Мой путь в рай

Через некоторое время капитан Эстевес сказал:

- Мы только что потеряли сорок амигос у храма. Самураи выскочили из-за стены с лазерными ружьями. Там теперь наши люди выравнивают положение. Очевидно, город прорезан сетью подземных ходов. Невозможно сказать, сколько врагов там скрывается и сколько из них вооружены. Поэтому держите глаза открытыми. Каковы наши потери?

- Всего около шестисот человек, - сказал сержант.

Эстевес вздохнул.

- Huy! Таких потерь мы не выдержим. Не можем позволить даже соотношение один к десяти. Город слишком разбросан: чтобы удерживать его, нам нужно не меньше четырех тысяч человек. Гарсону следовало бы собрать всех в северной части города. И японцы это знают. Если наша численность станет ниже критического уровня, они быстро проделают бреши в нашей защите. А что если из фермерских поселков явятся другие самураи? Мы не можем сражаться с ними и одновременно удерживать в повиновении горожан.

Кто-то рядом со мной заговорил, не включая микрофон шлема. Голос показался мне знакомым.

- Не понимаю. Почему они не сдаются? Можно было подумать, что после такого количества жертв они затаятся и будут выжидать, пока мы не уйдем.

Рядом другой человек печально сказал:

- Они все спятили. Знаете, когда два патруля встречаются в пустыне, их командиры снимают с себя все вооружение и дерутся на мечах, чтобы утвердить свое право на выполнение задания. Победитель продолжает его выполнять, а проигравшие возвращаются домой. Друг мне рассказывал, что по вечерам тут прокручивали записи этих схваток и показывали их в вечерних новостях. Их воины стали невероятно быстры и грациозны, как танцоры. Они называют это "прекрасным стилем" войны. Вот какие они сумасшедшие. Думают, что война прекрасна.

- Нет, они не поэтому отказываются сдаваться, - сказал я. Хотел понять и потому ухватился за соломинку. - Дело в президенте Мотоки. Если бы Гарсон не убил Мотоки, все вышло бы хорошо. Они оставили бы нас в покое. Я видел их лица, когда они смотрели на убийство. Они спятили, когда Гарсон убил Мотоки. Не знаю, почему.

Вмешался Завала.

- Потому что на этой планете у всех долг чести перед Мотоки: у тебя, у меня, у них. Он наш наниматель. Долг слуги перед хозяином. И теперь единственная возможность отплатить этот долг - убить Гарсона и всех нас.

Я знал, что его догадка верна. Он дал ответ, который я не смог сформулировать. Завала с его культурным сдвигом.

- Ты веришь, что у нас тоже долг чести? - спросил я.

Шлем Завалы повернулся.

- Не знаю. Если бы знал точно, убил бы Гарсона и всех остальных, чтобы отплатить этот долг.

- Я думаю, Гарсон считал, что убивает только политического соперника, - сказал я, надеясь успокоить Завалу. - У меня есть друг в разведке. Он практически признал это. Теперь там разрабатывается версия, которая может убедить японцев. Это был несчастный случай.

- Никакой случайности, - возразил Перфекто. - Гарсон знает своих врагов.

- В Гватемале был некогда генерал, который сказал, что все войны происходят случайно, - сказала Абрайра. - Он говорил, что люди не созданы для войны, что у них территориализм проявляется, как у стадных животных, схватки должны быть только ритуальными поединками.

- Как овцы или быки, когда они сталкиваются головами? - Мигель рассмеялся.

- Вот именно, - сказала Абрайра. - На протяжении всей истории человечества сражения становились церемониалом: в древней Греции схватывались два бойца, а армии смотрели. В Африке победителя в войне устанавливали в соревновании по метанию копья. Это человеческий эквивалент сталкивающихся лбов. Кто-то побеждает, и никто не ранен. Похоже, японцы, с их "прекрасным стилем войны", вернулись к такому методу. Вместо того чтобы всем сражаться на смерть, выставляют борцов с каждой стороны. Однако этот генерал не пользовался историческими свидетельствами, чтобы обосновать свое мнение. Он подчеркивал, что лучшим аргументом является то, что люди эмоционально не вооружены для убийства друг друга. Если бы было по-другому, лучшим способом разрешения территориальных споров всегда служил бы геноцид.

Я обнаружил, что слушаю с интересом. И подумал: странно, что генерал, военный, пришел к такому гуманному выводу.

- Я думаю, этот генерал был глуп, - сказал Мавро. - Я не возражаю против убийства людей.

Я вдруг понял, что должен бы знать этого гватемальского генерала, этого кабальеро.

- О каком генерале ты говоришь? - спросил я.

- Он из твоей страны... - ответил Перфекто. - Генерал Гонзальво Квинтанилла.

У меня перехватило дыхание и закружилась голова.

- Ты лжешь! - закричал я. - Гонзальво Квинтанилла - убийца и деспот! Он не мог сказать такое. Человек, пытавшийся захватить собственную страну!

- Ты ошибаешься, Осик, - еле сдерживаемым голос сказала Абрайра. Она впервые заговорила со мной сегодня. - Ты смешал генерала Гонзальво Квинтаниллу с генералом Гонзальво "El Puerco" [боров (исп.)] Квинотом. Квинот пытался захватить Гватемалу.

- Я знаю историю своей страны! - крикнул я. - Люди Квинтаниллы изнасиловали и убили мою мать! Я охотился за этими "putos" [проститутками, (исп.)] месяцами! Не говорите мне о Квинтанилле!

Перфекто коснулся руки Абрайры, сделал ей знак не расстраивать меня, и я рассердился еще больше. Абрайра насмешливо сказала:

- Прости меня, дон Анжело. Я не хотела сердить тебя. Должно быть, я спутала. Я забыла, что ты так стар, что сам жил во времена Квинтаниллы.

Мне показались ее слова странными. Когда мы впервые встретились, я выглядел на все шестьдесят. Я отошел от группы и стал смотреть на улицу, ведущую к реке. Меня пугало, что все не согласились с моим рассказом о Квинтанилле, так пугало, что я боялся вообще заговорить об этом, не смел даже думать. Постепенно глаза у меня отяжелели, и я уснул.

Через несколько минут меня разбудили звуки выстрелов. Меньший спутник Пекаря, Шинджу, жемчужина, взошел и висел в небе жемчужным шариком. Продолжали гореть дома, в которых изжарились люди. Только что закончилось нападение пятидесяти самураев.

Они так неслышно появились из потайного хода, что это могло показаться сном. Как щиты они использовали белые керамические плиты и пластины, снятые с машин. Оружие - дубины и ножи. Мы ответили, отстрелив им ноги.

Это было самоубийственное нападение. Мало кто из самураев добрался до наших линий, произошла короткая схватка.

С десяток наших людей остался лежать в разбитом вооружении. Мы бросились к ним и обнаружили, что четверо мертвы, а у шести сломаны кости, ушибы и ножевые ранения. Эстевес приставил охрану к подземному ходу и отправил сообщение.

Всех нас протрезвил этот инцидент. Самураи имели всего несколько секунд, но принесли большой ущерб.

Когда ушли врачи, сорок наших рассыпались среди ближайших домов и начали стрелять из лазерных и плазменных ружей, дома загорелись.

Эстевес приказал сжечь по десять домов за каждого нашего погибшего, чтобы заставить японцев покориться, но я знал, что ничего хорошего это не даст. Мы не можем заставить обитателей Мотоки сдаться. В нашем обществе мы восхищаемся стальными людьми. Почитаем наших диктаторов, тем легче им захватить власть. Но японцы не примут нес, не сдадутся Гарсону. Хозяин Кейго давно говорил нам: "На Пекаре не сдаются".

Мы оставили свое укрытие и пошли выполнять приказ. Почти в каждом доме кто-то выбегал из двери или пытался разорвать бумажные стены. Женщин и детей мы оставляли в живых, но всех мужчин старше двенадцати лет поджаривали. Мозг и руки у меня отупели. Я отключил свой внутренний микрофон, отрезав себя от мира. Следил за тем, что мы делаем, с какого-то расстояния. В своем защитном вооружении не чувствовал никаких запахов, ничего не мог коснуться непосредственно. Доносились только слабые крики японцев, и все происходило словно в замедленной съемке. После первых нескольких случаев убийства совершались почти автоматически. Как будто наши защитные костюмы двигались по своей воле, пустые изнутри. Я хотел поджарить их всех. Представлял себе, как мы закончим эту работу, опустошим весь город. Пропаганда Тамары никогда не подействует на японцев. Мы зажаты в смертоносном объятии, и ни мы, ни они не спасемся, никто не может позволить другому остаться в живых.

Мы все еще жгли дома, ревело пламя, его языки вздымались к небу, когда взошло солнце. Я стоял на холме, подо мной расстилалась южная часть города, на западе виднелся океан. Мы подошли к очередному дому и стали сжигать его. Оттуда выбежал молодой человек, лет четырнадцати, с длинными ногами, но еще детским лицом. Я выстрелил в него из лазера, провел платиновый луч в его промежности, он с криком упал на траву, и в этот момент земля вздрогнула от взрыва. В километре от нас в старом городе на воздух взлетело целое крыло промышленного здания, крыша его изогнулась так, словно здание лопнуло изнутри. Раскололся огромный хрустальный купол над старым городом. Большие и мелкие куски голубоватого хрусталя, как дождь, обрушились на землю вслед за другим взрывом, уничтожившим три верхних этажа гордого здания корпорации Мотоки. И хоть этот взрыв произошел в полукилометре от нас, мне пришлось укрыться от обломков.

Вначале я решил, что это наша работа, возможно, часть плана, направленного на дальнейшую деморализацию японцев, уничтожение их корпоративного духа. Но тут кто-то показал на взорванное промышленное здание и крикнул:

- Здесь размещался их ИР. Теперь вся наша внешняя защита уничтожена.

Я посмотрел на здание корпорации и вспомнил, что всего несколько часов назад Тамара находилась в нем на верхнем этаже. Внизу в долине послышались крики и выстрелы: в разных местах города из потайных ходов вышло несколько сотен самураев в зеленых боевых костюмах - из-под большого камня в парке, из-за фальшивой стены магазина, из старого заброшенного склада. Наши наемники стреляли в них из лазеров, заставляя их останавливаться и вертеться, а в это время стрелы разрывали их броню. Повсюду виднелись серебристые полосы: это лазеры перегревали воздух. Кто-то рядом со мной выпустил стрелу, и я стал лихорадочно оглядываться в поисках цели - выбежавшей из дома старухи в дубиной в руках. И повсюду, повсюду из домов выбегали японцы. В общей сумятице я заметил, что несколько человек указывают на юг. Четыре больших скоростных дирижабля шли низко над поверхностью на скорости в 400 километров в час со стороны поселков Шукаку и Цуметаи Ока. Теперь, когда ИР города мертв, наши нейтронные пушки и кибертанки бесполезны. А все остальные автоматические средства стреляют в цели только на поверхности. Примерно половина населения Мотоки живет в южных поселках. На этих дирижаблях полно самураев.

Весь мир, казалось, сузился до одной точки. Я, не отрываясь, смотрел на дирижабли. В Гватемале я учился управлять на расстоянии кибертанком. "Боже мой, - подумал я, - если бы я знал код, я смог бы подключиться к одному из танков и сбить дирижабли".

Вид дирижаблей наполнил меня страхом, и я стоял неподвижно, ожидал, когда в шлеме прозвучит голос Гарсона, когда услышу приказ. Но Гарсон молчал, и я подумал, что он мог погибнуть во время взрыва. И я понял, что наш захват Кумаи но Джи - всего лишь карточный домик, а теперь, когда подошли подкрепления с юга и в городе началось восстание, карты домика падают друг на друга. Как будто земля уходила у меня из-под ног, и я чувствовал, что падаю.

Но тут дирижабли пролетели над низким холмом, и неожиданно ожила одна линия кибертанков. Луч чистой энергии разрезал небо и по очереди коснулся всех дирижаблей, и они один за другим вспыхнули. Секунды спустя землю потрясла последовательность множества взрывов, и от этих гулких взрывов задрожали дома и качнулась земля.

Даже после взрывов части дирижаблей продолжали висеть в воздухе, и огромные куски горящей материи падали на пылающие здания. Я пытался рассмотреть людей в меньших обломках, падающих с неба, но видел только обожженные бесформенные фигуры.

Я огляделся и увидел, что все: и наемники, и японцы - остановились и смотрят на взрывы. На пороге каждого дома стояли люди и в ужасе смотрели в небо; с широко раскрытыми ртами полными слез глазами смотрели они на висящие еще в небе части дирижаблей.

Казалось, японцы сморщились. Они не кричали. Не плакали. Не бросались на нас. По-прежнему звучали ружейные выстрелы, но после мощных взрывов дирижаблей они напоминали хлопушки. Наемники избавлялись от последних вооруженных самураев. И так же быстро, как началось, восстание закончилось.

Один за другим японцы у домов склонили головы, признавая поражение, и вернулись в дома. А мы - в свое укрытие.

Остальная часть утра прошла спокойно. Гарсон объявил военное положение и приказал всем японцам оставаться в домах. Японцы повиновались, словно получили приказ от своих корпоративных божеств. Под городом обнаружили и уничтожили с десяток подземных ходов. Взрыв в одном из таких ходов разрушил фундамент театра. Рано утром на улицу выехала в своей коляске Тамара, направляясь к буддистскому храму, и я обрадовался, что она жива.

Я помахал ей руками и крикнул, но она проехала мимо. Перфекто и еще несколько человек ушли в нижний город и вернулись с достаточным количеством еды и выпивки, и мы устроили пикник. Поджарили на костре на улице небольшую свинью, потом по очереди поспали.

Но я не мог уснуть. Снова и снова проворачивал в сознании все увиденное - каждого убитого нами - снова и снова.

Во второй половине дня на улице показался большой механический серебристый паук на шести ногах, он остановился у бункера перед нами и присел возле нескольких человек, которые вскоре выстроились в ряд. На спине у паука был лазер, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в нем древнего механического посыльного: такие в старину использовались военными для передачи сообщений, если нельзя было воспользоваться радио или лазером из боязни перехвата. Приблизившись к нашему бункеру, паук остановился и подключил к себе одного из наемников. Тот вставил вилку в розетку у основания своего черепа. Несколько секунд спустя он отключился, встал и пошел по дороге.

Чуть позже у меня в голове прозвучал вызов комлинка. Я включил комлинк, и механический голос произнес:

- Подготовьтесь получить кодированное сообщение от посланца.

Паук приблизился к мне, я подключился. У меня в сознании возник образ Гарсона, стоящего на пустой крыше, сзади огни освещали его серебряные волосы.

- Muсhaсho, - сказал Гарсон, - как ты знаешь, наша внешняя защита не действует. Восстановить искусственный разум невозможно.

- Жители южных поселков Мотоки сегодня утром пошли на большой риск, и их попытка потерпела полную неудачу. Мы готовы к любой неожиданности.

- По нашим оценкам, Мотоки потеряли примерно двенадцать тысяч человек. Эти потери не остались не замеченными ябадзинами. Заметили они и нашу уязвимость. - Изображение генерала поблекло, сменилось аэрофотоснимком Хотоке но За. - Два часа назад около четырех тысяч солдат выступили из Хотоке но За. - Изображение увеличилось, и стали различимы крошечные суда на воздушной подушке, летящие низко над рекой, оставляя характерный V-образный след. - Мы ожидаем, что через шесть дней они доберутся до нас. Потребуется вся наша энергия, чтобы успешно отразить их натиск. Потребуется также сотрудничество со стороны жителей Мотоки. Последние несколько часов я вел переговоры с членами семьи Мотоки, договариваясь об отводе войск из населенных районов города, чтобы мы могли подготовиться к встрече ябадзинов. Если ты получил это сообщение, немедленно явись к капитану Гарсиа в восточном крыле индустриального комплекса. И ни с кем не разговаривай.

Я встал, устало огляделся и пошел к индустриальному комплексу. Повсюду торчали обломки хрусталя от купола, как куски разбитой яичной скорлупы.

Когда я достиг своей цели, там уже собрались три сотни наемников. Гарсиа провел нас в большую мастерскую, уставленную сверлильными и шлифовальными станками, сварными лазерами, универсальными инструментальными роботами; сотни столов слабо освещались через высокие окна. В одном углу лихорадочно работало человек двадцать; они пытались соорудить небольшой компьютер и оживить роботов, так как ИР был взорван.

На столе стоял генерал Гарсон; шлем он снял, и волосы его блестели на солнце. Глаза у него остекленели и налились кровью от недостатка сна; он, словно в раздумье, опустил голову. Двадцать минут он ждал, пока не явились все.

- Компадрес, - начал он со смирением, - видели ли вы когда-нибудь такой восход, как сегодня утром? Лавандовый восход? Не думаю, чтобы я что-нибудь подобное видел на Земле. Я был на берегу, когда взорвались бомбы, смотрел на скалы в воде. На скалах сидела большая стая бакланов, и, когда взорвались бомбы, бакланы взлетели во все стороны. Великолепно. Не думаю, чтобы я что-нибудь подобное видел на Земле.

Гарсон посмотрел на нас. Негромко сказал:

- Не буду вам лгать. - Вздохнул. - Мы в тяжелом положении. В настоящее время мы не сможем долго удерживать жителей Мотоки. С наших спутников видно, как на юге готовятся к выступлению тысячи самураев Мотоки. Они собирают людей в лагере в сорока километрах к югу от нас. Мы полагаем, что нападение произойдет через три или четыре дня, и у нас не хватает сил, чтобы остановить их. Но даже если бы мы смогли это сделать, войска ябадзинов превосходят нас по численности в десять раз. Мы не можем сражаться и с ними и одновременно бороться с восстанием в самом городе.

- Мы обдумали варианты действий: капитуляция, отступление, союз с Мотоки для борьбы с общим врагом, уничтожение всех жителей Кумаи но Джи. По той или иной причине все эти пути ведут к гибели. Если пойдем одним из этих путей, погибнем в течение нескольких недель. У меня есть план, который вселяет больше надежды, но я должен предупредить вас: мы не сможем вернуться на Землю. Никогда не сможем. Вы не должны надеяться на встречу с семьями и друзьями, вы никогда не увидите родину. Мы не можем вернуться!

В толпе послышались возгласы, все в отчаянии переглядывались. Я чувствовал, как меня охватывает паника, и еще кое-что: есть пуповина, привязывающая каждого из нас к дому и семье. Это не физическая связь, а эмоциональная. Тем не менее она совершенно реальна. И вот эту пуповину разрезали, словно эмоциональная связь с Землей была разорвана физически.

- Я вижу только одно решение нашей проблемы, - добавил Гарсон, поднимая в воздухе кулаки, и все посмотрели на него. - Это план, рожденный отчаянием. Мы можем остаться здесь и сражаться с ябадзинами, сражаться с самураями Мотоки. Но если мы так поступим, то рано или поздно все окажемся в могиле. - Он разжал левый кулак и мелодраматически выпустил струйку пыли, которая падала на пол, блестя на солнце. - Но если мы последуем моему плану и он сработает, мы приобретем целую планету, планету, на которой восходит лавандовое солнце! - Он раскрыл правую ладонь, и его остекленевшие глаза блеснули, как драгоценные камни. В руке он держал маленький красный шар, детский глобус с изображением Пекаря.

План Гарсона был отчаянно смел. Генерал предлагал дать ябадзинам возможность пересечь континент, так чтобы их машины истратили весь запас горючего и не могли вернуться домой. Тогда мы тоже пересечем континент, нападем на их столицу Хотоке но За и предъявим свои права на всю планету. Отчаянный план. Грандиозный замысел безумца, и я подумал, не было ли этого замысла у Гарсона с самого начала. Может, он видит в себе конкистадора? Неужели ему так отчаянно хочется завладеть всей планетой?

В этот день Гарсон посадил в единственный космический шаттл Мотоки десять взводов с тремя кибертанками, со снятой броней, и отправил к северу от города. Затем, пока самураи с юга собирались, я провел три бессонных дня вместе с несколькими сотнями других солдат, демонтируя плазменные пушки четырехсот судов на воздушной подушке и заменяя их торопливо собранными пятидесятимиллиметровыми пулеметами Хаусера. Мы также по готовым образцам приготовили две тысячи самострелов Уайсиби для метания стрел, отливали пули. Так как теперь мы не подчинялись корпорации Мотоки, на нас не распространялись ограничения в вооружении, наложенные на корпорацию. Большую часть энергетического оружия мы заменили простым огнестрельным. Грязным и смертоносным. Ни ябадзины, ни самураи с юга не будут готовы к этому. Они не могли сменить вооружение до выхода. Да и традиция привязывает их к энергетическому оружию.

Я уснул бы, если бы смог, но знал, что уснуть означает умереть. С моря дул сильный ветер, по крыше стучал дождь. Временами я засыпал, несмотря на желание бодрствовать. Я стоял в длинном ряду, мы передавали друг другу еще теплые от литья пули, укладывали их в гильзы, и временами голова у меня опускалась на грудь, стук дождя действовал усыпляюще, и я обнаруживал, что продолжаю работать во сне. Иногда я слышал голоса, насмешливые, унизительные, мать кричала на меня, как тогда, когда я был ребенком:

- Что это с тобой? Не бей сестру! Pendejo! [Дурак, тупица (исп.)] Маленький козий трахальщик! Что это с тобой?

Я чувствовал, как вокруг рушится реальность. Мне не верилось, что моя добрая мать могла говорить такие вещи, но я вообще не был уверен, что она могла сказать. Я вслушивался в разговоры соседей: солдаты хвастались, кто сколько убил горожан; голоса их звучали не убедительнее моих галлюцинаций.

Мы поддерживали радиомолчание, не общались со своими компадрес и работали, скрываясь от глаз японцев. На этом настоял Гарсон, потому что после уничтожения ИР был захвачен полковник Ишизу, он посылал сообщения лазером в поселок в двенадцати километрах от города. Он сознался, что шпионил в пользу ябадзинов и именно он организовал уничтожение защитного периметра города: не для того, чтобы облегчить вхождение самураев с юга, а чтобы помочь вторжению ябадзинов.

На третье утро мы закончили подготовку своего оружия. Нам нужно было перегнать вражеские машины, поэтому мы обратились к трюку, известному как "мексиканский волос". В вакууме с нулевой гравитацией превращают высокоуглеродную ткань в тонкие хлопья, они могут висеть в воздухе, как пушинки одуванчика. Когда эти хлопья сбрасывают с кормы машины, следующие несколько машин затягивают их в свои заборные отверстия. И двигатель отказывает так быстро, что машины падают, как камень. Мы нашли на складе много такой стальной проволоки и подготовили запечатанные контейнеры, которые разбиваются при ударе о землю. Во время работы собралось множество наемников, они грузили ценное оборудование в восемь городских дирижаблей, часто просто срезали гондолы и подвешивали станки, которые иначе невозможно было переместить. Все это Гарсон предпринял в качестве последнего резерва. Если наш план не сработает, нам нужно будет сооружать собственную защиту. Но для этого нужны инструменты.

Не успели мы закончить работу, как услышали взрывы дымовых мин в южной части защитного периметра.

Во второй половине дня мы устанавливали на машины наше новое вооружение и грузили бомбы с мексиканским волосом. У каждого солдата такая бомба была прикреплена к поясу. Глаза отвыкли от света за три дня работы в полутьме. Дирижабли поднялись и направились на север. Небо голубое, перерезанное желтыми зигзагами опаловых воздушных змеев. Кто-то за мной напевал приятную мелодию, словно пчела жужжала. Глаза у меня на ярком свете слезились, и я чувствовал себя хрупким, готовым разбиться. Руки мои дрожали.

Наши люди уже начали отход из разных частей города, и мы встретились на взлетном поле. Подобно остальным, я нашел свою машину и забрался в нее. Скоро ко мне присоединились компадрес. Когда все погрузились, Гарсон дал знак, и все двинулись на север, прочь от Кумаи но Джи, подальше от осторожно подходивших самураев с юга.

План Гарсона был обманчиво прост: подождать севернее города, пока не нападут ябадзины, затем двинуться к Хотоке но За и завладеть этим городом. Объединенные Нации признают любое достаточно сильное правительство, которое сможет распространить свою власть на всю планету. Если мы захватим столицу ябадзинов, нас признают единственным законным правительством на Пекаре.

Мы медленно двигались через разрушенный город. Целые районы выгорели. Геноцид, который мы начали в первый день, продолжался: за каждого нашего убитого мы сжигали по двадцать домов. Осталось в живых не больше двадцати тысяч японцев. Повсюду видны были груды непогребенных обгоревших тел, тело на теле, ужас на ужасе.

Мы глотали пыль, поднятую нашими компадрес, поэтому Абрайра повернула нашу машину на край колонны. Я хорошо видел совершенные нами жестокости. Все молчали.

Последние немногие жители вышли из домой и радостно приветствовали наш уход. В городе остались почти исключительно вдовы и сироты. У нас было с собой оружие, но японцы стояли почти у нас на дороге. Если бы я снял шлем, мог бы ощутить дыхание старух, мимо которых мы проезжали.

Около пятисот оставшихся самураев были готовы к бою. Некоторые стояли в полном вооружении. Каким-то образом им удалось его спрятать, несмотря на наши обыски. У многих были ножи, дубинки, мечи.

На дорогу выступил хозяин Кейго. Он возвышался даже над самыми высокими людьми в толпе. Одет он был в зеленую броню и держал в одной руке длинный меч, в другой - шлем. Увидев его, я почувствовал, как замерло сердце. Он внимательно смотрел на колонну, и я был рад, что остаюсь анонимным в своем вооружении. Но он все же узнал своих учеников и взмахнул рукой. Абрайра остановила машину.

- Я хочу сражаться за вас! - крикнул он. - В Хотоке но За, у Трона Будды!

Абрайра спросила:

- Почему ты хочешь сражаться за нас? Ябадзины идут сюда.

В голосе ее звучали усталость, колебание, скука.

- Я еще ребенком дал клятву, что когда-нибудь буду сражаться у Трона Будды. - Он улыбнулся мертвенной улыбкой. - Там тоже будут ябадзины. Я выпил свой чай. Мозг мой ясен. Я готов к битве.

- А как же твоя жена?

Улыбка его исчезла.

- Она умерла.

Я видел, как перед нами останавливаются другие машины. Самураи разговаривали со своими учениками. Абрайра пожала плечами.

- Как вы думаете, muchachos, найдем мы место для старого друга?

Я не доверял Кейго. Я очень устал и не хотел никаких игр. Поднес к его лицу свой лазер, и Кейго слегка нахмурился, будто моя угроза была легким оскорблением.

- Человек чести говорит правду, когда спрашивают о его намерениях, сказал я. - Почему ты хочешь идти с нами? Хочешь убить нас во сне?

Кейго покачал головой.

- Я не буду вредить вам. Клянусь!

Мавро сказал:

- Значит, вы, самураи, хотите убить Гарсона. Отомстить за Мотоки. Поклянись своей честью, что не причинишь вреда генералу Гарсону!

Кейго нахмурился, глаза его сверкнули.

- Как я могу дать такую клятву? Самурай не может жить, если не отомстил за своего хозяина! Я скорее умру!

- Ты не сможешь отомстить за Мотоки. У тебя не будет ни малейшей возможности, - сказал я. - Почему бы тебе не покончить с собой? Люди вашей культуры почитают самоубийство. Я видел это в ваших глазах!

Кейго плюнул на землю.

- А вы любите убийство! Я видел это в ваших глазах!

Гнев наполнил меня, накатился, как волна. Мавро повернул плазменную пушку и нажал спуск: плазма прожгла лоб Кейго, на мгновение его голова наполнилась светом, как будто череп превратился в фонарь. Кейго опустился на колени и упал лицом вниз.

Абрайра пошевелилась, готовая двинуть машину дальше.

- Подожди! - сказал Мавро, спрыгнул с машины и поднял меч Кейго. Отличный сувенир от нашего отпуска в Кумаи но Джи! - Он рассмеялся.

Я смотрел удивленно. Мы убили многих, но те не проявляли к нам доброты. Не приглашали в свой дом и не кормили нас. Сильный ветер дул нам в лицо. Впереди несколько старух начали бросать камни в наших людей. Наемники отрыли огонь и уложили их всех. Я представил себе, как говорили друг с другом наши люди, шутили, прежде чем открыть огонь:

- Вот какая злющая! Следи за ней! Не подпускай слишком близко!

"Ваши люди любят убийство, - сказал он, и эти слова звенели у меня в ушах. - Ваши люди любят убийство". Я уже пришел к выводу, что нахожусь в обществе убийц, но мне эта мысль показалась такой безумной, что я счел ее искаженной.

Как и все, Мавро смотрел на город, бросал последние взгляды.

- Ах, - сказал он. - Работа выполнена только наполовину.

За нами начали взрываться здания. Это специальный отряд уничтожал все, что могли использовать ябадзины: большие строения и склады в промышленном секторе, магазины в деловом районе. Несильные взрывы, рассчитанные на получение минимального ущерба, только чтобы обвалилось здание. Японцы стояли вдоль дороги, линия оборванных, похожих на чучела людей. Даже спустя три дня некоторые части города дымились. Сильные ветры и дожди сорвали цветы со сливовых деревьев. Кумаи но Джи напоминал мусорный бак. Здания - груды мусора, ни на что не годные, и люди, тоже как со свалки. И, как сказал Мавро, мы только наполовину выполнили свою работу на этой планете. Ваши люди любят убийство.

Взрывы продолжались несколько минут, и я устал, меня клонило ко сну. Потом я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук своего сердца. Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы, но теперь не сзади, а впереди нас: Гарсон послал вперед кибертанки, управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные поля. Для защиты города не оставалось ни одного танка.

Мы продвинулись на километр от города, миновали наши старые казармы. Воздух пожелтел, как бывает, когда сильно устаешь, все видно было с неестественной четкостью. В кустах я видел груды обнаженных тел: сюда приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить. Их было много десятков, голые ноги обвивали торсы других жертв, на лицах выражение тупого удивления, такого обычного у недавно умерших. В животе все напряглось, а Мавро сказал:

- Смотрите: одноразовые люди. Используй раз и выбрасывай!

Голос его гораздо трезвее, чем позволяли предположить слова.

За нами взорвалось хранилище горючего, и все вокруг окрасилось в красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед - секунды или часы. И увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.

Вначале я подумал, что это кошка. Но между соснами бежала маленькая девочка со стройными бедрами, пробивалась сквозь заросли, как дикое животное, подальше от нас вверх по холму. Она обернулась, чтобы посмотреть назад, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно-каштановые волосы, с оттенком миндаля, обрамляющие щеки.

- Татьяна! - позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна.

Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:

- Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон на субволну 672.

Я пришел в себя, и увидел, что мир не таков, как в моем сне. Мы двигались по узкой долине, склоны которой поросли соснами, вслед за десятком других машин, в воздух взлетали осколки, падали за нами. Меня лихорадило из-за недосыпа. Косые лучи солнца падали сквозь деревья. Я коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.

- Ужасный сон! - сказал я. - Мне снилось, что мы проезжали груды женщин, убитых нашими амигос.

Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько сказал:

- Мы их проезжали.

15

День был серый и холодный. Мы поглядывали назад, чтобы убедиться, что самураи с юга нас не преследуют. Я чувствовал себя отупевшим и грязным, голова болела. Я целую неделю не снимал защитного костюма и тосковал по ванне. Все время вспоминал мертвых женщин, путаницу рук, ног, волос. Не мог ясно думать. Не мог представить себе, как кто-то может совершить такое. Но я видел трупы. Ваши люди любят убийство.

Я смотрел на людей рядом с собой в машине, неотличимых друг от друга, спрятавшихся за своей хитиновой оболочкой. Чувствовал себя таким же опустевшим, как после убийства несколько дней назад, мысли отупели и ворочались вяло. Мы все пусты в своей броне. Стрекозы. Я видел однажды в фильме, как стрекозы висят над полем и хватают синих мух, поедают их, отрывают мандибулами крылья, суют мух в глотку. Крылатая смерть. Мы крылатая смерть. Я знал, кто убил женщин в Кумаи но Джи. Пустые люди, такие же, как я. Ваши люди любят убийство.

Я вспомнил, как в молодости проводил время в Майами, загорел, как ящерица, на крыше своей квартиры, мечтал уйти от пустых людей, найти себе место среди людей, ведущих жизнь, полную страсти. Вспомнил деревню в Гватемале, деревню своего детства, где мужчины мочились у дороги, и глотали слезы, слушая трогательную историю, и смеялись из-за пустяков. В той жизни была страсть. За все три года своего бегства я не ушел от пустых людей. Не нашел свою страсть. Эта война уничтожает меня. Всю жизнь я искал страсть, хотел испытывать эмоции в полном объеме. Теперь мой фокус сузился до одной эмоции: я ищу сочувствия. И утрачиваю даже то, что имел. Ваши люди любят убийство.

Последние слова Кейго - явная неправда. Я не люблю убийство. И я отбросил бы его слова, если бы на руках у меня не было столько крови. Его чувства переполняли меня. Если буду воспринимать их серьезно, сойду с ума. Но ты уже сошел с ума, прошептал во мне внутренний голос. Ты уже сошел с ума. Я отбросил злую мысль и попытался овладеть собой.

Наш путь по Пекарю обещал быть необычным. Через двадцать километров начала появляться местная флора и фауна: пара светло-синих губ в трещине древесного ствола, очевидно, какое-то местное растение-паразит. Большая река вилась меж холмов, как огромный серый змей. Под гигантскими пихтами росла местная трава, почки на ней как черные яйца. Опаловые птицы носились над водой на большой скорости, какие-то стеклянистые существа показывались на поверхности воды. Мы разбили лагерь, и Гарсон выпустил три наблюдательных воздушных шара, чтобы следить за окружающими холмами. Никто нас не преследовал. Это дало нам возможность попробовать выспаться.

Начался дождь, холодная вода просачивалась под броню. Мы разбрелись в поисках укрытия. Большинство укрылось под упавшими от ветра соснами, но мы целый час искали более удобное место и отошли километра на три от своих компадрес. Мавро настаивал, что где-нибудь поблизости обязательно есть отличная теплая пещера. Мы нашли большое светло-синее пустое бревно, достаточно просторное, чтобы вместить нас всех, и Завала очень хотел разместиться в нем, но Мавро выстрелил в него из лазера, и оно тут же захлопнулось. Если бы мы поступили глупо и вошли в него, были бы проглочены целиком. Наконец мы нашли то, что искали: на склоне холма в зарослях у ручья лежал гигантский пустой череп какого-то хищника. Он был так велик, что мы впятером смогли разместиться в нем, под верхним небом, защищенные от ветра и дождя. В тонких местах череп оказался странно прозрачным, сквозь него почти можно было видеть, и вообще он не был похож на череп знакомых мне животных - очень хрупкий и угловатый, и зубы в челюсти тоже необычные для хищника. Как хрящевые зубы некоторых рыб, зубы и челюсть - одно целое, просто заострения на конце кости.

Мы заткнули щели в черепе сухой травой и веточками, чтобы в наше убежище не проникал ветер, потом согрели камень короткими выстрелами из моего лазера. Сняли шлемы: воздух чистый и свежий. Все мы очень замерзли и просто сидели, отдыхали и смотрели, как заходит солнце. Старались набраться сил, чтобы приготовить ужин. Сутки на Пекаре всего в двадцать часов, поэтому солнце садится здесь быстрее, чем на Земле, особенно в горах и в облачные дни. Казалось, просто выключают свет. Так здесь садится солнце.

Немного погодя Завала хмыкнул и несколько нервно сказал:

- Интересно, что это за животное. И что оно ело?

Вопрос показался мне странным. Мы видели в симуляторах речных драконов - Кава но Риу. Огромные пурпурные змееподобные существа, с такими слабыми конечностями, что они не могут ходить, а только ползают. Это, должно быть, череп исключительно крупного экземпляра. Зубы изношены и поломаны. Я указал на них и сказал:

- Эти зубы явно предназначались, для того чтобы ловить и удерживать добычу. - Потом показал на зуб у ног. - А у этого длинные острые края, он для пережевывания мяса. Очевидно, животное это хищное.

Завала еще больше испугался.

- Si, но что оно ест?

Мавро ответил:

- Очевидно, что-то медлительное, тупое и жирное. Наверно, он питался японцами.

Все рассмеялись. Мавро пошел к машине, достал пакеты с рисом и овощами, бутылки саке. Я почувствовал себя легко, был доволен и готов не спать и дальше. Мы подогрели ужин, и за едой Завала сказал:

- Знаете, что это мне напоминает? Мы с друзьями в юности так спали в кустах. А вам?

Я много лет не спал под открытым небом и должен был согласиться когда спишь на воздухе, охватывает возбуждение.

Завала предложил:

- Давайте рассказывать страшные истории. Слышали о вампирах мозга?.

И он рассказал старую байку о человеке, таком умном, что ему не с кем было поговорить. И он создал искусственный разум, способный беседовать на его уровне. Когда этот человек умер, ИР стало одиноко и он создал биоразум, мозг, весивший двенадцать килограммов и обитавший в собственном кимехе. Но для того чтобы оставаться живым, мозг нуждался в постоянном притоке крови, и Завала рассказал обо всех причудливых и сложных способах, какими биоразум снабжал себя кровью. Глупая байка; она была старой уже во времена моей юности.

- Я знаю историю, - сказал Мавро, когда Завала кончил. - Это подлинная история. В моей молодости, когда я дружил со студентами технического колледжа, у меня был друг по имени Ксавье Соса, и у него был прирожденный Дар. В пси-тестах он набирал 991 очко. Во всей галактике не наберется и ста человек с таким сильным Даром, и власти пристально следили за ним, ожидали, когда он созреет, чтобы использовать его способности.

- Ксавье много времени проводил, глядя в миры, которые никто, кроме него, не мог видеть. Он говорил, что реальность похожа на лук, с бесконечным количеством слоев один под другим, под тем единственным слоем, который мы можем видеть. Мы способны в нашем состоянии видеть только один слой, но он с помощью своего Дара проникал в один слой за другим, чтобы увидеть, что там, ниже, познать такие уровни вселенной, которые нам недоступны. На каждом уровне есть животные и разумные существа. Некоторые из этих существ есть и в нашем мире, но в другой форме, а некоторые вообще не имеют формы. Люди обитают в нескольких вселенных одновременно, но большинство осознают реальность только одного уровня. Например, если бы мы смогли воспринять альтернативную вселенную, которой владеющие Даром дали номер шестнадцать, мы бы увидели себя в виде растений - шары разноцветной энергии, со щупальцами из света, лишенные всякого волевого начала. Не существа, которые действуют, а такие, над которыми совершают действия.

- Однажды мы с Ксавье слушали музыку, и я почему-то без всякой причины очень испугался. Ксавье долго смотрел на меня, потом взмахнул рукой, и страх прошел. Он сказал, что на шестнадцатом уровне на меня напало некое существо и стало поедать меня.

- В той вселенной мы далеко от своего центра. Но то, что в нашей вселенной представляется нам простыми морскими моллюсками, на самом деле существа редкого и светлого разума.

- Все вы знаете лишь одну вселенную, в которой ведут войну Объединенные Нации. Они шлют на войну всех медиумов. Но только Одаренные понимают сущность этой войны и только они знают сущность нашего врага. Только горстка знает, как вести войну на этом уровне.

Мавро помолчал. Я и раньше слышал такие рассказы. Не думаю, чтобы я им верил. Но никогда не слышал, чтобы говорили с такой уверенностью, как Мавро.

Мавро чихнул, выстрелил из лазера в камень у своих ног и протянул руки, грея их у раскаленной скалы.

- Ксавье никогда не объяснял мне, что пытается отыскать. Но он говорил о том, что если мы выиграем эту войну, настанет время, когда сознание всего человечества соединится. Оно постигнет сущность угрозы из другой вселенной, и в то же мгновение угроза исчезнет. И вместе с ней исчезнет всякий эгоизм и жадность. Он верил, что когда-нибудь это произойдет. Не в наше время, и, может, не через сто поколений, но произойдет.

Когда ему было четырнадцать лет, он сказал мне, что проник в место, которое Одаренные называют Тен-селл, и смотрел, как наши воины сражаются с врагом. Его Дар еще не созрел тогда, и Объединенные Нации не собирались еще несколько лет привлекать его к службе, но он сказал мне, что отправится в это место и бросит вызов враждебному существу. Он собирался вступить с ним в бой. Я задавал ему множество вопросов, но он объяснил мне только, что оно выглядит как большой черный сгусток искривленного металла и что оно само тоже не в своем центре в том месте; у него свои ограничения.

Я спрашивал его, угрожает ли ему опасность, и он ответил, что он, чтобы отправиться на бой, должен оставить свое тело и уйти в Тен-селл, перенести центр своего существа в место, где нет времени. Если проиграет битву, погубит себя в нескольких вселенных. И часть его умрет. Но больше всего он боялся, что будет сильно ранен и не сможет вернуться назад к своему телу. У него не будет способа находить обратную дорогу, и часть его погибнет безвозвратно.

Он просил меня следить за его телом, пока он будет отсутствовать, караулить вместе с другими ребятами из колледжа. Мы должны были стоять рядом с ним и звать его по имени.

И вот мы пошли к нему домой и сели у его кровати. Он закрыл глаза и перестал дышать, и мы стали звать его и применять сердечно-легочные средства. Но он так никогда и не вернулся в свое тело Мы похоронили его.

Неделю спустя я ощутил его присутствие. Не слышал его и не видел, но чувствовал. Та его часть, что осталась, искала тело. Я много раз чувствовал это в течение многих лет. И рассказываю вам это потому, что он здесь, стоит сразу под холмом.

У меня по коже поползли мурашки. Рассказ Мавро задел что-то внутри меня, встревожил. Может, потому, что его рассказ о Ксавье очень напоминал то, что я испытывал, чувствуя присутствие Флако. А может, рассказ о человеке, утратившем часть себя, тронул меня, потому что я и сам чувствовал, что потерял часть себя. Я снова ощутил присутствие призрака и встал.

- Кто-нибудь хочет воды? - спросил я.

Никто не хотел.

- Воду из запасов не трогай, - сказала Абрайра. - Пей из ручья.

Я пошел к ручью. Он был шириной в десять метров, в форме чаши, как будто специально прорыт. Так выглядят реки с опасными обитателями. Очевидно, они прочищают и углубляют русло, много раз протискиваясь по нему. Но здесь берега ручья поросли кустами. Живший в нем дракон уже несколько лет как мертв.

Я посмотрел на воду и подумал, стоит ли ее пить. Мысль эта вызвала у меня отвращение, и я решил, что на самом деле не хочу пить. К тому же я использовал этот предлог, только чтобы уйти от Мавро. Вспоминая его рассказ, я чувствовал, как меня охватывает холодок.

Я пошел вдоль берега ручья, думая о Ксавье, обреченном вечно искать часть себя. Чувствовал себя истощенным и физически, и эмоционально. После стольких лет жизни я все еще ищу страсть, сильную и животворящую. Что я чувствовал? Ощущение пустоты? Наверно, просто насилие, которое ожесточает человека, сказал я себе. В Панаме все вокруг было полно насилием, но я не ожесточался.

"Это моя броня, подумал я. Она отрезает чувства, делает меня недоступным". Я устал и почти галлюцинировал. Казалось разумным пожертвовать сном, чтобы что-то почувствовать. Я решил, что холодная ванна мне поможет. Раздеваясь, я терял равновесие. Оставил защитный костюм на берегу и пошел в воду. Вода оказалась глубже, чем я думал, и через два шага я погрузился с головой. Поплыл немного, ни о чем не думая, но тут какое-то существо, твердое, как камень, задело меня за ногу. Я торопливо поплыл к берегу и натянул брюки. Достал мачете и прислонился к дереву, закрыл глаза, попытался отдохнуть.

Купание не принесло мне облегчения. От холодной воды онемели руки, я не чувствовал мачете. Попытался ощутить что-то, но ощущал только холод, отдельные капли, ползущие по коже, ветер, играющий на груди, от него затвердели соски. Но этого недостаточно. Мне нужны не физические ощущения.

Мне нужна страсть, которую я испытал, когда Тамара засунула мне в грудь крошечное собачье сердце. Тогда я себя чувствовал более живым, чем в любой другой момент своей жизни. "Научись бегло владеть мягким языком сердца". Слова ее составляли основу аргумента, с которым я не мог согласиться. Нельзя упражняться в сочувствии, как упражняешься в ударах по мячу. Мне эта мысль казалась нелепой. Но чувства у нее настоящие. Она дала мне испытать чувство, и я тосковал по нему, как наркоман по зелью.

Не размышляя, я направился к лагерю Тамары, к холму, над которым висели наблюдательные воздушные шары Гарсона. Взял с собой только мачете и шел в одних брюках. Шел по густому лесу, руководствуясь только своим инфразрением. Земля влажная и густо усыпана сосновыми иглами. Я двигался почти беззвучно. Подошел к основанию холма и нашел небольшую поляну, густо поросшую папоротником и туземными травами. Вверху зашуршали листья, и я замер. С холма навстречу мне сбежало косматое существо, похожее на оленя, его преследовало другое, большего размера, полусобака-полумедведь. Этого хищника я видел в симуляторе, он охотился на снежных полях. И в симуляторе мой лазер только рассердил зверя.

Они бежали через поляну, и мне негде было укрыться. Я схватился за мачете. Косматое травоядное пробежало мимо, задев меня за левую руку. Морда и пасть у него очень похожи на оленьи.

"Теперь хищник нападет на тебя", - подумал я и подготовился. Но хищник следил за добычей и даже не повернул ко мне глаз. В последний момент я решил не привлекать его внимание и не рисковать ударом мачете. Он пронесся мимо с запахом грязи и чеснока.

Плеснула вода в ручье, потом зашумели кусты на том берегу. Я долго ждал. Не знал, насколько обычны здесь большие хищники и не хотел встретиться еще с одним выше по холму. Такой зверь не сможет переварить меня, усвоить мой протеин и жир. Но ведь он об этом не знает.

Я решил, что лучше поговорить с Тамарой утром и вернулся к своей броне. Глаза у меня отяжелели, в них словно насыпали песка. Полчаса спустя я подошел к берегу, где оставил свое вооружение. Местность заросла кустами, и я пробирался через них. И услышал, как, перекрывая шум воды, хрустнула ветка. Я так хотел спать, что не был уверен, слышал ли это на самом деле. Приближаться не хотел, но понимал, что должен взять свое вооружение.

Я крикнул:

- Кто здесь?

Хотел испугать животное, прячущееся в кустах. И тут же женский голос со странным акцентом отозвался: "Кто здесь?", и его подхватило много женских голосов: "Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?"

Я подумал - нелепая мысль, - что несколько японок выследили нас и теперь крадут мое вооружение. Прыгнул в кусты и оказался лицом к лицу с существом, похожим на гигантского паука или краба. Черное в тусклом освещении, высотой в метр в плечах, хотя панцирь вдвое шире. Две огромных клешни толщиной с мое туловище. И в каждой клешне по небольшому кусту. Существо размахивало ими, словно преграждая мне дорогу. Мягким женским голосом оно произнесло: "Кто здесь? Кто здесь?" И, по-прежнему держа перед собой кусты, попятилось к ручью.

Их были десятки, этих гигантских крабов, все они держали перед собой в клешнях кусты и говорили "Кто здесь?", пятясь к воде.

Я так удивился, что застыл неподвижно. У каждого краба у основания мандибул есть орган, состоящий из нескольких трубок, и из них исходит голос. Последним крабам я крикнул:

- Анжело! - Они повторили: "Анжело! Анжело!" и с берега ушли в воду.

Детали защитного костюма были разбросаны вокруг. Гигантские крабы растащили их. Я собрал их и пошел к лагерю. Абрайра не спала, она сидела в пасти черепа. Я рассказал ей о гигантских крабах.

- Японцы называют их manesuru onna - "дразнящие женщины", - сказала Абрайра. - Они часто встречаются вблизи рек. - Она несколько секунд смотрела на меня. Я все еще не высох от купания и был грязен от ходьбы по лесу. Она спросила: - Анжело, тебе больно?

Это были первые ее мягкие слова с того времени, как я убил и изуродовал Люсио.

- Нет, - ответил я. - Просто думаю.

- У тебя были болезненные мысли. О чем?

Только несколько дней назад я говорил себе, что мне не нужно ее сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что потерял его. И понял, что высказываю свои глубочайшие чувства.

- Перед смертью хозяин Кейго обвинил нас в том, что мы любим убийство. И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем сердцем хотел опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я убийство? А когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что человек не может этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной. Но я чувствую, что ожесточился. Отупел. И вот я думаю, люблю ли я убийство.

- Ребенком я постоянно подключался к сновидениям. И всегда радовался, когда хороший человек из мести убивал плохого. Теперь я понимаю, что действительно учился любить убийство. И, может, поэтому не остановился и убил Люсио. Потому что люблю убийство, потому что привык верить, что хороший человек может убить плохого без всяких последствий. Но последствия во мне. Я умираю. И думаю, это со мной сделало общество. Может, общество злое. И если оно злое, я должен уйти от него. Я чувствую необходимость бежать, как заключенный хочет бежать из тюрьмы.

Абрайра посмотрела на меня.

- Каждый должен верить в собственную доброту, - сказала она. - Каким бы отвратительным ни был человек, он всегда найдет что-то в свою пользу и скажет: "Я хороший человек". И из-за этой врожденной веры в собственную доброту все повинуются почти всем ограничениям, наложенным на них обществом. Ты не раскрашиваешь лицо в цвет солнца, не ешь попкорн на завтрак и не ходишь по тротуару навстречу направлению движения просто потому, что знаешь: общество не одобряет такое поведение.

- Теперь ты совершил убийство и хочешь обвинить в нем общество, чтобы сохранить веру в собственную доброту. И, конечно, кое-кто согласится, что виновато общество. Наше общество любит убийство. Как ты говоришь, мы выросли в насилии в самых разных формах и считаем его прекрасным развлечением. Но согласно положениям социальной инженерии, всякое общество кажется злым и безумным, если посмотреть на него со стороны: социалист смотрит на нас и считает, что мы жертвы промывания мозгов и подходящие объекты для его усилий по достижению всеобщего счастья. Ему наше общество кажется отравленным разложением из-за духа коммерции. А когда мы смотрим на социалистов, нас поражает, что их общество не дает им те сберегающие труд и усилия устройства, которые обожает наше общество. У социалистов жизнь трудна. Кто же хуже, социалист или капиталист? В глазах социального инженера оба общества равно злы, и извне мы можем видеть зло в любом обществе, а себя самих как правильных и безупречных. Да, ты живешь в злом обществе. Но можно взглянуть в прошлое и убедиться, что существовали сотни культур, в которых убийство любили больше, чем в нашей. Общество Кейго любит убийство не меньше нашего. И как ты сказал, оно любит и самоубийство. Ты говоришь, что чувствуешь необходимость сбежать от своего общества. Но разве ты не понимаешь: чтобы увидеть зло в собственном обществе, уже нужно до определенной степени уйти из него?

Абрайра внимательно смотрела на меня.

- Ты можешь отыскать общество, которое не любит насилия. Но даже если найдешь его, снаружи оно покажется тебе злым в каком-нибудь другом отношении. Ты слишком индивидуалистичен, чтобы совместиться с обществом, устроенным другими.

Я какое-то время думал о ее словах. Никогда раньше не слышал от Абрайры таких слов и мыслей, и мне почему-то они казались неестественными в ней.

- Откуда ты все это узнала? - спросил я.

- Я изучала социальную инженерию в Чили. В конце концов нужно знать врага, - сказала она, имея в виду аргентинских идеал-социалистов. - Все знали, что идеалисты развяжут войну. Этого требовала их философия.

Я надел свой защитный костюм, пошел в наше убежище и лег. Перфекто не спал, смотрел на меня полузакрытыми глазами. Я ничего не сказал ему. Если Абрайра права, я никогда не найду для себя общества лучше того, в каком уже нахожусь. Но мне казалось, что должно существовать общество, которому я мог бы служить без отвращения. Я вспомнил об анархистах с Тау Кита, о скептиках с Бенитариуса-4, о юстинианах Марса. Абрайра права: все эти культы на самом глубоком уровне вызывали во мне отвращение.

Мне снилось, что иду по незнакомому мосту, под которым по узкому руслу течет вода. По берегам ручья сидят большие черные крабы, дразнящие женщины, и собирают тростник. Трава на склонах цвета гагата, и повсюду сладкий запах Пекаря.

На расстоянии я вижу человека, седовласого старика, одетого в хороший серый костюм. Держится старик с достоинством и грацией. Украдкой поглядывает на меня через плечо, потом уходит за изгородь. Сердце мое бьется часто. Я чувствую, что знаю этого человека, и в то же время не могу узнать его. Если бы только увидеть его лицо! Мне нужно его присутствие.

А я в грязном потном защитном костюме, словно тренировался на этом поле. Я бегу за этим человеком, бегу к изгороди и кричу:

- Сеньор, сеньор! Можно мне поговорить с вами?

Но когда я добегаю до места, где он был, его там уже нет. Я бегаю по сторонам, ищу его и вижу далеко, он разговаривает с молодой женщиной, восхищается цветами сливы: розовые цветы льются со стволов, как вода в фонтане. Я зову его, а он скрывается среди деревьев. Молодая женщина начинает оглядываться, ищет, что встревожило пожилого джентльмена, а я бросаюсь за ним.

За сливами тропа, обрамленная роскошной травой. Человек идет по этой тропе к сосновому лесу, он слишком далеко от меня, чтобы я мог его окликнуть. Я иду за ним, но боюсь углубляться в темный лес. Но все же вхожу в лес и вижу тропу, заросшую мхом: по ней почти не ходят. Зову его, и мой голос звучит глухо среди сосновых игл. Я спотыкаюсь о небольшие ветви, они ломаются, как кости. Тропа видна плохо, и несколько раз мне кажется, что я ее потерял. Но я продолжаю преследование и еще дважды вижу на расстоянии серую фигуру.

Наконец я оказываюсь на небольшой поляне и вижу маленький домик с деревьями папайа и орхидеями во дворе. Это мой дом в Панаме, а из-за него слышится свист: поезд на магнитной подушке пересекает озеро Гатун. Прекрасный вид, и очень приятно оказаться дома.

Я иду к своему дому, открываю дверь и вдыхаю знакомый запах. Смотрю на то место на полу, где умер Эйриш: никаких кровавых пятен, вообще никаких следов его существования. Но при виде этого места меня охватывает сильное беспокойство, огромная пустота. Я слышу голоса, девочка Татьяна смеется над чем-то, и вижу на верху лестницы Тамару; прямая и прекрасная, она сидит за столом и восхищенно смотрит на старика, который тоже сидит за столом, но спиной ко мне.

Я кричу:

- Сеньор! Прошу прощения!

Тамара с ужасом смотрит, как я поднимаюсь по лестнице, пачкая перила своими грязными руками. Татьяна тоже сидит за этим столом, она откидывается в кресле и хочет убежать. Старик Анжело поворачивается лицом ко мне, глаза у него живые и яркие. Он рассержен моим приходом.

- Убирайся, злая собака! - кричит он. - Почему ты гонишься за мной?

Я отступаю, пораженный его гневом. Гляжу на потрясенные лица друзей. И не знаю, что ответить. Достаю из кармана револьвер и стреляю ему в лицо.

Когда я проснулся, дождь прекратился и небо расчистилось. Воздушные шары Гарсона поднялись высоко. Мы отдыхали. Гарсон хотел, чтобы мы отдохнули перед встречей с ябадзинами; и столь же важно было не очень удаляться от Кимаи но Джи. Он хотел, чтобы ябадзины решили: мы, как стервятники, ждем, пока ябадзины сразятся с самураями Мотоки, а потом нападем на уцелевших. Не хотел, чтобы они поняли, что мы собираемся напасть на Хотоке но За. Пусть поймут только тогда, когда у них уже не будет горючего для возврата.

Перфекто все утро следил за мной, бросал на меня сердитые взгляды. Я ждал, что он заговорит. Мавро пошел к друзьям, а Завала и Абрайра ушли мыться к ручью, оставив нас с Перфекто наедине.

- Анжело, - сказал он, - я видел, как ты вечером разговаривал с Абрайрой. - На лице его отражался едва сдерживаемый гнев, и я подумал, может, он сердится из-за того, что я провожу время с Абрайрой. Что-то такое я видел в его взгляде, когда он смотрел, как Абрайра помогает мне одеваться. Может, у него самого на нее виды? Он продолжал: - И несколько дней назад ты пошел погулять с ней, вместо того чтобы идти со мной в баню. Поэтому я должен спросит тебя: кто твой ближайший друг?

Он ревновал к Абрайре. С его обостренным чувством территориализма мне следовало этого ожидать.

- Ты мой ближайший друг среди мужчин, - ответил я. - Абрайра мой ближайший друг среди женщин.

Он смотрел в землю. Понимал, что у него никогда не могут быть такие отношения со мной, как у Абрайры. Я подумал, все ли привязавшиеся химеры так ревнуют. Может, кончится тем, что они будут сражаться друг в другом за мое внимание? И еще я понял: и Перфекто, и Абрайра ищут моего внимания с тех пор, как я вышел из криотанка. Оба стараются советовать мне, предостеречь меня, удовлетворить мои эмоциональные и физические потребности. Оба пытаются стать моими лучшими друзьями, кому я доверяю.

- Если ты женишься на Абрайре, - сказал Перфекто, - можно, я буду жить рядом? Помогать тебе обрабатывать сад или просто приходить поговорить и выпить пива?

- Тебе всегда будут рады в моем доме, - ответил я. - Ты мой лучший друг.

Перфекто ненадолго задумался.

- Хорошо, пока ты помнишь, что я твой лучший амиго

Через несколько минут вернулась от ручья Абрайра, и Перфекто крикнул ей:

- Абрайра! Я лучший амиго Анжело, а ты его лучшая амиго!

После встречи с незнакомыми животными накануне вечером я не мог представить себе, что останусь на этой планете на всю жизнь. Гарсон сказал, что даже если мы победим ябадзинов, на Землю мы не сможем вернуться. Я не мог представить себе этого. Боялся, что забуду, какова Земля. Вспомнил, как хорошо было мне во сне в Панаме, какое спокойствие охватило меня дома. Да, я оставил себя там. Утратил способность сочувствовать, когда убил Эйриша. И подумал: найду ли себя вновь, если вернусь домой, в Панаму? Больше всего мне хотелось создать в мониторе для сновидений совершенно новый мир, иллюзию Панамы, какой она была, когда я ее покинул.

Позже я взял свой монитор и пошел к лагерю Гарсона. Никаких опасных животных не встретил, хотя много раз слышал шуршание в кустах: там существа размером с морскую свинку рылись в опавших листьях. В лагере Гарсона горел большой костер, вокруг сидело сотни две наемников. Они обменивались шутками. Холод миновал, но все равно у костра было хорошо. Тамара сидела рядом с Гарсоном в своем инвалидном кресле. На ней единственной был полный защитный костюм. Гарсон ни на минуту не выпускал ее из вида. Можно было почти физически увидеть невидимый ремень длиной в пять метров, надетый на шею Тамары; конец ремня держит в руке Гарсон. Я знал, что Гарсон не позволит мне поговорить с нею наедине. Однако он, казалось, думает о чем-то другом.

Гарсон рассказывал забавную историю о человеке, который еженедельно после боя быков ходил в ресторан в Мехико и заказывал heuvos fritos de guey, бычьи яйца. Так продолжалось несколько недель, и этот человек был очень доволен, но однажды официант принес ему тарелку, и на ней были не большие яйца, которые ему так нравились, а маленькие, размером в лесной орех. Тогда человек спросил официанта:

- Каждую неделю после боя быков ты приносил мне большие свежие вкусные huevos размером с апельсин! Почему же теперь принес мне эти жалкие маленькие?

На что официант ответил:

- Но, сеньор, бык ведь не всегда проигрывает бой!

Этот анекдот был встречен с таким восторгом, что Гарсон тут же принялся рассказывать историю о тайной полиции в Перу. Все ловили каждое его слово. Я воспользовался возможностью и сказал Гарсону на ухо:

- Генерал, я хочу восстановить сон о Панаме. Можно ли попросить Тамару помочь?

Гарсон кивнул и взмахом руки отослал меня, довольный, что избавляется от помехи.

Я подошел к коляске Тамары, откатил ее подальше от огня и объяснил:

- Хочу попросить тебя создать для меня мир: мой дом в Панаме.

Потом настроил монитор на взаимодействие, подключил Тамару и подключился сам.

Тамара уже работала, создавала Панаму, сидя на спине своего гигантского быка. Она смотрела пустым взглядом на воду, и из ничего возникали здания. Я почувствовал прилив надежды и ожидания. Сработает. Получится мир. И он сделает меня лучше. Но не такую Панаму я помнил. Она смотрела на озеро Гатун и поместила магнитный рельс поезда, идущего через озеро, чуть ли не у меня на заднем дворе. Сам мой дом был воспроизведен верно, но соседние дома казались незнакомыми. Однако Тамара работала хорошо, и это давало мне надежду. Она послала быка вперед и въехала ко мне во двор, помещая небо, землю, насекомых и птиц на свои места; воздух она сделала густым и тяжелым, полным запаха моря, а над головой поплыли пушистые белые облака, бросая тени на озеро. Подробности, которые заняли бы у меня целые недели, у нее отняли несколько минут, и я предоставил ей работать дальше, подмечая, что необходимо будет изменить.

Закончив, она спросила:

- Что еще?

Я побрел по двору. Все сделано превосходно, пальмы и ирисы на месте, семена папайи лежат на траве, куда их ночью бросили фруктовые летучие мыши. Я вошел в дом и увидел, что ковер у двери изношен точно так, как я помнил, а стерео на кухне по-прежнему настроено на нужный канал. Были небольшие проблемы, кое-что опущено, но, открыв холодильник, я нашел в нем мое любимое пиво. Открыл банку и попробовал: превосходный вкус.

Я осмотрел мир сновидения: лучшей работы нельзя ожидать. Недостатки я легко исправлю сам. Но что-то все же не так. Что-то исправить я не смогу. Я по-прежнему ощущал пустоту, как чужак, не принадлежащий этому месту. Боль оставалась во мне. Я вспомнил мужчину из своего сна, его обвинительные слова. То, что я искал, - это человек, которым был я сам. Я вышел на крыльцо, Тамара по-прежнему сидела на своем быке во дворе.

- Этого недостаточно, - сказал я.

- Чего еще ты хочешь? - спросила Тамара.

- Я всегда мечтал жить со страстью. С энергией и пылом. Но каким-то образом я все это утратил. Ты можешь заглянуть ко мне внутрь. Ты делала то, чего никогда не делал профессиональный создатель снов: стимулировала мой гипоталамус, стимулировала эмоции, действовала прямо, а не через посредство мира. Ты заставила меня ощущать страсть.

Тамара кивнула.

- Обычным создателям снов запрещено это делать. Слишком опасно. Но мне иногда это нужно в работе.

- Я хотел получить этот маленький дом, чтобы чувствовать то, что я чувствовал в Панаме. Я хочу чувствовать - хочу любить мир.

- Любить жизнь, - поправила она.

- Да. Я этого хочу. - Желание горело во мне. С того самого дня, как покинул Землю, я тосковал по этому чувству.

Тамара покачала головой, глаза у нее были мягкие, задумчивые.

- Я помогла бы тебе, если бы смогла, но четыре дня назад ты хотел умереть внутри. Ты сам не знаешь, чего хочешь. - Она права. Я чувствовал себя так, словно балансирую на веревке и не знаю, в какую сторону упаду. И даже если бы я сделала то, что ты просишь, с помощью монитора непосредственно стимулировала твои эмоции, тебя это не изменит. Ты можешь всю ночь провести, подключившись к монитору, но утром по-прежнему будешь ощущать пустоту и мертвенность внутри. Я показала тебе это только для того, чтобы ты понял, что оставил за собой. Тебе... тебе нужно найти другой путь.

Я взглянул ей в глаза и понял удивительную вещь: она лжет. Говоря, что я должен найти свой путь, она солгала.

- Ты лжешь мне! Ты знаешь больше, чем говоришь! Ты считаешь, что можешь мне помочь, но не хочешь признавать это. О чем ты думаешь?

Тамара задумчиво смотрела на землю.

- Нет. Я не могу помочь тебе, - наконец сказала она. - Забирай свой монитор и постарайся помочь себе сам.

Днем я отнес монитор в лес, сел спиной к стволу дерева и подключился к созданному Тамарой миру. Многие мелкие подробности нуждаются в корректировке.

Начал я с дома, простого белого дома. Поместил трещины в штукатурке у основания фундамента, отколол несколько кусочков красной черепицы на крыше. Начал все воссоздавать буквально таким, каким помнил, создавал совершенную запись, чтобы уже никогда не забыть. Дома соседей, вой обезьян на южном берегу озера, виды, запахи, звуки ярмарки - все это я создавал в последующие несколько дней. И когда закончил, получил мир, в котором мог провести целый день в своем киоске на ярмарке, продавая лекарства. Все было так, как в действительности.

Я остро сознавал, что все это по-прежнему было бы моим, если бы я не убил Эйриша. Тамара могла передать свои тайны гверильям; было чистым безумием убивать Эйриша.

Я украшал камин в своей берлоге, воссоздавал вазы и салфетки, которые унаследовал от матери, когда ко мне подключился Перфекто.

Он посмотрел на меня.

- Я беспокоился о тебе. Ты кажешься таким... озабоченным, печальным. Может, боишься предстоящего сражения?

- Не очень. На открытом месте у ябадзинов нет шансов. Мы их уничтожим. Хотоке но За взять будет потруднее. Не знаю, как мы справимся с управляемой на расстоянии защитой.

Перфекто кивнул. Немного погодя он сказал:

- Должно быть, это твой дом. Красивый.

Я показал ему дом и двор, объяснил свои планы. Показал место, где сделал ярмарку. Он кивнул, печально улыбаясь, и сказал:

- Вероятно, все правильно. Не очень безумно.

- О чем ты? - спросил я.

- Ты уверен, что не собираешься сбежать в прошлое, как иногда делают старики? Могу себе представить, как ты будешь проводить целые дни в этом сонном мире, а тем временем твое тело придет в негодность.

- Нет! Клянусь тебе, я не собираюсь этого делать! - крикнул я, придя в ужас от нарисованной им картины.

Перфекто облизал губы, положил руку мне на плечо и отключился.

Я снова принялся рассматривать комнаты, пытался припомнить все подробности, упивался ими. Потом позволил иллюзии рухнуть и отключился. А монитор оставил в лесу.

На следующий день рано утром дирижабли Гарсона, полные инструментов, улетели на север, подальше от предстоящей битвы; наш космический шаттл с людьми и кибертанками улетел к Хотоке но За; а мы в своих машинах двинулись по реке тоже в сторону Хотоке но За навстречу приближающимся ябадзинам. По реке, как по широкой дороге, машины могли двигаться по сотне в ряд. Шли на полной скорости и за час преодолели горы, которые иначе потребовали бы нескольких недель. Сосновые леса сменились обширными саваннами, поросшими туземной травой с синими плодами, похожими на яйца малиновки. На песчаных отмелях в реке грелись на солнце речные драконы тридцати метров длиной; при нашем приближении они, как змеи, уходили в воду.

Ребенок может видеть животное или растение, но не воспринимать его существование. Только несколько лет опыта дают возможность отличить маргаритку от одуванчика. И я был как ребенок в своем восприятии. Когда я говорю, что видел поле, поросшее травой, с листьями, как перья, я описываю только то, что увидел на поверхности. Упрощаю для описания, но упрощенное описание неточно. Потому что были и другие растения: какие-то длинные ультрафиолетовые ленты, травы, похожие на крошечные сосны, лианы с невероятно толстыми пузыристыми корнями. Но сознание не воспринимало все это одновременно. Как невозможно воспринять одновременно все мириады растений на хлебном поле и насекомых среди них, так и мое сознание не воспринимало индивидуальные явления. Мозг мой восставал. Глаза и голова начинали болеть, когда я пытался перечислять разнообразных животных и растения. Часто я даже не знал, что вижу.

На реке мы снова встретили волосатые круглые существа, похожие на кокосовые орехи с хвостами, но без всяких признаков головы или лап. Хвосты бешено бились, и существа двигались в воде, как головастики. Я подумал, что они напоминают ондатр на Земле и подключился, чтобы вызвать Фернандо Чина; он сказал, что это вообще не животные, а семена водорослей, хвост помогает им передвигаться в такие места, где уровень кислотности позволяет расти. Немного погодя я увидел существа в форме колеса; они катились по речному дну. Я спросил у Чина, растения это или животные, и он ответил, что это части экзоскелета какого-то животного.

Ощущение чуждости дополнялось свистом и щелканьем животных в кустарнике, лавандовым цветом неба, бесконечными лентами опаловых воздушных змеев, спутниками Пекаря, которые дважды в день поднимались над горизонтом. И так как от всего этого у меня болели глаза, я с облегчением воспринимал знакомые предметы: рощи ив или дубов на речном берегу, спину костюма Абрайры, очертания передней машины.

Через три часа мы миновали еще одну группу очень крутых гор. Из-за высокого содержания двуокиси углерода в атмосфере Пекаря дожди здесь кислее, чем на Земле, и это видно по действию кислоты на скалы. Утесы словно изгрызены. Природа создала тысячи уродливых лиц: старики с запавшими глазами и вздутыми носами, с чудовищными конечностями. Многие камни достигали сотен метров в высоту, они походили на согбенных гигантов. Дважды мы преодолевали водопады. Река значительно сузилась, и нас окатывали брызги, поднятые соседними машинами. Река вырыла глубокий каньон, и, преодолев горный район, мы оказались в пустынном плато, на котором с цементных стволов, как ракушки, свешивались чуждые растения. Многие растения на Пекаре выработали свою защиту от сильных ветров, и один из способов такой защиты - способность втягивать листья в разрезы стволов. У этих растений была такая способность, и так как дул сильный ветер, растения постоянно убирали свои листья, время от времени осторожно высовывая их.

На горизонте расстилалась бесконечная красная пустыня. На удалении в воздухе повисли большие красные облака, и так как почва была сильно нагрета, я видел линию огня вдоль всего горизонта. Двигались мы тихо, никто не разговаривал, но неожиданно Гарсон крикнул в свой микрофон:

- Muchachos, вы видите перед собой врага! Мы сразимся с ябадзинами! У вас есть шанс совершить великие деяния! Переключитесь на каналы А, В и С, а сержанты пусть распределят субканалы. Сражайтесь храбро!

И тут я понял: линия огня на горизонте - это тепло двигателей машин ябадзинов, а пыль, накатывающаяся, как облако, поднята ими.

16

Я включил свой микрофон и услышал голоса сотен людей:

- Идут! Идут!

Командир нашего взвода приказал выстроиться треугольником с севера группы и назвал номера каждого сержанта, чтобы они знали, где расположить свои машины. Абрайра приказала мне достать сумку с ремонтной краской и положить так, чтобы ее удобно было достать; я начал рыться в поисках нужных вещей и положил сумку передо мной, потом проверил, заряжен ли мой самострел, потом осмотрел прицельный лазер на ружье; убедился, что перед стволом возникает светящаяся точка и я точно буду знать, куда целиться. Раскрыл коробку с зарядами и стал ждать.

Голова кружилась, меня тошнило, я хотел только закрыть глаза. Абрайра увеличила скорость до максимума, машина скрежетала, словно вот-вот развалится, и мы понеслись по пустыне. Воздух был так прозрачен, что мы увидели ябадзинов на расстоянии в тридцать километров. Армии двигались на полной скорости, и до встречи оставалось шесть минут. Ноздри у меня раздувались, я неожиданно испугался: мы уже потеряли в космосе четыре тысячи человек; ябадзины сумели уничтожить защиту Кимаи но Джи. Я мало что о них знал, но думал, что вряд ли мы сумеем застать их врасплох. Лучше не недооценивать противника. Гарсон хотел вообще миновать их, но они сумели преградить нам дорогу.

И вот мы движемся им навстречу на скорости 120 километров в час, надеясь, что наше древнее оружие - простые пули и снаряды - смутит их. Теперь я в это не верил. Не мог поверить, что на ябадзинах только тонкая защита от энергетического оружия. Я сжал челюсти и постарался успокоиться.

Абрайра свернула налево и заняла место в строю. Наша тысяча машин образовала клин, в голове которого шли суда с установленными на них пулеметами Хаусера. Они были одновременно благословлены и прокляты: пулеметный огонь уничтожит все в пределах досягаемости, но они оказывается в самой голове нападения. Я был рад, что наша машина не получила такое оружие.

В защищенном центре строя, в середине V, я видел машину Гарсона. За пушкой сам генерал, рядом с ним инвалидное кресло Тамары, самой Тамары я не видел. Должно быть, ее уложили на пол.

Я слышал, как компадрес в моем взводе выкрикивали ставки:

- Три к двум, что группа де ла Куско уничтожит больше всего машин! Три к двум!

Машина де ла Куско шла в самом опасном месте, в голове клина. Ответ:

- Барзум ставит миллион на победу де ла Куско! Барзум ставит миллион!

Чей-то низкий голос:

- Говорит Мотт. Ставлю два миллиона, де ла Куско поджарят. Два миллиона за то, что де ла Куско поджарят.

И тут в свой микрофон закричал сам де ла Куско:

- Принимаю ставку!

Все рассмеялись, потому что в случае проигрыша де ла Куско нечего беспокоиться об уплате.

Все смеялись и ставили огромные суммы: чтобы заработать их на Земле, требуются годы. Ябадзины шли тремя линиями, в двухстах метрах друг за другом, и их машины располагались парами, так что мы попадали бы под перекрестный огонь, проходя между ними. Гарсон приказал всем свернуть на север, мы так и поступили, потом тоже разбились на пары. Ябадзины ответили поворотом. Я мысленно подсчитал, сколько времени будет длиться битва, если мы столкнемся на полной скорости: учитывая дальность поражения в двести метров, нам предстоит пройти 800 метров на скорости в 240 километров в час. Это означает, что мы будем в пределах досягаемости их оружия меньше двенадцати секунд; вся битва будет продолжаться двенадцать секунд, хотя мы при этом пройдем через три фронта.

Я не мог представить себе, что трижды рискну жизнью за двенадцать секунд. Гарсон снова развернул все машины навстречу ябадзинам, и я попытался перейти в состояние munen, отсутствие сознания.

Мои компадрес продолжали смеяться и делать ставки, но их голоса, казалось, ушли далеко и стихли. Остались только машины ябадзинов. Я смотрел на них, как кошка смотрит на мышь, готовая прыгнуть. Челюсти не дрожали, зубы не стучали. Я был спокоен и полностью владел собой, и, хотя наша машина подскакивала на буграх, мне казалось, я вижу тропу, ведущую нас к ябадзинам. Я воображал, что могу выбрать любую цель, и враг упадет под моими выстрелами. Я чувствовал себя неуязвимым: это чувство знакомо солдатам, идущим умирать в бою.

Мы словно медленно поднимались им навстречу, слишком медленно. Я видел ябадзинов, они приближались в своих красных костюмах цвета окружающей пустыни, видел, как солнце отражается на тефлексовых пластинах их брони. Но время для меня не остановилось. Я не достиг Мгновенности, того состояния сознания, когда миг включает в себя вечность. Абрайра утверждала, что она и другие научились достигать этого состояния по своему желанию, и, возможно, с ее снадобьями с Эридана это и правда. Я надеялся достичь этого состояния в бою, думал, что мне помогут собственные средства, но этого со мной не произошло.

Мы плыли навстречу ябадзинам как по темному длинному туннелю. Столкнулись с их первой линией, и обе армии одновременно начали стрелять. Прекрасные мирные "вуф, вуф, вуф" послышались от пушек ябадзинов, похожие на звуки голубиных крыльев, когда голуби пытаются парить в воздухе. Наша машина подпрыгивала на буграх, я полусогнул ноги и держал ружье нацеленным. Ябадзины начали стрелять из своих лазеров, и я увидел серебристое свечение перегретого воздуха. Мы ответили громовым залпом из пулеметов и самострелов, и машины ябадзинов перед нами словно раскололись.

Полетели осколки брони, как береговая галька в бурю; я увидел, как отлетела левая рука одного из артиллеристов ябадзинов, словно сделанная из папье-маше. Машина непосредственно перед нами превратилась в огненный шар, огонь охватил и две соседние машины, водители бросали суда в разные стороны, пытаясь уйти от нашего огня. Я услышал крик, но он доносился не в шлемный микрофон, и понял, что это от удивления и боли кричат ябадзины. Мы были среди них, справа совсем близко машина, полная ошеломленными людьми, передний артиллерист исчез, в воздухе обрывки красной брони, словно он только что взорвался; водитель пригнулся к сгоревшей контрольной панели; стрелок с лазерным ружьем навалился вперед, в плече у него кровавая рана; стрелок из плазменной пушки посылает в воздух над нашими головами залпы плазмы - я выстрелил в стрелка с ружьем, и шлем его раскололся и взорвался; потом взял самострел, и артиллерист раскололся надвое у пояса. Перед глазами у меня вспыхнуло белое пламя, правый глаз закрылся. Такая вспышка мгновенно сожгла бы радужную оболочку обычного глаза. Я потер глаз рукой, смахнул лазерный залп какого-то ябадзина, словно муху.

Машина наших компадрес перед нами приняла на себя сильный огонь. Задний пулеметчик поворачивался, передний упал. Перфекто упал на колени, плазма капала с его грудной пластины, до конца схватки он прикован к полу. Мы сближались со второй линией, и у меня не было времени думать; машина ябадзинов нацелилась ударить по нашей тараном, и я выстрелил дважды, прежде чем снял водителя. Он резко свернул налево и нажал на тормоза, умирая; его товарищи не успели среагировать на этот маневр; одна из соседних машин столкнулась с поврежденной, взлетела в воздух, повисла, как неудачно брошенный диск, и ударилась о землю прямо перед нами. Она взорвалась, и мы оказались перед последней линией ябадзинов.

Машины этой линии уменьшили скорость и находились в четырехстах ярдах. Мы открыли огонь с дальнего расстояния и продолжали стрелять, но они как будто расходились перед нами, как пушинки одуванчика на ветру, мы еще раз выстрелили, оказавшись совсем рядом, и у меня уже не было целей. Ябадзины разошлись в стороны, и мы проскочили через их линию. Мавро бросил пакет с мексиканским волосом, и тот взорвался за нами; ветер подхватил тонкие голубые хлопья стали. Я тоже отцепил свою бомбу и поторопился бросить ее, и все наши люди стали бросать бомбы. За нами поднялась черная стена.

Слева от нас наемник бросил бомбу, но он был слишком близко к нам, и я понял, что мы глотнем мексиканского волоса раньше ябадзинов.

Абрайра свернула направо и выключила двигатель, чтобы волос не попал в наши заборные отверстия; мы повисли в воздухе и опустились. Бомба взорвалась чуть ли не под нами, воздух трещал от разрядов статического электричества, стальные хлопья посыпались на нашу машину.

Абрайра снова включила двигатель, мы поднялись. За нами машины ябадзинов проходили сквозь мексиканские волосы, и у многих двигатели сразу вспыхивали. Но некоторые сумели преодолеть барьер и теперь преследовали нас.

Я быстро осмотрелся. За нами несколько машин потеряли своих водителей, и их окружало множество ябадзинов. Четырнадцать боевых групп гибло таким образом. Многие другие машины тоже пострадали, плазма проела тефлекс защиты, как огненные змеи. Повсюду люди на своих сидениях лежали, словно мертвые. Но у меня на глазах они начали подниматься, оживая. Они только позволяли плазме остыть. В целом у нас оказалось удивительно мало пострадавших.

Я достал полупустую обойму из своего ружья и вставил свежую. Пустыня тянулась перед нами как скоростное шоссе. Мы можем повернуть и уничтожить немногих преследующих нас ябадзинов. У нас пулеметы. Но они только первое препятствие на нашем пути к Хотоке но За, и Гарсон не приказывал нападать на них.

Несколько десятков машин ябадзинов могут следовать за нами. Это не имеет значения. На полпути к своей столице они просто остановятся в пустыне из-за отсутствия горючего.

Я затаил дыхание. В груди заныло, и я заметил, что что-то не так: наши компадрес уходят от нас, а ябадзины сзади догоняют.

От нашего двигателя поднимался маслянистый дым, болезненно выли турбины двух заборных отверстий. Машина начала медленно сворачивать влево, и мы постепенно отходили от строя.

- Не могу держать скорость! - крикнула Абрайра в микрофон.

Завала качнул шлемом в сторону преследующих ябадзинов.

- Не останавливайся! - сказал он.

Крайние машины остались слева, они уходили от нас. Вой поврежденных турбин перешел в свист. "Это не должно случиться, подумал я. На тренировках такого никогда не происходило. Наши машины неуязвимы в бою. Они нас никогда не подводили".

Перфекто крикнул в микрофон:

- На такой скорости наш двигатель взорвется! Если он уцелеет, я смогу его починить! Сейчас отсоединю подачу топлива. - Он слез со своего места и пополз по полу к Абрайре, приподнял какую-то крышку и сунул туда голову. Я увидел повреждения его защитного костюма на ногах и спине, достал восстановительную краску и начал заливать трещины и дыры. Мы продолжали двигаться по широкой дуге, скорее на северо-восток, чем на восток. Две поврежденные турбины неожиданно смолкли, остальные шестнадцать продолжали работать. - Готово! - сказал Перфекто.

Он поднялся на колени.

В других машинах заметили наше положение, послышались возгласы:

- У группы Сифуэнтес поврежден двигатель. Шесть к одному - они не выберутся! Шесть к одному!

- Не трать свои деньги, cabron! [козел (исп.)] - крикнул Мавро. Наши дела не так уж плохи!

Я рассмеялся его шутке. Мы поднялись на небольшой холм.

- Компадрес, - сказала Абрайра, - мы не можем дальше так продолжать. Не можем держаться со всеми. Мне кажется, нам нужно оторваться от всех, повернуть на север. Будем надеяться, ябадзины за нами не последуют. Но это рискованно. Я не стану этого делать, если все не согласятся.

- Давай! - сказал Перфекто, Мавро добавил: "Si", а я прошептал: "Да".

Завала сказал:

- Мне надо подумать, - и Мавро рявкнул: "Некогда думать!"

Мы поднялись на вершину холма. За ним крутой спуск в широкое, но мелкое углубление. Остальные наши машины уже преодолевали это углубление. Тут росли высокие цементные папоротники, шести или семи метров высотой. Пустыня кажется плоской и ровной, но я был уверен, что на ней много таких мест.

Абрайра сказал:

- Вот наш шанс.

Она спустилась в углубление, повернула на север и двинулась, придерживаясь контуров местности. На скорости мы едва успевали увернуться от цементных стволов, задевали их, и листья уходили в стволы. Впереди долина чуть глубже, вполне достаточно, чтобы мы скрылись от проходящих ябадзинов за высокими стволами.

Завала крикнул:

- Ты с ума сошла? Мы там не пройдем!

- Прекрасно! - ответила Абрайра, двигаясь прямо в заросли, - значит ябадзины не смогут преследовать нас.

Если бы ябадзины находились в километре за нами, они не заметили бы, как мы отошли, но нас выдавал след и дрожание листвы. Мы смотрели назад. Когда машины ябадзинов поднялись на холм, один из стрелков указал на нас, и пять машин отделились и двинулись за нами. Сердце у меня упало.

- Не так плохо! - сказал Мавро. - Совсем не плохо! - И он развернул свою пушку в сторону ябадзинов.

- Мы еще немного проедем по углублению, потом повернем к горам, назад в сторону Кимаи но Джи, - сказала Абрайра, словно рассуждая про себя. - В горах мы от них уйдем. Всем пригнуться, нужно уменьшить сопротивление воздуха!

Перфекто сидел на полу и чинил свою броню. Мавро показал на мой лоб.

- Лучше побыстрее залепи это, - сказал он, - прежде чем мы встретимся с ябадзинами.

И вот все занялись своим вооружением. Абрайра продолжала вести машину. Я слушал разговоры наших компадрес, уходивших в сторону Хотоке но За, но наши маленькие передатчики действовали километров на десять. К тому времени как мы закончили со своей защитой, голоса в микрофоне стихли.

Закончив чинить свой костюм, Перфекто занялся броней Абрайры. Он вдруг закричал:

- Абрайра, ты забыла бросить свою бомбу! - и снял бомбу с ее пояса.

- Я была слишком занята, - ответила Абрайра. - Держи ее у себя. Бросишь, когда нужно будет.

Мы несколько минут продолжали двигаться по долине и искали такое место, где бомба причинила бы максимальный ущерб ябадзинам. Но такого места не было. Нам не нужно было поворачивать к горам: долина сама уходила в том направлении. Мы опускались все ниже и ниже, склоны долины становились все круче, как стенки чашки, а папоротники совсем исчезли. Ябадзины медленно нагоняли нас. Через десять минут они были в полукилометре. Еще через десять минут будут сразу за нами.

Абрайра на предельной скорости вела машину мимо скал. Впереди словно выпрыгнули из земли вертикальные красные утесы. Столкнуться с таким утесом - все равно что удариться в стену. Мы пересекли подъем и опустились к широкой, но мелкой коричневой реке, которая вьется у подножия гор. На ее берегах росли светло-зеленые деревья и туземная трава. Ветер свистел в складках моего шлема.

Ябадзины с грохотом двигались по долине в трехстах метрах за нами. Выстрелили из лазера, серебристое свечение озарило небо впереди. Абрайра вела машину меж деревьями, пока мы не достигли реки. Двинулись на север над медлительной водой.

Ябадзины приближались, а река не становилась уже, чтобы мы могли бросить бомбу. Если сделаем это здесь, противник просто обойдет опасное место. Я следил за самураями, выбирая цель. В одной из машин только один стрелок, он сидит у пушки, броня у него на плече расколота. На другой машине два стрелка.

Абрайра крикнула:

- Открывайте навесной огонь по реке!

И я вспомнил нашу гонку по снежной долине. Схватив лазерное ружье, я выстрелил в воду. Мавро и Завала начали стрелять из плазменных пушек, и вода за нами закипела. Поднялся пар, но его оказалось недостаточно, чтобы создать эффективную завесу. В снегу и ночью эта хитрость подействовала, но сейчас солнце над головой пробивало тонкий пар.

Ябадзины были почти на пределе досягаемости. Трое артиллеристов выстрелили в воздух под углом в шестьдесят градусов, надеясь, что плазма польется на нас. Мы мчались по извивающейся реке, плазма падала в воду за нами.

- Я хочу бросить бомбу, - сказал Перфекто. - Это не даст нам ничего хорошего, но я ее брошу!

Мавро тоже выстрелил в небо.

- Всем продолжать вести настильный огонь! Подожди, пока мы не свернем за поворот! - крикнула Абрайра.

Я посмотрел перед собой: впереди поворот и узкая скальная отмель. Абрайра вписалась в поворот, как автогонщик, обогнула линию деревьев, пронеслась через заросли тростников, и ябадзины последовали за нами.

- Давай! - крикнула Абрайра.

Перфекто бросил бомбу в заросли, потом он и Мавро начали стрелять в воздух. Я поднял самострел. Бомба Перфекто взорвалась, мексиканский волос разлетелся над поверхностью и начал подниматься в воздух. Я открыл огонь по водителю первой машины, хотя на таком расстоянии не смогу пробить его броню: я надеялся отвлечь его.

Две первых машины выскочили из-за поворота и влетели в облако мексиканского волоса, тут же носы их опустились к земле, раскололись, машины вспыхнули. Две следующие, выходя из-за поворота, успели выключить двигатели и повисли в воздухе. Затем над водой повисла и последняя машина.

Мавро рассмеялся, выстрелил в небо над ними и крикнул:

- Теперь они не будут так торопиться за нами!

И действительно: ябадзины уменьшили скорость и следующие десять минут шли за нами на расстоянии. Мы двигались на север, пока река не свернула резко в горы. И стала всего лишь тропой для речных драконов: берега высокие, дно углублено, через каждые несколько сотен метров омут. На берегах большие гибкие деревья с крошечными голубыми листиками, которые нервно дрожали на ветру. Деревья росли так густо, что машины пройти среди них не могли, и ябадзины вынуждены были двигаться за нами по реке цепочкой.

Деревья на берегах сменились выветренными скалами, снова показались головы великанов, черные ямы глаз, гранитные лбы, скальные подбородки, и среди них мечется множество потревоженных опаловых воздушных змеев.

Каньон неожиданно кончился, впереди с утеса высотой в сотню метров спускался водопад. Наша машина спуститься так круто не может, дороги вперед нет.

Абрайра остановила машину, и мы оглянулись. За нами двигались ябадзины в своем пыльно-красном вооружении. Я нажал кнопку на подбородке шлема, вызывая телескопический прицел, и в ответ загудела оптика шлема. На трех оставшихся машинах десять солдат. У одного шлем в крови. У другого рана на груди, и он прижимает к ней платины костюма, очевидно, чтобы сдержать кровотечение. Машины движутся по реке цепочкой. До них триста метров.

Камни на берегах блестят от брызг водопада. Перфекто соскочил со своего места и подобрал меч, который Мавро взял у хозяина Кейго. Достал лезвие из черных лакированных ножен и взмахнул сталью над головой. Крикнул:

- Идите! Будем сражаться как люди чести! Победитель продолжит свое задание. Проигравший вернется домой!

Он расстегнул шлем и бросил его на пол.

- Что ты делаешь? - прошептала Абрайра.

- Попробую уговорить их сражаться один на один, - ответил Перфекто. Помнишь? "Прекрасный стиль" войны? Это их обычай.

Ябадзины переглядывались, они о чем-то заговорили друг с другом. У всех за поясом торчали wakizashi, маленькие мечи для харакири. Но только у одного был tachi - большой боевой меч.

Один из ябадзинов расстегнул шлем и на ломаном испанском крикнул:

- Вы не знаете наших обычаев, nanbeijin. Что вы знаете о чести? Вы нарушили традиции и стреляли в нас из пулеметов. Вы хотите продолжить свое дело, но это означает убийство наших жен и детей. Как мы можем допустить это?

Перфекто немного подумал, потом ответил:

- Я не хочу сражаться оружием. У нас оно лучше, а у вас больше людей. Кто может сказать, что из этого получится. Я хочу сражаться с человеком, мечом против меча. И как бы ни кончилась эта бессмысленная война, я докажу, что я лучше.

Ябадзины очень удивились. Они поговорили между собой. Наконец рослый самурай, тот самый, у которого был tachi, снял меч со спины, расстегнул шлем и бросил его на пол.

Я ахнул. В ябадзине едва можно было распознать человека. У него оказались огромные желтые глаз, как у тигра, и надбровные дуги так велики, что искажалось все лицо. На месте висков бугры. Он лыс, и на первый взгляд можно было подумать, что кожу ему раскрасил художник, она была оливково-зеленой, с извилистыми полосами цвета желтой охры. Но достаточно было взглянуть чуть внимательней, чтобы увидеть, что эти странные цвета не краска, это пигмент. Цвет его кожи - явно результат вмешательства в генетику. Я знавал испанцев в Майами, которые платили за то, чтобы у их детей кожа была светлее и их могли бы принять за англичан. Видел голубую кожу немногих оставшихся в живых правоверных индусов в Восточном Исламабаде. Но ябадзин отличался от всех. Он часть за частью снимал свою броню; под ней у него не было одежды, и мы увидели все его тело. На лобке волосы оливкового цвета, на животе - оранжевого. Исключительно развитые мышцы и очень длинные пальцы на руках и ногах. К груди каким-то образом прикреплены два диска с японскими иероглифами. Я не мог понять назначения этих дисков: либо какое-то кибернетическое усовершенствование, либо просто механическое приспособление. Но вдруг понял, что это просто украшение, да и вся кожа у него тоже украшение, он превратил всю поверхность своего тела в произведение искусства. И общее впечатление от этой перемены приводило меня в ужас. Я никогда так не пугался химер, может быть, потому, что те химеры, которых я знал, внешне очень похожи на людей. Но этот человек ужасал меня на самом примитивной, глубинном уровне.

Перфекто тоже разделся до шорт. Его бочкообразная грудь, руки и ноги казались тонкими, почти тощими по сравнению с телом ябадзина. Но это обманчивое впечатление. В теле его огромная сила.

- Будь осторожней с этим, - прошептала Абрайра. - Против тебя вышел их лучший боец.

- Si, - добавил Завала. - Даже когда он мертвым будет дергаться на конце твоего меча, держись от него подальше.

Ябадзин выбрался из своей машины и пошел навстречу Перфекто, перепрыгивая с камня на камень. Они встретились друг с другом на полпути и низко поклонились.

Потом вытянули мечи, держа их обеими руками, и стояли на расстоянии нескольких шагов, внимательно следя друг за другом. Желтые тигровые глаза ябадзина не мигали. Не глядя по сторонам, бойцы начали медленно, с бесконечной осторожностью передвигаться, как движется богомол на своих стебельках-лапах.

Руки Перфекто дрожали, он все крепче сжимал рукоять меча. Потом сделал ложный выпад, надеясь застать ябадзина врасплох. Но ябадзин не поддался на хитрость.

Перфекто бросился вперед, меч ябадзина описал гигантскую дугу. Перфекто отразил удар и отступил.

Без предупреждения, не моргнув глазом, без всякого видимого напряжения мышц ябадзин напал.

И тут Перфекто достиг состояния Мгновенности. Я не мог уследить за его движениями, так они были быстры, но в следующее мгновение меч Перфекто пронзил сердце ябадзина, а сам Перфекто схватил противника за руки, не давая ему выронить меч. Кровь брызнула из груди ябадзина и потекла по его животу, и я подумал, что он упадет, но ябадзин продолжал держать меч. Самурай использовал Полный Контроль, он остановил биение сердца, перестал дышать. Он должен был бы умереть через десять секунд, но, остановив сердце и позволив своему телу функционировать, пока не кончится запас кислорода, он смог на мгновение продлить схватку. Но чем больше энергии он тратил в схватке, тем быстрее терял сознание. Перфекто продолжал удерживать его, заставлял в тщетной борьбе тратить последние силы.

Ябадзин вырвался и правой рукой потянулся за wakizashi. Перфекто ударил самурая коленом в грудь, оттолкнул назад.

Ябадзин прыгнул к Перфекто, держа в одной руке wakizashi, в другой tachi. Но Перфекто увернулся от него. Самурай остановился и метнул свой короткий меч, но промахнулся намного, потом упал на землю лицом вниз и затих.

Не дышал, не бился. Лежал так неподвижно, словно никогда и не жил.

Перфекто извлек свой меч из живота самурая, вонзил лезвие в землю и стоял, положив руку на рукоять, глядя на остальных самураев. Он спросил:

- Это был ваш лучший боец? Лучше нет? Или вы хотите оспорить мое превосходство?

Это зрелище прибавило мне нервной энергии. Осталось только девять ябадзинов, и один из них, с раной в груди, обвис на сидении, глядя на бой.

Начал раздеваться второй ябадзин, черный человек с коричневыми узорами, лентами, кольцами, завитками, как на крыльях бабочки. Одна нога у него биопротезная, вместо пальцев на ней три больших когтя и еще шпора; но раскрашена эта нога, правая, точно так же, как левая, словно покрыта кожей поверх металлического протеза. У него большие пушистые усы и борода, и он крикнул: "Kuso kurae!", вытащил меч и прыгнул на землю. Он в порыве страсти сбрасывал с себя вооружение, и я вспомнил свое состояние после поражений в симуляторе: как я напрасно надеялся на победу и какую пустоту ощущал внутри. У этого человека было такое же выражение.

Абрайра прошептала в микрофон:

- Они рассержены. И больше такого не допустят, не захотят, чтобы сравнялась численность. Никто не шевелитесь, но когда я скажу, открывайте огонь. Анжело и Завала, за вами стрелки. Мавро, ты берешь водителей.

Ябадзин не стал кланяться Перфекто. Вместо этого он бросился вперед, размахивая мечом, и Перфекто вынужден был отражать его удары. Ябадзин действовал искусно и умело, быстро и коварно. Град ударов обрушился на Перфекто, и каждый раз в самый последний момент лезвие неожиданно отклонялось в сторону, так что Перфекто было трудно парировать удар. Ябадзин не беспокоился о защите, он хотел убить, а Перфекто мог только обороняться: времени на контрудар у него не было.

Во время шестого удара ябадзин изменил направление на середине, и меч обрушился за запястье Перфекто, прорубил броню и глубоко впился в правую руку.

Перфекто пнул ябадзина в колено и отчаянно пытался парировать удар и нанести ответный.

Это был отчаянный ход, самоубийственный. Оба оказались беззащитны. Оба умрут. Мавро понял это и, как только Перфекто отклонился, выстрелил самураю в грудь.

Абрайра включила двигатели, и наша машина с воем двинулась назад, к ябадзинам. Перфекто укрылся за камнем, и мы пронеслись мимо него. Я открыл огонь и свалил одного стрелка, а второго ранил в лицо. И тут ябадзины открыли ответный огонь, и на нас обрушился дождь плазмы. Плазма залила мне голову и грудь, защитная броня предупреждающе вспыхнула, но я успел свалить еще двух стрелков.

Завала стрелял в пять раз быстрее меня, и четыре ябадзина буквально взорвались, а я тем временем занялся раненым в грудь. Абрайра нажала на тормоза, мы столкнулись с машиной ябадзинов, и Мавро крикнул: "Вниз!" и сбил меня на пол.

Завала по-прежнему стрелял трижды в секунду. Я даже не заметил, как он перезарядил обойму. "Боже мой, подумал я, он мертвец!" Завала решил погибнуть со славой и не обращал внимания на удары плазмы.

Выстрелы Завалы разрывали тефлексовую броню ябадзина. Я видел, как осколки разлетаются во все стороны, как будто Завала стреляет по манекенам, набитым опилками. Он три или четыре раза выстрелил по всем самураям, даже по мертвым, которые уже полчаса лежали на дне машин.

Я досчитал до пятнадцати, а плазма жгла мою защиту. На груди вспыхнуло горячее пятно. Мавро спас мне жизнь, толкнув вперед. Я хотел еще две секунды стрелять, участвовать в бою.

Я посмотрел на Завалу. Из щелей его брони било белое пламя. Ногу окутал густой жирный дым. Завала упал, и я бросился к нему, начал стаскивать броню. Рамы его ног целы, но нити, служившие мышцами, расплавились, восстановить их невозможно.

- Как, во имя Господа, ты не поджарился? - крикнул я.

- Увернулся, - ответил Завала.

Абрайра и Мавро тоже упали, получив плазменные удары. Они ждали, пока плазма перегорит, потом сели. Перфекто забрался в машину, поднял крышку в полу, достал медицинскую сумку и принялся накладывать турникет на запястье. На левой голени у него виднелась круглая черная дыра, ее прожгла плазма.

- Я мог погибнуть! - кричал он в экстазе. - Но вы этого не допустили!

Рана на руке у него глубокая, до самой кости, и мне пришлось ему помочь, запечатать кровеносные сосуды, наложить скобки и перевязать. Потом я дал ему большую дозу обезболивающего. Рука у него сразу опухла, и я знал, что теперь он несколько недель не сможет ею пользоваться. Ногу Перфекто обработать было легче: рана небольшая, и крупные кровеносные сосуды не задеты. Нужно было только срезать обожженную плоть и наложить повязку.

Потом мы сняли шлемы и передохнули. Воздух был полон дыма и запаха сгоревшей плоти - похоже на жареную свинину. Чуждые запахи растений Пекаря окутали меня.

Следующие два часа Абрайра и Мавро возились с машиной. Они извлекли поврежденные лопасти и заменили из частями, снятыми с машин ябадзинов. Собрали также топливные стержни, оружие и пищу. У ябадзинов нашлось пиво в холодильнике под полом. Мы сидели на скалах, грелись на солнце, ели и пили.

Приятно быть живым и иметь возможность поесть. Мавро и Перфекто говорили о том, как хорошо прошла битва, как мы все удивились, обнаружив, что Завала не погиб. Я часто облегченно смеялся, и все остальные тоже. Завала много пил, словно выиграл эту схватку в одиночку. Он был великодушен и все время повторял:

- Ты хорошо действовал, Анжело. Хорошо сражался. Прости, что я сомневался в тебе. Мы еще сделаем из тебя самурая, ne? - Он похлопал меня по ноге и продолжал: - Такие отличные ноги! Такие сильные! Хотел бы я иметь такие ноги!

Он шевелил своими протезами и смеялся. И все время предлагал мне пиво, словно это последнее пиво в мире.

Мы всего на четыре часа отстали от армии, но Абрайра торопилась. Перфекто не в состоянии был сидеть за прицелом. Мы дали ему выпить несколько порций пива, помочиться, потом надели на него броню и усадили с самострелом рядом с Завалой. Его защита пострадала от плазмы, в перчатке образовалась дыра размером в мандарин, поэтому Завала занялся починкой, стал залеплять эту дыру. Я занял место Перфекто у пушки.

Мы вернулись по реке, выбрались из гор, пробрались через рощи деревьев с нервной листвой в пустыню. Завала сказал:

- Давайте не пойдем тем же путем. Если пойдем следом за армией, попадем в опасность. Сейчас уже поздно ее догонять.

Волосы встали дыбом у меня на затылке, и я испытал предчувствие, что он прав. Но ничего не сказал, чтобы подтвердить свое согласие. Теперь я жалею, что не видел в тот момент глаза Завалы, его устремленный вдаль, к источнику духовного знания, взгляд. Мы решили, что он говорит спьяну, и Абрайра продолжала двигаться. Завала как будто сразу забыл о своей тревоге. Они с Перфекто запели старую песню о человеке, который напился и отправился искать свою постель в отеле, но постоянно попадал в постели других людей. Мы неслись по холмам и по бесконечной пустыне, заросшей переплетающимися вьюнками.

В сумерках мы увидели небольшой подъем в пустыне - не холм, а так, скорее складка местности. Перфекто закричал:

- Помедленней! Меня сейчас вырвет! Это все пиво!

Абрайра остановила машину и сказала:

- Давай побыстрее!

Перфекто встал, перегнулся через борт машины, принялся расстегивать шлем, потом выпрямился и подозрительно осмотрел горизонт. Снова застегнул шлем, и его тревога заразила нас. Мы принялись следить за горизонтом. Перфекто принюхался и сказал:

- Чувствуете запах?

Мы все были в шлемах и не могли ощутить запах.

- Похоже на цветы. Может быть, орхидеи. Не похоже на пустыню. - Он снова принюхался и посмотрел на меня, потом начал поворачивать голову вперед.

Завала крикнул: "Нет!", ноги его дернулись, он пытался продвинуться назад. В тридцати метрах выше по холму из дыры в земле выбралось какое-то существо, песок и ветки разлетелись во все стороны. Оно поднялось вверх на пять метров, как гигантский красный богомол: заостренная голова с выпуклыми фасеточными глазами, огромные передние лапы, нависшие, как жала скорпиона. Он щелкнул клешнями, и я инстинктивно наклонил голову. Мне в голову полетел шар с такой скоростью, что увернуться я все равно не успел.

Шар ударился о шлем и сбросил меня на пол. Я посмотрел в небо. Мавро закричал и выстрелил из плазменной пушки, над головой вспыхнула жидкая комета, трижды прозвучали выстрелы. Плазма ударила в грудь животного, и оно с грохотом упало на землю. В ушах у меня зазвенело, я не мог сфокусировать взгляд. Почувствовал запах орхидей, очень сильный, как будто рядом целое цветущее поле.

- Пустынный владыка! - закричал Перфекто. - Сбил Анжело и Завалу!

Я почувствовал, что кто-то тащит меня за руки, оттаскивает назад. Крепкие пальцы раздвигали обломки шлема, убирали их, как скорлупу омара, освобождали лицо.

- Eshtoy bien, - сказал я. Все в порядке.

- Анжело жив! - сказал Перфекто, лицо его расплывалось надо мной.

Кто-то спрыгнул с машины, загремела броня.

- Завала погиб, - сказала Абрайра. - У него разбит череп.

Я не мог поверить в это. С трудом встал на колени. Задняя часть шлема уцелела, и я отбросил ее. Абрайра на земле наклонилась к Завале, закрывая мне видимость. Защита Завалы цела, но шлем разбит на куски и залит кровью. Мягко светится платиновым блеском грудь, нет ярких точек. Кровь остывает в венах. Абрайра отодвинулась в сторону, открыв лицо Завалы, во лбу яма, словно от снаряда. Смотрят пустые глаза. Выше на холме дымится туловище пустынного владыки.

Я вцепился в перила машины, слезы мешали смотреть. В ушах по-прежнему звенело, низкой гулкой нотой, очень похоже на звуки рога. Все долго молчали, просто стояли неподвижно и смотрели.

- Надо похоронить его, - сказал Перфекто.

Абрайра и Перфекто продолжали смотреть на Завалу. Мавро спрыгнул с машины, поискал и принес мне шар - круглый камень размером с большой мандарин, совершенно гладкий, как будто обработанный вручную.

- Сохрани это! - сказал Мавро. - Метательный камень пустынного владыки. Его отразил твой шлем. Тебе повезло, что ты не погиб.

Что-то загремело на холме, и туловище мертвого пустынного владыки начало приподниматься. Из норы выходило другое существо.

- Смотрите! - крикнул я, и из норы высунул голову второй пустынный владыка.

- Это одна из его самок, пустынная владычица, - сказала Абрайра, не поворачивая головы. Существо выбралось из норы и уставилось на нас. Толстое брюхо служило противовесом верхней чести торса, голова на тонкой стебельчатой шее. Но у самки нет передних метательных лап. На плечах углубления, словно передние лапы у нее вырвали. И наши шлемы точно напоминают морду этого существа.

Пустынная владычица печально смотрела на нас, переводя взгляд на мертвого самца и обратно. Вслед за ней из норы выбралась вторая самка, потом третья. Никто, кроме меня, не обращал на них внимание.

- Здесь похоронить Завалу нельзя, - сказала Абрайра. - Самки съедят его. Давайте погрузим его в машину.

Абрайра и Перфекто подняли Завалу и перевалили через поручни, как мешок с камнями. Мавро поднялся по холму и осмотрел мертвого пустынного владыку, потом заглянул в его логово. Самки фыркали и отпрыгивали от Мавро, но, казалось, не испугались, а заинтересовались.

- Эти существа знают, как обращаться со своими самками, - заметил Мавро, глядя на самок. - Нужно вырвать женщине руки, тогда она не сможет тебе сопротивляться!

- Это делают не самцы, - сказала Абрайра. - Матери отрывают им руки при рождении, чтобы они зависели от самцов. - Я удивился, откуда ей это известно, потом вспомнил первое правило сражения: знай своего врага. Абрайра знала, что на Пекаре есть другие противники, кроме ябадзинов.

- Ха! Вы только поглядите на эту нору! - крикнул Мавро. - Абсолютно круглая и зацементирована, как плавательный бассейн. И прикрыта, чтобы нельзя было заглянуть сверху. - Он столкнул в нору землю, потом вернулся к машине и забрался в нее.

Тело у меня отяжелело, голова отупела, но любопытство заставило спросить:

- Они делают цемент? Может, они разумны?

Абрайра покачала головой.

- Пустынные владыки? Нет. Готовя цемент, они смешивают грязь с гравием и ветвями, это у них прирожденная способность. Они не умнее обезьян, но гораздо кровожаднее.

Я чувствовал себя виноватым: задаю глупые вопросы, когда Завала лежит мертвым. И почему-то страшно рассердился на самураев за то, что они не рассказали нам об этих животных. Впрочем, даже если бы я о них знал, это не спасло бы Завалу.

Все сели в машину, и Абрайра включила двигатель. Она спросила:

- Что нам делать с самками? Без самца они погибнут с голоду.

- Оставь их, - сказал Мавро. - Может, найдут другого самца.

Мы двинулись. Пустынные владычицы подняли головы, и над пустыней пронесся пронзительный свист. Потом они погнались за нашей машиной, как собака бежит за машиной хозяина. Солнце опустилось за горизонт, стало темно.

Абрайра еще час вела машину при свете Шинджу, жемчужины, меньшего спутника Пекаря, пока мы не добрались до каменистой местности, где можно было похоронить Завалу. У меня подгибались колени, и я не мог носить камни для насыпи. Эту работу делали остальные.

Я чувствовал внутреннюю опустошенность и подумал, ощущают ли остальные то же самое. Все время ждал, что Абрайра сорвется и заплачет, но все продолжали деловито собирать камни в груду. Абрайра когда-то пообещала, что не будет горевать, если кто-то из нас погибнет. Теперь Завала мертв, и она как будто выполняет свое обещание. И я опять подумал, жива ли она на самом деле. Или умерла для всяких чувств?

Мы похоронили Завалу под камнями, и, пока все стояли на коленях, Абрайра прочла молитву. И, несмотря на свое обещание, заплакала.

Мы уже готовы были двинуться дальше, когда Абрайра подняла голову и посмотрела вдаль.

- Три самки следуют за нами, - сказала она. - Они бегут к нам в пяти километрах отсюда. - Мое инфракрасное зрение не позволяло рассмотреть подробности на таком расстоянии. - Когда пустынный владыка убивает соперника, самки переходят к победителю, - продолжала Абрайра. - Эти самки хотят жить с нами. Лучше не будем их оставлять: они могут выкопать Завалу.

Мы погрузились в машину и повернули назад. Встретили самок через километр, и Мавро полил их плазмой. Плазма прожгла их экзоскелет и осветила изнутри, ясно выделялись светло-голубые сосуды и внутренние органы. Особенно четко виднелся экзоскелет, словно из желтого пластика.

Убив пустынных владычиц, мы повернули машину, но еще несколько часов я вместе со сладким запахом растений ощущал аромат орхидей.

17

Всю ночь Абрайра вела машину зигзагами по пустыне, отыскивая след армии. Звон у меня в ушах немного стих, но голова болела, и я не мог ни на чем сфокусировать взгляд, поэтому принял болеутоляющее. Звуки и запахи ночи на Пекаре возбуждали: шелест крыльев опаловых птиц, свист и крики невидимых животных, сливающиеся в странный хор, музыка вселенной, к которой я не принадлежу. Запахи поражали еще больше: многие из животных Пекаря общаются химическим путем, и нас окружили, наряду с ароматом растений, следы их отметок. Часто эти запахи приятны, как запах орхидей пустынных владык; часто отвратительны, как горькая мускусная вонь пятиметровых броненосцев Пекаря, оставляющих за собой слизистый след.

Я чувствовал приближение безумия, приступ экошока, слишком длительное общение с чуждым. Вспомнил, как в колледже читал о трудностях тех, кто обретает зрение в зрелом возрасте, прожив всю предыдущую жизнь в темноте: человек выпал их окна четвертого этажа, он перегнулся через подоконник, чтобы понюхать розы, ему показалось, что они в метре от его руки; другой чуть не сошел с ума от страха, стараясь договориться с толпой; слепым он делал это очень успешно. Для таких людей бремя зрения оказывалось часто слишком тяжелым. Те, кто не мог с ним справиться, часто требовали, чтобы им перерезали оптические нервы, чтобы они смогли вернуться в привычный мир слепоты. А самые нетерпеливые могли вырвать глаза из глазниц. Такова боль от экошока.

Дважды над головой проходил больший спутник Пекаря - Роджин, старик, и один раз меньший - Шинджу, жемчужина. Мне по-прежнему трудно было смотреть. Все перед глазами расплывалось. На рассвете Шинджу встала вместе с солнцем, и на несколько мгновений солнце оказалось в частичном затмении. Мы по-прежнему не нашли следов армии и начали приходить в отчаяние. Глаза у меня болели, и я большую часть времени держал их закрытыми.

Абрайра сказал скорее себе, чем нам:

- Должно быть, они двигались, не разбивая лагерь. Может, опасались преследования ябадзинов. А может, узнали что-то важное и решили продолжать движение всю ночь.

Если она права, мы отстали от своих компадрес по крайней мере на день. Солнце уже освещало многоцветные ленты oparu no tako, и это болезненно действовало на мое зрение. Я потер виски и сдержал стон. У нас есть о чем беспокоиться: без помощи от Гарсона мы даже не знаем дороги к Хотоке но За. И если наши компадрес ушли далеко, мы их не найдем: вряд ли машины оставят заметный след на твердой почве пустыни. Делая непрерывные зигзаги, чтобы отыскать следы, мы все больше отстаем от них. Земля поросла многочисленными белыми растениями, целый лес высотой в метр, похоже на грибы, пропеченные и съежившиеся. Но наша армия могла пройти здесь и все же не оставить ни следа.