Мыслитель действует

4 ГЛАВА, в которой, правдивости ради, в наш рассказ вставлены подлинные выдержки из дневника Мыслителя

Вот уже несколько лет, как Мыслитель вел дневник. Но для этого ему не были нужны переплетенные в бархат роскошные альбомы для стихов и сердечных тайн, которые запираются на замочки. Нет, Мыслитель записывал свои мысли в толстую тетрадь в клеточку. Держать их в тайне ему было незачем, потому что они отнюдь не были секретными.

Чтобы ознакомиться с ними, никакого допуска не требовалось. Совсем наоборот. Мыслитель исписывал эти клетчатые страницы одну за другой именно потому, что у него голова была полна мыслей, которые решительно никого не интересовали. Это были мысли о справедливости, мысли о смерти и вообще о том, что значит быть мертвым, мысли о наследственной склонности к скупости, мысли о жизни на других планетах, мысли о зле и добре, о политических партиях, о глупости, о беспричинном страхе, о хороших отметках в школе и вообще о жизни. Даже Туз пик и Сэр, хотя они и были его лучшими друзьями, не очень-то рвались обсуждать такого рода проблемы с Мыслителем. Максимум, на что они были способны, это терпеливо его выслушать, прикрывая при этом рот рукой, чтобы скрыть зевки. А маму Мыслитель и тем более не мог ввести в круг своих размышлений. Всякий раз, когда он пытался это сделать, она приходила в отчаяние.

– Даниэль! – восклицала она в испуге, как только Мыслитель пытался с ней поговорить о чем-нибудь таком. – Мальчик в твоем возрасте не должен думать о подобных вещах. Брось все эти мысли, пока не вырастешь! Наслаждайся юностью!

А когда Мыслитель пытался спорить с мамой, защищать свое право на любые мысли и объяснять ей, что запретить себе думать вообще невозможно и что даже по ночам мысли иногда не позволяют уснуть, мама Мыслителя сокрушенно качала головой и говорила:

– Бедняга ты, Даниэль! И я тебе не в силах помочь, потому что я – женщина.

Мама Мыслителя считала, что думать – это мужское занятие. Это ей в свое время так долго внушал ее отец, что она в конце концов поверила.

Мама Даниэля бесконечно жалела своего мальчика, потому что в доме не было больше мужчины и некому было помочь ему думать. Она часто ломала себе голову над тем, не следует ли ей снова выйти замуж, чтобы в семье появился человек, который хоть как-то разбирается в думанье. Время от времени к ним даже приходили в дом какие-то мужчины, и мать знакомила их с Даниэлем. Но ни один из этих мужчин Мыслителю не нравился. Он и не пытался делиться с ними своими мыслями. Когда такой мужчина приходил к ним в гости, Мыслитель удирал к себе в комнату и запускал проигрыватель, да так громко, что у нового знакомого едва не лопались барабанные перепонки. И мозги плавились. И пот струился по лицу.

По этой ли причине или по какой другой, сказать трудно, но гости этого рода никогда не появлялись второй раз и вообще больше не подавали о себе знать. Мама Мыслителя, во всяком случае, считала, что причина в этом.

Конечно, у Мыслителя был и отец. Отец, у которого, вероятнее всего, в голове тоже рождалось много мыслей. Впрочем, проверить это Мыслитель не мог, поскольку отец его после развода жил в Швейцарии. По решению суда отец получил право встречаться со своим сыном раз в неделю, а летом проводить с ним два месяца, но отец Мыслителя этим правом не пользовался. И так как в судебном решении ничего не сказано о том, что сын тоже имеет право видеть своего отца, они ни разу не виделись уже почти девять лет.

Мыслитель никогда не говорил о своем отце. А если кто-нибудь о нем спрашивал, то отвечал:

– У меня нет отца, и никогда не было.

Если же собеседник продолжал настаивать, утверждая, что какой-никакой отец все же должен был когда-то быть, Мыслитель говорил:

– Пусть так. Но мой умер, когда я был еще зародышем у мамы в животе.

Даже Сэру и Тузу пик он рассказал эту версию, хотя те прекрасно знали, что он врет. У них даже сохранилось со времен детского сада смутное воспоминание об отце Мыслителя. Но они, по взаимному уговору, никогда не уличали Мыслителя во лжи.

– Раз он выдал своему старику свидетельство о смерти, – заявил как-то Туз пик, – значит, у него есть на то свои причины.

И Сэр полностью разделял эту точку зрения.

Даже в синих тетрадках дневника не было ни одной мысли, относящейся к отцу Мыслителя. Впрочем, другие отцы там тоже не упоминались. В них вообще никогда не было речи о том, что изо дня в день происходило с Мыслителем или вокруг него. Все это он считал слишком скучным и не заслуживающим упоминания в дневнике.

Так обстояло дело до 7-го ноября. Еще 6-го ноября Мыслитель исписал целых три страницы убористым почерком, рассуждая о том, что врожденной глупости быть не может, что ни один ребенок не обречен с рождения на двойки в аттестате. Но вот уже 7-го ноября на первой странице новой общей синей тетрадки можно было прочесть:

7 н о я б р я.

Постепенно дело принимает все худший оборот. Теперь пропала ни больше ни меньше как цепочка Ивана. Золотая цепочка с золотым подвеском. Перед уроком физкультуры он ее снял, потому что учитель не разрешает заниматься с цепочкой на шее. Иван положил ее в задний левый карман джинсов, в этом нет сомнения, я это видел собственными глазами. Я стоял рядом с ним. Потом мы вошли в зал.

Правда, после урока началась общая свалка, потому что Купер Томас полез к Тузу пик. Правда и то, что во время этой возни опрокинули вешалку, и многие брюки и рубашки оказались на полу. Но не джинсы Ивана. Это я знаю точно. Я терпеть не могу участвовать в такого рода потасовках, они мне противны, я к ним и близко не подхожу. И на этот раз я тут же метнулся в дальний угол раздевалки. Так вот, джинсы Ивана преспокойно лежали в том углу. Их никто на пол не кидал. И вообще к ним никто не прикасался.

Когда физкультурник Твин Хубер засвистел в свисток и возня прекратилась, Иван подошел к своим вещам и переоделся. Когда же он полез в карман за цепочкой, ее там не оказалось.

Итак, кража произошла до драки. А это значит, во время урока или даже перед уроком! А если об этом как следует поразмыслить, то это может еще много чего значить, но я не хочу об этом думать. Такого рода мысли не доставляют мне никакого удовольствия. Честно, не доставляют.

Все в классе у нас ломают себе голову над тем, кто же все-таки крадет. Ребята распсиховались, каждый подозревает каждого. И в первую очередь, конечно, того, кого больше всего не любит. Например, Сюзи Кратохвил подозревает Бергера Ферди, а Туз пик Купера Томаса. А Сэр утверждает, что крадет кто-то из 3-го «А», потому что мы занимаемся физкультурой вместе с мальчишками из 3-го «А». Но ведь в их классе пока еще ничего не пропало!

Когда я обратил на это внимание Сэра, он сказал, что все вполне понятно. Вор из 3-го «А» просто очень хитрый и в своем классе ничего не тащит. Лично мне эта теория кажется нелепой.

Лилибет со мной согласна и считает, что ворует кто-то из нашего класса, это ясно как дважды два, и притом мальчик, потому что, когда у Ивана сперли цепочку, девочек там вообще не было. А Туз пик говорит, вовсе не обязательно, чтобы все это сделал кто-то один. Может, у нас началась такая эпидемия: каждый обкрадывает каждого.

Один стащил кошелек Лилибет, другой – «молочные деньги» Мартины, третий – 50 шиллингов Розвиты, четвертый – цепочку Ивана, потому что все они заразились вирусом Кражи. Мысль, правда, дурацкая, но исключить ее нельзя.

Вот я и втянулся в рассуждения, которые не доставляют мне никакого удовольствия. Лучше мне перестать писать. Лучше уж совсем перестать думать, чем выслеживать своих товарищей но классу, как агент уголовного розыска, как ищейка детектива, которая мечется в поисках следа вора. Возьму-ка я у мамы кроссворд и буду его решать. Когда решаешь кроссворды, разучаешься думать.

8-го ноября Мыслитель не написал в тетрадь в клеточку ни строчки, потому что в тот день у них дома была генеральная уборка. Это происходит регулярно раз в месяц. Мама сдвигает в этих случаях всю мебель на середину комнаты, скатывает все ковры и до блеска натирает пол. Только не подумайте, что Мыслитель не мог писать свой дневник, потому что мама заставляла его помогать ей в уборке. Избави боже! Мама Мыслителя считает, что домашняя работа исключительно женское занятие. Это убеждение в свое время тоже вбил ей в голову ее отец. Мама решительно не допускает, чтобы ее Даниэль хоть пальцем шевельнул по домашности. Просто в дни таких уборок Мыслитель чувствует себя дома неуютно. Сдвинутая с привычных мест мебель его раздражает, а запах мастики гонит прочь из квартиры. Послеобеденные часы 8-го ноября Мыслитель провел у Туза пик. А вечером, когда он вернулся домой, все уже стояло на своих обычных местах, но запах мастики был еще такой сильный, что Мыслитель не смог ни на чем сосредоточиться, кроме как на комиксах.

9-го ноября у Мыслителя тоже не оказалось времени для записи в дневник, потому что он мастерил из деревянных шариков, войлока и шнура куклу в подарок Сюзи Кратохвил. У Мыслителя не было никаких личных отношений с Сюзи Кратохвил, она даже была ему, скорее, неприятна. Но Сюзи пригласила Мыслителя к себе на день рождения – 10-го ноября ей исполнялось тринадцать лет, – а прийти без подарка было неудобно.

Кукла получилась отличная. Любой игрушечный магазин выставил бы ее в витрине на самом видном месте. Мыслителю было жутко жалко дарить ее Сюзи. Он долго размышлял над тем, не может ли он оставить ее себе, а Сюзи отнести подарочную коробку душистого мыла из маминых запасов. Но это душистое мыло пахло, по его мнению, отвратительно, а Сюзи Кратохвил была весьма избалованной девочкой. В конце концов щедрость взяла верх, и он со вздохом завернул свою отличную куклу в розовую папиросную бумагу, перевязал голубой ленточкой и подсунул под нее картонку, на которой написал: «МИЛОЙ СЮЗИ В ДЕНЬ 13-ЛЕТИЯ».

Значит, 10-го ноября он, понятно, тоже не мог писать свой дневник. Таким образом, следующая запись помечена 11-м ноября.

11 н о я б р я.

Сегодня в школе поднялось такое, что и представить себе невозможно!

Началось все с самого утра. Меня уже удивило, что Сюзи пришла в школу в сопровождении своей старухи. Она ведь не такая безумная, как мать Лилибет! А потом я увидел, как она потопала прямехонько в учительскую, и тут я еще больше удивился, потому что знал, что мать Сюзи в школу не вызывали.

Я спросил Сюзи, зачем ее мать пришла в школу. Она как-то странно на меня посмотрела и так же странно ответила:

– Это ты скоро узнаешь!

И действительно, я это скоро узнал. По расписанию у нас первым уроком была математика, но, когда прозвонил звонок, в класс вошел не математик, а фрау Хуфнагель. Это, конечно, могло быть и приятным сюрпризом, но она пришла вовсе не для того, чтобы заменить заболевшего математика.

Она пришла как классный руководитель и глубоко печальным голосом сообщила нам, что у нее была фрау Кратохвил и устроила чудовищный скандал, так как после вчерашнего празднования дня рождения у Сюзи будто бы исчезла одна из ее сберегательных книжек! И будто бы совершенно ясно, что ее украл кто-то из нас! И что, если в течение ближайших 12 часов сберкнижка не будет найдена, ей придется обратиться в полицию. В полицию! Такая дичь! Что тут делать полиции? На дне рождения у Сюзи всего было 19 ребят, но только 11 из них учатся в нашем классе.

Кроме того, там были еще и взрослые, и все разбрелись по их огромной квартире. Например, пришли несколько подруг мамаши Кратохвил. Да и вообще все это бред, ведь со сберкнижки никто не может снять ни шиллинга, если не знаешь соответствующий пароль.

К тому же сберкассу уже предупредили, что книжку украли. Так что даже тот, кто знает пароль, тоже не сможет с нее уже ничего снять.

До чего же я злюсь на фрау Кратохвил! И на ее дочь тоже!

Что они себе только думают! Старуха, правда, тут же убралась из школы, но Сюзи ходила весь день с таким видом, будто ее окружают грабители.

И зачем понадобилось этой идиотке вытаскивать из ящика свои три сберкнижки и всем хвастать: вот тут у нее лежит 20 тысяч, а здесь – 13 тысяч, а вот тут для нее будут копить 100 тысяч шиллингов! Вот воображала! Так ей и надо!

Если бы я вчера все это знал, я подарил бы ей коробку душистого мыла, а куклу ей ни за что не отдал бы!

Итак, мы докатились до того, что каждого из нас одиннадцати, то есть из тех, кто был на этом злосчастном дне рождения, подозревают в краже сберкнижки. А ведь с тем же успехом, тут Сэр совершенно нрав, ее могла украсть одна из подруг мамаши Кратохвил. Ведь они без конца шныряли взад-внеред, не оставляя нас ни на минуту в покое. Конечно, все они богатые. Но это дело не меняет.

Я знаю, например, вот такой случай: один крупный государственный чиновник, да к тому же из департамента юстиции, унес в магазине самообслуживания бутылку водки. Об этом писали в газете, и заголовок был набран во какими огромными буквами! Я сам читал. Но я не меняю своей точки зрения – меня все это не касается!

Я рассуждаю так: кто не берет с собой в школу денег, кто не носит ценных золотых цепочек, кто не бросает где попало «молочные деньги», кто не хвастается на всех углах своими сберкнижками и не оставляет монет в кармане пальто, с тем вообще ничего не может случиться!

И вот лично я – один из тех, с кем ничего случиться не может. Денег у меня нет, цепочек тоже, а уж тем более – сберкнижек. И собирать деньги я тоже всегда отказывался, правда, по другим причинам. У меня в карманах поживиться нечем, разве что двумя-тремя трамвайными талончиками, купленными со школьной скидкой. Если кто на это позарится, пожалуйста, я не возражаю.

На следующий день, 12-го ноября, Мыслитель сделал в дневнике запись красной шариковой ручкой, которой он обычно записывает только свои самые важные мысли. (Вполне возможно, мы не сумеем точно процитировать его запись, потому что в этот день Мыслителю странным образом изменил его аккуратный четкий почерк, он писал с помарками, криво и неразборчиво, что свидетельствовало о его необычайном гневе и возмущении.)

12 н о я б р я.

С меня хватит! Завхоз нашел эту идиотскую сберкнижку Сюзи Кратохвил, разодранную и испачканную, когда подметал раздевалку. Он отнес ее в канцелярию, и директор вызвал нас, всех И гостей Сюзи, к себе в кабинет.

Вот кто был у директора: Туз пик, Ханак Михи, Сэр, Вольфи Кран, Купер Томас, Шнайдер Эгон, Мадер Мартина, Лилибет, Седлак Роберт, я и Андреас Кнопф.

Теперь доказано, сказал директор, что украл кто-то из нас. Ханак Михи запротестовал. Из восьми других детей, которые были на дне рождения, еще четверо учатся в нашей школе, но в других классах.

Они с тем же успехом могли украсть эту книжку, а затем подбросить в раздевалку. А кроме того, объяснила директору Лилибет, помимо нас, одиннадцати, из нашего класса туда пришли еще трое, но только позже.

Их, правда, никто не приглашал, но они заявились сами, сказав, что пришли только списать примеры по математике, потому что потеряли бумажку, на которой было записано задание. Но потом эти трое, естественно, остались. Это были Ферди Дальмар, Хензи Бок и Дональ Ханзи. (Они всегда так поступают, когда их куда-нибудь не приглашают, а им очень хочется пойти.)

Директор сказал, что вся эта история сидит у него в печенках, что разобраться в ней он не в силах, а полиция отказывается этим заниматься, потому что сберегательную книжку нашли и материального ущерба никому нанесено не было. У полиции, мол, нет времени разбираться в таких мелких происшествиях.

А потом директор выразил надежду, что в нашем классе больше ничего не будет пропадать, и предупредил, что если кто-нибудь что-нибудь у кого-нибудь снова украдет, то это будет иметь для всех нас самые страшные последствия!

А когда мы уходили, он проницательно поглядел на каждого из нас в отдельности, словно хотел запечатлеть в своей памяти, как выглядят настоящие преступники. Фу-ты, черт!.. Охотнее всего я заболел бы теперь месяца на три, чтобы не ходить в школу. Я и так сегодня уже отвратительно себя чувствую. До сих пор я и понятия не имел, что я такой уж чувствительный, что подобные вещи так сильно на меня действуют. После вызова к директору меня все время мутит. Жаль, что у меня оказались плохие нервы!

На три месяца Мыслитель, правда, не заболел, но желудочная инфекция его все же прихватила. Поскольку неделю назад мать Мыслителя болела точно тем же, причину его заболевания вряд ли надо искать в душевных переживаниях. Однако можно предположить, что, будь он в лучшем состоянии духа, он совладал бы с этой инфекцией, не ложась в постель. Но Мыслитель слег. И пролежал пять дней.

Он посвящал свое время то комиксам про Микки Мауса, то книге о расщеплении атомного ядра, то дневнику. За эти пять дней он успел исписать тетрадку в шестьдесят страниц. Но там не было ни единой мысли, связанной с кражами. И даже когда его после школы навещали Туз пик и Сэр, он обрывал все их разговоры о кражах.

– Смените пластинку, – говорил он им. – Думать тут нет никакого смысла. Любое предположение может оказаться ложным.

19-го ноября, в день, когда Мыслитель в первый раз пошел в школу после болезни, он снова сделал запись в дневнике, на этот раз синей ручкой и аккуратным разборчивым почерком.

19 н о я б р я.

Похоже, что страшная серия краж закончилась. За все те дни, которые я пролежал дома в постели, в классе ничего не украли. Будь я кем-то другим, кем-то, кто меня не выносит и со мной враждует, я мог бы теперь утверждать, и это звучало бы вполне убедительно и логично, что Мыслитель – вор!

Все ясно! Тот, кто сидит на парте рядом с Лилибет, легко может спереть ее кошелек! И к парте Мартины я в тот день, когда исчезли «молочные деньги», подходил во время десятиминутной перемены, чтобы взять точилку. А Мартины как раз не было на месте. Мне ничего не стоило бы заодно с точилкой прихватить и деньги из голубой коробочки.

(Слава богу, никто не заметил, что я брал тогда у Мартины точилку!) И во время всей этой возни в раздевалке, когда у Ивана пропала цепочка, я как раз находился в том углу, где лежали его джинсы. Стоило мне только руку протянуть (и этого никто бы не заметил, это железно, потому что все были вовлечены в общую свалку) , и цепочка оказалась бы у меня!

И на дне рождения у Сюзи я тоже был. Я стоял рядом с ней, когда она демонстрировала всем свои сберкнижки. И потом я еще трижды заглядывал в эту комнату, потому что там на большом блюде лежали бутерброды с семгой, а они были исключительно вкусные.

И денег у меня всегда очень мало. Честно говоря, у меня их вообще почти нет. А ведь тот, у кого нет своих денег, легко может впасть в соблазн присвоить себе чужие. Так все считают. Поэтому Мартина сразу же заподозрила в воровстве Бергера Ферди. Поэтому же Ханак Михи шепнул мне, что, по его мнению, крадет у нас Седлак Роберт! Помимо Седлака Роберта и Бергера Ферди, в классе только у одного еще человека никогда нет денег. И этот человек – я!

Таким образом, все, решительно все сходится на том, что вором должен быть я. Интересно, пришло ли такое рассуждение в голову кому-нибудь, кроме меня? Есть ли в классе кто-нибудь, кто меня настолько не любит, чтобы так подумать? Глупости! Чтобы прийти к такому выводу, вовсе не надо ко мне плохо относиться. Я же к себе хорошо отношусь, и все же мне пришли эти мысли в голову.