ГЛАВА 6 Повседневная жизнь мексиканского государя

ДВОРЕЦ ИМПЕРАТОРА

С течением времени Монтесума все более утрачивал охоту к личному участию в далеких походах, предпочитая тратить время на проведение в жизнь своих главных реформ, особенно в преддверии векового праздника Нового Огня. Его существование протекало, главным образом, в новом дворце, который он велел выстроить рядом с главной площадью и южной оградой Большого Храма. Этот дворец был, по-видимому, великолепен. Конкистадоры оставили восторженные описания о нем. Кортес писал: «Великолепие его главного дворца не поддается описанию. Могу только сказать, что в Испании нет ничего подобного».

Кортес, утверждая, что в Европе не было ничего подобного тому великолепию, которое он описывал, конечно, преувеличивает. Он, безусловно, был заинтересован в том, чтобы представить королю свое завоевание в самом привлекательном виде. На самом деле архитектура ацтекских зданий была достаточно простой. Типичный дом имел плоскую крышу и состоял из нескольких помещений, выходы из которых были обращены к внутреннему дворику — патио. В больших дворцах отдельных помещений и внутренних двориков могло быть очень много, а над некоторыми частями иногда возвышался второй этаж. Стены были из камня, крыши из множества балок, покрытых смесью щебня с известковым раствором. Арки, своды, колоннады, купола были здесь совершенно неизвестны, тогда как опоры встречались очень редко. Что касается этажей, то нам неизвестно, простиралась ли смелость архитектора до того, чтобы ставить этажи непосредственно один на другой или более высокие уровни опирались на земляные насыпи. Окоп не было, а дверные выходы закрывались шторами, сплетенными из волокна агавы и даже из перьев. При всем этом дворец, должно быть, действительно поражал своей величиной и роскошью. Один конкистадор утверждает, что посещал его четырежды, и каждый раз он сильно уставал, так и не успев осмотреть всего. А ведь эти люди не были плохими ходоками! Один из залов мог свободно вместить три тысячи человек.

Ансамбль зданий был выстроен на одном цоколе. Согласно свидетельству Франциско Лопеса де Гомара, который сразу после Конкисты стал капелланом Кортеса и имел, таким образом, возможность смотреть, видеть и записывать, во дворце было пять входов (возможно — по пяти с каждой стороны), каждый из которых охранялся двадцатью привратниками, и три больших двора, в одном из которых бил чудесный фонтан. Кроме того, здесь было около сотни бассейнов. Дверные косяки и перемычки, а также потолки были изготовлены из различных пород древесины: кедра, пальмового дерева, кипариса, сосны. Многие стены были покрыты разноцветными камнями — ониксом, яшмой, порфиром, черным камнем с красными прожилками, белым или прозрачным камнем. Гораздо чаще, однако, они были выкрашены, иногда с дополнением каких-либо рисунков или имели шторы из хлопчатой ткани, перьев или кроличьих шкур.

Мебели было немного. Великие государи имели право сидеть в кресле, сплетенном из камыша, тростника или тонких прутьев и покрашенном или обтянутом шкурой ягуара, пумы или оленя. Возле стен в помещении были установлены каменные скамьи, украшенные рельефными фризами. Там, где скамеек не было, садились просто на циновки.

Дворец изобиловал вещами «столь прекрасными, — восклицает Кортес, — что ввиду их особой оригинальности и изящества они не имеют цены, и нет в мире ни одного государя, который бы обладал чем-нибудь равным по красоте и богатству… Все живые существа, населяющие землю и воды, о которых Монтесума имеет представление, художественно воспроизводятся в золоте, серебре, драгоценных камнях и перьях с таким мастерством, что они представляются совершенно правдоподобными… и нет на всем свете ювелира, который мог бы превзойти это мастерство».

Постели состояли из хлопчатобумажных покрывал, наброшенных на циновки или на сено. Некоторые покрывала были так искусно вытканы, что казались красивее, чем если бы они были сделаны из шелка. Другие были «вытканы из хлопка и необычайной красоты разноцветных перьев». Эти красивые вещи были сделаны руками молодых девушек, запертых в уединении возле храма Уицилопочтли, или супругами и наложницами монарха, для которых это было их основным времяпровождением. Эти женщины жили в красивых, строго охраняемых апартаментах.

Помещения, именуемые coacalli, были предназначены для высоких иностранных гостей. Обстановка в них была, по-видимому, простой — такой, как в апартаментах, предложенных испанцам во дворце Ахаякатля. Только Кортесу были предоставлены комнаты, обитые красивыми тканями; комнаты для других испанцев были просто побелены известью и украшены ветками. Некоторые части дворца имели еще более спартанский вид, например, те, которые были предназначены для развлекающего персонала: танцоров, жонглеров, клоунов, или для ремесленников: каменотесов, кладчиков, плотников, скульпторов, камнерезчиков, плюмажистов… Во дворце находились также многочисленные производственные хранилища и арсеналы.

Будучи экономическим центром, дворец Монтесумы представлял собой также основной административный центр империи. В нем находились залы суда, помещения, в которых происходили военные советы, проживали палачи, сборщики налогов, педагоги… В «доме пения» молодые люди собирались по вечерам попеть и потанцевать. В mixcoacalli все певцы Мехико и Тлателолько находились в ожидании доброй воли великого tlatoani. Некоторые, оснащенные деревянными клетками помещения дворца служили тюрьмой для преступников, другие — для военнопленных.

Существовал акведук, который обеспечивал водой многочисленные бассейны и тысячи обитателей дворца. Беря начало в Чапультепеке, в пяти километрах от Мехико, он проникал в самое сердце здания. Кроме того, несколько каналов озерного города пересекали его вдоль и поперек, обеспечивая, таким образом, легкую доставку на лодке топлива и провианта.

В императорских садах было достаточно много водоемов; особенное восхищение испанцев вызывали находившиеся поблизости зоологический и ботанический сады: в Испании ничего подобного им не приходилось видеть. Там росли деревья самых различных видов, некоторые из них чудесно пахли; однако здесь не было фруктовых деревьев, присутствие которых в увеселительном саду Монтесума считал неуместным. Зато здесь выращивалось большое количество лечебных трав. Обратимся опять к письмам Кортеса: «Там было десять больших водоемов, населенных всеми местными видами водяных птиц; их было очень много и все они были домашними. Для морских птиц вода специально подсаливалась, для речных использовалась пресная речная вода. Время от времени бассейны опорожнялись, чистились, а потом снова наполнялись при помощи лодок. Каждая птица получала такую пищу, какая у нее была на свободе; так что одной давали рыбу, другой — червей, третьей — кукурузу или еще какое-нибудь, скажем, более мелкое зерно, к которому она привыкла. Я могу заверить Ваше Величество, что для одних лишь водоплавающих необходимо было десять арроб (250 фунтов) рыбы, которую вылавливали в соленом озере. За этими птицами присматривали 300 человек, для которых это было единственным их занятием. Другие же смотрители только и делали, что выхаживали больных птиц. На этих прудах и бассейнах были устроены мостики и павильоны, куда император приходил любоваться собранными здесь птицами. Был в этом месте зал, предназначенный для людей — мужчин, женщин и детей, — у которых все было белым: лицо, тело, волосы, брови, ресницы.

У принца (т. е. у короля) был другой, очень элегантный дворец, с широким двором, вымощенным цветной плиткой на манер шахматной доски. Здесь же находились клетки глубиной в один эстадо (196 см) с половиной и с поверхностью шесть квадратных футов. Половина каждой клетки имела крышу из обожженной черепицы, а другая была покрыта лишь очень хорошо сплетенной из лиан сетью. В каждой из этих клеток сидела какая-нибудь хищная птица — от пустельги до орла. Там были все те птицы, которые есть у нас в Испании, и совершенно незнакомые нам. На крыше каждой клетки была закреплена палка, служившая насестом; другая такая же палка находилась под сеткой. На один из насестов птица усаживалась ночью или во время дождя, на другую — днем, в хорошую погоду. Каждый день этим птицам давали курицу и ничего другого. В этом дворце были также большие помещения с другими клетками, построенные из хорошо подогнанных толстых брусьев; в этих клетках жили львы, тигры, волки, различные виды больших кошек; их было очень много и всех их кормили курами. За всеми этими хищниками — животными и птицами — присматривай еще триста индейцев».

Как утверждает Берналь Диас, ему рассказывали, что эти «тигры» и «львы», то есть ягуары и пумы, питались человеческим мясом. При жертвоприношении, уточняет он, сердце отправлялось к идолам, руки и ноги — к родственникам воина, который взял пленника, голова выставлялась на всеобщее обозрение, а туловище доставалось хищникам. Кое-что перепадало также гремучим змеям, лежавшим почти без движения в подобиях тазов и кувшинов, украшенных перьями. Все эти звери имели возможность полакомиться несколькими сотнями испанцев, принесенных в жертву после бегства конкистадоров в 1520 году.

Эти описания дают повод говорить о «зоологическом саде» императора.

«В другом доме, — вспоминает Кортес, — принц собрал живую коллекцию человеческих монстров всякого рода. У каждого из них была своя комната. Были люди, которые за ними ухаживали». Испанцы видели в этом «источник развлечения» и полагали, что император создавал эту свою коллекцию подобно любителям редкостей эпохи Возрождения.

Конечно, эти горбуны и карлики играли также роль шутов при дворе. После смерти короля их принесли в жертву, чтобы они могли сопровождать его на тот свет. Однако эти отклоняющиеся от нормы человеческие существа находились там по соображениям религиозного характера, хотя эти соображения часто оставались не совсем ясными. Во всяком случае известно, что двухголовые младенцы и альбиносы были принесены в жертву в водовороте лагуны Мехико по случаю голода.

Описанный нами дворец с его садами и угодьями, не был жилищем императора.

ОДЕЖДА, НАРЯДЫ И УКРАШЕНИЯ

Монтесума умывался дважды в день: утром и вечером. Один из сеньоров приносил воду в кувшине и поливал по требованию Монтесумы, куда было нужно. Затем Монтесума набирал в рот воду и энергично тер зубы пальцами. Другой сеньор подавал ему тонкие полотенца, которыми он вытирался. Никто не мог касаться его одежды, которую ему подносили с благоговением завернутой в ткань. Он менял одежду четырежды в день, никогда ничего не надевая второй раз, так же, впрочем, как он не ел дважды из одной и той же посуды.

Императорский гардероб был внушительным. «Он содержал, — говорит Кортес, энтузиазм которого постоянно поддерживается необходимостью по-настоящему заинтересовать Карла V, — куски материи такой тонкой работы, что хотя они были изготовлены только из хлопка, без всякой примеси шелка, вряд ли можно было бы отыскать где-либо что-нибудь подобное по яркости и разнообразию красок». Там находилась мужская и женская одежда, отличавшаяся поразительной красотой. Некоторые предметы были сделаны из перьев или покрыты многоцветной мозаикой из мелких фрагментов перьев и дополнительно украшены золотом или драгоценными камнями. Одежда представляла собой основной элемент движимости императора, поскольку она выполняла функцию денег и могла служить наградой. Как и покрывала, о которых упоминалось раньше, часть этой одежды была сделана женами императора или девушками-затворницами. Остальное прибывало в качестве дани или даров и распределялось между нуждающимися или выдавалось в виде платы за верную службу.

Мужская одежда состояла из набедренной повязки (maxtlatl) и плаща или накидки (tilmatli). Набедренная повязка представляла собой полосу ткани, пропускавшейся между йог и завязывавшейся на талии так, что ее концы ниспадали спереди и сзади. Плащом мы называем здесь прямоугольный кусок ткани, завязывавшейся на плече или под горлом. Женщины носили длинный кусок ткани, оборачивавшийся вокруг бедер (cueitl), и блузку (huipilli) или ромбовидный кусок материи с отверстием в центре для головы (quechquemitl).

Вышитый или вытканный декор некоторых плащей известен нам по изображениям, представленным в кодексах (Magliabechiano, Ixtlilxochitl, Mendoza), и по описаниям, полученным европейцами от местных жителей. Papaloyo tilmatli tenixio, например, имеют рыжий фон, по которому вытканы белые бабочки, у каждой из которых в самом центре изображен человеческий глаз. Эти бабочки располагаются по диагонали плаща, края которого оторочены каймой с глазами на черном фоне и ажурной лентой. Другой плащ представлял собой шкуру ягуара, окаймленную с обеих сторон красными лентами, а с одной внешней стороны — каймой, вытканной белыми перьями. На набедренных повязках были вышиты бабочки, орлиные лапы, а также разные геометрические узоры, соответствовавшие орнаменту плаща.

К этому добавлялись всякого рода украшения и драгоценности: инкрустированные золотом и полудрагоценными камнями сандалии, ожерелья, браслеты и ушные украшения из золота или драгоценных камней, пропитанные благовониями и украшенные нефритами браслеты из черной кожи, плюмажи из драгоценных перьев… Ацтеки высокого ранга протыкали себе крылья носа и нижнюю губу, чтобы вставить туда украшения из нефрита или бирюзы. Украшения для нижней губы изготавливались из нефрита, янтаря или горного хрусталя, имели форму трубочки и могли быть более пяти сантиметров длиной. После того, как они занимали свое место в губе, на них надевались наконечники. Один, с тыльной стороны, был уплощенным и, занимая положение между губой и зубами, удерживал всю конструкцию. Другой наконечник — тот, который был виден, — мог иметь форму пеликана, орла, огненной змеи и др.

Были распространены также такие украшения, как ушные диски. Типичный образчик: золотой инкрустированный диск и располагающиеся на разных уровнях кулончики и бубенчики. Сам диск снабжен сзади трубочкой, которая должна проходить в мочку уха, и украшен рельефом головы какого-то животного. Другие диски выполнены из идеально отполированного прозрачного обсидиана. Золотые кольца украшены изображениями голов различных животных или Шине, бога ювелиров. Их изготавливали методом выплавления воска так же, как и другие золотые украшения. Королевские сандалии шились из кожи ягуара, имели подошвы из оленьей кожи и иногда инкрустировались камнями. В этом перечне можно упомянуть также золотые и нефритовые ожерелья, медали или пекторали с различными рельефными изображениями, королевскую диадему из бирюзы, различные украшения из перьев…

Только в том случае, когда император участвовал в торжественном танце, он представал во всем своем великолепии. Его головной убор в обычное время был достаточно прост: налобная лента, поддерживающая два пучка перьев кецаля. В более торжественных случаях надевался венец из перьев розовой колпицы, над которыми развевались перья кецаля. Для особых парадов и приемов надевался убор в виде разноцветной птицы, выполненный, естественно, из перьев; голова птицы была приподнята, крылья расставлены как при полете, хвост изогнут дугой. Один из этих головных уборов хранится в Венском Музее этнографии. Первоначально он насчитывал около пятисот зеленых хвостовых перьев кецаля (каждая птица этого вида имеет лишь три или четыре таких пера), уложенных веером вокруг головы на полу короне из красных и синих перьев с золотом.

На спине Монтесума носил богато украшенный небольшой сигнальный барабан, а также высокий флажок из перьев розовой колпицы. Наконец, он держал в руках мухобойку с золотыми пластинами или букет цветов и сигару.

На поле битвы он выглядел столь же неотразимо. К только что описанным украшениям добавлялись, в соответствии с обстановкой, предсказаниями авгуров или настроением самого императора, какой-нибудь навешивавшийся на спину устрашающий девиз, как, например, «сеньор ягуар» — шкура ягуара, украшенная золотыми лучами, или как «обсидиановая бабочка», привидение Цицимитл, двуцветный Хуакстек и т. д.; затем доспехи из перьев ярко-красного цвета, с рассыпанными по полю золотыми улитками, юбка из перьев и маленький круглый щит. Его личный герб выглядел как орел, терзающий ягуара. Свет, побеждающий мрак — для тех, кто увидел бы ночь, опустившуюся на его империю…

ИМПЕРАТОРСКИЙ СТОЛ

Монтесума принимал свои трапезы в одиночестве, в торжественной обстановке, в большом, украшенном рисунками зале, пол которого был устлан новыми циновками. Если было холодно, то зажигались куски пахучей, не вызывающей дыма, коры. Иногда незадолго перед обедом он шел к поварам, которые показывали ему лучшие куски и объясняли использованную технологию их приготовления. Затем он возвращался в большой зал и устраивался на кожаной подушке или садился в кресло со спинкой — перед покрытым белой скатертью столом с приготовленными для вытирания рук небольшими, удлиненной формы салфетками. Несколько сотен находящихся у него на службе молодых дворян вносили в зал триста блюд, которые ставились на маленькие жаровни с горящими углями.

По свидетельству Берналя Диаса дель Кастильо, подавались обычно куры и индейки, «местные фазаны и куропатки, перепелки, дикие и домашние утки, другие птицы, мясо косули, кабана (не ясно, какое животное он здесь так называет), голуби, зайцы, кролики и т. д.».

Некоторые утверждают, — говорит Гомара, что ему подавали также детей, но (уточняет Гомара) он ел только принесенных в жертву (что, конечно, не исключает детей). Согласно Дюрану, было заведено ежедневно убивать одного раба — для Монтесумы, его гостей и его фаворитов. Однако эта ничем не подтвержденная информация является, вероятно, частью клеветнической кампании, жертвой которой Монтесума оказался в Chronique X, и, в частности, у Дюрана. Конечно, монарх должен был довольно часто получать жертвенное мясо. Разве ляжка каждого посвященного не предназначалась ему по крайней мере в теории?

Все это подавалось в красиво расписанной керамической посуде из Чолулы; были к тому же тарелки из золота и серебра с декором — например, в виде сплетенных листьев, — выполненным методом чеканки. Какао подносилось в золотых чашках.

До и после трапезы император мыл руки. Двадцать его жен приносили воду, четверо из них приближались к нему: одни с кувшинами, другие с умывальными чашами. После мытья ему подавали салфетки, употреблявшиеся в данном случае в качестве полотенца.

Как только император садился за стол, метрдотель расставлял живописно разрисованную и орнаментированную золотом ширму — чтобы скрыть его от посторонних взглядов. Его жены подносили ему различные виды кукурузных лепешек, затем метрдотель подавал и открывал блюда. От четырех до шести близких родственников, сановников высокого ранга, стояли возле него. Иногда он обращался к ним и предлагал им какой-нибудь кусок. Все соблюдали молчание, однако время от времени играл оркестр, составленный из различных инструментов: обычных флейт, флейт Пана, морских раковин, тамбуринов… Кроме того, иногда придворные карлики и горбуны развлекали присутствующих своими буффонадами или танцевали и пели, что очень нравилось Монтесуме. В награду артисты получали остатки царской еды и какао.

Как свидетельствует Кортес, в тот момент, когда начиналась трапеза Монтесумы, приносили еду также придворным, всему персоналу дворца и любому желающему. Информаторы де Саагуна, наоборот, говорят, что гости, придворные и дворцовая челядь, то есть несколько тысяч человек, ели после императора. Когда он заканчивал с едой, жены приносили ему в золотых чашках пенистое, с добавкой меда или ванили, какао, имевшее репутацию возбуждающего средства. Затем ему подносили раскрашенную золоченую трубочку, наполненную смесью ликвидамбара и табака. Он делал несколько затяжек и засыпал.

ДНЕВНОЕ ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ

Императорский дворец всегда был полон, исключая ночное время, когда там оставалось относительно мало мужчин и от одной до трех тысяч женщин: наложниц, прислужниц и рабынь. С самого утра несколько сот нотаблей и вельмож приходили во дворец, чтобы засвидетельствовать свое присутствие и выслушать приказания своего государя. Среди них, разумеется, и провинциальные сеньоры, которые были обязаны проживать часть года в Мехико. Они оставались там до вечера, сидя в положенном им месте или разгуливая, общаясь между собой, как во многих других столицах прошлого. За каждым из них ходило несколько слуг. В тот момент, когда испанцы впервые появились в Мехико, эти слуги были вооружены. Возможно, это было скорее исключением, нежели правилом, и объясняется присутствием в городе неприятеля.

Никто, кроме союзных королей, не мог здесь находиться в сандалиях. Тот, кому предстояло увидеть императора, например, для вручения рапорта, должен был надеть на себя простую одежду из волокна агавы. На протяжении аудиенции он должен был смотреть только вниз. Приближаясь к императору, он делал глубокие поклоны, говоря при этом: «Государь, мой государь, великий государь». Затем он присаживался на корточки не менее чем в четырех метрах от Монтесумы. Последний был в таких случаях немногословен.

По окончании аудиенции следовало ретироваться, не оборачиваясь спиной к императору и все так же обращая свой взор долу. Провинциальные сеньоры не должны были подходить ко дворцу по прямой линии: прежде чем войти во дворец, им надлежало пройти часть пути вдоль стены. Кортес, лучший свидетель жизни во дворце Монтесумы, заключает: «Церемонии, которых требовал этикет двора этого принца, были столь многочисленны, что мне нужно было потратить много времени, чтобы их запомнить и удержать в памяти; и, пожалуй, ни один из известных нам султанов или правителей неверных не стал бы требовать соблюдения столь сложных церемоний.

Для своих редких выходов монарх брал великолепный паланкин, обычно закрытый, который должны были нести лица высокого ранга. В тех случаях, когда Монтесума шел пешком, он опирался на плечи двух великих сеньоров, выступая под прикрытием великолепного балдахина, драпировка которого была выткана зелеными перьями и украшена картинами, вышитыми золотыми нитями; серебряные пластинки, жемчуг, chalchihuis (нефриты), рассеянные по всей широкой кайме, радовали глаз». За ним шли великие сеньоры, и император беседовал с ними, подчеркивая значение своих слов движениями небольшой позолоченной трости. Перед ним шел сановник с двумя или тремя длинными палками, что должно было означать выход императора, а другие столь же важные особы раздвигали толпу. В определенных торжественных случаях дворяне подметали дорогу, по которой он должен был шествовать, и расстилали ковры. Люди простирались ниц или опускали голову и слегка отворачивались, так что мексиканцы имели основание утверждать, что они никогда не видели своего императора.

Нелегко воспроизвести дневное времяпровождение императора. Конечно, мы располагаем сведениями, исходящими от испанцев, однако они касаются совершенно особого периода в жизни Монтесумы, когда он был пленником своих гостей во дворце Ахаякатль.

Утро Монтесума начинал с обращения к богам, предлагая им дары и жертвы. Особо он приветствовал восходящее солнце: «Да соблаговолит наш Великий господин исполнить свой долг и выполнить свою миссию». Затем он кадил фимиамом и обезглавливал в честь этого бога перепелок. Таким образом он способствовал круговращению светила. Затем он жевал стручковый перец и отправлялся в зал суда, чтобы принять участие в разборе тяжб провинциальных сеньоров. Его всегда сопровождала свита из двух десятков советников и генералов. Стороны излагали суть дела двум пожилым судьям высокого ранга, демонстрировали в необходимых случаях относящиеся к их делу пиктографические документы и водили по ним указками, объясняя, где находится предмет их спора. Судьи вкратце пересказывали дело tlatoani и представляли свое мнение, Монтесума выносил решение. Он должен был также, вместе с другими судьями, вникать в уголовные дела и присматривать, в общем смысле слова, за быстрым и четким ходом разбирательства. Затем он принимал налоги и улаживал важные государственные дела.

В середине дня он завтракал и отдыхал. После этого он снова принимал просителей или совещался со своими советниками. Затем он шел купаться, после чего давал себе возможность расслабиться, слушая музыку или наблюдая за игрой своих клоунов и жонглеров. Через несколько лет некоторые из этих артистов стали знаменитыми в Европе благодаря необычайной виртуозности, с которой они могли, например, подбрасывать и ловить ногами деревянные бревна. Иногда он играл в patolli или смотрел на других игроков. Игра состояла в выбрасывании пестро окрашенных бобов на скатерть, расчерченную как для игры в классы. Особенно он любил totoloque — игру в кости.

Среди хобби Монтесумы были пение и танцы (он сам пел и танцевал!) и разведение цветов. В дальнейшем мы познакомимся с жертвой последнего из поименованных невинных развлечений Монтесумы… Мощного телосложения, прекрасный пловец, он регулярно упражнялся в обращении с оружием. Его карлики, горбуны и уродцы всегда присутствовали при его развлечениях.

Короли любят охотиться, и Монтесума не был исключением. Повелитель мира прекрасно стрелял из лука, охотясь на диких животных, и из сарбакана — когда охотился на птиц. Большая охота могла задействовать три тысячи человек. Монтесума отправлялся туда в паланкине, где он ожидал, пока люди загоняли оленей, лис и койотов, забиваемых потом стрелами. В некоторых случаях участников охоты было еще больше, а дичи было так много, что ее не только поражали из лука и ловили сетями, но просто хватали руками и забивали палками. Можно было поймать какую угодно птицу. Однажды, когда испанцы восторгались пролетавшим невдалеке соколом, Монтесума велел своим людям поймать птицу. После долгого преследования они все же настигли ее и поймали, что свидетельствует о существовании соколиной охоты. Охотились на цаплю, коршуна, сороку, ворону с помощью орлов, грифов и других хищников.

ЖЕНЫ ИМПЕРАТОРА

Хронист Гонсало Фернандес де Овьедо утверждает, что отец Монтесумы, Ахаякатль имел примерно четыреста пятьдесят детей, большинство которых было ликвидировано по указанию самого императора. Возможно, де Овьедо несколько преувеличивает, однако можно быть уверенным в том, что каждый случай наследования порождал соперничество и конфликты. Так, после смерти Монтесумы его преемник Куитлауак приказал убить шестерых из его сыновей. Поскольку трои мог переходить не только от отца к сыну, но и от одного брата к другому, это создавало особую напряженность.

Овьедо говорит также, что Монтесума выдавал своих сестер за любого, кто ему нравился. Это кажется весьма правдоподобным. Его сестры, так же как и его дочери, были существенным политическим средством для сплочения и дальнейшего выживания государства. В Месоамерике это было обычной ситуацией, начиная с весьма отдаленных времен, например, у майя. Выдать свою сестру или дочь за иностранного короля означало возможность успокоить соседа, приобрести союзника, укрепить дружбу или наградить преданность. Это было также способом вмешиваться в чужие дела. Поскольку, кроме того, супруга высокого ранга приносила в приданое земли, которые могли быть весьма обширными, то при этом возникала система неразрывных, постоянно укрепляющихся связей.

Обычно ацтеки женились в возрасте от двадцати до двадцати пяти лет. Так было и с Монтесумой. Многоженство было правилом, во всяком случае для богатых и могущественных людей. Поскольку повелитель империи не мог нигде найти принцессу, ранг которой соответствовал бы его собственному, он выбирал себе из числа прочих жен одну главную — например, кузину. Дети именно этой супруги могли последовательно один за другим наследовать трои, потом наступала очередь следующего поколения. Император женился также на женщинах из королевских родов Тескоко и Тлаконапа, но дети от этих браков не наследовали мешикскую корону.

В Тескоко дело обстояло по-другому. Главная супруга короля была мексиканкой. Поскольку она происходила из более могущественной династии, то ее сыновья наследовали королевскую власть, что, естественно, укрепляло позицию Мехико. Правда, как король Тескоко брал себе жену из города, от которого он зависел, так и правители четырнадцати подчиненных Тескоко городов аколькуас должны были жениться на женщинах из королевского рода Тескоко.

Овьедо говорит о 4000 второстепенных жен или наложниц, другой источник называет иную цифру — 600. У Незауальпилли их было более 2000 — в два раза больше, чем у царя Соломона, но ведь Монтесума был гораздо более могущественным, чем король Тескоко. Самые высокие цифры здесь объясняются, между прочим, тем, что король часто брал в свой штат и супруг своего предшественника, а также тем, что некоторые жены высокого ранга приходили с многочисленной свитой компаньонок и горничных, а то и со своими сестрами, и каждая из них могла в конце концов попасть в императорский гарем. Кроме того, среди тех жен, которые были дочерьми королей или великих сеньоров, некоторые были заложницами, или залогами верности, тогда как другие дарились императором людям, заслуги которых он хотел особо отметить. И, наконец, были еще рабыни.

Хороший муж обходился со всеми своими женами одинаково хорошо. Это равенство в обхождении могло выразиться, например, в том, что, скажем, пятьдесят жен оказывались за решеткой в одно и то же время. Гомара называет большее число — сто пятьдесят. У них довольно часто бывали выкидыши. Как утверждает Овьедо, — по приказу дьявола, с которым они были в сговоре. Это представляется сомнительным. Или же, — предполагает Гомара, который переписывает и дополняет Овьеду, — потому что они знали, что их дети не станут наследниками. Следует заметить, что дети второстепенных жен не испытывали никакой дискриминации. Даже если их матери были простолюдинками, они все равно считались благородными и могли при случае быть наследниками своего отца, и даже, если речь идет о королевских сыновьях, сесть на его трон, хотя такое случалось нечасто. Короче говоря, преждевременные роды наказывались смертью, однако можно предположить, что в этом случае суть заключалась в том, чтобы сократить число кандидатов на унаследование королевской власти и ликвидировать источники потенциальных конфликтов.

Об интимной жизни Монтесумы известно только то, что определенного рода встречи с женами носили скромный характер и что он ограничивался только женщинами. Как объясняет неподражаемым слогом прошлого века переводчик Берналя Диаса, «события его интимной жизни не афишировались, и о них могли знать только несколько слуг. У него не было порочных наклонностей». Говорят, что он хорошо обращался со своими женами и «глубоко их почитал», однако трудно предположить, в чем именно это заключалось. Эти сведения, впрочем, восходят к свидетельствам испанцев, которые пытались наблюдать интимную жизнь Монтесумы тогда, когда он был их вынужденным хозяином. Кроме того, матери кормили своих детей грудью до четырех лет и в течение всего этого периода воздерживались от сексуальных контактов.

Исключая no необходимости краткое время, которое эти многочисленные жены посвящали своему мужу, они целыми днями пряли, ткали, вышивали, а также готовили изысканные блюда и напитки. Горбуньи и карлицы прислуживали им и развлекали их пением и игрой на тамбурине. Все это можно было бы наблюдать и на расстоянии нескольких тысяч километров — у инков, с которыми у месоамериканцев не было никаких связей. Женам tlatoani надлежало вести себя хорошо и быть благочестивыми. Они никуда не выходили, не смели даже глаз поднять на другого мужчину и находились под неусыпным взором дуэний. Они постоянно умерщвляли свою плоть, нанося себе раны по всему телу, не исключая и самых интимных мест.

Большинством документов устанавливается тот факт, что только одна из этих супруг рассматривалась в качестве основной. Берналь Диас утверждает, однако, что у Монтесумы их было две. В других источниках называется несколько имен главных супруг, но возможно, что мы имеем здесь дело с неким последовательным рядом, так как случаи смерти при родах были нередки.

Историк Иштлильхочитль говорит совершенно ясно, что Тайхуалкан, дочь Тотохвикуацина, была главной супругой Монтесумы и родила ему нескольких девочек. Но настоящей главной супругой, чьи дети должны были унаследовать трон (после братьев) была дочь Ахвицотля. Ее сын Ахаякатль был общепризнан как «законный», как и его сестра Текуичпо. Другими, отмеченными в источниках супругами были Миахуаксочитль, дочь короля Тулы Иштлильквечауака, единокровного брата Монтесумы, который пал на поле битвы под Атлиско, а также дочери короля Экатеиека и чихуакоатля Тлильпотонкви.

Породнение с Тлакоианом укрепляло союз двух городов. С принцессами из Экатенека и Тулы, расположенных несколько севернее и северо-северо-западнее, браки заключались достаточно часто. Когда-то в этих городах были возведены на престол люди мешикского происхождения, женившиеся на местных принцессах. Чтобы не дать этим династиям в дальнейшем развиваться неограниченно, императоры продолжали заключать с ними брачные союзы, от которых появлялись будущие короли этих городов. В результате таких брачных союзов Мехико получал земли в качестве приданого и усиливал свое внедрение в эти королевства.

Наконец, женитьба на принцессе из Тулы всегда представляла особый интерес: для многих народов Месоамерики Кецалькоатль оставался по сути источником законной власти. Именно поэтому с момента основания своей империи мешики придавали особое значение брачным союзам с королевским родом Тулы. Что касается Экатенека, то он как бы являлся частью «Большого Мехико» и занимал ключевую позицию на границах земель Тескоко и Тлакопана. И, наконец, известен другой тип брачного союза, обращенного, так сказать, внутрь. Это брак с дочерью чихуакоатля, представителя населения самого города, и главное — наиболее автохтонной его части.

Идентификация нескольких названных жен не представляет особой проблемы. Зато их дети и дети наложниц Монтесумы — сплошная головоломка, тем более что в общем они появляются на сцене лишь после смерти отца. Существует мнение, что у императора было не менее пятидесяти детей, однако даже в самом длинном списке их насчитывается всего лишь девятнадцать. Что же касается их «законности», согласно Берналю Диасу, сам император говорил, что у него были законными две дочери и один сын, которых он предложил Кортесу в заложники вместо себя. Были сведения также еще об одной дочери и об одном сыне и просто о двух сыновьях.

В 1509 году Монтесума выдал одну из своих дочерей за Некваметля, короля Оночхуакана Чалько. Этот король был возведен на трои самим Монтесумой, который определил к нему еще двух соправителей. Двумя годами позже другая дочь Монтесумы, по имени, возможно, Иланкуэитль, сочеталась браком с королем Куауатитлана. Что касается сыновей, то Монтесума, ощущая приближение испанцев, поставил их во главе некоторых городов: Хуанитла — в Экатенеке, откуда родом была его мать; Омакатля (племянник?) — в Хочимилько; Акамнича — в Тенайуку.

КУЛЬТ И БОЛЬШИЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ПРАЗДНИКИ

Император посвящал значительную часть своего времени богам. Его можно было увидеть ранним утром, обращающего свою молитву к Солнцу; нет сомнения, однако, что вставал он еще ночью для совершения покаяния. Иногда, например, во время войны, его посты и самоистязания становились более продолжительными. Перед гем как принять решение о начале войны, он долго советовался с божествами об ее исходе. Чтобы задобрить богов и получить от них благоприятный совет, он приносил жертвы и умерщвлял свою плоть. Когда армии находились в походе — а это случалось довольно часто, — родные воинов ограничивались лишь одной трапезой в день — в полдень; кроме того, они не расчесывали свои волосы и не мыли лицо. Император давал пример своим подданным в суровом воздержании и запрещал пение, танцы и иные развлечения, если только это не было временем религиозных праздников. Он шел в храм, чтобы предложить богам разные дары, принести в жертву обезглавленных перепелок и молиться сидя, поджав ноги, или стоя, со скрещенными на груди или возведенными к небу руками. Старые жрецы ели определенного вида грибы и пили специально приготовленные напитки, чтобы в состоянии галлюцинации предсказать будущее. Если они молчали, ошибались или их прогноз оказывался пессимистичным, то их казнили. По возвращении армий император брал под свою опеку раненых и увечных. Если Монтесума отправлялся в храм, то при приближении к священной ограде он заранее выходил из паланкина и проделывал остаток пути пешком и без пышной свиты, чтобы подчеркнуть свое более низкое по отношению к богам положение.

К личному благочестию императора добавлялось официальное, выражавшееся, прежде всего, в его участии в регулярных праздниках солнечного года (числом 18) и 260-дневного цикла. Есть свидетельство о том, что каждые двадцать дней он отправлялся в сопровождении жрецов совершать жертвоприношения в храм Луны в Теотиуакане. Перед большими праздниками он совершал покаяние и возжигал фимиам в течение нескольких дней (вероятно, четырех) в Доме Раковины. Степень его участия в церемониях менялась в зависимости от праздника.

После праздника двадцатидневного «месяца», именовавшегося «Сдирание человеческой кожи», Монтесума в тайне приглашал глав неприятельских государств присутствовать при посвящении «гладиаторов» и раздаче даров. Затем вместе с королями Тескоко и Тлакопана он присутствовал на большом балу, где мешики-теночки и тлателольки становились напротив друг друга и танцевали медленный, торжественный танец. Все танцоры были богато наряжены. Поскольку это был праздник урожая, то те и другие держали в руках кукурузные лепешки, выполненные из перьев муляжи свеклы или стебли кукурузы. Вместо ожерелья у каждого на шее была гирлянда из жареных кукурузных початков.

Шестьдесят дней спустя праздником Токскатль, «Засуха», отмечался конец жатвы и воспевался его символ — жареный початок. Это была середина дня, момент, когда двойственное и обманчивое послеполуденное солнце возвращалось по пути утреннего солнца. В этом месяце приносились в жертву перевоплощения Тецкатлипоки — Блестящего зеркала, и Уицилопочтли — Солнца. Это был также праздник королевства, главным героем которого являлся Тецкатлипока. Поэтому Монтесума сам одевал и пышно наряжал военнопленного, воплощавшего в себе этого бога. Пленный воплощал бога в течение одного года. Выбор производился с большой тщательностью, поскольку у кандидата не должно было быть никаких внешних недостатков. Отобранный кандидат целый год вел роскошную жизнь, прогуливаясь по улице с сигарой во рту или наигрывая на флейте. Ему отдавали почести, положенные богу. В начале «месяца»-двадцати-дневки Токскатль его женили на четырех девушках-рабынях, которые также были воплощениями божеств: красавицы Хочикецаль, богини любви и земли, девственной Шилонен, богини воды Атлаптонан и богини соли Хвиксточихуатль. Пять дней до жертвоприношения Монтесума пребывал в одиночестве, совершая покаяние и готовясь символически разделить смерть Тецкатлипоки и вместе с ним воскреснуть. В других местах в это время пели и танцевали. В день собственно праздника, месяца Токскатля, воплощение бога доставлялось в лодке к месту посвящения — небольшому храму, расположенному на северном берегу озера Чалько. Посвящаемый медленно поднимался по ступенькам храма к жертвенному камню, по дороге разбивая флейты, на которых он играл «в дни своего благополучия». Его принесли в жертву, одним взмахом ножа вырезав сердце, которое было поднято вверх, к солнцу. Его отрезанная голова была выставлена на общее обозрение.

В это время в Мехико юноши и воины танцевали в извилистом хороводе вокруг молодых женщин, которые с венком из жареной кукурузы на голове исполняли танец жареной кукурузы. Люди говорили, что они «обнимают Уицилопочтли». Хоровод двигался, ведомый будущей жертвой — воплощением бога Уицилопочтли. Накануне была сделана статуя бога из теста, изготовленного из семян белой свеклы. На рассвете Монтесума торжественно посвятил в его честь четыре перепелки. Затем один из жрецов сменил его, и вся собравшаяся толпа жителей внимательно следила за его движениями. Перепелок бросали в направлении статуи, некоторые из них были съедены самими жрецами. Воплощавший бога был предан смерти в выбранный им самим момент.

Через шестьдесят дней состоялся Хуэй Тэкуильхвитль — «Большой праздник сеньоров» и послеполуденного солнца. Один из самых сильных моментов праздника состоял в большом танце юношей, в котором тепочки выступали соперниками тлателольков, как в «Сдирании кожи». Иногда Монтесума присоединялся к хороводу. Он предлагал в жертву одежду рабыни, представлявшей богиню кукурузы, и призывал всех женщин лагуны принять участие в хороводе. Поскольку «Праздник сеньоров» приходился на июль — тяжелое время, когда старые запасы продовольствия кончались, а новый урожай еще не созрел, — приступал к широкой раздаче продовольствия всем нуждающимся.

Вскоре после этого отмечался праздник Ксокотль Хуэтци, «Падающий плод». Это был праздник солнечного заката и звезд (подобно созревшим плодам они проникали в землю и оплодотворяли ее) и бога огня. В честь этого бога и для того чтобы накормить его, в огонь бросали предварительно анестезированных и связанных по рукам и йогам пленных: после некоторого поджаривания их вытаскивали из огня и приканчивали обычным способом — иссечением сердца. Таким образом воспроизводился прыжок Кецалькоатля-Нанауатля в костер или его жертвоприношение на костре в конце жизни. В обоих случаях возникала метаморфоза: на солнце, а йотом на Венере, — и к тому же предполагалось, что сами принесенные в жертву пленники тоже должны были стать небесными светилами. Участие императора в этом обряде состояло в поедании сердца одной из преданных огню жертв.

В следующем месяце отмечался праздник «Подметания», Охпаництли. Отстающий на полгода от Тлакаксипехуалицтли, он как бы противостоял ему. В Тлакаксипехуалицтли сдирали кожу с мужчин, здесь — с женщин. Тлакаксипехуалицтли был началом дня и мужской части года, Охпаництли — началом ночи и женской части года. На том празднике чествовали урожай, на этом — посев (начавшийся символически уже в предыдущем месяце — «Падающий плод»). Во время «Сдирания человеческой кожи» воспроизводилось первое появление солнца, в «Подметании» — создание земли и рождение кукурузы.



По-видимому, праздник «Подметания» должен был предшествовать празднику «Сдирания человеческой кожи». Все к этому празднику обновлялось, белились стены, выметался отовсюду мусор, все начищалось — определялась важная точка отсчета. Это касается не в меньшей мере и праздника «Связывания годов», которым отмечалось тоже начало, но уже века. Во время церемоний тушили все огни и все находились в полной тишине, как если бы Земля умерла. Затем нужно было зажечь огни торжественно, с мыслью о рождении Венеры-огня в начале эры. Самый яркий праздник, с совершенно удивительными обрядами — праздник возрождения земли, залог наступления сезона дождей и появления растений…



Хоровод вокруг столба, установленного в честь праздника «Падающего плода». Codex Borbonicus по Селеру, 1902–1923.
На вершине столба — погребальный пакет, представляющий «плод», покойника



Праздник «Подметания». Codex Borbonicus, по Сежурне (Sejourne) 1981.
Олицетворение богини кукурузы находится на помосте в центре разыгрываемой сцены. Богиня земли принимает процессию, в которую входят те, кто собирается ее оплодотворить: представляющий дождь и кукурузу жрец, потрясающий в направлении богини молнией-фаллосом змеевидной формы, и представители мимиксоас, филлофоры. Справа: трое животных, представляющих плодородие и изобилие (сверху вниз: летучая мышь, двуутробка, койот). Наверху: процессия, отгоняющая мороз от молодых ростков кукурузы

Таким образом, это обозначало время посева. Чествовались три богини, олицетворяемые тремя прошедшими обряд купели рабынями. Это Земля — Тоси, Наша Прародительница, Вода и 7-я Змея, богиня прорастания. Весь набор, необходимый для прорастания кукурузы. Олицетворению Тоси, женщине зрелого возраста, говорят, что она соединится с Монтесумой. В полночь, в полном молчании, ее приводят в храм, жрец кладет ее на спину как новобрачную, и после этого ей отсекают голову. С нее сдирают кожу, после чего молодой, мощного телосложения жрец надевает на себя эту кожу и знаки богини земли, что должно символизировать омоложение и укрепление земли. Этот актер, изображающий Тоси, бросается бегом к подножию храма Уицилопочтли, чтобы там сыграть заключительный эпизод трагического брака. Он раскидывает руки и ноги — как бы для того, чтобы принять зачатие, затем скорчивается, изображая роды. Потом возле него появляется олицетворение Синтеотля — рождается молодая кукуруза, уподобленная огню и Венере. Обряд воспроизводил первоначальные мифы и космические события в редком по своей мощи синтезе.

Многие другие обряды символизировали оплодотворение земли. Например, пленников заставляли взбираться на высокие столбы, на вершинах которых их ожидали жрецы. Как только пленники добирались до вершины, жрецы сталкивали их вниз, и пленники разбивались как падающие с дерева спелые плоды. Их кровь собиралась в раковину. Тоси обмакивала в нее свой палец и обсасывала его, после чего делала вид, что собирается рожать. Возможна была и другая интерпретация: обреченных привязывали с растянутыми в стороны руками и ногами к козлам и убивали дротиками, орошая таким образом землю их оплодотворяющей кровью. И, наконец, еще один обряд, в котором могло участвовать все население: когда олицетворение Тоси проходило возле толпы, в него бросали предварительно оплеванные цветы. Если знать, что цветы символизируют женский пол, то смысл обряда становится очевидным.

Когда земля была разорвана на две части — в самом начале времен — она требовала сердец и крови взамен полезных растений. Начиная с первого своего восхода солнце также требовало жертв. Для того чтобы кормить землю и небо, велись сражения и погибали воины. Поэтому в конце праздника воинам воздавалось по заслугам. Они проходили мимо Монтесумы, который сидел в своем императорском кресле, покрытом оперением орла и шкурой ягуара. Каждый подходил и брал то, что было ему предназначено: значок, оружие, одежду. После Монтесума вел очень необычный танец — без музыки, состоявший из четкой ходьбы и потрясания рук. Затем шла раздача семян, окропленных кровью жертвы, олицетворяющей богиню воды, после чего происходил обряд, во время которого люди забрасывали Тоси цветами, и она отвечала им резкими бросками в их сторону. Люди как бы в панике разбегались; между ними мог на какой-то короткий момент оказаться сам Монтесума.

Через три «месяца», то есть через шестьдесят дней, наступал праздник Квечолли, во время которого воспроизводились странствия тольтеков в пустыне, до восхода солнца. Люди отправлялись в деревню, в южную часть долины, разбивали там свой лагерь и имитировали кочевую жизнь. Император находился там же, одетый как Мишкоатль-Камакстли, совершая покаяние. Устраивалась большая охота, и те, кому посчастливилось поймать какую-нибудь особенную птицу, оленя или койота, считались достойными похвалы и получали от императора плащи с бахромой из перьев и провизию.

Следующий двадцатидневный «месяц» назывался Панквецалицтли, «Подъем флагов». Ритуалы оставались прежними: мифические странствия, но в этот раз — странствия мешиков. Они воспроизводились в длинной процессии вокруг одной из лагун; важным было, однако, центральное событие странствий — рождение Уицилопочтли и его победа над Коатенеком. Выкупанные в связи с ритуалом рабы, наряженные как Уицилопочтли, сражались против воинов хвициауас. Император сам вооружал их сосновыми палками и щитами, украшенными глазами «волка» (cuetlachtli). Затем происходило жертвоприношение военнопленных.

Во время этого праздника жертвовали и съедали статую Уицилопочтли, вылепленную из теста, сделанного из семян белой свеклы. В присутствии короля жрец, именуемый Кецалькоатлем, протыкал его дротиком. Затем статуя разламывалась на мелкие кусочки, которые разбирались жителями Теночтитлана и Тлателолько. Монтесума съедал сердце статуи.

Через два «месяца» наступал праздник Ицкалли, который посвящался богу огня. Каждые четыре года происходило жертвоприношение олицетворений богов огня четырех стран света, за которым следовал торжественный ганец сеньоров, одетых в голубое. Во главе танца — Монтесума в своей королевской диадеме, xiuhuitzollil.

И, наконец, последний праздник, в котором участвовал Монтесума, праздник Атлькахуало, в течение которого люди благодарили богов дождя за благодеяния, оказанные ими в закончившемся сезоне. Об этом, так же как о Панквецалицтли, было уже упомянуто в связи с рассмотрением реформ императора.

Праздник Атлькахуало, «Остановка воды» имел еще и другое название — Куахвитлехва, «Выпрямление деревьев». За несколько дней до праздника люди шли на гору Кольхуакан, чтобы срубить там самое большое и красивое дерево и переправить его в Мехико, причем так, чтобы не повредить ни одной веточки. Дерево ставили перед двойной пирамидой Уицилопочтли и Тлалока. Четыре дерева пониже размещались вокруг главного, которое называлось «Наш отец». Деревья обвязывали по периметру веревкой, и таким образом устраивался своего рода искусственный сад.

Накануне праздника короли Мехико, Тескоко и Тлаконана, а также неприятельские государи Тласкалы и Хуэксоципко отправлялись в сопровождении многочисленной свиты к подножию горы Тлалокан, которая замыкает долину с востока. На рассвете они провожали на вершину горы, где находился алтарь богов дождя, закрытый со всех сторон паланкин, главным пассажиром которого был богато наряженный маленький мальчик — сын благородных родителей. Он был олицетворением одного из тлалоков. Ребенка умерщвляли уже в паланкине, а затем его кровью обмазывали статуи тлалоков. Затем короли подходили один за другим к статуям, чтобы нарядить их в роскошные одежды и возложить у их ног дары из перьев кецаля, нефритов и еды. После этого все возвращались в Мехико, за исключением одной сотни воинов, которые оставались там стеречь дары.

К этому моменту остававшиеся в городе жрецы приносили в искусственный сад одетую во все голубое девочку, изображавшую Кецальхоч (Чальчиугликуэ) — богиню источников, лагун и рек. Ее ставили возле большого дерева и под звуки барабана пели ритуальную песню. При получении известия о том, что сеньоры спустились с Тлалокана и собираются погрузиться в лодку, чтобы пересечь лагуну, жрецы вели девочку к воде. Дерево поднимали и погружали на илот, затем все забирались на илоты и в лодки и отправлялись к пантитланскому водовороту. Там обе флотилии — сеньоров и сопровождавших девочку жрецов с ассистентами — объединялись. Дерево сбрасывалось в воду и увязало в тине. Девочку в паланкине умерщвляли, подрезав острогой горло; сначала ее кровью поили воду, а затем ее тело сбрасывали в водоворот, вместе с дорогими перьями и камнями. Наконец каждый возвращался молча к себе.

Участие императора в этом празднике несло особую нагрузку. Ритуал в наглядной форме воссоздавал приход мешиков в Толлан и конец тольтеков — эпизод, рассказанный в Leyenda de las Soles, скомпилированной в период правления Монтесумы.

Скользящие праздники и годовщины богов 260-дневного календаря документированы гораздо меньше, чем праздники и годовщины солнечного года. Тем не менее известно, что 4-й день Движения, то есть день, когда солнце пускается в путь, был в великом почете у Монтесумы, который в этот день постился и устраивал жертвоприношения. В 1-й день Цветка, день рождения Синтеотля (Венеры) и человеческого рода, отмечался праздник благородных и послеобеденного солнца. В 1-й день Дождя казнили приговоренных ранее преступников и пленных, что должно было способствовать росту славы императора. Наконец, в 1-й день Кремня, в годовщину Уицилопочтли, к изображению бога приносились цветы.

Праздники, в которых участвовал Монтесума, были выбраны нами не случайно. Упомянуты, прежде всего, два начала времени года: «Подметание» и «Сдирание кожи»; эго главные праздники: один — Земли и Венеры-Кукурузы, другой — Солнца. Потом опять праздники Солнца и, конечно, Панквецалицтли, затем дни послеполуденного светила, Токскатля, Хуэй Тэкуильхвитля и Ксокотля Хуэтци. Хуэй Тэкуильхвитль важен был как главный праздник сеньоров. Ксокотль Хуэтци — как праздник огня, одного из главных покровителей короля. Остается Тлалок. Этому божеству посвящается один-единственный праздник, но сам император принимает в нем активное участие. Скользящие праздники идут в том же русле, поскольку они касаются Солнца, королевской власти, сеньоров и Венеры.

На Панквецалицтли и Тлакаксипехуалицтли число приговоренных военнопленных бывало иногда очень значительным. В таких случаях Монтесума сам выступал в роли жреца, совершающего жертвоприношение. Иногда в этом ему помогали короли-союзники. В силу своей священной функции, в силу того, что он более чем кто-либо олицетворял божество, Монтесума, при желании, становился над жрецами. Иногда его называли даже tlamacazgui или teo-pixqui, страж бога, что ему очень подходило. Впрочем, многие короли раньше сами были жрецами.

Некоторые боги представляли для императора особый интерес. Например, Якатекутли, бог коммерсантов — таинственный персонаж неясного происхождения. Напрасно император пытался выяснить некоторые особенности его биографии. В наше время признано считать Якатекутли перевоплощением Кецалькоатля. Возможно, и у Монтесумы были подозрения на сей счет, и он хотел уточнить для себя, не следует ли Якатекутли исключить из праздников города, как это было сделано с Пернатым Змеем. С другой стороны, он сделал несколько попыток завладеть ритуальными изображениями Мишкоатля — отца Кецалькоатля. Тот и другой были главными божествами городов Тласкала, Хуэксоцинко и Чолула.

Вероятно, руководствуясь как собственной любознательностью, так и мотивами религиозного характера, Монтесума приказал исследовать Попокатепетль, Дымящую Гору. Он посылал туда людей, чтобы узнать, откуда возникает дым. И, возможно, для того, чтобы выяснить, нет ли там особого канала, по которому можно было бы общаться с богом огня и с подземным царством. А может быть и для того, чтобы найти какую-нибудь реликвию Тецкатлипоки, покровителя и защитника Тескоко. Шла молва, что бог проник в этот вулкан и выбросил оттуда свою бедренную кость, которая была подобрана тескокцами и хранилась в их храме.

Два исследователя погибли при восхождении. Другие добрались до вершины, но четверо из них скончались вскоре после возвращения. Монтесума поручил двух оставшихся в живых заботам лучших медиков. Выздоровев, люди сообщили, что вершина вулкана — это не большая дымящая труба, а пространство, покрытое скалами, полное трещин, из которых пробивается дым. Оттуда можно увидеть море, как если бы оно было тут же, под горой. Монтесума нашел все это, по-видимому, очень интересным, но он наверняка предпочел бы, чтобы ему принесли другую берцовую кость или, скажем, череп Тецкатлипоки, дабы поубавить снеси тескокским союзникам.

Загрузка...