ЧАСТЬ II. АБОРДАЖ «ЗА ТОГО ПАРНЯ»?

Бахья-Мотель.

23 января 1968 года.

Сан-Диего, Калифорния

(продолжение).

…Репортеры непрестанно звонили то в дверь, то по телефону. Их можно было понять, но трудно выносить.

— Чем я могу помочь? — спросил Розу лейтенант-коммандер Хэмпфилл.

— Будь осторожен с прессой, Алан, — сказала она просто. — Уолтер Кронкайт стоит прямо за этой дверью.

Кронкайт — признанный мэтр телевизионной журналистики. Спустя несколько лет журнал «Тайм» вынесет на обложку целую мозаику маленьких фото под шапкой «Кто управляет Америкой»: все звезды политики и большого бизнеса. Среди элиты элит нашлось место и Кронкайту. Роза, конечно, не была той персоной, ради которой к ней лично прилетел бы из Нью-Йорка ведущий одной из популярнейших новостных телепрограмм страны. Но не подлежало сомнению, что его репортеры вынут душу из жены плененного командира.

Хэмпфилл надеялся сложить с себя обязанности доверенного лица флота в любую секунду, когда бы Роза того ни пожелала. Но прошло полтора дня, прежде чем другой официальный представитель Navy переступил порог Бахья-Мотеля. Едва появившись, он немедленно поставил в пиковое положение Розу и весь американский флот. Спустя еще два дня Вашингтон счел за благо убрать его с глаз долой.

Никто из троих — ни Роза, ни жена Хэмпфилла Джин, ни он сам — по своему жизненному опыту и складу характера никоим образом не были подходящими фигурами, чтобы грамотно выстроить и последовательно проводить общенациональную РR-кампанию. Еще менее они были готовы к разного рода политическим трюкам, но научились довольно быстро: спустя несколько дней завели учетную тетрадь своих контактов с краткими заметками, что и кому говорили. Через две недели поняли, что на руках необходимо иметь доказательства сказанного, и стали все без исключения комментарии наговаривать на магнитофон, а через месяц стали записывать на пленку все важные телефонные разговоры. Впоследствии дневниковые записи и магнитные ленты защищали от тех, кто утверждал, что им были сообщены определенные сведения, и от тех, кто пытался отказаться от сказанного.

Роза, обыкновенная американская домохозяйка, в наименьшей степени была подготовленной личностью для показа в СМИ, однако она быстро вжилась в новую роль. Ей это никогда не доставляло удовольствия, но в глазах публики она выглядела достойно. На протяжении 11 месяцев, на фоне стремления флота всеми способами замалчивать неприятные детали и полного отсутствия известий о судьбе экипажа, жена командира оставалась единственным доступным обществу источником информации обо всем, связанном с «Пуэбло».

Первые два дня продолжался ступор. Ни правительство, ни тем более флот не могли выработать свою позицию — как относиться к командиру. Кто он, сдавший корабль неприятелю, — герой или предатель? Ситуация «Пуэбло» не укладывалась в готовые схемы. Общаться с прессой — прямая обязанность РR-офицера 11-го военно-морского округа, но тот категорически отказался помочь, и Хэмпфиллу выпала нелегкая ноша на целый год принять на себя ответственность за связи с широкой публикой семейства своего бывшего начальника…

Случилось так, что один из видных спецпропагандистов Пентагона кэптен Хилл оказался в Калифорнии случайно. Он просто отдыхал. Вашингтон решил использовать его опыт. Хилл позвонил около 11.30, сказал, что остановился в отеле «Яхт-Харбор Инн» и посмотрел по телевизору сообщение о захвате. Но, как ни прискорбно, в настоящее время он не может приехать из-за назначенной на нынешний полдень партии в гольф. Помощь Розе, очевидно, не входила в перечень приоритетов кэптена, а Хэмпфилл, скромный капитан-лейтенант, был не в той позиции, чтобы возражать, жаловаться или давить на высокопоставленного представителя вашингтонского штаба.

Роза вдруг сообразила, что мальчики еще ничего не знают о том, что случилось с их отцом, и могут стать легкой добычей беспардонных журналистов. Вместе с Розой Хэмпфилл поехал в школу Миссии Вэлли, где учился 13-летний сын Бучера Майк. Потом поехали в другую школу ко второму сыну, Марку. Пришлось обращаться к школьным администрациям, чтобы братьев отпустили с занятий. Никто не возражал.

Мальчики совершенно не понимали, что произошло. Когда все вернулись в мотель, они тут же начали проситься к морю на серфинг. Роза согласилась, стараясь изо всех сил оставить их жизнь — насколько возможно — такой же нормальной и привычной, как прежде.

Мотель определенно не был тем местом, где Роза могла нормально отдохнуть и собраться с мыслями. Журналисты стучали в двери, телефон трезвонил не переставая. Один за другим звонили соплаватели Бучера и спрашивали, чем они могут быть полезны Розе и сыновьям, официальные лица флота требовали, чтобы их информировали о каждом шаге жены командира. Сыновья Пита по-прежнему не сознавали всего ужаса происшедшего — мальчишки! Роза на глазах становилась все более утомленной, разбитой и раздраженной. Хэмпфиллы предложили перебраться в их дом в нескольких милях от мотеля. Сыновья остались в мотеле — у Хэмпфиллов своих детей трое! Тем вечером Роза долго не могла уснуть. Среди ночи дозвонились старые сослуживцы-подводники — Джим Джоб с базы в Иокосука и коммандер Скотт, тоже из Японии. Но чем они могли помочь?


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

Вашингтон, 24 января 1968 года, 13.00.

Встреча президента США Линдона. Джонсона

с членами Совета национальной безопасности

в Овальном кабинете Белого дома.

(фрагменты).

Присутствовали: государственный секретарь США Дин Раек, министр обороны Роберт Макнамара, председатель Объединенного комитета начальников штабов генерал Эрл Вилер, специальный помощник президента Уолтер Ростоу, директор Центрального разведывательного управления Ричард Хелмс.

МАКНАМАРА: Все мы знаем информацию, которая уже опубликована. Я не стану повторять. Мы не знаем, что там произошло, за исключением того, что инцидент был спланирован заранее. Самая ранняя дата, когда это могло случиться, — 10 января, когда северные корейцы впервые узнали о том, что корабль находится в этом районе.

Три вещи очевидны:

1. Это сознательное действие, чтобы вызвать ответ или отсутствие ответа.

2. Советы знали обо всем заранее.

3. Северные корейцы не имеют никакого намерения возвратить людей или корабль.

Я рассматриваю сложившуюся ситуацию как очень серьезную. Три ключевых вопроса остаются без ответа:

1. Зачем они сделали это?

2. Что они будут делать дальше?

3. Как и чем мы должны ответить?

ПРЕЗИДЕНТ ДЖОНСОН: Шкипер запрашивал помощь?

ВИЛЕР: Принята радиограмма с корабля: <<Эти приятели задумали плохое дело. SOS. SOS». Следующее сообщение поступило, когда корейцы высадились на корабль. Первое северокорейское судно вступило в контакт с «Пуэбло» в полдень. Часом позже подошли три катера и прилетели несколько истребителей МиГ. Важно учесть, что мы сталкиваемся с преследованиями подобного свойства постоянно. Шкипер, вероятно, рассматривал происходящее только как преследование — до событий между 01.00 и 01.45. Затем он понял, что ситуация сильно отличается от привычной нормы. В 1.45 он начал звать на помощь. По времени нашего восточного побережья было 22.00, когда ему первый раз приказали: «Остановитесь, или открываю огонь».

В 23.45 «Пуэбло» радировал, что у него на борту корейцы.

В 23.54 получен первый SOS.

Мы перестали получать сообщения от «Пуэбло» 31 минуту спустя.

Президент ДЖОНСОН: Не имелось ли самолетов, которые были в готовности вылететь в помощь этому кораблю? Во всех прочитанных мною утром газетах говорится, что наши самолеты были в тридцати минутах полета.

В районе Вонсана у корейцев мощная система противовоздушной обороны. Если бы мы выслали самолет для поддержки и перехвата, корейские ПВО вступили бы в игру. К тому же следует учитывать время дня и наступление сумерек.

ВИЛЕР: Самолет нуждался бы в дозаправке горючим в воздухе. Сумерки наступают в 17.09. В 17.38 уже полная темнота. В запасе оставалось только три с половиной часа светлого времени. Командующий Пятым воздушным корпусом распорядился поднять самолеты, но затем отменил свой приказ из-за наступления темного времени и вражеского воздушного превосходства в районе.

МАКНАМАРА: Северные корейцы имеют большую авиабазу в Вонсане…

РОСТОУ: Мы должны разобраться с исчислением времени. Я имею один документ, по которому первый контакт указан в 22:00 (по времени Вашингтона. — М.В.) Я имею другой документ, где первый SOS принят в 23.28. Макнамара сказал, что все произошло в 23.54. Я также располагаю информацией, что судно пропало из эфира в 00.32. По сведениям Макнамары — в 00.25. В интересах исторической справедливости мы должны восстановить истинную хронологию инцидента.

Президент ДЖОНСОН: Я хочу, чтобы вы собрали для меня все факты по этому вопросу. До сих пор я был убежден, что корабль не просил о помощи. Документируйте все факты, чтобы я мог изучать этот вопрос… Каковы возможные причины нападения?

РАСК: Их может быть множество. Северные корейцы могут попытаться оказать дополнительное давление на нас в отношении Вьетнама. Они могут попробовать открыть второй фронт на полуострове. Я не вижу в акции большого смысла, если они не имели в виду ни одной из этих целей…

МАКНАМАРА: Пока мы не определимся окончательно, что мы собираемся предпринять, я бы не рекомендовал вам, господин Президент, встречаться с Конгрессом.

Президент начал читать сообщение агентства Рейтер, передавшего текст предполагаемого признания коммандера Ллойда Бучера, командира «Пуэбло».

РАСК: Мы должны проанализировать магнитные ленты, чтобы определить, Бучер ли это говорил. Я искренне не понимаю, как им удалось заставить коммандера US Navy сделать подобное заявление.

Президент ДЖОНСОН: Прослушайте эти звукозаписи очень внимательно!

Важно помнить, что мы не знаем точно, в каких координатах находился этот корабль до инцидента. Нам лучше придерживаться утверждения, что корабль захвачен вне территориальных вод.

Президент ДЖОНСОН: Какова вероятность ошибки?

МАКНАМАРА: Руководитель военно-морских операций адмирал Мурер убежден, что возможная навигационная погрешность в светлое время суток не может превышать 1 процента. Пеленгация переговоров северокорейских кораблей показала те же координаты, что у «Пуэбло».

ХЕЛМС: По данным ЦРУ, от пятнадцати с половиной до семнадцати миль от берега. Эта полоса — вне территориальных вод.

МАКНАМАРА: Часть секретного оборудования на корабле уничтожена, но мы знаем, что не все.

Президент ДЖОНСОН: Какие проблемы это создает для нас?

МАКНАМАРА: Гораздо меньшие, чем дипломатические и удар по национальному престижу.

РОСТОУ: Что касается признания командира, это не язык американского морского офицера. Наверняка к тексту руку приложили Советы.

МАКНАМАРА: Впечатление, что Советы были информированы заранее, усилено их действиями в Москве. Посол Томпсон получил советскую реакцию очень быстро. Маловероятно, что Советы могли так быстро получить информацию, изучить ее и выработать свое отношение.

ПОЧЕМУ НЕ ОТРЕЗАЛИ ГОЛОВУ ПАК ЧЖОН ХИ

«Наши высокопоставленные военные заставили нас страдать, — утверждал член экипажа «Пуэбло», — потому что американских моряков совершенно не информировали о противнике… О союзнике — тоже не информировали.

Лидеры двух Корей такие разные и в то же время так похожи — воистину единство и борьба противоположностей…

Ким Ир Сен по национальным меркам достаточно высокий, упитанный и дебелый (что для Азии уже харизматический облик), легко сходился с людьми. Пак Чжон Хи, напротив, имел рост ниже среднего, худощавый, замкнутый, погруженный в себя. Глухие черные очки, с которыми из-за болезни глаз генерал почти не расставался, подметили советские карикатуристы и изображали Пака не иначе как мохнатой очкастой гориллой в фуражке с немыслимой тульей («пиночстовка», полюбившаяся российским офицерам), в кобуре — окровавленный топор.

Оба выходцы из крестьянской среды. Отец Кимато учительствовал, то перебивался знахарством. Пак сам был деревенским учителем до армии.

Лейтенант Масао Такаги — так звали Пака в Квантунской императорской армии — отличился в боях с коммунистическими партизанами и сделал карьеру. Существует легенда, что будущие лидеры разделенной родины на поле боя руководили сражением друг против друга. Вряд ли подобное возможно. В 1940 году, когда Паку в японском военном училище внушали постулаты самурайского кодекса Бусидо — верность, мужество, честь, — молодой партизанский командир Ким по льду Амура вывел свою потрепанную «дивизию» из 13 человек к советским пограничным постам.

НКВД пристально изучал каждого перебежчика из Маньчжурии. Но в лагере для интернированных Ким Ир Сен долго не задержался, поскольку имел некоторые боевые заслуги, впоследствии раздутые шире всяческих разумных пределов. Затем, подобно своему антиподу Паку, Ким в чужой армии под чужим китайским именем Цзин Жичена окончил ускоренные командирские курсы при Хабаровском пехотном училище РККА. В Хабаровске у Кима и его партизанской жены Ким Чжон Сук родился сын, которому через десятилетия суждено будет стать «Любимым Руководителем, Великим Продолжателем Бессмертного Чучхэйского Революционного Дела» Ким Чен Иром. Хабаровские коллеги рассказывали мне, что одна скромная пожилая медсестра роддома — сожалею, что не записал ее фамилии, — очень сокрушал ась, когда глава дружественного государства на своем знаменитом бронепоезде (подарок Сталина) проездом сделал остановку в Хабаровске:

— Как же он не зашел, ведь я его Юрочку своими руками принимала…

Но мог ли Ким разрушить собственную богоподобную легенду? Его дети родились под вражескую канонаду, когда отец изгонял из страны ненавистных японских оккупантов! Между тем русское имя сына указывает на жизненные планы Ким Ир Сена. Офицер дорос до командира батальона 88-й отдельной стрелковой бригады в селе Вятском под Хабаровском. Он мог рассчитывать на дальнейшую учебу в военной академии или продвинуться по партийно-советской линии. В любом случае Ким не крестьянствовал бы, как большинство его соплеменников, перешедших в Советский Союз.

Пак Чжон Хи после роспуска императорской армии за один год окончил военную академию в Сеуле и в 1946 году получил звание капитана корейской армии. Несколькими месяцами раньше торпедным катером Тихоокеанского флота из Владивостока был срочно доставлен на родину капитан Красной армии Ким Ир Сен, новый помощник коменданта советских оккупационных войск в Пхеньяне.

Был ли неизбежным раскол полуострова? В послевоенных планах Сталина места для Кореи не было. В Директиве Ставки за подписью Верховного Главнокомандующего ясно сказано: вступление войск в Северную Корею «…не преследует целей введения советских порядков и приобретения корейской территории». Впоследствии Ким Ир Сен отправил Сталину красноречивую телеграмму: «Срочно пришлите специалистов, в стране не осталось ни одного человека с высшим образованием!» Сталин не знал, что делать с бывшей японской колонией. Запущенное консервативное общество с преобладанием феодально-конфуцианской психологии, нищее необразованное население… Кому передать власть, если на нее никто не претендует? Наконец, активность прибывшей американской военной администрации подтолкнула советского вождя к действию. 10 октября 1945 года в Пхеньяне было образовано Северокорейское оргбюро Компартии Кореи. Орговиками стали советские корейцы, срочно командированные на историческую родину из Средней Азии, куда по распоряжению Сталина их депортировали с Дальнего Востока накануне войны. Однако с советизацией Кореи опоздали — партстроительством раньше занялись местные националисты. Кормить густонаселенную страну с невнятной перспективой не хотелось. СССР предложил вывести с территории Кореи все иностранные войска и дать корейцам самоопределиться. Летом 1947 года США вынесли корейский вопрос на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, которая постановила провести в Корее выборы. Советский Союз не допустил комиссию Объединенных Наций в Северную Корею. В мае 1948 года только на Юге выборы все же состоялись. Была провозглашена Республика Корея. В том же году путем выборов на Севере образовалась КНДР. Раздел страны стал фактом.

— Я хочу полк, потом — дивизию, а это-то зачем? Ничего я не понимаю и заниматься этим не хочу, — обескураженный нежданно свалившейся на него политической ответственностью, жаловался Ким Ир Сен начальнику 7-го отдела политотдела 25-й армии В. Кавыженко. В первую же неделю службы в Пхеньяне ему приказали возглавить народные комитеты и при этом желания не спрашивали. Почему — именно Ким?

Ким Ир Сен был командиром одного из двух батальонов 88-й отдельной стрелковой бригады — корейского. То есть занимал самое высокое должностное положение из всех корейцев, вытесненных Квантунской армией на территорию СССР. По оценкам советских спецпропагандистов Дальневосточного фронта, корейские бойцы из бывших партизан к своему комбату относились с уважением. Ким демонстрировал зрелость мышления, взвешенную оценку внешних и внутренних событий, проявил себя требовательным командиром. Более внимательно к советскому капитану-корейцу в высоких штабах начали присматриваться после Потсдамской конференции победителей, где Сталин заручился согласием союзников довершить разгром японских войск на континенте. Командующий Приморским военным округом маршал Мерецков лично вручил капитану Ким Ир Сену орден боевого Красного Знамени. Формулировка «от имени Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с японским агрессором и проявленные при этом доблесть и мужество». В боях за освобождение Маньчжурии и Кореи будущее «Самое Красное Солнце» участия не принимало. Вскоре после смерти Сталина и окончания Корейской войны сам факт существования советской боевой награды у лидера Северной Кореи стал постепенно замалчиваться. Изображение ордена на послевоенных фотографиях Кима особо доверенные ретушеры аккуратно подчищали.

Если задаться вопросом, почему советский воспитанник вышел из-под контроля, полезно вспомнить первые 7–8 лет его, по сути, зиц-председательства. Страной непосредственно руководили советские военные власти и аппарат советников. Так, например, бывший член Военного совета Первого Дальневосточного фронта Терентий Штыков, став в ноябре 1948 года первым послом СССР в КНДР, продолжал носить погоны генерал-полковника и больше ощущал себя главой оккупационной администрации, нежели руководителем иностранной дипломатической миссии в суверенном государстве. До середины 1950-х назначения на командные должности выше командира полка в обязательном порядке согласовывались с советским посольством. Было и прямое давление. В 1956 году руководители советско-китайской партийно-правительственной делегации Анастас Микоян и Пэн Дэхуэй всерьез обсуждали возможность отстранения Ким Ир Сена от руководства страной и реально могли провести такое решение на съезде Трудовой партии Кореи.

Другая причина — непоследовательность Сталина в вопросе о войне на полуострове.

В 1949 году США и СССР вывели свои войска из Кореи. Уходя, недавние союзники оставили своим новым сателлитам немало оружия. В большей степени, конечно, постарался СССР: американцы вошли на полуостров малыми силами, когда японское сопротивление уже было сломлено. Красная армия входила с боями, при поддержке мощных танковых клиньев — там эти клинья оставила. Оставила и несколько сотен танков Т-34. Остался мощный корпус военных инструкторов, причем не только советских. Из армии Китая были откомандированы около 70 тысяч военнослужащих корейской национальности. Сегодня, когда смотришь фронтовую кинохронику начального этапа войны на полуострове, бросается в глаза отличная экипировка северян. Добротное зимнее обмундирование — красноармейское. Стрелковое оружие — сплошь автоматы ППШ и ручные пулеметы Дегтярева. Советские пушки, советские тягачи ГАЗ… и американские «студебеккеры», которые после победы «забыли» вернуть законным владельцам по договору ленд-лиза. В воздухе поршневые истребители Яковлева и Лавочкина, не новые, но вполне способные громить южнокорейскую армию, которая уступала по численности почти на треть, а вооружалась просто плохо.

Сразу после ухода американцев с юга Ким Ир Сен принялся настаивать на объединении Кореи военным путем и неоднократно ставил перед Сталиным вопрос о расширении поставок вооружений. Эти предложения раз за разом отклонялись. Кто знает, может быть, корейская нация уже давно жила бы в едином государстве, останься советский вождь на однажды избранной позиции.

В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 сентября 1949 года отмечено, что вооруженное вторжение Северной Кореи на Юг чревато затяжной войной и повлечет иностранную военную интервенцию. Но победа китайской революции в октябре 1949 года открыла вдохновляющие перспективы советизации Азии. Интервенция? Станин не сомневался, что она будет только американской. Но у СССР уже появилась атомная бомба, и вождь посчитал, что ядерное давление президента Трумэна компенсировано.

Сталин ошибся, бытует мнение, потому что Ким его обманул. Соблазнил легкостью победы прежде, чем Америка опомнится. Дезинформировал о слабости южнокорейской армии, о «всеобщей революционной ситуации» на Юге. Только какая же здесь неправда? На Юге действительно разгорелась межпартийная грызня правых, коммунистические партизаны контролировали целые районы. Военное превосходство доказал первый решительный бросок северян, молниеносное овладение Сеулом. Южан едва не сбросили в Японское и Желтое моря. Стремительный откат, почти бегство, почти разгром… это будет потом. Конфликт на Корейском полуострове для многих россиян до сих пор — неизвестная война. Главный вопрос — кто с кем воевал.

Северные корейцы. Китайские «добровольцы» числом около миллиона. Советские пилоты на реактивных истребителях МиГ с корейскими опознавательными знаками. Это одна сторона. А другая?

И вот о чем зачастую помалкивает отечественная историография — противниками были американцы. Но по мандату ООН! Вот он, самый грандиозный просчет генералиссимуса. Он не учел новейших реалий послевоенного мира. Коалиции и секретные протоколы остались в прошлом. Мировое сообщество впервые на основе международного права решило наказать агрессора. И наказало. Руками Америки и, казалось бы, бесконечно далекой от всяческих мировых заварух Австралии. Вот истинная причина, по которой в 1952 году Сталин отклонил план ударить двумя полками наших «летающих крепостей» Ту-4 с аэродромов Приморья по американским авианосцам у берегов Кореи, выпустив по ним полсотни крылатых ракет «Комета». От идеи отказались — как от чреватой Третьей мировой войной. Только не с Америкой, а со всем миром. Престарелый вождь понимал, что в таком формате войну не выиграть никаким оружием.

Для Советского Союза это была анонимная война. До термина «интернациональный долг» (неизвестно — кому, непонятно — за что) додумаются только лет через двадцать. Увлеченно схлестнулись недавние союзники, обоюдно воровали образцы новейших истребителей и сбивали друг друга не только в корейском небе, а практически по всему Дальнему Востоку, начиная с Чукотки. Из этих лет проистекает обтекаемая формула рапорта: «Самолет-нарушитель ушел в сторону моря». Читай — ушел, но недалеко.

А вот еще пример из разряда малоизвестных. Армада американских кораблей, в составе которых были линкоры и авианосцы, двинулась к северокорейскому порту Инчхон для высадки десанта в составе корпуса с целью окружить северокорейскую армию. Десантная операция шла равно, как на учениях. Внезапно Пентагон был потрясен телеграммой контр-адмирала Смита: «Американский флот утратил господство в море в корейских водах…» Американцы наткнулись на мины, которые выставили… корейцы с рыбацких джонок! Вот уж воистину развесистая клюква! Якорные противокорабельные мины, скажем М-26 советского производства (другим, понятно, взяться было неоткуда), даже в годы Великой Отечественной войны имели тротиловый заряд весом 230–250 кг, а с учетом якорно-антенного хозяйства весили больше тонны! Допустим, с опорой на идеи «чучхэ» (провозглашенные значительно позже) эти самые рыбаки могли взять по одной мине и выпихнуть ее за борт своей джонки… А в боевое состояние ее как приводили — руководствуясь революционным самосознанием? Или неграмотных крестьян-рыбаков кто-то на курсы собирал, практику давал? И потом — сколько же джонко-выходов надо совершить, чтобы выставить эффективное (пять американских тральщиков погибло, два эсминца подорвались!) минное заграждение против целого десантного соединения? Несерьезно это. Уж если советских пилотов-истребителей целыми полками отправляли, если в ответ эскадрилья американских ВВС вторглась в воздушное пространство СССР и подвергла массированной бомбардировке военно-морскую базу Сухая речка в 40 милях от Владивостока, то отчего бы подплаву ТОФ не отличиться поблизости от главной базы своего флота?

Ценой огромных потерь китайским войскам удалось вытеснить американские и южнокорейские части из Северной Кореи и стабилизировать линию фронта вдоль 38 параллели. Весной 1951 года Ким Ир Сен, Сталин и Мао Цзэдун стали нащупывать пути к прекращению войны. В конце марта — начале апреля Ким Ир Сен нанес секретный визит в Москву, чтобы проконсультироваться по этому вопросу со Сталиным. В августе 1951 года начались изнурительные переговоры между воюющими сторонами. Они осложнялись, в частности, позицией лидера южан Ли Сын Мана, требовавшего войны до победного конца. Переговоры продолжались с перерывами почти два года и завершились уже после смерти Сталина подписанием 27 июля 1953 года Соглашения о перемирии в Корее.

Ким безусловно проиграл Корейскую войну, хотя на самом деле на полуострове выясняли отношения третьи страны.

Новая параллель в судьбах наших героев — Пака занесло куда левее Кима. На Юге марксизм овладел воинскими массами. Пак Чжон Хи участвовал в мятеже, был приговорен к расстрелу, помилован президентом по ходатайству американской военной администрации, ушел служить в разведку (пока не изгнали), выявлял коммунистов — вчерашних единомышленников… Во время Корейской войны снова был призван в армию, закончил войну бригадным генералом, в 1961 году в чине генерал-майора занял должность заместителя командующего Второй армией.

… 16 мая 1961 года после вскрывшейся подтасовки результатов парламентских выборов бригада морской пехоты подняла мятеж. Сеул был занят за несколько часов. Премьер-министр скрылся в женском монастыре. Президента посадили под домашний арест. Пак заявил, что военные способны лучше коррумпированных гражданских властей управлять страной. Политические лозунги Высшего совета государственной реконструкции: национальное возрождение, укрепление национального самосознания и подъем национального духа, установление основ здоровой национальной этики, революционное преобразование человека… На Севере аналогичные лозунги вскоре назовут идеями «чучхэ». Что поделать, язык-то один — идеи южан назывались «чучхэсон». Этот термин никогда не упоминался в СССР — здесь сеульская ставка на самобытность осуждалась как «националистический изоляционизм»!

О цене захвата и удержания власти. Южнокорейский сценарий на много порядков мягче чилийского. Известно, что Пак ограничился расстрелом малого числа непосредственных организаторов махинаций с подсчетом голосов на парламентских выборах и конфисковал имущество наиболее одиозных казнокрадов. На Севере число безвестно сгинувших оппозиционеров из «яннаньской» и «советской» группировок в ЦК ТПК не поддается учету.

По мнению южнокорейской разведки, советская помощь КНДР в 1950–1960 годах оценивается в 713 миллионов долларов, китайская — в 508 миллионов. Для Ким Ир Сена единственным средством самосохранения было равноудалиться от внешних идейных поводырей и принимать братскую помощь, отпуская неглубокие реверансы в обе стороны. Ухудшение отношений Москвы и Пекина оказалось как нельзя кстати. Северная экономика развивалась быстро и успешно, на какое-то время оставив Юг далеко позади.

Показательно, что инициатором воссоединения страны выступил Пак, а не Ким. Непрямые контакты лидеров начались сразу после пере ворота. Как ни удивительно, но шансы на успех были. В Пхеньяне сложилось мнение, что с Лак Чжон Хи можно вести диалог, его признали человеком волевым и с большим чувством национального достоинства. Однако о тайных переговорах узнали США, и эмиссара Пхеньяна пришлось казнить в Сеуле как шпиона… Посмотрев присланный фильм об экономических достижениях северян, Пак заявил: «Мы сделаем то же самое без промедления и не хуже их».

Вплоть до кончины Пака в хозяйственной жизни страны прослеживалось много советских заимствований: до 1984 года — пятилетние планы развития национальной экономики, госзаказ, планирование, контроль над ценами и внешней торговлей. Власти Южной Кореи запретили бизнесу создавать частные банки, и лишенные финансовой самостоятельности корпорации вынужденно развивали те производства, которые приоритетными объявляло государство и выделяло стартовые капиталы. Пак Чжон Хи сам назначил «олигархов», обеспечив им льготный доступ к кредитам и иностранным инвестициям в обмен на безусловное послушание.

Ким и Лак обожали руководить массами на месте. С тем отличием, что первый предпочитал публичные разносы, а второй старался вникнуть в проблему до мелочей и найти решение немедленно. Вертолет американского производства, с которого Пак не слезал, местные журналисты сравнивали с дирижерской палочкой. Ким, подверженный аэрофобии, предпочитал бронированный советский «3иС».

Обоих вождей называли «марионетками», советской и американской соответственно, при этом ни тот, ни другой не позволяли дергать себя за ниточки и оба не пользовались большим доверием патронируюших сверхдержав. Когда в 1963 году Лак решил добиться легитимности на президентских выборах, ему долго пришлось убеждать американцев, что он антикоммунист. В Голубом дворце не раз находили «жучки» ЦРУ.

«Административная демократия», увеличение ВВЛ в разы (при Лаке национальный валовой продукт утраивался каждое его десятилетие у власти), проблема третьего президентского срока… Что-то слышится родное в долгих песнях ямщика! 18-е место Республики Корея в мировом экономическом рейтинге очень притягательный пример. Вот только как быть с ограничением перемещений граждан по стране, с настроенными на единственную волну радиоприемниками, с тотальным запретом импорта ширпотреба? Наши все более очевидные попытки равняться на чужой опыт государства как носителя «высшей справедливости» наивны и несостоятельны, по крайней мере, в силу двух очевидностей: нет на нас Конфуция и нет аксеновского «Острова Крым»… Нет «другой» России, более благополучной, которая, как разноименный заряд, притягивала бы нас сладостной истомой экспроприации!

И все-таки — почему Ким решил поступить с Лаком столь варварски — отрезать голову? Спустя годы он признает это ошибкой. Но тогда Ким Ир Сен был заворожен успехами вьетнамских повстанцев. Однако в Пхеньяне совершенно не учитывали, что политическая обстановка в Южной Корее совсем иная, чем во Вьетнаме, и что население Юга отнюдь не готово выступить против своего правительства с оружием в руках. На южнокорейскую территорию стали забрасываться обученные на Севере «партизанские» группы. Северокорейская верхушка приняла желаемое за действительное. В КНДР просто не верили, что Юг экономически уже опередил Север. Ким всерьез воспринял тогдашнюю воинственную демагогию Пекина: «Третья мировая война будет концом мирового империализма!», и намеревался спровоцировать крупный международный конфликт, чтобы вновь попытаться решить корейский вопрос военным путем. В марте 1967 года сняли с постов и репрессировали руководителей разведывательных операций КНДР на Юге. Что было равносильно сигналу к наступлению.

…Днем спецназовцы 124-й диверсионной бригады скрывались в лесистых горах, ночами двигались к столице Юга. 19 января диверсанты случайно наткнулись на местных лесорубов. В другое время их бы тут же вырезали. Но командир отряда, видно, уже предвкушал себя национальным героем, — ведь в результате их героической миссии родина вот-вот воссоединится, — и не поднял руку на угнетенных братьев по классу. Лесорубов отпустили под честное пролетарское слово никому не рассказывать о встрече. Ноте оказались законопослушны. Армию и полицию Южной Кореи немедленно привели в повышенную боеготовность, усилили охрану стратегических объектов. Северокорейские лазутчики этого знать не могли. Выйдя на окраину Сеула, диверсанты построились в колонну по два и совершенно открыто двинулись к центру города.

Полицейский патрульный у Голубого дворца вступил в разговор с командиром отряда и, сразу почуяв неладное, попытался выхватить пистолет. У северян сдали нервы, и они первыми открыли огонь. Нападавших рассеяли и две недели вылавливали в лесах. Большую часть диверсионной группы перебили. Из 31 участника рейда уйти удалось только двоим. Один впоследствии станет генералом на Севере, другой — священником на Юге… Спецназ бригады № 124 научили дорого отдавать жизни за «Железного маршала» — на 28 трупов северян у южной стороны вышло 68 погибших и 66 раненых.

Коммандера Ллойда Бучера никто не поставил в известность об инциденте в Голубом дворце. Все, что сообщили на «Пуэбло», — счет последних матчей Национальной баскетбольной лиги.

«ФОРЕЛЬ» ИЗ ПОМОЙНОЙ ЯМЫ

Ральф Макклинток с трудом вспоминает свой первый день в пхеньянской тюрьме. Запомнились не образы, а ощущения. Доминировало щемящее чувство тревоги, исходившее от темного каменного здания. Сколько в нем было этажей, три или четыре? Воспоминания смазаны криками, пинками, ударами прикладов. Из глубин сознания то всплывает на свет, то вновь погружается в темноту широкий и длинный коридор, в котором множество обитых железом дверей. Тусклый свет нескольких маленьких лампочек — голых, без плафонов. Каменные стены, бетонный пол. Сложный запах… прелое сено в смеси с нечищеным гальюном. Камера, узкая и длинная, как труба — три метра на семь, очень высокий сводчатый потолок. В камере четыре низкие и очень короткие для рослых американцев койки — длиной чуть больше полутора метров! Подушка и матрас набиты рисовой соломой, одеял нет. Грязные беленые стены, малюсенькое оконце под потолком заклеено газетой. Паровой радиатор больше шипит, чем греет.

Филенчатая деревянная дверь с открытой фрамугой наверху.

«Боже мой, — с ужасом думал Макклинток. — Кошмарный сон, а я не могу проснуться. Кто эти парни со мной? Надо взять себя в руки, но я так устал… Мы же должны возвращаться в Японию. Господи, как холодно! 18 долгих дней я спал всего несколько часов в сутки. Никогда не встречал более отвратительной посудины, чем этот ржавый “Пуэбло”. Команда, собранная по принципу “возьми, небоже, что нам негоже!”, словно в насмешку. Трехъярусные койки с промежутками чуть больше полуметра; каждое утро начиналось с поиска башмаков, плавающих по вечно залитой водой палубе кубрика — проржавленное днище протекало; постоянная изнурительная качка; вонь от 65 тел в холодном, плохо вентилируемом кубрике; запах гниения мороженого мяса, подпорченного забортной водой в носовом рефрижераторе. Весь поход — сплошное штормовое предупреждение…»

Парни вокруг все еще в корабельной одежде — одни в грязных спасательных жилетах, другие в одних майках, кто-то в окровавленной рубахе, подол которой обгорел… Раненые громко кричали от боли. По коридору проносились неприятельские солдаты, было слышно, как кого-то избивали ногами, раздавались крики на корейском языке: «Ат-суки!» — черт знает, что это значило! Из соседней камеры доносился чей-то жалобный плач «Бенчжо, бенчжо», потом множество глухих ударов — и больше никто не кричал «Бенчжо»… Постоянные вопли и корейская тарабарщина, стук тяжелых армейских сапог по бетону, хлопанье дверями — они идут сюда? Не нашлось смельчаков притронуться к койкам или выглянуть во фрамугу, чтобы посмотреть — что происходит…

Вместе с Ральфом в комнате еще трое. Джим, Майк и Джон. Моториста он знал, а других двоих только видел. Они были «спуки», белая кость, существовали как бы отдельно от экипажа. Все очень напуганы и не понимали, что происходит. Руки плохо слушались: онемели от веревок, завязанных на запястьях в течение 15 часов. Всех мучила жажда, без питья почти сутки. Стали разбираться, кто старший по званию. Оказалось, в камере два старшины 1-го класса. Сидя на койках, обсуждали «Код поведения» — решили не говорить корейцам ничего. «Слухачи» переживали, что послужные списки экипажа остались на корабле. Их никто не уничтожил, и скоро корейцы разберутся, кто из них есть кто.

Дверь с грохотом распахнулась, быстро вошли два офицера с пистолетами в кобурах на поясе и два конвоира с советскими автоматами наизготовку, выкрикивая на ломаном английском:

— Грязные шпионы, вы будете расстреляны!

И так же удалились быстро и с грохотом. Наверное, заключили американцы, хлопать дверями корейская национальная черта.

Прошло несколько часов, давно бы пора в туалет, но никто не знал — как попросить об этом? Корейцы по-прежнему увлеченно занимались мордобоем в коридоре и камерах.

Дверь снова распахнулась настежь, на пороге появился офицер в сопровождении двух солдат. Английский язык офицера ужасен, на грани абракадабры:

— Вы должны быть правдивы и честно сознаться в страшных преступлениях, совершенных вами против народа Северной Кореи.

Пленников снова оставили одних — видимо, чтобы не мешать осознанию тяжести содеянного. Внезапно за дверью раздался какой-то нехороший металлический лязг. Неужели их закуют в кандалы? По-прежнему нет смелых, чтобы выглянуть в коридор.

— Еда!

С этими словами в камеру вошли уже побывавшие здесь военные, они привели за собой двух женщин в армейской форме. Мешковатые гимнастерки, грубошерстные юбки, безобразные солдатские ботинки. Поставив на стол подносы с пищей и заварными чайниками, женщины смотрели на американцев так, будто те только что убили их новорожденных детей. Офицер показал жестами: «Берите подносы и ешьте». Надо бы поблагодарить, но как? Кто-то поклонился и брякнул по-японски:

— Домо аригато!

Это была очень опрометчивая благодарность. Пленники еще не в курсе, что на все японское в этой стране наложено табу. Нация Ниппон — самый лютый враг. Даже море, в котором их задержали, запрещено называть Японским. Его принято именовать только Восточным — кстати, в обеих Кореях и до сих пор.

На подносе стояли четыре пиалы и одна маленькая тарелка. Аромат от еды исходил отвратительный. Суп из репы, в котором плавал небольшой кусочек неопознанной рыбы, к нему полагался обломок твердого как гранит ржаного сухаря. Еще вчера на «Пуэбло» на завтрак подавали индейку со Всеми положенными приправами… Сегодня отвратительная вонючая рыба, похожа на камбалу, но не камбала точно. В заварном чайнике плавали какие-то непонятные крошки, и запах тоже отдавал чем-то рыбным. Все очень горячее. Мучаясь голодом и жаждой, моряки все еще не решались притронуться к корейским «лакомствам».

— Между прочим, — заметил моторист, — на судне остаюсь еще фунтов шестьсот мороженого мяса.

— А в этом… сколько калорий? — осторожно спросил один из «спуков».

— Ладно, необходимо хоть чем-то питаться, чтобы не потерять последние силы, — заключил его коллега. — Кто знает, может быть, это наша последняя кормежка.

И все потянулись к супу.

— В рыбе много протеина, надо ее съесть.

— Но ее невозможно даже в рот взять, так воняет!

Наконец, разработали методу — как есть. Двумя руками. Одной взять рыбу, другой — зажать нос. Техника следующая: во-первых, набрать в легкие побольше воздуха и задержать выдох. Во-вторых, перекрыв себе кислород, поднести рыбу поближе ко рту. В-третьих, закрыть глаза и глотать немедленно. Ни в коем случае не жевать! В-четвертых, — только убедившись, что рыба провалилась в желудок, можно возобновить дыхание.

Один из «спуков» неосторожно вдохнул раньше времени, его едва не вырвало. Он не возражал, когда Ральф предложил доесть его порцию.

Горячая коричневая жижа, именуемая чаем, не могла утолить их жажду, решили подождать, пока остынет. В общем, единственным приемлемым блюдом оказался сухарь. Сухарей американцы в жизни не видели и упорно называли их «несвежим хлебом». Простая мысль размочить сухарь в чае посетила их не сразу.

Прерванный едой, разговор снова вернулся к их бедственному положению. Где командир, старпом, лейтенант Харрис и остальные офицеры? Что с ранеными? Специалистам радиоразведки много раз повторяли, что в критической ситуации их персонально эвакуируют первыми, потому что они, как коллекторы разведывательной информации, сами являются желанной добычей для противника. Сколько классифицированных файлов было сожжено или выброшено за борт? Получены ли их сообщения в Камисейя? Где же обещанные реактивные истребители поддержки? Насколько серьезны угрозы корейцев расстрелять всех как шпионов? Молодой моторист слушал разговор «спуков» в полном замешательстве и выглядел страшно напуганным. Оказывается, он понятия не имел, что его неуклюжий корабль оказался вдруг такой лакомой «шкатулкой» с важнейшими секретами Америки! «Спуки» продолжали обсуждать самый болезненный вопрос: что отвечать корейцам, когда начнутся по-настоящему серьезные допросы?

Из коридора по-прежнему доносились удары и вопли избиваемых моряков, а у тех, кому повезло пообедать среди этого бедлама, мочевые пузыри были готовы лопнуть. В камере не замечено никаких приспособлений для данной процедуры. Здание оказалось старым, но крепким, поскольку построили его из гранитных блоков. Газета на корейском языке, закрывавшая обзор из окна, не содержала никаких фото. Поэтому вся новая информация была исключительно шумовой, доносившейся из коридора, и ее содержание не внушало оптимизма. Маленький радиатор продолжил шипение и стук. Он даже стал горячим, но температура в камере, продуваемой сквозняками, не поднималась выше десяти градусов по Цельсию. Почти как на корабле, только без воды, плещущей в низах. «Пуэбло» запомнился Ральфу единственным из кораблей, на котором перед сном приходилось натягивать на себя рабочую куртку, две майки, шерстяную вязаную шапочку, штаны и две пары носков.

Перед высадкой на берег в порту Вонсан моряков связали, завязали глаза и пинками сталкивали вниз по трапу прямо в кричащую толпу. Криками дирижировал водитель автобуса, клаксоня что-то вроде сигналов Морзе. Куда их отправили — в столицу Северной Кореи? Весь ли экипаж собран в одном месте? Сколько часов их везли на поезде? Снова и снова они обсуждали случившееся, спорили, строили догадки, пытаясь понять — что произошло с ними? Макклинток пытался представить сумасшествие, охватившее сейчас NavSecGru в Камисейя, — что именно попало в руки корейцев, какие документы и оборудование скомпрометированы, что нужно немедленно изъять из флотского оборота секретов? Он мысленно представлял своих друзей, забирающих на память его игорные кости из личного шкафчика в казарме… «Спуки» решили, что они должны запомнить номера и реквизиты папок с секретными документами, которые были определенно уничтожены. Запомнить заголовки сожженных бумаг. Флоту будут необходимы эти сведения, когда они вернутся. Но когда же, когда… их отведут наконец в гальюн!!!

Час шел за часом, коридорные звуки уже не приносили новых сведений. Время от времени в камеру заходили солдаты-автоматчики с примкнутыми к «Калашниковым» штык-ножами. Они проверяли койки, заклеено ли окно, шипели сквозь зубы «Атеики» и уходили. Что бы ни означало это шипение, наверняка ничего хорошего.

Неожиданно им приказали выйти в коридор. Офицеры и солдаты смотрели на американцев с ненавистью, готовые сейчас же их растерзать. Наконец-то желание американцев исполнилось. Туалет оказался мрачной зловонной пещерой, кучи в которой, кажется, не убирали с момента постройки.

— Не разговаривать. Делайте свои дела побыстрее, — сказал один из корейских офицеров, и пленные прониклись к нему симпатией уже за то, что он не обещал их немедленно расстрелять. Двери в кабинку закрывать не разрешили. Зрителей с автоматами набилось хоть отбавляй. Замешкавшихся тут же награждали чувствительными ударами в основном по гениталиям. Сопровождаемые корейскими «любезностями», американцы даже не смели заикнуться о том, чтобы помыть руки… Когда их возвратили в камеру, никто уже не испытывал желания попить остывшего «чая» — лучше перетерпеть жажду, чем новая туалетная пытка.

Перед отбоем каждого заставили встать у своей койки. Спустя несколько минут ожидания в камеру зашел высокий смуглый и величественный человек в ладно сидящем мундире. Он посмотрел на стоящих по стойке «смирно» американцев, медленно прошелся по камере, оглядел кровати, объедки рыбы на подносах… Он что-то говорил по-корейски офицерам, которые истово «ели глазами» начальство, — речь плавная, спокойная, никакого брызгания слюной. Через две недели им сообщили, что этот военный — старший полковник. Он стал их постоянным тюремщиком на все 334 дня плена. Через 9 месяцев он прибыл в новенькой шинели с бараньим серебристым воротником и одной большой звездой на погонах. Старания были вознаграждены производством в генералы.

Наконец, дежурный офицер на сносном английском скомандовал: «Всем лечь в кровати и спать». Свет оставили включенным, одеял не дали, но первый дьявольский день в тюрьме Пхеньяна наконец-то закончился.


ДМ3 — Демилитаризованная зона на Корейском полуострове.

Пункт Панмунчжом.

Дом переговоров войск ООН и КНДР.

24 января 1968 года, 11.00.

На ничейной земле вольготно расплодились птицы и зверье. Здесь запрещена любая деятельность человека, военная и гражданская. Исключение сделано для жителей двух деревень. Право жительства имеют лишь те, кто жил здесь до войны, и только прямые их потомки. Но постоянно заселена только одна деревня, на Юге. На северной стороне в полосе двух километров за рядами колючей проволоки вообще никто не живет, поля возделывают приходящие из-за проволоки крестьяне. Полевые работы разрешены только в светлое время суток, с наступлением сумерек действует комендантский час. По требованию военных администраций крестьяне обеих деревень, выходя в поле, обязаны надевать яркие красные шляпы. Так они виднее, так в них легче целиться. Фактически они постоянно под перекрестным прицелом. После падения Берлинской стены здесь единственный на планете уцелевший реликт «холодной войны».

Утром 24 января 1968 года, в 11.00 контр-адмирал US Navy Джон Виктор Смит вошел в металлический барак в местечке Панмунчжом, где помещался зал американо-корейских переговоров, и сел за стол, покрытый зеленой суконной скатертью.

Между двумя Кореями границы нет. Вместо нее — демаркационная линия. Часто и ошибочно ее называют «границей но 38-й параллели». На самом деле, ДМЗ — демилитаризованная зона длиной 248 километра и шириной 4 километра — лишь приблизительно совпадает с географической широтой. Зона пролегла там, где остановился фронт в 1953 году. Между двумя рядами ограждений от Японского моря до Желтого через весь полуостров протянулась полоса ничейной земли шириной почти семь метров. Это и есть собственно Зона, с обеих сторон забранная оградой трехметровой высоты из колючей проволоки, наверху противопехотное заграждение высотой еще метр. Зону круглосуточно патрулируют вооруженные автоматами солдаты с немецкими овчарками. Пересечь ничейную землю можно по единственной дороге, ширина которой едва позволяет проехать одному автомобилю. Поочередно стороны конфликта вяло упрекают друг друга за «подрывной характер» пропагандистских радиопередач, которые весь световой день несутся над Зоной с Севера и Юга через мощные громкоговорители.

Любые контакты между противостоящими сторонами осуществляются только в местечке Панмунчжом, в одноэтажном здании, напоминающем казарму. С каждой стороны есть единственная дверь, возле которой стоят двое часовых. Слева от часовых возвышаются флагштоки. Взаимные претензии разбирают за столом переговоров. Стол установлен точно на линии военной демаркации. Лишь десятилетия спустя выяснилось, что подлинные страсти кипели не за этим столом, а под ним — на глубине свыше семидесяти метров… Северяне во время Корейской войны проявили себя виртуозами горной проходки в скальных породах, зарыться под землю стало единственным спасением от ковровых бомбежек американцев. За полвека южане обнаружили семнадцать тоннелей, прорытых под ДМЗ на юг. Некоторые, как уверяют, приспособлены для прохода танков и грузовиков. Тоннель диаметром два метра, который показывают туристам, позволяет за один час скрытно и бегом перебросить в тыл противника до двух пехотных дивизий с тяжелым вооружением — десант выйдет на поверхность всего в 44 километрах от Сеула! Сколько таких тоннелей прорыто за полвека противостояния, неизвестно. Полагают, их не меньше пятидесяти. Есть подозрения, что тем же занимаются и южане.

Неподалеку от Кэсона и, вероятнее всего, именно под землей в ночь на 18 января 1968 года военно-демилитаризованную зону форсировал отряд северокорейского спецназа из элитной бригады № 124. Их усиленно тренировали две недели, но лишь перед началом переброски объявили план секретной операции: проникнуть в Сеул, взять штурмом Голубой дворец, где помещалась резиденция президента Южной Кореи, уничтожить всех, кого только удастся найти в здании, и буквально — «отрезать голову Пак Чжон Хи»…

Сеульский рейд и захват «Пуэбло». Контр-адмирал Смит подумал, что за неполный год переговорной практики ему впервые достались такие трудные темы для дебатов. Обычно рассматривались рутинные стычки патрулей в Зоне, и дело ограничивалось обменом нотами. Установить, кто первым нажал на спусковой крючок, зачастую не представлялось возможным. Правда, таких инцидентов становилось все больше с каждой неделей. За последний год число зафиксированных нарушений Соглашения о перемирии возросло в 10 раз. Поджидая своего визави, который частенько в последнее время изображал восточного богдыхана, подчеркивая превосходство опозданиями за стол переговоров, Смит еще раз прокручивал в голове инструкции Вашингтона.


СЕКРЕТНО: МОЛНИЯ: NODIS: CACTUS.

ТЕЛЕГРАММА

Вашингтон, 23 января 1968 года, 2121Z.

Государственный департамент США —

посольству США в Республике Корея.

Копия — командующему Тихоокеанским флотом США.

1. Старший представитель UNСМАС должен делать жесткое, уверенное и твердое заявление об атаке на Сеул и конфискации «Пуэбло», сохраняя между ними баланс равенства, чтобы у южных корейцев не сложилось впечатления, что мы больше озабочены вторым.

2. Если северные корейцы подвергают сомнению законность претензий по «Пуэбло» согласно Соглашению о перемирии, Вы должны игнорировать возражения и избегать его дискутировать… Настаивайте, что сеульский рейд и захват американского корабля продолжают принятый Пхеньяном курс на нагнетание напряженности, начатый год назад в Демилитаризованной зоне… эти действия не могут оставаться безнаказанными. Игнорируйте подход, обозначенный Советами, и настаивайте на следующем:

— «Пуэбло» был остановлен в международных водах в координатах 39°25"05' с.ш. 127°54"09' в.д.

— Конфискация явилась нарушением международного права. Требуйте извинений за это незаконное действие.

— Корабль и команда должны быть возвращены невредимыми и немедленно.

— Соединенные Штаты резервируют за собой право настаивать на компенсации в соответствии с Международным правом.

Вы должны завершить заявление следующими словами: я имею инструкции правительства США заявить Вам следующее: события прошлого года и особенно нескольких последних дней окрасили новыми тревожными тонами ситуацию в Корее. Северокорейский режим погрузился в кампанию провокаций и убийств, он саботирует Соглашение по перемирию и международное право.


ДМЗ. Дом переговоров в Панмунчжоме.

24 января 1968 года

(продолжение).

Шесть типовых бараков — по три с каждой стороны — служат для переговоров Севера и Юга. Возле каждого стоят на вытяжку солдаты, причем с северной стороны заметны более высокорослые, чем обычные корейцы. Возможно, таких отбирают специально. Демаркационная линия обозначена на земле белыми плитками. Их регулярно подбеливают известкой в перерывax между дождями. На северной стороне вдоль дороги встречаются проржавевшие таблички с надписью «Мины!», поля там стоят запушенные, на юге более обихоженные, но вообще окрестности производят гнетущее впечатление.

Дом переговоров в Панмунчжоме, стандартный военный барак из гофрированного железа, стоял здесь уже 15 лет, но у сторон не возникло и тени желания хоть как-то облагородить зал переговоров. Скорее напротив. Перемирие — не мир. Стороны желали недвусмысленно подчеркнуть временность своего пребывания здесь, в ожидании момента, когда металлическая хибара будет сметена победным орудийным огнем. Стол, за которым приходилось смотреть в глаза врага, сносить его грубость и нередко неприкрытое хамство, при наступлении станет мишенью номер один. Кто бы это наступление ни начал. Над убогим домиком просто витает жажда отмщения за перенесенные здесь государственные оскорбления.

Отсюда беспорядок в зале переговоров Комиссии по перемирию всегда выглядел подчеркнуто ритуальным. Позади каждой из команд переговорщиков громоздилось по баррикаде обшарпанных стульев — на случай встречи «в расширенном составе». Стол переговоров довольно узкий, не больше метра, плотно заставленный микрофонами. Каждое произнесенное здесь слово фиксируется на пленке. Для этого ближе к торцам, с каждой стороны стола, оборудовано место для магнитофонного оператора в офицерском звании. Магнитофоны по тем временам еще ламповые, потому довольно громоздкие и совершенно одинаковые (видимо, предоставленные Комиссией ООН). А вот микрофоны разные, демонстрирующие разницу технического прогресса: у американцев маленькие, на миниатюрных стоечках; у корейцев размером с минометную мину. Как раз по линии ДМЗ на столе протянуты жгуты микрофонных кабелей. С каждой стороны несколько массивных хрустальных пепельниц — вот, собственно, и все пространство стола переговоров. Каждый из переговорщиков располагает пространством, достаточным, чтобы положить перед собой не больше одной стопки машинописных листов.

Наконец, напротив угнездился генерал-майор Пак Чунг Гук, старший северокорейский представитель. Смит, как глава делегации ООН на переговорах с Северной Кореей, открыл 261-ю сессию — выпала его очередь говорить первым. Смит назвал «отвратительным» нападение на резиденцию главы Южной Кореи и приказал помощнику включить магнитофон с записью признательных показаний захваченного северокорейского диверсанта. Генерал Пак недовольно ерзал на своем стуле.

— Я уполномочен заявить вам, Пак, что доказательства, которыми мы располагаем, исчерпывающи… Я имею в виду выделить еще одно событие в этом ряду, которое имеет чрезвычайно серьезный характер. Оно касается преступного произвола и захвата американского корабля «Пуэбло» в международных водах. Необходимо, чтобы ваш режим сделал следующее. Во-первых, возвратите экипаж и корабль немедленно. Во-вторых, принесите свои официальные извинения за незаконные действия. Также информирую вас, что США оставляют за собой право требовать компенсации в соответствии с международным правом.

Американский наблюдатель описал атмосферу встречи как «не напряженную». Корейский генерал Пак Чунг Гук всячески пытался придать беседе шутливый и даже фривольный тон, а сердитый «стейтмент» Госдепа США в исполнении КОНТР-адмирала Смита Пак вообще встретил раскатистым смехом.

— Наша пословица гласит: «Только глупая собака лает на луну», — внезапно прервав смех, грубо сказал генерал Пак. — Я могу лишь сожалеть, что вас, адмирал, несмотря на возраст и положение, ваши руководители вынуждают вести себя по-хулигански, озвучивая здесь сумасшедшие намерения военного маньяка Джонсона. Ради долларов и куска хлеба для продолжения жизни вы, наверное, так же ревностно служили Кеннеди. Если вы хотите избежать его печальной участи, не слишком усердствуйте в оскорблении нашего гордого и справедливого народа.

Пак для вида перебрал документы на столе перед собой и продолжил:

— 23 января в 12.15 по пхеньянскому времени американская сторона совершила грубый агрессивный акт незаконного вторжения в территориальные воды КНДР. Ваш корабль «Пуэбло» был вооружен и оснащен всеми видами оборудования для шпионского наблюдения за нашей береговой чертой. Наши военно-морские силы решительно пресекли провокационные пиратские действия американских агрессоров. В ходе 260-й встречи комиссии четыре дня назад я в очередной раз заявил решительный протест против массовой засылки в наши воды кораблей-шпионов и потребовал немедленно прекратить провокации, направленные на разжигание новой войны в Корее. США должны признать факт нарушения государственного суверенитета КНДР, принести извинения за вторжение в территориальные воды и гарантировать, что подобные преступные акты впредь не повторятся.

— Я готов рассмотреть любые разумные утверждения, — ответил Смит. — Но я отвергаю ваши оценки и предлагаю сделать перерыв…

Пак презрительно хмыкнул — мол, воля ваша, господа империалисты. Нам торопиться некуда!


СЕКРЕТНО: СРОЧНО: NOFORN.

ТЕЛЕГРАММА

Сеул, 24 января 1968, 1405Z.

Главком силами ООН в Корее,

командующий американским контингентом

в Республике Корея генерал Бонстил —

командующему Тихоокеанским флотом США

адмиралу Шарпу.

По окончании встречи в Панмунчжоме я информировал министра обороны Республики Корея в режиме секретного брифинга… Министр был очень эмоционален и раздражен. Он язвительно заявил, что США немного сделали после северокорейского налета, нацеленного на убийство президента Пака, спокойно садятся за стол переговоров в Панмунчжоме. Зато в случае с «Пуэбло» без ведома и согласия Республики Корея посадили на авиабазе Осан американские истребители F-105, выдвинули авианосец «Энтерпрайз» и вообще выглядели готовыми рискнуть развязать войну. Он сказал, что временно воздержится от карательных набегов против Северной Кореи, но если северокорейцы сделают еще раз нечто подобное, он ничего не может обещать.

Бонстил.

ЦЕНА КОМАНДИРСКОЙ ПОДПИСИ

Корейцы заставили Бучера наблюдать предсмертные муки захваченного южнокорейского агента. Он висел на цепях, будучи прикован к стене. Правая рука была сломана, обломок плечевой кости торчал наружу. Глазное яблоко, выбитое из глазницы, висело на волокнах зрительного нерва, перекатываясь по окровавленной щеке. Несчастного скрутила настолько ужасная боль, что он прокусил иг сквозь свою нижнюю губу. В надежде, что заключенный еще способен заговорить, палачи грубо заштопали дыру простыми суровыми нитками, почерневшими от гноя. Человек все еще был жив и громко стонал…

Жизнь в обеих Кореях построена на принципах признания, самокритики и раскаяния. Однажды в Сеуле меня пригласили в гости, что редкостная удача. Здесь, как и в Японии, даже близких родственников на семейные торжества принято звать в ресторан. Корейцы стесняются показывать тесноту и скученность своего быта. Но пригласивший меня южнокорейский бизнесмен получил образование в Штатах, был продвинут и успешен, мог позволить себе просторную четырехкомнатную квартиру, устроенную на западный манер. Мама со старшей дочерью суетились на кухне, две близняшки помладше музицировали для гостя в четыре руки на фортепиано, деда с бабкой отправили в кино. В комнате стариков внимание привлекла глухая черная штора на окне: то ли светомаскировка, то ли полог фотолюбителя.

— Это — для субботнего воспитания, — поймав мой удивленный взгляд, с улыбкой сказал хозяин. И пояснил: по субботам старшие проводят ревизию недельных прегрешений детей. Конечно, никого не порют. Но требуют, чтобы ребенок честно рассказал о своем проступке и сам дал ему оценку.

— А шторы зачем?

— Покаяние принимают в полной темноте. У детей могут сдать нервы. Слезы не должны унижать их достоинства.

Такова бытовая дань вековой традиции в мягком прозападном варианте на корейском Юге.

На Севере конфуцианство круто замешано на солидарной ответственности коллектива. Любой, кто признан работающим на своем производстве недостаточно упорно, должен признать свои преступления против государства. Крестьянин, который вырастил риса меньше определенного планом, вместе с физическим наказанием вынужден сносить оскорбительные осуждения сельскохозяйственной коммуны, своей бригады и выдержать всеобщий бойкот на время, которое сочтут достаточным для осознания тяжести совершенного им проступка. Но простого признания своей вины недостаточно. Необходимо доказать, униженно «посыпая голову пеплом», всю глубину и искренность раскаяния. И, наконец, нарушитель обязан клятвенно пообещать государству, что он никогда не совершит преступление снова. Принцип подобной триады — сознаться, извиниться и ручаться — был взят северными корейцами за основу, чтобы добиться признания от команды «Пуэбло».

Немедленно по прибытии к месту заключения в Пхеньяне корейцы применили жесткое давление на моряков — признайте свои преступления. Людей уводили на допросы, как могло показаться, путем случайного выбора, от них требовали рассказать о своих должностных обязанностях, но главное — почему, в каких точках и сколько раз «Пуэбло» шпионил за территорией Северной Кореи и вторгался в ее территориальные воды. Каждому объявили, что он обязан сделать признание, если надеется выжить и когда-нибудь снова увидеть свое семейство. Избиение кулаками, ружейными прикладами и пинками сопровождалось угрозами:

— Ты будешь застрелен как шпион!

Физическое и моральное давление продолжалось круглосуточно. Моряков возвращали в камеры, вручали бумагу и карандаш и требовали написать подробную биографию, вновь угрожая расстрелом в случае отказа. Воинский «Кодекс поведения», известный каждому военнослужащему США, четко установил сведения, которые можно сообщать врагу в случае пленения. Типичная персональная история, которую получили бы северокорейцы в рамках «Кодекса», могла выглядеть так: Джон Смит, старшина 3-го класса, служебный номер ххх-хх-хх, работа — выполнение заданий командования.

Прочитав написанное моряками «Пуэбло», корейцы пришли к заключению, что захватили американский военный корабль, управляемый исключительно поварами (коками) и палубными матросами. Американцев обвинили в неискренности и пообещали сурово наказать. Дело в том, что по заведенному в US Navy обычаю на корабле хранятся все личные дела служащих на нем моряков. На борту «Пуэбло» эти документы захвачены невредимыми — их никто и не думал уничтожать!

В тюрьме Пхеньяна утром 24 января 1968 года коммандера Бучера допросили и избили первым. Ему даже не перевязали рану. Корейцы добивались «чистосердечного раскаяния», причем в выражениях буквально следующих: «Пуэбло» вторгся в воды КНДР как шпионский корабль, посланный преступной администрацией Джонсона, чтобы спровоцировать новую Корейскую войну. Текст признания американского командира был уже заготовлен.

Бучера поставили на колени, и он услышал резкий стук… но это был всего лишь молоток. Он еще жив. Корейский офицер сказал:

— Хорошо, что вышла осечка. Он не стоит пули. Забьем его камнями, как собаку!

— Ты ничего не выиграл, — брызгая слюной, кричал ему в лицо желтый человечек с армейскими погонами старшего полковника, — час назад наше радио уже передало твое признание. Ты грязный шпион, мир презирает тебя!

Избитый до потери сознания, Бучер твердил, что он находился в международных водах. Он продолжал настаивать, чтобы помогли его раненым и позволили встретиться с командой. Ему протянули авторучку — подпиши признание в шпионаже или умрешь раньше своих истекающих кровью людей.

В первую ночь Бучер так ничего не подписал.

Принято считать, что у командира американского корабля вырвали «разоблачительную» подпись под пытками и избиениями. На самом деле причина была гораздо более ужасной, чем угроза его собственному здоровью и даже жизни, которой в тот момент он нисколько не дорожил и сам лихорадочно искал быстрый и надежный способ расстаться с ней.

На вторую ночь его снова избили. Потерявшего сознание командира «Пуэбло» затем вновь приволокли в комнату допросов. Бучер в самом деле страдал жестоко. Он получил очень специфическое ранение, характер которого опустила даже не склонная к деликатности американская пресса. Осколками снаряда Бучеру посекло ягодицу и бедро, но самое ужасное — один из осколков угодил в задний проход и там застрял. Коммандера привели в чувство нашатырем и сказали, что уважают его способность выносить физическую боль, но не намерены далее шутить с ним. Если он не подпишет признательное заявление сию же минуту, они начнут прямо здесь, на его глазах, расстреливать его моряков по одному, начиная с самого молодого, семнадцатилетнего члена экипажа. Пит понял, что противник не блефует, и действительно способен хладнокровно и систематически уничтожать его людей, здесь и сейчас.

Корейские офицеры сумели убедить Бучера, что все равно добьются его подписи. Пусть не сразу, а после десятой или двадцатой казни. Корейцы пообещали, что перед смертельным выстрелом они объявят каждому — ты сейчас умрешь лишь потому, что твой командир не желает спасти лично тебя собственноручной закорючкой на листе бумаги…

— Если вы, командир, не уверены, что вынесете 81 казнь, лучше подпишите сразу, не отягощайте свою совесть ненужными жертвами.

Пит не был уверен, что имеет силы пройти этот путь до конца. Зачем напрасно жертвовать жизнями подчиненных, б конце концов, подписывать все равно придется…

Бучер, наконец, согласился подписать документ. Корейцы настояли, чтобы факт собственноручной подписи был снят на кинопленку, а устное признание зачитано полностью у микрофона для передачи по Пхеньянскому радио. Перед камерами Бучер выглядел сломленным и напряженным. Он медленно начал читать бумагу, написанную в духе бессмертных идей чучхэ. Любому слушателю было понятно, что американец такого никогда не напишет.

Вот выдержки из «окончательного признания» Ллойда Бучера. Текст заявления для радио Пхеньяна подготовлен, вероятно, Отделом пропаганды ЦК Трудовой партии Кореи, что следует из ремарки «Лучше читать громко для надлежащего эффекта»:

«Окончательное признание в ожидании снисхождения для моей команды и меня за отвратительные преступления, совершенные нами путем ужасного произвола против Корейской Народно-Демократической Республики с целью провоцирования и раздражения этих стойких приверженцев миролюбивой гуманности. Абсолютная правда этого очистительного тяжелого признания свидетельствует о моем пылком желании воспеть победоносный флот и армию Народной Кореи и их правительство, и молить корейский народ простить наши гнусные дела, непревзойденные со времен Аттилы.

Мы вступили в назначенные нам операционные зоны в Восточном Корейском море на 39 градусе северной широты и пошли к самой северной точке, которой только могли достичь. Зоны Марс, Венера и Плутон названы так потому, что КНДР в своем развитии действительно ушла от Америки далеко, как звезды. Мы знали, что лакеи миллиардеров Уолл-стрит никогда не успокоятся, пока мы не выясним все относительно огромных успехов, которых добились благородные миролюбивые люди Народной Кореи. От нас требовали выяснить, как недавно созданное правительство КНДР так быстро сумело вывести народ на первую позицию в мире. Нас особенно интересовала соленость моря, плотность воды, ее биохимический состав, количество горбатых китов у берегов Кореи, запасы планктона. Эта информация имела высочайшую ценность для американских ученых, которые планировали развязать против миролюбивых корейских трудящихся рыболовную войну в море…

Стилистика документа просто потрясает. Явно к нему приложил руку кто-то из выпускников факультета романогерманской филологии советского вуза: вряд ли выпускник пхеньянского вуза и сегодня способен ответить, кто такой Аттила и в чем заключается ужас его прегрешений. Использование английского эквивалента древнегреческого «воспеть» (незаконный корейский абордаж!) — тоже, согласитесь, «высокий штиль». В конце» признания» так же высокопарно излагаюсь категорическое требование к правительству США принести КНДР извинения и предоставить гарантии недопущения шпионажа в будущем.

При чтении Бучер нарочно коверкал обычные слова, произносил предложения слитно, до потери смысла. Все это выглядело ужасной репризой перед лицом смерти. Бучер нашел свое оружие.


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.

Вашингтон, 24 января, 1968 года, 18.00.

Встреча по Корейскому кризису без президента

(фрагменты).

МАКНАМАРА: Президент не имеет полномочий продлить без одобрения Конгресса сроки действительной военной службы. Но он вправе самостоятельно призвать резервистов, не объявляя чрезвычайного положения. Не составляет проблемы быстро перебросить в Корею значительные силы авиации армии, флота и корпуса морской пехоты (от 100 до 300 самолетов). Это сравнительно безопасно для нас, и это необходимо сделать. Мы получаем значительную свободу маневра силой и угрозой применить ее. Мы можем также ограничить морское торговое судоходство и минировать некоторые порты Северной Кореи.

КАТЦЕНБАХ[4]: Важно различать символическое перемещение сил и их применение.

МАКНАМАРА: Главное использовать промежуток времени между тем и этим для активизации наших дипломатических усилий… Есть ограничения емкости летных полей в регионе, мы не сможем обслуживать при необходимости больше 300 самолетов.

ВИЛЕР: Можно оставить в Японском море «Энтерпрайз». 29 января к нему сможет присоединиться «Китти Хок», и тогда у нас будет еще 130 самолетов на двух авианосцах. Мы можем нашаривать группировку, подключая эсминцы и крейсера, но некоторым для этого придется пересечь Тихий океан.

РАСК: Предполагаемое признание командира «Пуэбло» передано по радио его голосом?

ХЕЛМС: Запись, сделанная на Окинаве, не очень хороша. Магнитная лента сейчас в пути. Акцент американский, но язык и построение фраз неестественные. Американец так никогда не скажет.

РАСК: Дипломатические шаги, доступные нам в следующих 48 часах, включают обращение в Совет Безопасности. У нас есть предварительное обязательство внести вопрос в ООН перед началом военных действий. Это — способ поместить фактор американского престижа на несколько дней в рефрижератор… Мы имеем в ООН семь уверенных голосов поддержки. Получить большинство проблематично. Мы столкнемся с советским вето.

МАКНАМАРА: Я не знаю, заходили ли мы в территориальные воды в какой-то точке или нет.

МИКЕР: Северные корейцы объявили границу в 12 милях от береговой черты, как Советский Союз. Но военные корабли не подлежат конфискации в любом случае, даже в территориальных водах, если они не участвуют во враждебных действиях.

PACK: В Организации Объединенных Наций, по крайней мере, имелось бы давление, чтобы уладить вопрос. И все поймут, что вопрос не может быть улажен, пока мы не получим наше судно и людей.

ВИЛЕР: А мы не можем подогреть Советы, чтобы они помогли урегулировать этот инцидент?

PACK: Да, если только Советы не хотят открыть второй фронт в Корее.

КЛИФФОРД[5]: Нам необходимо какое-то время, чтобы сбить накал страстей внутри США. Лучший путь к этому обратиться в Совет Безопасности. Я не знаю, насколько сильны окажутся наши позиции. Северные корейцы, вероятно, продолжат утверждать, что мы нарушили их территориальные воды… Обращение в ООН позволит привлечь на нашу сторону мировое общественное мнение и успокоить американский народ на 4–5 дней. Вполне вероятно, это лишь первый инцидент в ряду будущих… Мы должны быть готовы к очередным, более очевидным угрозам. Я опасаюсь, что данный инцидент используют как основание для главного военного удара.

PACK: Если северные корейцы предоставят доказательства захода нашего корабля в их территориальные воды, мы сделаем заявление в Совете Безопасности, что сожалеем об этом случае, и тогда им придется вернуть корабль и экипаж.

МАКНАМАРА: Я отказываюсь использовать военную силу до тех пор, пока мы не увидим, в чем наша выгода и что мы способны потерять в случае силового варианта. Если наши люди в самом деле что-то совершили, а мы не реагируем, это окажет серьезное влияние на вьетнамскую ситуацию. Не ясно, что будет после ООН.

КАТЦЕНБАХ: Время, потраченное в ООН, обойдется дешевле времени, затраченного на любой другой путь.

PACK: Факторы давления на нас — это наши люди и наш корабль, которые находятся в Вонсане.

МАКНАМАРА: Если дебаты в ООН затянутся на пару месяцев, мы уже не сможем использовать военную силу. ООН — хорошо, если они не станут тянуть время…

PACK: Телеграмма от посла Портера ясно говорит, что два инцидента (захват «Пуэбло» и нападение на резиденцию Пак Чжон Хи) связаны между собой. Северные корейцы не намерены вернуть захваченных моряков быстро. Возможно, впоследствии они возвратят корабль и персонал, но сделают это в форме, максимально оскорбительной для Соединенных Штатов. Это может подорвать наши позиции на Юге Вьетнама. Портер прогнозирует увеличение диверсионных инфильтраций со стороны Северной Кореи… Теперь позвольте перейти к другим шагам. Что за корабль этот наш «Баннер»?

ВИЛЕР: Коллектор разведывательных сведений. Сейчас он на западном побережье Японии, меняет шифровальные коды. Потребуется приблизительно четыре дня, чтобы он вышел на позицию к берегам Кореи.

ВИЛЕР: Мы не можем выпустить его в море без надежного военно-морского эскорта и воздушного прикрытия. Если будет новая враждебная акция, перевес силы должен быть на нашей стороне.

PACK: Замена «Пуэбло» на «Баннер» — это жест.

МАКНАМАРА: Мы могли бы выиграть некоторое время, заявив, что заменяем захваченный корабль. Это увеличивает риск, зато продемонстрирует, что захват «Пуэбло» нас не остановит.

РАСК: Хотелось бы уверенности, что «Баннер» будет поблизости от авианосца «Энтерпрайз».

КАТЦЕНБАХ: Если мы пошлем «Баннер» в то же самое место, где оперировал «Пуэбло», это продемонстрирует наше право выполнять подобные миссии и нашу способность делать это. Возможное неудобство — возбуждающее воздействие на членов ООН.

МАКНАМАРА: Отправка «Баннера» уменьшило бы нашу потерю лица…

НИТЦ: Одновременно можно предпринять пассивную блокаду гавани Вонсан.

МАКНАМАРА: Это можно сделать только минированием фарватеров, но надо отдавать себе отчет — это эскалация конфликта.

РАСК: Мы не знаем всех намерений северных корейцев. Воздушное прикрытие «Баннера» необходимо. Мы не можем получить еще один захват. Я понимаю, что Северная Корея имеет значительную авиацию. Наше прикрытие должно быть мощным.

МАКНАМАРА: Нашей целью должна быть демонстрация. Мы должны выставить по крайней мере 250 самолетов. Четыре сотни были мобилизованы во время Кубинского кризиса.

РОСТОУ: Я не рекомендую этого, но наиболее симметричным ответом я вижу' захват южными корейцами советского корабля. В регионе у русских есть один подобный «Пуэбло»[6].

РАСК: Мы, однако, действовали бы так же зверски, как северные корейцы.

РОСТОУ: Блокирование гавани — тоже воинственный акт. Мы не можем показаться слабыми американскому народу…

МАКНАМАРА: Точка зрения Уолта понятна. Северные корейцы, угрожая убийством, атаковали и захватили наш корабль, оскорбили нашего капитана. У Советов есть судно, делающее те же самые веши, а мы никак не реагируем. Мы не можем продолжать бездействовать слишком долго.

РАСК: Важно, что мы ясно даем понять — все, что мы делаем в Корее, не уменьшит того, что мы делаем во Вьетнаме. Мы могли бы арестовать в море северокорейские торговые суда, но у них таких судов всего несколько штук. Можно повлиять на Японию в направлении экономических санкций.

МАКНАМАРА: Политический резонанс будет, а экономический — вряд ли. Русские вмешаются.

ВИЛЕР: Нам необходима воздушная разведка территории Северной Кореи. Предлагаю использовать беспилотные средства плюс «Черный дрозд»

ХЕЛМС: Я рекомендую три разведывательных полета в день. «Черному дрозду» необходимо 17 минут на один полет.

МАКНАМАРА: Если мы действительно не исключаем проведение войсковой операции, нам необходимо заполнить пробелы в разведке. Если на первых порах мы организуем миссию с тремя проходами, риск потерь незначительный. Я поддерживаю миссию с тремя проходами над корейской территорией.

РАСК: Это хорошо, но что-то меня не очень воодушевляют эти беспилотные…

ВИЛЕР: Это неверно. Они привозят прекрасные картинки. Восемь из последней десятки уцелели, у одного отказала техника, только один был сбит вьетнамцами.

МАКНАМАРА: Другая выгода от них — политическая.

РАСК: Они правда лучше фотографируют?

ХЕЛМС: Слегка лучше…

КАТЦЕНБАХ: Мы имеем влияние на Южную Корею, только неизвестно, как долго нам удастся удерживать их…

ВИЛЕР: Генерал Бонстил сумел убедить южных корейцев ограничить их планы карательных набегов. Однако южнокорейские офицеры имели приказ не открывать генералу своих намерений. Бонстил спрашивает: что ему делать с южными корейцами — подогревать или охлаждать? Пока он старается держать их в прохладном месте.

МАКНАМАРА: Это правильно. По крайней мере, на период дебатов в Совете Безопасности ООН.

РОСТОУ: Но мы должны еще иметь в виду предложение президента Пак Чжон Хи атаковать с воздуха тренировочные базы северокорейских диверсантов.

«ЧЕРНЫЙ ДРОЗД»

Что это за птица, из-за которой в Овальной кабинете Белого дома произошла маленькая аппаратная стычка? Речь в очередной раз зашла о новейшем совершенно секретном высотном разведывательном комплексе — самолет A-12 Oxcart («Повозка») и беспилотном сверхзвуковом разведчике D-21A. Председатель Объединенного комитета начальников штабов решил воспользоваться случаем, чтобы взять под воинский контроль техническую новинку разведки, и набивал ей цену. Директор ЦРУ, напротив, как биржевой «медведь» играл на понижение — беспилотные средства фотографируют лишь «слегка лучше» Блефовали отчасти оба, ибо хорошо знали — несмотря на вбуханные в «Дрозда. миллиарды долларов, птица никак не могла опериться.

После конфуза со сбитым в районе Свердловска высотным разведчиком U-2 Дуайт Эйзенхауэр был вынужден заявить, что США навсегда отказываются от пилотируемых разведывательных полетов в воздушном пространстве других государств. Но это совсем не означало, что американцы перестанут подглядывать за противником из стратосферы. Ключевое слово — «пилотируемых»! На момент заявления президента Соединенных Штатов ЦРУ уже подписало с компанией SkunkWorks (корпорация Локхид) контракт на разработку беспилотного реактивного самолета D-21 А. Изделие получилось запредельно затратным. Для сумасшедших напряжений тройной скорости звука алюминий не годился. Американцы прознали, что в СССР строят новый перехватчик МиГ-25 из стали, и решили переплюнуть русских, построив корпус из титана. Беда, однако, в том, что этот материал капризен и не выносит механической обработки. Корпуса пришлось вытачивать практически вручную. Под стать «взломщику неприятельских небес сделали и «Повозку» — самолет-носитель А-12. Его отличали очень длинный зализанный фюзеляж и короткие дельтовидные крылья, на которых были закреплены два реактивных двигателя. Для середины 1960-х самолет выглядел комическим аппаратом внеземной цивилизации.

Первоначально предполагалось, что A-12 в чужое воздушное пространство заходить не будет — президент обещал! Это сделает высотный робот. Он пройдет над объектом интереса, а затем отстрелит на парашюте фотоотсек над какой-нибудь дружественной территорией. Спасение и повторное использование D-21 не предполагалось. Финал короткой жизни одноразового летательного аппарата никого особенно не тревожил. Не придется краснеть, как за пилота U-2 Френсиса Гэри Пауэрса на скамье подсудимых в Москве, который не воспользовался булавкой с ядом.

Однако 30 июля 1966 года, во время пробного четвертого запуска в районе о. Мидуэй, D-21A столкнулся со своей «Повозкой», оба летательных аппарата погибли, уцелел только один член экипажа. И теперь четырехзвездный генерал Вилер де-факто подталкивал директора ЦРУ возобновить испытания, чему Хелмс, естественно, противился.

Он со дня на день ожидал выхода из сборочного цеха Локхид новой модификации стратегического разведчика SR-71 Black Bird. Под моделью Oxcart негласно уже подвели черту, поэтому новый риск Хелмс считал неоправданным.

Но его все-таки заставили, и, по крайней мере, дважды «Черный дрозд» прошел над территорией Северной Кореи. Полет 26 января принес удачу: с высоты почти 12 километров «Пуэбло- был запечатлен в окружении корейских катеров на рейде Вонсана. Второй полет 8 мая 1968 года оказался безрезультатным. Американцам и в голову не пришло, что корейцы спрячут своей нечаянный трофей у самой советской границы.


Бахья-Мотель.

Сан-Диего, Калифорния.

24 января 1968 года.

24 января 1968 года, в среду, в половину десятого утра позвонил кэптен Хилл. Он сказал, что если в нем имеется какая-либо нужда, то следует его информировать, но иметь в виду, что и нынешнее утро тоже расписано для гольфа… Только перед самым возвращением мальчиков из школы на пороге наконец появился бравый кэптен, первый официальный представитель американского флота в униформе, которого увидела семья захваченного командира корабля, — спустя полтора суток.

Между тем телефон продолжали обрывать представители крупнейших служб новостей и множество фрилансеров, причем «вольные стрелки» отличались особенно яростным натиском и беспардонностью. Журнал «Лайф» в первую очередь интересовали семейные фото и возможность сфотографировать Розу. Пришлось отказать, она была еще не готова.

В 17.00, когда кэптена Хилла снова сдуло ветром на какую-то вечеринку (светский человек, что поделаешь), раздался звонок коммандера Керчеу из офиса руководителя

Военно-морской информации (CHINFO). После нескольких минут разговора с ним Роза пожала плечами и протянула трубку Хэмпфиллу:

— Поговори, пожалуйста, я не понимаю, чего он хочет.

Офицер пресс-службы ВМС США Керчеу объяснил, что хотя и существует общее правило, когда женам американских военнопленных или заложников не рекомендуется встречаться с журналистами, в данном случае интервью Розы желательно, если она, разумеется, в состоянии его дать. Таково мнение его шефа адмирала Миллера. Хэмпфилл ответил, что Роза дать интервью сможет, но лучше, если это будет индивидуальная встреча. Коммандер Керчеу настаивал на широте охвата прессы, открытость и искренность будут на пользу захваченному экипажу.

Вскоре вернулся кэптен Хилл, раздосадованный отмененной вечеринкой и толпой репортеров, через которую ему пришлось пробиваться. Роза нервничала все больше и больше.

— Вон там, — показала она на дверь, — не прыщик, который рассосется сам собой. С людьми прессы придется объясниться рано или поздно. Но что мне им сказать? Я сама вторые сутки чувствую себя заложницей. Кажется, в подобных случаях флот обязан уведомить родственников о том, что случилось.

Хилл пробормотал, что специальное уведомление Бюро военно-морского персонала, так называемое «сообщение САСО». видимо, еще не ус пели подготовить кадровики в Вашингтоне и что Роза должна получить его первой.

— Меня волнует не очередность, а правда, — с неожиданной твердостью отрезала жена командира. Хэмпфилл подумал, что он, в сущности, знает Розу совсем мало — в решительные моменты в ее характере давали себя знать испанские корни.

Телевизор в номере не выключали. На всех каналах «Пуэбло» был темой № 1. ТВ и радио набрасывались на каждого, кто хоть что-то знал о Бучере. Разыскали даже его старых школьных подружек. Как всегда в подобных случаях, понеслось множество вранья и небылиц, которые, как выразилась Роза, «извлечены из мусорной корзины флота».

Снова позвонил Керчеу. Его вопрос был облечен в форму претензии, но по голосу чувствовалось, что в действительности коммандер очень доволен:

— Почему же вы не сказали, что Роза пообещала эксклюзивное интервью журналу «Тайм»?

Бюро информации ВМС работало с завидной оперативностью. С момента, когда лидер американского журнального рынка вырвал согласие у вконец расстроенной женщины, не прошло и часа.

— Вы уверены, что речь идет о Соуег Story? Это грандиозно. — Чувствовалось, что коммандер из вашингтонского офиса уже готов поставить жирный плюс в реестр своих служебных достижений. В самом деле, фото на обложку плюс гвоздевая статья в десять тысяч слов для журнала, который читает вся Америка! В конце концов, Керчеу совладал с собственным ликованием и заключил, что «Тайм» наилучший способ донести до широкой публики тревогу за безопасность американских моряков.

Все бы хорошо, но уперлось пятое колесо в телеге — кэптен Хилл! Он вдруг заявил, что нужный общественный резонанс способна создать только массовая пресс-конференция. Напрасно Хэмпфилл доказывал, что Роза уже дала несколько интервью местным Восьмому и Десятому телеканалам, причем в интервью чувствовала себя комфортно и уверенно.

— Интервью «один на один» — это фаворитизм, — сказал Хилл с апломбом.

— Роза неискушенный человек в общении со СМИ, — продолжал доказывать Хэмпфилл, — на пресс-конференции во весь экран показывают только лицо интервьюируемого, а репортеры остаются за кадром, и это позволяет им без стеснения соревноваться за самый беспардонный вопрос… В персональном же интервью журналист стремится развивать доверительный контакт и потому не позволяет себе бестактностей.

— Сразу видно, что вы не профессионал, — кэптен попробовал было изобразить зевок от скуки, но вовремя сообразил, что выйдет перебор. — Мир масс-медиа покоится на зависти и ревности, и эта Cover Story в «Таим подействует на остальных, как красная тряпка на быка, и еще выйдет Розе боком.

Препирательства длились часа два, когда наконец из Лос-Анджелеса прибыл Дэвид Ли, шеф корреспондентского бюро «Тайм» на Тихоокеанском побережье. Хэмпфиллу не осталось другого, как отвести гостя в бар мотеля и объяснить, что еще не окончены споры с флотскими авторитетами о целесообразности журнальной публикации. Но если журналист проявит терпение, еще не потерян шанс убедить Розу дать эксклюзивное интервью.

После еще двух часов яростных дебатов (прерываемых только походами в бар, чтобы мистер Ли не чувствовал себя совсем забытым) Джин сказала:

— С женской точки зрения, Роза жена подводника. Она привыкла к маленьким помещениям и небольшим компаниям. Ее нельзя выставить перед большим залом, заполненным людьми, выкрикивающими бестактности.

Опираясь за этот аргумент, Хэмпфилл решил перехватить инициативу и сказал Розе:

— Ты выслушала все доводы. Кэптен Хилл специалист по рекламе и общественным связям, но он не знает тебя досконально, как знаем мы. Тебе решать.

— Я пойду с вами, — ответила Роза.

Прибыл мистер Шумахер, капеллан Одиннадцатого военно-морского округа, и предложил свои услуги, следом приехала журналистка из «Сан-Диего Юнион». Джин увела гостей в спальню, чтобы ввести в курс дела.

Едва Роза решилась дать интервью журналу, снова позвонили из CHINFO. Очевидно, мистер Ли, утомленный ожиданием, сам позвонил в службу информации флата, хотя в Вашингтоне было уже за полночь, и надавил на дежурного офицера. Звонил все тот же коммандер Керчеу, по времени выходило — поднятый из постели:

— Как я понял, вы там никак не найдете общего языка, и Роза не в состоянии дать интервью. Пригласите кэптена Хилла к телефону.

— В этом нет необходимости, коммандер, — возразил Хэмпфилл. — Мы только что закончили длинную беседу, и миссис Бучер готова дать эксклюзивное интервью для журнала «Таим».

Но коммандер Керчеу спросонок не был настроен продолжать дискуссию:

— Пригласите к телефону кэптена Хилла, — сказал он, резко выделяя каждое слово.

Хилл, несмотря на то что разговаривал с офицером рангом ниже себя, то и дело повторял: «Да, сэр… конечно, сэр!»

Но даже после разговора с Вашингтоном кэптен был настроен продолжать диспут. В результате лейтенант-коммандер не по уставу резко оборвал его, заявив, что жена коммандера Бучера приняла решение и говорить больше не о чем.

Хэмпфилл вышел в бар, чтобы забрать мистера Ли и сообщить ему, что давление на столичные круги было излишним и вызвало некоторый ненужный конфликт.

Впрочем, было уже слишком поздно. Ли, посмотрев на измученную миссис Бучер, перенес беседу на утро. Хэмпфиллы снова забрали Розу на ночь к себе, мальчики заночевали в семьях своих приятелей. В ту ночь побеспокоил только один поздний звонок — от жены старпома «Пуэбло» Кэрол Мэрфи, которая жила в Японии.


СОВЕРШЕННО. СРОЧНО.

ТЕЛЕГРАММА

Вашингтон, 25 января 1968 года, 1627Z.

Государственный департамент США -

посольству США в СССР.

Пожалуйста, как можно быстрее вручите Громыко данный текст послания Президента Джонсона Председателю Косыгину.

«Дорогой г-н Председатель: Вы и я неоднократно обсуждали друг с другом обязанность великих держав прилагать максимум усилий для поддержания мира. На этом основании я обращаю персонально Ваше самое пристальное внимание на иррациональные действия северокорейских властей по захвату американского корабля «Пуэбло в международных водах Японского моря. Спланированная акция Северной Кореи не имеет прецедента и абсолютно неприемлема… Вы сами имеете подобные суда в различных частях мира, включая, по крайней мере, одно в Японском море в настоящее время, и не могли бы предпринять действий, подобных северокорейским.

Позвольте мне подчеркивать здесь практику, регулярно проводимую Соединенными Штатами. Например, советское судно «Барометр» углубилось в воды США на 2,8 мили у побережья Пуэрто-Рико 7 апреля 1965 года при маневрировании, чтобы не отстать от кораблей ВМС США. 23 октября 1965 года советское судно «Арбат заходило в наши территориальные воды вблизи Сан-Педро, штат Калифорния. 6 декабря] 966 года советское судно «Теодолит» трижды в течение суток нарушало режим американских территориальных вод. В каждом из этих случаев Соединенные Штаты в соответствии с нормами международного права требовали от капитанов покинуть воды США, не пытаясь применять других законных мер.

Я был разочарован, узнав, что г-н Кузнецов в беседе с послом Томпсоном назвал проблему не относящейся к сфере советской ответственности. Это не отвечает истинным обязанностям двух наших правительств для снижения напряженности в отношениях и для предотвращения конфликта… Я не знаю, о чем думает Северная Корея в этой ситуации. Но, вспоминая наши беседы в Глассборо, я убежден, что для сохранения мира во всем мире в наших общих интересах не увеличивать рост напряженности в этой части планеты.

Я беру на себя смелость адресовать это откровенное письмо Вам в надежде, что Вы используете все имеющееся у Вас влияние на Пхеньян и окажете давление для немедленного освобождения американского корабля «Пуэбло», его офицеров и членов экипажа. Я надеюсь, что Вы найдете возможным отозваться на наше беспокойство. Искренне, Линдон Б. Джонсон».

Раек


Ремарка архивариуса Библиотеки Линдона Джонсона:

Через несколько часов посол США в СССР Левлин Томсон доложил в Вашингтон о готовности министра иностранных дел СССР Громыко принять послание президента США и передал результаты зондирования обстановки в высших кремлевских кругах: «Советы в настоящий момент более склонны оказать посредническое содействие при условии, что Москву не обвинят в сговоре с Вашингтоном или выкручивании рук младшим братьям».

ЗАЧЕМ АМЕЛЬКО «ВОЕВАЛ» С АМЕРИКОЙ?

Владивосток, штаб Тихоокеанского флота.

Не ранее 25 января 1968 года.

До начала рабочего дня.

Адмиралы, каперанги — все встали, когда в зал заседаний Военного совета ТОФ вошел Чернышов. Звезда Героя Советского Союза на лацкане. Немцы звали его генерал Лукаш. Он и в самом деле имел звание генерал-майора, командовал соединением партизан, руководил подпольными обкомами на оккупированной территории Белоруссии. Четверых Лукашей повесили немцы в Полесье, а партизанского командира так и не поймали. Почему-то он всегда этим гордился, часто этот факт упоминала краевая пресса. А чем гордиться-то — что четверых невинных вздернули?

Василий Ефимович Чернышов, первый секретарь Приморского крайкома КПСС, был грузный, рано отяжелевший. Бритый череп, багровое лицо гипертоника. Донимала одышка. Из-за нее Чернышов не летал самолетами. Известно только одно его воздушное путешествие в столицу. В 1957 году министр обороны Жуков распорядился тайно, в течение одних суток доставить в Москву партийных секретарей, готовых защитить Хрущева от «антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова»:… Чернышова доставили в числе первых, он принадлежал к когорте хрущевских фаворитов. С орденами и почетом он ушел на пенсию уже при Брежневе, которого тоже поддержал. Точно известно, что Чернышова, как главу стратегически важной территории, заговорщики тоже «зондировали», причем задолго до низложения волюнтариста-«кукурузника»… Короче говоря, настоящий был руководитель. Ленинского типа.

Обыкновенно же в Москву Чернышов ездил только поездом в мягком вагоне. СВ еще не было, но «мягкий» — это был первый класс для совпартноменклатуры. Неделя туда, неделя в Москве, неделя обратно. Руководителю краевой партийной организации Хрущев нечасто разрешал отлучаться из Приморья. Чернышов выезжал только на пленумы ЦК, но вес в столице имел немалый. Когда в 1963 году начались перебои с хлебом, прямо заявил Хрущеву — с огнем играем. Приморские докеры лопатят канадскую пшеницу тысячами тонн, а семьи портовиков едят хлеб пополам с кукурузой, и того буханка в руки, очередь в три кольца. Хрущев согласился с Чернышовым и снял хлебные ограничения в Приморском крае.

Командующий флотом адмирал Николай Амелько лаконично обрисовал обстановку. Американцы выдвинули к северокорейскому порту Вонсан авианосцы «Китти Хок» и «Энтерпрайз»: с кораблями охранения, подняли в воздух авиацию. Демонстрируют решимость, заявленную в своей прессе, — если власти КНДР не отпустят «Пуэбло», они войдут в Вонсан и силой освободят корабль с экипажем.

— В Москву доложил? — спросил Чернышов.

— Спит Москва, Василий Ефимович, — ответил командующий.

«Нас это чрезвычайно обеспокоило, — вспоминает о событиях тех суток адмирал Амелько в журнале «Военноисторический архив». — Ведь, во-первых, от их района маневрирования до Владивостока около 1 00 километров, и, во-вторых, у нас с КНДР был заключен договор о взаимной, в том числе и военной, обороне. Я немедленно связался с главкомом С.Г. Горшковым и заявил, что в этих условиях необходимо флот привести в полную боевую готовность. С.Г. Горшков заявил мне, ты-де, мол, знаешь, что комфлотом подчинен министру обороны и Главнокомандующему, звони министру обороны А.А. Гречко. На этом разговор закончился. Начал звонить министру обороны — не отвечает. Позвонил дежурному генералу КП Генштаба. Коротко объяснил обстановку, он ответил, что начальника Генштаба в Москве нет, а министр отдыхает на даче — разница во времени между Владивостоком и Москвой 7 часов. Попросил у дежурного генерала телефон дачи министра — он отказал, заявив, что ему это запрещено. Дело не терпело отлагательства. Я решил собрать Военный совет флота. Позвонил Василию Ефимовичу Чернышову… Попросил, чтобы он обязательно был на заседании Военного совета — дело очень серьезное. Он пришел».

А почему бы, собственно, Василий Ефимович взял бы да не пришел? Во всех краях и областях, где дислоцированы штабы военных округов и флотов, первый секретарь обкома или крайкома КПСС в обязательном порядке являлся членом Военного совета. То же самое распространяется на нынешних губернаторов. Не удалось повидать Евгения Наздратенко в погонах капитана 2-го ранга, пожалованных ему Ельциным, но, говорят, в роли ЧВС Тихоокеанского флота старшина запаса смотрелся превосходно. Такое делалось (делается и будет делаться) для того, чтобы военные товарищи не слишком замыкались в себе и не забывали интересов страны, которую взялись защищать.

Но вернемся к Чернышову. «Вы же придите обязательно, уж будьте так добры, тут такие дела!» — надо ли говорить подобное человеку сталинской закваски… А если надо, то почему? Или — когда?

Всем известно, что у Сталина был причудливый рабочий график. Ложился он в три часа ночи, вставал к полудню. Такой имел тиранский бзик. И ближний свой круг тиранил, заставлял сидеть на работе до полуночи… А вы никогда не задумывались — зачем он это делал? Хозяин известен мстительной жестокостью, но не самодурством. Сталин был всегда целесообразен. Всея Великия, Малыя и Белыя самодержец Петр Алексеевич, руки которого тоже в крови по локоток и выше, нам, потомкам, все-таки более понятен. Регламентируя все и вся на европейский манер, Петр в своих бесчисленных указах непременно писал: «Понеже…»— то есть «Потому, что…» И весьма подробно разжевывал своим дремучим подданным, чего государь желает от них добиться. Сталин не считал нужным объяснять «для особо тупых». Он постоянно играл с аппаратом в «угадайку». Так эффективнее. Не понял — сам виноват. Так страшнее.

Но все-таки: почему сталинские столоначальники понуждались еженощно бдеть до морковкиного заговенья? Не все, правда. Только верхний номенклатурный эшелон — начиная от уровня начальника наркоматского (позже министерского) главка. Конторский люд работал с 9.30 до 20.00. «Топ-менеджеры» приезжали на службу к 11.00 (этот имперский атавизм в Первопрестольной жив и поныне, спозаранку в коридоры власти не суйся!), в 17.30 имели трехчасовой обеденный перерыв. Потом в 20.30 возвращались в «офис» и сидели до полуночи. Но — зачем?

А затем, что страна такая. Необъятная. На 12 часовых поясов растянутая. И, чтобы не прервалась управленческая нить, ждали московские сидельцы, пока проснется восточный берег державы. А то ведь с каким-нибудь чукотскокамчатским деятелем никогда и не услышишься. То он уже спит, то ты еще не проснулся.

У Сталина, хотя он на Дальнем Востоке никогда не бывал, к этой российской окраине было какое-то особое отношение. Говорят, он долго размышлял над картой, разглядывая узкую полосу земли, похожую на палец, просунутый в Азию. Как именовать — Приморская область? Вроде несолидно. Край же предполагает в своем составе национальную автономию. Советизировать полудикий народ удэге, разбросанный по Уссурийской тайге? Так уже с чукчами нарыдались…

— Ладно, — решил вождь. — С краю находится, пусть будет край. Без автономий.

Заодно якобы закрыл краевой центр для иностранцев. Когда демократам пришла пора «открыть закрытый порт Владивосток», в архивах так и не дознались, кто же его закрывал. Десятилетия город продержали под замком безо всяких нормативных актов!

Об этом я пишу так подробно потому лишь, что принципиально важно понять, когда же комфлота Амелько пытался дозвониться на дачу министра обороны… Вы вообще представляете ситуацию, чтобы дежурный генерал Генштаба не дал командующему крупнейшим советским флотом дачный номер телефона министра обороны СССР? Я не могу себе этого представить. Хотя бы потому, что есть полная нелепость, когда бы по московскому городскому телефону Амелько начал докладывать маршалу Гречко о развертывании у себя под носом авианосной группировки США. Для этого существуют защищенные от прослушивания средства, благодаря им министр обороны на связи всегда и везде (надо будет, поднимут в воздух специальный самолет-ретранслятор) — в кабинете, в машине, в дачной постели, на Северном полюсе! Это ЗАС, ВЧ, прямой провод, знаменитая кремлевская «вертушка» АТС-1, пользоваться которой командующий флотом может и должен только лично, без посредства адъютантов и дежурных. Другое дело, когда звонить уже просто неприлично. А неприлично — это в Москве сколько часов?

По столичному негласному укладу, вечером до половины одиннадцатого еще можно звонить даже малознакомым людям, разумеется, трижды извинившись за беспокойство. Но не позже одиннадцати, этого московский менталитет не допускает. Как, впрочем, и чересчур ранних звонков. У меня есть знакомая, которая говорит: «Какая наглость звонить в полпервого утра!» Но это, вы понимаете, «стеб» свободной творческой профессии.

Характерно, что своему непосредственному начальнику Горшкову Амелько дозвонился-таки, уложился во временной «норматив». Но отчего так странно повел себя Горшков? Предположим, их разговор состоялся в половине одиннадцатого. Почему не раньше? Да потому, что во Владивостоке еще половина шестого утра, и Амелько спал, тоже живой человек. — Вот, собственно, ради чего я утомлял вас, читатель, исчислениями временных поясов. А мог ли комфлота спать, зная о приближении американцев? Конечно нет!

Похоже, навтыкал главком товарищу Амелько сто пудов за пазуху: «Сам прошляпил, сам министру и докладывай!»

Это всего лишь моя авторская версия. Имею полное право высказать личное предположение и поэтому прошу не беспокоить исками о защите чести и достоинства.

А может, не совсем так дело было. Горшков понимал, что такая неприятность его тоже коснется, а потому мог подчиненному ход подсказать. В том смысле, что победителей не судят…

Вот почему просил Амелько Чернышова — придите обязательно! Военный совет ему нужно было провести срочно, в ранний неурочный час, заручиться поддержкой «тяжеловеса» из ЦК (сам-то кандидат только второй год) и успеть выгнать корабли в море, пока не проснулась Москва. То есть — до 13 часов по владивостокскому времени.

«Я доложил Военному совету обстановку, разговор с Горшковым, о попытке связаться с министром обороны. В заключение сказал, что я должен принять эффективные меры, и, учитывая, что в это время у нас с США шли какие-то необходимые для СССР переговоры, чтобы им не помешать, решил флот привести в боевую готовность скрытно, развернуть у входа в Вонсан эскадру, в район маневрирования авианосцев развернуть 27 подводных лодок, начать разведку авианосцев с фотографированием разведывательной авиацией, самолетами Ту-95ри с аэродрома Воздвиженка (которые на самом деле базировались в Хороле. — М.В.) Все члены Военного совета молчали — обдумывали. Начал В.Е. Чернышов, который дословно сказал: “Николай (мы с ним дружили), я считаю, что твое решение абсолютно правильно, случись что-либо, тебя обвинят, скажут: а ты зачем там был и бездействовал? Можешь рассчитывать на полную мою поддержку, я уверен, что такого же мнения все члены Военного совета”».

Понял ли Василий Ефимович, зачем его позвали? Да уже с порога все уразумел. Иначе члены Военного совета еще бы долго обдумывали… как собственную корму прикрыть!

«Все согласились, и мы начали действовать. Министру обороны послал подробную шифротелеграмму об обстановке и действиях флота. У меня был телефон для связи с министром обороны Кореи и нашим посольством, но связи не было, видимо, была отключена или повреждена. К Вонсану ушел Николай Иванович Ховрин на “Варяге” с пятью кораблями, ракетными и эскадренными миноносцами».

Их выход не остался незамеченным. Однотипный с «Пуэбло» разведывательный корабль «Баннер» в конце января 1968 года тоже находился у берегов КНДР, всего в восьми часах хода от точки абордажа, и как раз на пути следования советской эскадры. Океанограф Джек Якобсон так описывает свои впечатления тех дней:

— Нам дали команду оставаться на месте, и несколько дней мы болтались на волнах, с тревогой посматривая в сторону корейского берега. Со стороны Японского моря к нам приближалась целая армада из трех авианосных групп. Нашего командира Кларка вертолетом сняли с борта и доставили на авианосец «Энтерпрайз» для консультаций с командующим ударной группировкой. Нам было страшно за наших парней в корейском плену, но еще. страшнее было наблюдать, как ядерный ад изготовился вырваться наружу… Когда коммандер Кларк вернулся на борт «Баннера», нам дали команду возвращаться в Йокосука. Целых шесть месяцев после этого не велось никаких разведывательных операций с нашим участием. Мы просто бездельничали, оттачивая мастерство игры в пинг-понг.

…От Н.И. Ховрина с борта крейсера «Варяг» штаб Тихоокеанского флота получил донесение: «Прибыл на место, маневрирую, меня интенсивно облетывают “виджеленты” на низкой высоте, почти цепляют за мачты».

У неискушенного в военно-морских делах читателя может возникнуть ложное впечатление, что корабли ТОФ прямо-таки ринулись наперерез коварным янки, готовые своими корпусами заградить вход в Вонсанскую бухту. Это не так.

«Насколько известно, — пишет историк-востоковед В. Ткаченко, — советское военное командование специальных мер предосторожности или изменений режима боеготовности в войсках и на флоте в связи с инцидентом вокруг «Пуэбло» не предпринимало. Однако в силу того, что флоты СССР и США действовали в те годы в тесном контакте, чтобы не упускать друг друга из виду, какая-то часть советских военных кораблей, вероятно, приблизилась к берегам Кореи».

Точнее не скажешь — именно «приблизилась», и не настолько, чтобы разглядеть в бинокль, что подают на ланч командиру «Энтерпрайз». Не зря контр-адмирал Ховрин докладывал только об американских самолетах над головой. Можно ручаться, что авианосца он не наблюдал, по крайней мере визуально. «Энтерпрайз» находился в двухстах милях южнее Вонсана. Плавучий аэродром должен держать дистанцию самосохранения, остальное сделают его самолеты. Буквально на пушечный выстрел американцы не подпустили бы советский крейсер к авианосной группировке. «Виджеленты» легко блокировали бы и попытку ракетного залпа из-за горизонта, где галсировал наш гордый «Варяг».

Не зря, нет, не зря потом Амелько будет подкладывать на стол министру обороны сделанные воздушной разведкой фотографии авианосца «Китти Хок» в Цусимском проливе — вот, мол, как янки от нас драпали! Надо было «замывать хвосты» любой ценой. Пока не проснулась Москва-матушка. Или грудь в крестах, или голова в кустах.

Амелько понимал, что в столице уже будут умываться и чистить зубы, когда невероятными усилиями ему удастся вытолкать в море эти три десятка субмарин. Сборный отряд дежурных кораблей отдаст швартовы быстрее, но в район подойдет, когда столичный люд уже потянется в метро. Нет, не годится. Не судят только победителей, всех остальных судят и еще как! Нужен результат. И вот поэтому, многократно усиливая риск случайного боевого столкновения, Амелько поднимает полк Ту-16. И эти реактивные бомбовозы пошли над морем на бреющем полете!

«Командующему авиацией флота Александру Николаевичу Томашевскому приказал вылететь полком ракетоносцев Ту-16 и облетать авианосцы с выпущенными из люков ракетами “С-10” на низкой высоте, пролетая над авианосцами, чтобы они видели противокорабельные ракеты с головками самонаведения. 20 самолетов вылетели, впереди — 21-й с А.Н. Томашевским».

Почему же целый полк? Самолет Ту-16К-10 может нести только одну противокорабельную ракету К-1 °C. По советским выкладкам для уничтожения авианосца с кораблями эскорта необходимо истратить не менее 20 ракет с обычными тротиловыми зарядами. Другое дело — со спецбоеприпасом! Тут бы парочки хватило за глаза. Но вскрывать ядерные арсеналы без ведома и согласия всесильного 12-го главка Минобороны не мог даже командующий флотом.

Американцы, конечно, струхнули: это кто еще налетел целой армадой? Не китайцы ли, которые по советской лицензии успели наделать производство туполевских реактивных бомбардировщиков в Харбине? Нет уж, одного Вьетнама довольно, война сразу с тремя азиатскими странами явный перебор.

Когда Ховрин доложил, что его контролируют с воздуха американцы, Амелько отдал приказ: ответный огонь открывать только при явном нападении на наши корабли.

О названии этой главы, дабы избежать упреков в тенденциозности: несколько лет назад был опубликован очерк Н.А. Черкашина под заголовком «Как Амелько “воевал” с Америкой». С незначительными корректировками материал включен в книгу адмирала уже за его собственной подписью. Видимо, тема греет Николая Николаевича: повоевать с Америкой не вышло, но зуд в руках был и остался…

Но зададимся законным вопросом: а чего, собственно, ради американцам атаковать советские корабли, которые бродят вблизи своих территориальных вод, не проявляя враждебности? Давайте поставим вопрос шире. Зачем нападать на страну, с которой ведутся активные консультации, у которой Америка просит посредничества, чтобы выпутаться из некрасивой шпионской истории? Возможно, кандидат в члены ЦК КПСС Амелько просто этого не знал?


Бахья-Мотель.

Сан-Диего, Калифорния.

25 января 1968 года.

Важное для флота интервью, как, впрочем, и все последующие в этот день, начались весьма несвоевременным событием…. На следующее утро у Розы расстроился желудок. За завтраком она выпила две бутылки сельтерской, съела тост и запила его соком. Хэмпфилл позвонил в Одиннадцатый военно-морской округ и просил доктора побыть с ними во время интервью. Доктор прибыл, но после нескольких часов стало очевидно, что самочувствие Розы нормальное, и он ушел, оставив все телефоны — в офисе и домашний.

Осталось только сожалеть, что утро кэптена Хилла на сей раз не было расписано для гольфа. Он явился заранее, почему-то в компании с военнослужащей дамой с нашивками Yeoman (специальное звание для канцеляристов и делопроизводителей в ВМС США) и флотским старшиной. Хилл заявил, что он собирается записать беседу с редактором «Тайм» на диктофон в целях, оставшихся непонятными до сего дня, но Алан Хэмпфилл сразу заподозрил, что это при внесет в общение много ненужной сумятицы.

Кэптен был чем-то сильно раздражен с утра и не слишком вежливо поприветствовал редактора:

— Это вы явились рано или я — поздно?

Ли улыбнулся и ответил:

— Если честно, припозднились вы, кэптен.

Из последних сил напрягая свои скромные запасы учтивости, кэптен попросил Ли пройти на лоджию, где Джин Хэмпфилл впитывала январское солнце Сан-Диего. Оставшись наедине с Аланом, они в ускоренном темпе перебирали аргументы вчерашней ночи, баланс «за» и «против» остался прежним. Они согласились не согласиться друг с другом, но кэптен имел преимущество в числе шевронов на рукаве мундира.

Все это время Роза, еще не известная в Америке всем и каждому, пребывала в парикмахерском салоне. В течение следующего года две вещи, вместе с постоянной тревогой о команде «Пуэбло», занимали ее сознание. Это визиты к визажисту и преданность католической церкви. Она никогда не выходила к фотографам, не сделав укладки и макияжа. Размышляя над причиной, Хэмпфилл вскоре заключил, что тщеславие если и присутствовало, то в самой малой степени. Хорошо выглядеть означало для Розы победить неуверенность и нервозность. Еще в большей степени, чем парикмахер волосы, смягчал ее душу костел. Роза никогда не пропускала воскресной мессы, и крайне редко — религиозные праздники, которые она знала наперечет. Она никогда и ничего не делала по воскресеньям. Никаких интервью, встреч или планирования. Сначала Хэмпфилл сходил с ума от злости. Он кричал на Розу, доказывал, что Питу всегда было плевать на воскресенья, но все без толку. В обычные дни она могла работать до упаду. Но воскресенья были ее днями безраздельно.

Дозвониться кому-либо в Бахья-Мотель в те дни было решительно невозможно. Но большинство составляли все же не репортеры. Звонили женщины, которые представлялись как «моряцкие жены», оставляли оператору свои номера и предлагали всяческую помощь, в которой может нуждаться Роза. Один звонок поступил даже от австралийки, которая едва прибыла в Сан-Диего. На общение с этими сердобольными дамами уходили целые дни, но Роза непременно перезванивала каждой, чтобы поблагодарить за чуткость и участие.

Интервью мистера Ли с Розой сложилось так замечательно просто, что сразу был виден настоящий профессионал. Йомэн отщелкала целую фотографическую кассету. Ее начальник сделал полную запись интервью, но это, оказалось, не побеспокоило никого. Но в кульминационный момент интервью прервал коммандер Хартман из местного офиса военно-морской разведки. Он отвел Хэмпфилла и Розу в сторону и тихо рассказал, что Радио Пхеньяна только что передало магнитозапись признания в шпионаже, якобы сделанного голосом Пита. Разведка срочно искала любую пленку с записью речи коммандера.

Весь домашний скарб семейства Бучеров находился на временном хранении в Джефферсон-Сити. Возможно, сказала Роза, там найдется одна или две бобины с записью голоса ее мужа. Она подробно объяснила офицеру, где, в каких коробках могут лежать эти пленки, разрешила ему искать их и использовать для служебных нужд, а также написала соответствующую записку складской администрации. Разведчик поблагодарил и уехал. Капитан Хилл прерывал интервью только однажды, когда Роза описала своего мужа единственным словом: «Динамичный»:

— Там телевизионщики нервничают, они уже опаздывают к полуденному эфиру. Сколько времени потребуется, чтобы закончить интервью?

Дэйв сказал, что десяти минут будет достаточно. Но, разумеется, занял времени гораздо больше. Хэмпфилл в это время вел длинные переговоры с редактором Newsweek. Еженедельник интересовало, имеются ли у Розы хоть какие-нибудь фотографии «Пуэбло», проданы ли они уже каким-либо СМИ, и узнав, что еще нет, радостно пообещал немедленно прислать за ними курьера вместе с чеком на четырехзначную сумму.

Хэмпфилл, руководитель программистов ЭВМ и сам аналитик, за два дня уже притерся к миру СМИ, по крайней мере, настолько, чтобы уловить перемену в их повадках в то утро. Они теперь не выпрашивали, а твердо требовали своего, положенного. Но по-настоящему Алан всполошился только после третьего вопроса относительно пресс-конференции, назначенной на 11 часов утра. Оказывается, о ней уже извещены национальные телесети АВС, CBS, NBC, из Нью-Йорка вылетели съемочные команды, а также съезжались репортеры всех местных калифорнийских телеканалов, привлеченные неожиданным анонсом.

Выяснилось, что кэптен Хилл, не сумев убедить Розу, самочинно созвал пресс-конференцию, прекрасно понимая, что в сложившейся ситуации никто не посмеет настроить против себя журналистов, отказывая им в последний момент. Роза была подчеркнуто холодна, ее вынудили к тому, чего не желала ни она сама, ни ее ближайшие помощники. Миссис Бучер была уверена, что если Пит действительно сделал признание в шпионаже для Радио Пхеньяна, то лишь под физическим принуждением, что, как выяснилось впоследствии, было абсолютно правильным выводом. Но даже самые плохие подозрения были слишком оптимистичны.

Из уважения к жене плененного коммандера пресс-конференция была короткой. Ведущий в своем вступительном слове очень тенденциозно и безжалостно охарактеризовал факт признания Бучера. Репортеров более всего интересовало, уверена ли Роза, что по радио прозвучал именно голос ее мужа. Она, не слышав пленки, не могла подтвердить или опровергнуть. Пресса желала знать реакцию Розы на приказ президента США о срочном призыве резервистов. Она просто ответила, что не слишком сильна в международных делах, поэтому не может сказать ничего определенного. Тогда ее спросили, соответствует ли переданное корейцами заявление стилю ее мужа, но вопрос состоял сплошь из военных терминов, и Розе снова нечего было ответить. У журналистов сложилось впечатление, что жене командира «Пуэбло» флотские начальники «заткнули рот». На вопрос о реакции сыновей Роза твердо заявила, что не желает вмешивать в это дело детей.

Худшее, что принесла пресс-конференция, было в широко растиражированной назавтра фотографии, где над головой Розы сверкали золотые нашивки кэптена Хилла. Это укрепило в обществе превратное впечатление, будто бы флот держит миссис Бучер «под колпаком», контролируя каждое ее слово. К чести верхушки флота, там сделали правильные выводы, и кэптена Хилла немедленно отозвали из Сан-Диего, но влияние его медвежьей услуги сказывалось долго.

Зато разворот Time Magazine был просто великолепен. Опубликовав к тому же акварели Бучера, немедленно по возвращении автора журнал выплатил ему за рисунки 6 тысяч долларов. По тем временам это была весьма солидная сумма, и она пришлась семье командира «Пуэбло» очень кстати. Расчет флотской пресс-службы оказался верен: симпатии американской публики были полностью на стороне захваченного экипажа. Хэмпфилл и Роза скоро оценили, насколько это было важно.

В половину второго ночи Розу поднял с постели телефонный звонок адмирала Томаса Мурера, начальника Оперативного департамента US Navy. Он выразил ей свое сочувствие (на третьи сутки первое официальное!) и заверил расплакавшуюся женщину, что все необходимые меры будут предприняты. Той же ночью из Вашингтона последовал еще один звонок. Свою поддержку выразил сенатор от штата Калифорния Фрэнк Черч. После этих звонков у Розы немного отлегло от сердца, она почувствовала себя увереннее. К решению проблемы подключились серьезные политические силы.


СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО: СРОЧНО: NODIS.

ТЕЛЕГРАММА

Москва, 26 января 1968 года, 1150Z.

Посольство США в СССР — Госдепартаменту США.

1. Я доставил Громыко послание Президента Косыгину сегодня в 12.45 (МСК. — М.В.) Прочитав письмо, Громыко спросил, имею ли я что-либо передать устно. Я ответил, что к сказанному в беседе с Кузнецовым добавить нечего…

2. Громыко сказал, что он, безусловно, передаст послание адресату, а также проинформирует советское руководство и правительство о его содержании. Однако, в порядке предварительного комментария, он высказал надежду, что американское правительство займет трезвую позицию в данном вопросе и не поддастся сиюминутным чувствам, которые, как демонстрирует послание Президента, охватили сейчас США. Ситуация в целом, факты и возможные последствия должны быть взвешены очень тщательно. Громыко сказал, что по понятным причинам он не хотел бы в данное время обсуждать ответ советской стороны американскому президенту.

3. Выделяя внешнеполитический контекст своего предварительного комментария, Громыко выразил глубокое сожаление, что американские корабли вели себя слишком вольно. Очевидно, военное командование США не видит ничего предосудительного, посылая свои корабли так близко к берегам, городам и сооружениям других государств. На его взгляд, в США выработалась привычка игнорировать интересы других стран. Например, СССР направлял многочисленные ноты американскому правительству, приводя конкретные данные о месте, времени и даже бортовых номерах американских самолетов, которые совершали облеты советских торговых судов. Но всякий раз американская сторона присылала стандартный ответ, что советская информация не соответствует действительности. Это снижает межправительственные контакты до уровня, когда они уже не могут расцениваться как серьезные.

4. Кратко суммируя сказанное Кузнецову, я напомнил об обеспокоенности правительства участившимися инцидентами в DMZ, связав с сеульским рейдом…

5. Громыко заявил, что у него есть сведения от другой стороны о фактах вылазок южных корейцев, но он не желал бы теперь это обсуждать. Он завершил разговор заявлением, что послание Президента будет изучено и ответ передадут нам должным образом.

6. Отвечая на мой вопрос, когда Косыгин вернется из заграничной поездки, Громыко ответил, что Косыгин пробудет в Индии два или три дня и, возможно, на день или два остановится в Афганистане на обратном пути.

Томпсон

НОВАЯ ОДЕЖДА

Американцам велели снять свои военные лохмотья под настороженными взглядами нескольких солдат-конвоиров и одного дежурного офицера. На третий день заключения корейцы решили переодеть пленных и принесли их новую одежду. Грубое обмундирование ожидало их сложенным на столе, переодеться приказали быстро. В Северной Корее, как американцы успели заметить, люди или очень долго чего-то ждут, или делают что-либо очень быстро. Середины не существует.

Сначала они надели трусы и майки (хлопок с какой-то синтетической нитью), затем то, что в Америке назвали бы средней одеждой, потому что это было что-то среднее между женскими панталонами и кальсонами. С большим интересом они разглядывали тесемочные завязки, пришитые снизу к штанинам. Сверху они надели еще одну пару белья по-толще, затем брюки и что-то вроде британского кителя колониального образца, но с отложным воротником.

Американцев обескуражила одна пикантная особенность нового обмундирования. Дело в том, что ширинки имелись на всем, кроме ничего белья, поэтому всякий раз, справляя малую нужду, приходилось снимать все четыре слоя одежды. Каждый раз под осторожными взглядами конвоиров, более заинтересованных в максимально быстром возвращении заключенного в камеру, нежели в качестве мероприятия.

У всякого мужчины, имеющего за плечами действительную службу в Советской армии, все вышесказанное невольно вызовет улыбку. На самом деле, пленных экипировали по армейским нормам зимнего вещевого довольствия рядового и сержантского состава. Корейские интендантские нормы полностью идентичны нашим: нательные рубаха и кальсоны х/б; сверху такое же белье, но байковое. Завязки на кальсонах для US Navy, конечно, экзотика, а фактически — вековой опыт русского воинства. В полевых условиях пуговиц не напасешься. Что же касается трусов и маек, это белье летнее, которое у военнослужащих изымают с наступлением холодов. Корейцы, очевидно, немало размышляли, как экипировать людей из другого мира. И сочли, что американцам лучше оставить привычное им нижнее белье. Гуманность по отношению к себе американцы приняли за изощренное азиатское издевательство. Сатиновые «семейные» трусы. Без гульфика. Конфликт цивилизаций!

Ансамбль был дополнен древними прародителями кроссовок — баскетбольными кедами. Темно-зеленые кеды не очень гармонировали с темно-синими одеждами.

Один из вездесущих дежурных офицеров строго предупредил: заключенные обязаны постоянно носить полный комплект своей одежды, все пуговицы и кнопки должны быть застегнуты. Являясь послушными заключенными, Хейс и Рассел исправно потели немало длинных дней, пока однажды в камеру не зашел «Призрак», дежурный офицер, чтобы снова поболтать о жизни в Соединенных Штатах. В его представлении, Америка была огромным скопищем всяческих непристойностей и ничем более. Самыми любимыми темами — после Маркса и Ленина, конечно, — у корейца были большие скоростные автомобили и развратные женщины. Он спросил, зачем моряки натянули на себя всю свою одежду и как можно выдерживать такую духоту.

— Так нам приказали, — пожали плечами американцы.

«Призрак» рассмеялся и сказал, что это неправильно, им разрешено носить то, что удобно и соответствует сезону.

После ухода «Призрака» они стремительно разделись до нижних кальсон и впервые блаженствовали в камере, наслаждаясь сигаретным дымом, когда один из охранников ворвался в открытую дверь. Моряки уже привычно вскочили. Мальчишка в форме был молодой и такой сердитый, что у него даже не нашлось слов. Он выскочил и тут же вернулся с дежурным офицером, но уже другим. Офицер тоже разгневался:

— Почему вы разделись?

Рассел ответил, что им разрешили.

— Кто?!!

Это была серьезная проблема. Рассел сообразил, что если они назовут корейца присвоенной американцами кличкой, хорошего будет мало. Но какой дать словесный портрет — маленького роста, с раскосыми глазами, черными волосами и желтой кожей? Так они здесь все такие… Оставалось надеяться, что все обойдется короткой нотацией на тему, как они должны быть счастливы, получив новую одежду. Но разгневанный офицер вместо этого сказал, как они должны быть счастливы, что он принес им предметы первой необходимости! Это были — кусок хозяйственного мыла, полотенце для рук, зубная паста и зубная щетка.

А также туалетная бумага, выпушенная Народной фабрикой упаковочных материалов: плотный бумажный лист площадью больше квадратного метра, который в целях разумной экономии надлежало порвать на маленькие кусочки. По своим потребительским свойствам бумага не слишком отличалась от наждачной.


Бахья-Мотель.

Сан-Диего, Калифорния.

26 января 1968 года.

В ночь с четверга на пятницу впервые удалось относительно спокойно поспать до самого утра. Однако уже в 07.30 всех разбудил звонок из «Сан-Диего Юнион». Газетчики рассказали, что по каналам международных агентств распространяется фотография из Пхеньяна, на которой изображен Бучер, подписывавший признание в шпионаже против КНДР. Фотографию обвешали прислать с посыльным через час, но журналисты предупредили, что качество снимка очень плохое. Чья-то фигура что-то якобы подписывает. Кто и что, разобрать невозможно… Не затруднит ли миссис Бучер сделать заявление? Нет-нет, никакого фотографирования. Пит или не Пит, вот в чем вопрос! Заявление супруги коммандера будет немедленно переправлено агентству ЮПИ, газета берет это на себя.

Репортер Фрэнк Салдена предложил, чтобы Роза и ее ассистенты определились с доверенным представителем для Пита, когда он вернется. Дело, он сказал, заварилось очень крупное, и коммандер определенно будет нуждаться в квалифицированной правовой помощи — и в ожидаемой Следственной комиссии, и в конце концов в отношениях со СМИ. Это был здравый совет, Алан и Роза уже осознали, что нуждаются в юридической зашите, но не знали толковых адвокатов. Фрэнк объяснил, что масс-медиа — это бизнес, в котором Роза и Пит имеют потенциальное право на значительную долю прибыли. Бесконечно далекие от меркантильных соображений, они уяснили смысл; правда, в конце концов прибыль оказалась мизерная.

Накануне поздно вечером позвонил Дэйв Ли и попросил Джин Хэмпфилл переговорить с Розой — не согласится ли та уделить ему еще некоторое время для уточнения ее ответов. Джин знала, что обязательная и пунктуальная Роза очень переживала, что разговор с редактором журнала «Тайм» получился скомканным и коротким. Дэйв приехал в пятницу утром, и интервью продолжилось в теплой расслабленной атмосфере. Роза даже разулась и привычно сложила ноги на кофейный столик — впервые за все дни нервотрепки. Интервью длилось несколько часов.

После распространения корейского фото «человека, похожего на Бучера», пресса снова начала атаковать жену командира. На этот раз она ограничилась кратким заявлением для печати. Кроме этого, Роза написала письмо женам всех членов экипажа «Пуэбло», которое она не могла отправить иначе как через газеты, поскольку флот категорически отказал ей в адресах этих несчастных, как она сама, женщин.

В полдень явились офицеры военно-морской разведки, которые уже успели перерыть все имущество семью Бучеров в Джефферсон-Сити и обнаружили какие-то магнитофонные бобины. Все слушали их внимательно несколько часов, но голоса Пита на них не было!

— Хоть вам и не повезло, но услуга за услугу, — неожиданно сказала Роза разведчикам. — В качестве компенсации за мои развороченные вещи… Вы можете незаметно провести меня на борт самолета, вылетающего в пять часов пополудни в Лос-Анджелес?

Выходя из мотеля, она сказала, что вымотана до предела и хочет провести некоторое время у своей подруги. Что это за место, где живет подруга и даже номер ее телефона Роза не оставила.


ТЕЛЕГРАММА

Москва, 27 января 1968 года, 1458Z.

Посольство США в Москве — Госдепартаменту США.

Нижеследующее есть наш перевод ответа Косыгина на послание Президента.

Начало текста.

«Дорогой г-н Президент… Позвольте мне говорить с предельной прямотой. Мы не можем разделять предложенную американской стороной интерпретацию событий. Информация, доступная нам, свидетельствует тот факт, что разведывательный корабль ВМС США «Пуэбло» был задержан корейскими властями не в международных, а в территориальных водах КНДР при выполнении определенных разведывательных действий. Это главное обстоятельство, раскрывающее существо дела, и поэтому ответственность за инцидент ложится целиком на американское военное командование, которое действовало вопреки общепринятым нормам международного права, защищающего неприкосновенность границ государств и их территориальных вод.

Поскольку это — так, то Соединенным Штатам было бы полезно предпринять шаги к поиску пути урегулирования инцидента и в любом случае не подливать масла в огонь… Факты, однако, свидетельствуют, что в течение последних нескольких дней в США ситуацию накаляют безответственные голоса, призывающие к «атаке освобождения» силой оружия. Тех, кто заявляет подобные веши, по-видимому, не волнует, к чему это может привести. Как американские военные рассматривают принципы международного права, и особенно принцип свободы мореплавания, хорошо известно по многочисленным фактам облета американскими военными самолетами советских и других судов в экстерриториальных водах. Мы неоднократно предупреждали правительство США, что подобные факты чреваты военными инцидентами, но облеты продолжаются по сей день. Недавно имел место более серьезный инцидент, когда американский самолет подверг советские торговые суда бомбежке и обстрелу. Тогда США проявили, мягко говоря, очень спокойное отношение к этим фактам, хотя они повлекли человеческие жертвы и значительный материальный ущерб[7].

Но теперь, когда американский корабль задержан, потому что проник в иностранные территориальные воды, в США развивается шумная кампания, которая, судя по всему, опирается на поддержку американского правительства. Как иначе можно расценить сообщение об отряде кораблей 7-го флота, включая атомный авианосец «Энтерпрайз», крейсеры и другие боевые корабли, которому приказано двигаться по направлению к КНДР? Советское правительство полагает, что… ситуацию необходимо анализировать трезво, не поддаваясь эмоциям, которые могут завести гораздо дальше желаемых пределов. На наш взгляд, самый короткий и наиболее надежный путь к урегулированию — не допускать опрометчивых шагов, и это создало бы более благоприятную атмосферу. Мы убеждены, что в скорейшем урегулировании ситуации заинтересованы все стороны. Оно должно базироваться на полном уважении суверенитета и независимости КНДР. Любые попытки давления могут только осложнить урегулирование.

Мы проинформировали правительство Корейской Народно-Демократической республики относительно содержания Вашего послания. С уважением, А. Косыгин, 27 января 1968 года».

Конец текста.

Томпсон


Бахья-Мотель.

Сан-Диего, Калифорния.

27 января 1968 года.

В 2 часа ночи позвонил сын Пита Марк, которому разрешили остаться в мотеле. Голос мальчишки был испуганный:

— Мистер Хэмпфилл, меня сейчас кто-то сфотографировал! Мама не велела мне открывать дверь, но меня разбудил стук, я спросонок не сообразил спросить, кто пришел, и открыл двери. Дальше фотовспышка — и какой-то парень убежал.

Алан велел Марку возвращаться в кровать, ничего страшного не произошло. Наверное, фоторепортер надеялся, что на стук выйдет Роза в ночном пеньюаре, но поскольку дверь открыл подросток, его фотографии не нашли ни в одном издании. Так и осталось неизвестным, на кого работал этот ночной «папарацци».

Хэмпфилл позвонил поверенному, которого рекомендовал один из флотских разведчиков: Майлс Харви, юрисконсульт адвокатской конторы «Люк, Форвард, Гамильтон и Скриппс». Он согласился переговорить с Розой в начале следующей недели. Возвращаясь к событиям тех нервных дней, сегодня Алан расценивает этот шаг как один из наиболее удачных ДЛЯ последующей защиты Бучера. Правда, с Майлсом они спорили, причем нередко, но он был специалист высшего класса и блестящий поверенный — из лучших в Америке. Глядя на давние события через призму десятилетий, Хэмпфилл считает, что в те дни должен был слушать его больше:

— Майлс, который тормозил мои наиболее агрессивные замыслы, был голосом успокоения для моего гнева. По характеру и образованию поверенные консервативны. Они специально обучены рассматривать последствия всех действий, и в то же время они, на мой взгляд, слишком осторожны. Майлс позже представлял интересы Пита в Следственной комиссии, был нашим представителем к Вашингтоне и в Пентагоне — я не мог выполнить этой миссии как действующий офицер флота, то есть государственный служащий. Если, не дай бог, со мной случится какая-нибудь неприятность и я буду нуждаться в поверенном, он будет единственным, кому я позвоню.

Джин Хэмпфилл обратилась к одному из разведчиков ВМС, рекомендованному Майлсом: будет неплохо, если флот заберет имущество Розы из временного хранилища в Джефферсон-Сити и доставит на какой-нибудь ведомственный склад в Сан-Диего. Именно сюда, скорее всего, возвратится Пит, как только инцидент «Пуэбло» разрешится. Военно-морской госпиталь Бальбоа был главным местом реабилитации всех, кто возвращался с ослабленным здоровьем после вьетнамской войны. Джин, совершая на ощупь первые шаги на стезе пиарщицы, рассуждала логично. Если флот займется домашним скарбом Бучеров, он проявит тем самым благорасположение к судьбе офицера и готовность использовать его на активной службе в дальнейшем. Военно-морская разведка согласилась обсудить этот вопрос в Вашингтоне и… без последствий. Морской офицер, бросивший обвинения правительству, выглядел кандидатом на скамью подсудимых. С вещами или без — семье такого человека лучше вообще держаться подальше от моря.

В воскресенье Роза вернулась из Лос-Анджелеса рейсом 448 в 18.15. Слезы на плече у подруги детства ее не успокоили, новости по телевизору уже не вызывали былого доверия. На истекшей неделе она насмотрелась, как они делаются.


СЕКРЕТНО.

Телефонный разговор председателя

Объединенного комитета начальников штабов

Вилера с генералом Дуайтом Эйзенхауэром

27 января 1968 (в изложении).

.. Я предупредил генерала, что наш разговор полностью конфиденциален. Президент обеспокоен проблемами, которые могут возникнуть, если дипломатические усилия окончатся неудачей и он вынужден будет прибегнуть к силовому решению проблемы «Пуэбло»… Генерал Эйзенхауэр спросил, велики ли объемы морской торговли Северной Кореи. Я ответил, что она ограничена, зато они ловят много рыбы. Он сказал, что мы должны быть осторожны, и не угрожать чем-либо, чего не сможем осуществить. Затем поинтересовался возможностью бомбежки мостов на реке Ялу. Я заметил, что они фактически на границе с красным Китаем, и китайцы могут расценить наши действия как вызов.

Ключевой вопрос, по мнению Эйзенхауэра, — готовы ли мы использовать ядерное оружие, поскольку это гарантия разрушения мостов в районах, где не будет поражено гражданское население. Генерал Эйзенхауэр сказал, что если бы он сидел в кресле президента, он распорядился бы изучить любые доступные возможности, не исключая ничего… он не видит большой опасности ядерного Холокоста в данном случае. Я был вынужден напомнить генералу о соглашениях северных корейцев с СССР и Китаем. Русские и китайцы, заметил Эйзенхауэр, будут руководствоваться собственными интересами. По его мнению, меры должны быть приняты в следующем порядке:

A) Морская блокада.

B) Укрепление мер обороны Демилитаризованной зоны (возможно, включая несколько рейдов на территорию Северной Кореи).

C) Атака основных корейских узлов связи.

D) Выдвинуть воздушное подкрепление в Южную Корею и туда же перебросить управление всей операцией для достижения высшей степени готовности, но без использования главного стратегического потенциала.

Эйзенхауэр полагает, что об этих планах необходимо проинформировать руководство Конгресса. На начальном этапе операции президент может начать действовать самостоятельно, но важно иметь постоянный контакт с конгрессменами и консультироваться с ними. Их необходимо предупредить о строгой конфиденциальности, хотя обшив намерения, конечно, станут известны.

Наконец, генерал Эйзенхауэр сказал, что мы должны делать все возможное на дипломатическом фронте и в Совете Безопасности ООН. Требовать созыва специальной сессии Генеральной Ассамблеи, если мы полагаем возможным достичь чего-либо полезного. Он также рекомендовал бы усилить бомбежки во Вьетнаме по максимуму на это время и позволил всем думать, что это связано с северокорейским инцидентом. В завершение он попросил передать президенту его личную уверенность в успехе.

БЫВШИЙ ХОРОШИЙ ПАРЕНЬ

Камера, куда поместили Рассела, оказалась на третьем этаже и была изолирована от других. Камера была угловой, через коридор напротив помешался клуб. Если бы не одиночка, в которой сидел уоррент-офицер Лейси, это была бы единственная камера экипажа на всем этаже.

Такая обособленность дала охранникам уверенность, что они могут вести себя с американцами несколько наглее обычного, избегая при этом осложнений с начальством за «излишнюю инициативу». Эксцессы обычно случались, когда дежурный офицер третьего этажа от скуки спускался поболтать с коллегой на втором этаже. Другой проблемой, доставлявшей немалые страдания, был неисправный дверной замок в камере, который постоянно открывался сам.


Матрос Ллойд «Пит» Бучер, 1944 год

Нарукавный шеврон «Пуэбло»

Легкий армейский транспорт FP-344, июль 1944 года

«Пуэбло» в праздничном убранстве по случаю возвращения корабля на военную службу

Церемония комиссации. Справа — супруги Бучер, «Пит» еще лейтенант-коммандер

Карта разведывательной операции PINKROOT

Цель операции — засечь корейские радиолокаторы

Порт Вонсан. Первые шаги в северокорейском плену

Беспрецедентная пресс-конференция в Пхеньяне. Командир американского корабля публично осуждает действия своего правительства

«Гавайский жест удачи»

Силой идей «чучхе» — по американскому империализму!

За столом переговоров в Панмунчжоне.

В центре — глава делегации КНДР генерал Пак Чунг Гук

Общественный комитет «Помни «Пуэбло». Слева — Роза Бучер, справа — Джин Хэмпфилл

Глава американской делегации генерал Бонстил (справа) готов подписать долгожданное соглашение о репатриации

«Мы располагаем признанием экипажа, что скажете?» Карикатура из американской прессы тех дней

Домой по мосту Невозвращения, с интервалом в одну минуту

Последняя идентификация личности

Первым делом — в столовую!

Построить, но не смешивать!

В госпитале Бальбоа. Слева — «чистые- моряки, справа — разведчики-слухачи

Who is to ВІате? Вечный вопрос — «Кто виноват?»»

Наконец-то дома! Бучер на авиабазе Мирамар в Сан-Диего

Коммандер вернулся домой

Не стареют душой ветераны

Ллойд Бучер в последние годы жизни

Акварель коммандера

Экскурсовод в звании старшего полковника. Это он командовал группой захвата

То, ради чего… Совершенно секретный криптотелеграф KW-7 Orestes сегодня экспонат канадского музея электросвязи

«Пуэбло» — один из главных туристических аттракционов социалистического Пхеньяна

Карикатура американской прессы в феврале 1969 года. Надпись на мине — «Допрос Бучера», надпись на шлюпке — «Военно-морской духовой оркестр. Игра слов — brass переводится также как «бесстыдство»

Теперь — в твердой памяти

«Черный дрозд» в поисках — «Пуэбло»

То самое, из-за чего все случилось. Американская шифровальная машинка KL-7

Официальное фото коммандера Ллойда Бучера

Последний причал командира

Музей победы над империализмом


В ветреные дни, которые зимой случались часто, дверь открывалась сквозняками. Всякий раз, когда это происходило, ближайший к двери моряк вскакивал и старался закрыть ее быстрее, чем это заметит корейский солдат. Охранники, специально (тоже от скуки) следившие за дверью, никогда не пропускали момент ее открытия, и, следовательно, человек с положенной на дверь рукой при появлении охранника получал «указание». Серьезность «указания» зависела от настроения самого солдата, времени по распорядку дня, а также от того, кто был дежурным офицером на этаже. Чтобы равномерно распределить корейские оплеухи среди сокамерников, проклятое «горячее место» ближайшего к двери матросы и старшины занимали по очереди — замена каждые сутки, несмотря на тяжесть избиения в свою предыдущую очередь. Эти сутки становились для несчастного очередника сущим адом. Эта специфическая повинность получила прозвище «Карусель смерти». Ни в одной другой камере не было ничего подобного.

После прихода в отделение охраны здоровенного корейца по кличке Медведь сидение на «горячем месте» стало особенно напряженным и болезненным. В один из дней на «горячем месте» оказался Стив Эллис. Снова сорвался ветер, и все уже знали, что самопроизвольное открытие двери — вопрос времени. Когда это случилось, Стив был уже наготове. Он плавно и грациозно нажал на дверное полотно, и ему почти удалось его прикрыть, когда Медведь грубо толкнул дверь и вырвал ее из руки Стива. Поскольку кореец вошел, а кровь испуга бросилась Стиву в лицо, Медведь спросил его, что он делал с дверью. Прежде чем Стив успел сформулировать ответ, Медведь ударил его в голову справа. Американец дернулся, но не упал. Это возмутила Медведя, и он обрушил на Стива град ударов, все в лицо. Когда физиономия Эллиса превратилась в сплошной кровоподтек, Медведь довольно усмехнулся и вышел.

На следующих политзанятиях Хейс спросил Робота, как сказать по-корейски «Дверь открыл ветер». Робот произнес: «Парум монта тора». Но Хейс не объяснил причин своего интереса, инцидент в камере NQ 5 был еще свеж в памяти. Робот тоже не поинтересовался, почему задан вопрос. В следующую субботу у Хейса появился случай испытать свои новые познания в корейском языке. Это случилось во время еженедельной большой приборки. Поскольку Рассел был единственным членом экипажа, занятый мятьем полов в камере, он оказался как раз у злополучной двери, когда ее снова распахнул сквозняк. В предвидении этого Медведь уже стоял на изготовку, готовый действовать. Но он не смог сразу войти, поскольку ему мешал баталер, присевший с тряпкой на корточки. Тогда Хейс выступил вперед, между Расселом и охранником, и на хорошем, как он думал, корейском языке произнес старательно заученную фразу. Медведь дернул головой подобно щенку, который впервые услышал новый для себя звук, и попросил Хейса повторить.

— Рагoоm monta tora!

Впечатление таково, будто бы Хейс сказал что-нибудь нехорошее о матери Медведя, потому что в следующее мгновение его шлепанцы остались стоять на полу, а сам» Хейс взлетел выше второго яруса коек. Когда он упал к ногам солдата, тот отвесил еще новую порцию ударов, и снова покинул камеру со своей лучезарной улыбкой.

Несколькими неделями позже все сидели за столом, когда дверь открылась в очередь матроса Шинглтона на «горячем месте». Но боги улыбались ему в тот день. Вошел Хороший Парень, один из трех охранников, при которых моряки чувствовали себя в относительной безопасности. С ним вместе пошел новый конвоир, и все выглядело так, как если бы опытный служака вводил новичка в курс дела.

Хороший Парень кивнул на ведро, он хотел, чтобы заключенный что-то вымыл. Одна из немногих выгод дежурного у «горячего места» заключалась в том, что все хозяйственные обязанности вне камеры в этот день были его привилегией. Джон Шинглтон уже встал и потянулся к ведру, но Хороший Парень отрицательно покачал головой и указал на Рассела — «Ты!». Баталер взял ведро и пошел следом за конвоирами, которые отвели его «кают-компанию», ободранную маленькую комнату, где офицеров «Пуэбло» кормили отдельно от старшин и рядовых. Хороший Парень жестами поставил задачу, Рассел принялся мыть, а охранники ушли.

Прошло несколько минут, и один из охранников заглянул в дверь, чтобы проконтролировать качество мытья. Инструкция требовала встать, что Рассел и сделал. Но вошедший Хороший Парень показал жестами, что пока моется пол, не надо тратить время на вставание. Несколько минут спустя дверь снова открылась, и вошел другой охранник. Как было приказано, Рассел продолжал работать. Охранник номер два страшно возмутился наглостью американского уборщика и потребовал приветствовать себя вставанием. Моментом позже открылась дверь, Рассел вскочил… но это был Хороший Парень! Он врезал Расселу в челюсть снизу — сказано было не вставать! Так выглядела корейская версия игры в хорошего полицейского и плохого. Но в данном случае плохими оказались оба. В следующий раз Рассел, стоя задом к двери, остался на корточках, а вошел любитель вставаний… Один удар ботинком пришелся в живот, второй по заднице. Все же удалось уклониться от хорошо поставленных ударов по голове, спине и по лицу. Охранник ушел, Рассел продолжил приборку, соображая, кто будет следующим. Так как они намеренно поломали очередность, Рассел ждал, что снова войдет новичок. Увы, вошел Хороший Парень, навстречу которому успел подняться несчастный баталер. Снова удары ногами… Сюрпризом был последний заход — вдвоем. Они просто сыграли баталером в футбол. Затем ему велели вытереть кровь с пола и возвращаться в свою камеру.

В тот вечер родилась новая кличка, уточняющая — Экс-Хороший Парень.

Загрузка...