На горизонте горело зарево

Пролог

В тот день я проснулся от громкого хлопка в небе. Тряхнуло так, что задрожали стекла и завизжали сигнализации машин во дворе. Было около 6 утра. «Точно, как по расписанию», – подумал я про себя, прислушиваясь и пытаюсь понять одиночная ли это ракета или будут еще.

В последнее время обстрелы стали привычным делом. Один утром, один сразу после обеда и один ближе к семи вечера. Обстановка накалялась. Линия разграничения была всего в 35-ти километрах от моего дома и прилеты стали нормой, в которой теперь предстояло жить. Дома я был один. Жену и детей я отправил к родне в Воронеж, а сам остался в городе следить за квартирой и пытаться хоть как-то вести дела.

Вскоре после хлопка все стихло. Я решил, что мне удастся еще немного поспать, но стоило мне закрыть глаза, как тут же раздался новый. На этот раз совсем близко. Как будто бы даже над домом. Мне пришлось встать с постели и уйти в коридор.

«А все же смешное слово холопок», – думал я тем утром. Такое безобидное, не то, что «взрыв». Раньше, я, как и все посмеивался над этим словом. Мне оно казалось таким глупым и несуразным. Я думал, что это просто какой-то идиотский новояз. А оказалось… Это ведь и впрямь хлопок. Просто сгусток сжатого вязкого воздуха, который бьет прямо в барабанные перепонки. В нем нет ничего величественно, как во взрывах, которые видишь в кино. Есть только мгновенье до, когда ты занимаешься своими делами. Пьешь утренний кофе, болтаешь с друзьями или смотришь очередной сериал на стриминговой платформе. Как вдруг хлопок! Все тело съеживается и становится свинцовым от первобытного ужаса, который засел где-то в костном мозге. Все что было до, уже не имеет значения. Все звуки стихают, лишь этот чертов холопок разносится эхом в перепуганном мозгу. Ты больше не человек. Не личность. Ты уже не любитель рок музыки. Не заядлый курильщик. Не уважаемый специалист в какой-либо области. Ты не холерик или сангвиник. Ты – никто. Ты просто животное, у которого есть лишь одна мысль – «Беги или сдохнешь!».

Нет никаких эпичных раскатов пламени. Никто не отпрыгивает в сторону в замедленной сьемке. Есть только упругий холопок, а потом кто-то падает на землю, как мешок, сшитый из кожи и мяса. А через пару мгновений уже все закончилось и можно дальше заниматься своими делами. И в этом главный ужас. Услышав хлопок впервые, ты не будешь спать пару ночей. А потом оглянуться не успеешь, как все это станет настолько нормальным, что уже не будет стоить твоего внимания. Это просто хлопки. Наплевать. Ведь свой последний, ты даже не успеешь услышать. Конечно, если тебе повезет, и ты не успеешь перед смертью познакомится с устройством своего внутреннего мира, и я говорю отнюдь не о твоей тонкой душевной конституции.

Подождав десять минут, я пошел завтракать на кухню, глядя через заклеенные малярным скотчем окна, как просыпается город, уставший и изнеможденный бесконечным ожиданием чего-то страшного.

Вот уже несколько месяцев я работал из дома. В нашем офисе были огромные витринные окна, и находится там было не безопасно. Почти все время я проводил в четырех стенах, и, наверное, совсем бы свихнулся, бесконечно глядя в пустоту вечернего окна, если бы не наш пес, с которым приходилось гулять в парке утром и вечером. Погода тем утром была ненастная. Мне совсем не хотелось выходить из дома, но пес уже поскуливал и мне пришлось взять поводок, накинуть дождевик и выйти из дома.

Александра Свиренко я узнал не сразу. Он стоял на автобусной остановке, вдали от людей, отрешенно глядя по сторонам. Увидев меня, он непринужденно махнул рукой, так, словно и не было времени, которое нас разлучало. Я кивнул ему в ответ и двинулся дальше лишь отметив, как сильно он изменился. Стал мрачным и неухоженным. Передо мной стоял худощавый мужчина немного за тридцать. В старой вельветовой куртке и чуть одутловатым лицом.

Наверное, мне стоило подойти к нему и узнать, как идут его дела, но я совершенно не видел в этом смысла, ведь точно знал, что дела его были плохи. У него были проблемы с выпивкой и веществами, которые он отказывался признать. У него не было нормальной семьи. Знаю только, что одна из его знакомых случайно забеременела от него пару лет назад. Он уже давно перебрался в Петербург и зарабатывал на жизнь мастурбацией перед камерой для престарелых геев из Европы. Он говорил, что помогает этим людям избавиться от одиночества и что просто наше общество еще не готово стать цивилизованным и признать секс-работников. Но я-то прекрасно знал, что он просто не был готов к тяжелому труду и всегда искал легких денег. Он хотел быть известным. Хотел, чтобы люди им восхищались. В юности пытался пробиться в живописи, литературе и театре, но везде терпел неудачи, поскольку не готов был прикладывать усилия. Вероятно, таким способом он мог получить все это. Но он всегда был довольно скован в вопросах секса, и я сильно сомневаюсь, что такая «работа» положительно сказывалась на его эмоциональном состоянии. Хотя…Все имеет свойство меняться. Может и он изменился. Если честно, мне было абсолютно наплевать.

Не знаю, что привело его в город, особенно в такое время. Насколько я слышал, после объявления частичной мобилизации он собирался уехать в Грузию. Возможно, рассчитывал выпросить у матери немного денег на переезд. Все это мало волновало меня в тот момент. Ощущение постоянного страха и волнения за безопасность моих близких настолько вытравила из меня все чувства, что я был таким же пустым и серым, как и небо наl головой, в котором белыми перьями висели следы от пуска ракеты.

Вернувшись с прогулки, я сел за работу, но почему-то Свиренко все не шел у меня из головы. Точнее даже не сам Свиренко, а одна его фраза, сказанная десять лет назад. Чушь несусветная, но мне почему-то вспомнилось как в день нашего знакомства, он рассказывал о том, как варить лягушек.

Делать это нужно так. Живых лягушек сажают в котелок и ставят на огонь. Им даже не нужно связывать лапки. Дело в том, что лягушки хладнокровны, и могут очень хорошо приспосабливаться к окружающей среде. Они попросту не замечают, что вода становится все горячее и горячее. Нервничать они начинают, когда вода уже закипает, и начинает обжигать им кожу. Они пытаются выпрыгнуть, но уже не могут. Просто нет сил, ведь они их тратят на тщетную попытку приспособиться к ухудшающейся среде. Так и варятся заживо, не успев ничего понять.

«Дались тебе эти лягушки!», – одернул я себя и стряхнув мысли о Свиренко, вернулся к работе. В то время я занимался подготовкой эксплуатационной документации для крупной компании, занятой разработкой программного обеспечения. Я был безумно рад, что моя специальность позволяла мне с головой погрузиться в задачи. Кому-то может показаться странным такое рвение к работе, когда со всех сторон трубят об угрозе ядерной войны, а за окном разрываются снаряды, но мозгу нужно зацепиться за что-то стабильное и знакомое, иначе ты просто сойдешь с ума. Я никогда не был так продуктивен, как в период войны. Я прошел повышение квалификации. Прочитал уйму книг. Навел порядок в доме, перебрав все, к чему не прикасался годами. Я был готов делать все что угодно, только бы отвлечься от раскатов артиллерии в далеке.

Но забыться в тот день мне так и не удалось. Во время вечернего обстрела один из дронов угодил в подстанцию и почти во всем городе отключился свет. Такие моменты были самыми трудными.

Доводилось ли вам видеть когда-то, как огромный город погружается во мрак? Словно за мгновение ты перенесся на тысячи лет назад. Кругом лишь тьма и тени, причудливые и напуганные, что скользят по стенам стремясь как можно быстрее попасть домой. Все кругом смолкало. Лишь выли иногда сирены пожарных машин и карет скорой помощи, что мчались во тьме на место прилета. Но больше всего пугала абсолютная тишина в информационном пространстве.

Немногим людям 21-го века дано понять какого это, остаться в полной тишине. Мы так привыкли потреблять терабайты контента, что оставшись без него, наш мозг вынужден столкнуться с беспощадной реальностью, и поверьте мне, готовы к такому немногие. Я видел как людей это сводило с ума. Им приходилось столкнуться с самими собой. Не теми «собой» кого мы рисуем в социальных сетях и кого мы прячем под брендовой одеждой, а собой настоящим. Зачастую этот человек пугает больше, чем все хлопки вместе взятые. У тебя вдруг появляется время крепко задуматься о том, как же так вышло, что мы сейчас здесь сидим в темноте.

Вспомнить то утро, когда ты впервые проснулся от грохота артиллерии и работы систем ПВО. Тогда мы еще не умели отличать выход от прилета. Не понимали, что происходит. Все официальные объявления были позже. Тогда была лишь канонада и беготня в трусах по дому. Первые сообщения о прилетах по местным новостям. Первые ракеты, разрывающие ночное зимнее небо. И бесконечные вереницы военной техники, идущей куда-то на запад. И мы на фоне всего этого, испугано мечущиеся в своих домах и не понимающие, что же нам делать. До той зимы, мы ведь никогда и не задумывались об этом. Никто не учит, что делать, когда началась война.

Помню, как позвонил своему начальнику, чтобы узнать, нужно ли сегодня ехать на работу, и мы долго молчали в трубку не зная, что сказать друг другу. С того самого момента, мы начали жить в полной неопределенности. А сейчас мой начальник мечется где-то на линии фронта за рулем грузовика, и я даже не знаю должен я говорить о нем в прошедшем времени или как о живом.

Тем вечером, погруженный во тьму своей квартиры я вспоминал очень о многом. Вспоминал лица ребят в военной форме, такие же лица как у меня и тебя, и думал о том, многие ли из них остались в живых. Думал о лицах беженцев в палаточном городке, и о таких же лицах что бежали к нам 8 лет назад из Донецка и Луганска. Вспоминал свое лицо до той зимы, еще не такое осунувшееся и усталое и думал о том, как постарел я за эти семь месяцев. А главное, вспоминал свою жизнь.

Я не из тех людей, кто любит копаться в прошлом. Мне не свойственно по сто раз мусолить сказанные мной когда-то слова. В моей природе переть вперед как локомотив, не обращая внимания на тех, кто зазевался и попался мне на путях. Но той ночью, слушая как гаубицы грохочут где-то в далеке, я все думал о Свиренко и вспоминал день, когда увидел его впервые.

Я познакомился с ним осенью 2012-го года. Один мой старый друг, Егор Анохин, уговорил меня заглянуть в небольшой бар, где собирались его новые приятели. Я не хотел идти к ним. Стеснялся себя, ведь одет был в старую толстовку, зашитую когда-то заботливой рукой моей матери. Но все же я решил заглянуть ненадолго, чтобы вскоре уйти, придумав какой-нибудь повод.

Свиренко я заметил сразу. Его трудно было оставить без внимания. Среднего роста, черноволосый, с широкими мужественными плечами, миловидным лицом и приятной улыбкой, сквозь которую проглядывала щербинка в зубах. Черное пальто его небрежно висело на стуле. Серая шапка, по невнимательности, с которой он относился к вещам, лежала у его ног. Свиренко никогда не ценил вещи, мало к чему относился серьезно, да и вообще образ жизни вел весьма аскетичный. Он был одним из первых увлеченных лишь самой сутью жизни людей, которых я встречал на протяжении следующих двух лет, и, наверное, более остальных повлиял на мое мировоззрение, которое складывалось тогда из религиозных практик, американской классической литературы и туманных песен Джона Фогерти, Лу Рида и безумного Моррисона. Но, самое главное, именно Свиренко познакомил меня с людьми, которые, сами того не осознавая, перевернули с ног на голову все мое представление о жизни и о себе самом, оставив после себя рваные следы воспоминаний, фраз, образов и всего того, что я привык считать своей внутренней самостью. Они стали моим миром. Моими мыслями. Они стали мной. А после с таким же оглушительным грохотом разбили мне сердце, став лишь серыми призраками тех, кем являлись когда-то. Они не смогли отстоять то, что они ценили больше самой жизни – простую мечту быть теми, кем они захотят.

Со временем роль, которую играл Александр Свиренко в моей судьбе, все больше отдалялась на второй план, да и стоит признать, что он был далеко не самым ярким представителем нашего поколения и меркнул рядом с теми, кто встречался мне после. Но все же, он был тем, без кого моя жизнь могла приобрести совершенно другой облик. Он просто был рядом со мной и был настоящим. По крайней мере так мне казалось тогда.

Свиренко был человеком добродушным, с каким-то ребяческим, а порой и вовсе по-детски наивным отношением ко всему сущему. На каждый вопрос он отвечал откровенно, не боясь смутить окружающих или выглядеть глупо, и все это в задорной манере, с которой он носился повсюду, замирая иногда в причудливых позах, словно выставляя напоказ свое подтянутое тело, которое он, как ни пытался это скрыть, любил и тешил удовольствием во всех его формах и проявлениях.

Я уже давно не переживал о том, что произошло между нами. Но лишь тем вечером, когда случайно столкнулся с ним, впервые за долгое время задумался: «Как же так вышло, что этот человек, горевший когда-то, как тысячи неоновых ламп, стоял теперь совершенно невзрачный?».

Я не знаю, что стало тому причиной. У меня нет ответов, которые расставят все точки. Знаю только, что после первых залпов, все наперебой бросились искать причины случившегося. Обвинять друг друга. Но правда в том, что мы сделали это сами. Пускай не осознано. Пускай сами того не желая. Но сделали мы это своими руками и сделали очень давно. И возможно, кому-то удастся сделать выводы лучше нас. Возможно те, кто придут на смену нам, смогут все осмыслить. Иного выбора у них попросту нет, ведь аппетиты растут все больше, и после закуски из лягушачьих лапок, в качестве основного блюда будет наваристое рагу из лягушек.