На острове Колибрия

Глава XVI. Чья жена?

Доббинс все еще был в прихожей. Он был один, так как послал швейцара сделать приготовления для отъезда бывшего атташе. Когда он увидел своего молодого друга, который вел к нему всхлипывавшую женщину, это не способствовало успокоению его взволнованных чувств. Тем более, что этот молодой друг обладал страстью к приключениям и все это происходило в доме, за солидный тон которого Доббинс отвечал перед своим правительством. Одним словом, его изумление было простительно. Когда Копперсвейт ввел беглянку в прихожую, его крестный мог только прошептать:

– Что еще?

– Тише! – сказал Билли. – Так нужно. Доббинс вновь обрел голос:

– Я не хочу говорить тихо! Не прошло двух минут с тех пор, как я оставил тебя одного у подъезда, а теперь…

– Тише! – повторил Копперсвейт. – Разве вы не видите, что со мной дама?

Вид старшего американца выражал сомнение в правильности избранного Копперсвейтом обозначения. Тем не менее по натуре он был галантен:

– Сударыня, я прошу вас извинить меня, но ваше неожиданное появление и… и… общество, в котором вы находитесь…

– Не будем разговаривать здесь, – предложил Билли. – Перейдем в комнату. У нас слишком важное дело.

Он не дал больше ничего сказать, пока не провел обоих в кабинет и не закрыл за ними дверь. Доббинс бормотал что-то невнятное, «валькирия» вся дрожала мелкой дрожью, зато Копперсвейт явно торжествовал: ему удалось овладеть чем-то таким, что при надлежащем обращении могло больше способствовать осуществлению его надежд, больше чем деньги для подкупа стражи или для приобретения пароходов.

– Они не кусаются, – заверил он посетительницу, которая в недоумении смотрела на раскиданные по полу, наполовину распакованные иллюстрации к теории носов. – Затем он обратился к Доббинсу: – Я не силен в этикете, и вы оба должны простить мне, если я познакомлю вас не по всем правилам этого искусства. Мистер Доббинс, позвольте мне представить вас миссис Миклош.

Доббинс перевел взгляд с всхлипывающей женщины на улыбающегося юнца.

– Прошу извинения, – снова сказал он.

– Я – Эльга Хольберг, – объявила незваная гостья. – Это мое девичье имя.

– И эта дама сказала мне, – дополнил Билли, – что теперь она жена короля Колибрии Павла III.

– Господи помилуй! – ахнул Доббинс.

– Пакет, который я вручила вам, – продолжала незнакомка, обращаясь к Копперсвейту, – содержит доказательство этого.

Нервы Доббинса обычно реагировали только на мелкие житейские неприятности. Серьезные затруднения он обычно встречал довольно спокойно и не терял головы. «Эта женщина несомненно сумасшедшая, такая же сумасшедшая, как Билли», – решил он. Однако он не желал никаких сцен. Доббинс уже овладел собой и покручивал концы своих усов.

– Не угодно ли вам присесть? – предложил он, думая в то же время, за кем собственно ему следовало послать: за полицией или за врачом. Теперь он узнал свою посетительницу; он заметил ее на том злополучном спектакле, на который с самого начала не хотел идти и с которого, по-видимому, вели начало все теперешние треволнения. Да, она, безусловно, сумасшедшая, но нельзя отрицать того, что она миловидна и воспитана.

– А теперь, – продолжал Доббинс, когда дама и его крестник сели на стулья против него, – не расскажете ли вы мне, сударыня, вашу историю?

– Но она вся в моем пакете! – ответила посетительница. – Пакет содержит нотариальную копию моего брачного договора. – Она быстро протянула руку и схватила Билли за рукав. – Вы не потеряли его? – воскликнула она.

Билли достал пакет и положил его к себе на колено.

– О нет, он здесь!

– Ах! – облегченно вздохнула дама. – Ну, вот видите! – добавила она с видом человека, подписывающего слова «что и требовалось доказать» под выводом геометрической теоремы.

– Я говорил тебе, чтобы ты, гм… доверил хранение пакета мне, – напомнил Копперсвейту Доббинс тоном, явно приписывавшим неприятное появление дамы непослушанию Билли.

Билли не обратил на это внимания. Он поспешил объяснить «валькирии» положение дела:

– Вся беда в том, что ни я, ни мистер Доббинс не знаем вашего языка.

Урожденная Эльга Хольберг выразила на своем лице возмущение таким невежеством. Но она постаралась овладеть собой, чтобы скорее разъяснить свою тайну:

– Я норвежка. Я живу на острове Борге, где родилась и где живут мои родители. Когда его отец, герцог Водена, был в изгнании, Павел приехал на наш остров. Он совершал поездку на яхте для осмотра наших фиордов. Он называл себя графом Иваници, и больше ни я, ни мои родители о нем ничего не знали. На Борге я и вышла замуж за короля.

– Вот видите, дядя Фред, – сказал Билли, – это очень просто.

Доббинс метнул на него свирепый взгляд.

– Сударыня, король Колибрии холост.

– Но тогда он еще не был королем! Это произошло тогда, когда его отец, герцог Водена, был в изгнании. Павел приехал на наш остров. Как я вам сказала, он катался на яхте, желая видеть наши фиорды. Я не знала, что он нечто большее, чем просто граф Иваници. И мы поженились. Да, мы – муж и жена, как доказывает эта бумага.

Доббинс взглянул на Билли, Билли на Доббинса. Одновременно оба кивнули головой. Доббинс, после своего назначения наскоро ознакомившийся с историей Колибрии, знал, что «граф Иваници» действительно был один из титулов, которыми пользовался нынешний государь страны во время своего изгнания. Копперсвейт обо всем этом не имел понятия, но он верил этой женщине по той простой причине, что хотел верить. Но оба они сходились на том, что эта женщина, – была ли она сумасшедшей или нет, – сама искренне верила в этот брак.

– Интересно! – сказал Доббинс. – Продолжайте, сударыня.

Она возобновила свой рассказ, и вся ее манера держать себя придавала убедительность ее словам. Она говорила теперь запинаясь, ее щеки покраснели, фразы были отрывисты и тем не менее звучали искренне. Ее супругу быстро надоел его юношеский каприз. Он уехал и больше не возвращался.

– Но я люблю его. Каждое утро и каждый вечер я выходила на высокий холм над гаванью и смотрела, не возвращается ли его яхта, как он это обещал. И хотя ее все не было, я с каждым годом любила его все крепче.

Она закрыла лицо руками. Американцы почувствовали себя сыщиками, заглядывающими через замочную скважину в чужую комнату.

– Я люблю не его деньги и не его власть. Их мне не надо. Я люблю его самого, Павла!

Лишь недавно случайная фотография в газете проникла в норвежский городок и открыла ей глаза на то, кто такой ее муж. Несмотря на свои нежные чувства, Эльга Хольберг была женщина решительная. Не спрашивая ни у кого совета, она оформила себе паспорт и отправилась в Колибрию, куда прибыла в один день с Доббинсом и Билли.

До сих пор все было просто. Но во Влофе она не знала с чего начать. Увидев объявление о парадном представлении «Тоски», она пошла в театр. Она сразу узнала короля и тотчас послала ему в ложу записку. Она видела, как он прочел ее и усмехнулся; видела, как прочел ее барон и улыбнулся. Самая решительная женщина способна ревностью испортить свои планы. Эта белокурая красавица не представляла собой исключения. Ее гордость была уязвлена, а когда она перехватила взгляд, брошенный его величеством через зал в ложу принцессы Ариадны, она вспыхнула как порох. Незнакомка умела говорить по-французски, то есть на языке, которым владело также большинство образованного населения Влофа. Она уже была в курсе городских сплетен и знала о замыслах Тонжерова, а днем ей показали его самого. Когда в этот вечер она убедилась, или думала, что убедилась, как мало она может ожидать от короля или премьера, она чиркнула записку Тонжерову, но лишь намекнула ему на истину и тем сделала первый шаг для подготовки своей мести. Она сообразила, что республиканский лидер охотно использует скандал в семье короля против консервативной фракции. Расстроить проектировавшийся брак между двумя ветвями королевского дома значило бы сразу поднять надежды республиканцев.

– Гм, – сказал Доббинс, а сам подумал: «Она явно обозналась в театре, что вполне возможно, как последствие долгих дум о своем горе. Вероятно, какой-то авантюрист обвенчался с ней под видом графа Иваници. Потом она увидела фотографию и этого было достаточно, чтобы у нее зародилась навязчивая идея». Вслух он спросил: – Скажите, вы так уж вполне уверены, что король тот… гм… тот самый джентльмен, который…

Она уничтожила Доббинса одним взглядом:

– Вы не женаты? Нет? Если бы вы были женаты, вы бы знали, что женщина никогда не примет другого за своего мужа!

– Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, – сказал покрасневший дипломат.

Из дальнейших слов гостьи выяснилось, что она тотчас пожалела о посланной Тонжерову записке. Она еще не зарегистрировалась в полиции, как должны регистрироваться все приезжие в течение сорока восьми часов после прибытия, и скромный пансион, в котором она остановилась, едва ли находился под наблюдением. Но теперь две спорящие политические партии знали, что она обладает тайной, которую одна из этих партий хочет скрыть, а другая, вероятно, пожелает разоблачить. Возможно, как она уверяла, что она обратилась к Тонжерову не только из мести. Возможно, что зловещая улыбка барона действительно побудила ее искать у республиканца защиты, и возможно, что Тонжеров намерен был защитить ее. Истина в том, что молодцы Раслова выследили ее на пути из театра в пансион, напали на нее на Рыцарской улице и их планы были разрушены вмешательством Билли, прежде чем подоспели люди, посланные вождем республиканцев.

Но теперь она не знала, какой партии ей бояться больше. В конце концов она любила своего мужа и не желала причинять ему серьезные неприятности. Единственное, чего она добивалась, так это вернуть его себе. Если она доверится Тонжерову, она тем самым выдаст короля его врагам, а открытый скандал был, по зрелом размышлении, вовсе не желателен ей. С другой стороны, если ее схватят люди Раслова, она, несомненно, лишится свободы и даже может лишиться жизни. Она не может больше оставаться в своих комнатах. Хозяйка уже приставала к ней с расспросами и час назад сказала ей, что она должна не позже вечера прописаться в полиции.

– Я знаю, – сказала она, – как превозносят благородство вашей великой страны. Я знаю, что она защищает слабых. Я знаю, что никто не может обидеть меня, пока в ожидании выяснения моих дел я нахожусь в американской миссии. И вот, – она широко развела руками, – я здесь.

Она откинулась в кресле с видимым облегчением, как будто все затруднения были уже преодолены. Доббинс и Билли снова обменялись взглядом. Первый из них тоже начинал уже верить незнакомке. Что же касается Билли, то он был свидетелем и участником происшедшего на Рыцарской улице и понимал, что даже колибрийцы не пользуются такими методами из-за пустяков.

– Однако, сударыня, – спросил Доббинс, – разве вы… гм… ваша переносица чисто лофоденского типа… разве вы американская гражданка?

Выражением своего миловидного лица она ясно дала понять, что это глупый вопрос.

– Конечно, нет!

– Но тогда – вы сами должны понять – я ничего не могу сделать.

Дама выпрямилась.

– Вам ничего и не надо делать, сэр. Вы только позвольте мне остаться.

– Верно, – вставил Копперсвейт, – только позвольте ей остаться!

– Билли, – остановил его Доббинс, – оставь это. – Сударыня, – вновь обратился он к посетительнице, терпеливо и огорченно пытаясь растолковать ей положение, – иностранный представитель не может вмешиваться во внутреннюю политику чужой страны. Только в… гм… в исключительных случаях он может оказывать убежище в миссии гражданам своей страны.

– Мне кажется, что этот случай можно назвать исключительным, – усмехнулся Билли.

– Не… гм… не по понятиям международного права. Сударыня, – сказал Доббинс, – я предложил бы вам обратиться в норвежскую миссию.

– Конечно, я обратилась бы туда, – ответила дама, удивляясь его недогадливости, – если бы только такая миссия существовала. Но это государство совсем недавно восстановлено и оно так мало. Норвегия еще не имеет в Колибрии представителя.

Доббинс встал:

– Тогда вы извините нас на несколько минут? Мистер Копперсвейт, попрошу вас! – Он повел Билли в переднюю. – Она в самом деле сумасшедшая!

– А как же удостоверение?

– Мы не можем его прочесть и не знаем, подлинное ли оно.

Тогда Билли рассказал о том, кто были люди, преследовавшие женщину на Рыцарской улице, и что он видел потом из своего окна.

– Если это не свидетельствует о том, что она в здравом уме, – заявил он, – то я не знаю, что и сказать.

– Но все это не наше дело.

– Она женщина.

– Она начинена динамитом.

– Она одинока. Она в опасности.

– Я тоже. Мое служебное положение…

– Об этом вы не думайте. Вы ведь никогда не дорожили этим назначением. Необходимо оказать покровительство этой женщине до тех пор, пока ей не будет гарантирована безопасность или пока она не покинет остров.

По своему обыкновению Доббинс спрашивал совета уже после того, как он втайне принял решение.

– Что же в конце концов мне делать?

– Позвольте ей остаться, – любезно предложил Билли.

– Не могу. Мне очень жаль: у нее прекрасный нос – чистый класс А и не ниже разряда второго, но… я бессилен. Я не могу.

– Официально – да, – настаивал Копперсвейт, который за свою короткую службу успел усвоить кое-какие дипломатические приемы, – но неофициально?

– Не говори глупостей. Ее нашли бы, и на следующий день я был бы отозван. Неужели ты думаешь, что человек с таким папуасским носом, как у барона Раслова, перед чем-нибудь остановится? Ей придется еще хуже, да и мне заодно. Билли, за всю свою жизнь я не встречал человека, который умел бы так впутывать своих друзей в неприятности, как…

– Зачем нам тратить время на взаимные укоры? Вы говорите, что не можете дать этой женщине убежище, несмотря на достоинства ее носа. А я говорю, что вы не должны отсылать ее прочь – в тюрьму или на смерть.

Вся решимость Доббинса, видимо, вернулась к нему.

– Мой долг перед родиной не позволяет мне оставить ее здесь. Это вполне ясно.

Билли понял, что он тверд в своем решении.

– Ладно, – объявил он. – Я сам позабочусь о ней!

Ну что ж, раз мистер Копперсвейт склонен оставаться в Колибрии, почему же неофициально не воспользоваться им? Его предложение вполне совпадало с тем, что сам Доббинс, при условии сокращения опасности до минимума, готов был подсказать ему.