Мы умирали по воле режиссёров

Восемь с половинкой

Ранним январским утром 1986 года, когда вся страна отходила от новогодних праздников и опохмелялась, чем Горбачёв послал, в моей квартире зазвонил телефон. Нехотя высунув руку из-под одеяла, я дотянулся до телефона. В трубке зазвучал озорной фальцет Никиты Михалкова, который сообщил мне, что он приехал в Ленинград и не один, а со своей женой Татьяной. Пауза была недолгой и я не успел испугаться, что придётся придумывать какие-нибудь развлекушки. Никита сообщил, что привёз ещё и Марчелло Мастроянни показать ему картины Эрмитажной коллекции. А в три часа по полудни он привезёт Марчелло в Дом кино и, что меня он тоже приглашает. Сон как рукой сняло. Я даже мог не умываться, но привычек нарушать не стал. В Театральном институте, где я служил доцентом, шла зимняя сессия и у меня расписание было свободное. От неожиданной радости тряслись руки и я с трудом заваривал утренний кофе, предвкушая встречу с кинокумиром моей юности. За праздники еду в доме подмели так, что нечего было приложить к кофе и я пил его, прикусывая чёрными сухарями, присыпанными солью. Но полученное известие превратило соль в сахар. Такого новогоднего подарка я не ждал даже от Деда Мороза. Радость хотелось с кем-то разделить, но под рукой никого не было. Дети на каникулах в Репино, а жена уехала навестить свою маму. Образы из фильмов Федерико Феллини проплывали перед глазами, затмевая один другим. Гвидо Анселми! Я увижу Гвидо Анселми! «Восемь с половиной», «Сладкая жизнь»! Какая сладкая жизнь!

Я сидел, как на иголках. Пересмотрел все книги и журналы с фотографиями Мастроянни и Феллини и даже решился вырезать некоторые, чтобы оставить на них автограф Марчелло. Отпарил брюки, почистил ботинки и одел всё самое лучшее. Взглянул на градусник за окном и разглядев столбик на уровне двадцати, решил одеть свою доху, которую Винокуров скроил мне из тулупа. Но потом, чтобы не ударить в грязь лицом перед итальянцами, всё-таки вынул из шкафа демисезонное канадское пальто, купленное по случаю в комиссионке. К нему никак не катила моя ушанка из облезлого полуголодного волка, которого подстрелил сосед по даче. Пришлось надеть кепарь. Он тоже был фирменный, но тонкий. Из тоненького шотландского твида. Когда я трусцой бежал до метро «Горьковская» я пожалел, что выбрал семисезонный гардеробчик. Мороз пробирал до костей, а северный колючий ветер обжигал уши. И чего я так вырядился? Что, Мастроянни на меня на улице пялиться будет? И оценит элегантность моего пальто на двадцати градусном морозе? Какие, подумает, советские люди элегантные! Ещё за сумасшедшего примет?! Придурок я всё-таки. Ничему жизнь не учит.

В Доме кино народу ещё было немного. Да никто особенно и не рвался дотронуться до Мастроянни. Перезревший фрукт. Другие кумиры его затмили на советском небосклоне. Начиная с 1982 года, под траурные марши у кремлёвской стены, звёзды мирового кино зачастили в Россию. Приезжал Жан-Поль Бельмондо на премьеру своего фильма «Профессионал» в Колизее, запросто жал руки своим поклонницам Роберт Редфорд. Так что появление Марчелло Мастроянни перед питерской киноэлитой вызвало быстрозатухающие аплодисменты. В ленинградском Доме кино любили смотреть запретные новые фильмы и «Джинджер и Фред», прошедший по экранам, не вызвал ажитации. Когда начался показ фильма и фойе опустело, из-за кулис появилась итальянская делегация во главе с Никитой Михалковым. Потом в баре накрыли лёгкий фуршет и все потянулись туда, чтобы поднять рюмку водки за встречу, новый год и счастье в жизни. Наступая себе на горло и подавливая совковое стеснение я, нащупав в кармане фотографии, начал протискиваться к Марчелло. Мэтры ленинградского кинематографа, опрокидывая рюмки и заглатывая в два приёма бутерброд с килькой, пожимали Марчелло руку и, похлопывая его по плечу, незаметно исчезали в сигаретном дыму. Марчелло Марчеллой, а к Михалкову отношение у питерских снобов было тогда очень прохладное. Когда, собрав в кулак всю свою каскадёрскую храбрость, я готов был броситься к моему кумиру меня обнял за плечи Никита Сергеевич и, отведя чуть в сторонку, доверительно шепнул, что хочет пригласить Марчелло ко мне на тёплый и сытный домашний ужин. Я остолбенел от неожиданно свалившегося на меня счастья. В голове мелькнуло видение, как мы втроём посидим у моего камина и побеседуем о прекрасном. Но Никита остудил мой пыл, сказав, что принять нужно всю делегацию.

— Эти козлы все свалили от жадности. А у тебя же большая квартира.

Кивнув и тупо уставившись в пол, я думал, что нужно готовить еду на пятнадцать человек и, самое страшное, доставать где-то водку. Прочитав мои мысли, Михалков, похлопав меня по плечу, сказал, чтобы я не выпендривался и попросил жену сварить борщ и нажарить котлет. Оказалось, что Марчелло обожает домашние котлетки. Но котлетки нужно делать из мяса и запивать водкой, а это стоит денег. Но, самое главное, в магазинах не стало ни мяса, ни водки. Водку доставали с боем, выстаивая в очередях часами. Никита подбодрил меня ещё раз и подтолкнул к выходу. Фотографии остались без автографа.

На выходе из Дома кино я позвонил домой и попросил жену сварить борщ и нажарить котлет на пятнадцать человек. Мяса нужно было взять по блату у моего знакомого мясника. Восторга и воодушевления в ответ я не услышал. Имя звезды итальянского кино на спутницу жизни не произвело никакого впечатления, а непредвиденная растрата семейного бюджета повергла её в транс. Она уже отложила деньги себе на кофточку. К тому же понять женщину, перемывшую гору посуды с хозяйственным мылом после празднования новогодних посиделок, было легко. Но искусство требует жертв.

Выскочив на мороз, и пожалев ещё раз о своём необдуманном решении облачиться в летние одежды, я судорожно стал соображать, где бы достать водки. К вечеру очереди в винные магазины не позволяли к ним даже приблизиться, а мне нужно было уложиться в час. Ну полтора. Это было нереально. Я метнулся на Моховую, где в рюмочной возле родного Театрального института я рассчитывал выкупить водочки. Горбачёв со своей перестройкой не только распахнул границы, но и опустошил прилавки. Вовсю старались его конкуренты по коммунистической партии, которые устроили сговор с ворами. Водку продавали по талонам с дикими очередями и ограниченное количество бутылок в одни руки. Отказ в рюмочной я получил резкий и решительный. И дело было не только в наценочной стоимости, но и в желании иметь достаточно товара для обслуживания прикормленных к рюмочной посетителей. Вылезая из полуподвала питейного заведения, я наткнулся на калоши своего коллеги Кирилла Чернозёмова, который шаркал мимо со своей неизменной авоськой. Взмолившись, я уговорил его одолжить мне до завтра его авоську, чтобы сложить в неё предполагавшуюся добычу. Кирилл Николаевич был человеком отзывчивым и добрым и, засунув в карман пальто свои ноты, отдал мне сетку. Добежав до гастронома возле цирка, зайдя со двора, где жила моя подруга Юля Готлиб, я уболтал её знакомого грузчика вынести мне пару бутылок. Получив одну поллитру «Московской», я был счастлив. С почином! Я бросил поллитровку в авоську, как подсечённого карася, и полетел в Елисей. В Елисее у такого же грузчика Валеры, знакомого со времён фарцовочной юности, я получил ещё одну поллитру «Столичной». На углу Садовой и Ракова народ бился на смерть. К дверям магазина было не подойти. Снова двор, снова чёрный ход, снова грузчик и снова успех. Так рывками и перебежками я добрался по Невскому до Петроградской, набив авоську поллитровками. Подсчёты и прикидки показывали, что огненной воды с лихвой хватит, чтобы чопорных итальянцев, приученных к спагетти и "чернилам", угостить традиционным русским борщом и рюмкой русской водки.

Прохожие с пересохшими глотками после трёхдневных новогодних попоек, рыскавшие по пивным ларькам, косились на мою сетку, набитую поллитрами, глазами голодных львов.

— Где брал, товарищ?! — то и дело раздавались возгласы.

Редкие ячейки Чернозёмовской авоськи бесстыдно обнажали перед народом мои несметные сокровища. Идти по улице без охраны было небезопасно. До дома оставалась пара шагов, но я рискнул заглянуть в винный магазин на Зверинской, где директором был мой приятель Миша. Постучав кодированным четырёхтактным стуком в дверь служебного входа, я увидел его измождённое лицо. Посмотрев искоса на мою сетку, Миша удивлённо поднял свои еврейские брови. Задохнувшись от бега по глубокому снегу Питерских улиц я смог произнести только два слова — Михалков и Мастроянни. Миша не стал спрашивать, где я был и что делал. Видимо догадался.

— Поздно пришёл, Коля. Всё разобрали. Вот, только чекушка осталась.

— А портвешку?

— Портвешок выпили вчера.

Я взял чекушку из принципа и пошёл домой. Выставив на стол поллитровки, я стал пересчитывать добычу — раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. И чекушка. Должно хватить.

Борщ доходил на плите, котлетки томились в латке, а на сковороде шкворчала картошка с салом. На столе в салатницах уже белела квашенная капустка, сопливились солёные грибочки и зеленели, цветом бутылочного стекла, солёные огурчики. На кухне тёща, тихо роняя свои безутешные слёзы, тонко резала лук и посыпала им селёдку.

Когда раздался звонок в дверь, я был готов и спокоен. Никита ввалился с шумной толпой итальянцев и, побросав пальто в прихожей, начал рассаживать всех за стол. Марчелло, Сильвия д'Амико, Таня, жена Никиты, фотограф Микола Гнисюк, Вася Гаврилов, переводчик и мой старинный приятель, каскадёр, журналист Марио со своими двумя сыновьями и Никита, не сводя глаз с угощения, рассаживались за столом. Камин трещал берёзовыми поленьями. Жена и тёща разносили тарелки с борщом.

Сто лет не пей, а под борщ — выпей! Дежурная шутка Никиты была воспринята с невиданным воодушевлением. Вот он, единственно верный путь к истине! Я открыл и выставил восемь бутылок водки, а чекушку поставил на комод. Какая-то чуждая она была на этом празднике жизни. Пили без тостов, хрустели капустой, огурцами, прихлёбывали борщ и снова пили. Марчелло постоянно бормотал — бене, бене, бене. Я пытался завести разговор о прекрасном, но вставить слово было некуда и некогда. Когда хозяйка принялась за перемену блюд, Никита попросил Миколу сделать несколько наших фотографий и шепнул мне, что уговаривает Марчелло сняться у него в фильме по Чехову. Никита уже шесть лет ничего не снимал и заметно волновался. Сильвия обещала дать денег.

Котлетки с картошечкой вызвали восторг изголодавшихся туристов. Со вчерашнего вечера они ничего не ели. Поезд, Эрмитаж, Дом кино, Питер, мороз. Когда на столе водка закончилась, Марчелло протянул руку и достал с комода чекушку.

— Коза э'куэсто? — спросил Марчелло.

— Сувенир! На память о России! — быстро нашёлся я.

Никита взял у Марчелло чекушку и профессиональным жестом сорвав с неё «бескозырку», разлил "память" по стопкам. Приподняв стопку, Марчелло поднёс её к губам и залпом выпил. Буониссимо! Мольто бенэ! Мольто граци! Понимая, что выпить гости смогут ещё много, я предложил спрятанный в баре армянский коньяк. Но от коньяка Марчелло отказался и, сообразив, что обед окончен, начал собираться в дорогу. Камин уютно манил к себе догоравшими углями. Но «Красная стрела» отправлялась в Москву. Беседовать о прекрасном было некогда. И незачем.