Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Глава 9.

На следующее утро Мэдлин позвонила мне домой, мой друг поднял трубку.

— Спроси, может она перезвонить чуть позже, — сказала я, так как была чем–то занята в этот момент.

Но через мгновение он вернулся:

— Она говорит, что это очень срочно.

Я взяла трубку, что–то проворчав в ответ.

— Ты сидишь? — услышала я вопрос.

— Нет, а что? — ответила я и рассмеялась.

— Возьми стул.

— Что? Ну, говори скорее, — я почувствовала беспокойство от её голоса.

— Возьми стул и скажи мне, что ты села.

— О.К., — и через пару секунд, — я села.

— Я только что услышала по радио, Джими умер прошлой ночью.

Я молча положила трубку. Я кинулась купить Evening Standard, тут же пробежала глазами все новости — ничего. У меня отлегло. Мэдлин могла и перепутать.

— Это свежий номер? — спросила я у продавца.

— Нет, свежую обычно привозят в три.

Пачки упали на панель, статья занимала всю первую страницу. Джими мёртв. Передозировка. Захлебнулся рвотой. Журналисты ликовали: такой конец ждёт каждого, такого же как Джими, кто пренебрежёт существующим социальным строем. Звучит как мораль из детской сказки про плохишей.

Я читала и перечитывала эту статью, стараясь вникнуть, что же произошло на самом деле. Но ничего не могла понять. Я начала думать, как бы развернулись события, если бы я откликнулась на его предложение, и пришла бы к нему в отель прошлым вечером. Накачался ли он наркотиками, если бы я там была, или нет? Только бы я знала, зачем он меня звал! В газете одни догадки. Я не могла поверить, что его уже нет. Мы могли оставаться друзьями на всю жизнь.

Один из старых друзей Рэя, журналист, предложил мне описать нашу жизнь с Джими и напечатать в воскресном выпуске. В порыве искренности и смятения я согласилась дать интервью. Почему нет? В память о нём рассказать правду, скрывающуюся за его имиджем. Он пришёл, и мы долго разговаривали. Мне казалось, что он понимал, о чём я ему рассказывала. Он остался в восторге от моего рассказа.

Её напечатали, чтение её можно было сравнить с ночным кошмаром. Ничего общего с тем, что я хотела сказать. Заголовки кричали о наркотических оргиях и нескончаемых сексуальных упражнениях. Дикий монстр, демон рок–музыки. Следующие — Мик Джаггер и Кит Ричард (имея в виду недавнюю смерть Брайана).

Глупо. Меня предали. Я — истеричка, нимфоманка, наркоманка. Ещё и одна из многочисленных группиз. Ничего общего с тем, что я ему говорила.

Это был мой первый опыт, и тут же я стала жертвой журналистов, ненасытных, голодных до сенсаций. Я была глубоко оскорблена и боялась подумать, что все мои друзья поверят, что я могла такое сказать. Но я надеялась на их благоразумие, особенно с Брайаном, с которым журналисты не скупились на эпитеты. И я больше старалась никогда не касаться этой темы, такой близкой мне, и из–за которой так жестоко меня унизили.

Я отправилась к адвокату в надежде, что невинный человек может найти защиту от любых атак. Адвокат был со мной приветлив, но сказал, что я не в состоянии противоборствовать всей системе новостей. И ещё сказал, что ничего существенного я не могу предоставить в свою защиту и пожелал впредь относиться внимательнее к тому, что я говорю во время интервью, и более того, сказал, чтобы я вообще избегала давать кому–либо интервью.

Я последовала его совету и молчала 22 года, если не считать одного выступления в 1981 по американскому радио. Ясно, что оно удалось, я рассказывала о самом раннем периоде нашей совместной жизни, когда мы считали каждый пенни, чтобы купить пачку сигарет, и приходилось занимать деньги у друзей, чтобы что–нибудь купить. Это интервью осело у коллекционеров, с тех пор оно издано на кассете, удивительно, но никто этого даже не мог представить тогда, во время моего первого интервью.

Журналисты, вооружившись моим адресом, забрасывали меня письмами и открытками с просьбами рассказать о Джими, о лондонской рок–сцене 60–х, я мешками выбрасывала свою почту. С моей стороны это не было принципиальным решением, просто меня уже больше ничего из этого не интересовало. Всё осталось в прошлом. И я вовсе не хотела рыться в моей юности и перетряхивать пыльные сундуки.

Следующие два года наращивал обороты алкоголизм Рэя. Трезвым он оставался обаятельным, но лез во все мои дела, так что мой свободолюбивый дух даже дома не находил успокоения. Стоило ему напиться, он превращался в злобного ревнивца, и возражал мне во всём. Он был ревнив и считал меня своей собственностью, как и Джими, с той только разницей, что он был всё время рядом, в то время как Джими подолгу отсутствовал. Я чувствовала себя пойманным зверем, без всяких перспектив на будущее, и стала тихо его ненавидеть.

Однажды Судьба столкнула меня с моей старинной подругой Дон, мы не виделись много лет, и когда она спросила меня, как мои дела, я не выдержала и меня прорвало. Я рассказала, как вышла замуж, как всё пошло кувырком, что хочу уйти, но уйти некуда, что совершила ошибку, но даже не представляю, как её исправить.

— Я снимала квартиру в Западном Кенсингтоне, — сказала Дон, — но сейчас купила дом, и если хочешь, мы можем переписать квартиру на тебя.

— Сколько это мне будет стоить?

— Шесть фунтов и три шиллинга в неделю, но это большая квартира, занимает почти половину дома, есть сад и всё такое.

Квартира оказалась именно такой, какой её описывала Дон, и о какой я всегда мечтала. Так, неожиданно, моя жизнь повернулась к лучшему. И заплатив задаток в 700 фунтов, я получила ключи. Так же как и с Джими, у меня не было смелости сказать Рэю, что хочу расстаться. И я притворилась, что это для нас обоих, хотя считала её исключительно своей. Меня мучили угрызения совести, но одно я усвоила в детстве крепко: я должна иметь свою собственную крышу над головой, а не полагаться в этом на чью–либо помощь. Я убедила Рэя продать дом в Чизвике и мы переехали в Лизгар–Террас вместе. Не особенно то, что я рисовала себе, но двигалась я в нужном направлении.

В это время он пил без перерыва, и я страшно боялась его, когда он приходил домой. Однажды его арестовали и продержали в камере до утра. Это нас поставило в разное положение относительно друг друга, и я могла спокойно подумать о разводе, тем более что родители Рэя были против нашего брака изначально. Я сказала им, что терпеть это я больше не в силах, что он должен съехать с квартиры и подумать над своим будущим, если хочет сохранить моё расположение. Я предупредила его родителей, что если он не бросит пить, брак придётся расторгнуть. Проиграв битву, он переехал к своим. Они надеялись, что они найдут способ вылечить его от алкоголизма, и однажды, трезвого, я приму его обратно. Но у меня такого намерения не было.

Мы остались друзьями, как это всегда случалось с моими бывшими. Но я немедленно сменила все замки, сказав Рэю, что потеряла ключи. И я стала, как кошка, тихо пробираться домой в страхе встретить его по дороге. Противостояние окончилось только с разводом.

Мы продолжали видеться, но уже как друзья. Он недолго ещё проработал на фирме своего отца, я знала, что у него есть какое–то своё дело, по его словам, очень успешное, хотя я не имела ни малейшего представления, чем он занимался. Пара слов, сказанная им, вот и всё, что я знаю. Если честно, меня уже совершенно не интересовала его жизнь. Никаких подробностей, как бы великолепны они ни были.

— Мы занимаемся импортом–экспортом музыкальных инструментов, — повторял он всегда, и у меня не было желания вникать в подробности. Замечу только, что он всегда разъезжал на шикарных машинах, тратил кучу денег и отправлялся в дальние командировки, предоставляя мне передышки между нашими встречами.

Однажды, когда он и его партнёр, Джим Моррис, были по делам в Америке, мне позвонила Гей, подружка Джими:

— У Рэя неприятности, — сообщила она.

— Ты о чём?

— Он хочет, чтобы ты ему перезвонила. Я дам тебе его номер, но не звони из дома, позвони из уличной телефонной будки.

Я записала номер, судя по нему, это где–то за океаном.

— Где это?

— Гавайи, Рэй всё объяснит.

Постепенно прояснилось, что Рэй в бегах, что он работал на Говарда Маркса, пользующегося дурной славой крупнейшего наркодилера Англии. Рэй вместе с Джимом наполняли наркотиками звуковые колонки якобы гастролирующей группы, и огромная партия контрабанды была обнаружена в аэропорту Лас–Вегаса.

Рэй сказал мне, что во время провала, он, Говард и ещё несколько парней находились в гостинице в Калифорнии. В гостевой книге Говард записан как «мистер Найс (мистер Ништяк), репортёр телевидения», и добавил:

— Одному нашему парню удалось сбежать, оставив пять миллионов долларов. А законникам Невады достался невиданный доселе груз контрабандных наркотиков…

Очевидно, одна из колонок задержалась при отправке в аэропорту Джона ф.Кеннеди в Нью–Йорке, и служебная собака учуяла её на складе. Таможенники перехватили остальное оборудование уже в аэропорту Лас–Вегаса, вынули из колонок наркотики, и дали возможность человеку Говарда получить их со склада с тем, чтобы проследить дальнейший их путь. Однако за получением наблюдал ещё один человек Говарда. Он заметил хвост, поехал за водителем, обогнал его и выбросил перед ним из окна своей машины смятый бумажный пакет. Это был условный сигнал. Водителем грузовика был закалённый в боях вьетнамский ветеран, он стал кружить, запутывая преследователей. Так он водил их очень долго, пока те не догадались и не схватили его. Остальные члены «группы», рассыпались по всему миру с заготовленными Говардом заранее фальшивыми паспортами и достаточным количеством денег, нужным на первое время. Говард вылетел в Лондон через Нью–Йорк, а Рэй — на Гавайи.

— Я в затруднении, — объяснил он мне. — Я не решаюсь использовать паспорт, который мне дал Говард, боюсь, что меня схватят. Ты можешь приехать?

Всё звучало так, как если просят помощи у друга. Я согласилась. Гей посоветовала лететь через Лас—Вегас, а затем уже внутренним рейсом. В этом случай в моём паспорте не будет отметки гавайской таможни. И они не явятся с «извинениями» ко мне домой.

Я видела Говарда Маркса один раз. По каким–то своим соображениям он пришёл на вечеринку, устроенную в честь моего 28–летия. Мы сняли модный в то время ресторан на набережной напротив площади Дельфина. По–моему он назывался «Слон на реке». Я была поражена, насколько приятным он оказался собеседником, вдумчивым и рассудительным. Несмотря на то, что мы были незнакомы, он счёл за счастье заплатить за всё шампанское, которое неиссякаемым потоком вливалось в наши внутренности в тот вечер. У него был сильный валлийский акцент, который сильно мешал при разговоре с ним, особенно, в самом начале. Но к концу вечеринки мы с ним стали танцевать латиноамериканскую конгу, подняв на ноги всех, даже тех, кого я видела впервые.

Недавно, я оказалась рядом с ним снова на званом обеде, он только что вышел из тюрьмы и планировал написать автобиографию. Я сказала, что завидую его университетскому образованию (у него чуть–чуть не хватило баллов до «Красного диплома» по физике в Balliol College Оксфордского университета из–за того, что слишком много времени тратил на опыты с наркотиками, изменяющими высшее я) и очень рада за него, но он перевёл тему разговора:

— Это всё реникса, — сказал он. — Я просто хотел хоть чему–нибудь научиться, вот и всё.

Я поделилась с ним, что задумала тоже описать свою жизнь, но не уверена, хорошая ли это идея.

— Просто сядь, и начни писать, — обнадёжил он меня, — тебе представился шанс обдумать всё по–новому.

Гавайи. Звучит, как лучшее место, чтобы укрыться от всех, и моё воображение положение, в которое попал Рэй, рисовало раем с белоснежно–белыми пустынными пляжами, согреваемыми солнечными лучами, и населённым гостеприимными аборигенами.

Рэй купил часть побережья на севере острова Оаху. В начале 70–х эта часть острова была ещё практически неразвита. Среди пустынного берега виднелась громада недавно построенного японцами отеля. В него мы изредка заходили посидеть и выпить. Он был заселён, в основном, сёрфингистами, которых привлекали частые здесь огромные волны, которые они называли «трубопроводами».

Из Рэя так и пёрло проектами. Он купил спортивный кабриолет, но радость катания на нём была омрачена полным отсутствием бензоколонок на острове. И мы вынуждены были всё время заезжать в гараж, чтобы наполнить бак. Была ещё одна причина, омрачающая моё пребывание в этом раю — москиты. У меня аллергия на их укусы. От них было не укрыться, они даже умудрялись кусать меня на скорости, когда я вела машину. Через день я была вся покрыта волдырями.

Мы сошлись с гламурной группой людей, ведущих, как и мы, пляжный образ жизни и живущими здесь на средства от переправки наркотиков из страны в страну. Когда они были не заняты на основной своей работе, они либо катались на волнах, либо лежали на пляже, подставляя солнцу то одну, то другую часть своего тела, добиваясь коричневого загара. Один Бог знает, на что похожа их кожа теперь, но тогда они были цвета полированного красного дерева.

Я с самого раннего детства знала, что моя кожа не выносит прямых солнечных лучей, поэтому они всегда укладывали меня под большим зонтиком, а сами поджаривались рядом, волосы же их выгорали так, что белокурые становились почти белыми. А я привлекала всеобщий интерес своей молочно–белой кожей.

Все наши вечера были заполнены бесконечными пляжными вечеринками: мы ели и пили у огромного костра, разводимого поближе к океану. Так продолжалось несколько недель, но вскоре я затосковала. Большинство девушек никогда не покидало остров, и с ними абсолютно не о чем было говорить, тогда

как мужчины сидели вокруг костра, повязав на головы свои банданы и хвастаясь друг перед другом устрашающего вида пистолетами и полуавтоматическими винтовками, и время от времени разряжали их в воздух, наблюдая за траекториями полёта пуль.

Рэй постоянно истериковал, он трясся от одной мысли, что деньги Говарда когда–то кончатся, а работы в Америке без специального разрешения или ID было не найти. Он не видел для себя будущего, находясь в Штатах.

После многочисленных споров и взвешивания всех за и против, мы пришли к выводу, что мне необходимо возвратиться в Лондон и переговорить с адвокатом о его положении. Адвокат, к которому я обратилась, не сомневался, что Рэю следует вернуться в Англию и предстать перед судом. Связь с Рэем я по–прежнему поддерживала из телефонной будки на Лизгар–Террас.

Несколько дней спустя, когда я уехала на уикенд, мне позвонила моя подруга Дебби — она жила со мной в квартире:

— Приходила полиция с обыском, — сообщила она. — Перерыли всё здесь, забрали кучу фотографий и ещё что–то из личных вещей. Я им сказала, что не знаю, куда ты ездила, и они просили передать, что ждут тебя в Таможенном Департаменте на Феттер–Стрит.

Я отправилась на Феттер–Стрит. Они хотели знать, что я знаю. Я осторожничала, помня слова Рэя, когда я расспрашивала о его работе и о его коллегах, что чем меньше я знаю, тем лучше. Было ясно, что люди из Таможенного Департамента мне не верили и продержали меня в комнате для допросов несколько часов. Допрашивали меня двое, один очень вежливый, другой грубый — совсем как в кино. Они допытывались, видела ли я Рэя, или, по крайней мере, где он сейчас, но я продолжала настаивать, что ничего не знаю. Они показали фотографии людей, по их предположению, занятых в деле, но я никого не узнала. У них был мой паспорт, и они спросили меня, что я делала в Лос–Анжелесе. Я ответила им, что всего лишь навещала друзей. В конечном счёте, они отпустили меня домой, предупредив, если Рэй будет звонить то, что бы я убедила его вернуться в Англию.

При первой же возможности я рассказала Рэю, всё и он решил, что лучше будет, если он вернётся.

На рассвете мы все встречали Рэя, стоя в пустынном вестибюле аэровокзала. Все пассажиры прошли, но Рэя среди них не оказалось. После нескольких торопливых звонков выяснилось, что в самолёте оказались двойные билеты, и ему была выплачена компенсация в 200 долларов. Его адвокату пришло сообщение, что он летит следующим рейсом. Сотрудники Департамента были раздражены до предела, они не верили ни одному слову из этого. Тогда они через свои каналы выяснили, что он действительно летит следующим рейсом. Рэй прилетел, и я ужаснулась, когда на него надели наручники.

— Снимите наручни! — запротестовала я. — Он же перелетел через всю Америку, чтобы сдаться добровольно! Он не собирается убегать!

Слава Богу, они согласились, и наручники исчезли в чьём–то кармане. Они позволили нам пройти через вокзал обнявшись и дали поговорить, прежде, чем его арестовали и подвергли обыску.

В суде он всё признал, и его приговорили к четырём годам. Судью больше интересовало, что он не платил налоги со своего заработка, чем то, как он умудрялся перевозить такие огромные партии товара через всю планету, что даже и вообразить невозможно. Это было так комично, что в зале даже раздавались смешки.

Его отвезли в Норфолк, и я навещала его там пару раз. Я садилась в автобус на автовокзале Виктория и ехала с жёнами и родственниками заключённых. Это долгое, утомительное и кошмарное путешествие: дети кричали, бегали по автобусу, некоторых рвало прямо тут же, а их матери визгливыми голосами бранили их. И поклялась себе, что так еду в последний раз. На следующий раз, прихватив Дон, мы отправились на её машине и… заблудились.

Должно быть это ужасно, сидеть в камере и ждать, а ты опаздываешь на несколько часов. Но когда Рэй устроил нам ужасную сцену, я решила, что больше не приеду.

Он продолжал писать мне письма. Писал, что мне следует делать, а что нет, и я поняла, что это предел. Он стал жаловаться, что слишком редко я ему пишу. Письма становились всё раздражённее и раздражённее пока, наконец, не написал, что собирается подать на развод и пришлёт соответствующие бумаги мне на подпись. Я сделала, всё что требовалось, и отослала их обратно. Развод прошёл без препятствий, но когда через два года его за примерное поведение преждевременно освободили, Рэй вообразил, что ничего не произошло и мы по–прежнему женаты.

Он написал домовладельцу и обратился с просьбой продолжить аренду квартиры, на основании того, что платил ренту в самом начале. Ему оказали, вежливо объяснив, что контракт был заключён с его бывшей женой. После этого случая мы больше никогда не виделись и не разговаривали. Так я избавилась от докучливого груза.