческий строй. Самый отвратительный вид из существующих. Где рабы лишены даже иллюзий европейской демократии. Общество господ и холопов.

Сейчас в европейских демократиях всё больше понимают необходимость новой стадии — говорят, просят, требуют, думают над новым этапом, формацией. Идеи, предупреждения Рене Генона, Ги Дебора, Жоржа Бернаноса и других философов оживают, их читают, понимают, претворяют в жизнь. Идея новой системы обратно противоположная по своей природе социо-политической философии общества потребления с её человеком мегаполиса, человеком индустриального мира, оторванного от почвы. Обратный процесс. Пример — Финляндия с её увеличивающимся сельским населением за счёт жителей мегаполисов. Лет пятьдесят — проснёмся и увидим: Европа живёт уже в другом политико-социальном пространстве. А мы и тогда не сможем дойти не только до их нынешнего эмоционального уровня, но и до уровня европейских демократий второй половины 20 века.

Европа доказала, что даже в формате техногенно-потребительской цивилизации можно оставаться логичной, реализовывая свои декларации. Даже такой Системе есть объяснение.

27 апреля. Мещанский суд. Очень важный день. Должно начаться оглашение приговора.

Приехал в половине девятого утра. Журналисты уже подтягиваются. Надо успеть проконтролировать проезд за оцепление нашей «тарелки» и её подготовку к работе. Нас, журналистов только с НТВ, в тот день на Каланчёвской должно было работать человек пятнадцать — инженеры, операторы, звукооператоры, водители, корреспонденты, продюсеры. Одна «тарелка», три камеры. А сколько ещё людей в редакции будет с нами на связи. Добирался до суда полтора часа — ночью почти не спал. Но мне-то полегче — прямо из дома, а вот операторы, инженеры — прежде, чем приехать к суду, должны были заехать за оборудованием на работу.

Странно.

Странно, что милицейское оцепление очень жидкое. Вялое. Символическое.

Вот!

Оглашение приговора перенесено! Вот…

Просто повесили объявление на входе. Обычный лист бумаги А4. Никем не подписано. Никакой печати. Двери суда закрыты. Никого не пускают. Когда дверь приоткрылась, в здание попытались прорваться коллеги из информационных агентств, но приставы не пустили — пытаясь закрыть дверь, руками их отпихивали, били, ругались, кричали, угрожали. Происходит непродолжительная, но жаркая свалка. Кто-то падает. Кому-то порвали одежду. На кого-то наступили.

Выглядело смешно.

Такое и я мог бы написать и повесить: «Оглашение Приговора По уголовному делу Ходорковского М.Б. Лебедева П.Л. Крайнова А.В. Переносится на 16 мая 2005 г. в 12:00». На весь лист. 18–20 кеглем шрифта Times New Roman.

Журналисты, адвокаты, правозащитники, общественность бегом обсуждать — почему перенесли приговор. Одни говорят — не успели написать текст судебного решения. Дескать, материал объёмный. Другие — мол, суд намеренно оттягивает дату оглашения приговора. А третьи клянчат — вот, после майских праздников, после помпезного празднования 60-летия Победы в Москве подсудимых оправдают. Ну, выпустят в зале суда — «наша власть проявит гуманизм, терпимость и мудрость».

И т. д. То есть ещё и оправдывают этот цирк.

Я понимаю — обидно. Ведь дата оглашения была назначена судьями больше двух недель назад — 11 апреля. Почему сегодня утром? Почему не накануне дали знать?

Хорош суд!

Все строят предположения. Догадки. А чего гадать! Какая ещё нормальная человеческая этика! А к чему заранее извещать. Вы — «запахи». Паства, стадо. Сказали жевать — значит, жевать.

Неуважение суда к суду.

Статья 297 УКа эРэФ. «…наказывается штрафом в размере до восьмидесяти тысяч рублей…», «…либо арестом на срок от четырех до шести месяцев». Пункты 1 и 2.

Уже этот оскорбительный жест был поводом для бойкота процесса.

А «запахи» продолжают надеяться. Клянчить.

Оглашение приговора растянулось на две недели — до 31 мая.

Сам текст судебного решения очень знакомый. В зале его уже однажды слышали. Повторяются. Даже в формулировках. В некоторых местах — слово в слово. Переписали. У прокурора Шохина Дмитрия Эдуардовича.

Шохин-Колесникова. Видимо, судьям понравился текст обвинительного заключения. Или не посмели отомстить государственному прокурору. Да за одного Дмитрия Эдуардовича этим трём дамам надо было взбунтоваться против Системы. За такое оскорбление. За такое неуважение к суду. А они выбрали схему «Шохин-Колесникова».

Игры в демократию — даже в показную — закончились. Во время оглашения судебного решения большая часть Каланчёвки и прилегающих улиц перекрыта. Рассматриваемые дела в Мещанском суде сведены к минимуму.

Однако даже те, кто имеет отношение к главному процессу в стране — адвокаты, родственники подсудимых, правозащитники, журналисты — не сразу могут попасть в суд: каждый проходит четыре кордона оцепления. Даже они — имеющие непосредственное отношение к суду. Вынуждены выпрашивать свои роли. Блокада. Четыре рубежа. Зачем? С рамками металлодетектора на каждом. Один раз проверили — не хватит? Зачем каждый раз показывать документы, искать своё имя в кем-то утверждённых списках, выворачивать карманы. Братья по разуму с «Иваном Ивановичем».

Однако, все сразу же приняли этот порядок без активных протестных действий. Возмущались многие. На словах. Друг перед другом. Тесным, интимным междусобойчиком. Понимали друг друга. Быстро-быстро друг дружке кивая головками.

Однако, покорно и прилежно занимали очередь перед рамками металодетектора. Дескать, «кто тут крайний», «извините, я ещё до Вас занимал». Терпеливо семенили стройными рядками. Предупредительно заранее выворачивали карманы и опорожняли портфели и сумки… А потом расталкивая друг друга локтями пробивались в число избранных — тех, кого пустят в зал. Лишь бы попасть в главный список. Ссорились, ругались, скандалили, мстили друг другу, тянули за одежду, щипали, били — исподтишка, в открытую. Это была «картинка»! Особенно, когда пробивались к человеку с этим главным списком — как на базаре, как в джунглях: кто сильнее, выигрывал. Особенно доставалось от некоторых представителей сильного пола слабому полу. Приняли этот порядок…

Нет, конечно, об этом было в эфире НТВ — и про оцепление, и про затянутое чтение приговора, и про нагрянувшие в эту часть Москвы дорожные работы. Тогда ещё лёгкая критика допускалась. Но именно — лёгкая. Пародия. Light opposition.

25 мая. У здания суда вижу бывшую судью Мосгорсуда Ольгу Кудешкину.

Это женщина-воин.

Отторгнутая Системой.

Запомните её имя! Именно она тот самый человек, который «дискредитировала авторитет правосудия»; «нанесла значительный ущерб престижу профессии судьи»; способствовала «подрыву общественного доверия к судебной системе в России как к независимому и беспристрастному институту; таким образом, теперь многие граждане ошибочно склонны думать, что все судьи в нашей стране беспринципны, необъективны и коррумпированы, что, осуществляя свои полномочия, они преследуют только корыстные интересы или движимы другими собственническими побуждениями» . Да и вообще она «обесчестила судей и судебную систему России».

Нет, это не шутка. Это формулировки из решения Квалификационной коллегии судей Москвы (ККС) от 19 мая 2004 года, которая досрочно лишила Кудешкину судейских полномочий и 1-го квалификационного класса судьи.

Судебная система показательно отомстила Кудешкиной за её принципиальность. За то, что она публично рассказала о «воспрепятствовании осуществлению правосудия» — давлении на суд во время рассмотрения ею дела бывшего старшего следователя по особо важным делам следственного комитета при МВД Павла Зайцева[64] со стороны председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой; которая, даже не скрывая, что выполняет указание (!) первого заместителя Генерального прокурора Юрия Бирюкова, требовала у опального судьи вынести правильное решение — обвинительный приговор Зайцеву.

Система проиграла Ольге Кудешкиной, но так и не приняла своё поражение.[65] Тогда пришлось бы признать, что все публичные (в её открытом письме на имя президента России, опубликованном в марте 2005 года) обвинения в адрес Кремля и, конкретно, Владимира Путина — во внедрении в стране управляемого, прикремлёвского суда, показного правосудия, фикции; в изгнании из судебной системы неугодных, независимых и квалифицированных судей; в лицемерии самого «гаранта основных прав и свобод граждан», который говорит одно (о необходимости независимости суда, о диктатуре и верховенстве закона), а делает другое (назначает председателя Мосгорсуда в обход закона), который призывает к борьбе с коррупцией, а борцов с коррупцией (того же Павла Зайцева) осуждает контролируемый президентской администрацией суд — являются правдой…

Перед зданием Мещанского суда с Кудешкиной беседуют коллеги. Не так много — человек пять. И только газетчики. Многие телевизионщики её даже в лицо не знают. Тот же Шохин вызывает у журналистов больше профессионального интереса. Его проинтервьюировать все хотят. Сделали бы это с удовольствием.

Подхожу. Прислушиваюсь. По словам бывшего судьи Мосгорсуда, она пришла, чтобы посмотреть на сам процесс, а также «заглянуть в глаза» Шохину. Да, комично, в это трудно поверить — но Дмитрий Эдуардович был гособвинителем в рассматриваемом Кудешкиной деле следователя Павла Зайцева: во время слушаний вёл себя грубо, высокомерно, оскорблял участников (например, женщин-народных заседателей обзывал «старыми тётками»), да так, что даже потерпевшие возмущались его поведением.

Расспрашиваю Кудешкину — почему чтение приговора так затягивают? зачем нужен был этот цирк с оцеплением? почему выделили маленький зал для процесса? почему создают проблемы в работе журналистам? почему для граждан суд фактически закрытый? почему Шохин? почему Колесникова? почему? почему? почему?

Интересно её профессиональное мнение, основанное на опыте. Думаю, не только мне — планирую записать с нею тут же у суда интервью.

У бывшего судьи Мосгорсуда чёткая позиция. На все заданные ей вопросы:

— Чтение приговора затягивают, — рассказывает Ольга Борисовна, — чтобы как приходящие на процесс, присутствующие тут, так и вся российская аудитория устали. Чтобы люди привыкли, чтобы им надоела эта новость. Сдались и смирились. Всё затянулось к лету — тут и жара, а впереди отпуска, планы на отдых и т. д. Оттянув время по максимуму, измотав людей, поставят перед фактом.

— Какой-то шанс, что приговор будет справедливым, есть?

— Я бы хотела в это верить. Но всё, что тут происходит, унижающие человеческое достоинство посещающих процесс т. н. меры безопасности, неуважение ко всем участникам процесса, как и сам ход рассмотрения дела, не позволяют мне бесполезно надеяться. Тут и Шохин, и поведение Колесниковой. Будет нужное для администрации президента решение. И к сожалению, думаю, наше общество всё это проглотит смиренно. Большая часть — точно…

И ещё: «Поверьте мне как бывшей судье. Это не суд! Это фарс!»

Отличная позиция. Прошу её подождать. Звоню нашим — в редакцию. Говорю, такой синхрон Кудешкиной планируется у меня…

На все выпуски позвонил…

Все отказались…

Даже бригада вечерних новостей — подумали-подумали и отказались. Да, вначале согласились. Да, даже обрадовались. Но буквально сразу же перезвонили и поменяли решение. Мол, не можем показать. Мол, Кудешкина в «чёрном списке»: «Это нам не надо. Эльхан, ты сам понимаешь…»

Ну, ладно. Возможно её мнение не интересно (?). Не выражает она серьёзную точку зрения, так сказать, «не отражает её позиция настроений в обществе».

Ладно. А кого показывать? Кого снимать можно? Для этой вашей light opposition?

Ладно, кто нужен-то?

Звонит Алексей Кузьмин, тогда один из шеф-редакторов вечернего выпуска. Наблюдающий. Смотрящий. Один из цензоров.

— Сейчас к зданию суда придёт Алексей Александров. Знаешь такого?

Я его знаю. Алексей Иванович Александров, бывший депутат Госдумы, зампред Комиссии по борьбе с коррупцией. Теперь[66] член Совета Федерации от Заксобрания Калужской области — зампред Комитета по обороне и безопасности.

По-особому гордится тем, что родился в Питере.

Кроме того, юрист. «Заслуженный юрист РФ». Бывший следователь милиции. Советский адвокат. Закончил юрфак ЛГУ и преподавал потом там.

Всем рассказывает, что он друг Путина. Гордится этим. Не стыдно ему.

В Системе.

Ну, да. Человек считает себя большим учёным. С внешностью и телосложением провинциального чиновника. Но с упитанным лицом работника Генпрокуратуры. Некорректно. Но такое у меня мнение. Впечатление. И опыт.

— Ну, нужно его записать. Очень! Сейчас придёт к зданию суда специально ради этого «синхрона».

— Да что он скажет интересного, Лёша. Я его несколько раз писал. Серость.

— Понимаешь, Эльхан, нужно. Ну, вот так вот… — тяжело вздыхает Кузьмин. — Указание такое нам всем. Вот так вот. Ты сам понимаешь…

Ну, ладно, чёрт с ним. Запишем. Послушаем человека. Может, путное что-нибудь скажет этот доктор юрнаук. Государственный и политический деятель. Гордящийся почётным значком ФСБ России. Правда, не признающимся, за что его получил.

Прибыл. Со своим пресс-секретарём. Опоздал всего на пять минут. А на лице трагедия. Какой же это друг Путина?!.. Опоздал не из-за оцепления. Я видел — его и помощницу не обыскивали. Александров везде показывал удостоверение. Держа его двумя руками — вцепившись в него, словно боялся, что отнимут эту драгоценность. Одновременно заботливо прикрывая документ своим массивным телом от окружающих. Друг Путина.

Выдаёт. Домашнее задание. Будто читает по конспекту:

— Никаких оснований подозревать кого бы то ни было в том, что там надуманы доказательства обвинения и что Ходорковский и другие не совершили те хищения, в которых они обвиняются в форме мошенничества, нет!

Это говорит бывший советский адвокат. Спрашиваю, какой будет приговор.

— Есть все основания полагать, что приговор будет обвинительным.

— А точнее? Ну, Вы же, наверняка, знакомы с делом?

— Суд учитывает всегда и тяжесть совершённого, и раскаяние. То есть, все это вместе позволяет рассчитывать на более или менее справедливый приговор.

Пытаюсь его расспросить по конкретике разбирательства. А тот теряется. Не знает. Общими фразами отбивается. А зачем знакомиться с делом? Он, кстати, даже после «синхрона» не задержался у суда. Ну, хотя бы, чтобы проникнуться воздухом Мещанского суда. Подышать местной атмосферой. Потрогать эти настроения. Разные. Противоположные. Но резкие. Живые.

Возможно. Возможно, он просто учёный-теоретик. Да… Вероятно, тривиальный последователь «чистой теории права». Да…

— А Ходорковский и Лебедев вообще виноваты? — вдруг решил я помучить политического деятеля.

Смотрит на меня с удивлением. Читаю в глазах: «Ты что себе позволяешь? Перед камерой-то, а? Мне сказали, я приехал…» Но сник. Сдулся. Почуял ироничность ситуации, комичность положения, в которое он попал — вокруг атмосфера дышит антисистемным недоверием. Лёгким, но возмущением. Специально я такое место перед судом неуютное для него выбрал — место, где записывали с ним интервью.

— Ну… как же? Конечно. Ведь его же судят тут… — мямлит Александров, но вспоминает о спасительной шпаргалке. — Справедливым я признАю любой приговор суда.

— А если суд их оправдает? А? Прямо тут — в зале суда освободит?

Питерец ошеломлён. Страдает. Потеет. И быстро-быстро дышит. Становится меньше ростом и легче по весу. На глазах. Но… Вот озарение — появляется во взгляде. Удовлетворение. Что-то нашёл. Берёт под козырек перед Системой. И далее — снова по шпаргалке:

— Справедливым я буду считать любой приговор суда! Да!

Поразительно!

Гениально, юрист.

Нет, это же школа! Университеты жизни. Хороший он преподаватель был, видимо…

Однако… Люди, занимающиеся пиаром — где креатив? Что за хрень?!

Звоню Кузьмину:

— Лёша, этот, так сказать, сенатор понёс полную чушь. Ни рыба, ни мясо. «Синхрон» никакой.

Пересказываю редактору интервью с парламентарием.

— О! Вот! Вот! — радуется Кузьмин. — Это подходит! Перегоняй. То, что нам так нужно. Там, где он в начале говорит — ну, про мошенничество. И про справедливый приговор…

Да, именно. Вот, вот. То есть у человека нет никакой позиции. И так, и эдак — этого юриста из бывших милиционеров устраивает. Вот, вот. Человек с определенным, чётким мнением не нужен. Нужны вот такие — бесхребетные. Беспозвоночные. Исполнители. С почётным значком ФСБ России…

Да… Повторяюсь, но всё же. Судили Ходорковского-Лебедева-Крайнова — вроде бы, а права-то нарушали мои. И всех других. Ну, общества что ли. Населения. Но в первую очередь — так как говорю за себя — мои! Мне показывали, права на справедливую судебную защиту не существует. Как я мог быть к этому равнодушен?!

Судили право граждан на справедливое общество, на справедливые правила игры. Называйте это хоть демократией, хоть как угодно. Здесь судили нас.

И люди молчали. Это была игра. Это было видно даже слепому. Но почему так много тех, кто стал участвовать в этой игре.

Молчали.

Слепые.

Близорукие.

Мещанское равнодушие.

В первую очередь, к самим себе. К своей стране.

Мещанство.

Да, кстати, «Иван Иванович» был не виноват, если кто-то этого не понял. То есть виноват. Но… в меньшей степени.

Тоже не сразу понял. Вернее не сразу осознал. Почувствовал-то сразу.

В разгуле дембеля вина «запахов».

Однако вопрос…

Сам-то Ходорковский встраивался в эту Систему. И сам участвовал в выстраивании этой Системы. Участвовал в её жизнедеятельности. Да, они играли по тем правилам игры, что тогда — в 90-е — действовали. Но разве это оправдание? Да, ребята из ЮКОСа были не самыми «правильными олигархами» — не сильно шиковали (а сам Ходорковский вообще жил очень скромно), не ограничивались только экспортом сырья и вкладывали в производство, убыточные компании стали прибыльными (в чём хозяевам ЮКОСа также помог рост мировых цен на энергоносители). Но разве это оправдание? А жёсткий лоббизм, обналичка, «распиливание» бюджета, банальное рейдерство, участие в коррупции и хищнический раздел собственности страны? Конечно, это не доказано, но всё же…

Я не злорадствую. Нет. Обвинение в работе на Систему любому можно предъявить. Моральные обвинения, в первую очередь…

Очень интересно.

Когда будут судить Путина и компанию, они, уверен, предпочтут, чтобы их судили по правилам. Не верится? Ничего. Комплекс полноценности и не таких подводил. И не такие системы рушил.

Ну, решили судить — так судите нормально. Проведите грамотное следствие. Что за половинчатость. И бездарность.

Нормальное расследование. А то столько пришитых зря к делу материалов. Лишь бы за объёмом скрыть халтуру. Кто не верит, пусть проанализирует все доказательства. Пусть прочтёт и проанализирует.

В своём последнем слове 11 апреля Ходорковский назвал выдаваемое Шохиным на этом процессе за доказательства «дешевым криминальным чтивом, скроенным группой литераторов из прокуратуры». Ох, как прав мужик. Прав! И в этом тоже с ним не поспоришь: «Я ждал этих широко анонсированных доказательств полтора года, причем ждал в не слишком комфортабельной тюремной камере. Где они? Как не было, так и нет». Прав, прав. Не он один ждал эти полтора года. Где доказательства? За что получали зарплату? На что потратили налоги?

Все имеют право на справедливый суд. Справедливые правила игры. И Масхадов, и даже Путин, и даже Горбачёв, и даже Шамиль Басаев, и даже Радуев. А что? Или надо договариваться об общих правилах, или давайте тянуть одеяло каждый на себя. Лично я первый выступлю за суд над Путиным, а не за самосуд. Нет, я и сейчас выступаю за это. Судить! До того, как он успеет сбежать в Китай. Пусть судят по закону. А потом и остальных — по закону.

Посадить в одну камеру с Шохиным Д.Э. — пусть подышат с ним одинаковым воздухом. Послушают его обворожительный голосочек. Помучаются.

Однако вопрос…

Вот вопрос — почему здесь столько правозащитников возмущается. Журналисты сочувствуют. Обычные граждане на пикеты приходят. Иностранцы сюда как в зоопарк спешат. А где сотрудники Ходорковского. Где население империи ОАО «Юганскнефтегаз»? Почему они молчат? Где его друзья? В том же последнем слове 11 апреля Ходорковский говорил: «Многие мои коллеги брошены в тюрьму, фактически превращены в заложников, но не разменяли своё человеческое достоинство, и сегодня продолжают идти путем правды. Спасибо Вам за всё, я с Вами, я всегда буду поддерживать Вас!» Это всё правда — и про заложников, и про преследования, давления. Но всё же.

Когда хоронили мэра Нефтеюганска Владимира Петухова — сколько тогда людей пришло? Сколько людей ходило на митинги, требуя «найти и наказать»? Почти всё население города. Да если бы сейчас к Мещанскому суду пришла такая поддержка — да в Кремле начались бы повальные обмороки.

Я помню, как в начале 2000-х работала пресс-служба ЮКОСа с журналистами. Отношение стало меняться к лучшему, как только стало ухудшаться положение руководства компании. Помню рассказы знакомых, работавших обычными сотрудниками ЮКОСа, о местных порядках — тоталитаризм и военный коммунизм для низов, буржуазный рай для верхов. Помню и то, как обычный планктон из центрального офиса ЮКОСа на Дубининской улице в любую погоду бегал курить пугливой и гибкой разнополой стайкой на углу соседнего дома — даже не перед самим родным зданием! нельзя! распоряжение руководства! ни внутри, ни рядом! — а топ-менеджеры оптимистично и вальяжно дымили (из заверений обычного планктона) сигарами в своих кабинетах-апартаментах. Нет, это не мелочь.

Ходорковский тогда не был мучеником. Он был панчер. Уверенный в себе, довольный собой виннер.

Виннер.

Я не злорадствую. Нет!

Не люблю виннеров.

Таких виннеров.

Легендарный геолог, первооткрыватель сибирской нефти Фарман Салманов тоже мог воровать, грабить в 90-е. Но не стал участвовать в приватизации, оправдываясь тем, что, дескать, всё равно — не он, так другие это сделают; мол, мы умные, а все остальные лохи и быдло, совки. Не стал пачкать руки и совесть — сам ушёл с высокого поста первого замминистра геологии СССР. Видел этого человека, общался с ним в начале 2000-х — он ходил без охраны, пользовался общественным транспортом, громко говорил, что думает, имел обычный доход и был счастлив.

Но…

Равнодушие ещё хуже.

Мещанское равнодушие.

Ниже плинтуса, как говорят модные ребята.

Пятиминутки ненависти по всей стране.

Смотреть равнодушно, как издеваются над судебной системой, также плохо, как равнодушно наблюдать за тем, как разворовывают общественное состояние — да, например, в 90-е. Обе позиции приводят к катастрофе.

Вот ещё вопрос. Когда будут судить Путина — придёт ли к Мещанскому суду хотя бы столько людей, сколько сейчас приходит поддержать Ходорковского и Лебедева? Хотя бы пара сотен?

А, может, он тоже превратится в «жертву политического преследования», в мученика?

Вопрос…

Ещё вопрос. Теперь к коллегам. Многие из них тут сопереживают Ходорковскому. И это можно понять. И всё же. Если бы в декабре 2004 года на процесс в Тверском суде Москвы по делу семерых нацболов, захвативших здание Министерства здравоохранения и социального развития, пришла хотя бы одна десятая часть побывавших тут — на деле менеджеров ЮКОСа — журналистов, насколько справедливее был бы приговор![67] Минимум — те подсудимые не подвергались бы избиениям прямо во время суда. Вот те ребята настоящие политзаключённые. А против скольких людей в стране фабрикуются дела, сколько людей сидит только за свою национальность или строгому следованию исламским законам!

Коллеги.

Перед Мещанским судом жарко. Обсуждения. Цифры. Обсуждения. Выборы.

Споры. Споры.

Девушки спорят.

Анфиса Воронина из «Ведомостей» и Алия Самигуллина из «Газета. ru» выясняют, кто хуже, кем быть хуже. Сдавшиеся, но рефлексирующие или циничные. Имеют в виду наших коллег, братьев и сестёр по цеху.

Рассуждения наши идеалистичные. Считают, что первые — сдавшиеся, но рефлексирующие — хуже. Предатели, дескать. Сдались, испугались, а теперь комплексуют.

По моему — говорю им это — и тем, и другим быть плохо, но циники — точно уроды. Но если выбирать, я на стороне тех, кто рефлексирует. Рефлексируешь, значит ещё живёшь. Они не потеряны. А коллега-циник — ну, что он из себя представляет? Сегодня — за Лужкова, завтра — за Лукашенко, послезавтра — хоть за чёрта лысого.

К чему это я? Не знаю. Да так. Просто. Спорили. С умным видом.

Выборы. Одни подсчёты. Цифр. Цифры. Лотерея.

Все гадают.

Подсчитывают, сколько листов решения, приговора судья прочитала накануне, сколько выдаст сегодня и на следующий день. И т. д.

Считают, считают, считают. Спорят. Ругаются — когда кто-то из них ошибается. Цифры должны быть точные. Ищут какую-то систему. Интеграл. Выводят формулу. Особенно усердствуют в этом коллеги из газет и информагентств.

А по-моему — никакой системы. Иногда по 30–50 листов, иногда — по 100, пару раз — по 150. И что?

А эти спорят. Доходит до мата.

И что?

Но самые жаркие споры — во время ставок.

Коллеги делают ставки.

Сколько дадут Ходорковскому и Лебедеву. На сколько лет их осудят.

Дамы и господа делают ставки. Весело.

Это весело!

Честно — я утверждал, что дадут по максимуму. Все 10 лет, что требовало гособвинение. По десятке — каждому. А Крайнову — пять с половиной лет условного лишения свободы. И ему тоже — как требовало обвинение[68]. Почти все называют меньшие или совсем мизерные сроки. Кто-то верит, что обвиняемых освободят в зале суда.

По поводу Крайнова — со мной согласны. А по поводу максимального срока главным обвиняемым — нет. Ругаются. Обидно. Говорят: «Ты — дурак!»

Я бы молчал. Но ведь спрашивают мнение. Я и отвечаю. А они сразу: «Ты — дурак!»

А мне кажется, что не дурак. Устроили лотерею.

Надо было спорить на деньги…

Надеются. Верят…

Вроде бы все говорят, высказывают мысли, заявляют позицию, возмущаются, но, будто молчат. Слов много, а предложений — нет. Совсем нету.

Коллеги говорят, что настоящее имя «Ивана Ивановича» Максим. Ещё говорят, кто-то видели его в другом статусе — рядом с каким-то человеком в гражданском во внутреннем дворике Мещанского суда. Дескать, Максим «Иван Иванович», сгорбившись, в позе увядающего лотоса семенил за ним и оправдывался.

Выборы.

Девушки выбрали самого импозантного коллегу. Прямо перед Мещанским судом. Между важными обсуждениями и спорами. Пока судьи оглашали приговор, тут шло жаркое голосование.

Я тоже принимал участие — ну, как наблюдатель. Делился мыслями. Ставки делал. Больше всего голосов набрал харизматичный Дмитрий Козлов, оператор APTN (Associated Press Television News). Когда голосование только началось, я тоже поставил на него. Да тут и гадать даже не следовало — видел, как многие девушки-коллеги тоскливо смотрели Диме вслед, вздыхали, забывали и про процесс, и про работу. Обо всём забывали. А лишь только он заговорит, у среднестатистического коллеги женского пола зрачки сужались. Думаю, иностранцы держат его на работе не только из-за его и в правду отличных профессиональных качеств, но и за нужное в профессии обаяние. Да… И тут «отечественный производитель» проигрывает конкуренцию. Переманили буржуи.

Да, хорошо.

Деятельность.

Жизнь.

Кипит!

Лотерея.

Правда, ничего не выиграл. Надо было спорить на деньги.

«Ты — дурак!»

Иногда, правда, так: «Ты дурак?» Сомневаются. Но всё равно обидно. Немного.

И ещё: «Не будь ребёнком!» Но мне понравилось больше: «Не будь таким инфантильным…»

Infantis.

Понимаю.

Кто-то подумает, что писать всё это тоже есть инфантилизм.

«Не будь таким инфантильным…»

О, нет! Вот можно ли воспринимать Систему серьёзно, если она устраивает такой вот абсурд? Сидеть тут, в зале Мещанского суда, смотреть на них всех — известных олигархов, дорогих и успешных адвокатов, а также судей, обвинителей, приставов и всех остальных, которые получают деньги из налогов обычных граждан страны и нерезидентов — и делать вид, что находишься на серьёзном мероприятии?!

Воспринимать этот абсурд серьёзно — это и есть инфантилизм.

То есть я инфантилен, а Шохин, «Иван Иванович», этот суд-шапито — серьёзные явления действительности? Это для серьёзных взрослых дядек и тётек? Так кто более инфантилен — я или люди, которые принимают этот фарс с серьёзным видом, и хмурящие брови при протесте — вербальном; простите моё малодушие — против него. Принимающие витрину — нет, не солидарные с нею! конечно же, нет! — но принимающие ее всёрьез.

Вот вопрос… Почему Ходорковский вернулся в Россию в 2003 году? 16 июля. Почему согласился на эти правила игры? Что он тут искал? А, выходя из частного самолета в аэропорту «Внуково», улыбался. Говорят, улыбался и когда его арестовывали в Новосибирске 25 октября 2003 года. Ходят слухи, что понадеялся на своих адвокатов. Убедили его в том, что выиграют дело, мол, «дело в шляпе», в крайнем случае — так говорят — смогут откупиться. Или другая версия — более вероятная — верил своим покровителям конца 80-х и 90-х, которых до сих пор не хочет сдавать, называть. Потому и вернулся. Потому и улыбался.

Поверил. Видимо, подвела вера в своих высокопоставленных друзей-бизнесменов, высокопоставленных друзей-чиновников, высокопоставленных друзей-силовиков и комплекс полноценности…

Что народ тут, перед Мещанским судом, ищет? Что я сам там делал? Наивные люди. Ищут тут логику. Равнодушие и самообман, спрятанные за согласием играть в игры с напёрсточниками. Почему не бойкот? Нет, конечно, все говорят — мол, театр абсурда. Но ходят сюда. Никаких акций протеста. Одними статейками не поможешь…

Ничего. Комплекс полноценности и не таких подводил. И не такие системы рушил.

Финиш приближается. Судьи читают конец приговора. Ещё пара-тройка дней — и всё это закончится.

Работаю с В.Ч., спецкорреспондентом НТВ. Коллега тоже предпочитает трудиться вне зала суда. Резолюция такая: «Что я там потерял?! Мне и так всё ясно».

Парень очень хороший. И как человек, и как журналист. Анализирует ситуацию хорошо. Манией величия не болеет. Простой характер, доброжелательный взгляд. Мягкий голос. Вызывающий доверие голос. Подкупающе рассказывает. С чувством юмора человек.

Стоим недалеко от входа в здание суда. Беседуем. Вернее, я слушаю. А он не умолкает. Рассказывает об очередной истории, приключившейся с ним в командировке в Казахстане. Интересную историю. Красиво описывает. В красках. В подробностях. Но не могу расслабиться. Я на работе. Такое событие. Это же над нами суд и т. д. Близко к сердцу. Ну, понятно, кто-то же должен играть роль дурачка…

Слушаю его. И тут у входа в суд начинается какое-то движение. Толкотня. Крики. Бросаюсь туда, в голове заметались мысли — оглашение приговора закончилось, сейчас будет известен результат, надо срочно в эфир…

Ан нет, ошибка. Коллеги просто разминают глотки, тренируются.

Возвращаюсь к В.Ч. Тот даже не шелохнулся, только нервно мне предъявляет:

— Да, что ты волнуешься?! Вынесут приговор — будем работать. Куда торопиться, — машет рукой; вернее, отмахивается.

И продолжает об увлекательном казахстанском приключении:

— Так вот… А она мне выдаёт: «Нет. Теперь только минет сделаю. Я ведь сейчас уже замужем». Представляешь, Эльхан? Ха-ха-ха.

Нет, конечно, занимательно. Интересно. Нет, я не против. История отличная. Серьёзно — интересно. Но… как-то…

— Ну, а ты что?

— Ну, а я согласился. Ха-ха-ха. Говорит: «Только минет могу сделать. Остального уже не будет». Ха-ха-ха. Вот! Представляешь, какие забавные девушки в Казахстане живут?

Очень интересно. Но…

Я пытался с ним об этом судебном процессе. О судебной системе. Несколько раз. А он: «Да что ты паришься?! И так всё понятно?!»

Один раз попытался о гражданском обществе. Которое молчит. Безмолвствует. Как портянка. И находится в положении той замужней девушки из Казахстана — добровольном. А он мне: «Не будь идеалистом!»

И снова — специфические рассказы. Интересные. Занимательные.

Не будь идеалистом.

Идеалист!

Не будь ребёнком.

Как диагноз.

— Давай, Эльхан, я тебе еще расскажу про наши приключения в командировках.

— Все такие же.

— Почти все такие…

Словно его это не касается. Символично. Одни символы.

Российский журналист. Он наблюдает со стороны. Неет, не вмешивается. Мол, у него такая позиция. Зевает. И наблюдает. За жизнью в обществе тоже наблюдает. Не участвует.

Возможно, ошибаюсь. Нет, такого не может быть. Чтобы все были глупыми. Согласен, что дурак это я.

Раз все так утверждают.

Да, я инфантилен.

Говорят, этим двум — тем, что в клетке в зале Мещанского суда — нужно ставить памятник. За храбрость. За вынесенное. Дескать, они искупили. За всё население. За всё, что было в 90-е. Просто — за то, что сидят.

Не знаю. Я? Не согласен на памятник. Даже небольшой памятник. Но памяти они достойны. Особенно, после абсурда с т. н. «вторым делом ЮКОСа». Особенно, Лебедев — вообще, этот человек импонирует мне своей прямотой и категоричностью.

Такой аргумент против Системы. Сколько сторонников себе прибавили. Главное, чтобы не забыли. Главное, чтобы остальные не забыли. Как всё это было. Хотя… ЮКОС ведь никогда не любил выплачивать долги…

Да и не в Ходорковском и Лебедеве, в конце концов, дело. Если бы Кремль даже не стал бы устраивать тут прикрытие своему желанию овладеть чужой собственностью в виде «торжества правосудия» — в виде процесса, обвинения, защиты — да, это было бы честнее, но мещанское равнодушие было таким же.

Или бы просто убрал мешавших людей — как обычно. Тоже было бы честнее.

Интересный корреспондент и продюсер у «Первого канала» — Роман Мельник. Вроде бы неплохой человек. Не злой. Вроде бы. Не буду говорить, какой он журналист…

Но парень видный. Массивной комплекции. Упитанной комплекции. Урапатриотичного телосложения. Таких (в подобной весовой категории) корреспондентов от прикремлёвских СМИ много здесь — перед зданием Мещанского суда.

Не раз общались на разные темы — тут, за время процесса, все перезнакомились. Утверждает, что давно уже смотрит только «Культуру»: «Всё остальное — говно!» Бьёт себя в грудь. Декларирует с несомненным эмоциональным надрывом. Это модно — относить себя к аудитории этого телеканала. Модно. Словно, по «Культуре» бред не показывают, словно там обалваниванием не занимаются. Модно. Но всё равно тенденция хорошая.

Модно. Но по поводу местонахождения Ходорковского злорадствует. Удовлетворение. Однозначное — без колебаний. Позиция.

Однако, «Культура».

Модно. А тут мы поспорили с ним про Андижанские события — и выплеснулся у него наружу классический державный пафос.

Это произошло в понедельник 16 мая — в день, когда в суде началось оглашение приговора по делу. Через три дня после этой трагедии в Узбекистане.

Андижан[69].

Там тоже всё началось из-за несправедливого суда.

Андижанская трагедия. Вот в этом-то вопросе всё однозначно. Уже по первой информации, поступавшей из этого узбекистанского города становилось понятно, что там произошла настоящая бойня: правительственные армейские спецподразделения стреляли по мирным гражданам, вооружённого сопротивления властям практически не было, раненных добивали контрольными выстрелами в голову или сердце, значительная часть погибших к акциям протеста никакого отношения не имели и являлись жителями той части города, где шёл митинг. Да и сам разгон митинга (на котором было очень много женщин, подростков, детей в ту жаркую майскую ночь): огнём бронетанковой техники по пятнадцатитысячной человеческой массе — какое уж тут двоякое толкование, какая ещё контекстуальность. Одни — без оружия! только несколько десятков оппозиционеров имело при себе стрелковое оружие! — вышли протестовать. Другие — вооруженные до зубов — стали расстреливать первых. И вторых, и третьих…

Но… Равнодушие. Тоже равнодушие. Тут в России. А ведь там люди протестовали — активно! — из-за несправедливости местной судебной системы. Из-за несправедливости. Братья по несчастью. Но… Равнодушие. Обычное мещанство.

Да, Андижанская мясорубка мало кому из работающих перед зданием Мещанского суда коллег интересна. «Да, да. Несправедливо. Наверное», — зевают люди. Самый популярный ответ. Даже у журналистов из либеральных СМИ. Понимаю. Мусульманский диктатор режет мусульман — мол, так им и надо. Вот Ходорковский это круто. Дааа. Лучше толпой. Так безопаснее. Толпой! Уверенности больше.

— Каримов (узбекистанский президент-тиран Ислам Каримов — Э.М.) правильно сделал! — со знакомым эмоциональным надрывом агитирует меня Роман Мельник. — Там же исламисты! Они «Талибан» поддерживали!

— Какой «Талибан»? Ты о чём?[70]

— Так Каримов сказал. Власти были вынуждены пойти на восстановление порядка…

И т. д. И т. д. Формулировки официальных источников Узбекистана.

Не знаю почему, но продолжаю спорить со стенкой.

— То есть погибшие женщины и дети — это тоже нормально?! Так?! В мирных стрелять — это так порядок восстанавливают?!

— Да пойми ты — это же америкосы выдавливали Россию из региона.

— Чего? Талибан и америкосы. Да, я про это много литературы прочёл. Ты мне скажи мирное население можно убивать? Стрелять войска могут? В мирное? В детей? В гражданских?

На прямой вопрос не ответил. Бубнит одно и тоже: геополитические интересы России. Дескать, Ислам Каримов теперь только с нами — с Россией, и «америкосам там делать нечего». Мол, теперь он, Каримов, на коленях обратно приползёт. И вывод: «Мы — Россия — великая страна».

— Ты не знаком с «Планом Даллеса»? — уносит коллегу политпатриотический энтузиазм в какую-то там даль. — Они великую страну разрушили…

Мне смешно — и я смеюсь.

— Тебе интересы России не важны?

— Да… бл. ть причём тут интересы России и стрельба в мирных граждан… Контрольные выстрелы в раненных и «План Даллеса» — какая взаимосвязь на хрен бл. ть?

Нет, а что я должен был делать во время этой пламенной агитки — встать прямо и вытянуть руки по швам? Салютовать по-пионерски? Да так — прокламациями — я тоже могу. Хоть целый день буду языком чесать.

Коллега поднимается по лесенке у здания суда на ступень выше и смотрит на меня свысока. А потом делает контрольный выстрел:

— Всё с тобой понятно! Всё понятно!

— Да, Роман, я пятая колонна…

Разворачиваемся и уходим в противоположные стороны — как будто сговорились.

Равнодушие. И цинизм.

Не могу искать оправдания — когда стреляют в мирное население. Я это в детстве видел. Не могу! Подонки, не могу!

Великая страна не бывает без работающего суда. Страдальцы за империю, блин. «Я всё понял. Франция в опасности. Я спасу Францию!»

Да, ты хоть знаешь, дорогой империалист, как Путин разбазарил всю армию?! Читатель «Плана Даллеса». Да Кремль больше всех спецслужб мира преуспел в насаждении в обществе фальшивых ценностей. Милый мой государственник и верноподданный. Политпатриот. Что же ты молчишь, когда твою страну раздирают и топчут те, кто сидит наверху. Но не за державу ему, а за империю обидно. Эти готовы перегрызть горло собрату по социальному подвалу, но не поднимать головы на хозяина.

Одни геополитики.

«Ты оскорблён не один, ты оскорблён вместе с Францией!»

Великая страна…

Я понимаю. Россия против всех. Вернее, все против России. Дух крепостного права принести в международные отношения — вот чего хотят мои дорогие неоимпериалисты. Вот и весь полёт мысли геополитической.

Да ты, дружок, хотя бы раз ездил на общественном транспорте из города Липецка до города Грязи после 18:30?! Тебя хоть раз надували в обменниках на Тверской улице в Москве — в самом сердце страны?! Да ты хоть раз пытался дозвониться в «Бюро регистрации несчастных случаев» — на их официальный стационарный телефон? Ты когда-нибудь видел, как хранят «невостребованные» тела в провинциальных моргах?

Великая Россия. Парень! Тебе же сказали! Что «у англичан ружья кирпичом не чистят…» Что тут непонятного! Как ещё мог влюблённый в Родину бедный, несчастный художник свою мысль выразить?

Всё! Готово!

Я готов.

31 мая 2005 года. Тот самый день. Многие коллеги собрались перед здание суда с пяти утра. Есть и такие, кто ночевал прямо тут. Занимали очередь. Профессионалы.

Накануне дали понять. «Меры безопасности ужесточены и усилены». Ещё с вечера.

Меры. Ужесточены. Куда уж дальше с вашим маразмом?! Маразм бесконечен. Вселенная безгранична. Беспредельна.

Людей, наделенных правом приказывать и указывать, стало больше. Им за это платят деньги и выписывают награды. Меры ужесточены.

Появляется ещё один персонаж. Представляется всем «Евгений Евгеньевич». Это не шутка. Начальник «Ивана Ивановича». «Рыжий пристав» — так его тут окрестили — бегает при нём, как собачка. Как же Система их выдрессировала! Человек превращается в гибкую материю: с одними — барин, с другими — холоп. Может — и должен! — совмещать оба состояния даже в одном временном пространстве. За секунду. Трансформировать прогиб позвоночника в зависимости от поворота головы. Мгновенно менять размер одежды и тела. Выражение лица — с презрительно-надменного на угодливо-придурковатый. Подобострастный взгляд пса. Жёсткую печать самоуверенных ступней чередовать с пробежкой — с заботливым порханием на цыпочках. Как это они умеют совмещать? Загадка.

Ничего неординарного в этом человеке — грузный, ниже среднего роста. С мясистым лицом. В сером костюме. Пиджак обвислый. Уверен, что его зовут не «Евгений Евгеньевич». По лицу видно — не Евгений Евгеньевич. Нет, это не Евгений Евгеньевич.

Ничего неординарного. Однако хозяин. Правда, играет роль доброго хозяина. Не такого злого, как «Иван Иванович». Особенно, с журналистами. Роль добродушного, но бесцеремонного офицера старшего командного состава со свежей партией «запахов».

Это самое запомнившееся мне усиление. Все остальное — также абсурдно. Чепуха и ерунда. Ещё больше солдат ВВ, омоновцев и техники. Ещё один пост с рамками металлодетектора. И новые стопки списков. Цирк продолжается.

Столпотворение перед входом в здание. Главная новость из России. Все центральные и аккредитованные в России СМИ тут. Шум. Крики. Жарко и душно. Всех журналистов пытаются загнать на маленький пятачок — огороженное железными решетками пространство перед судом. Напоминает, загон под открытым небом. Вокруг — передвигаться тяжело, но можно. А в нашем загоне все прилипли друг к другу, хоть тут же вступай в брачные взаимоотношения. Почти родственники. А приставы всё загоняют, и загоняют свежие партии. Ещё и заталкивают — руками, спиной, плечами. С разбега. Утрамбовывают массу.

Обливаемся потом и обливаем потом — друг друга. Дышим друг другом. Аромат. Жалко девушек. И стыдно перед ними.

Первыми из загона стали ломиться операторы с камерами. Перепрыгивали через металлические заграждения. Улепётывая от приставов. Потом бросились все. Стадом. Была давка. Крики. Рёв. Как на бойне.

Только к полудню успокоилось. В загон затолкали операторов, а всех остальных коллег оставили снаружи. Во внутрь здания суда, а тем более в зал удалось попасть только единицам.

Было около часа дня. Тут из дверей суда выскакивает группа журналистов-информационщиков. Бледные. Ошеломлённые.

Да, да. Это сейчас никто не сомневается. Все предсказатели. А тогда — не верили. Не могли поверить. Эх, надо было спорить на деньги.

Снаружи возобновляется паника. Вначале оцепенели, а потом — суматоха. Никто ничего не слышит. Кричат одновременно: «Что случилось?» «Что там произошло?» А эти тоже: одни не могут сформулировать, другие вообще произнести ни слова. По выражением лиц — можно подумать, что Ходорковский сбежал. Или Шохин разделся голым. «Иван Иванович» овладел креслом судьи Колесниковой.

Вся эта сцена продолжалась несколько секунд, но очень запомнилась.

Оказалось, что пессимистический вариант — дали почти максимальный срок…

Адвокаты вышли уже после нашего прямого включения на НТВ. Дежурные фразы. Махание кулаками от бессилия. Антон Дрель, «защитник и друг» Ходорковского читает его заявление. Вот часть: «Для меня принципиально важно добиться правды и справедливости на родине. Мне известно, что судьба приговора по моему уголовному делу решалась в Кремле… Именно мои недоброжелатели, которым по ночам снится обуреваемый жаждой мести Ходорковский, обречены всю оставшуюся жизнь трястись над украденными активами ЮКОСа. Это они глубоко несвободны и свободными никогда уже не будут. Их жалкое существование — вот подлинная тюрьма. Я же имею полное право говорить все, что думаю, и поступать так, как считаю нужным, не согласуя свои планы с какими-либо кураторами. И потому мое жизненное пространство отныне — территория свободы. Узники же те, кто остается рабами Системы, кто вынужден унижаться, лгать, подличать для сохранения своих доходов и сомнительного положения в этом неприличном обществе… Я буду бороться за свободу — свою, Платона Лебедева, других моих друзей, всей России. И особенно — следующих поколений, тех, кому будет принадлежать наша страна всего через несколько лет. Для них моя судьба должна стать уроком и примером… В моей судьбе теперь нет ничего лишнего, случайного, наносного, никаких жирных пятен. Будущее видится мне светлым, а воздух завтрашней России — чистым. Я потерял место в олигархической тусовке. Но приобрел огромное число верных и преданных друзей. Я вернул себе ощущение моей страны…» Хорошие слова.

Родители Ходорковского. Их было жалко. Два пожилых человека. Которых ломают. Не думаю, что они так счастливы. Законы Природы. Она бьёт по самым дорогим людям. И продолжает бить, даже когда начинаешь сомневаться в прежних принципах. Мать Марина Филипповна говорит, что ожидала такого приговора. А сама плачет. Отец главы ЮКОСа Борис Моисеевич Ходорковский обращается к журналистам: «Я хочу поблагодарить вас всех за то участие, которое вы приняли в этом судилище. Большое вам родительское спасибо».

Он благодарит. Искренне. Но получилось двусмысленно.

Смотрю на коллег. Разочарование. Суматоха. Ах, вы не ожидали? Такого приговора.

Ошарашены?

Уже расходятся.

Я тоже ошеломлён.

Тем, что всё так и закончится.

Смотрю перед собой. На земле, в метре от меня, лежит оброненный кем-то из коллег-фотографов пустой кофр для объектива. Набираю в легкие воздух. Больше. Ещё больше. Ещё!

Сам не ожидал:

— Это бомба!

Слышу свой очень громкий голос.

Нет вначале просто: «Бомба!» А когда рядом стоящие коллеги смотрят в ужасе на меня, громко добавляю: «Это бомба!»

Да, я не мог поступить по-другому. Что-то эдакое я должен был выкинуть. Если не я, то кто же… Мне же больше всех надо было.

Все стали разбегаться.

Ко мне бросились приставы и силовики.

Помню, как один из стоящих рядом со мной коллег — фотокорреспондент — мгновенно посерев, просил меня: «Ты что?! Нет, нет. Не надо». А я успел засмеяться и толкнуть его в бок локтём. Прежде, чем ещё раз крикнуть…

Я так захотел. И потому сделал это.

Почему? Так получилось. Ну, не знаю… Дурак, наверное.

А те, кто воспринимал этот процесс и цирк серьезно, подыгрывал, кто они?

Кто вы?

Я готов отвечать за свои действия. Пусть другие тоже готовятся.

Думаю, надо было крикнуть «Аллаху акбар!» Это была бы оценка на весь этот спектакль. Моя оценка. И добавить: «Свободу Ходорковскому и Лебедеву!» А? Да, это было бы лишним. Наверное, повторить «Аллаху акбар!» Был бы такой постмодерн — пусть разгадывают. Резюме.

Тупо?

Тупо!

Глупо?

Еще как…

Вот и всё, что я увидел за столько месяцев тут, на Каланчёвке, было также тупо и глупо. На глупые, ненормальные действия остаётся реагировать только глупо и неадекватно.

Отстаньте! А они не дураки?! То, что тут делалось — не ребячество?! Не инфантилизм?!

Нет, тогда я тоже думал, что дурак. Но потом понял — поступил правильно! Вернее, естественно. На их неадекватное поведение родилось моё неадекватное поведение. А как они хотели? Чего ждали? Серьёзного, правильного поведения? Буду я с наперсточниками церемониться.

Столько нормальных людей видело этот абсурд. Взрослых, не инфантильных. Ведь между собой почти все — особенно не телевизионщики — говорили о происходящем, как о «главной трагедии 2000-х». И ни один не встал на процессе и не крикнул, например, Шохину: «Слушай, Дима, ты что — больной?! Какое отношение имеет к делу техпаспорт бассейна, который ты уже час здесь нам всем читаешь?!» Или же — классическое — «Судью — на мыло!»

Никто. И я не выкрикнул. Почему?

У меня были проблемы. Затащили в здание суда. Ну, помяли немного. Исподтишка. Больно. Давление. Угрожали. Ох, как угрожали. Красиво, красочно. В сочных тонах. Но быстро отпустили. Всё! Не знаю, почему. Но я их запомнил. Этих художников.

«Иван Иванович» бегал декоративной собачкой около «Евгения Евгеньевича», жаловался, просил репрессий. А взгляда в глаза не выдерживал — смущался и прятался за большую спину хозяина. Который оказался немного умнее — зачем портить праздник. Такой праздник.

Даже на НТВ мне никто про этот случай не напомнил. Узнали сразу. Звонили сразу. Но потом никто не вспомнил. Такой праздник.

Ничего не было.

Так что, если я там напугал десяток впечатлительных «силовиков» — это ничего. Не расслабляйтесь. На ваш детский сад — моя «нулёвка». Моё аффективное поведение.

Тем боле такой повод.

Скучно стало в России.

«Речники» рождаются мещанским равнодушием. Вообще, равнодушием.

Мещанство.

Получите!

Мещане!

Ешьте!

Заказывали, заказывали…

Платите! платите!..

На следующий день после оглашения приговора, приезжал к зданию суда. Просто. Мне было интересно — главное. Сомнения. А вдруг!..

Какая предсказуемость… Скучно стало в России. Строительная техника стоит тихая. Больше не шумит. Не грохочет. Ни десяток самосвалов и столько же бульдозеров. Ни асфальтоукладчики. Ни дорожные катки. Да, даже дорожные катки сиротливо стоят. Рабочих тоже не видно. Ещё через пару дней всё это полностью исчезло. Испарилось. Дорожные работы закончились.

Да, словно этого всего не было. Движение на улице восстановлено полностью. Забыли. Мираж. Видение. Как будто это был СОН…