Моляков - Федоров: опыт противостояния

Глава IV. Муки суда

Всё лето мучился не только я. Мучилась и «система» — нужен был безотказный мировой судья, способный толстовские «сочинения» воплотить в приговор.

В итоге выбор пал на мирового судью судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары А. В. Малюткина.

Малюткин — мой сосед, живем в одном подъезде, видимся каждый день. Худой, редковолосый блондин высокого роста, создающий впечатление застенчивого и неуверенного семьянина, вынужденного серьезно прислушиваться к мнению супруги — дамы энергичной, уверенно сидящей за рулем авто.

Раньше в этом же подъезде проживал отец Малюткина — небольшого роста, лысый, самоуверенный господин. Несмотря на почтенный возраст, Малюткин-старший одевался щеголевато, носил дорогие шляпы или аккуратные кепи. Не шутка — декан юрфака нашего университета!

Отыскал этого живого человека ректор ЧГУ Кураков, когда затевали юридический факультет. Решение о создании факультета было дальновидным — надвигался рынок, а его популярным мифом для российского обывателя стала уверенность в ведущей роли юристов и экономистов. Тысячи и тысячи простодушных понесли денежки в университетскую кассу, оплачивая учёбу ненаглядных отпрысков, как несли они свои сбережения «Лёне Голубкову» в МММ. Пооткрывались и частные лавочки под видом учебных заведений.

В итоге наплодили столько экономистов и юристов, что «не продохнуть». Количество их можно соизмерить только с количеством стоматологов и зубных техников. Стране же нужны высококвалифицированные рабочие и грамотные инженеры.

Малюткин-старший ранее был преподавателем, по-моему, Академии МВД в Москве. И будто бы даже возглавлял там партийную организацию. Он получил квартиру в нашем доме. Потом куда-то переехал, а в квартире оставил жить Малюткина-младшего.

Предполагаю, что с деканом юридического факультета ЧГУ перед началом процесса надо мной имели разговор разные высокопоставленные личности. Не исключено, что ему, человеку уже пенсионного возраста, намекнули: перспектива его существования в роли декана напрямую связана с тем, как поведет себя его сын.

Малюткин же младший трёхлетний срок мирового судьи уже «выбрал» и работал в этой должности по приказу Петра Фадеевича Юркина. Ему необходимо было вновь пройти переназначение на эту должность Государственным Советом Чувашской Республики.

Осенью 2004 года его документы ушли выше — на подпись президенту России В. В. Путину. Он намеревался из мирового судьи превратиться в федерального. Получалось, что это не вполне мировой судья, но еще и не федеральный. Не «отработает тему», как надо, — потеряет работу мирового судьи. Выполнит заказ — получит повышение, обретя статус федерального судьи. Зарплаты судейским чиновникам нынешний режим дал большие. Прикормил.

Видимо, Малюткин-младший послушался мудрых советов родителя, посовещался с супругой, проникся перспективой повышения и «закатал»-таки своего соседа в тюрьму.

Нынче А. В. Малюткин — федеральный судья. Так же, как и Евстафьев. А Саша Толстов, тот, вообще, признан лучшим прокурором Чувашии 2004 года и сейчас уже не заместитель прокурора, а прокурор Ленинского района г. Чебоксары. Уверен, этот «способный» молодой человек и дальше будет подниматься по карьерной лестнице.

Скольким же честолюбивым субъектам я помог сделать карьеру! Впрочем, дело не только во мне. За оказанные услуги Федоров, как правило, благодарит щедро.

Государственным обвинителем по «моему» делу был назначен прокурор отдела прокуратуры Чувашской Республики Ю. П. Юркин — родной сын председателя Верховного суда Чувашии. Целый руководитель отдела республиканской прокуратуры — и представитель в каком-то процессе у мирового судьи!

Юра Юркин — созревший мужчина, высокий, лысеющий, лицо в оспинах. Производит впечатление человека малоподвижного, «громоздкого». Взгляд неподвижный. Обращенный на человека — гипнотизирует. Голос низкий, говорит очень медленно. От него-то я и услышал, что с «моим» делом «они» всё лето мучились, даже в отпуск не ходили.

Первое судебное заседание Малюткин назначил на 29 сентября 2004 года. Он, зная, что обвинительное заключение мне вручено не было, издал постановление о принудительном приводе. С утра 29 сентября мы с ним встретились у подъезда, а спустя два часа ко мне домой нагрянули судебные приставы, запихали меня в машину и отвезли к Малюткину, мотивировав это тем, что я на повестки Малюткина не реагировал.

В тот день мировой судья, сильно смущаясь и краснея, попытался вручить мне обвинительное заключение. Я отказался, заявив, что, согласно ст. 222 УПК, вручать обвинительное заключение мне должен только прокурор, а не милиция и суд. К тому же заметил, что мог бы утром попросить меня подойти, а не устраивать «шоу чернорубашечников» (приставы носят черную форму).

На начало октября Малюткин предварительное слушание по делу все-таки назначил. В суд явились я и Ильин, Юркин-младший и еще один «лучший друг» Н. В. Федорова — адвокат А. А. Шарапов. Толю Шарапова связывает с Федоровым довольно «специфическая» причина. Столь же существенная, сколь и специфическая. Отсюда и «дружба». Отсюда и постоянное участие Шарапова в самых деликатных процессах, в которых для Федорова требовался адвокат. В Москве Шарапов работает в конторе «Клишин и партнеры».

Шарапов давно имел на меня «зуб». В первый раз в суде мы столкнулись по поводу квартир, принадлежавших Ольге Викторовне Шараповой и её родственникам (их было 11 штук). Делом занималась парламентская комиссия. Но в суд министр здравоохранения ЧР Шарапова подала иск почему-то против меня. И в суде её интересы представлял муж — Шарапов.

Все квартиры мы установили. В ходе судебного заседания моим представителем был, как и в деле по «Сантеку», председатель Контрольно-счетной палаты Чувашской Республики Виталий Михайлович Андреев. Иск Шараповой суд не удовлетворил. Удалось даже одну из квартир на бульваре Юности вернуть обратно в собственность городу, т. е. очередникам.

Очень тогда эта неудача раздосадовала Толю.

Затем он был адвокатом Федорова, когда меня судил Евстафьев. И тогда, когда дочь умершего Андрияна Григорьевича Николаева, космонавта, предъявила в суд претензии по поводу захоронения её отца в д. Шоршелы, на родине, а не в Москве, в Звездном городке.

Впоследствии, когда дело не заладилось, к А. А. Шарапову «примкнул» еще один адвокат из Московской коллегии адвокатов «Клишин и партнеры» М. И. Коток.

После первого заседания, на котором я заявил, что обвинительное заключение мне никто не вручал и до его законного вручения прокурором я ничего говорить не намерен, Шарапов куда-то пропал.

В. А. Ильин заявил ходатайство, чтобы в суд прибыл «потерпевший» Федоров. Кроме того, нужно было выслушать наших свидетелей. Нарушены также грубейшим образом и сроки рассмотрения дела в суде, ведь УПК устанавливает их конкретно.

Мы дважды являлись на заседания, назначенные Малюткиным, приходил и Юркин, но ни Шарапова, ни Федорова не было. Наконец 12 октября, когда Шарапова не было и в третий раз, я ходатайствовал, чтобы дело было прекращено ввиду периодической неявки потерпевшего и его представителей. Малюткин мне в этом ходатайстве отказал, а когда на это его решение я подал апелляционную жалобу, он вернул ее мне без всяких вразумительных объяснений, написав: «Ходатайство подсудимого Молякова И. Ю. о прекращении уголовного дела судом не рассматривалось и им не заявлялось и, соответственно, также не может быть предметом обжалования».

Малюткин знал, что в тот день в канцелярии его же суда я эту жалобу зарегистрировал под входящим номером (00–12), где все, что нужно, заявил. Юркин занял сторону Малюткина.

Тогда же, 12 октября, под протокол я уведомил судью, что 13 октября буду отсутствовать в Чебоксарах, так как имел телеграмму из Верховного суда Российской Федерации, сообщавшую о назначенном на 10 утра заседании по другому очень важному делу.

Подлинник телеграммы я представил на обозрение. Копию попросил суд приобщить к материалам дела. Её приобщили. Малюткин не возражал, и 12 октября вечером я уехал, но 14 октября уже был дома.

14 октября от судьи-соседа ничего я не получал, а 15 октября был в суде и сдал в канцелярию очередное ходатайство о прекращении уголовного дела: «В отношении меня возбуждено уголовное дело по ч. 3 ст. 129 УК РФ, а основанием обвинения является довод о том, что я будто бы являюсь автором публикации под названием «Сладкая сказка о Федоровых».

В предварительном слушании я выдвигал ходатайство о вызове в слушание свидетелей, подтверждающих мою невиновность и мою непричастность к написанию «Сладкой сказки…»

Постановлением Конституционного суда РФ от 29 июня 2004 года признано обязательным заслушивание свидетелей алиби в производстве по уголовному делу.

Поскольку мировым судьей было отказано в вызове в суд свидетеля, подтверждающего мое алиби, а Коллегия по уголовным делам Верховного суда ЧР подтвердила и оставила в силе это решение, считаю:

— имело место неисполнение судебного акта, нарушение указания ст. ст. 6, 79 ФКЗ «О Конституционном суде Российской Федерации», в силу чего уголовное дело по обвинению меня по ч. 3 ст. 129 УК РФ стало неразрешимым и подлежит прекращению. Прошу дело прекратить за непричастностью». Кроме того, я ходатайствовал о проведении судебного разбирательства в мое отсутствие.

Оказалось, что утром 14 октября Малюткин провел-таки судебное заседание, хотя за день до этого, 12 октября, он меня об этом не уведомлял, а против моей отлучки на один день по уважительной причине не возражал. Сомневаюсь, что 14 октября был в суде адвокат Шарапов. Скорее всего, протокол судебного заседания от 14 октября был написан «с потолка».

18 октября (а это был понедельник), когда меня уже не было дома, ко мне пришел пристав из суда и заявил, что на этот день назначено судебное заседание и мне срочно нужно на него явиться. В то утро я, выходя из дома, как обычно, встретился с Малюткиным. Он садился в машину (став федеральным судьей, машину он поменял, теперь на работу ездит в темно-сером «Фольксвагене»), но ничего мне о предстоящем судебном заседании не сказал. Не сказал ничего и о том, что вышлет ко мне домой пристава, хотя видел, что я из дома ухожу.

Когда до меня дозвонилась жена и сообщила о визите охранника из суда, я тут же туда поехал. Узнал, что Малюткин отказал мне в ходатайстве о рассмотрении дела без моего участия. Тут же Малюткину была сдана апелляционная жалоба: «В производстве мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары имеется уголовное дело № 1-50-04/2. Уголовное дело по частному обвинению ч. 3 ст. 129 УК РФ. Предельная санкция по данной статье — 3 года заключения. (Может быть, ч. 2 на ч. 3 мне поменяли оттого, что Федорову хотелось соблюсти соответствие — 3 года дали отцу, так вот и Моляков пусть посидит 3 года — И.М.)

Данное дело рассматривается судом уже пять заседаний. Рассмотрение постоянно срывается потерпевшим, не являющимся в суд без оправдательных документов. Перед мировым судьей мною выдвинуто ходатайство о проведении слушания дела в мое отсутствие. Мировой судья отказал мне в ходатайстве без приведения основательных мотивов. Судом указывается, что я не давал показаний следователю, воспользовавшись правом 51-й статьи Конституции РФ.

Однако я не собираюсь давать показания и самому суду по той же причине. Почему я должен терять свое время, выслушивать нелепые речи в мой адрес со стороны представителя потерпевшего адвоката Шарапова и государственного обвинителя прокурора Юркина?

Прошу постановление мирового судьи Малюткина от 15.10.2004 года, которым отказано ходатайство о рассмотрении уголовного дела в мое отсутствие отменить.

Уголовное дело проводить в мое отсутствие и по данному вопросу меня больше не тревожить».

22 октября 2004 года Малюткин и эту жалобу мне возвратил, вновь написав нечто невразумительное: «В соответствии с п. 2 ч. 5 ст. 355 УПК РФ не подлежат обжалованию в порядке, установленном главой 43 УПК РФ определения или постановления, вынесенные в ходе судебного разбирательства — об удовлетворении или отклонении ходатайств участников судебного разбирательства». Но ведь 15 октября не было никакого судебного разбирательства, о чем тогда пишет мировой судья? Бог весть!

По тем же основаниям отказал мне Малюткин 18 октября 2004 года в принятии другой апелляционной жалобы, в которой я просил отменить другое его постановление — от 15 октября. В тот день я также ходатайствовал о приостановлении производства по уголовному делу в связи с подачей жалобы в Конституционный суд РФ на нарушение конституционных прав и свобод, в которой я просил проверить на соответствие Конституции РФ п. 4 ст. 222 УПК РФ. Судья это ходатайство отклонил.

Оказывается, в тот самый день, 18 октября 2004 года, когда Малюткин-младший встретил меня у подъезда, он вынес постановление, которое стоит процитировать: «Постановлением мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары от 15 октября 2004 года разбирательство дела было отложено на 18 октября 2004 года на 10 часов 00 минут.

Подсудимый Моляков И. Ю., надлежащим образом извещенный о времени и месте рассмотрения данного дела по существу, не явился.

Сведениями о том, что неявка подсудимого Молякова И. Ю. на судебное разбирательство дела имела место по уважительной причине, суд не располагает, настоящее его местонахождение суду не известно.

На основании постановления мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары от 18 октября 2004 года подсудимый Моляков И. Ю. был подвергнут приводу в судебное разбирательство.

Согласно рапорту судебного пристава по ОУПДС г. Чебоксары Семенова С. В. подсудимый Моляков И. Ю. дома отсутствовал. Его местонахождение не известно.

В судебном заседании государственный обвинитель Юркин Ю. П. ходатайствовал об объявлении в розыск подсудимого Молякова И. Ю., об изменении подсудимому Молякову И. Ю. меры пресечения с подписки о невыезде на заключение под стражу и приостановлении производства по уголовному делу до розыска подсудимого Молякова И. Ю., по тем основаниям, что в отношении Молякова И. Ю. избрана мера пресечения в виде подписки о невыезде, которую Моляков И. Ю. постоянно нарушает и без разрешения выезжает за пределы Чувашской Республики, постоянно не является на вызовы суда в судебное разбирательство дела, в связи с чем в отношении подсудимого Молякова И. Ю. неоднократно выносились постановления о его приводе. В настоящее время место нахождения подсудимого Молякова И. Ю. не известно, в связи с чем есть все основания полагать, что подсудимый Моляков И. Ю. скрылся…

…Подсудимым Моляковым И. Ю. заявлялось ходатайство о рассмотрении дела без его участия, что предусмотрено ч. 4 ст. 247 УПК РФ.

Суд, выслушав заявленное ходатайство и мнения участников процесса, приходит к следующему.

В соответствии с ч. 1 ст. 247 УПК РФ судебное разбирательство уголовного дела проводится при обязательном участии подсудимого, за исключением случая, предусмотренного частью четвертой ст. 247 УПК РФ.

Согласно ч. 4 ст. 247 УПК РФ судебное разбирательство в отсутствие подсудимого может быть допущено в случае, если по уголовному делу о преступлении небольшой или средней тяжести подсудимый ходатайствует о рассмотрении данного уголовного дела в его отсутствие.

Постановлением мирового судьи от 29 сентября 2004 года и от 15 октября 2004 года участие подсудимого Молякова И. Ю. в судебном разбирательстве уголовного дела было признано обязательным.

При вышеуказанных обстоятельствах, учитывая, что в настоящее время место нахождения Молякова И. Ю. суду не известно, суд приходит к выводу, что подсудимый Моляков И. Ю. скрылся.

В соответствии с ч. 3 ст. 253 УПК РФ, если подсудимый скрылся, суд приостанавливает производство по его делу до его розыска.

В силу изложенного суд считает необходимым объявить подсудимого Молякова Игоря Юрьевича в розыск и приостановить производство по настоящему уголовному делу до розыска подсудимого Молякова И.Ю….»

Судья в розыск меня объявил, дело приостановил, меру пресечения изменил, в тот же день меня видел, видел у подъезда и с утра 19 октября 2004 года, и 20-го, но ничего мне об этом решении не сообщил.

Даже сочинения Саши Толстова выглядят блёкло в сравнении с этим юридическим «шедевром» Малюткина-младшего! Достойное воспитание получил он от своего родителя, бывшего коммуниста и высокопоставленного милицейского чиновника! Хорошие, добрые у меня соседи.

Видимо, что-то от совести у судьи Малюткина осталось. Он иногда краснел, чувствовал себя неуверенно. Но страх потерять работу при существующей заманчивой перспективе из мирового судьи превратиться в федерального взял верх.

Кстати, это был еще не предел «творческих способностей» моего соседа.

Не знаю, почему меня не арестовали тогда же, 18 октября. Взяли только 21-го, к вечеру. Я, как обычно, работал в помещении горкома на Урукова, 9. Вошли какие-то молодые люди в черных кожаных куртках в мою маленькую комнатушку. Выяснилось — оперативные работники милиции. Сказали, что накануне у магазина «Радуга» произошла драка, которая переместилась во двор нашего дома. Были выбиты какие-то стекла.

20-го, вечером, я действительно слышал какой-то шум, о чем и сообщил милиционерам. Они попросили меня проехать с ними в отделение, дать показания.

Я согласился, но, почуяв недоброе, успел сделать звонок Ильину, предупредив, куда меня везут.

Привезли меня в Калининский РОВД, где в кабинете начальника было несколько офицеров милиции. Там мне предъявили постановление Малюткина, а капитан милиции Бахмистов В. Н. составил протокол задержания.

Тут же подъехали мои знакомые вместе с Ильиным, но в кабинет, кроме Виктора Алексеевича, никого не пустили и надели на меня наручники. Случилось это со мной впервые в жизни.

Когда вели мимо ребят вниз, к машине, помню, Слава Солдатов крикнул конвоирам, что они совершают преступление и им еще будет очень стыдно за то, что они делают.

Испуга у меня не было, но я находился в состоянии напряженной настороженности. Давно, еще с детства, приучил себя в самых сложных ситуациях сохранять спокойный вид.

Привезли меня в КПЗ, расположенное в Ленинском РОВД. Здесь с меня сняли ремень, вытащили шнурки. Какой-то чернявый, щегольски одетый не в форму, а в черный костюм с белой рубашкой и черным галстуком, субъект, с интересом разглядывая меня, спросил, на какой этаж меня поместить — на нижний или на верхний. Я ответил, что мне все равно.

Завели в камеру. Дощатые нары на цепях, вделанных в стену. В углу «открытый взорам» унитаз. Раковина. Стол и лавка вцементированы в пол. Предупредили, что спать придется на досках, так как появились вши и матрацы взяли на санобработку.

Потом ушли. Я остался один и окончательно успокоился. Люблю одиночество. Стремлюсь к нему. Полежал-полежал на подстеленной куртке — и уснул.

Уже в КПЗ я предположил, что в тюрьме мне придется провести довольно длительное время. И дело не только в иске, который подал против меня Федоров.

Осенью 2004 года большим тиражом я издал в виде листовки статью Н. Полат «Получается, что человек 10 из ГАИ сажать придется».

В предисловии к статье я писал: «Путин намерен фактически отменить выборы губернаторов и президентов. При этом президент России объявляет беспощадную борьбу с коррупцией, в том числе и среди чиновников «силовых ведомств». Без этого, мол, не одолеть террористов, развернувших против России настоящую войну.

«Предложит ли Путин кандидатуру нынешнего президента Чувашии Федорова на утверждение Госсовета ЧР?» — задают себе вопрос жители нашей республики.

Вопрос сложный. Слишком часто в российских средствах массовой информации стали появляться публикации о вопиющих фактах коррупции, имевших место в Чувашии. В московских «Известиях» на днях появилась статья, в которой рассказывается о злоупотреблениях, имевших место в МВД Чувашской Республики.

Это — конкретный результат работы коммунистов. Именно Чебоксарская городская организация КПРФ более двух лет назад «возбудила» знаменитое «дело о джипах». О нем неоднократно писали, поставили на контроль в Генеральной прокуратуре РФ.

13 января 2004 года бывший начальник УГИБДД по Чувашской Республике полковник Кириллов взят под стражу, в июне 2004 года над ним начался суд.

Мы внимательно отслеживаем, как он идет. Именно об этом шла речь на встрече с корреспондентом «Известий», посетившим недавно Чувашию. В ходе процесса обнаружилось много странностей. Кириллову было предъявлено обвинение по 7 статьям, но после инициативы руководства Верховного суда ЧР обвинение по 3-м статьям было снято.

В материалах расследования по этим статьям содержалась информация, подтверждающая, что Кириллов не мог совершить проступки, в которых его обвиняют, в одиночку, только в личных корыстных целях. Пришлось и по этому факту немедленно обращаться в Генпрокуратуру. Ответ оттуда был опубликован.

В Москве обо всем проинформированы. Не случайно возникли такие сложности с утверждением в Москве министра МВД ЧР Антонова, чиновника, наиболее приближенного к гр-ну Федорову.

В самое ближайшее время наиболее интересные материалы из «дела о джипах» будут опубликованы в наших листовках.

Что же касается борьбы с терроризмом, то и Антонов, и Кириллов какое-то время находились в служебных командировках на Кавказе. И уже потом было полузабытое «дело о дагестанской водке» (1997), темные квартирные истории, а также махинации с иномарками. Так что Путин о Федорове и его друзьях думать будет долго…

Вспоминается, как 15 лет назад гр-н Федоров был избран народным депутатом СССР на волне «разоблачений» партийной бюрократии, которая «оторвалась от народа», имеет дачи, разъезжает на служебных «Волгах». Сам он обещал поселиться в «строительной будке» до тех пор, пока республика из дотационной не превратится в регион-донор.

Нынче граждане Федоров, Антонов, Кириллов — группа, «воцарившаяся» в Чувашии — пользуются благами, которые советским чиновникам и не снились. Живут в шикарных квартирах и коттеджах, разъезжают на сногсшибательных «джипах» и «Мерседесах». Ну и что из того, что иномарки «паленые»? Зато сразу видно — «хозяева жизни» едут!

Следователь Зубанов действительно скончался перед самым началом процесса. После выхода этой статьи обязательно последует обращение в прокуратуру с просьбой выяснить все обстоятельства этой скоропостижной кончины.

Неплохо бы чувашскому Госсовету создать парламентскую комиссию для расследования вопроса об использовании бюджетных денег в системе местного МВД. Но рассчитывать на это смешно. Депутаты будут молчать. Тем более будет молчать гражданин Михайловский, с одобрения гражданина Федорова возглавляющий наш парламент.

Причины покорности гр-на Михайловского очевидны. Не быть ему, несколько лет назад совершившему наезд со смертельным исходом (погибла целая семья) «спикером», если бы местному режиму не был нужен абсолютно покорный депутатский корпус. К тому же утром 7 августа 2004 года служебный автомобиль, в котором ехал гр-н Михайловский, сбил пожилую женщину. Покалеченная женщина была доставлена в больницу с переломанными костями. Так что с ГИБДД спикеру ссориться никак не с руки.

Прокурор Чувашии Зайцев поспешил поскорее перебраться из нашего «оазиса демократии» в г. Санкт-Петербург. Авось там, в «бандитском» городе, ему будет легче работать.

О Верховном суде ЧР мы уже упоминали. Его руководство думает о пенсии. А о чем думаем мы, граждане?»

И еще одна моя публикация под названием «Дорога к храму, который треснул», размноженная в виде листовки, не могла не «взволновать» власть. Затрагивала она одну из самых болезненных, сокровенных её точек. «Власть в Чувашии идеологии не имеет. В качестве таковой пытается использовать православное христианство, дополняя его собственными кустарными изобретениями.

Кустарщина иногда «боком» выходит. Неуклюже «лепили» мифологию вокруг «медной матери» на заливе, что и выяснилось довольно скоро, когда месяц спустя после водружения монстра на Чебоксары, в июне месяце, обрушился невиданный снегопад.

Потом пошли косяком ливни, ураганы, а в апреле 2004 года взял да и треснул кафедральный Введенский Собор. Можно, конечно, и на Бога попенять (кому же в «небесной канцелярии» понравится, что медное сооружение вознеслось выше колокольни кафедрального собора), однако городской комитет КПРФ заинтересовала фактическая, а не «мистическая» сторона вопроса.

Выяснилось, что перед тем как Введенский Собор «поплыл», в десяти метрах от него началось строительство здания резиденции управляющего Чебоксарско-Чувашской епархии. Трудно сказать, зачем митрополиту Варнаве (в миру гражданину Кедрову) понадобилось строить резиденцию. Ведь буквально несколько лет назад роскошное административное здание епархии было выстроено прямо напротив собора.

Дом, в котором проживает Варнава, маленьким или бедным тоже не назовешь. Понятно, что верхушка церковной бюрократии, идеологически обслуживая светский режим, воцарившийся в Чувашской Республике, не бедствует.

За чей же счет осуществляется трогательная дружба властей церковной и государственной и кто будет оплачивать печальные последствия этого союза — ремонт треснувшего собора — эти вопросы и задали прокурорам Генеральной прокуратуры коммунисты.

Инженерно-геологическими инспекциями установлено: трещины появились по ряду причин, в том числе из-за строительства вблизи резиденции без учета требований строительных правил.

Введенский Собор в г. Чебоксары с фресками и колокольней построен из кирпича в 1651 году. Фундамент собора мелкого заложения, расположен на глубине 2,0–2,4 метра.

При нынешней власти храмы трещат по швам.

Советская же власть о действительно ценных культовых сооружениях заботилась. Постановлением Совета Министров РСФСР от 30.08.1960 г. Введенский Собор включен в список памятников архитектуры, подлежащих охране как памятник государственного значения.

Постановлением Совета Министров ЧАССР от 01.12.1978 г. утвержден проект границ охранной зоны собора, которая является также зоной культурного слоя.

В соответствии с 35-м Законом РФ «Об объектах культурного наследия народов Российской Федерации» отвод земельного участка и проект строительства в охранной зоне должны согласовываться с органами охраны памятников. На территории охранной зоны только по согласованию с органами охраны памятников допускается лишь консервация и реставрация памятников и составляющих ценную среду зданий.

Отвод земельного участка и проект строящейся резиденции управляющего епархией с органами охраны памятников Министерства культуры Российской Федерации и Чувашской Республики не согласованы. В конце августа 2004 года Министерство культуры РФ потребовало от местного министра культуры Краснова объяснить, почему грубейшим образом нарушен закон.

О том, что строительство не согласовано, заявил директор государственного центра по охране культурного наследия Министерства культуры Чувашской Республики Н. И. Муратов и заместитель управляющего Чебоксарско-Чувашской епархии Иванов Н. М. Тот же Иванов пояснил, что проект строительства резиденции не был согласован с органами охраны объектов культурного наследия ввиду незнания (!!!).

В то, что заместитель управляющего епархии ничего не знал, поверить трудно, министерские чиновники неоднократно предупреждали, что согласование необходимо по закону.

Более того, в проектно-сметную документацию по строительству здания резиденции необходимых мероприятий, обеспечивающих сохранность Введенского Собора, не включено. Лишь во время строительства нулевой стадии здания в целях предотвращения осыпания грунта между зданием Введенского Собора и строящимся домом была уложена подпорная стена из железобетонных фундаментальных блоков.

Полное незнание продемонстрировал главный архитектор Чебоксар С. П. Лукиянов. Он заявил прокурору, что в обследовании Введенского Собора непосредственного участия не принимал, так как памятник культуры охраняет специальная служба. И с этой службой он всё согласовал. В его же обязанность входит лишь технический надзор за строительством и утверждение проектов зданий.

В непричастность Лукиянова поверить трудно. Ведь именно он был одним из участников комиссии, которая составила и утвердила акт за № 87 от 24.04.2003 года о выборе земельного участка под проектирование и строительство резиденции управляющего епархии по ул. К. Иванова, 19 площадью 1665 кв. м.

В состав комиссии вошли: тогдашний первый заместитель главы администрации города Чебоксары В. А. Яковлев, руководитель Комзема г. Чебоксары К. М. Коньков, начальник МУП «Городское управление по земельным ресурсам и землеустройству» Р. В. Платонов, глава администрации Московского района г. Чебоксары Ю. А. Шилов, руководитель Комитета природных ресурсов по ЧР Ю. К. Фомкин, главный врач ЦГСЭН в г. Чебоксары В. Я. Кабетов, начальник УГПС МЧС России в ЧР В. Н. Нягин, начальник МУП «МРУ ЖКХ» В. И. Филиппов, директор ЧМУПП «Водоканал» И. П. Бурмистров. В комиссию также был включен митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава.

Тот же Варнава 24 апреля 2004 года издал по епархии приказ № 21, которым технический контроль за строительством здания резиденции возложил на архитектора Лукиянова. Интересно, какие еще приказы Варнава издает в отношении государственных и муниципальных чиновников?

Уже на следующий день, 25.04.2003 г. глава Чебоксарского городского самоуправления Н. И. Емельянов издал распоряжение № 982Р о предварительном согласовании места размещения резиденции управляющего епархии.

Каковы же итоги дружной работы церковников и чиновников? 24 апреля 2004 года служителями собора замечено появление трещин в его конструкции. Все трещины сквозные. На фасадах собора они достигают ширины раскрытия до 16 см (северная сторона на уровне карниза). Деформационные трещины с шириной раскрытия до 10 см отмечены в конструкции сводов. Вследствие деформации нарушена горизонтальность покрытия полов храмовой и алтарной частей собора. Имеются нарушения элементов отделки и декора алтарной части здания (трещины, отслоение штукатурных и красочных слоев). По данным наблюдений, раскрытие трещин по разрывам гипсовых маяков в период с 3 по 8 мая 2004 года происходило со скоростью от 5 до 11 мм в сутки. Признано, что здание-памятник находится в аварийном состоянии.

В целях приостановления процесса разрушения Введенского Собора были разработаны и проведены первоочередные противоаварийные мероприятия. Так, ОАО «Волгостальконструкция» провела работы по устройству стального бандажа наружных кирпичных стен Введенского Собора.

ООО НПФ «ФОРСТ» разработан проект производства работ по усилению оснований фундаментов Введенского Собора с подпорной стенкой с применением буроинъекционных свай. Согласно утвержденному проекту для усиления фундамента собора должны установить 614 таких свай. По состоянию на 19.07.2004 года было установлено 240 свай.

По данным, которые уточняются, ООО НПФ «ФОРСТ» уже провело работы на 11 млн. рублей. Заплачено же было только 3 млн., и бурильщики работы свернули. В ходе бурения во многих местах обнаружены пустоты под фундаментом собора. В связи с этим расход бетона на установление свай превышает предусмотренную норму расхода в 7,2 раза. Из 240 установленных свай расход бетона превысил норму уже при установке 44-й сваи.

Верующие практически утратили возможность осуществлять церковные обряды в главном храме республики. Если трещины обнаружены в своде, то свод может рухнуть, погибнут люди. Зато шикарное здание епархиальной конторы ударными темпами достраивается.

На месте резиденции стоял жилой дом. Жителей расселили. Жильё им предоставил город. По предварительным оценкам, ущерб, нанесенный памятнику, равен 10 млрд. рублей. Кто заплатит, в том числе и строителям? Церковь? Но у нее нет таких денег. Бюджет? Но с какой стати? Государство-то у нас по Конституции светское.

Скорее всего, расходы примет на себя городской бюджет и городские предприятия. Только сумма-то уж больно велика! Решатся ли городские депутаты выделить на ремонт бюджетные средства? Тем более что прокуратура республики внесла в городскую администрацию представление с требованием устранить выявленные нарушения законодательства.

Вся стройка началась из-за одной подписи. Н. И. Емельянов, городской глава, подписал распоряжение о предварительном согласовании места строительства. Ответственность на Емельянове. Но это с формальной точки зрения. Самому Емельянову, при остром дефиците городского бюджета, вряд ли нужна была эта стройка. У него десятки домов требуют капитального ремонта, разбиты дороги, денег с трудом наскребли на оплату новой земли под городское кладбище.

Скорее всего, глава администрации выполнил поручение «вышестоящих» товарищей, которым идеологическая поддержка церкви нужна как воздух.

Близятся выборы в Чебоксарское городское собрание, а также выборы главы городского самоуправления. Нужны ли нам такие мэры, которые под давлением вышестоящего начальства начинают стройки, имеющие такие катастрофические последствия?»

На этот выпад даже газета «Советская Чувашия» вынуждена была откликнуться оперативно (хотя в последние годы местные СМИ избрали тактику глухого, абсолютного умолчания). Орган, ведомый Африканом Соловьевым, на второй странице поместил разгромную статью «Ложь как метод агитации».

На это сочинение я вынужден был подать в суд. 1,5 года тянулся процесс, и все-таки 7 июля 2005 года суд заставил «Советскую Чувашию» опубликовать текст опровержения и выплатить мне денежный штраф. Газета «подергалась-подергалась» и 20 ноября 2005 года текст опровержения все-таки опубликовала.

Введенский Собор до сих пор в аварийном состоянии. Денег на его полную реставрацию нет.

Местная власть продолжает упорно поддерживать церковное начальство. 14.09.2004 г. Митрополит Чебоксарско-Чувашской епархии Варнава обратился с заявлением в адрес главы администрации г. Чебоксары Н. И. Емельянова с заявлением, в котором содержалась просьба об обращении к директору ЧМУППП «Теплосеть» Гончарову А. Н. с просьбой об освобождении Чебоксарско-Чувашской епархии от оплаты за потребление тепловой энергии в 2004–2005 отопительном сезоне.

Обращение митрополита администрацией города было рассмотрено. В адрес митрополита направили сообщение об удовлетворении обращения. При этом чиновники указали на необходимость сохранения и поддержания охраняемых государством памятников истории и культуры, на значительный вклад церкви в дело возрождения духовности, укрепление мира, добра и согласия в обществе.

Акция носила благотворительный характер. «Благотворителем» выступили «Теплосети» за счет прибыли, остающейся в распоряжении предприятия на общую сумму 1440 тыс. рублей. В частности, погашение задолженности за отопление предусмотрено по следующим объектам:

— по Свято-Троицкому мужскому монастырю, включая Духовное училище и храм Архангела Михаила, церковь Рождества Христова — 900 тыс. руб.;

— по Введенскому кафедральному собору — 350 тыс. руб.;

— по Чебоксарско-Чувашской епархии — 90 тыс. руб.

Всё это было объяснено как акт доброй воли. Возникает вопрос: а как быть с мусульманами или, допустим, баптистами? Этим общественным организациям тоже списывать задолженность перед энергетиками? Почему православным можно, а мусульманам нельзя?

«Листовочная деятельность», видимо, переполнила чашу терпения федоровской команды. Меня решили посадить.

С утра принесли в пакете майку, свитер, штаны, шлепанцы, зубную щетку, мыло, а самое главное — газеты. Уселся читать. Кормили три раза в день. Плохо. Но уже в тюрьме я понял, что совсем не плохо, а очень даже прилично.

На второй день ко мне «подселили» молодого ветерана чеченской войны Володю. Его «взяли» за попытку сбыть марихуану. В Чечне он был снайпером и имел медаль «За отвагу». Но это я узнал уже позже, когда оказался с ним в одной камере в СИЗО.

23 октября меня поместили в автозак и куда-то повезли. Я сидел в маленьком, тесном «стакане» и не видел, куда мы едем. Привезли, как оказалось, на Волгу, в знаменитое учреждение ИЗ (изолятор) — 21/1.

Хороший город Чебоксары. Здесь тюрьма, церковь, больница и водочный завод расположены на одном пятачке. Всё рядом! Самые нужные в нынешней жизни для русского человека объекты соседствуют.

Провели через ряд решеток. Посадили в маленький отстойник с какими-то грязными бомжами. Один из них беспрерывно кашлял, вскакивал и, подволакивая огромные разбитые китайские зимние ботинки из дерматина, шаркал к двери, бил в нее, крича: «Я туберкулезный, мне плохо!»

Сидели долго. Я с интересом читал надписи на стенах. Их было много. В основном желали всем крепиться, а также «золотой матушки свободы». Были и имена, клички («погоняла»), а также даты, указывающие, кто и когда «заехал» (был привезен), каким этапом прошел.

Потом повели в лабораторию, а перед этим раздели догола, все вещи прощупали (на мне были кроссовки, поэтому супинаторов в них не обнаружили). Сделали снимки — фас, профиль. Испачкали руки, снимая отпечатки пальцев и ладоней.

В каптёрке дали матрац, серое тонкое одеяло из сукна, подушку, наволочку и простынь желтого цвета из грубого материала. Отвели в камеру № 17.

Камера была рассчитана на 8 человек, располагалась на первом этаже, решетка ее выходила не во двор, а под лестницу, ведущую на второй этаж. Оттого в ней все время было мрачно. Шконки (железные кровати) были двухъярусные. Сидельцев было в два раза больше, чем шконок.

Со мной сразу стал разговаривать мужчина лет под пятьдесят, увидев, что я стою с матрацем в дверях, не зная, куда мне деться. Он тут же попросил какого-то молодого парня освободить для меня крайнюю, верхнюю шконку, спокойно заявив, что пришел старший по возрасту.

Освободили. Стали выспрашивать, какая статья, сколько лет «светит», откуда. Всё рассказал честно. Потом, сидя долгие месяцы, убедился — ничего скрывать не надо. Все равно всё станет известно. В тюрьме очень хорошо налажена система связи.

А взрослый дядя оказался летчиком, полковником. Звали Юрой. Он в СИЗО сидел уже долго. После выхода в отставку жил в Самаре, занимался поставками нефтепродуктов. В Чебоксарах его «взяли» будто бы за то, что в багажнике его автомобиля обнаружили около двух килограммов героина.

То, что я с ним сошелся, — удача. В тюрьме много чего муторного, нечеловеческого. А здесь у меня даже собственная шконка появилась, на которой я мог спать ночью. Днем спал кто-то другой. Менялись из-за тесноты.

Тут же были и унитаз, и раковина, и стол с лавкой, намертво вмурованные в пол. На окне была двойная толстая решетка «решка». Сидели со мной за наркотики, за воровство, за фальшивомонетничество (Игорь, студент из Йошкар-Олы, подделывал дензнаки).

Кормили плохо. Все время рыбный суп (его никто не ел, выливали, вылавливали картошку, очищали от костей рыбку, смешивали с постным маслом, луком, солью — был салат). И каша (редко горох, капуста), в которой иногда плавали остатки то ли ушей, то ли хвостов каких-то животных. Правда, если договориться по знакомству с «баландёрами» (заключенными, работающими в «хозбанде», обслуживающей тюрьму), то можно зачерпнуть и со дна огромной кастрюли. А там бывало мясо.

Конечно же, сразу отвели в санчасть. У меня из-за того, что сильно понервничал, подскочило давление. Думали положить в тюремную больницу. Я отказался. Взяли кровь. СПИДа и сифилиса не оказалось. Просветили рентгеном. Чахотки не было тоже.

Тогда в санчасти я дал маху: единственный раз «попал в непонятное». Уходя, попросил наполнить литровое ведерко из-под майонеза сметаной. Ребята, провожая из камеры в санчасть, всучили мне эту банку с ручками, сказали, что у медиков обязательно есть фляга со сметаной, а каждому вновь прибывшему сметана положена.

Конвоиры и женщина-врач странно на меня посмотрели. Кто-то из них сказал, что сметана будет в следующий раз, сейчас нет. В камере, когда я сообщил об этом, долго смеялись. Выяснилось, что это один из самых безобидных видов тюремных «приколов».

«Прописку» я не проходил, с Юрой-полковником мы сошлись быстро, держались вместе. Но звали меня не Игорем, а «Юрьевичем» (Юрич).

Через пару дней я проверил несколько сочинений сидельцев. И письма, и жалобы, и ходатайства. Сочинения были малограмотные. Поправил, подсказал, как написать лучше. Это очень понравилось. Ко мне стали обращаться за советами. Положение моё упрочилось.

Мыться нас водили в баню еженедельно, под конвоем. В такие дни на этажах и во дворе выставляли охранников с ротвейлерами. В бане я успевал за 20–30 минут и помыться, и постираться.

Всё это потом вывешивалось сушиться в камере. Веревки там запрещены, но из синтетических мочалок ловко делают прочную бечевку. Такая тюремная веревочка называется «конь».

Тюрьма наша — одна из самых старых в России. Камера 17 — помещение мрачное. Своды давят, наваливаются. По «коням» развешаны тряпки — влажные, сухие, всякие. Запах. Ни с чем не сравнимый, пропитывающий до костей тяжкий дух. Кажется, его можно нарезать, как несвежий студень. Какое-то время он исходит от тебя даже после выхода на волю.

В тюрьме самое страшное — теснота, замкнутое пространство, безделье. Человек всегда на виду, даже во время отправления естественных физиологических функций. И очень хочется одиночества. Почему-то беспрерывно орет радио.

Когда люди за столом (а садиться есть принято всем вместе, если не умещаются, значит, посменно), то в туалет («на дальняк») ходить нельзя. Ошибёшься (если невмоготу — не предупредишь) — побьют. Тоже верно. Туалет со столом тут же, рядом. Ведь неприятно.

Обязательно мыть руки после туалета. Не помоешь — тут же последует наказание. И это верно. Никакой грязной посуды. Поел — вымой за собой. Последний — убери со стола. Отдельная история с татарами и таджиками. Они не садились за стол, если на нем было сало.

Чего было вдоволь, так это хлеба. В нем не было недостатка, так как пекарня в ИЗ 21/1 своя.

В тусклом свете камеры постоянно стоял табачный дым. Я в жизни никогда не курил. Не курил и Юра-полковник. Остальные же смолили беспрерывно, я весь этим дымом прокоптился. От табачного «смога» буквально выворачивало, но грех было жаловаться. У меня была своя шконка, до меня никто не «докапывался», погоняло у меня было приличное, и я ни разу за все месяцы пребывания в тюрьме не мыл полы в камере.

Всё делала молодежь. Её проходило через тюрьму много. Быстро отправлялись молодые парни на небольшие, как правило, сроки на поселение в Соликамск. Большой удачей считалось угодить на поселение в Алатырь. Кто на краже в магазине попался по второму-третьему разу, кто на драке, кто на сотовом телефоне. Условный срок есть, прокололся — езжай на поселение. Вот эти зеленые пацанята всё и драили.

Честно говоря, это было хоть какое-то занятие. И брались за дело с энтузиазмом. Кроссворды разгадывать надоедало. Надоедали домино и нарды. А книг из заключенных никто не читал.

Кто-то развлекался тем, что беспрерывно стирал свои вещи, грел в чифир-баке воду, мылся над унитазом, завесившись временно простыней. Перед судом мыться в камере — обязательно. Сами себя стригли. Изготавливали из коробков и сигаретных пачек какие-то хитрые пепельницы. Делали «мульки», герметически запаивали, через «кабуры» (пробитые в стенах дыры) переправляли «малявы» по другим камерам — переписка.

Упорно оттачивали черенки алюминиевых ложек. Служили они вместо ножей. Особым спросом пользовались «марочки» — куски белых простыней, на которых шариковыми ручками вырисовывали различные сюжеты. Но любимые изображения — розы, парусники, купола церковные. Были в тюрьме приличные умельцы. «Марочки» они делали на заказ — к праздникам (Новому году, Восьмому марта). Взамен получали сигареты, чай.

Чифирь в 17-й камере пили ежедневно. До красноты заваренный густой обжигающий напиток, под леденец, карамельку, в алюминиевой кружке, передавали по кругу, понемногу схлебывая. Ритуал. Я чифирь не пил. Меня от него тошнит.

Дворики для прогулок маленькие — чуть больше камер. Глухие стены, а вместо потолка глухая сетка. По второму этажу, над сеткой, проходит галерея. На ней — охрана. Переговариваться с соседними двориками запрещено. Но все равно заключенные перекликаются — в основном поздороваться, узнать о самочувствии. Переговоры сильно оживляются, если рядом «выгуливают» женщин.

Прогулка длится 1 час. Помещенных в карцер выводят погулять всего на полчаса, в отдельный крохотный закуток (двор № 6) площадью метра три. Некоторые в заключении падают духом. В состоянии депрессии (особенно если речь идет об «обиженных», о тех, кого загоняют под шконки) люди могут сутками не вставать, не мыться, не ходить на прогулки.

Впрочем, в тюрьме боятся появления вшей, паразитов. Если от такого «загрустившего» арестанта начинает вонять, то его пинками заставляют встать, постираться, помыться. С нищими, убогими делятся одеждой. Лохмотья выкидывают (мусор из камер выносится ежедневно).

Зимой, в мороз почти никто не ходит на улицу. Просто лежат. Иногда я оказывался на прогулке совсем один. Это огромное удовольствие. Все время, пока сидел, на прогулке старался хоть как-то бегать трусцой по периметру. За час удавалось наматывать (в режиме белки в колесе) километра четыре. На воле моя ежедневная норма — 10 км. Так что без физических нагрузок, хоть в таком, усеченном виде, пришлось бы туго.

Над третьим двориком висел большой прожектор. В его стекле отражалась Волга и лес за ней. Если заключенные попадали в этот двор, то подолгу рассматривали отражение. Всем очень хотелось на волю.

Мне через два месяца заключения очень хотелось в заснеженный сосновый лес. Погулять. И чтоб непременно выпить грамм сто пятьдесят водки, закусив огурчиком и вареной картошкой.

Несмотря на слухи, с наркотиками и алкоголем в ИЗ 21/1 очень строго. Сколько сидел — ни разу не видел и не слышал (а в тюрьме ничего не утаишь), чтобы кто-то сумел кайфануть или выпить. Может, оттого, что при мне в тюрьме появился новый начальник — Киселев.

Строгие шмоны. Иногда по нескольку раз в неделю. Всё перевернут, прощупают, просветят каждого заключенного, поставленного в коридоре лицом к стене (руки за спину) металлодетектором. Начали устанавливать в коридорах видеокамеры наблюдения, прокладывать совершенно новую сигнализацию.

Пару раз пытались мы делать брагу (сухари, сахар или карамельки — в пластиковую бутылку). Ее находили и выливали. Хитрые таджики, сидевшие за героин, умудрялись прятать и потреблять специфическое вещество (насвай). Но как и где они его прятали — раскрывать не буду. Из остальных заключенных, оттого, что это зелье было уж очень специфическим, его не потреблял никто. Один раз пытались курить — вонь стояла невероятная.

Помню, как Саид — рослый таджик моего возраста (это было уже в 29-й камере), получивший всего пять лет общего режима за то, что выдал сотрудникам ФСБ 3 кг героина, сильно мучился, болел, когда закончились у него запасы этого вещества. Сколько он не предпринимал потом усилий, чтобы вновь получить его в камеру, ничего не вышло.

Саид — «погоняло». Звали его иначе. Он не курил, был набожен (таджики все набожными становятся в тюрьме), очень чистоплотен. Почти всегда ходил гулять. Мы иногда долго беседовали с ним. Он жалел о распаде Советского Союза. Во времена СССР Саид работал бригадиром в большом колхозе, выращивавшем хлопок. Тогда была работа, деньги, награды, в хозяйство поступала техника, все было засеяно.

Кланы, за редким исключением, по словам Саида, жили дружно. Дети спокойно учились, а детей было много в каждой семье. И был смысл жить. Что творится в Таджикистане сейчас, я даже пересказывать не буду. Отдельную книгу нужно писать.

Чего не мог Саид, так это вместе со всеми есть, если на столе было сало. А в тюрьме сало, чеснок, лук — продукты необходимые.

В пластиковом ведре при помощи кипятильника варили супы из полуфабрикатов. Сразу на всю камеру. Большой популярностью пользовалась лапша быстрого приготовления. Всё это доставлялось с передачами от родных, близких, знакомых.

Содержимое передач тут же выкладывалось на стол. В камере утаить какой-то кусок, припрятать — немыслимо. Всё общее и поровну — закон. Даже различные «обиженные» и «опущенные» (а они садиться со всеми вместе за стол не могут, едят после всех) голодными не оставались. Тем более, что тюремной каши дают много, не жалеют.

В камере 17 главный повар был Юра-полковник. В 28-й камере — Саид. Готовили они вкусно. Буквально из «топора» могли сварить суп. Саид с большой теплотой вспоминал годы службы в армии. Служил он в Забайкалье и все два года был поваром.

В камере после прогулки я ежедневно обливался холодной водой на дальняке, предварительно налив ее из крана в пластиковые бутылки. В кране была только холодная вода. Главное в камере — устать за день. Поначалу, пока мне не передали книги, я подробнейшим образом изучил УПК и УК РФ с комментариями. Делал выписки, закладки.

Потом читал Гегеля, Фихте, Шеллинга, Фейербаха, Шопенгауэра, Ницше, Дидро и, по случаю, Проханова («Крейсерова соната»). Был и Маркс.

Если меня не возили на суды, то чтение продолжалось с подъема до 12 часов ночи. К этому времени я настолько уставал, что, заткнув уши затычками, которые получил с передачей от брата, накрывшись с головой подушкой, засыпал. Вокруг стоял табачный дым, шум. Те, кто не имел своего места и спал днем, рассаживались играть в покер. Как-то умудрялись в него играть при помощи домино. А уж сухой стук кубиков в нардах до сих пор стоит в моей голове.

После водворения меня в тюрьму я понял, что сопротивляться нужно с удвоенной энергией и в первую очередь попытаться отменить решение об изменении меры пресечения.

На воле люди тоже не бездействовали. А. В. Имендаев уже 23 октября 2004 года отправил запрос прокурору Чувашии о моем незаконном водворении под стражу, а также подготовил от моего имени апелляционную жалобу на решение Малюткина. В срочном порядке он писал: «УПК РФ (ст. 238 ч. 1, ч. 3) без вариантов предписывает суду приостановить производство по уголовному делу в случае принятия Конституционным судом РФ к рассмотрению жалобы о соответствии закону, принятого в уголовном деле, Конституции РФ.

Мировой судья в нарушение ст. 238 ч. 1, ч. 3 не приостановил производство по уголовному делу. Апелляционную жалобу в нарушение ст. 359 УПК РФ вернул Молякову, а самому Молякову необоснованно и незаконно изменил меру пресечения на заключение под стражу».

Немедленно обратился с апелляционной жалобой на действия Малюткина и В. А. Ильин. 26 октября 2004 года судья Калининского районного суда г. Чебоксары С. П. Щетников в судебном заседании эту жалобу рассмотрел.

Накануне этого суда Ильин был у меня в тюрьме. Сообщил, что разговаривал с Щетниковым. Тот рассмотрел материалы дела, заявил, что оно абсурдно, и обещал решение Малюткина отменить.

Меня привезли в суд в наручниках. Спустили в подвальное помещение суда. Там предусмотрены специальные боксы для заключенных. В них дожидаешься вызова наверх, либо отправки в тюрьму в автозаке после судебных заседаний.

Ожидание порой длится часами. Стены в этих мрачных подвальных помещениях исписаны характеристиками на различных судей.

Больше всех доставалось судьям Андреевой и Борисовой. Каких только сочных эпитетов они не удостаивались!

И я впервые просидел там долгие часы. Задержки во многом вызывались большим количеством людей, приходивших на мои процессы. 26 октября их было очень много. Когда меня вели наверх, то судебные приставы проталкивались сквозь строй людей, стоявших на лестницах, на этаже. Всех желающих вместить в зал суда не удалось.

Впоследствии меня подвозили со специального входа в большой зал заседаний. Его приходилось открывать, так как количество сочувствующих исчислялось сотнями, и для поддержания порядка приходилось стягивать дополнительные силы милиции и судебных приставов.

После моего заключения под стражу в городе прошли пикеты. Мощно выступили горожане в мою поддержку на митинге 7 ноября (после митинга люди отправились прямо к тюрьме, устроили пикет возле нее), в начале декабря. Самая мощная манифестация случилась 21 января 2005 года, когда наряду с требованием отменить 122-й закон о «монетизации льгот» прозвучал призыв «Свободу Молякову!» Митингующие в тот день перекрыли центральную улицу г. Чебоксары — пр. Ленина.

Появились сообщения о моем аресте в Интернете. Пошли публикации в «Известиях», «Завтра», «Советской России», «Правде», «Чебоксарской правде», «Московском комсомольце».

Освещали эту ситуацию и на телевидении. «RenTV» подготовило специальный репортаж по моему делу, а радиостанция «Свобода» возвращалась к нему периодически.

Уже 26 октября 2004 года от председателя ЦК КПРФ Геннадия Андреевича Зюганова в адрес Генерального прокурора Российской Федерации В. В. Устинова был направлен запрос, в котором лидер партии настаивал на незаконности помещения меня в тюрьму и на ярко выраженной политической, заказной сути уголовного преследования в отношении меня.

От Зюганова, от ЦК я чувствовал огромную поддержку. В тюрьму от него приходили поздравительные телеграммы и на Новый, 2005, год, и на день рождения (оно у меня 29 января).

Я получал десятки писем и телеграмм со всей страны. Были и продуктовые передачи от разных людей. Помню, большую передачу сделал Николай Евгеньевич Сухов, руководитель ОАО «Волжанка»: сало, лук, чеснок, квашеная капуста, соленые огурцы, вареный картофель. Мы потом всё это ели недели две, делали винегреты.

Не забывал меня Александр Викторович Константинов, наш коммунист, депутат Государственного Совета Чувашской Республики. От него шли в тюрьму периодически продовольственные передачи, помогал он и моей семье, оставшейся в сложном положении.

Всех, кто переживал за меня, буквально болел душой, морально и материально поддерживал, не перечислить. Всем им огромное спасибо.

Меня в наручниках ввели в зал, поместили в клетку, внутри которой расположена скамья для подсудимых, сняли наручники. Когда мне предоставили слово, я сказал, что мировым судьей судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары 18 октября 2004 г. было вынесено постановление, которым в отношении меня был объявлен розыск, изменена мера пресечения на заключение под стражу. До вынесения судьей данного постановления я неоднократно присутствовал в зале суда на заседаниях. Предупредил судью Малюткина, что я на один день — 13 октября 2004 года — выезжаю в Москву, в Верховный суд РФ. А вот противоположная сторона — Федоров и его представители — в суд не являлись трижды.

14 октября 2004 года я приехал обратно в г. Чебоксары, и у мирового судьи не было оснований объявлять меня в розыск.

18 октября 2004 года, после обеда, я явился к мировому судье и сдал ему апелляционную жалобу. Он видел меня не только в суде. Он практически каждый день меня видит, так как мы живем в одном подъезде. Видел он меня и 18 октября, и 19 октября.

К тому же я долгие годы был депутатом Государственного Совета Чувашской Республики, возглавляю Чебоксарский городской комитет КПРФ. Бегать от Федорова я не намерен. Всегда на виду. Меня всегда можно найти. Попробуй я скрыться — вой поднялся бы до небес! Трус! Сбежал! Такого подарка я не сделаю.

Если бы я хотел скрыться, разве сидел бы спокойно в горкоме в тот день, когда меня арестовала милиция.

В апелляционной жалобе я просил суд приостановить производство по делу. Мировой судья не вправе выносить какое-либо решение в противоречие с позицией Конституционного суда РФ. Дело должно быть приостановлено до вынесения решения Конституционным судом.

Мера, избранная в отношении меня, ничем не обоснована. Я привлекаюсь к уголовной ответственности по преступлению средней тяжести. В соответствии с ч. 4 ст. 247 УПК РФ я имею право требовать рассмотрения моего уголовного дела в мое отсутствие. Я неоднократно заявлял мировому судье, что мне нечего сообщить по данному делу, что я к нему непричастен и поэтому в деле участия принимать не желаю. Возбудила прокуратура уголовное дело — пусть рассматривает без меня. Я заявлял мировому судье ходатайство о рассмотрении уголовного дела в мое отсутствие. Судья его незаконно отклонил.

Кроме того, в постановлении неправильно указано, что я холостой. Я женат, имею двоих детей, в нарушение ч. 11 ст. 108 судья не предупредил незамедлительно близких родственников о месте содержания меня под стражей.

В суде эти слова подтвердила моя жена Ирина, которая выступала в качестве свидетеля. Конечно же, подтвердил их и Ильин, просил меру пресечения изменить на подписку о невыезде.

Юркин, гособвинитель, был против. Повторил доводы Малюткина.

Щетников в удовлетворении жалобы мне отказал. Вид при вынесении решения он имел очень неуверенный. Все присутствующие заметили, как чуть-чуть дрожали у него руки, когда он зачитывал свой «вердикт».

Раздались дружные возгласы возмущения. Под крики, проклятья в наручниках меня вновь отвели в подвал. Сидел там долго, и отчаяние впервые навалилось на меня. Я увидел «перспективу», открывшуюся передо мной. Радости она не доставила.

Но в камере воспрял духом. Вечером у меня был готов текст кассационной жалобы на решение Щетникова. На следующий день она была направлена в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда Чувашской Республики. От коллегии я требовал отменить решения и Малюткина, и Щетникова в силу следующих обстоятельств: «…Полагаю, что оба решения незаконны… Судья Малюткин посчитал, что мною была нарушена статья 102 (п.п. 1, 2) УПК РФ. Он также пришел к выводу, что я могу скрыться от суда.

Этого не могло быть, так как помимо научной деятельности (в настоящее время работаю над докторской диссертацией), возглавляю Чебоксарскую городскую организацию КПРФ, ежедневно контактирую с десятками людей, четырежды избирался депутатом Госсовета ЧР, баллотировался в депутаты Государственной Думы Российской Федерации. В ходе выборов за меня голосовали десятки тысяч избирателей.

4 октября 2004 года я выступал на митинге, на котором присутствовали сотни людей…

П. 1 ст. 102 УПК РФ я не нарушал, поскольку с того момента, как нахожусь под подпиской о невыезде, покидал Чебоксары только один раз — 13 октября 2004 года — для участия в заседании Коллегии по гражданским делам Верховного суда РФ.

В ходе судебного заседания я зачитал телеграмму-вызов в ВС РФ в зале суда, судья Малюткин лично убедился в подлинности документа, что зафиксировано в протоколе судебного заседания. С его стороны никаких возражений не последовало.

Я просил суд не назначать на 13 октября и утро 14 октября заседания, поскольку просто физически не смог бы успеть на них. Но именно на утро 14 октября Малюткин судебное заседание назначил. Я не был об этом извещен.

14 октября в суде присутствовал мой адвокат — В. А. Ильин, а вот ни «потерпевшего» Н. Федорова, ни его представителя, адвоката Шарапова, в суде не было. Это зафиксировано протоколами судебных заседаний.

Абсурдно утверждать, что я уклонялся от явки в суд или намеревался скрыться в «подполье», если я требовал доставить в суд (из-за отсутствия адвоката Шарапова) самого заявителя Н. Федорова.

Я (а также мой представитель) трижды являлся по вызовам судьи Малюткина, но из-за отсутствия противоположной стороны лишался права на законное и быстрое рассмотрение уголовного дела в суде. Никаких мер к гражданину, проявляющему неуважение к суду, мировой судья не принял.

Потерпевший и его представитель не предъявили оправдательных документов, объясняющих их неоднократное отсутствие в суде. 19 октября 2004 года по этому поводу мной была направлена апелляционная жалоба в Калининский районный суд, в которой я просил прекратить рассмотрение уголовного дела по п. 2 ч. 1 ст. 24 УПК РФ. До сих пор жалоба не рассмотрена.

В постановлениях и Малюткина, и Щетникова указывается, что я будто бы не являлся в суд 21 июня 2004 года. Извещение Малюткина я получил, немедленно отреагировал на него направлением в районный суд жалобы, в которой указал, что в конце следствия прокурором Толстовым были нарушены п.п. 2, 4 ст. 222, а также положение УПК РФ о том, что обвинительное заключение должно быть вручено под роспись обвиняемому в конце следственного процесса прокурором (следователем), проводившим следствие.

Был также нарушен судом п. 2 ст. 233 УПК РФ, гласящий, что рассмотрение уголовного дела в судебном заседании не может быть начато ранее 7 суток со дня вручения обвиняемому копии обвинительного заключения или обвинительного акта.

Функции следствия и суда законодательством строго разделены. Суд не может брать на себя функции следствия и вручать обвиняемому обвинительное заключение.

Эти доводы с 21 июня 2004 года рассматривались в районном и Верховном судах ЧР. В итоге всё вернули мировому судье, переложив на него ответственность за принятие решения. В это время я был в городе, никуда не скрывался. Указывал судье Малюткину в многочисленных заявлениях на эти нарушения, просил принять единственно верное решение — отправить дело обратно в прокуратуру исполнения процессуальных норм.

Заявитель Федоров утверждает, что я совершил «преступление» в Московском районе г. Чебоксары. Следствие почему-то велось Ленинской районной прокуратурой, а дело было передано для рассмотрения в Калининский районный суд г. Чебоксары. Это нарушение важнейшего принципа подсудности. «Калининский» судья Малюткин — не мой судья.

С 21 июня по 29 сентября от судьи Малюткина я не получал никаких извещений, вызовов. 29 сентября 2004 года ко мне домой приехали три судебных пристава. Я без сопротивления прибыл в помещение судебного участка.

Судья Малюткин заявил, что вынужден был по инициативе гособвинителя Юркина вынести постановление о моем приводе. Без меня он будто бы не может выяснить мою позицию по делу. Я изложил её в письменном виде (имеется в деле).

Я отказался принимать от судьи обвинительное заключение, заявив, что он — судья, а не прокурор и должен заниматься своим делом. От следователя Толстова никаких повесток о необходимости явиться к нему для ознакомления с обвинительным заключением я не получал. В Калининском районном суде г. Чебоксары не должны были принимать дело к производству без врученного обвинительного заключения.

В ходе следствия были поданы заявления от свидетелей, которые утверждают, что это они на самом деле написали статью, в которой Н. Федоров усмотрел клевету. Я автором статьи не являюсь и увидел текст уже после выборов.

После незаконного привода, который в тот же день был также опротестован в Калининском райсуде, я являлся в суд постоянно, но судебные заседания игнорировались противоположной стороной.

Я должен был быть в суде по повестке, которую я получил еще до 13 октября, до «тайно» назначенного судебного заседания, которое было специально устроено, чтобы обвинить меня в нарушении режима.

В постановлениях указывается, что меня не было в городе 18 октября 2004 года. Это неправда. В тот же день, в 11.50 утра, я был у мирового судьи, о чем свидетельствует штамп канцелярии этого суда на апелляционной жалобе с требованием о приостановлении производства по п. 3 ст. 238 УПК РФ.

16 августа 2004 года Конституционный суд РФ уведомил меня о получении моей жалобы на нарушение конституционных прав и свобод, в которой я прошу Конституционный суд РФ проверить на соответствие Конституции п. 4 ст. 222 УПК РФ. В соответствии с п. 3 ст. 238 УПК РФ дело должно было быть приостановлено.

У судьи Малюткина я был и 19 октября 2004 года. Он ничего не сообщил мне о своем постановлении об изменении меры пресечения. Этим он нарушил п. 4, п. 5, п. 12 ст. 108 УПК РФ. Я не присутствовал при вынесении постановления об изменении меры пресечения, не объявлялся в международный розыск, мои родственники о том, что я арестован, уведомлены не были. В судебном протоколе заседания под председательством судьи Щетникова искажены показания моей жены.

Федеральный судья Щетников отказался заслушать моих свидетелей А. В. Имендаева и В. Д. Солдатова. Допросил только жену. Судья Малюткин в своем постановлении об изменении меры пресечения указал, что я холост, чем нарушил ст. 99 УПК РФ. Помимо жены у меня есть еще и двое детей. С судьей Малюткиным мы проживаем в одном подъезде, и он прекрасно об этом знает».

В. А. Ильин тоже подал дополнительную кассационную жалобу. Подтвердив мои доводы, он добавил: «Более того, в ходе судебного заседания в суде первой инстанции был заявлен отвод мировому судье судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары Малюткину А. В. на том основании, что постановлением Государственного Совета Чувашской Республики от 12 июля 2001 года № 697 «О назначении мировых судей» в соответствии со ст. 80 Конституции Чувашской Республики, ст. ст. 7, 8 закона Чувашской Республики от 3 марта 2000 года «О мировых судьях в Чувашской Республике» (с изменениями от 3 мая 2001 г.) полномочия мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары Малюткина А. В., назначенного мировым судьей на трехлетний срок полномочий, в данный момент истекли.

Таким образом, рассмотрение данного уголовного дела судьей, полномочия которого истекли, является грубейшим нарушением уголовно-процессуального права — ст. 8 УПК РФ и ст. 47 Конституции РФ, что в силу ст. ст. 379, 381 УПК РФ также является основанием для отмены судебного решения.

На основании вышеизложенного, в соответствии со ст. 8, 10, 47, 228, 237, 375, 378, 379, 381 УПК РФ, постановлением Государственного Совета Чувашской Республики от 12 июля 2001 года № 697 «О назначении мировых судей», ст. ст. 7, 8 Закона ЧР от 3 марта 2000 года № 2 «О мировых судьях в Чувашской Республике», ст. 80 Конституции ЧР, ст. 47 Конституции РФ, прошу Судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда ЧР постановление мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары Малюткина А. В. от 18.10.04 г. об изменении меры пресечения с подписки о невыезде на содержание под стражей и постановление федерального судьи Калининского районного суда г. Чебоксары Щетникова С. П. от 26.10.04 г. об оставлении моей апелляционной жалобы без удовлетворения, отменить, производство по делу приостановить до получения ответа Конституционного суда РФ, И. Ю. Молякова из-под стражи освободить».

Малюткин же, упрятав меня в тюрьму, уже 25 октября 2004 года возобновил производство по уголовному делу ввиду того, что «розыск» был успешным и меня удалось «выловить». Рассмотрение было назначено на 1 ноября 2004 года.

В тот же день он вынес несколько постановлений о возврате мне апелляционных жалоб от 18, 19 и 22 октября без рассмотрения.

Все это я узнал в камере вечером 26 октября. Понял, что противник пытается ускорить процесс, одним «махом» решить дело. Нужно было сорвать их намерения.

Подумав, решил идти на голодовку в знак протеста против беззакония. Объявил о голодовке начальнику тюрьмы в заявлении на следующий день. К вечеру меня перевели в карцер.

Всего карцеров на первом этаже четыре. И прямо рядом с моей первой камерой — 17-й. Номера 18, 19, 20, 21. В карцере было холодно. В маленьком помещении деревянные нары, которые днем пристегиваются к стене замком. Малюсенький столик и скамеечка у стены под окном, вделанные намертво в пол. Напротив нар, висящих на двух цепях, лампочка за сеткой. Свет горит круглосуточно. Потолок высоко, под потолком зарешеченное окно. Из него сильно дуло. Зато не было табачного дыма.

Еду приносили три раза в день. Я отказывался. Водили к начальнику ИЗ 21/1 Киселёву. Он говорил, что голодовка бессмысленна, что если уж власть «взялась» за меня, то дело доведет до конца, а у него есть право после семи суток голодовки применить ко мне принудительное кормление.

Поддерживал себя тем, что утром, днем и вечером выпивал по литру кипятка. Им и согревался. Охранники скрупулезно фиксировали, сколько раз я отказался от еды. Естественно, я был лишен свиданий.

Спасался чтением. С одной стороны, в 21-й камере, сидела спидовая Света. От нее было больше всего неприятностей. Она была шебутная, все время вопила в окно, с кем-то бесконечно переговаривалась, требовала от охранников принести ей кипятку, лупила при этом то ли кружкой, то ли миской в толстенную стальную дверь.

Голос у нее был прокуренный, сиплый.

С другой стороны, в 19-м карцере, сидела какая-то тихая Лена. Её направляли в Козловку, в женскую колонию. Почему она сидела в карцере — неведомо. Но голос у нее был приятный, грудной, спокойный. Она односложно отвечала Свете на её резкие, сиплые выкрики (так она задавала вопросы).

Вот они через мой карцер и переговаривались, пытаясь и меня вызвать на разговор. Но я молчал, и они отвязались.

В 18-м сидел молчаливый мужчина. Он будто бы сексуально домогался (или изнасиловал — уже не помню) малолетних детей. Так же, как и я, за все время он не перекинулся ни одним словом с соседями.

На пятые сутки голодовки меня все-таки повезли в суд. Пошатывало. Голова слегка кружилась. Был вечер 1-го ноября. Основной судебный процесс был закрытым, народ в зал не пускали.

Были Малюткин-младший, Юркин-младший, Шарапов, Коток, В. А. Ильин и я в клетке. Тут же Виктор сунул мне сквозь прутья какие-то листы. Это оказался текст статьи «Сладкая сказка о Федоровых» с собственноручными исправлениями, вставками, вычеркиваниями Евгения Павловича Мешалкина.

Как только заседание началось, я отказался отвечать на какие-либо вопросы. Выразил протест против этого судилища. Заявил о голодовке. Без пищи уже пять дней, плохо себя чувствую.

И тут поднялся Виктор Алексеевич. Он заявил, что у него имеется неопровержимое доказательство того, что автор статьи — не Моляков. Он представил на обозрение суда подлинник мешалкинского текста и просил копию этого текста приобщить к материалам уголовного дела.

Кроме того, он ходатайствовал о вызове в суд авторов статьи, проведении почерковедческой экспертизы для подтверждения, что рука — Евгения Павловича, а также о возвращении Малюткиным в прокуратуру текста обвинительного заключения, так как в основе его лежит утверждение, что автор статьи — Моляков.

Последовало легкое замешательство. У Юркина лицо вытянулось, он стал чем-то похож на грустную лошадь. Вскочил, как ошпаренный, Шарапов, стал сбивчиво, быстро говорить. Мол, мы и не утверждали, что Моляков — автор. Мы только доказываем, что он — распространитель.

Тогда Ильин процитировал обвинительное заключение, где авторство приписывается мне.

Шарапов и Коток потребовали перерыва. Разрешение было получено. Адвокаты стали нервно между собой перешептываться. Шептались долго. Юркин будто окаменел, а Шарапов с Котоком принялись что-то набрасывать от руки на листе бумаги.

Наконец Шарапов встал и заявил, что ходатайствует перед судом о назначении в отношении меня судебно-психиатрической экспертизы. У представителей Федорова появились сомнения в моей психической полноценности оттого, что я объявил голодовку. У меня плохо с логикой — я не могу понять, что меня обвиняют не в авторстве статьи, а в ее распространении. Моляков, по мнению Шарапова, «мизантроп», он во всем видит только темную, нехорошую сторону. Из творчества Молякова видно, что у него преобладает только отрицательная оценка явлений и событий в республике. Защитник Федорова говорил, что жизнь становится все лучше и лучше. Больше на улицах легковых автомобилей. Много открылось магазинов, кафе, ресторанов.

Такой подход к жизни, как у Молякова, вещал адвокат, лишает смысла существование человека на земле.

Моляков в течение небольшого периода, не отбыв наказание за первое преступление, совершает аналогичное. К тому же от его действий страдают непосредственно его родные и близкие. А разве нормальный человек такое допустит?

Юркин-младший, услышав адвокатские доводы, предложение о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы поддержал безоговорочно. При этом он также подтвердил слова Шарапова, что никто не обвиняет меня в авторстве статьи — только в распространении. Ильин ему еще ответил, что пусть он тогда отзовет обвинительное заключение, где черным по белому зафиксировано — статья написана Моляковым.

Адвокат Коток, естественно, полностью поддержал хлипкие доводы Шарапова.

Думал над ходатайством Шарапова Малюткин недолго. Уже на следующее утро меня вновь повезли в суд.

На вошедшего в зал Малюткина-младшего жалко было смотреть. Он прятал глаза, краснел. Быстро прочел текст постановления, в котором признал все доводы Шарапова верными. Дал санкцию на помещение меня в психушку. Он был так смущен, что вместо слова «мизантроп» все время использовал слово «филантроп». Так я и остался в тексте его постановления «филантропом».

Потом он пулей вылетел из зала. Взбудораженный произошедшим, я еще успел крикнуть ему вслед из клетки: «Да, ребята, вы совсем разошлись!»

Так же молча и быстро выскользнули из зала заседания Юркин-младший, Коток и Шарапов.

Очутившись вновь в карцере, поразмыслив, я понял, что вариант с психушкой возник у противоположной стороны не спонтанно. Они были готовы к его применению, но не ожидали, что перейти к нему придется столь быстро. К этому были давние предпосылки.

Предположение о том, что я — ненормальный, в косвенной форме Николай Васильевич Федоров высказывал уже давно. Перед выборами на должность президента Чувашии на второй срок был очередной период дружбы Федорова и Куракова. Тогда Лев Пантелеймонович выступал не в роли соперника Николая Васильевича, а в качестве кандидата на должность вице-президента при нем.

21 октября 1997 года Кураков и Федоров давали совместную пресс-конференцию, которая транслировалась по радио и телевидению. Запись эта до сих пор у меня хранится. Федоров сказал тогда: «…Не до судебных процессов. Звонит один генерал, причем федеральный, и говорит: «Николай Васильевич, мои аналитики говорят, — примерно такой между нами разговор, — что это шизофреник написал это письмо». А письмо на бланке Госсовета, подписывает его председатель комитета… Или шизофреник, или депутат. Это просто так, это не о депутатах, а о том, кто где чем занимается…

Или шизофреник, или депутат… Наши говорят, может быть, бланк украли и это написали, а там написано: председатель комитета Моляков. Я тоже в студенческое время психиатрию изучал, такого рода логика — это логика у людей, у которых параноидальные синдромы, я не говорю сейчас о Молякове, а о содержании, логике письма. Кто изучал судебную психиатрию, тот наверное знает явные признаки маниакальных, параноидальных синдромов…

Вот это та деятельность, которой занимаются, Лев Пантелеймонович, в комитетах по бюджету Госсовета и так далее. Переводят деньги: бумага, почта, это надо проверять, причем это каждую неделю, это каждую неделю. Я просто на это не обращаю внимания. Ну что, судиться, что ли? (Вряд ли по этому поводу Федоров стал бы со мной судиться — я тогда выяснял, есть ли у него дом в Германии, а если есть, то на какие деньги приобретен, на кого и как оформлен — И.М.)

…Ну да ладно, это мои личные дела. Если бы, конечно, направили всю эту энергию на полезное для экономики Чувашии, вместо этого… я не знаю, как это назвать, можно было бы не так, как мы сегодня обеспечиваем республику, можно было бы в полтора раза увеличить… А вместо этого такая переписка идет, такие обвинения…»

На той пресс-конференции Федоров много говорил о психиатрии. Анфиса Пашкова (ныне главный редактор местного издания газеты «Жизнь», а тогда корреспондент парламентской газеты «Республика» — И.М.) спросила: «Можно тоже мою боль, Николай Васильевич? Я постоянно не вылезаю из Мыслеца, у меня там братишка, у меня там племянник, у меня там родственники есть. Николай Васильевич, скажите, пожалуйста, сколько раз мы к вам обращались: Госсовет, партия зеленых, кто только не обращался, помогите нам, пожалуйста, с Мыслецом. Что говорят ваши министры, сколько у нас будет гнить Мыслец? Даты назовите, пожалуйста, сколько еще будем терпеть?»

Федоров ответил: «Как только представят материалы объективные для того, чтобы можно было… Если есть факты, когда действительно можно зацепиться, что кто-то не делает из того, что должен делать, дайте мне эти материалы. Есть у нас независимые прокуроры… Есть у нас независимые прокуроры? Есть. Вся полнота власти. Есть независимый суд. Помогите мне, дайте эти материалы. Не подозрения политизированные, либо персонифицированные, дайте материалы… Человека более заинтересованного решить эти проблемы, чем президент, больше, наверное, нет. Я сам там несколько раз был. И всё, что сегодня можно предпринять, я предпринимаю.

Дело в том, что я сам родился на «Химпроме». Для меня эта проблема знакома. Там, где «Химпром» сегодня стоит — это место моего рождения. В четырехлетнем возрасте нас оттуда выгнали, взяли и выгнали. Такая хорошая власть тогда была. Тогда не спрашивали: хочешь — не хочешь. Там управления не было, Госсовета не было, только обком партии, и все, больше ничего.

Когда выгнали, мы прожили в шести километрах от «Химпрома». Все мои три сестры, брат, мать, отец живут и жили в Новочебоксарске. Две сестры работали на «Химпроме». Я сам прожил там 20 или 25 лет. И тоже требую, как стал президентом, дайте что-нибудь, чтобы я мог доказать, пойти к Ельцину, к Черномырдину, дайте материалы, подтверждающие, что мы все оттуда, с «Химпрома». Нет таких материалов. Дайте мне эти материалы, с которыми можно было бы открыто… Думаете, перетрусят что ли?

И то же самое по Мыслецу. Я всех подключил: Совет Европы, экономическую комиссию, Яблокова. Это честнейшие люди. Яблоков… Все материалы ему передал, в экономическую комиссию Совета Европы передал. Но такого заключения, которое бы позволило что-то требовать, кричать, не дают.

Мне непонятно другое. Здесь, конечно, психическое состояние, психологическое, когда друг друга нагнетают постоянно. Проблемы есть. Как же проблем нет, если там была авария? И качество воды тоже плохое. По времени затягивается. Я доказываю: виновник — Горьковское управление железной дороги. В прокуратуре истцу не дают ответственности должной по виновнику — Горьковскому управлению железной дороги. Что, они тоже выступают против жителей Мыслеца?

Так что, если бы тут кто-то мог взять, умное, эффективное сделать, я бы с удовольствием поблагодарил бы. Не просто шуметь. Шуметь я могу сам. Я больше прожил и шумел много. И причем не в таких аудиториях, когда стоишь один, а там не вы сидите, а полторы-две тысячи вооруженных бандитов, когда я на Северном Кавказе был. И чтобы эта толпа не пошла в соседний район громить, по 2–3 часа стоять одному и разговаривать с ними приходилось, когда голос срывался. Итог был — они не пошли туда.

Поэтому нужны аргументы, эффективные, доказанные материалы, а не журналистская болтовня. Хотя психическое состояние людей, я с ними встречался, конечно же, проблема. Им очень нужны психотерапевты.

…Объективная проблема. Не в одном месте, так в другом месте будет. Никак не можем найти подходящую воду, оборудование, которое стоит сотни миллионов рублей, занимаемся постоянно, но неудовлетворительно. Конечно, я тоже не удовлетворен решением проблем Мыслеца. Но никакого чуда не будет. И переселения не будет, пока материалов для этого нет.

У нас любовь с Анфисой Пашковой! Вы почувствовали? Она правильно сказала: «Платоническая любовь, к сожалению».

Конечно, президент Чувашии прав, говоря о психотерапевтической помощи населению. Ведь среди этого населения есть мыслители, любящие порассуждать о важнейшей роли теплых туалетов в прогрессивном развитии отдельных народов. Как тут не помочь?

Голодовку я держал девять дней. После прекращения меня перевели из камеры 17 в камеру 28, на второй этаж. Она была попросторнее, рассчитана на десять шконок, но теснота там была та же самая. Впрочем, не всегда. Бывали периоды, когда многих сокамерников почти одновременно после приговоров отправляли в колонии и несколько дней было посвободнее. Но затем камера вновь «забивалась».

Через 3–4 месяца сидения в замкнутом пространстве люди мечтают поскорее уехать в лагерь. Теснота, скученность давят на человека во время следствия. Сначала человек упорствует, отстаивает свою позицию. Но проходит месяц за месяцем, и воля слабеет. Иногда люди признают то, что им крайне невыгодно или вообще не имело места. Лишь бы скорее закончилось следствие, суд, а там и зона. «Раньше сядешь — раньше выйдешь». По этому пути я идти был не намерен.

В 28-й камере был телевизор, который хорошо принимал всего три канала: «Культуру», «RenTV», «СТС», а также был видеомагнитофон. Товарищи мои имели еще одно дополнительное развлечение — они все время настраивали антенну, просовывая ее на палке сквозь толстые решетки на окне. Антенну все время сдувало ветром.

Помимо тесноты, табачного дыма, для меня добавилось еще одно испытание — беспрерывные шоу и телесериалы. Особенно мерзкими, возмутительно дебильными были нагиевские «Окна» и «Дом-2» Ксюши Собчак. Читаешь, например, Хайдеггера «Из диалога о языке», а в уши тебе назойливо лезет весь этот тупой, вульгарный трёп из «ящика».

Это так мучительно, что трудно передать.

В 28-й камере меня сразу же распознал мой бывший студент, слушавший мои лекции в университете еще в 90-м году. Его пытались посадить за торговлю поддельной водкой. Следователи мучились с ним долгие месяцы, но ничего доказать так и не смогли. Парень оказался умный, в итоге его выпустили под подписку о невыезде перед самым новым 2005-м годом.

Там же я познакомился с Саидом, а также еще с одним человеком, моим ровесником, которого судили за сбыт героина. Впрочем, он и сам страдал наркозависимостью. Видел, как его, оставшегося без опиатов, жестоко «ломало». Мучился он тяжело, но страдания переносил стойко. Корёжило его недели две.

Потом он долго болел, простудившись (часть стекла в окне была разбита, приходилось дыру все время затыкать тряпками, которые при «шмонах» всегда выкидывали охранники). В камере бывало временами очень холодно.

Мы с этим человеком нашли общий язык, учили молодых уму-разуму. Он все время возмущался, что молодые рэкетиры из Канаша (в зиму 2004–2005 годов канашских «заехало» в наше скорбное заведение довольно много), грабители, торговцы наркотиками ничего не читают, полностью отупели от телевизионных шоу и сериалов.

Под нашим воздействием парни от кроссвордов перешли к чтению собственно газет. Часто просили меня рассказать что-нибудь из истории или из философии. Двое даже начали читать «Новый завет».

С огромной надеждой ждали амнистию к 60-летию Победы. Ходили самые невероятные слухи. В ожидании обнадеживающих известий жадно смотрели выпуски новостей на «RenTV». В итоге пристрастились к новостям, бурно обсуждали цунами в юго-восточной Азии и «оранжевую» революцию на Украине. В общем, передачи Ольги Романовой и Марианны Максимовской ждали с нетерпением.

Кстати, сокамерники видели репортаж о моем аресте, который подготовил в «Обзоре местности» А. Б. Белов. Видели сюжет обо мне и в новостной программе по «RenTV». Никаких «проблем» у меня не возникало.

Я вновь изучал дела моих «товарищей» по несчастью. Когда я внимательно ознакомился с делом Саида и дал ему несколько советов, то он отблагодарил меня — в одну из суббот к нам с воли доставили эмалированное ведро отличного таджикского плова. «Это за помощь тебе», — сказал Саид. Плов дружно ели всей камерой два дня. К тому же он подарил мне большое махровое полотенце. Да и остальные за помощь были благодарны.

Когда я «заехал» в 28-ю камеру, то познакомился с Мишей Кульковым, фактическим хозяином Чебоксарского завода железобетонных конструкций № 9. Сидел с начала июля.

В соседней камере томился хозяин строительной фирмы «Клинкер» Петрушов, который был наставником и старшим товарищем Миши. В строительном бизнесе они были компаньонами. Предприятия у них хотели отнять, причем чиновники очень высокого ранга. Завели уголовные дела. На Кулькова хотели «повесить» аж 9 статей, и все очень серьезные.

Миша никак не хотел уступать контрольный пакет акций ЖБК-9. Вот и сидел. История у него с Петрушовым интересная, Ходорковский отдыхает. Писать о ней можно отдельную книгу. Пока могу сказать только одно: не исключено, что заместитель прокурора Чувашской Республики Алмаз Хусаинов в срочном порядке бел переведен из нашей республики в одну из северных областей в связи с этим делом.

Отдельное исследование можно написать об Андрее Белове, финансисте небольшой коммерческой структуры. Андрея и его дело неплохо знают директор ЗЭиМа Станислав Иосифович Ляпунов, Наталья Юрьевна Партасова и ее муж, работавший в бытность ее председателем Кабинета Министров Чувашии начальником республиканского топсбыта, и бывший министр, бывший преподаватель ЧГУ Владимир Геннадьевич Ковалев. Придет время, и эта работа будет написана.

Уже после перевода на второй этаж я несколько раз сталкивался в коридоре с подельником полковника Кириллова Наймушиным. Он как-то раз даже успел мне зло шепнуть, что рыл я ему яму, да сам в нее угодил. «Так и надо тебе», — бросил торговец «джипами».

А с самим Кирилловым пару раз ездил на суд в одном автозаке. Заметил, что наручников на него конвойные не надевали.

1 ноября 2004 года бюро Чувашского рескома КПРФ приняло постановление «О ситуации в связи с заключением под стражу первого секретаря Чебоксарского горкома КПРФ Молякова И. Ю.». В постановлении было записано: «1. Решительно осудить незаконное уголовное преследование Молякова И. Ю.

2. Секретарю рескома Ильину В. А. принять меры по юридическому обеспечению защиты Молякова И. Ю. и других коммунистов, подвергшихся преследованию властных структур.

3. Горкомам и райкомам КПРФ осуждение фактов преследования коммунистов включить в резолюции митингов, проводящихся 7 ноября».

Стоит отметить, что все пункты постановления были неукоснительно выполнены.

Через Ильина сумел передать на волю свое обращение к товарищам и друзьям, которое было напечатано и зачитано на многочисленных собраниях. В обращении говорилось: «Я благодарю всех за поддержку — моральную, материальную и юридическую. Особенно трогательно отношение ко мне людей, которых я раньше даже не знал. Они пишут мне письма, приносят передачи. Весточки от вас с «воли» в тюрьму очень важны.

Благодарю за оперативно организованные акции: сбор подписей, пикеты и митинги. Это не только поддержка, но и реальная политическая работа.

Я в курсе того, что горком, реском и даже ЦК партии делают все возможное, а с адвокатом В. Ильиным мы не сидим сложа руки. Находясь в заключении, считаю себя обязанным по возможности бороться, вести работу. Президент Федоров с командой, видимо, серьезно «озабочен» моей судьбой. Мои последние публикации по конкретным фактам разложения и упадка ныне правящей команды достигли цели, реально напугали эту публику. Ну, действительно, не из-за того же, что я где-то когда-то якобы «обидел» родственников президента, сижу нынче под стражей. Всё верно: разжиревшая за последние 10 лет за счет народа камарилья, возомнившая себя «солью земли», просто так, без борьбы, власть не отдаст. И мой арест — свидетельство того, что именно компартия есть наиболее дееспособная, а следовательно, опасная для новых «хозяев жизни» сила.

Читаю здесь беспрерывно (в основном литературу, нужную для докторской диссертации), штудирую уголовное и уголовно-процессуальное законодательство.

Во время моих голодовок напряженная работа очень помогала, отвлекала от мыслей о еде. Переживал, как пройдет демонстрация 7 ноября. Впервые за последние 12 лет я не шел вместе с вами в праздничной колонне: ничего, еще пройдем с вами вместе — и не раз!

Знаю, что сейчас идет всероссийское партийное собрание, подготовка к референдуму, у вас куча дел. Считайте, что, находясь в тюрьме, я тоже принимаю активное участие в делах организации. Настроение у меня самое боевое, дух мой не сломлен. Огромные силы придает мне ваша поддержка.

Сила — в правде! Вместе — победим!»

На решение Малюткина поместить меня в психиатрическую больницу и отклонение моего ходатайства не делать этого я немедленно подал апелляционную жалобу.

29 ноября 2004 года на постановление мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары Малюткина А. В. от 18.11.2004 года о назначении судебно-психиатрической экспертизы в отношении меня подал жалобу и В. А. Ильин.

К жалобе уж были приложены документы, свидетельствующие, что я не сумасшедший. Это и характеристика на меня, утвержденная пленумом Чебоксарского ГК КПРФ 22 ноября 2004 года. И личное поручительство 30 человек. Свидетельство об успешном окончании средней музыкальной школы по классу фортепиано. Школьный аттестат, подтверждающий, что среднюю школу я закончил с золотой медалью. Университетский диплом. Диплом кандидата философских наук. Справка из Госсовета, подтверждающая, что я четырежды избирался депутатом. Ксерокопия военного билета офицера запаса, паспорта, водительских прав.

После решения Малюткина подвергнуть меня экспертизе большую работу провел мой средний брат Олег. Он поднял все документы, свидетельствующие о моих достижениях, которые когда-либо были: грамоты, похвальные листы, благодарственные письма, публикации.

Олег связался с моими бывшими школьными учителями, преподавателями в университете, друзьями. Все они не побоялись, приняли участие в моем деле, дали очень положительные отзывы.

Хорошую характеристику дал мой давний старший друг, преподаватель ЧГУ Леонид Юрьевич Браславский. Он выступил в мою поддержку в ходе судебного разбирательства.

Материалы были собрано ради того, чтобы «сломать» намерение федоровской стороны и судьи Малюткина упрятать меня в психиатрическую клинику. Люди переживали за меня и за то, что там могли со мной сделать. Такое участие не забудется никогда.

Почти месяц пришлось ждать разбирательства по жалобе. Судья Калининского районного суда Л. А. Андреева 6 декабря 2004 года жалобы наши отклонила. Будто бы и на мой случай распространяется действие гл. 43 УПК РФ, где говорится, что постановления, вынесенные в ходе судебного разбирательства, об удовлетворении или отклонении ходатайств участников судебного разбирательства не подлежат обжалованию.

На этом этапе «подключился» и председатель Верховного суда Чувашской Республики Петр Фадеевич Юркин.

На мое обращение он официально ответил то же самое, что и Андреева.

А между тем, 25 ноября 2004 года Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Чувашской Республики в составе председательствующего Варсонофьева В. В., судей Яковлева В. В. и Лермонтовой М. Ф. оставила в силе решение Малюткина и Щетникова изменить в отношении меня меру пресечения с подписки о невыезде на взятие под стражу. Так я остался сидеть в тюрьме и дальше.

Хорошо помню заседание 25 ноября 2004 года. Оно было открытым, так как закрытыми были заседания, непосредственно касавшиеся рассмотрения моего уголовного дела. А взятие под стражу, помещение в психбольницу — всё это рассматривалось публично.

Народу собралось очень много. Пришлось открывать большой зал суда, который тут же был забит «до отказа». Когда меня ввели в клетку, люди встали, долго аплодировали. В первом ряду, поближе к клетке, сидел мой младший брат Миша. Он, узнав о моем деле, нашел время, прервал занятия в Академии Художеств и примчался из Ленинграда навестить меня. Свидание со мной ему не разрешили, так как лимит мой на свидания уже был исчерпан. Я был очень растроган присутствием Миши.

В зале присутствовали и другие мои родственники. Заметил сестру моего покойного отца — Людмилу Ивановну, тетю Люсю.

Когда коллегия постановила оставить меня в тюрьме, то зал взорвался от негодования. Возмущенные люди ринулись к столу на возвышении, за которым сидели судьи. Они тут же были блокированы отрядом судебных приставов и милицией. Завязалось нешуточное противостояние. Под прикрытием вооруженных дубинками блюстителей порядка судей вывели из зала не через главный вход, а через боковую дверь.

Особенно досталось адвокату Шарапову. Ему рассказали, кто он таков на самом деле и почему вынужден прикрывать Федорова. Информация была объективной. Услышав, что говорят ему в лицо люди, адвокат побледнел, с него мигом слетело обычное высокомерное выражение. Выходить ему приходилось также под прикрытием.

На отказ Андреевой и Юркина-старшего 16 декабря 2004 года В. А. Ильин подал кассационную жалобу в Коллегию по уголовным делам Верховного суда Чувашской Республики: «Считаю постановление федерального судьи Калининского районного суда г. Чебоксары Андреевой Л. А. от 6.12.04 г. незаконным, необоснованным и подлежащим отмене по следующим основаниям:

1. Помещение моего подзащитного в стационар для проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы нарушает его конституционное право, закрепленное в ст. 27 Конституции РФ на свободу передвижения, выбор места жительства и пребывания, что в силу ст. ст. 379, 380 УПК РФ является основанием для отмены обжалуемого постановления.

2. Так, при принятии мировым судьей Малюткиным А. В. решения о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы нарушено действующее федеральное законодательство, регулирующее основание и порядок производства этой экспертизы, что в силу ст. ст. 379, 380 УПК РФ является основанием для отмены обжалуемого постановления.

3. Этим судьей поверхностно изучена личность моего подзащитного при решении вопроса о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы, что в силу ст. ст. 379, 380 УПК РФ является основанием для отмены обжалуемого постановления.

4. Лишение гражданина возможности прибегнуть к судебной защите для отстаивания своих прав и свобод противоречит конституционному принципу охраны достоинства личности (ст. 21 Конституции Российской Федерации), их которого вытекает, что личность в ее взаимоотношениях с государством рассматривается как равноправный субъект, который может защищать свои права всеми не запрещенными законом способами и спорить с государством в лице любых его органов. Данная правовая защита выражена Конституционным судом Российской Федерации в постановлении от 3 мая 1995 года по делу о проверке конституционности статей 220.1 и 220.2 УПК РСФСР.

5. Кроме того, возможность обжалования назначения стационарной судебно-психиатрической экспертизы прямо предусмотрена постановлением Конституционного суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П «По делу о проверке конституционности отдельных положений статей 331 и 464 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами ряда граждан».

На основании вышеизложенного, в соответствии со ст. ст. 375, 378, 379, 380 УПК РФ; ст. ст. 21, 27, 46 Конституции РФ, постановлением Конституционного суда РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П, прошу постановление федерального судьи Калининского районного суда г. Чебоксары Андреевой Л. А. от 06.12.04 г. об отказе в принятии к производству моей апелляционной жалобы на постановление мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары от 18.11.04 г. отменить».

На этот раз к нашим доводам прислушались. Коллегия никак не могла обойти постановление КС РФ от 2 июля 1998 г. № 20-П. а в нем говорится, что положение УПК РСФСР, исключающее возможность кассационной проверки законности и обоснованности судебного решения, влекущего назначение стационарной судебно-психиатрической экспертизы, ограничивает права граждан на судебную защиту, может повлечь нарушение других конституционных прав граждан, включая право на свободу и личную неприкосновенность и право на доступ к правосудию, противоречит ч. 1 ст. 21, ч. 1 ст. 22, ч. 2 ст. 45 и ч. 1 и 2 ст. 46 Конституции Российской Федерации, потому признано не соответствующим Конституции Российской Федерации.

13 января 2005 г. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Чувашской Республики в составе председательствующего Илларионова В. В., судей Яковлева В. В. и Лермонтовой М. Ф. определила постановление судьи Калининского районного суда г. Чебоксары Чувашской Республики от 6 декабря 2004 года об отказе в принятии к производству апелляционных жалоб подсудимого Молякова И. Ю. и адвоката Ильина В. А. отменить и дело направить в тот же суд на новое апелляционное рассмотрение.

До сих пор не могу понять, как Илларионов, Яковлева и Лермонтова пошли против воли Юркина-старшего и фактически отменили не только решение Андреевой, но и председателя ВС ЧР. Может, уже тогда было известно, что Юркин в скором времени все-таки уйдет на пенсию. Он действительно в скором времени был сменен на своем посту Порфирьевым.

В тот же день, 13 января, через решетку клетки у меня состоялся странный разговор с Виктором Алексеевичем Ильиным. Он сообщил мне, что будто бы В. С. Шурчанов в поезде Чебоксары — Москва каким-то образом встретился с президентом Чувашии.

И тот будто бы сказал, что если Моляков публично, через газеты, извинится перед ним, то он свой иск отзовет.

Ильин поинтересовался, приемлемо ли это для меня. Я попросил его передать всем «заинтересованным лицам», что никогда на это не пойду, и попросил больше с подобными просьбами ко мне не обращаться. Виктор Алексеевич сказал, что иного ответа от меня услышать не ожидал, обещал мой ответ передать «переговорщикам».

Дело попало к судье О. В. Жукову. 24 января 2005 года он постановил назначить открытое судебное заседание по нашим с Ильиным апелляционным жалобам на 2 февраля 2005 г.

К суду я готовился тщательно. Проштудировал законы РФ «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» и т. д. изучил положения и инструкции, изданные не только в Российской Федерации, но еще и в СССР.

15 января 2005 года моя жена заключила договор на оказание юридической помощи с Василием Петровичем Глуховым.

Василий Петрович, уроженец Порецкого района Чувашии, в свое время возглавлял Управление уголовного розыска МВД Чувашской Республики. Опытный сыщик, хорошо известный в Чувашии и за ее пределами.

Он же создавал в начале 90-х годов налоговую полицию в Чувашии. В этой должности был независим, принципиален. Это не понравилось федоровской команде. Снимали его с должности, применяя мощное психологическое и административное давление. Уезжать из республики, подобно многим другим «не пришедшимся ко двору», Василий Петрович не стал.

Я с ним познакомился через Александра Борисовича Белова, который одно время издавал газету «Поединок», интересовался всем, что было связано с деятельностью правоохранительных органов. Потом мы подружились, и я узнал от Василия Петровича много интересного. Он страстный любитель книг, много читает. Убежденный русский патриот, и оттого основу его библиотеки, помимо юридической литературы, составляют публицистика, исторические, социологические, философские труды.

Сам Василий Петрович — человек крепкого сложения. Умен, как правило, активен и по-доброму расположен к людям. Высокий лоб над внимательными глазами, которые быстро проникают в человеческую суть, помогают быстро и точно оценить человека.

После ухода из налоговой полиции Глухову пришлось резко изменить свою жизнь, фактически всё начать сначала. Он занялся адвокатской практикой. Образование позволяло: за плечами не только ЧГУ, КГУ, но и Академия МВД СССР.

Договор был заключен для проформы. Никаких денег с меня Василий Петрович не брал. На первом свидании сказал: «Не мог тебе не помочь». Хорошо, что в республике еще остались такие люди, не всех взяли «под ноготь».

С поддержкой Глухова я чувствовал себя увереннее. Его помощь очень пригодилась на процессе у Жукова 2 февраля 2005 года.

В начале заседания мой средний брат Олег ходатайствовал о назначении его моим общественным защитником. Жуков удовлетворил это ходатайство! Впервые за все время многомесячных разбирательств мое ходатайство было удовлетворено! Я почувствовал, что на этом процессе мне может повезти.

Команда подобралась мощная — я (в клетку меня на этот раз не посадили), Ильин, Глухов, брат Олег, зал, забитый до отказа сочувствующими мне людьми. А напротив — Шарапов да Коток, как-то зажатые в угол, лепечущие что-то про мою психическую неуравновешенность.

В один день не уложились. Ильин, брат Олег долго перечисляли мои многочисленные награды, поощрения, положительные характеристики и отзывы. Честно говоря, слушать все это было приятно. О многих поощрениях и грамотах я и забыл уже, а тут вспомнил. Подумалось: а парень-то я ничего!

Жена говорила, что я не дебоширю, не пью, никогда не имел приводов в милицию за драки, в вытрезвитель. И соседи по подъезду (исключая Малюткина) характеризовали меня как человека спокойного, выдержанного.

В своем выступлении я остановился на формальных нарушениях и нарушениях процессуальных. Ст. 195 УПК РФ (ч. 1 п. 4) гласит, что при назначении судебной экспертизы должны быть представлены материалы, передаваемые в распоряжение эксперта. Никаких материалов представлено не было. ФЗ «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации» (гл. 3 ст. 19) указывает, что орган или лицо, назначившие судебную экспертизу, представляют объекты исследований и материалы дела, необходимые для проведения исследований и дачи заключения эксперта.

ФЗ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» (ст. 23, раздел 4, ч. 4) указывает, что психиатрическое освидетельствование лица может быть проведено без его согласия или без согласия его законного представителя в случаях, когда по имеющимся данным обследуемый совершает действия, дающие основания предполагать наличие у него тяжелого психического расстройства, которое обуславливает:

а) его непосредственную опасность для себя или окружающих;

б) его беспомощность, т. е. неспособность самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности;

в) существенный вред его здоровью вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи.

В случаях, предусмотренных пунктом «а» части четвертой и частью пятой статьи 23-й закона о психиатрической помощи, решение о психиатрическом освидетельствовании лица без его согласия или без согласия его законного представителя принимается врачом-психиатром самостоятельно.

В случаях, предусмотренных пунктами «б» и «в» части 4-й статьи 23-й упомянутого закона, решение о психиатрическом освидетельствовании лица без его согласия или без согласия его законного представителя принимается врачом-психиатром с санкции судьи.

Основанием же для госпитализации в психиатрический стационар является наличие у лица психического расстройства и решение врача-психиатра о проведении обследования или лечения в стационарных условиях, либо постановление судьи (ст. 28).

Лицо, страдающее психическим расстройством, может быть госпитализировано в психиатрический стационар без его согласия или без согласия его законного представителя до постановления судьи, если его обследование или лечение возможны только в стационарных условиях, а психическое расстройство является тяжелым и обуславливает:

а) его непосредственную опасность для себя или окружающих;

б) его беспомощность, т. е. неспособность самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности;

в) существенный вред его здоровью вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи (ст. 29).

Вопрос о госпитализации в психиатрический стационар в недобровольном порядке по основаниям, предусмотренным ст. 29 закона о психиатрической помощи, решается в суде по месту нахождения психиатрического учреждения. Норма эта была грубо нарушена, ведь Малюткин работает в Калининском районе г. Чебоксары, а единственная в городе психбольница расположена в Московском районе.

Принимая решение, судья одновременно дает санкцию на пребывание лица в психиатрическом стационаре на срок, необходимый для рассмотрения заявления в суде. Но Малюткин в постановлении срока не установил, и им от адвокатов Шарапова и Котока не было получено никаких реальных доказательств того, что я могу страдать психическим заболеванием.

Затронул в выступлении и «Положение об амбулаторной судебно-психиатрической экспертной комиссии». Сделал это не случайно, так как адвокат Шарапов просил (а гособвинитель Юркин не возражал) провести простую судебно-медицинскую (психиатрическую) экспертизу. Они не ходатайствовали о проведении стационарной психиатрической экспертизы. Но судья Малюткин проявил инициативу, назначив мне именно «стационар» (т. е. ту же тюрьму), проигнорировав такую форму как амбулаторная экспертиза.

В этом я усмотрел предвзятость судьи, что являлось поводом к отмене его постановления. Ведь амбулаторная экспертиза вполне могла проводиться в медицинских учреждениях, следственных изоляторах, в суде (в помещении, где проходит судебное разбирательство), в кабинете следователя или лица, проводящего дознание.

Проводится амбулаторная экспертиза для определения психического состояния истцов, ответчиков, лиц, в отношении которых решается вопрос об их дееспособности, а также граждан для выяснения, могли ли они понимать значение своих действий.

Здесь я усматривал нарушение требований УПК РФ, в частности, ст. 9 «Уважение чести и достоинства личности». Ведь была попытка признать здорового человека душевнобольным. Ст. 10 УПК РФ «Неприкосновенность личности» также была нарушена — из-за совместных усилий судьи, прокурора и федоровских адвокатов упрятать меня в психушку рассмотрение моего дела (а следовательно, содержание в СИЗО) растянулось на лишних два месяца. Ст. 15 УПК РФ гласит о состязательности сторон. Какая уж тут состязательность! Ни одного моего ходатайства судья не удовлетворил. А вот ходатайство федоровских адвокатов было удовлетворено сразу же.

В пункте 7-м «Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР», которую никто не отменял, хотя и действует она с 1970 года, говорится, что орган, назначивший судебно-психиатрическую экспертизу, обязан представить экспертам материалы уголовного или гражданского дела, относящиеся к предмету экспертизы, а также дополнительные сведения об испытуемом, в том числе подлинники истории болезни.

О какой истории болезни могла идти речь в моем случае? А ведь в методических указаниях по составлению заключения судебно-психиатрической экспертизы эти необходимые сведения перечислены: данные о формировании личности, патологической наследственности, перенесенных заболеваниях, пребывании в психиатрической больнице. «…Необходимо всегда указывать, откуда анамнестические данные почерпнуты, т. е. со слов ли испытуемого или его родственников или из материалов дела, а также из справок, выписок из истории болезни лечебных учреждений, больниц и т. п.»

В «Положении об организации деятельности врача судебно-психиатрического эксперта» (утвержденного приказом Министерства здравоохранения Российской Федерации от 14 августа 2002 года № 262) в части 2-й говорится, что при производстве судебно-психиатрической экспертизы врач, судебно-психиатрический эксперт, обязан провести полное исследование предоставленных ему материалов.

При проведении судебно-психиатрической экспертизы врач, судебно-психиатрический эксперт, имеет право отказаться от ее производства из-за недостаточности объектов и материалов для дачи заключения (ч. 3 п. 3.1 «Положения»).

Естественно, что никаких материалов, кроме голословных утверждений котоков-шараповых у Малюткина не имелось.

Судья не мог не знать о существовании положений главы 5-й «Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР». А она предусматривает возможность проведения судебно-психиатрической экспертизы в суде и у следователя. Пункт 25-й гласит: «Судебно-психиатрическая экспертиза в судебном заседании может производиться психиатром-экспертом единолично или комиссией из нескольких врачей-психиатров органов здравоохранения, вызываемых судом. После ознакомления с обстоятельствами дела и личностью испытуемого в процессе судебного следствия эксперт дает заключение в письменном виде, оглашает его в судебном заседании и дает разъяснения по вопросам, заданным в связи с его заключением. Экспертное заключение дается в отношении обвиняемых лиц, выступающих в процессе в качестве истцов, ответчиков, свидетелей, потерпевших, а также лиц, относительно которых решается вопрос об их дееспособности.

Эту меру судья Малюткин не применил потому же, что не была применена амбулаторная форма исследования. А ведь в своем постановлении о применении именно стационарной экспертизы он должен был разъяснить, почему он отказался от амбулаторной формы и от исследования в суде.

Что касается процессуальных нарушений, то судья Малюткин нарушил требование ст. 195 УПК РФ, а именно не выполнил процессуальную форму назначения экспертизы. Фактические данные, свидетельствующие о возможности выявления обстоятельств, подлежащих доказыванию по делу с помощью специальных познаний, следователь, дознаватель, прокурор, суд указывают в постановлении о назначении судебной экспертизы.

Судья обязан был составить постановление о назначении судебной экспертизы с указанием времени и места ее производства, подготовить для исследования материалы и образцы для сравнительного изучения; отобрать и предоставить в распоряжение экспертов материалы дела, необходимые для проведения исследования, заявить о своем присутствии или неприсутствии при производстве судебной экспертизы.

В описательно-мотивировочной части постановления о проведении экспертизы должно было быть описание исходных данных и особенностей объектов, подлежащих исследованию, которые могут иметь значение для обосновывания выводов экспертов. Описание не было сделано.

А ведь согласно 195-й статье неполнота материалов, представленных эксперту, создает неустранимое сомнение в правильности его выводов. Сам эксперт не имеет права самостоятельно собирать материалы, необходимые для производства экспертизы.

Выходит, Малюткин составил не постановление суда, а сомнительную бумагу, поскольку в ней нет никаких сведений, материалов, пригодных для рассмотрения экспертами.

Появление на свет этого «документа» привело к тому, что под видом осуществления правосудия у меня было украдено два месяца жизни. А может быть, и три, если меня поместят в психиатрический стационар.

Согласно ст. 198 УПК РФ при вынесении постановления судьей мне должны были быть разъяснены мои права. Этого не было сделано.

Ст. 199 УПК РФ гласит, что в случае поручения производства судебной экспертизы соответствующему экспертному учреждению его руководству направляется не только постановление, но и материалы, необходимые для исследования и дачи заключения. Но направлять было нечего.

Из ст. 203 УПК РФ вытекает, что необходимость в стационарном наблюдении должна быть мотивирована в описательной части постановления, а в резолютивной части указывается, в какое именно учреждение лицо направляется для обследования. Даже этого Малюткин-младший впопыхах не указал. А ведь в соответствии с той же статьей УПК при отсутствии конкретных оснований для помещения обвиняемого в медицинский или психиатрический стационар назначение соответствующей судебной экспертизы в стационарных условиях не допускается.

Ст. 204 УПК РФ: в заключении эксперта указываются объекты исследований и материалы, представленные для производства судебной экспертизы.

Эксперту не на что было ссылаться. Мои противники ничего не предоставили.

В соответствии со ст. 283 УПК РФ перед передачей экспертам определения или постановления суда, в котором сформулированы вопросы, председательствующий выясняет, какое время может потребоваться для ответов на эти вопросы. В зависимости от этого и с учетом объема и сложности экспертизы суд может объявить перерыв, назначив дату и час продолжения судебного заседания.

И это требование мировой судья проигнорировал. Он вообще очень торопился обслужить высокопоставленных клиентов. И даже нарушил ст. 34 Федерального закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании». Там сказано, что заявление о госпитализации лица в психиатрический стационар в недобровольном порядке судья рассматривает в течение пяти дней с момента его принятия в помещении суда либо в психиатрическом учреждении».

Какие там пять дней! Уже на следующее утро у Малюткина-младшего всё было готово!

Ст. 283 УПК РФ определяет, что в случае назначения судебной экспертизы председательствующий предлагает сторонам представить в письменном виде вопросы эксперту. Поставленные вопросы должны быть оглашены и по ним заслушаны мнения участкников судебного разбирательства. Рассмотрев указанные вопросы, суд своим определением или постановлением отклоняет те из них, которые не относятся к уголовному делу или компетенции эксперта, формулирует иные вопросы.

Никакого анализа вопросов, поставленных Шараповым, не было. Судья их автоматически воспроизвел. Были полностью проигнорированы доводы мои и Ильина.

Мировой судья незаконно не рассматривает ходатайство В. А. Ильина о постановке перед экспертами дополнительных вопросов с нашей стороны. Он избегает встреч с моим адвокатом, тем самым нарушая ст. 283 УПК РФ; ст. 15 «Состязательность сторон», ст. 16 «Обеспечение подозреваемому и обвиняемому права на защиту», ст. 49 «Защитник», а также нормы УПК в отношении ходатайств (раздел V, гл. 15 полностью).

О торопливости судьи свидетельствует то, что он забыл в течение 24 часов после вынесения постановления о помещении меня в психбольницу известить об этом кого-либо из членов моей семьи или родственников (Федеральный закон «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», ст. 29).

Он приостановил на время проведения экспертизы судебное разбирательство. Приостановление недопустимо из-за тяжелого психического заболевания подсудимого. Это должно быть подтверждено медиками (ст. 253 УПК РФ).

До приостановления дела Малюткин должен был поручить провести экспертизу либо амбулаторно, либо в ходе судебного заседания. (Моего сокамерника, бывшего студента, по решению суда вывозили в психбольницу на амбулаторное исследование и признали нормальным человеком. Никаких стационаров «сходу» никто не назначал. Так было и с несколькими другими моими «товарищами по тюрьме».)

Видимо, Малюткин пожелал показать себя перед начальством с «хорошей стороны».

Были уже судьи, проявившие «рвение» по прошлому уголовному разбирательству. Судья Евстафьев. «Постаралась» тогда и судья Калининского суда Андреева, утверждавшая в апелляционной инстанции евстафьевский вердикт.

Уже в этом деле она отказалась рассматривать апелляционную жалобу на постановление о помещении меня в психбольницу.

Петр Фадеевич Юркин, председатель ВС ЧР, признал её решение правильным.

Предполагаю, неслучайно его сын выступает в качестве государственного обвинителя от прокуратуры в моем процессе. Как это было и в прошлый раз.

Мне, конечно, льстит, что вокруг меня сформировалась организованная правовая группировка «проверенных в деле» юристов. Это прокуроры Григорьев, Толстов и Юркин-младший. Это судьи Евстафьев, Малюткин, Андреева. Милиционеры Антонов и Яковлев. Организаторы группировки правоведы Федоров и Юркин-старший.

Всё сказанное свидетельствует, что в моем «деле» нарушаются ст. ст. 57, 61 УПК РФ. Судья должен руководствоваться не только законом, но и внутренними убеждениями, а самое главное — совестью.

Какая уж тут совесть, если в наших судах и с самим законом не все в порядке. Решение судьи Андреевой было отменено судом кассационной инстанции. Она проигнорировала постановление Конституционного суда РФ от 2 июля 1998 года.

Следуя логике Конституционного суда, пересмотр промежуточных судебных решений (о применении меры пресечения — взятие под стражу; о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы), вынесенных в ходе судебного разбирательства, возможен.

Конституционный суд пришел к выводу, что фактическую основу для судебной проверки составляют материалы, подтверждающие только законность и обоснованность указанной меры пресечения, но никак не виновность лица. Виновность в совершении преступления, как таковая, не подлежит исследованию.

К этой категории судебных решений отнесено определение о назначении стационарной СПЭ, также, как правило, влекущее избрание меры пресечения в виде содержания под стражей.

Стационарное исследование подсудимого медиками — мера принудительного характера. Её проведение способно существенно увеличить сроки лишения свободы лица, которое в итоге может оказаться невиновным. Всего этого судья Андреева не учла.

Малюткин, вынося свое постановление, не выполнил, требования гл. 51 УПК РФ «Производство о применении принудительных мер медицинского характера». Ст. 443, содержащаяся в этой главе, определяет, что основанием применения принудительных мер медицинского характера является общественная опасность лица. Она определяется с учетом наличия у данного лица такого психического расстройства, которое делает его опасным для него самого или других лиц, либо допускает причинение им иного существенного вреда.

Применение принудительных мер медицинского характера возможно только при условии доказанность в ходе судебного разбирательства совершения данным лицом опасного деяния, предусмотренного уголовным законом.

Кроме того должно быть установлено, что лицо является невменяемым, либо после совершения преступления у него наступило психическое расстройство. А также что лицо в силу характера содеянного и своего психического состояния продолжает оставаться опасным для самого себя и окружающих.

По уголовным делам в отношении лиц, указанных в части 1 ст. 443, обязательно производство предварительного следствия. При этом должны быть установлены обстоятельства, которые касаются совершенного деяния. Выяснению подлежат также обстоятельства, связанные с наличием у лица психических расстройств в прошлом, характером психического расстройства во время совершения деяния и во время производства по делу (п. 4 ч. 2 ст. 434 УПК РФ).

Ст. 435 УПК РФ «Помещение в психиатрический стационар» устанавливает, что при установлении факта психического заболевания у лица, к которому в качестве меры пресечения применено содержание под стражей, по ходатайству прокурора суд, в порядке, установленном ст. 108 УПК РФ, принимает решение о переводе данного лица в психиатрический стационар.

Здесь та же мысль — в стационар из СИЗО можно помещать только после установления факта психического заболевания.

В пункте 4-м ст. 436 УПК РФ, пусть и не напрямую, но указывается перечень материалов, которые должны были быть найдены, востребованы, изучены перед тем, как решать вопрос о помещении в стационар.

Затея с экспертизой нацелена на одно — затянуть как можно дольше реальное рассмотрение дела в суде. Как говорится, «с больной головы на здоровую». Ведь именно меня федоровская сторона пытается обвинить в сознательном затягивании процесса. Именно в этом видит она признаки моего душевного нездоровья.

Доводы адвоката Шарапова о моем нездоровье смехотворны. На основании этих доводов, воспроизведенных мировым судьей, меня собираются «запихать» в место еще более мрачное, чем тюрьма, — лечебницу для душевнобольных.

Чего боится гражданин Федоров и его команда? Они боятся встречного иска о ложном доносе в случае проигрыша. Возможно, они просто не знают, что со мной делать.

Не истина волнует моих преследователей. Они стремятся максимально унизить меня, сломать, ославить не только как уголовника, но и как душевнобольного, ненормального человека. Они надеются, что таким образом заставят меня замолчать, отказаться от борьбы против пороков режима, установленного Федоровым и его окружением.

Не право здесь главенствует, но чувство низкой мести. Мести за правду. Зря стараются господа и их прихлебатели.

Особенно возмутительны доводы федоровских адвокатов о мрачности моих публикаций и книг. Во-первых, они их не читали, а во-вторых, в них изложены мои взгляды, а информация носит научный характер, если речь идет о моих исследовательских материалах.

Мировой судья своим постановлением грубо нарушает ст. 10 п. 1 Закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании». А там сказано, что диагноз психического расстройства ставится в соответствии с общепринятыми международными стандартами и не может основываться только на несогласии гражданина с принятыми в обществе моральными, культурными, политическими или религиозными ценностями, либо на иных причинах, непосредственно не связанных с состоянием психического здоровья.

Полагаю, что действия судьи Малюткина и его единомышленников как раз и основаны на специфических «иных» причинах, непосредственно не связанных с состоянием моего здоровья, но, возможно, связанных с состоянием психического здоровья иных лиц.

О голодовке, как свидетельстве психического заболевания, говорить смешно. Члены фракции «Родина» голодают в Думе — лечите их! Голодал академик Сахаров — он тоже ненормальный? Голодал в знак протеста против удушения отечественной науки директор Института земли РАН академик Страхов. Голодают чернобыльцы, врачи, учителя, шахтеры, авиадиспетчеры. И все они нормальные люди! Только нынешней жизнью доведены до отчаяния. Есть лечебное голодание.

В завершение своего выступления я попросил судью Жукова отменить постановление судьи Малюткина в силу очевидного его противоречия федеральному законодательству.

Не менее обстоятельно, даже с каким-то азартом дополнили мое выступление Глухов и Ильин. Хорош был и брат Олег.

3 февраля 2005 года О. В. Жуков (молодой судья, небольшого роста и интеллигентного вида, в модных очках) принял решение в мою пользу и отменил постановление Малюткина. В своем решении он написал: «В обосновании необходимости назначения в отношении подсудимого Молякова И. Ю. стационарной судебно-психиатрической экспертизы мировой судья в своем постановлении указал следующее: отказ подсудимого, содержащегося под стражей, от приема пищи ввиду неудовлетворения его ходатайства об отложении рассмотрения уголовного дела по существу до принятия кассационной инстанцией решения по его жалобе на постановление об изменении меры пресечения, отсутствие критической оценки Моляковым И. Ю. своих действий, отрицание им своей вины, а также то, что публикации Молякова И. Ю. написаны в мрачных тонах, в которых отсутствуют положительные взгляды на жизнь.

По мнению апелляционной инстанции, приведенные в постановлении мировым судьей Малюткиным А. В. основания для назначения стационарной судебно-психиатрической экспертизы в отношении Молякова И. Ю. являются недостаточными, чтобы вызвать какие-либо сомнения в его вменяемости и психической полноценности.

Отказ подсудимого от пищи, непризнание вины, отсутствие критической оценки своих действий — это лишь избранная подсудимым тактика защиты и его оценка происходящего, что никоим образом не свидетельствует о его психической неполноценности.

Нет и оснований полагать, что содержание публикаций Молякова И. Ю. свидетельствует о наличии у последнего какого-либо психического расстройства, поскольку сами эти публикации не были предметом исследования в судебном заседании под председательством мирового судьи Малюткина А. В.

При разрешении ходатайства о назначении психиатрической экспертизы в отношении Молякова И. Ю. мировой судья не дал никакой оценки тому, что в материалах уголовного дела отсутствуют какие-либо сведения о пребывании Молякова И. Ю. в прошлом на стационарном лечении в психиатрических, психоневрологических больницах, нахождении на учете у психиатра, перенесенных нейроинфекционных заболеваниях и травмах головного мозга, сопровождающихся психическими расстройствами или приведших к ухудшению в прошлом успеваемости в учебном заведении; показания родственников, свидетелей, а также характеристики с места работы, жительства с указанием на психическую неполноценность Молякова И. Ю., странности в его поведении, попытки суицида, а также не принял во внимание данные о личности подсудимого, который закончил среднюю общеобразовательную школу с золотой медалью, имеет высшее образование и ученую степень кандидата философских наук.

При таких обстоятельствах нельзя признать постановление мирового судьи судебного участка № 2 Калининского района г. Чебоксары о назначении стационарной судебно-психиатрической экспертизы в отношении подсудимого Молякова И. Ю. законным и обоснованным, в связи с чем оно подлежит отмене».

Когда Жуков зачитал резолютивную часть своего постановления, в зале раздались аплодисменты. Наши оппоненты выглядели растерянными, удрученными. Прокурору отдела по обеспечению участия прокуроров в рассмотрении уголовных дел судами прокуратуры республики В. А. Калашникову, который замещал в этом судебном заседании Юркина-младшего, удалось ускользнуть от надвинувшейся массы людей, а вот Шарапову вновь досталось. Разгневанные люди окружили его плотным кольцом, и он вновь услышал о себе горькую правду. Много было сказано и о Федорове. Вывести адвоката из зала удалось только с помощью судебных приставов.

За своё смелое решение судья Жуков был наказан. Вскоре после отмены постановления Малюткина он был жестоко избит возле подъезда своего дома.

Схема, придуманная против меня репрессивным аппаратом, была серьезно нарушена. Я воспрял духом, почувствовал, что посадить меня Федорову не удастся.

Противник не сдавался. 8 февраля 2005 года адвокаты Федорова обратились с жалобой на постановление судьи Жукова в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного суда Чувашской Республики. Их поддержал прокурор Калашников, который 10 февраля 2005 года обратился в ту же коллегию с кассационным представлением.

Жалобы были слабые. Видимо, сказалась досада федоровских представителей на то, что работа судебной машины, в которой они были абсолютно уверены, дала сбой.

Нельзя было не чувствовать Шарапову и Котоку собственной неправоты, абсурдности их доводов в пользу моей душевной болезни. Но «заказ» нужно было отрабатывать. И его отрабатывали, но нехотя, не вкладывая в работу душу.

Шарапов писал: «Считаю постановление судьи Калининского районного суда от 3 февраля 2005 года подлежащим отмене по следующим основаниям.

Суд в своем постановлении правильно указал, что в соответствии со ст. 196 УПК РФ (ч. 3) назначение и производство экспертизы является обязательным, если необходимо установить психическое или физическое состояние обвиняемого, когда возникает сомнение в его вменяемости.

Однако далее суд делает вывод о том, что в материалах дела должны содержаться «очевидные, а не предполагаемые сведения, которые могли бы вызвать у суда сомнения по поводу психического здоровья подсудимого и его вменяемости на момент инкриминируемого ему деяния и в последующем». При этом суд находит, что помещение лица в медицинский стационар ограничивает права данного лица на судебную защиту, может повлечь нарушение конституционных прав на свободу.

Последнее утверждение суда полностью игнорирует тот факт, что Моляков И. Ю. не просто гражданское лицо, а подсудимый, то есть гражданин, которому предъявлено обвинение в совершении общественно опасного деяния, предусмотренного Уголовным кодексом РФ, более того, ему избрана мера пресечения в виде содержания под стражей.

При таких обстоятельствах утверждение о нарушении конституционных прав на свободу и личную неприкосновенность попросту не выдерживает критики.

Не менее странным является вывод о нарушении прав на защиту. Постановлением мирового судьи право на оказание помощи адвокатом не ограничивалось. С другой стороны, выяснение личности подсудимого на предмет возможного применения мер медицинского характера является обязанностью суда при вынесении окончательного решения по делу, что без проведения соответствующей экспертизы невозможно (п. 16 ст. 299 УПК РФ).

Мнение апелляционной инстанции о том, что основания для назначения экспертизы в отношении Молякова И. Ю. являются недостаточными для того, чтобы вызвать сомнение в его вменяемости, не учитывает указанных выше обстоятельств, когда мировой судья в первую очередь, в данном случае, выносит приговор по делу и именно он несет ответственность за законность и обоснованность этого решения.

Оценка с позиции достаточности или недостаточности оснований для назначения экспертизы не есть повод делать вывод о незаконности постановления мирового судьи. Тем более когда суд признает «отсутствие критической оценки своих действий» со стороны подсудимого (см. стр. 2, абзац 3 текста постановления на бумажном носителе).

Выводы о «недостаточности» во многом кроются на поверхностной оценке приведенных фактов. Так, голодовка, объявленная подсудимым, по своей мотивации исключала отказ в удовлетворении кассационной жалобы Молякова И. Ю. на постановление об избрании меры пресечения, что в корне отличает другие логически выстроенные факты объявления голодовки другими лицами. Последствия голодовок бывают разные, в том числе и смерть голодающего, что может быть приравнено по своим последствиям к суициду или его попытке, что суд, судя по всему, не учитывает.

Непризнание вины подсудимым тоже лишено определенной логики, когда он упорно отрицает свое авторство в написании статьи и полностью игнорирует тот факт, что обвинение ему предъявлено в распространении сведений.

Насколько это есть критика защиты или на самом деле проявления психического заболевания, может определить только судебно-психиатрическая экспертиза при длительном наблюдении в условиях стационара.

Но в данном случае суд совершенно незаконно взял на себя функции эксперта-психиатра, когда записал в своем постановлении, что «отсутствие критической оценки поведения (так у Шарапова — И.М.) своих действий — это лишь избранная подсудимым тактика защиты» (см. стр. 3, абзац 3 текста постановления на бумажном носителе).

Тезис о недостаточности данных для назначения экспертизы во многом, судя по тексту постановления, построен на том, что подсудимый ранее на учете не состоял, травмы в области головы не имел, окончил школу с золотой медалью и имеет ученую степень.

При этом суд не принял во внимание, что подсудимый уже во второй раз привлекается к уголовной ответственности за одно и то же преступление фактически против одного и того же потерпевшего.

Утверждать, что это норма поведения для первого секретаря горкома КПРФ, ученого, и что в этом нет ничего странного, — очень сомнительно.

Суд к решению вопроса о необходимости экспертизы подошел неоправданно узко. Суд обязан знать, что даже гениальность лица не исключает душевное заболевание, и вовсе не из-за травмы. (Ван Гог, Ф. М. Достоевский, Н. В. Гоголь и т. д.) это общеизвестные факты. Судебная практика показывает более сложные случаи душевного заболевания. Как установили ученые, риск душевного заболевания у одаренных людей, как это представил суд в своем постановлении, выше в 7–8 раз, и вовсе не из-за травмы (см. статью под названием «Одаренные дети» в журнале «Наука и жизнь», перепечатанную в номере журнала «Экспресс» за январь 2005 г., стр. 52).

О том, являются ли действия подсудимого осмысленными, с полным осознанием их последствий, или это всего лишь проявление определенного заболевания, влияет на то, каким образом защищаться потерпевшему и его представителю, каким образом выстраивать правовую позицию, в частности, в постановке вопроса о возмещении морального вреда, если суд признает Молякова И. Ю. виновным.

В этой связи отмена постановления о назначении экспертизы нарушает право потерпевшего на защиту. (Как «благороден» Шарапов, переживает не только за Федорова, но и за меня! — И.М.)

На рассмотрении дела стороны ходатайствовали о допросе в качестве свидетелей жены подсудимого, научного работника университета, где ранее работал подсудимый, но суд их не допросил, хотя они могли показать о разных сторонах поведения Молякова И. Ю., что важно при назначении экспертизы. Это также нарушило право потерпевшего уже при апелляционном рассмотрении жалобы подсудимого и его адвоката (п. 1 ст. 6 УПК РФ).

Данное уголовное дело по определению мирового судьи назначено к рассмотрению в закрытом судебном заседании без ограничения (часть 3 ст. 241 УПК РФ).

Однако, игнорируя этот факт, апелляционная инстанция допустила на рассмотрение апелляционной жалобы, что есть стадия одного и того же процесса, толпу людей в количестве не менее 70 человек («толпа» была в 700 человек. — И.М.). Суд проигнорировал то обстоятельство, что рассматривались сугубо личностные данные подсудимого в той тонкой области, как психическое здоровье человека.

Присутствие огромного числа посторонних людей грубо нарушило не только право потерпевшего на тайну частной жизни, но права подсудимого в части соблюдения тайны состояния его здоровья. Без знания всех обстоятельств дела и будучи в своем подавляющем большинстве настроенной в пользу того, что подсудимый необоснованно привлекается к ответственности, эта толпа своими выкриками прерывала процесс.

Между тем, в соответствии со ст. 7 УПК РФ, все доказательства, полученные с нарушением норм УПК РФ, являются недопустимыми. А это всё решения по ходатайствам, в том числе по отводам участников процесса. Можно констатировать, что обжалуемое постановление вынес незаконный состав суда (п.п. 2, 9 части 2 ст. 381 УПК РФ).

Признавая решение суда первой инстанции как незаконным (так в тексте — И.М.), суд апелляционной инстанции не привел ни одной нормы закона, которую бы нарушил нижестоящий суд и которые являются основанием к отмене (статьи 360 и 367 УПК, которыми руководствовался суд, определяют лишь пределы полномочий суда апелляционной инстанции и никакого отношения к законности и обоснованности решения нижестоящего суда не имеют).

То есть имеет место произвольное толкование относительно законности решения, что для суда как одной из ветвей власти в государстве недопустимо.

Таким образом, постановление апелляционной инстанции в отличие от постановления мирового судьи является незаконным ввиду существенного нарушения указанных выше норм действующего УПК РФ, а также противоречивых выводов относительно обоснованности».

Текст был составлен неряшливо, с орфографическими ошибками. Некоторые нелепости я оставил.

Прокурор Калашников и адвокат Коток были более сдержанны в своих обращениях. Они не тревожили теней великих душевнобольных, не обижались на публичность судебного заседания. Что ж! Им же не приходилось, как Шарапову, каждый раз выслушивать от возмущенных людей, кто они есть на самом деле.

Но по сути доводы были все те же. Я и моя защита на эти сочинения отправили отзыв в Судебную коллегию по уголовным делам ВС ЧР.

Мы считали, что постановление судьи Жукова от 3 февраля 2005 года было верным. Для назначения в отношении меня стационарной судебно-психиатрической экспертизы необходимо было соблюсти определенные медицинские и юридические критерии, обуславливающие необходимость такой экспертизы.

Судья Жуков в своем постановлении совершенно справедливо указал на отсутствие в материалах уголовного дела и в поведении Молякова И. Ю. медицинских критериев, необходимых для назначения судебно-психиатрической экспертизы: «Отсутствие сведений о пребывании Молякова И. Ю. в прошлом на стационарном лечении в психиатрических, психоневрологических больницах, нахождение на учете у психиатра, перенесенных нейроинфекционных заболеваниях и травмах головного мозга и т. д.

Кроме того, в постановлении судьи Калининского районного суда от 3 февраля 2005 года обоснованно указывается на отсутствие юридических критериев, обуславливающих необходимость принудительной госпитализации и проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы в отношении Молякова И. Ю.

Для того, чтобы ответить на вопрос, имеется ли первый юридический критерий, необходимо ответить на вопрос: имеется ли наличие серьезной угрозы со стороны подсудимого Молякова И.Ю? Защита считает, что необходимы два условия, при которых можно констатировать наличие первого критерия, необходимого для принудительной госпитализации: наличие опасности и вероятности ущерба.

Материалами уголовного дела не установлено, что психическое состояние Молякова представляет опасность для окружающих или для него самого.

Второе условие — вероятность причинения ущерба — есть превентивное умозаключение, базирующееся на оценке риска причинения вреда. Вероятность причинения физического (а не морального) ущерба подсудимым Моляковым И. Ю. отсутствует, материалами уголовного дела не подтверждается, и не имеется никаких оснований полагать, что Моляков И. Ю. является или может оказаться «опасным».

Второй юридический критерий — ослабленные умственные способности — включает в себя два требования. Первое требование касается психического состояния лица: человек должен оказаться неспособным самостоятельно удовлетворять свои потребности. Второе требование касается вероятных последствий отказа от госпитализации и проведения судебно-психиатрической экспертизы, таких как ухудшение здоровья или недоступность соответствующего (необходимого) лечения.

То, что Игорь Юрьевич окончил среднюю общеобразовательную школу с золотой медалью и Ленинградский университет с последующим получением ученой степени кандидата философских наук, говорит о том, что и второй юридический критерий для обоснования назначения стационарной судебно-психиатрической экспертизы отсутствует.

Не соответствует действительности утверждение и.о. прокурора Калашникова В. А. и адвокатов потерпевшего Шарапова А. А. и Котока М. И. о том, что «суд апелляционной инстанции фактически безмотивно отказал в удовлетворении ходатайства защиты и подсудимого о допросе в качестве свидетелей явившихся в зал суда супруги Молякова И. Ю. и преподавателя Чувашского государственного университета Браславского Л. Ю.»

Браславский Леонид Юрьевич в течение 15 минут выступал с речью в суде и зачитал характеристику Молякова И. Ю. как преподавателя ЧГУ. Вместо супруги Молякова выступал в суде с характеристикой его поведения в быту брат Моляков О. Ю. Решение о том, что вместо супруги будет выступать в суде его брат Олег, принял сам подсудимый.

Отмена постановления о назначении экспертизы никоим образом не может нарушить право потерпевшего на защиту, как утверждает его защитник Шарапов А. А.

Суд проходил публично, так как ни Моляков, ни его защитники, ни защитники Федорова в начале заседания не возражали против того, чтобы оно было открытым.

Отзыв был отправлен в Коллегию 11 февраля 2005 года.

Вновь потянулись дни тревожного ожидания в тюремной камере. За это время «на хату заехали» разные интересные люди. Сидел добродушный большой человек, занимавшийся продажами автомобилей, державший автомастерскую.

В Чебоксарах случилась интересная история, о которой рассказывали даже в местной криминальной хронике. Какой-то автовладелец, только что вернувшийся «с северов» с вахты, купил новенькую десятку. Оставил ее вечером у подъезда, а утром ее там не обнаружил.

Стали искать. Нашли на автостоянке в центре города. Будто бы уже с перебитыми номерами. В этом-то угоне и пытались обвинить нашего нового сидельца.

Привели беглого душевнобольного. Лет ему было двадцать, а выглядел маленьким хлипким подростком. Прозвали мы его Лёхой. Лёха сбежал из Алатырского района, из психбольницы. Бродяжничал, попрошайничал у церквей. Жил он с приятелем в опечатанной квартире, в которой произошел взрыв. Будто бы два казанских киллера получили заказ на убийство одного из местных депутатов Госсовета. Стали монтировать взрывное устройство, да подорвались сами.

Поймали Лёху за попытку украсть из подвального сарайчика в одной из хрущевок банку с огурцами (или помидорами) — не помню уже, с чем. И — в СИЗО.

Был он чрезвычайно худ. На голом теле маленькая (почему-то шелковая), без пуговиц, дочерна грязная рубашка. Сверху драная китайская куртка. На ногах полуразвалившиеся китайские ботинки из кожзама. Он постоянно запахивал на груди и рубашку, и куртку. Первые два дня был невменяем вовсе. Нанюхался клея.

Он был не только в клею, но и во вшах. Тараканы и вши в тесной тюремной камере — это катастрофа.

Лёха припал в забытьи в углу, под вешалкой, но когда по камере от него поползли вши, мы подняли шум. Лидером возмущения был Миша Кульков, отличавшийся повышенной аккуратностью и чистоплотностью.

Ломились в дверь камеры. Охранники увидали, что действительно вши. Лёху быстро увели. Через сутки привели вновь, якобы прошедшего полную дезинфекцию. И больше уже никуда не уводили, несмотря на наши протесты.

Всё с Лёхи сняли, оставили полностью голым. Заставили накипятить воды и несколько раз в день отмываться хозяйственным мылом.

В камере обычно остается много разных вещей. Сидят десятками, уходят на этапы, идет постоянное обновление сидельцев. Из оставленных вещей Лёхе выделили весь полный комплект одежды. Подобрали тапочки и даже фуфайку.

Постепенно Лёха отъелся на тюремной каше. Да и все его подкармливали. Год с небольшим, как от пьянки скончалась у него мать — единственный человек, поддерживавший Лёху. Была у него в Новочебоксарске сестра. Квартира, муж, дети. Но убогого брата к себе забирать она не собиралась и определила в родном районе в дурдом. Оттуда он и сбежал.

Так что передачки носить ему было некому. Никто не ждал его на воле. Пока я сидел, подобных Лёхе было несколько. Но его мне было жалко больше всего. Иногда слезы наворачивались на глаза, когда слышал, как этот хилый «уголовник», бормоча и напевая себе под нос, моет за всю камеру посуду или полы.

Лёха был очень глупый и очень добрый. Он не отлынивал от работы. За это получал сухарики и конфеты, которые обожал. За гостинцы был благодарен, улыбался.

Разгадывал кроссворды. 2–3 слова в час. Что-то при этом пришёптывал, чесал в затылке шариковой ручкой. Но любимым его занятием было рисование.

На листе бумаги он часами скрупулезно, с мельчайшими подробностями вычерчивал какие-то схемы, планы. Когда его спрашивали, что это он рисует, то он отвечал: план алатырского дурдома и схему побега из него.

Схемы множились, усложнялись. Лёхе дали папочку, куда он все эти чертежи аккуратно складывал. Разговорить его было трудно. Но уж если он начинал что-то рассказывать, то вся камера хохотала до упада. Рассказывал он, как правило, о планах побега из психушки. Но понять это было довольно сложно. Говорил он быстро, отрывисто, будто стрелял короткими очередями.

В эти короткие речевые «очереди» он умудрялся впихнуть слова, по смыслу между собою не связанные. Подобная манера разговаривать была уникальна, ошарашивала напором. Вехами, разделявшими эти речёвки-очереди, были матерные слова, которыми Лёха начинал и заканчивал свои словоизвержения.

Лёшино словоизвержение было чрезвычайно насыщенным. Выдержать его можно было 4–5 минут. Затем оратора грубыми окриками обрывали, а иногда давали пинка или подзатыльник. При этом хохот продолжался, а сам поток слов останавливался не сразу. Лёха, полоумно озираясь, боясь очередного подзатыльника, продолжал «выстреливать» бессмысленные слова. Но ряд их становился реже, звучали они тише, переходили в неясное бормотание, иногда в отрывки песен, изуродованных лёшиной фантазией до неузнаваемости.

Потом он умолкал. И молчал, приборматывая, иногда по два-три дня.

Коллегия по уголовным делам заседала 10 марта 2005 года. Председательствовал судья В. В. Илларионов (кстати, как я потом неоднократно убеждался, судья неплохой, более или менее независимый). Помогали ему судьи Варсонофьев В. В. и уже хорошо мне известная М. Ф. Лермонтова.

Коллегия отвергла доводы федоровских адвокатов и оставила постановление судьи Жукова в силе. При этом указывалось, что в постановлении Жукова обоснованно содержится ссылка на ст. 196 УПК РФ, согласно которой необходимым условием назначения судебно-психиатрической экспертизы и ее производства является установление психического или физического состояния обвиняемого, когда возникают сомнения в его вменяемости или способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы в уголовном судопроизводстве.

Вместе с тем приведенные судьей основания для назначения экспертизы апелляционным судом признаны недостаточными.

Сами по себе отрицание Моляковым своей вины, отказ от приема пищи в результате сложившихся конкретных обстоятельств, «мрачное содержание его публикаций, отсутствие положительных перспектив и взглядов на жизнь» — когда в постановлении мирового судьи отсутствует анализ и исследование этих публикаций, не могут быть положены в основу вывода о наличии у Молякова И. Ю. каких-то психических отклонений.

Из материалов дела следует, что Моляков И. Ю. воспитывался в интеллектуальной семье, с отличием закончил общеобразовательную школу, также имеет музыкальное образование, получил высшее образование, закончил аспирантуру, имеет ученую степень кандидата философских наук, неоднократно избирался депутатом Государственного Совета Чувашской Республики, то есть занимал во всех сферах деятельности активную жизненную позицию.

В деле отсутствуют данные о нахождении Молякова И. Ю. на учете у психолога или психиатра, прохождении им стационарного или амбулаторного лечения в психиатрических, психоневрологических лечебных учреждениях, перенесенных нейроинфекционных заболеваниях и травмах головного мозга, сопровождающихся расстройствами нервной системы или приведших к ухудшению психического состояния.

В суд представлены характеристики на Молякова И. Ю. со всех мест его учебы, работы и места жительства, свидетельства его родственников и близких лиц, в которых также отсутствуют данные о неадекватном поведении подсудимого, наличии у него выраженных странностей в психике.

Поэтому следует согласиться с выводами апелляционного суда о том, что непризнание Моляковым И. Ю. вины в инкриминируемом ему деянии, отсутствие у него критической оценки своих действий, отказ от пищи свидетельствуют лишь об избранной им тактике защиты и его оценке происходящих событий.

Из протоколов судебного заседания следует, что дело рассматривалось законным составом суда в открытых заседаниях, все заявленные ходатайства разрешались в соответствии с требованиями закона, с учетом мнений всех сторон.

Определением суда отказано в удовлетворении ходатайства о допуске в качестве защитника Моляковой И. Н. и допросе преподавателя ЧГУ Браславского Л. Ю. в силу их взаимоотношений с подсудимым, наличия в деле характеристики, данной Браславским на Молякова И. Ю. (л.д. 79 т. 4). С таким решением суда, с учетом этических соображений и содержания закона, следует согласиться.

Отсутствуют по делу и убедительные основания для утверждения о нарушении конституционных прав как подсудимого, так и потерпевшего. Анализ всех имеющихся в деле данных в их совокупности убеждает в обоснованности принятого апелляционной инстанцией решения».

После вынесения решения Коллегией присутствовавшие в зале ликовали. Многие плакали. Судьям рукоплескали. Успокоить людей долго не удавалось.

У меня было праздничное настроение. Вечером, очутившись в камере, я решил дать себе отдых. Устроить маленький праздник, отказавшись от обязательного ежедневного штудирования научной литературы. Я улегся на нижней шконке прямо напротив телевизора, пил чай с печеньем и конфетами, смотрел по видюшнику боевик с участием Траволты «Меч-рыба».

Я вообще-то не очень люблю общепризнанные праздники. Все вокруг веселятся, а мне бывает грустно. Думаю, что человек должен сам устраивать себе праздники. Они должны быть результатом собственных усилий, венчать окончание какого-то важного дела. Еще, конечно же, рождение детей — праздник. Хотя особых усилий с моей стороны в этих событиях не было. Это заслуга моей жены.

Никогда не забуду радостное событие — поступление в университет. Или же вечер после защиты кандидатской диссертации. А как хорошо на душе, когда заканчивается учебный год! Июнь. Ты принял последний экзамен у последнего студента. Уже вечер. Ты сидишь один в опустевшей аудитории минут 30–40. На душе хорошо. Хочется, чтобы это праздничное настроение не кончалось подольше.

Или же под утро, когда в избирательных комиссиях подведены предварительные итоги голосования и выясняется, что ты оказался победителем в изнурительной предвыборной борьбе.

После 10 марта уже ничего не мешало перейти, наконец, непосредственно к судебному разбирательству. Но не тут-то было. Пока я «отбивался» от психушки, судья Малюткин уже получил новое назначение в качестве федерального судьи. Заслужил, ничего не скажешь!

Я направлял в Высшую квалификационную коллегию судей Верховного суда Российской Федерации заявление по поводу Малюткина-младшего «О злоупотреблениях судебной властью и несоблюдении в судах обязанностей государства по защите прав граждан». Перечислил все его ошибки в ходе рассмотрения моего дела. Но результата не было никакого. Я даже ответа на свое заявление так и не получил.

И.о. мирового судьи назначили Р. Н. Рябину. Ей требовалось время на ознакомление с делом. Заседание было назначено только на 12 апреля 2005 года, т. е. еще больше месяца мне предстояло провести в тюрьме. Я подозревал, почему судьи «выбирают» такие большие временные отрезки. По моей статье в следственном изоляторе нельзя держать человека до суда больше чем полгода, и суд не имеет права продлевать его пребывание в тюрьме ни под каким предлогом.

Раз у федоровской команды не получилось «законопатить» меня в дурдом, то уж продержать в тюрьме «от звонка до звонка», не дав мне ни одного лишнего дня свободы, — это соответствовало нравственному уровню моих недоброжелателей.

Подозрения подтвердились. 12 апреля заседание не состоялось, так как вместо Рябиной я увидел в зале суда совершенно другого судью — А. В. Якушина. Куда делась на тот момент Рябина — неясно. То ли она уехала на курсы повышения квалификации, то ли в отпуск.

Я успел заявить Якушину (совсем еще молодому человеку, бывшему следователю) два ходатайства — об отводе гособвинителю Юркину и об истребовании материалов проверки по моему делу из прокуратуры Чувашской Республики, которая проводилась по поручению прокуратуры генеральной.

Ходатайства он принял, но рассматривать не стал, заседание закрыл, заявив, что ему нужно время для ознакомления с материалами дела.

20 апреля 2005 года меня вновь повезли в суд. Народу собралось очень много. Истекали шесть месяцев моего содержания под стражей. Завели в зал. Якушин прочитал постановление об изменении в отношении меня меры пресечения. Согласно ст. 15 УК РФ предъявленное мне обвинение по ст. 129 ч. 3 УК РФ относится к категории средней тяжести. Взяли меня под стражу 21 октября 2004 года, и шестимесячный срок истекал 21 апреля 2005 года. Поэтому меня необходимо освободить в зале суда, оставив в качестве меры пресечения подписку о невыезде.

Но в зале меня не освободили. Видимо, побоялись того большого количества народа, что собрались у здания суда. Были там журналисты, были репортеры с теле- и фотокамерами.

На меня надели наручники, быстро, оцепив милиционерами, провели сквозь ринувшихся ко мне людей, усадили в автозак и повезли обратно в тюрьму.

Не успел я расположиться в «стакане» — маленькой клетушке, в которой зэки ожидают водворения в камеру, как меня повели в комнату для свиданий с адвокатами. Там секретарь суда вручил мне постановление об освобождении.

Меня провели в камеру. Я собрал свои вещи, книги, тепло попрощался с ребятами, сдал выданные мне матрас, одеяло и простыни. Через 15 минут я был на улице, дверь тюрьмы за мной захлопнулась.

Уже успели к тюрьме подъехать люди. Они целовали, обнимали меня. Тут же был корреспондент радиостанции «Свобода» Лишнев, и я с его телефона в прямом эфире дал короткое интервью об освобождении и о том, как я себя чувствую.

Была усталость. И радость. Это было особое чувство упоения свободой. Не дай Бог, конечно, никому испытать подобного рода радость, потому что это радость узника, обретшего свободу. А я никому не пожелаю доли заключенных.