Мы были солдатами... и были молоды

24. Упомянуто в донесениях

Вечером 18-го ноября бригадный генерал Дик Ноулз, штаб которого к тому времени осаждала растущая толпа репортёров, требовавших информации о том, что именно произошло в зоне высадки "Олбани", созвал пресс-конференцию в штабе 2-го корпуса. С передовой просочился слух, что в долине Йа-Дранга был растерзан американский батальон, и акулы собирались. Ноулз, знавший о боях на "Олбани" с тех пор, как совершил облёт поля боя накануне в полдень, говорит: "Я не получал своевременной информации. Мы не могли в этом разобраться вплоть до следующего дня [18-го]. Вот когда мы узнали подробности". На вопрос, сообщал ли полковник Браун о том, что видел и слышал во время раннего посещения периметра на "Олбани" утром 18-го числа, Ноулз отвечает: "Нет". Создаётся впечатление, что штаб-квартира Ноулза получила первое реальное представление о масштабах трагедии, только когда фотограф "Эссошиейтид Пресс" Рик Меррон, — хитростью прорвавшийся на "Олбани", — вернулся на "Кэмп-Холлоуэй" утром 18-го, пошатываясь, ввалился в палатку прессы 1-ой кавалерийской дивизии, бледный и потрясённый тем, что видел и фотографировал, и рассказал коллегам, что 2-ой батальон 7-го кавалерийского полка уничтожен во вражеской засаде. Офицеры отдела дивизии по связям с общественностью оперативно проинформировали Ноулза о донесении Меррона.

Как и почему помощнику командира дивизии потребовалось более восемнадцати часов, чтобы получить первый прямой подробный отчёт с поля боя, — и почему эта информация поступила не по командным каналам связи, а от гражданского фотографа, — вот вопрос, который остаётся без ответа. Ноулз говорит: "Подполковник Хемфилл получал от артиллерии и отовсюду обрывки информации, которые подпадали под текущее описание боя; но никто, даже Макдейд, не имел полного представления вплоть до следующего дня. Всё утро [18-го] мы получали данные о потерях личного состава". Собравшиеся в Плейку репортёры посчитали, что учуяли запах замалчивания. Последовавшая за этим пресс-конференция почти не рассеяла их подозрения.

Ноулз сообщил пресс-конференции, что батальон 1-ой кавалерийской (аэромобильной) дивизии вступил во "встречный бой" с силами противника равной или большей численности и что американский батальон понёс "незначительные или умеренные потери". Ноулз сообщил, что войска противника потеряли свыше четырёхсот человек убитыми, прервали бой и отошли. Кавалерийский батальон удержал позиции и одержал победу. Краткое изложение генералом того, что, по его разумению, произошло на "Олбани", собравшиеся журналисты встретили возгласами недоверия.

Вскоре провода раскалились от сообщений о тяжелейших на тот момент войны во Вьетнаме потерях среди американцев, от намёков на сокрытие вооружёнными силами гибельной засады, от сообщений, что американские войска отходят — некоторые сводки употребили слово "отступают" — из долины. Большая часть сообщений была преувеличена и чрезмерно упрощена, некоторые откровенно искажены. То, что произошло в зоне высадки "Олбани", отнюдь не было классической засадой. Элемент неожиданности сработал на северных вьетнамцев против американской колонны; у солдат полковника Ана было от двадцати минут до часа, чтобы занять позицию и начать атаку. Битва на "Олбани" включает в себя элементы из всех вот этих точных определений: произошли — и встречный бой (у разведывательного взвода в голове колонны), и наступление с ходу (на головную роту), и спешно организованная засада (на остальную часть колонны), — и всё случилось в течение не более пяти минут.

Но репортёры не единственные, кто скептически отнёсся к тому, что им сказали и что не сказали. В то утро, 18-го ноября, в 10:15 американский командующий во Вьетнаме генерал Уильям Ч. Уэстморленд посетил штаб 3-ей бригады у "Catecka". Во время получасового совещания полковник Браун вообще ничего не упомянул о бое в зоне высадки "Олбани", ограничив свой доклад разбором боя на "Экс-Рэй". Позднее в тот же день Уэстморленд останавился в Куинёне и посетил 85-й армейский эвакуационный госпиталь. В своих "исторических заметках" (в журнале) в записи от 18-го ноября генерал Уэстморленд отметил: "Я… приземлился и посетил бригаду, которой командовал полковник Тим Браун. Он кратко меня проинформировал, и мы облетели оперативный район. Затем я прилетел в Куинён и навестил бойцов в госпитале. В основном это были военнослужащие 1-ой кавалерийской дивизии, получившие ранения во время недавней операции в Плейку. Разговаривая с ними, я почувствовал, что мне не дали полной информации, когда я посетил КП бригады. Некоторые из бойцов заявили, что участвовали в том, что они назвали засадой. Большинство парней были из 2-го батальона 7-го кавполка".

Запись в исторических заметках Уэстморленда от 18-го числа прибавляет: "Днём произошло ещё одно событие. После моего возвращения в офис из поездки в Плейку явился полковник [Бен] Легар [начальник отдела по связям с общественностью КОВПЮВ] и доложил, что зарегистрирована заметка, в которой содержится резкая критика 1-ой аэромобильной дивизии. Для меня это не стало большим сюрпризом, поскольку я уже заподозрил это после разговора с бойцами в госпитале. Затем я вызвал генерала [Стэнли] Ларсена и приказал собрать факты. Я приказал полковнику Легару прислать на следующее утро самолёт с прессой, чтобы провести брифинг о том, что именно произошло".

Генерала Уэстморленда теперь беспокоило то, что кавалерийская дивизия откусила больше, чем смогла проглотить, и уж точно гораздо больше того, что американская публика могла переварить в са-мом начале войны. Его также занимала отправка войск Южного Вьетнама против северных вьетнамцев в район Йа-Дранга.

В дневниковой записи за пятницу, 19-го ноября, Уэстморленд отмечал: "Генерал Билл Депью вернулся из Плейку, куда я его посылал, опасаясь, что 1-ая аэромобильная дивизия и оперативная группа ВДВ (АРВ) связались с большим, чем могли справиться, а расквашенный нос для общевойско-вого резерва АРВ мог войти в противоречие с политико-моральным состоянием правительства. Кроме того, я опасался, что интенсивные продолжительные боевые действия измотают кавалерийскую дивизию до такой степени, что в течение следующих нескольких недель она не сможет выполнять свою задачу. Я просил Депью вникнуть во эти факторы и предоставить мне отчёт. Переговорив с заинтересованными командирами и советниками, он рекомендовал провести новый этап операции к северу от реки [Йа-Дранг], поскольку река вброд непроходима и, таким образом, снизит риск неудачных действий, в особенности для воздушно-десантных войск АРВ".

Каковы бы ни были его собственные опасения, Уэстморленда потрясло то воздействие, которое эти первые негативные сообщения о битве на "Олбани" оказали на родине. Генералу влетело от Пента-гона, и он, не теряя времени, устроил головомойку руководителям сайгонских бюро различных американских СМИ.

В дневнике от 20-го ноября Уэстморленд писал: "Я ежемесячно проводил информационные заседания с прессой. Я обсуждал битву при Плейку, начиная с нападения на лагерь в Плейме и проходя через последующие фазы. Я зачитывал телеграмму, полученную от министра обороны, в которой цитировались заголовки газет "Вашингтон пост" и "Вашингтон Стар", подразумевающие отступление и отход 1-ой кавалерийской дивизии. Затем я объяснял им, что очень уважаю прессу. Напоминал, что сопротивлялся цензуре прессы и официально высказывался на этот счёт. Я заявлял, что сообщения, подобные опубликованным в вашингтонских газетах, имели следующий эффект: 1. искажали картину и снижали моральное состояние людей, эмоционально сопричастных (жён); 2. снижали морально-боевой дух войск".

Во время поездки генерала Уэстморленда 18-го ноября в Плейку я, наконец, провёл брифинг, ради которого отказался покидать поле боя и лететь в Сайгон. В 8:45 утра мы с оставшимися в живых командирами рот и штабными офицерами выстроились в шеренгу и ждали, когда подъехали два джипа: прибыл Уэстморленд в сопровождении генерала Као Ван Вьена, начальника Объединённого генерального штаба южновьетнамской армии, генерал-майора Гарри Киннарда и Барри Зортиана, начальника Объединённого управления по связям с общественностью США (ЮСПАО). В конце 1940-ых я проходил с генералом Уэстморлендом воздушно-десантную службу в Форт-Брэгге, а генерал Вьен был моим однокурсником в 1956–1957 годах в Командно-штабном училище ВС США в Форт-Ливенворте.

Мы вошли в арендованный ангар из гофрированного железа типа "Куонсет", и каждый из нас, принимавших участие в битве в зоне высадки "Экс-Рэй", проинформировал о том генерала Уэстморленда и остальных. Всё шло гладко, за исключением одного момента. Во время своего доклада капитан Мэтт Диллон упомянул о сообщении наших бойцов о том, что они видели тело вражеского солдата, который, как они подозревали, был китайцем: тело было большим и одето униформу, отличную от формы ВНА; оно исчезло с поля боя, прежде чем мы смогли забрать его. Уэстморленд отреагировал гневно и решительно, заявив: "Вы никогда ничего не будете упоминать о китайских солдатах в Южном Вьетнаме! Никогда!"

Бойцы батальона выстроились у своих небольших походных палаток. Уэстморленд шёл вдоль шеренги, останавливаясь и разговаривая с бойцами: спрашивал, откуда они, перебрасывался фразами о спорте. Я попросил генерала Уэстморленда сказать им речь. Взобравшись на капот своего джипа, он поблагодарил солдат за мужество и боевые качества. И добавил, что 1-ый батальон 7-го кавалерийского полка будет рекомендован к благодарности в приказе президента за выдающийся героизм, проявленный в бою.

Чувствительность Уэстморленда к вопросу о китайских советниках, передвигающихся вместе с северными вьетнамцами по полю боя, вполне могла быть спровоцирована статьёй Чарльза Мора в номере "Нью-Йорк Таймс" от 17-го ноября 1965-го года. В статье, переданной из Сайгона, сообщалось, что пленные, захваченные в конце октября вокруг лагеря спецназа в Плейме, уже появлялись на пресс-конференции в Сайгоне и рассказывали журналистам, как проникали в Южный Вьетнам через Камбоджу и получали помощь от камбоджийских ополченцев. В статье Мора также говорилось, что эти пленные рассказали журналистам, что в каждом полку Северовьетнамской народной армии имеется один коммунистический советник из Китая. "Официальный американский пресс-секретарь прокомментировал: "У нас нет положительных сведений о китайских советниках, но это вполне реальная вероятность"".

Ясно, что статья задела Белый дом за живое, и столь же очевидно, что за предыдущие двадцать четыре часа командная доктрина в КОВПЮВ радикально изменилась. Больше не будет обсуждений участия Китая в боевых действиях в Южном Вьетнаме. Президент Джонсон помнил Корею, и страх перед китайской интервенцией во Вьетнам привёл его к беспрецедентному личному контролю над выбором целей бомбардировок в Северном Вьетнаме. Из страха спровоцировать инцидент военно-воздушным силам запретили действовать в пределах тридцати миль от китайской границы.

Не менее чувствительным вопрос о китайских советниках стал и для северных вьетнамцев. Боевой командующий при Йа-Дранге, в то время подполковник Нгуен Хыу Ан, сообщает, что предметом гордости было то, чтобы Народная армия, — которая во время французской войны обладала китайскими армейскими советниками вплоть до полкового уровня, — не имела иностранных советников в полевых условиях в любой момент войны с американцами. На вопрос о перехвате армейской радиоразведкой США радиопередач на мандаринском диалекте китайского языка вблизи его штаба на массиве Тьыпонг 14-го ноября 1965-го года Ан ответил: "У нас имелась такая языковая способность, и мы иногда пользовались ею, чтобы запутать того, кто подслушивает".

Поздравления с хорошо выполненной работой лились с тех пор, как мы вернулись в "Кэмп-Холлоуэй". Я собрал батальон и зачитал послание начальника штаба ВС генерала Гарольда К. Джонсона генерал-майору Гарри Киннарду: "От имени военнослужащих армии Соединённых Штатов я отдаю честь бесстрашным офицерам и солдатам 1-ой кавалерийской дивизии за их выдающиеся действия в битве в долине реки Йа-Дранг. Ваши Небесные солдаты и их храбрые вьетнамские союзники, отражая массированные удары противника, несут надежду свободным людям во всём мире. Вооружённые силы и народ гордятся вашим мужеством, решительностью и боевым мастерством. Смелость и решительность 1-ой кавдивизии в этом бою соответствует лучшим традициям американского солдата".

А на поле боя "Олбани", когда наступила ночь 18-го ноября, ещё не все погибшие американцы были найдены. Боб Макдейд и его люди затаились для очередной скверной ночи на этой залитой кровью земле. Капитан Джоэл Сагдинис говорит: "Мы оставались на "Олбани" весь день 18-го числа, без контакта с противником, и снова плотно стягивались в оборонительный периметр на ночь. Мы не выставляли наблюдательные посты и не отправляли патрули, но полагались на беспокоящий и заградительный огонь вокруг периметра, ведомого ради предотвращения какого-либо приближения противника. Но никто не появился. На следующее утро, 19-го числа, мы продолжили зачистку поля боя, и смрад разлагающихся тел становился всё сильней".

Лейтенант Рик Рескорла столкнулся с сержантом из роты "альфа" 1-го батальона 5-го кавалерийского полка и узнал, что лейтенант Ларри Хесс убит. "Он был моим однокашником на курсах подготовки офицерского состава выпуска апреля 1965-го года; сыну офицера ВВС, ему было всего 20 лет. В тот день мы уходили с "Олбани". Ещё несколько солдат [числились] пропавшими без вести, но уже стали прибывать представители прессы. Незадолго до нашего отъезда один журналист спросил: "Как официально называется это место?" "Литтл-Бигхорн", — ехидно ответил какой-то лейтенант. "Не говори так, — возразил капитан Джо Прайс. — Поражения здесь не было"".

Вашингтон теперь полностью осознал лютость боёв в районе "Экс-Рэй" и "Олбани", а также значительное количество убитых и раненых американцев, ставших прибывать с полей сражений. Война вступала в новую, гораздо более смертоносную фазу; президент Джонсон хотел знать, что это означает и сколько будет стоить. Министру обороны Роберту С. Макнамаре, который в то время отправился в Европу по делам НАТО, было приказано возвращаться через Сайгон и провести одну из своих знаменитых миссий по установлению фактов. Ему было поручено сосредоточиться на сражениях у Йа-Дранга и со своими рекомендациями доложить президенту.

После всего двух дней отдыха на "Кэмп-Холлоуэй" бойцам 1-го батальона 7-го кавполка было приказано вернуться в поле: на грузовиках добраться до чайной плантации "Catecka" и установить круговое сторожевое охранение вокруг штаба 3-ей бригады. В зоне высадки "Олбани" 19-го ноября вертолёты начали вывозить оставшихся в живых из 2-го батальона 7-го кавалерийского полка для короткого перелёта в зону высадки "Крукс", в шести милях от них. На "Круксе" измученным войскам приказали занять участок периметра обороны рядом со 2-ым батальоном 5-го кавполка Боба Талли. Батальон Макдейда всё ещё не отчитался о всех своих людях. Батальон сообщал о 119 убитых, 124 раненых и 8 пропавших без вести. Когда же 4-го марта 1966-го составился окончательный отчёт штаба дивизии, общие потери на "Олбани" для 2-го батальона 7-го кавполка, роты "альфа" и "браво", 1-го батальона 5-го кавалерийского полка и приданных артнаблюдателей составили 151 человек убитыми, 121 человек ранеными и 4 человека пропавших без вести.

Бойцы Макдейда были измучены и потрясены огненной бурей, пережитой на "Олбани", и чувствовали, что 19-го ноября их следовало бы убрать с передовой до наступления темноты. Когда наступила ночь, как говорит сержант Джон Сетелин из роты "браво", "мы решили, что если будем торчать тут, то всё это обязательно случится с нами снова. В ту ночь было так тихо, что было слышно, как мышь ссыт на вату. Всякий раз, заслышав шорох в кустах, мы стреляли в ту сторону. Наконец, явились парни из 2-го батальона 5-го кавполка и сказали, что если не прекратим стрелять, у нас отнимут боеприпасы". Периметр "Крукс" провёл в целом спокойную ночь, раздались только два входящих миномётных выстрела, от которых никто не пострадал.

Моему собственному батальону, охранявшему штаб бригады и взлётно-посадочную полосу у "Catecka", повезло меньше. Сержант Эрни Сэвидж отвечал за горстку выживших из 2-го взвода лейтенанта Генри Херрика, Потерянного взвода в зоне высадки "Экс-Рэй". Они вырыли глубокие окопы в своём секторе периметра "Catecka". Около девяти часов вечера я сидел в оперативной палатке, когда вошёл арткоординатор капитан Джерри Уайтсайд с выражением печали и дурных предчувствий на лице. Он доложил: "Полковник, наша артиллерия только что выпустила снаряд, недолётом упавший на линии вашей роты "браво"".

Сбившийся с пути снаряд 105-мм гаубицы разорвался среди "лисьих нор" в секторе сержанта Сэвиджа. Рядовой 1-го класса Ричард К. Кларк, девятнадцати лет, из Канкаки, штат Иллинойс, спал на земле рядом с окопом, который делил со специалистом-5 Марлином Дорманом. Кларк погиб мгновенно. Специалист-4 Гален Бангэм до сих пор скорбит о случившемся. "Я просто не мог в это поверить. Он был рядом со мной, когда на Йа-Дранге мы оказались в западне. Мы прошли через всё, выбрались оттуда, а потом его убивает наша собственная артиллерия. Почему Ричарду Кларку суждено было умереть именно так?"

На следующий день в прохладном утреннем тумане около дюжины моих солдат ждали меня у оперативной палатки. В тот день планировался их вылет в Соединённые Штаты для увольнения по окончании срока службы. Я говорил сержант-майору Пламли, что хочу беседовать с каждой такой группой перед отъездом. И вот отбывала первая после Йа-Дранга группа. Эти молодые люди, каждый с отрешённым взглядом своих уже стариковских глаз, добровольно шли в ад на "Экс-Рэй", зная, что до конца службы в армии остаётся лишь несколько дней или неделя. Мы были вместе уже семнадцать месяцев, и я хорошо их знал.

Я сказал, как горжусь каждым из них, и что они должны всегда высоко держать голову за то, что сделали, несмотря на огромное численное неравенство. Сказал, что всегда буду о них помнить. Затем прошёл по шеренге и пожал руку каждому, лично благодаря за то, что они сделали для своей страны, для боевых товарищей и для меня. Момент был волнующий. Они выстроились в колонну по двое и двинулись прочь прямо и гордо к вертолётам, ожидающим их отправки обратно туда, в "Мир", как они называли.

В зоне высадки "Крукс" бойцы 2-го батальона Боба Макдейда 7-го кавполка наконец-то поднимались на борт вертолётов, которые доставят их обратно на "Кэмп-Холлоуэй". Капитан Мирон Дидурик записал: "20-го числа вернулись в Плейку, где получили новую униформу, ботинки, нижнее бельё, приняли душ, хорошо поели и по-настоящему отдохнули". Специалист-4 Дик Аккерман хорошо это помнит: "Получил новую форму, ботинки (мой размер закончился, пока до меня добрались), принял душ и почувствовал себя лучше на все 100. Там же мы переночевали, а на следующий день вернулись на базу в Анкхе".

Некоторые офицеры 2-го батальона решили оставить старую форму с именными бейджами и нашивками себе. Рик Рескорла вспоминает: "Мы вернулись на "Холлоуэй" и какое-то время вдохновлялись фактом, что выжили. Мрачные воспоминания ушли с поверхности. В ту субботнюю ночь Дэн Бун, Док Шукарт и ещё несколько человек отправились во вьетнамский офицерский клуб. Мы приняли душ, но по-прежнему были облачены в вонючую форму. Контраст с "Олбани" делал роскошное окружение нереальным. Вьетнамские жёны и подруги щеголяли великолепными красными, зелёными и синими платьями. У кое-кого из нашей группы хватило наглости приглашать девушек на танец, но те, понюхав нашу одежду, удалялись в дамскую комнату. Нельзя их винить за это".

20-го ноября на чайной плантации 1-ой батальон 7-го кавполка готовился к поездке на грузовиках колонной по провинциальным трассам? 5 и? 14 до Плейку, а затем на восток по трассе? 19 через перевал Манг-Янг в базовый лагерь в Анкхе. Нам предстояло проехать через место, где в 1954-ом году Вьетминь устроил засаду французской "мобильной группе-100". Я был уверен, что в этот день история не повторится. Перед погрузкой в армейские грузовики грузоподъёмностью в две с половиной тонны мы отработали тактику действий против засад. Мы с сержант-майором поехали в кузове первого в колонне грузовика. Командирский вертолёт батальона бросал тень на конвой сверху, неся, как в первый день на "Экс-Рэй", готовых оказать огневую поддержку Мэтта Диллона, Джерри Уайтсайда и Чарли Гастингса с рациями. 1-я эскадрилья 9-го кавалерийского полка предоставила два боевых аппарата "Хьюи" и два разведывательных вертолёта H-13, чтобы облетать маршрут впереди нас. Незадолго до выезда мне сообщили, что наше прибытие на базу в Анкхе будет приветствовать оркестр дивизии.

Рейс из "Catecka" в Анкхе оказался жарким, пыльным и совершенно без приключений. Когда мы приехали, оркестра дивизии не оказалось и в помине. 1-й батальон 7-го кавполка вернулся без радушного приёма, но кого это трогало? Мы были дома, к тому же навестить бойцов зашёл командир дивизии генерал-майор Киннард. Дойдя до роты "дельта" и сержанта Уоррена Адамса, я остановил комдива и подробно описал урон, нанесённый Адамсом противнику своим пулемётным взводом на "Экс-Рэй". Я сказал, что Адамс "исполнял обязанности старшины" роты "дельта" более восемнадцати месяцев и полностью заслужил немедленного повышения в звании в боевой обстановке до старшины. И генерала, и сержанта предложение застигло врасплох. Однако генерал Киннард приказ отдал, и на следующий день Адамс получил-таки повышение.

В полдень 20-го ноября полковник Тим Браун передал управление операцией в долине Йа-Дранга 2-ой бригаде дивизии, которой командовал полковник Уильям Р. (Рэй) Линч, ветеран Второй мировой войны и Кореи. Он и его три батальона приняли теперь на себя ответственность за продолжавшиеся действия в провинции Плейку.

Поздно вечером двадцатого числа 3-ий и 6-ой батальоны южновьетнамской воздушно-десантной бригады вступили в жёсткий контакт с батальоном измученных боями войск Народной армии генерала Тю Хюи Мана у камбоджийской границы, к северу от места пересечения её с рекой Йа-Дранг. Горемычный северовьетнамский батальон немного замешкал с отходом к безопасному району в Камбодже и теперь за это поплатился.

Радиосообщение, полученное американскими пушкарями, установивших двадцать четыре 105-мм гаубицы в зонах высадки "Гольф" и "Крукс", описывало цель так: "Противник вне укрытия!" Американские советники вьетнамской воздушно-десантной тактической группы по рации скорректировали артиллерийский огонь и разорвали вражеский батальон на куски. Они сообщили, что, когда прекратился заградительный огонь, по меньшей мере, 127 трупов разбросало по участку поражения, что южных вьетнамцев изумила и восхитила ювелирная меткость американских артиллеристов. Одна из батарей, стрелявших во время боя, получила вьетнамское радиосообщение. В переводе оно гласило: "Снаряды ложатся слишком близко! Слишком близко! Но очень красиво! Продолжайте стрелять!"

Среди американских советников на участке в составе южновьетнамской воздушно-десантной тактической группы в долине Йа-Дранга в тот день был крупный, дородный американский майор Х. Норман Шварцкопф, выпускник Вест-Пойнта 1956-го года. Шварцкопф вспоминает, что внезапное появление южновьетнамских войск на северовьетнамском маршруте отхода застало батальон противника врасплох.

"Измотанные, побитые, они уже считали, что всё позади, — говорит Шварцкопф. — Они получили всё, что хотели. Когда мы открыли огонь из стрелкового оружия и артиллерии, они побросали оружие и бросились наутёк. Никакого сопротивления. Позднее мы с командиром воздушно-десантной бригады присели отдохнуть под большим деревом, пока бойцы обыскивали лес, собирая снаряжение противника. Винтовки и пулемёты сносили охапками и складывали перед нами. Куча трофейного снаряжения так выросла, что я упрекнул вьетнамского генерала в том, что тот притащил это оружие из Плейку, только чтобы произвести на меня впечатление. Тот покатился со смеху и предложил мне отправиться в лес и самому убедиться, откуда всё берётся".

Так закончилась последняя крупная акция в кампании при Йа-Дранге. В течение следующих пяти дней солдаты полковника Рэя Линча и разведчики 1-ой эскадрильи 9-го кавалерийского полка широко патрулировали, обследуя западную часть долины вплоть до камбоджийской границы, практически не вступая в контакт с неприятелем. 27-го ноября последний кавалерийский отряд, остававшийся в полях, вернулся на родную базу в Анкхе.

Последние подразделения фронта B-3 бригадного генерала Тю Хюи Мана перешли в Камбоджу. Теперь они оказались вне досягаемости. Они будут получать подкрепления и вооружение, будут отдыхать и приводить в порядок оставшихся в живых солдат, а затем, по своему усмотрению, весной 1966-го года снова проникнут в Южный Вьетнам и возобновят свои атаки.

Майор Норм Шварцкопф, наблюдая за их уходом, возмущался политикой США, позволившей создать северовьетнамские убежища за границей, в якобы нейтральной Камбодже. Он не был единственным военным на передовой, которого возмущала политика, связавшая руки американским и южновьетнамским войскам.

Генерал-майор Гарри Киннард и его босс генерал-лейтенант Стэнли (Швед) Ларсен обратились к генералу Уэстморленду и послу США Генри Кэботу Лоджу с призывом сделать всё, что в их силах, чтобы убедить Вашингтон пересмотреть и отменить ограничения на свободу действий американцев вдоль границы и за ней.

В ноябре 1965-го года и Лодж, и Уэстморленд запросили такой пересмотр; они получили телеграмму от Уильяма Банди, помощника госсекретаря по делам Дальнего Востока в Государственном департаменте, с копиями министру обороны Макнамаре, начальнику Объединенного комитета начальников штабов генералу Уилеру и брату Банди в Белом доме, Макджорджу. В телеграмме Уилла Банди говорилось:

"Отдельное сообщение по военным каналам будет содержать разрешение на меры самообороны, применимые к существующей ситуации в операции "Серебряный штык". Оно будет включать в себя полномочия подразделений США/правительства Вьетнама на ответный огонь, на подавление огня, ведущегося из Камбоджи, и на маневрирование на камбоджийскую территорию, если это станет необходимо для самообороны при активном контакте с подразделениями ВНА/ВК. Оно исключает право вступать в бой с камбоджийскими силами в случае встречи с ними, за исключением целей самообороны, проводить тактические воздушные или артиллерийские операции против населённых районов Камбоджи или атаковать камбоджийские базовые районы [курсив добавлен]… Мы признаём, что эти различия, возможно, будет труднее всего соблюсти, но с политической точки зрения принципиально, чтобы это было исполнено".

Генерал Киннард и командиры 1-ой кавалерийской дивизии заявляли, что даже это незначи-тельное ослабление ограничений на преследование по горячим следам в Камбоджу не было доведено до них или объяснено им вовремя, чтобы можно было воспользоваться им во время кампании в долине Йа-Дранга.

Вскоре всем командирам бригад и батальонов 1-й кавалерийской дивизии был отдан приказ никогда не строить предположений и не намекать ни одному журналисту, что северные вьетнамцы используют Камбоджу в качестве убежища или что на своём пути в Южный Вьетнам они следуют через Камбоджу. Этот отказ признать то, что, как знали мы и знал любой репортёр-новичок, являлось правдой, поразил всех нас своей нечестностью и лицемерием.

Генерал Киннард отмечает, что в тот момент под руководством политиков американские вооружённые силы уступили инициативу Северному Вьетнаму. Тем самым Гарри Киннарду было дано понять, что война никогда не закончится американской победой. Инициативу принесли в жертву учтивой дипломатической фикции, что Камбоджа якобы является суверенной и нейтральной и контролирует свою территорию. По словам Киннарда, к тому времени, когда следующий американский президент снял ограничения и ВС США вошли в Камбоджу, было уже слишком поздно.

Оставшиеся в живых из 2-го батальона Боба Макдейда 7-го кавполка провели ночь на базе "Холлоуэй", получив первый за неделю приличный сон. Теперь же, 21-го ноября, им выделили четыре 2,5-т грузовика, более чем достаточно, чтобы вместить чуть более ста человек, оставшихся от батальона, и перевезти домой через перевал Манг-Янг. Пока они стояли в строю, ожидая посадки в грузовики, лейтенант Рик Рескорла решил провести повзводную церемонию, чтобы почтить память павших бойцов. "Я подозвал горниста и распорядился сыграть сигнал отбоя. "На кра-УЛ!", — скомандовал я. Горнист затянул печальные и горькие ноты".

Сержант Джон Сетелин: "В воскресенье погрузили весь батальон, всё, что осталось от 2/7, на четыре грузовика. Это скажет вам о том, сколько наших возвращалось на своих ногах из, наверное, четырехсот пятидесяти человек, начинавших дело. Понадобились часы, чтобы добраться туда, и, значит, боялись мы не меньше, чем в любую секунду на "Экс-Рэй" или "Олбани". Если удача улыбнётся, мы отправимся домой. Так что все мы сидели, обратив лица наружу, с винтовками наизготовку, и примечали каждый куст, каждую ямку, каждый камешек".

Заходя на базу в Анкхе, 2-ой батальон катился мимо палаток 1-го батальона, в которых мы готовили личные вещи погибших к отправке домой. Они ехали мимо, и мы приветствовали их. Небольшой американский флаг, что развевался на "Экс-Рэй", украшал один из грузовиков. Когда они приблизились к площадке у штаба бригады, оркестр дивизии грянул "Гарри Оуэн", марш 7-го кавполка, и знамёнщики в знак приветствия приспустили знамёна 1-ой кавдивизии. Упала тьма, и кто-то кликнул "горн". Старый помятый французский горн Рика Рескорлы расчехлили, и под бурные возгласы батальонов горнист затрубил в него "Гарри Оуэн".

Рескорла добавляет: "Ко мне подошёл капитан Дидурык. Оркестр исполнял "Гарри Оуэн". "Прозвище твоего взвода "Крепыши", но теперь я хочу использовать его для всей нашей роты, — сказал Мирон. — Ещё я б хотел использовать горн в качестве горна "браво" до конца нашего срока службы. Ладно?" Я согласился, козырнул, сказал ему "Гарри Оуэн, сэр" и потащился к выжившим, неспешно поднимавшимся по холму к столовой. Около 150 человек убито, 130 ранено, кто-то до конца жизни останется калекой. Я вспоминал ясные юные лица. Им не постареть вместе с нами. Если б у меня был шанс, я б сказал им так: вы были сбродом, но Дядя Сэм никогда не посылал в бой людей лучше вас. Нет, я не плакал. Это лил дождь. Да, мать его, это был только дождь".

Док Уильям Шукарт: "Я помню, как на грузовиках мы возвращались в Анкхе. Для нас играть вы-ставили оркестр дивизии. Парад победы. Исполняли "Гарри Оуэн". Зрелище очень эмоциональное, очень волнующее. Я подумал: "Мы здесь оказались не в том месте и не в то время, получили по задни-це, а для нас выставили оркестр". Так во мне рассуждал врач".

Капитан Джоэл Сагдинис: "Не думаю, что на "Олбани" выиграла или проиграла какая-либо из сторон. Северные вьетнамцы ушли первыми, не уничтожив нас. Но разве это победа США? Я считаю, что каждая из сторон жестоко пострадала, и каждая была благодарна за то, что, когда всё закончилось, ещё походила на боевой отряд. Обе продолжили участие в боях, будучи намного мудрее благодаря опыту, полученному при Йа-Дранге".

Лейтенант Ларри Гвин: "Мы оставались на "Олбани" ещё один день и одну ночь, зачищая невероятные обломки битвы, и постепенно сознавали, что, должно быть, нанесли страшное поражение противнику. Победа стала единственным фактом, который давал нам силы держаться. Я старался забыть тот день с тех самых пор, как вернулся домой, но понял, что часы рукопашного боя и сейчас так же свежи в моей памяти, словно случились только что. Чтобы забыть тот день на "Олбани", понадобится много, много времени".

Подполковник Боб Макдейд: "Я никогда не думал об этом как о победе. Мы ввязались в драку. Хорошо показали себя и доказали бойцам, что нечего было бояться [противника]. 2-ой батальон 7-го кавполка — хороший батальон. Парни бились храбро".

Полковник Тим Браун: "ВНА просто опередила их. Два батальона сшиблись друг с другом; это похоже на драку в салуне. Один выхватил пистолет раньше другого. И получил преимущество".

Генерал-лейтенант Народной армии Нгуен Хыу Ан: "Это ["Олбани"] было самым свирепым сражением во всей кампании у Йа-Дранга. Мы считаем его своей победой. Впервые наш фронт B-3 воевал с американцами, и мы одолели американцев, нанеся им существенный урон. Как военные люди, мы понимаем, насколько важно выиграть первый бой. Это подняло боевой дух наших солдат и преподало нам много добрых уроков".

Одним из критериев успеха в те дни стало трофейное оружие противника. На поле боя "Олбани" 2-ой батальон 7-го кавполка собрал тридцать три лёгких пулемёта, 112 винтовок, четыре миномётных ствола, два миномётных прицела, два РПГ и три крупнокалиберных пулемёта. И доложил, что 403 неприятельских солдата убиты и, по оценкам, ещё 150 ранены.

Для меня, как командира 1-го батальона 7-го кавполка, потянулись дни волнений. Больше года я стоял в списке на присвоение звания полковника, и мой номер подходил 23-го ноября. Значит, в этот день мне придётся сдать командование своим батальоном. Так что я торопил свой штаб скорей оформлять письма-соболезнования семьям, потерявшим в бою близких, и готовить представления на медали и поощрения.

С наградами случались заминки: мало кто умел печатать, — поэтому зачастую формы заполнялись вручную при свете фонаря. Многих свидетелей либо эвакуировали с ранениями, либо уже вывели для увольнения. Слишком много людей погибло храбро и героически, в то время как люди, бывшие свидетелями их деяний, также были убиты. В те три дня и две ночи в зоне высадки "Экс-Рэй" необычайная доблесть воистину стала общей добродетелью на поле боя. Поступки отваги и самопожертвования, которые на других полях сражений, в другие дни вознаградили бы Медалью Почёта, крестом "За выдающиеся заслуги" или медалью "Серебряная звезда", подчас признавались только телеграммой, сообщавшей, что "Министр сухопутных войск сожалеет…" То же самое относилось и к нашему братскому 2-му батальону 7-го кавполка.

Каждое утро в те последние одновременно горькие и радостные дни моего командования 1-ым батальоном 7-го кавалерийского полка являлся сержант-майор Пламли с группой бойцов, направлявшихся на аэродром к самолёту, который отвезёт их со службы на родину. Специалист-4 Пэт Селлек из разведвзвода рассказывает: "Полковник Мур пожимал нам руки и говорил: "Спасибо" и "Возвращайтесь домой". Я был вторым или третьим парнем, с которым он разговаривал, и у него в глазах стояли слёзы. Я помню, как он сказал: "Я вижу, ты женат: у тебя обручальное кольцо. Просто поезжай домой, собери осколки и начинай жизнь заново". В общем, это то, что я и сделал. Приехал домой к замечательной жене, постарался приспособиться и неплохо в этом преуспел. Я делал, как велел полковник Мур. Я постарался вычеркнуть войну из памяти. Я служил. Делал свою работу. Я вернулся домой. Я ничего не просил: ни фанфар, ни парадов. Я вернулся к работе, в школу, и очень старался. Может, он теперь уже генерал, но для меня он всегда полковник Мур. Если б не он, не его выучка и подготовка, вряд ли кто-нибудь из нас выжил бы в долине Йа-Дранга".

Во вторник, 23-го ноября, настал для меня день передачи командования. Для смены командования, как напоминание о наших еженедельных построениях для проводов в отставку в Форте-Беннинге, я запросил построение всего батальона с офицерами впереди по центру, оркестр дивизии перед строем, отдание чести принимающему смотр офицеру и знамёнам, а затем — проход торжественным маршем. Я просил, чтобы рота "браво" капитана Мирона Дидурыка из 2-го батальона 7-го кавполка и взвод лейтенанта Сиссона из роты "альфа" 2-го батальона 7-го кавполка были включены в парад 1-го батальона 7-го кавалерийского полка в знак того, что они храбро сражались вместе с нами в бою на "Экс-Рэй". Так всё и было устроено. Оркестр исполнял "Марш полковника Боуги", "Марш Вашингтон Пост" и "Гарри Оуэн". Генерал Киннард приколол мне моих "орлов", а сам я произнёс краткую, глубоко эмоциональную речь.

Специалист-4 Рэй Тэннер из роты "альфа" 1-го батальона: "Мы стояли, построившись; в некоторых подразделениях едва хватало людей, чтобы выставить строй. Полковник Хэл Мур сказал нам речь и прослезился. В тот миг он мог бы вести нас обратно к Йа-Дрангу. Мы были солдатами, воинами, и те из нас, что остались, испытывали огромную любовь и уважение и к полковнику, и друг к другу. Размышляя о тех трёх ноябрьских днях, я вспоминаю много героев и ни одного труса. Я понял, какова на самом деле цена жизни. Мы все потеряли товарищей, но храбрость, которую они проявили на поле боя, будет жить вечно".

В День благодарения солдаты 2-го батальона 7-го кавполка с нетерпением ждали традиционного празднования благодарения, состоящего из горячей индейки с гарниром. Тот День благодарения в Анкхе выдался холодным и дождливым, и он живёт в памяти некоторых ветеранов батальона.

Полковник Макдэйд: "День благодарения выдался мрачный. На ротной линейке возле столовой я встретил генерала Уэстморленда. Доложил, что все уже готовы съесть свой благодарственный обед, но он ответил: "Соберите всех вместе и дайте мне с ними поговорить".

Сержант Джон Сетелин из роты "браво" 2-го батальона вспоминает печальные последствия этого приказа: "На День благодарения выдали горячую пищу и кружку настоящего кофе, не той быстрорастворимой бурды из сухпайка. Индейка с гарниром, лучшая из того, что мы когда-либо ели. Помещение столовой ещё не достроили, поэтому, взяв обеды в котелки, мы возвращались к палаткам наших отделений, чтобы пожевать там. Начинался дождь. Вдруг кто-то крикнул "смирно", остановил нас и объявил сбор. Явился генерал Уильям Уэстморленд собственной персоной. Он произнёс речь под дождём, и пока он тарахтел, мы наблюдали, как вода превращает горячий обед в холодное рагу. Кто понял, о чём, мать его, говорил мужик? Кого это волновало? Только испортил приличный обед".

Лейтенант Ларри Гвин вспоминает, что генерал Уэстморленд затем отправился на обед в честь Дня благодарения в 1-ый батальон 7-го кавполка.

29-го ноября 1965-го года начальство съехалось в Анкхе для детальных совещаний по боям при Йа-Дранге. Группу возглавлял министр обороны Роберт С. Макнамара, в неё входили председатель Объединённого комитета начальников штабов генерал Эрл К. Уиллер, начальник штаба сухопутных войск генерал Гарольд К. Джонсон, генерал Уэстморленд и адмирал Грант Шарп, командующий ВС США в зоне Тихого океана.

Мне приказали проинформировать Макнамару и группу о бое в зоне высадки "Экс-Рэй". Я слышал, что у министра обороны внушающая страх репутация человека-вычислительной машины, нечувствительного к людям. В палатке для совещаний, заполненной командирами и офицерами штаба, Макнамара сидел в первом ряду. Минут пятнадцать я докладывал без заметок, используя только карту и указку. Когда я закончил, сказав: "Сэр, мой доклад завершён", — наступила мёртвая тишина. Макнамара встал, шагнул вперёд и, не говоря ни слова, протянул руку, глядя мне прямо в глаза. Он не задавал вопросов, не делал замечаний.

После совещания с Макнамарой, оставаясь пока без должности, в штабе 3-й бригады я получил палатку и парня с пишущей машинкой и приступил к работе над составлением отчёта о боевых действи-ях на "Экс-Рэй". Работа заняла девять дней и три черновика. Чтобы проиллюстрировать отчёт, я договорился с ВВС организовать фоторазведку над массивом Тьыпонг, долиной Йа-Дранга и поляной "Экс-Рэй". 9-го декабря 1965-го года я подписал окончательный вариант и отправил его полковнику Тиму Брауну. Затем отчёт попал к генерал-майору Гарри Киннарду, который, прочитав его, позаботился о том, чтобы копии распространили на всех курсах усовершенствования офицерского состава ВС США в качестве учебного пособия.

Работая над отчётом, я получил известие, что лейтенант ВВС Чарли Гастингс, наш бесстрашный и незаурядный передовой авианаводчик на "Экс-Рэй", был сбит над перевалом Манг-Янг, когда летел на самолёте-корректировщике O-1E "Охотничий пёс". Хорошая новость заключалась в том, что Чарли остался жив; плохая же новость состояла в том, что при крушении он получил серьёзные ожоги. Его эвакуировали в армейский госпиталь в Форт-Блиссе, Эль-Пасо, городе, полном отставных ветеранов Второй мировой войны и Кореи из 7-го кавалерийского полка армии США. Всем им я передал сообщение: "Чарли Гастингс — один из нас, солдат Гарри Оуэна. Позаботьтесь о нём".

2-ой батальон 7-го кавполка по-прежнему числил четырёх человек пропавшими без вести после боя на "Олбани". К ужасу капитана Джорджа Форреста, командира роты "альфа" 1-го батальона 5-го кавполка, в декабре стало ясно, что один из его солдат также пропал без вести на "Олбани". Он говорит: "Это был солдат 2-го взвода, рядовой 1-го класса Джон Р. Аккерман. Одна из вещей, что всегда вдалбливали в наши головы, — это отчётность: ты должен отчитаться за каждого человека. Я был уверен, что мы вывезли всех своих убитых и раненых. Перед нашим убытием оттуда, когда дошло до имени Аккермана, кто-то из его отделения сказал, что видел, как его грузили в санитарный вертолёт.

Затем в декабре пришло письмо от его матери, сообщавшей, что она не имеет от него известий. Через офицера по ЛС дивизии я предпринял усилия, наводя справки о нём в армейских госпиталях по всему миру. Никаких письменных следов не оказалось. Худший из моих кошмаров осуществился наяву. Когда мы вернулись на Йа-Дранг в апреле 1966-го года, я целый день топтался по "Олбани". В тот момент я получил понимание того, где мы оказались, о нашей позиции на земле по отношению к основной части засады.

Мы нашли останки рядового 1-го класса Аккермана рядом с местом, где стоял 2-ой взвод. Нашли его ботинки и каску. В те дни мы привязывали одну из "собачьих бирок" к шнуркам ботинка, другую носили на шее. Мы нашли его жетон вместе с ботинками. Так была поставлена точка. В тот же день там обнаружили ещё четверых пропавших без вести из батальона Макдейда. Знаете, всё это разбивает сердце", — говорит Форрест.

К тому времени я уже стал командиром 3-ей бригады; 2-й батальон 7-го кавалерийского полка входил в её состав. Я решил, что если мы когда-нибудь вернёмся на Йа-Дранг, я лично возглавлю тщательные поиски этих четырёх пропавших без вести. Утром 6-го апреля 1966-го года сержант-майор Бэйзил Пламли, Мэтт Диллон и я, взяв взвод из 1-го батальона 7-го кавполка, десантировались в зоне высадки "Олбани". Противника не наблюдалось. В считанные минуты мы обнаружили останки восьми солдат, все на одном участке земли размером пятнадцать на двадцать ярдов возле трёх муравейников в центре поляны. Некоторые из них были явно американцами, о чём свидетельствовали фрагменты зелёной форменной одежды, солдатские разгрузочные жилеты и ботинки. Их стальные каски лежали рядом. Другие останки, просто осколки и кости, перемешались с ними. Мы ничего не тронули, вызвали людей из похоронной службы, которые убрали все останки и связанное с ними снаряжение. Четыре группы останков были опознаны как пропавшие без вести парни из 2-го батальона, остальные были вьетнамцами.

Этой операцией 1-я кавалерийская дивизия свела баланс и закрыла печальную главу битвы при "Олбани". Пять гробов могли начать долгий путь на родину, и пять американских матерей, которые уже и так много выстрадали, больше не будут мучиться от того, что не ведают, живы ли их сыновья и находятся в плену, или мертвы и оставлены в джунглях. А мы с капитаном Джорджем Форрестом теперь до конца своих дней могли спать по ночам чуть крепче.

25. "Министр сухопутных войск сожалеет…"

Наконец, оружие в долине замолчало. Смерть преуспела, страдания же только начинались. Бойцы 1-ой кавалерийской дивизии выполнили то, что от них требовалось. Полевые армейские морги набили телами свыше 230 солдат, завёрнутых в зелёные прорезиненные плащ-палатки. Более 240 покалеченных и израненных "всадников" медленно продвигались по цепочке от медпункта на поле боя к медицинскому эвакуационному пункту и полевому госпиталю, и оттуда — к санитарным самолётам.

Тех, чьи раны заживали достаточно скоро, чтобы в конечном итоге вернуться к службе во Вьетнаме, доставили только до армейских госпиталей в Японии. Наиболее серьёзно раненых доставили на Филиппины; их состояние стабилизировали в госпитале в Кларк-Филде, затем погрузили в самолёты и отправили в военные госпитали рядом с их домами в Соединённых Штатах.

Сержант Роберт Джемисон, рота "чарли" 1-го батальона 7-го кавалерийского полка, проведёт в армейских госпиталях тридцать два месяца. Рядовой 1-го класса Джеймс Янг из роты "альфа" 1-го батальон 5-го кавалерийского полка будет выписан из армейского госпиталя в Денвере с пулевым отверстием в боковой части черепа, позаимствует одежду на плечи и выписку в руки и отправится домой в Миссури как раз к рождеству 1965-го года. Специалист-4 Клинтон Поли из роты "чарли" 1-го батальона 7-го кавалерийского полка с ужасными шрамами от трёх пулевых ранений и признанный инвалидом на семьдесят процентов, доберётся домой в Айову весьма своевременно, чтобы приступить к весенним пахоте и севу.

Но 18-го ноября 1965-го года в сонный южный городок Коламбас, штат Джорджия, за полмира от Вьетнама, уже летела из Вашингтона первая из телеграмм, разрушивших жизни невинных людей. Война была настолько внове, а потери на текущий день настолько малы, что армия ещё даже не думала о создании групп оповещения о потерях, которые позже во время войны будут персонально приносить дурные вести и утешать молодых вдов или пожилых родителей до тех пор, покуда не явятся друзья и родственники. В ноябре и декабре 1965-го года в Коламбасе компания "Вестерн Юнион" просто передавала телеграммы водителям "жёлтых такси" для доставки по адресу.

Водитель, принёсший сообщение о гибели в бою сержанта Билли Р. Эллиота, рота "альфа" 1-го батальона 7-го кавполка, его жене Саре, был в стельку пьян и шатался. Пока миссис Эллиот стояла в дверном проёме своего крохотного бунгало, комкая жёлтую бумажку, гонец недоброй вести свалился с крыльца и отключил сознание на её клумбе. Значит, армия на какое-то время выпустила из вида мужнино тело на его пути домой.

Когда в два часа ночи таксист разбудил очень юную и сильно беременную латиноамериканскую жену солдата 1-го батальона и протянул телеграмму, женщина упала в обморок. Водитель побежал к ближним домам будить соседей и звать на помощь. Новая вдова не умела ни говорить, ни читать по-английски, но поняла, о чём говорится в телеграмме.

Стук в дверь дома сержанта Джеремайи (Джерри) Дживенса из роты "чарли" 1-го батальона 7-го кавалерийского полка раздался в четыре утра. Бетти Дживенс Мэпсон тогда было четырнадцать: "Я уже рассказывала друзьям, как таксисты доставляли телеграммы семьям, потерявшим там своих близких. Сегодня это звучит почти невероятно. К счастью, сестра моей мамы жила с нами и была с ней, когда в четыре утра в нашу дверь постучали. Мама потеряла сознание, когда незнакомец вручил нам телеграмму. "Как холодно и безжалостно", — подумала я тогда".

В ту ужасную осень в Коламбасе кто-то должен был поступить правильно, раз армия не была для этого организована. Для семей погибших из 1-ого батальона 7-го кавалерийского полка этим кем-то стала моя жена, Джулия Комптон Мур, дочь армейского полковника, жена будущего армейского генерала и мать пятерых малышей, в том числе двух сыновей, которые последуют по моим стопам в Вест-Пойнт и армию.

Джули говорит о тех днях как о времени страха, времени, когда один лишь вид жёлтого такси, проезжающего по окрестностям, вызывал панику в сердцах жён и детей служивших во Вьетнаме солдат. В то время как такси и телеграммы сеяли скорбь и печаль, Джули следовала за ними в трейлерные городки, в тонкостенные жилые комплексы и приземистые бунгало, делая всё возможное для утешения тех, чьи жизни разбились. Двоих из тех вдов она не забудет никогда: вдову сержанта Джерри Дживенса, принявшую её с большим достоинством и присутствием духа посреди такого горя, и ту напуганную молодую латиноамериканскую вдову, беременную мальчиком, который без отца явится в марте в этот мир.

Когда домой начали прибывать гробы, жена присутствовала на похоронах всех, кроме одного, солдат 1-го батальона 7-го кавполка, которых похоронили на кладбище Форт-Беннинга. Первыми похоронами в Беннинге из потерь 1-го батальона стали похороны сержанта Джека Гелла из роты "альфа". Джули включила вечерние новости, по телевизору шло самое печальное зрелище, которое она когда-либо видела: хоронили одного из моих дорогих солдат, а Форт-Беннинг не уведомил её. Она позвонила в службу оказания помощи семьям погибших и недвусмысленно заявила, что ей должны сообщать о каждой смерти в 1-ом батальоне и о всех солдатских похоронах 1-го батальона на гарнизонном кладбище.

Джули вспоминает: "Когда я стала обзванивать вдов, я так боялась, что меня не примут, ведь именно мой муж приказывал их мужьям идти в бой. Я придумывала миллион причин, почему мне не стоит идти к ним, но мне позвонил отец и сказал, чтобы я шла, и я пошла. Они были так рады меня видеть и так гордились своими мужьями. Это немногое, что у них ещё оставалось. В том городке проживали тринадцать вдов из 1-го батальона".

Такие же обязанности по отношению к погибшим во 2-ом батальоне 7-го кавалерийского полка взяли на себя миссис Фрэнк Генри, жена начштаба батальона, и миссис Джеймс Скотт, жена сержант-майора батальона, поскольку командир батальона подполковник Боб Макдейд был на тот момент холост.

Первый визит Корнелия Скотт нанесла в дом миссис Мартин Нэпп, вдовы сержанта роты "дельта" 2-го батальона, чтобы выразить соболезнования и предложить помощь.

"Разлились безмерное горе и горечь. Горечь столь огромная, что одна вдова даже огорчалась тем, что её муж убит, а мой только ранен. Имена, адреса и лица слились, особенно когда в конце ноября-начале декабря мы стали посещать похороны в Форт-Беннинге", — говорит госпожа Скотт.

Госпожа Гарри Киннард, супруга командира 1-ой кавалерийской дивизии, и многие другие открыто критиковали бессердечные телеграммы из такси, и армия срочно организовала соответствующие группы оповещения о потерях, состоящие из капеллана и сопровождающего офицера. Никто не рассчитывал, что возникнет такое бессердечие. Все, включая армию, были застигнуты врасплох масштабами потерь, выплеснувшихся на американскую сцену в зонах высадки "Экс-Рэй" и "Олбани".

Но даже после формирования этих армейских групп и изменения процедуры, прошло несколько месяцев, прежде чем "Йеллоу Кэб"[46] смог разъезжать по улицам Коламбаса, не сея за собой страх и боль. Моя жена вспоминает: "В декабре у моего дома остановился таксист с двумя молодыми лейтенантами. Я спряталась за занавеску, думая: "Не открою дверь, — не придётся выслушивать злые вести". А потом решила: "Давай, Джули, взгляни этому прямо в лицо". Я открыла дверь, а он спрашивает меня, как проехать по такому-то адресу, и я чуть в обморок не свалилась. Я сказала: "Не поступайте больше так со мной!" Бедняга ответил, что всё понимает, что таксисты ненавидят эту ужасную обязанность".

Далеко на севере, в Реддинге, штат Коннектикут, деревенский почтальон, пожилой человек, нерешительно постучал в дверь Джона и Камиллы Гоухиганов. Хотя телеграмма была адресована госпоже Барбаре Гоухиган, жене лейтенанта Джона Ланса (Джека) Гоухигана, почтальон знал, о чём в ней говорится, и знал, что Джек Гоухиган был единственным ребёнком в этой семье.

Пока Гоухиганы читали известие, почтальон, не выдержав, дрожал и рыдал и всё спрашивал, чем помочь. Прежде чем справиться с собственным горем, Гоухиганам сначала пришлось разбираться с его горем: они обняли и утешили почтальона и помогли ему взять себя в руки для долгой дороги обратно в город сквозь наступающую тьму.

Барбары Гоухиган в тот день не было дома, она уехала в Нью-Рошелл, штат Нью-Йорк, к престарелой тётке мужа. В этот день двумя годами ранее умер муж тёти, и семья подумала, что кто-то должен быть рядом, чтобы утешить её в столь трагичную годовщину. Когда Гоухиганы позвонили Барбаре и сообщили новости, она писала девяносто третье письмо Джеку, письмо, наполненное, как обычно, новостями об их дочурке Камилле. На следующее утро в почтовом ящике у дома она нашла последнее письмо Джека к ней. Он писал: "У меня была возможность уехать в отпуск, но мои солдаты идут в бой. Я не могу и не оставлю их сейчас".

Когда капитан Том Мецкер уехал во Вьетнам в августе 1965-го года, его жена Кэтрин и четырна-дцатимесячная дочь Карен переехали в Индиану, поближе к её семье. Отец Тома состоял на заграничной службе США в Монровии, Либерия. Кэтрин вспоминает: "Наконец, я устроилась преподавателем, чтобы занять своё время и подкопить денег. Первым днём должен был стать понедельник, 15-ое ноября. В воскресенье вечером, 14-го ноября, я простудилась и меня залихорадило. Как я могла начинать новую работу? Зазвонил телефон. Это был мой дядя: "Тебе телеграмма". "Наверное, от родителей Тома, из Либерии, — подумала я. — Открой и прочти мне", — сказала я. МИНИСТР СУХОПУТНЫХ ВОЙСК С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕТ… Том был мёртв".

Боль и горе той осени, давным-давно прошедшей, до сих пор отдаются эхом, многие годы свежи, как вчера, для жён, детей, родителей, братьев и сестёр тех, кто погиб в долине Йа-Дранга. Кое-кто из них согласился записать свой рассказ о том, как одна смерть в бою повлияла на их жизнь, надеясь, что их слова смогут хоть как-то утешить другие семьи, потерявшие близких на войне.

Бетти Дживенс Мэпсон теперь сорок два года, у неё самой есть взрослые дети, но уже много лет её преследует травма, полученная от смерти отца 15-го ноября 1965-го года в долине Йа-Дранга. Она говорит: "Получив первый удар от телеграммы о смерти папы, мы, дети, должны были вернуться в школу, потому что до прибытия тела оставалось свыше двух недель. Казалось, все смотрят на нас и шепчутся, толком не зная, что сказать, кроме того, что, дескать, как плохо, что наш папа там умер.

В общем, нас предоставили самим себе, — продолжает миссис Мэпсон. — Не было ни групп поддержки, ни чего-то подобного, чтобы помочь нам справиться. Наша семья в своём горе осталась одна. Братья вообще не говорили о своих чувствах. Мама разрывалась от отчаяния. В школьные годы они с папой были влюблены друг в друга, но впоследствии каждый женился на другом. Когда примерно в одно и то же время оба развелись, то снова встретились и поженились. Мы с папой любили вместе ездить на автобусах фирмы "Грейхаунд", в основном домой в Саванну. Куда б они с мамой ни уходили, он не был готов до тех пор, пока не сядет в кресло и не заставит меня причесать и пригладить ему волосы. Он стригся очень коротко, но делал вид, будто я действительно исполняю нечто особенное.

Помню, как он в первый раз сказал нам, что должен ехать во Вьетнам. Мы отвезли его в Форт-Беннинг. Помню полные солдат армейские грузовики, помню, как папа сказал, что может не вернуться. Я была мала и не понимала всей серьёзности слов. Он был хорошим, строгим отцом, и мы с братьями думали, что его долгое отсутствие означает, что мы сможем гулять дольше и резвей веселиться. Из-за этих эгоистичных чувств, когда он уезжал, я потом винила себя за то, что папу убили. Мой папа был хорошим человеком, сыном проповедника. Его имя Джеремайя".

Она добавляет: "Через две недели после первой телеграммы мы получили ещё одну, в которой сообщалось, когда встречать тело на вокзале. Когда мы добрались до станции, катафалк уже прибыл на место, и вскоре к нам уже тянули деревянную тележку с длинным серым ящиком. Папочка! Вот как он к нам вернулся. И боль охватила нас снова, только ещё сильней, ибо теперь он был дома. Было слышно за три штата, как я кричу. Помню, как в погребальной конторе я долго смотрела на него, чтобы убедиться, что это действительно он. Потом увидела родинку на его щеке и всё поняла.

Я очень горжусь отцом и хотела бы, чтобы он каким-то образом узнал об этом и понял, что он по-прежнему живёт среди нас. Долгое время мне казалось, что он просто уехал, как обычно уезжал по службе, и что однажды вернётся домой. В течение многих лет я ждала и всё смотрела на нашу подъездную дорожку, потому что очень хотела, чтобы он вернулся домой к моей маме, к моим братьям и ко мне. Мне б хотелось посетить Йа-Дранг. Я должна сделать это ради себя самой. Я должна знать, должна видеть, что это место действительно существует. Мне нужно всё увидеть самой и побывать там, где погиб мой папа. Тогда, может быть, для меня всё это как-нибудь закончится. Я просто всем сердцем жалею, что тогда, перед лицом чудовищной трагедии, мы оказались так одиноки. Нам нужен был кто-нибудь, кто бы с нами связался, растолковал бы нам, помог бы разобраться, что к чему. Моей матери теперь уже нет. Замуж она больше не выходила. Она так любила папу".

Кэтрин Мецкер Маккрэй, которой сейчас пятьдесят лет, говорит, что история о том, как она встретила и вышла замуж за Тома Мецкера, удалого молодого армейского офицера, кажется, произошла целую жизнь назад. "В юности я не знала его. Он совершенно сводил своих родителей с ума: постоянно в движении, в заварушках, сильный, непоседливый. Они особенно гордились его спортивными достижениями: в средней школе — участие в первенстве штата по футболу, в "Цитадели" — чемпион "Южной конференции" по прыжкам с шестом. Том рос в Японии и Корее. Его отец, тоже Том, работал в Государственном департаменте, в Агентстве по международному развитию. Средняя школа вернула Тома, его мать Зои и старшую сестру Ибби в Индианаполис, в то время как отец продолжил службу в особо трудных условиях. Родители были родом из Индианы, оба окончили Университет Индианы.

Затем Том уехал в училище в "Цитадели". Пока он там учился, семью перевели в Вашингтон, ок-руг Колумбия. Я была второкурсницей Университета Депо. Шли весенние каникулы, и мы с подругой Бетти Оркатт решили провести неделю в доме моих родителей. Мой отец был полковником ВВС в Пентагоне. Я встретила Тома на свидании вслепую; мы поженились 5-го октября 1962-го года. Поженились тайно. 8-го октября Том уехал в Германию, где должен был находиться шесть месяцев. Я осталась дома, чтобы закончить Депо, а затем, когда он вернулся в Форт-Беннинг, штат Джорджия, присоединилась к нему.

Я помню эти дни как самые увлекательные в моей жизни. Он служил в боеготовой части. Телефонный звонок поступит в 4 утра, и войска соберутся и уйдут из Форт-Беннинга. Жёны не знали, куда они идут, на день или на месяц. Это было время Кубы и Доминиканской Республики. Я помню, как сидела в нашей квартире в районе "Камелия Гарден" с розово-серой металлической мебелью и единственной розеткой на кухне за холодильником. Если отодвинуть холодильник, можно было приготовить тосты. Я училась быть терпеливой и храброй, но в основном просто скучала по Тому. Когда он был дома, я не спала по ночам и любовалась им, размышляя, как же мне повезло. Карен Доранн Мецкер, 9 фунтов и 9 с половиной унций весом, родилась 31-го мая 1964-го года, и Том пришёл в восторг. Том хотел мальчика, но был так счастлив, когда появилась девочка. Через десять дней после рождения Карен мы переехали в Вашингтон, округ Колумбия, в школу иностранных языков Тома. Мы втроём стали лагерем в подвале моих родителей, пока искали квартиру. Однажды во время занятий в школе Том получил приказ ехать во Вьетнам. Он был взволнован отправкой во Вьетнам. К этому он и готовился. Это была его работа.

Я не разделяла его возбуждения — и не из-за опасности, а из-за предстоящей разлуки. Нас отправили обратно в Форт-Брэгг, штат Северная Каролина, чтобы подготовить его к поездке во Вьетнам. Я хотела остаться там с младенцем. Подготовка шла быстро. Они получили фото своего подразделения. Том шутил, что это "чтобы вычеркнуть парней, которых вырубили". Всех наших друзей тоже переводили, в Брэгге я никого не знала и снова была беременна. Я решила вернуться в Индиану к семье на время его службы во Вьетнаме.

Том вылетел из аэропорта Эвансвилла в августе 1965-го года. Я много плакала. Мы писали друг другу каждый день, и у нас с Карен вошло в привычку каждый день ходить к почтовому ящику, чтобы отправить письмо папочке. Родители Тома оставались в Монровии, Либерия, поэтому я их не видела. В октябре у меня случился выкидыш.

Телеграмма пришла в воскресенье вечером, 14-го ноября. Том погиб. Я должна была всё устроить. Я никогда раньше даже не бывала на похоронах. Друзьям негде было собраться, кроме нашей комнаты в мотеле. Пришли все наши друзья по армии. Все получили приказы во Вьетнам. В стороне стояла борцовская команда, которую Том тренировал в нашу бытность в Вашингтоне. Он так много для них значил.

Хотелось умереть самой, но я осталась жить ради Карен. Думаю, она спасла мне жизнь. Я начала преподавать, как только вернулась из Вашингтона. Мне прописали транквилизаторы. Тогда никто не ведал о консультациях психотерапевта; просто не было такого метода. Когда вернули вещи Тома, я их выбросила. Таким образом, думала я, они не напомнят мне о нём. Не вышло.

Я так долго молчала. И улыбалась. Боль была неописуема. Годами я хранила её внутри. Двадцать лет спустя я прошла лечение. С его помощью я, наконец, смогла отправить Тома на покой. Теперь я живу с этим в мире. Когда я думаю о Томе, то вижу улыбчивого молодого человека. Я всегда буду скучать по нему".

Карен Мецкер Рудель, двадцати семь лет, замужем, мать двоих дочерей и сына. "Одна пуля из миллиардов, выпущенных во Вьетнаме, изменила мой путь до конца дней моих. Интересно, сколько ещё жизней так же радикально изменились из-за одной пули? Мой отец, Томас Мецкер, погиб, когда мне было 17 месяцев. Я не помню его, хотя видела фотографии, на которых мы с ним вдвоём. Мы похожи друг на друга. Он был кадровым военным, выпускником "Цитадели" 1961-го года. Я провела большую часть своей жизни, спрашивая: "Зачем?" Зачем он поехал во Вьетнам, зная, что может не вернуться? Зачем должен был умереть? Зачем кто-то предположил, что он заслужил этого за то, что был во Вьетнаме? Зачем это должна была быть я?

Мама снова вышла замуж, когда мне исполнилось четыре года. Майкл Маккрэй работал адвокатом, был разведён и имел двоих детей от предыдущего брака. Он усыновил меня, поэтому моё имя Карен Доранн Мецкер осталось в прошлом, а я стала Карен Мецкер Маккрэй. Незадолго до моего пятого дня рождения родился младший сводный брат, а год спустя — сводная сестра.

После их вливания в нашу семью я часто чувствовала себя лишней. Наверное, то, как я справлялась с этим, было не лучше и не хуже, чем у других детей. В конце концов, кто меня этому учил? Я стала стремиться к совершенству. Отчаянно хотела приспособиться, но не понимала, как это сделать — ни дома, ни в школе.

Мой отец не обсуждался. Я не знала никого, кто потерял бы на Войне родственника и ещё в раннем возрасте не догадался, что такая тема для разговора неприемлема. Я часто спускалась в наш подвал и разбирала чемодан, хранивший оставшиеся от отца вещи. По какой-то причине после его смерти мама выбросила почти всё, что ему принадлежало. Я хорошо помню запах плесени от треугольного флага, которым укрывали его гроб на похоронах на Арлингтонском кладбище; помню альбом, полный писем с соболезнованиями от множества мелких чиновников; старого белого плюшевого мишку с музыкой, которого родители купили мне, когда я была малышкой; пригоршню медалей, включая "Пурпурное сердце", и стопку фотографий, которые — по моему разумению — изображали моего отца. Однажды я нашла открытку, которую мама подарила от меня папе в его первый День отца. Я не помню изображение на открытке, но с обратной стороны было написано: "… потому что я всегда буду папиной маленькой девочкой". Я обливалась слезами, доходя до дна чемодана. В поисках семьи я вышла замуж в юном, по сегодняшним меркам, возрасте. Благом, что из этого вышло, стали мои дети: Элисон Элизабет, родившаяся 1-го марта 1988-го, Эбигейл Кэтрин, родившаяся 11-го октября 1989-го, и Томас Александер, родившийся 1-го марта 1992-го года. Как всегда хотела, я назвала сына в честь отца.

Осенью 1990-го года произошла удивительная цепочка событий. В статье в "Ю-Эс Ньюс энд Уорлд Рипорт" описывалась смерть моего отца во Вьетнаме. В ней рассказывалось, как отец был ранен и ждал эвакуации, как вышел из вертолёта, чтобы помочь погрузить туда гораздо более тяжело раненного товарища, капитана Рэя Лефевра, и при этом получил смертельное ранение. Мама написала письмо автору статьи, и тот свёл ее с Хэлом Муром. Было несколько длинных телефонных разговоров и письмо Рэю Лефевру с просьбой приехать на встречу ветеранов Йа-Дранга, посвящённую 25-ой годовщине битвы. Я так волновалась и нервничала, что встречусь с людьми, сражавшимися вместе с отцом. Я ожидала встретить группу мачо, бьющих себя кулаками в грудь, выступающих за войну, за убийства и за всё тому подобное, о чём наслышалась за все эти годы.

Я пацифистка, но чувствовала себя обязанной встретиться с ними. Мои представления об этих мужчинах оказались абсурдны. То, что я встретила, — а я надеюсь, они не возразят против аналогии, — было стайкой плюшевых мишек. Даже мой муж был приятно удивлён, встретив то, что я с течением времени ощутила, как новую семью.

Рэй Лефевр получил моё письмо с просьбой присутствовать на встрече в середине свадебной недели своей дочери. И не колебался ни секунды. Он рассказал мне о полученных им ранах и сказал, что если б не мой отец, его, вероятно, не было бы сегодня в живых. Большую часть детства я ненавидела безымянного человека, которого отец погрузил в тот вертолёт, человека, упомянутого в письме из чемодана. Я всегда чувствовала, что отец променял свою жизнь на жизнь этого человека. Для меня так много значила возможность посмотреть ему в глаза. Теперь же я знаю, что если б роли поменялись, Рэй Лефевр сделал бы для отца то же самое.

В те выходные я совершила свою первую поездку к "Стене" [Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме]. Я прошла по всей её длине, и меня захлестнула её энергия. Никогда прежде я не была так тронута произведением искусства. И, наверное, никогда уже не буду. Я чувствую, что круг замкнулся и что я могу жить дальше. Я всегда буду оплакивать отца, но теперь я чувствую, что могу оставить в прошлом и боль, и гнев, и чувство, что меня обманом лишили половины себя. Теперь я знаю себя всю, и, наконец-то, мне нравится то, что я есть. Могу только надеяться, что мы хоть чему-то научились у Вьетнама и что всё было не напрасно".

Эдварду Дэннису Монсевичу уже исполнилось семь лет, когда пришло известие, что его отец, сержант Ллойд Джоэл Монсевич, 17-го ноября 1965-го года убит в зоне высадки "Олбани". "Моя история начинается во Франции, стране, где отец встретил мою мать и где родился я. Мне был год, когда мы приехали в Соединённые Штаты. Я помню, как мы жили в Миссури в Форт-Леонардвуде. Через несколько лет он получил приказ в Корею. Он перевёз нас в Джексонвилл, штат Флорида, поближе к своей семье. Мы там прожили год. Оттуда мы отправились в Форт-Беннинг, штат Джорджия. К тому времени у меня уже появилось трое братьев. Моя мама по-прежнему училась говорить по-английски. Больше всего об отце мне запомнилось то, как ему нравилось работать во дворе, проводя время с нами и слушая Марти Роббинса. Каждое воскресенье мы ходили в церковь в Сэнд-Хилле. Зная, что меня ждут печенье и молоко, я никак не мог дождаться конца богослужения.

Я помню, как за несколько месяцев до отъезда во Вьетнам он готовился к своей миссии, как, воз-вращаясь домой, подкрашивал футболки в зелёный цвет и разбирал полевое снаряжение. Последние не-сколько дней перед отъездом он много времени проводил с нами. За день до отъезда он посадил меня на крышу своей машины и попытался как можно проще объяснить, что происходит. Он сказал, что я должен заменить отца в семье, пока его не будет, заботиться о братьях и помогать маме. Многие годы это сидит у меня в мозгу. Мама осталась одна поднимать на ноги четырёх мальчуганов. Я помню, как получали письма из Вьетнама, в которых папа в основном рассказывал о погоде и о том, как скучает по дому. В одном письме он рассказал о том, что ему нужно отправляться в деревню Анкхе и что он очень переживает, потому что никогда не известно, кем может оказаться ВК. Он говорил, что чувствует себя безопаснее в джунглях, чем в деревне, потому что в джунглях можно слиться с листвой. А мы поживали как могли, надеясь на его возвращение.

В первой телеграмме, доставленной такси, говорилось о том, что он пропал без вести. Через неделю пришла вторая телеграмма, сообщавшая, что он погиб под огнём противника. Примерно через неделю мы уже хоронили его в Форт-Беннинге. Тогда мне было 7 лет, сейчас 34. Многие годы я задавался вопросом, почему так должно было случиться. В последние два года мне, наконец-то, удалось поговорить с ветеранами Вьетнама о той битве, и я надеюсь, что однажды смогу найти людей, знавших отца в то время и бывших с ним рядом, когда его убили. Сейчас у меня своя семья: два мальчика — одному 4 года, другому 19 месяцев — и жена-красавица, которая со мной уже 13 лет. Моя мать ещё жива, и все мои братья в этой жизни состоялись.

Эти парни сражались и гибли за свою страну, и это отразилось на людях по-разному. Президент Буш заявил по национальному телевидению, что с вьетнамским синдромом покончено. Только не для меня и не для многих других людей. Наша помощь ветеранам Вьетнама никогда не станет достаточной. Да благословит и сохранит господь всех близких, до сих пор страдающих от той бессмысленной войны".

Его карьера в военном училище Пенсильвании с 1959-го по 1963-ий год, возможно, заставила кое-кого подумать, что Джек Гоухиган родился для того, чтобы стать на войне опытным капитаном. Он был старостой класса на младших и старших курсах, курсантом-сержант-майором бригады на младших курсах, курсантом-командиром бригады на старших курсах. Он завоевал все медали и награды, какие только присуждало училище. Но после прохождения подготовки офицеров резерва Джек Гоухиган отложил свою армейскую службу, чтобы получить степень магистра международных отношений в Пенсильванском университете.

Там он женился на возлюбленной по училищу, Барбаре Уэзерс. Джек и Барбара уехали в Восточную Африку, где в деревнях Танзании почти год работали в Католической службе помощи. В мае 1965-го он прибыл в Форт-Беннинг для прохождения службы в качестве второго лейтенанта. Там же родилась его дочь Камилла Энн. В июле его направили в роту "чарли" 1-го батальона 7-го кавалерийского полка, а в августе он со своим подразделением отправился во Вьетнам. Вот рассказ Барбары Гоухиган Джонс:

"Я никогда по-настоящему не верила, что он погибнет. В 23 года, когда ещё не коснулись жизненные невзгоды, даже отправка мужа на войну не поколебала моей уверенности, что Джек будет жить. Я чувствовала, что у бога на него большие планы. Джек исполнит свои обязательства перед армией и вернётся в Танзанию, место в Африке, которое поднимало его дух, место, где мы провели большую часть первого года брака. Он был необычайным идеалистом. В его характере не было ничего воинственного. Цель жизни для него состояла в помощи нуждающимся. Даже во Вьетнаме он добровольно предложил свой взвод, чтобы помочь восстанавливать школу, и, в конце концов, умер, как и жил, идя на помощь одному из своих солдат, Вилли Годбольдту. На Мемориале войны во Вьетнаме их имена выбиты рядом друг с другом.

Когда Джек уехал во Вьетнам, я решила переехать с Камми в Реддинг, штат Коннектикут, чтобы быть рядом с его родителями. Мы будем поддерживать друг друга весь тот года, пока Джека не будет. У них на шести акрах стоял небольшой дом, а неподалёку строился большой. Ютились мы в маленьком домике, пока дом не был завершён. Когда они переехали в большой дом, я осталась в маленьком. Они назвали свой дом "Винд Ридж". Я же назвала маленький дом "Дар-эс-Салам", или "Мирная гавань". Камми минуло всего два месяца, когда её отец отбыл во Вьетнам, и всё наше внимание направлялось на неё. Она заставляла нас всех улыбаться, и, поскольку она очень походила на своего отца, она всегда оставалась при нас его счастливой частью.

17-го ноября 1965-го года, в ночь, когда пришла телеграмма, мой мир перевернулся с ног на голову и меня словно втиснули в другое существование, словно в сон. Я не могла уяснить, как случилось то, что, как я твёрдо верила, не случится никогда. Я гостила у тёти Джека Пэт в Нью-Рошелле, когда позвонила мама. Я помню, как посмотрела в окно и удивилась, что мимо проезжают люди, что всё выглядит так же, как и до её звонка. Мне хотелось крикнуть всем, чтобы остановились. Я поднялась наверх посмотреть на Камми: она мирно спала и не знала, как изменилась её жизнь. В недавнем письме Джек сказал: "Как ты смотришь на то, чтобы подарить Камми маленького братика, когда я вернусь?" Отныне маленьких Геохиганов больше не будет. Я взяла на руки спящего ребёнка и крепко прижала к себе, ещё не веря, что пришёл конец всему, на что мы надеялись, о чём мечтали и что планировали".

Известие пришло 17-го ноября, в 62-ой день рождения отца Джека. Джека похоронили в Бетеле, штат Коннектикут, 2-го декабря. Заупокойная месса прошла в Пелэме, штат Нью-Йорк, где он вырос, и церковь была переполнена. На той неделе газета Пенсильванского военного училища посвятила памяти Джека почти три страницы.

Впоследствии его мать написала вот это письмо, опубликованное в "Зе Пелэм Сан" от 13-го января 1966-го года:

"Дорогие граждане Пелэма,

17-го ноября пришла ужасная телеграмма с извещением о гибели Ланса во Вьетнаме в битве при Йа-Дранге. Он был, как вы знаете, мужем Барбары, отцом маленькой Камми и нашим единственным ребёнком.

Ожидая возвращения его тела, мы пытались собрать осколки наших разбитых сердец. Мы говорили себе: это божья воля. Бог лучше знает. И на минуту или час нам удавалось смириться в какой-то степени, но затем внезапно — старый свитер, шар для боулинга, фотография — и этот огненно-рыжий мальчик уже скакал по лестнице через три ступеньки или заворачивал за поворот на Мэнор-Серкл, давя на клаксон, сообщая нам, что вернулся из училища — из Африки — или из Форта-Беннинга, и наше смирение растворялось в неизменном осознании того, что он мёртв. Что мы никогда, никогда больше не увидим его милого лица.

Мы стали готовить похороны. Мы рассудили, что, поскольку школьные товарищи Ланса живут в районе городов Пелэм и Нью-Рошелл, мы привезём его на отпевание в его родной город. Мы созвонились с похоронным бюро Пелэма. Нам не хотелось навязывать свою печаль другим, и, думаю, глубоко внутри мы чувствовали, что, возможно, никого это не очень-то интересует, поэтому мы просили мистера Флада опубликовать короткое сообщение в газете и организовать короткую, простую панихиду.

Тело Ланса прибыло из Вьетнама самолётом. Мы собрались с духом и отправились в похоронное бюро. Глядя в дорогое лицо, мы чувствовали, как на нас рушится мир. Он участвовал в действиях, которые не назывались войной; он умер за тысячи миль от любимой страны; его кровь и кровь его бойцов, которых он так любил, стали частью земли Вьетнама, и не было ни оркестров, ни почестей, ничего — только три безутешных человека, стоящих возле гроба. Никогда не были мы так одиноки.

Позади нас тихонько отворилась дверь. Кто-то вошёл в зал. Это был мужчина. Он плакал. Он встал на колени. Помолился. Подошёл к нам. И сказал о нашем мальчике ласковые и добрые слова. Он ушёл. Но это стало началом того, что [один друг] назвал "стихийным проявлением любви к мальчику". И снова открывалась дверь, опять и опять. Люди текли в этот зал — люди, которые знали Ланса, люди, которые без стыда оплакивали его, люди, которым было не всё равно, благословенные, замечательные люди.

Через Боба Креминса [друга семьи] для него провели службу у монумента. Борясь с вечерним холодом, священнослужители всех вероисповеданий отдали ему дань уважения. Был там "Американский легион", пришла Организация ветеранов иностранных войн, — люди, своими жертвами давшие нашему мальчику возможность вырасти в свободной стране. И опять люди — сотни людей — стояли на улице, принимая участие в прекрасной церемонии, — и приспущенный наполовину прекрасный стяг, складки которого едва колыхал ветер, словно посылал на всех благословение.

Мы плакали, слёзы текли по нашим лицам в искренней благодарности всем в Пелхэме за такое поминовение. Наступил день похорон, и полиция незаметно расчистила дорогу для проезда похоронного кортежа по улицам. На каждом перекрёстке полицейские стояли навытяжку, взяв под козырёк в последнем приветствии. Церковь святой Екатерины переполнилась. Гроб Ланса, укрытый флагом, остановился у ног его бога.

Этот мальчик так сильно любил людей. Ему было всё равно, чёрные они или белые. Если они в нём нуждались, он всегда мчался к ним сломя голову. Он окормлял и заботился о них в Африке, и он был во Вьетнаме, потому что услышал тот же призыв и ответил на него; и внезапно мы поняли, что Ланс стал воплощением всех ребят во Вьетнаме, — усталых, отважных, раненых, мёртвых, — и Пелэм сказал: "Мы любим вас всех", — и раскрыл объятия и прижал их всех к своему сердцу в лице одного молодого человека, лейтенанта Ланса Гоухигана.

От имени нашего мальчика, его бойцов из 2-го взвода и всех молодых американцев во Вьетнаме мы благодарим вас от всего сердца. Благослови вас господь.

Его семья".

Барбара продолжает свой рассказ: "Спустя какое-то время после смерти Джека по почте пришли две потрёпанные коробки. Они вернулись из Вьетнама с пометкой "Подтверждённый погибший". Это вернулось шоколадное печенье, которое я отправила за два месяца до этого. Там же лежал фотоаппарат, который Джек просил, но так и не получил. Потом пришла посылка с его личными вещами, в их числе бумажник, в котором он хранил фотографию "маленького дома" в Коннектикуте, в который так хотел вернуться. В том же кошельке лежало письмо от его матери. В нём, в частности, говорилось: "Папа спит, а я сижу в комнате — думаю о тебе — люблю тебя — желаю тебе всего хорошего — желаю тебе вернуться домой — благодарю бога за нашего замечательного сына. Мы с папой постоянно молимся за тебя и твоих бойцов, так что секунды, минуты, часы наполняются тобой".

Не знаю, как бы я справилась, если бы не родители Джека. Спустя годы они сказали то же самое обо мне и, конечно же, о Камми. Думаю, мы поддерживали друг друга. Когда один ослабевал, другой оставался сильным.

Вскоре после смерти Джека я получила чудесное письмо от командира батальона Джека, полковника Хэла Мура. Он также писал Гоухиганам, обращался к нам через все эти мили, неся утешение, мужество и прекрасные слова о Джеке. В одном из своих писем полковник Мур предположил, что заедет к нам повидаться. И в 1967-ом году день настал. Мы были бы благодарны даже за пять минут, проведённые с ним. Он же пробыл с нами пять часов. Сначала он пришёл в мой дом. Взяв Камми на руки, я вышла его встречать. Он медленно подошёл к нам по каменной лестнице, глядя с печалью в пронзительных глазах, и обнял обеих. Человек, который вынес тело мужа с кровавого поля боя за тысячи миль отсюда, был теперь здесь, в нашем доме. Какая мучительная и трудная задача стояла перед ним, приехавшим говорить о войне в полной спокойствия обстановке. Мы поспешили подняться на холм к дому Гоухиганов, и там было ещё больше объятий и слёз. Потом мы сели и говорили, говорили. Сидеть вместе, разделяя боль и горе, охватившее всех нас, стало очищением. Потом полковник Мур спросил, где похоронен Джек. Когда я сказала, что кладбище Святой Марии в двух милях от нас, он захотел пойти туда, и я отвезла его. Мы подошли к могиле Джека. Постояв там минуту, полковник Мур попросил дать ему время побыть у могилы одному. Я сидела в машине, пока он там оставался. Я взглянула на него только раз и увидела, что он стоит на коленях у могилы, опустив голову на руки. Я тут же отвела взгляд, не желая нарушить его уединение. Исцеляющий эффект этого визита длился до конца жизни матери и отца Гоухиганов, и память о нём навсегда останется со мной.

Примерно через два года после смерти Джека мама Гоухиган выбрала момент сообщить мне то, что, как они с отцом считали, мне следует знать. Они хотели, чтобы я знала, что они хотят, чтобы я снова вышла замуж; что я не должна чувствовать себя привязанной к ним из-за нашей глубокой близости, или что я каким-то образом предам Джека, полюбив другого. Я не могла себе и представить, чтобы полюбить кого-то ещё. Я их так любила. В декабре 1968-го года сосед спросил у мамы и папы, как они относятся к тому, если он представит мне своего старого друга. Поскольку они хотели, чтобы я встречалась с людьми, то сразу согласились и пригласили его привести подполковника Джона Джонса на коктейль, когда тот приедет из Вест-Пойнта. Мы с Джоном встретились 21-го декабря 1968-го года, а поженились 5-го апреля 1969-го. Джон обожал детей и мгновенно влюбился в Камми, а она — в него. Ей было почти четыре года, когда мы поженились. Многие годы мы говорили о том, как МЫ выходили замуж за папочку. В мае 1970-го родился сын, а через два года мы прибавили сестрёнку. Мама и папа Гоухиганы оставались важной частью нашего существования на протяжении всей своей жизни. Они стали третьей группой бабушек и дедушек, и все трое наших детей их обожали. Наша семья стала их семьёй.

Америка на войне! Именно так "Эн-Би-Си Ньюс" начинали каждый вечер во время недавней войны в Персидском заливе. Война. Не стычка. Не полицейская операция. Война. Дома страна получала горячую поддержку, изготавливающие флаги компании вели рекордный бизнес, в войска отправлялись тонны подарков, дети тысячами писали письма "незнакомому солдату". Какой контраст с Вьетнамом. Возобладало чувство вины? Америка должна чувствовать себя виноватой за коллективное обращение с ветеранами Вьетнама, равно как должно чувствовать себя виноватым и наше правительство — или хотя бы те, кто руководил им во время вьетнамского конфликта. Они даже не назвали долгую-долгую блокаду Вьетнама войной, потому что война никогда не объявлялась.

В оригинальном свидетельстве о смерти Джека говорилось, что он умер "в результате огнестрельных ранений в голову и спину, полученных во время боевых действий на вражеской территории". В 1978-ом году мне пришлось обратиться за ещё одним свидетельством о смерти в целях получения страховки. Какой же был шок, когда по почте пришло свидетельство. В графе "категория потери" была отмечена клетка "небоевая". Я заглянула в то самое остававшееся оригинальное свидетельство. Весь этот раздел был замазан. Я пришла в ужас и на мгновение подумала, уж не обманули ли меня; может быть, Джека убил дружественный огонь, и никто не хочет мне казать об этом? Мой муж работал в Пентагоне и навёл справки. Письменный ответ поступил в тот же день: "Политика в 1965-ом году заключалась в том, что смерти на вражеской территории рассматривались как небоевые, поскольку конфликт не признавался ни войной, ни боевым столкновением. Из-за полученных многочисленных критических замечаний политика позже изменилась, чтобы смерти на поле боя соответствующим образом классифицировать как боевые потери".

Даже спустя 26 лет она на месте, "красная нить в гобелене". То в какой-то миг замечаю выражение лица Кэмми, — и захлёстывают чувства. То вижу сон. Во сне раздаётся звонок в дверь. 8-летняя Кэмми рядом со мной, 3-летний Бобби с другой стороны. Годовалая малышка Барби у меня на руках. Я открываю дверь и вижу Джека в песочно-коричневой форме. Он смотрит на нас четверых через стеклянную дверь, а мы с детьми смотрим на него. Не сказано ни слова. Его лицо расплывается в улыбке, а затем его образ исчезает. Проснувшись, я сначала чувствую глубокую печаль, а затем вину за то, что жизнь приняла такой неожиданно счастливый оборот, когда я уже думала, что больше никогда не буду счастливой. Но тут вспоминаю улыбку на лице исчезающего образа Джека и понимаю, что если б он смог как-то задержаться, то был бы очень за меня счастлив".

Это дети "Золотой звезды"[47], невинные жертвы войны; сквозь все эти годы мерцает их боль, чиста и незамутнённа. Они идут по жизни с пустотой в сердцах, которую, смеясь и любя, должен был бы заполнить отец.

Всю жизнь они прислушиваются к шагам, которым никогда не прозвучать, и страстно желают знать, как всё могло бы быть иначе.

26. Размышления и осознание

Как в Вашингтоне, так и в Ханое в последние дни 1965-го года были извлечены уроки и приняты политические решения, явившиеся прямым следствием лобового столкновения двух решительных армий в долине Йа-Дранга. Прогнозы возможной стоимости потерь в человеческих жизнях и национальных ресурсах и даже конечного результата были оперативно составлены для американского президента Линдона Джонсона его хладнокровным, привычным к цифрам министром обороны Робертом С. Макнамарой и так же оперативно отодвинуты в сторону. Теперь это была война Америки, а Америка никогда не проигрывала войн.

В Ханое старший генерал Во Нгуен Зиап внимательно изучил то, что посчитал важными уроками кампании на Йа-Дранге, и был воодушевлён увиденным: "После битвы при Йа-Дранге мы пришли к выводу, что можем сражаться и побеждать аэромобильные войска. Мы извлекли уроки из этой битвы и довели информацию до всех своих солдат. Это были инструкции, как организовать борьбу с вертолётами.

Мы полагали, что у американцев должна быть стратегия. У нас она была. У нас имелась стратегия народной войны. Имелась и тактика, и требуется очень решительная тактика, чтобы одержать стратегическую победу. Вы планировали использовать аэромобильную тактику как свою стратегию для победы в войне. Если бы мы смогли одолеть вашу тактику — ваши вертолёты — тогда мы смогли бы одолеть и вашу стратегию. Наша цель была — выиграть войну".

В Сайгоне американский командующий во Вьетнаме генерал Уильям Ч. Уэстморленд и его пер-вый заместитель генерал Уильям Депью изучили статистику 34-дневной кампании у Йа-Дранга — по оценкам, 3561 северовьетнамский убитый против 305 погибших американцев — и увидели соотношение потерь в двенадцать северных вьетнамцев к одному американцу. Что подсказало двум офицерам, постигавшим своё ремесло в кампаниях-мясорубках во времена Второй мировой войны, что в долгосрочной перспективе они смогут обескровить противника, используя стратегию войны на истощение.

В Ханое президент Хо Ши Мин и его полководцы обдумали исход Йа-Дранга и остались невозмутимо самоуверенны. Их солдаты-крестьяне выдержали жестокую высокотехнологичную огненную бурю, обрушенную на них сверхдержавой, и дрались с американцами, по крайней мере, до ничейного исхода. По их меркам, ничья с таким сильным соперником была равносильна победе. Они были уверены, что со временем терпение и настойчивость, измотавшие французских колонизаторов, изнурят и американцев.

Той осенью в Вашингтоне у власти стоял один человек, который знал, что название игры во Вьетнаме изменилось. Министр обороны Макнамара находился в поездке по Европе, когда президент Джонсон попросил его вернуться домой через Сайгон, чтобы из первых рук получить сведения о сражениях при Йа-Дранге. В Сайгоне Макнамара побеседовал с послом Лоджем и генералом Уэстморлендом, а затем вылетел в базовый лагерь в Анкхе, где провёл совещания со мной и генералом Гарри Киннардом.

В отведённые мне двадцать минут я изо всех сил старался представить Макнамаре и его группе живую картину северовьетнамских солдат, сражавшихся против нас на "Экс-Рэй": хорошо дисциплинированных, решительных до самоубийственного фанатизма, в атаке стекающих с горы человеческими волнами, невиданных со времён Кореи.

Молчание Макнамары, когда я закончил, было многозначительным. Теперь он знал, что война во Вьетнаме только что вылилась в бессрочное и массированное участие американских людей, денег и материальных ресурсов в деле, в котором, как он начинал подозревать, выиграть будет трудно. Ко времени своего возвращения в Сайгон Макнамара уже сдерживал свой обычный публичный оптимизм. Перед посадкой на рейс до Вашингтона он заявил журналистам: "Война будет долгой".

В самолёте Макнамара продиктовал секретную записку президенту Джонсону, в которой говорилось, что теперь стало ясно, что Северный Вьетнам не только соответствует, но и превышает американское наращивание, и будет продолжать в том же духе. Макнамара писал, что открыты только два варианта на выбор: либо Соединённые Штаты идут на компромиссное решение — вывод войск под любым дипломатическим прикрытием, либо президент утверждает просьбу генерала Уэстморленда увеличить к концу 1966-го года количество американских батальонов, воюющих во Вьетнаме, более чем вдвое, с тридцати четырёх до семидесяти четырёх. В заключение он сказал: "Оценка: мы должны знать, что подобное развёртывание… не гарантирует успеха. Ожидается, что число убитых в боях американцев достигнет 1000 человек в месяц, и при отсутствии решения на более высоком уровне вероятны шансы, что мы столкнёмся с этим уже в начале 1967-го года".

Более подробная записка Эл-Би-Джею[48] от 6-го декабря 1965-го года, отражающая согласие между Макнамарой, генералом Уэстморлендом, послом Лоджем, главнокомандующим Тихоокеанского командования адмиралом Грантом Шарпом и Объединённым комитетом начальников штабов, сообщала:

"Мы считаем, что независимо от того, будут ли выдвинуты новые важные дипломатические ини-циативы или нет, Соединённые Штаты должны направить значительное количество дополнительных сил во Вьетнам, если мы хотим избежать поражения там [курсив добавлен]. Мы рекомендуем, чтобы США были готовы к увеличению численности своих наземных войск к концу 1966-го года с 34 боевых батальонов до 74 боевых батальонов… Если эти 74 батальона США — вместе с соответствующим увеличением количества авиационных эскадрилий, военно-морских частей, частей ПВО, боевых вспомогательных и строительных подразделений и различного материально-технического и консультативного персонала, которое мы также рекомендуем, — будут развёрнуты, это доведёт общую численность американского личного состава во Вьетнаме до приблизительно 400 000 человек. Численность в 200 000 человек на конец 1965-го года будет увеличиваться в течение 1966-го примерно на 15 000 человек в месяц. Следует понимать, что в 1967-ом году может потребоваться дальнейшее развёртывание (возможно, превышающее дополнительные 200 000 человек)".

Макнамара вновь повторил свою оценку, согласно которой Северный Вьетнам сможет противостоять любой американской эскалации и к 1967-му году количество погибших в бою аме-риканцев достигнет тысячи человек в месяц. И снова подвёл общий итог: "Если США будут готовы выделить достаточно сил, — возможно, 600 000 человек или более, — мы смогли бы в конечном итоге помешать Демократической Республике Вьетнам/Вьетконгу поддерживать конфликт на значительном уровне. Однако, когда эта точка будет достигнута, станет критическим вопрос о китайском вмешательстве".

Меморандум Макнамары добавлял: "Отсюда следует, что шансы почти равны, что даже при рекомендованном развёртывании в начале 1967-го года мы столкнёмся с военным противостоянием на гораздо более высоком уровне…"

В середине декабря президент Джонсон созвал в Белом доме совещание своих высших со-ветников. Уилл Банди говорит, что вариант Макнамары номер один — убираться к чёрту из Вьетнама сейчас, пока ещё можно убраться подобру-поздорову, — никогда всерьёз не рассматривался, и сам Макнамара его не акцентировал. Вариант номер два — огромное наращивание американских боевых и вспомогательных частей — был с лёгкостью одобрен всеми, включая Макнамару. Всегдашний любитель подсчётов, Макнамара заявил собравшимся, что "военное решение проблемы не является неоспоримым, [шансы на успех составляют] один к трём или один к двум". Макнамара даже настаивал на приостановке бомбардировок, чтобы подготовить общественное мнение США к грядущей эскалации.

Тот из нас, кто командовал американскими солдатами с первых дней, уже испытал кризис доверия приверженности политического руководства борьбе, когда президент Джонсон отказался продлить срок службы контрактникам и отправил нас на войну, к сожалению, недоукомплектованными и лишёнными многих наших наиболее подготовленных людей. Теперь, после Йа-Дранга, американская политическая решимость вновь подверглась испытанию и вновь оказалась недостаточной.

Мы точно знали, что три полка Северного Вьетнама, с которыми мы столкнулись на Йа-Дранге, отошли в Камбоджу. Мы хотели преследовать их по горячим следам, на земле и в воздухе, но по правилам ведения боя этого сделать не могли. Вашингтон только что ответил на один очень важный вопрос, который волновал руководство Ханоя.

Говорит генерал Киннард: "Меня как офицера всегда учили, что в ситуации преследования ты преследуешь до тех пор, пока либо не уничтожишь врага, либо он не сдастся. Я рассматривал Йа-Дранг как определённую ситуацию для преследования и хотел продолжить погоню. Не следовать за ними в Камбоджу нарушало все принципы ведения войны. В этом меня поддерживали как военные, так и гражданские руководители в Сайгоне. Но там, в Белом доме, приняли решение и не позволили нам преследовать их в Камбодже. Северным вьетнамцам стало совершенно ясно, что, таким образом, у них образовалось убежище, откуда они могут приходить, когда изготовятся воевать, и куда могут уходить, когда будут готовы прекратить".

Генерал Киннард добавляет: "Когда генерал Зиап говорит, что научился воевать с американцами и нашими вертолётами на Йа-Дранге, — это чушь собачья! Он узнал лишь, что нам не позволили преследовать его через мифическую границу, прочерченную по грязи. С этого самого момента он только скалился. Ведь он может втянуть нас в бой, когда захочет и где захочет, и где же это место? Всегда в пределах нескольких миль от границы, там, где его пути снабжения самые короткие, где преимущество остаётся за его силами, где он тщательно исследовал местность и знает её лучше, чем мы".

Уилл Банди работал тогда помощником госсекретаря. По поводу того периода и того решения он говорит: "Я полагаю, что с чисто военной точки зрения проникновение в Камбоджу стало бы только плюсом. Но на карту было поставлено нечто гораздо большее. Мы пытались сохранить фасад камбоджийского нейтралитета. Линдон Джонсон испытывал дружеские чувства к принцу Сиануку; Ричард Никсон такого уже не испытывал. Но мне кажется, что если б мы начали вести эту игру, противная сторона просто заявила бы: хорошо, давайте сражаться на более широком поле. Если мои первоначальные выводы не ошибочны, то секретная бомбардировка Камбоджи Никсоном сделала именно это. Мы начали бомбить по десятимильной полосе за камбоджийской границей, а северные вьетнамцы стали действовать на двенадцати милях в глубину. Когда год спустя мы проникли по суше внутрь, нам пришлось углубиться уже на двадцать миль. Тем самым войну как бы протолкнули в Камбоджу: другая сторона уходила всё глубже, до тех пор, когда ты уже вторгался и занимал всю восточную Камбоджу, а это очень большой кусок территории".

Для меня следующий намёк на то, что есть нечто ужасно неправильное в том, как мы ведём войну, был сделан в начале 1966-го года, когда я повёл 3-ю бригаду, включая батальоны, бившиеся на "Экс-Рэй" и "Олбани", в другую мясорубку: на сей раз на густонаселённой равнине Бонгшон на побережье Центрального Вьетнама.

Бонгшон, плотно заселённый рисоводческий регион, в течение многих лет находился под контролем Вьетконга. Теперь сюда перебрались регулярные войска Северного Вьетнама. Насколько я понимал, наша задача состояла в том, чтобы очистить от вооружённого врага регион и в долгосрочной перспективе передать его южновьетнамской армии и гражданским властям для обеспечения безопасности и управления.

Наши первые проблемы возникли с началом оперирования в районе, населённом столь густо. Та устрашающая огневая мощь — артиллерия, авиаудары и АРА, — которая спасала наши жизни в безлюдной долине Йа-Дранга, несмотря на все наши усилия, стала оказывать пагубное воздействие на жизни невинных мирных жителей, убивая их и калеча, разрушая деревни и уничтожая домашний скот.

Во время нашего воздушного нападения на Бонгшон 28-го января 1966-го года я шёл в первом рейсе и высадился в лесополосе. Среди деревьев стоял небольшой крытый соломой дом, внутри жалась крестьянская семья, до безумия напуганная огнём обрушившейся на них артиллерийской подготовки. Милую шестилетнюю девочку заливала кровь от осколочного ранения. Она была того же возраста, что и моя дочь Сесиль дома. Я вызвал санитаров, но ушёл оттуда удручённым. Никто из нас не шёл в армию, чтобы причинять боль детям и пугать мирные фермерские семьи.

Бои велись ожесточённые, и к тому времени, когда мы разбили противника, 82 моих бойца были убиты и ещё 318 ранены. Цена высока, но Бонгшон был освобождён. Правильно? Премьер-министр Нгуен Као Ки и его жена Май, облачённые в одинаковые чёрные лётные костюмы с пурпурными шарфами, прибыли в мою штаб-квартиру на совещание по боям. Я не преминул подчеркнуть, что мы возвращаем контроль вьетнамскому правительству.

После нашего вывода в течение одной недели подразделения основных сил Северного Вьетнама и Вьетконга вернулись в деревни Бонгшона. Для демонстрации силы мою бригаду отправят обратно в апреле и снова в мае, и мы потеряем ещё много людей убитыми и ранеными. После майской операции мне, полевому командиру, не вовлечённому во всю ту политику, стало совершенно ясно, что ни Американской военной миссии, ни Командованию по оказанию военной помощи Вьетнаму не удалось скоординировать американские и южновьетнамские боевые действия с последующими программами вьетнамского правительства по восстановлению контроля на вновь зачищенных территориях. Если они не смогли запустить их в работу в Бонгшоне, где самая мощная из имеющихся американских дивизий вычистила силы противника из сельской местности, то как они могли надеяться восстановить южновьетнамский контроль в других спорных регионах, где американское военное присутствие было намного слабее? Но то был 1966-ой год, начало войны. Всё, что я мог делать, — это надеяться и молиться, чтобы наши ужасные жертвы в конечном итоге способствовали достижению Америкой своих целей во Вьетнаме. В конце 1966-го всю 1-ую кавалерийскую дивизию перебросили в Бонгшон, где она почти восемнадцать месяцев оставалась в качестве оккупационных войск.

Вскоре начал сильно припекать ещё один роковой изъян в американской политике. В основном для того, чтобы умиротворить общественность и продемонстрировать, что столь могущественная нация, как Соединённые Штаты, вряд ли обеспокоена столь отдалённой полицейской операцией, администрация Джонсона постановила, что срок службы американских войск составит двенадцать месяцев (тринадцать для горемычных морпехов). Ни одному солдату территориальных войск не придётся задержаться во Вьетнаме ни на один день. Те, кто выжил и научился сражаться в той сложной обстановке, летом 1966-го года начали возвращаться домой, с ними уходили их опыт и знания. На смену шла армия новичков-призывников, которые в положенный срок будут заменены новыми призывниками. По мере роста спроса на людей уровень подготовки опускался всё ниже.

Ещё более разрушительным для морального духа и эффективности каждого американского подразделения в бою стал шестимесячный лимит для командования батальоном и бригадой. Он обеспечивал "штамп в билете": ведь для продвижения по службе у кадрового офицера должен иметься срок непосредственного командования войсками. Правило шести месяцев означало, что вдвое больше офицеров получали такой важный штамп. И также означало, что примерно в тот момент, когда командир уже изучил местность, войска, уловки и начал хорошо справляться с работой, — если собирался стать образцовым, — как он уже уходил. За всё расплачивались солдаты.

В конце июня 1966-го года наступила моя очередь стать командиром 3-ей бригады. Когда подошло время замены и прямо из Пентагона прибыл полковник на моё место, моя бригада находилась в полях, сражаясь возле Донгче. При таких обстоятельствах было бы преступлением уступить командование человеку, который ещё мочился штатовской водой, и я наотрез отказался сделать это. Передачу командования отложили на десять дней, до окончания боёв. Месяц спустя, 8-го августа 1966-го года, мой сменщик отправил роту "альфа" 1-го батальона 7-го кавполка обратно в долину Йа-Дранга, и за один страшный день погибли 25 человек.

Я надеялся, что следующим моим назначением будет пехотное училище в Форт-Беннинге, где бы я смог передать то, что узнал во Вьетнаме, молодым офицерам, отправлявшимся в бой. Этому не суждено было сбыться. Фактически, только один из сотен офицеров, прошедших аэромобильную подготовку и проведших год в полевых условиях в рядах 1-ой кавалерийской дивизии, зачислялся в пехотное училище. Вместо этого меня отправили в Вашингтон, округ Колумбия, где сообщили, что следующая моя работа будет в латиноамериканском отделении Госдепартамента США. Отличное занятие для человека, чьи единственные иностранные языки — французский и норвежский.

Немного погодя приказ был заменён годичным назначением в отдел по вопросам международной безопасности при министре обороны Макнамаре, под крыло Джона Макнотона. В качестве половины вьетнамской секции, состоящей из двух человек, мне в первую очередь поручили составлять "путевые формуляры" визитов во Вьетнам для Макнамары и ключевых чиновников Министерства обороны и Государственного департамента, а также пускать в дело "запросы Конгресса", то есть выборочные вопросы и жалобы на политику Вьетнама, выдвигаемые сенаторами и членами палаты представителей.

Весь следующий год я наблюдал, как Боб Макнамара и Джон Макнотон, два блестящих человека, переносили муки ада, безуспешно пытаясь обуздать и войну, и процесс умиротворения во Вьетнаме. В конце того же года ни один из них так и не смог ни найти, ни создать подобную узду. Один кабинетный остряк резюмировал происходящее во Вьетнаме грустно и лаконично: "Хотя мы удвоили наши усилия, мы потеряли из виду нашу цель".

Чему ж тогда научились мы благодаря нашим жертвам в долине Йа-Дранга? Мы кое-что узнали о том, как драться с регулярными войсками Северного Вьетнама — и кое-что важное о себе самих: что мы могли противостоять лучшим в мире войскам лёгкой пехоты и удерживать свои позиции. Генерал Уэстморленд посчитал, что нашёл ответ на вопрос, как выиграть войну: дескать, будет менять одну американскую жизнь на десять, одиннадцать и даже двенадцать жизней северных вьетнамцев, день за днём, пока Хо Ши Мин не запросит пощады. Слишком поздно Уэстморленд поймёт, что был неправ, что американский народ не рассматривает соотношение потерь 10 к 1 и даже 20 к 1 как некую сделку. Но мы подтвердили как принцип, так и практику аэромобильной войны. В течение последующих восьми лет миллион американских солдат отправится в бой на вертолётах "Хьюи", и знакомый гул — "вап-вап-вап" — их несущих винтов станет непреходящим звуковым сопровождением этой войны.

Наконец, — хотя это и заняло десять лет, стоило жизни 58-ми тысячам молодых американцев и нанесло унизительное поражение нации, которая никогда прежде войн не проигрывала, — некоторые из нас осознали то, о чём Клаузевиц сообщил за 150 лет до этого, написав следующие слова:

"Никто не начинает войну — или, скорее, никто в здравом уме не должен этого делать, — не имея вначале ясного представления о том, чего он намеревается достичь этой войной и как собирается её вести".