Иннокентий Яныгин Белогрудый

История одного соболенка

Он появился на свет последним из пяти соболят. Когда его глаза прозрели, они видели лишь живот матери; своими ушами-дырками он различал только ее нежное поуркивание. Он ничего не чуял, кроме материнского запаха.

На сороковой день жизни соболенок стал оттопыривать губы, показывая мелкие, только что пробившиеся зубки: так он улыбался на ласку матери.

Их убежище находилось в глубине мамской тайги, в одном из тех укромных лесных тайников, о которых ведают лишь исконные лесопроходчики — охотники за пушным зверем. Это было маленькое и очень тесное дупло в старом дереве на высоте человеческого роста. Рядом с деревом проходила звериная тропа. И все же дупло с гнездом обнаружить было трудно. Его прикрывали ветви соседнего молодого кедра.

Мать возвращалась с охоты, когда сумерки густо наливались синевой, а на земле почти исчезали тени. Она легонько расталкивала сосунков, укладывалась в середину и всех сразу обогревала своим телом. Но больше всех она любила последыша — самого маленького соболенка с белым пятном на груди. Соболиха так умело укладывалась, что Белогрудому всегда доставалось теплое место и самый молочный сосок матери.

Проходили дни. Детеныши все проворней ползали по гнезду, широко расставляя ноги. Особенно старался Белогрудый. Он все ближе и ближе подбирался к отверстию, через которое его мать уходила на промысел, в большой неведомый мир. Но соболенка пугал свет, проникавший оттуда в дупло. И все же любопытство брало верх.

Однажды несмышленыш, сам не замечая того, наполовину высунулся наружу, сделал неуверенное движение и… клюнув носом, повис вниз головой, еле удерживаясь задними лапами за края дупла. Пыхтя и царапая кору дерева, он с большим трудом влез обратно. И теперь уже с большой осторожностью опять выглянул наружу. Соболенка поразило обилие звуков, света. Тайга уже полностью оделась в летний наряд, и все птицы были в сборе. Мир оказался куда просторнее, чем их гнездо.

Соболенок все чаще высовывался из дупла. Временами он видел, как по тропе проходили осторожно, словно тени, какие-то крупные звери. Иногда они двигались медленно, иногда бежали стремительно, спасаясь от какой-то неведомой опасности. Как-то увлекшись своими наблюдениями, Белогрудый не заметил, что с воздуха ему грозит страшный враг — бородатая сова, и едва-едва сумел увернуться от нее. Бесшумно подлетев к дуплу, хищница ударила клювом как раз в то место, где только что сидел соболенок. Сова еще несколько раз повторила свои нападения, все дальше просовывая в дупло лапу, добираясь до гнезда.

Остальные соболята, сладко дремавшие на дне дупла, тоже почуяли опасность. Белогрудый принял воинственную позу и издал клекающие звуки. А его перепуганные братья и сестры начали метаться, а потом забились в дальний угол и настороженно притихли. Отверстие дупла заслонила собой сова, и в гнезде было совершенно темно.

Сова, чуя близость добычи, настойчиво пыталась дотянуться до кого-нибудь из соболят своими острыми когтями, похожими на полумесяцы. И как знать, может быть, ей и удалось бы это, если бы вовремя не подоспела соболиха-мать.


Как всегда при подходе к своему жилью, соболиха шла по деревьям, перепрыгивая с сучка на сучок. Передвигаться так было трудно, но необходимо: не оставалось следа.

Соболиха еще издали заметила хищницу и, стремительно подбежав, яростно прыгнула на сову. Смертельная схватка произошла уже на земле.

Поверженная на спину, крылатая хищница пыталась ударом лапы распороть соболихе живот. Но верткий зверек, улучив момент, перекусил врагу горло, и последний удар острых когтей пришелся соболихе в левый бок. Судорожно подрагивая крыльями, сова затихла.

Соболиха, тяжело дыша, с трудом взобралась в дупло, там она долго отлеживалась, даже не в силах зализать рану.

Лишь поздно вечером, когда на землю опустились сумерки и в небе показалась золотая бровь молодого месяца, она спустилась с дерева, чтобы принести детенышам по кусочку мяса.

Белогрудый нехотя проглотил свою порцию и потянулся к сосцам матери. Но соболиха впервые не дала ему их: появившиеся у зверенышей острые зубы стали причинять ей боль.


Соболиное детство

Наступило время, когда соболиха спустила своих детенышей на землю. Белогрудого ослепил яркий свет. Он поднял мордочку и на мгновение замер: в голубой выси что-то нестерпимо сияло и трудно было на это смотреть.

Но земля привлекала его гораздо больше. Она была полна всевозможных запахов, шорохов. Белогрудый дотрагивался лапкой до букашек, ловил пестрых бабочек вместе с братьями и сестрами, обнюхивал каждый предмет. Во всем новом и непонятном нужно было разобраться.

С каждым днем становилось все теплее, в тайге давно подсохло. Большую часть времени соболиная семья проводила на земле, и малыши могли вдоволь порезвиться. Мать принимала участие в играх детей, вырабатывая у них звериную ловкость. Она отбегала от них на некоторое расстояние и внезапно ложилась. Соболята, возглавляемые всегда Белогрудым, гурьбой бросались к матери. Но в тот момент, когда они уже были готовы схватить ее зубами, она вдруг отпрыгивала в сторону. Соболята проносились мимо и, кувыркаясь, падали. Иногда соболиха, убегая от них, вдруг припадала к земле перед самым их носом, и соболята, не рассчитав своего движения, перекатывались через нее, сталкивались друг с другом. Вспыхивала драка, пускались в ход зубы. Но от этого никто не страдал: укусы были несерьезны, да и плотная шерсть предохраняла от них соболят. Другое дело, если зубы смыкались на губе или носу. Пострадавший невольно плаксиво пищал. Тогда вмешивалась мать. Виновнику она задавала трепку. И чаще всего опять-таки доставалось Белогрудому.

Вдоволь наигравшись, соболята вместе с матерью ложились на солнцепеке у огромного кедра и блаженно дремали, отдыхая. Лень было даже поднять лапу, чтобы почесать за ухом, отогнать комаров. Но мать была всегда начеку. При малейшем подозрительном шорохе она издавала свое «ях-ях» — сигнал тревоги. Малыши моментально вскакивали и опрометью бежали к гнезду, карабкались на дерево, а за ними спешила мать.

Однажды соболиха увела своих выкормышей далеко в полумрак тайги. Глухо шумел и скрипел лес, угрожающе качая своими вершинами. Это немного пугало Белогрудого, и он, как и остальные соболята, старался держаться поближе к матери. После нескольких таких прогулок Белогрудого стало неудержимо тянуть в заманчивую даль тайги. Все там возбуждало в нем интерес. Чем дальше от гнезда, тем чаще попадались следы других обитателей тайги. И соболенок постепенно убеждался, что каждый след имеет свой особенный запах.

Недалеко от гнезда протекала порожистая говорливая речка. Она так заманчиво сверкала, что Белогрудому захотелось пробежать по ней, покувыркаться, но вода и отпугивала его. Он приближался к берегу осторожно, вкрадчивой походкой и, втягивая ноздрями воздух, морщил нос. Стоило Белогрудому замочить лапки, как он тут же в страхе убежал прочь.

Соболята подрастали, и материнского молока им не стало хватать. У соболихи появились новые хлопоты. Она убегала далеко в лес, чтобы поохотиться в глухих зарослях. Соболята ждали ее с большим нетерпением. И когда она возвращалась домой с птицей в зубах, наступало настоящее торжество. Соболята с жадностью набрасывались на дичь, сладостно вонзая острые зубы в горячее, не успевшее остыть мясо, и с глухим урчанием, ощетинившись, рвали его на части.

Иногда мать приносила им полуживых мышей, и для соболят это было двойной радостью. Словно по молчаливому уговору, они не съедали сразу такую добычу, а по целым дням забавлялись с нею. Но самой забавной «живой игрушкой» оказался молодой бурундук, которого мать принесла здоровым и невредимым, если не считать ушибленную переднюю лапу. Бурундук, пожалуй, со временем мог бы и привыкнуть к обществу соболят, если бы не произошел трагический для него случай. Пушистые малыши однажды играли и боролись с буйным весельем, пытаясь отнять друг у друга засохший хвост карася. В пылу борьбы кто-то из них сперва толкнул, а потом схватил зубами бурундука, который, конечно, не мог принять участия в такой игре. До смерти перепугавшись, он попытался отбежать в сторону. Но тогда на него набросились другие соболята. Ловкие маленькие хищники, опьяненные игрой, тянули бурундука во все стороны, давили лапками и в завершение вырвали хвостик. Замученный бурундук не вынес жестокого натиска и упал, попытался поднять голову, засучил ногами. Вскоре его глаза остекленели и он сник. Словно поняв, что они натворили, соболята разбежались и виновато притихли.


Один

Соболиха-мать ревниво оберегала своих детенышей. Однако больше всех она заботилась о Белогрудом. Ему первому она разрешила спуститься на землю из гнезда и дольше, чем с другими, бродила с ним по лесу.

Только в начале сентября, когда соболенок достаточно окреп, мать внезапно покинула его. Остальных детенышей она незаметно увела с собой, чтобы каждому определить участок для охоты. Это случилось вечером, когда солнце посылало на землю свои последние лучи и из распадков на тайгу шкурой бурого медведя надвинулась ночь.

Оставшись в лесу один, Белогрудый несколько минут стоял совершенно неподвижно, словно вдруг превратился в продолговатый золотистый камень. Маленькие, широко поставленные глаза различали окружающее лишь на несколько прыжков. Дальше все исчезло в синих сумерках. Страх перед неизвестностью усиливался, когда ветерок доносил откуда-то незнакомый запах. Нет, это не был запах матери, он настораживал и пугал. Белогрудому казалось, что за каждым деревом притаился враг с когтистыми лапами.

Наконец, поборов страх, Белогрудый побрел в сторону родного гнезда. Сперва он шел так осторожно, будто боялся обжечь лапы. В пути он наткнулся на незримый след матери, который привел его к середине высокого дерева. Дальше след обрывался. Прыгать по деревьям соболенок не решался да и не умел еще делать этого.

Когда Белогрудый с трудом отыскал свое пустое гнездо, он почувствовал себя несколько увереннее, хотя запахи жилья почти выветрились и уже ничто не напоминало о прежнем тепле и покое.


В поисках пищи

На следующее утро Белогрудый снова отправился в лес. Лучи восходящего солнца красили в золотистый цвет его темно-рыжий мех.

Пробираясь по чаще, соболенок вдруг замер и целую минуту простоял неподвижно. Потом он медленно наклонил голову к земле. Ветер доносил до него чуть внятный, но привлекательный запах. Белогрудый боялся шевельнуться, чтобы не потерять то направление, откуда он шел. Наконец, поводя носом и принюхиваясь, соболенок сделал несколько осторожных шагов. Запах усилился. Еще два поскока — и Белогрудый оказался у дикого камешка-плитнячка. Когда правая лапа звереныша отшвырнула камешек, то сейчас же раздалось яростное, протестующее верещание, и маленький полосатоспинный бурундук метнулся в сторону. Но Белогрудого теперь привлекал не сам хозяин, а аромат его припасов, которые тот спрятал на зиму под камнем. Это были настоящие сокровища: отборные кедровые орехи, ягоды, семена трав и даже сочные корни растений. Белогрудый, урча, лакомился ими с большим удовольствием.

Ему захотелось отыскать еще такие же кладовые, но эта попытка оказалась неудачной: хозяйственные бурундуки умеют прятать свое добро.

В первые дни одиночества Белогрудому пришлось нелегко. Избалованный матерью, он теперь с трудом добывал себе еду. Надо было и заботиться о том, чтобы не привлекать внимания более сильных животных. Но в своей соболиной семье Белогрудый научился многому, и теперь нужно было только набраться опыта. Мать научила его и обязательному туалету. Белогрудый мог так вытягивать шею и поворачивать голову, что доставал любую часть тела и своим твердеющим языком прилизывал шерсть, приводя ее в порядок.

Дней через десять он почувствовал себя повзрослевшим, силы тоже прибавилось. По материнскому молоку он уже давно не тосковал. Отныне он вступил на самостоятельный путь. Сон стал более чутким. Белогрудый инстинктивно понимал, что его благополучие теперь целиком зависит от него самого. Соболенок привык теперь быть постоянно настороже, его уши прислушивались к каждому подозрительному шороху.

Осенью природа справляла свой ежегодный праздник урожая, но надо было знать, что можно брать в рот, а что нельзя. Однажды соболенок поел каких-то красивых на вид ягод, но едва не отравился и долго мучался, хлопая себя по морде лапками.

Больше всего соболенка привлекали кедровые орехи и мыши-полевки, норы которых он разорял без особого труда. Своим острым обонянием он учуял орехи, спрятанные кедровкой глубоко в лесной подстилке. Лущил он орехи не так, как белка, которая держит их передними лапками, а бросал прямо в рот и раскалывал зубами, выплевывая скорлупу и проглатывая семечки.

…На голых камнях среди ивняка грелась на солнце змея. Легкое колыхание пружинистой травы пырея заставило ее быстро скрутить в кольцо толстое чешуйчатое тело. Белогрудый, спешивший куда-то на запах, не заметил лежавшую у его ног змею, но, когда раздалось гневное свистящее шипение, быстро подскочил кверху на полметра. Змея уже приготовилась к нападению. Передняя часть ее тела приподнялась, мрачным огнем зажглись холодные, бесцветные глаза. И тут в Белогрудом впервые заговорил инстинкт хищника. Он отскочил в сторону и первым бросился на врага. Как молния, метнулась ему навстречу черная голова. Зубы змеи глубоко вошли в густую шерсть, но до тела не достали. Змея приготовилась к новому нападению, но в этот же момент захрустели ее шейные позвонки под зубами Белогрудого. Бешено тряся извивающуюся змею, соболь хищно ворчал, пока не прекратились ее последние конвульсивные движения.


Встреча

Белогрудый рос быстро и с каждым днем становился сильнее, сообразительнее. Теперь он был величиной с кошку и очень походил на своих родителей. Но у них в это время года, перед зимой, шерсть делалась темно-коричневой, а у Белогрудого была еще светлой, золотистой. Да и глаза соболенка еще совсем не походили на ярко сверкающие карие глаза матери. Они еще оставались темными, как глубокий и зеленоватый лесной пруд.

И хотя Белогрудый был еще мал, он уже научился, стремительно срываясь с места, сразу набирать большую скорость. А это многое значит в таежной жизни. Вскоре он сумел поймать молодую тетерку. Испуганная птица спряталась в траве, надеясь, что ее не заметят. Рыжеватое оперение сливалось с цветом пожелтевших кустов и травы. Птица плотно приникла к земле, вытянула шею, готовая взлететь в каждую секунду. Однако Белогрудый тоже не зевал. Чтобы наверняка схватить свою жертву, он сделал вид, что пробегает мимо, а потом внезапно повернул в ее сторону и прыгнул. Белогрудый застал тетерку врасплох: не помог ей и клюв, которым она пыталась защититься.

Соболенок съел только голову тетерки. Остальное он по частям относил далеко в сторону и надежно прятал в ягоднике. Он так увлекся этим занятием, что не сразу заметил появление другого соболя. Увидев пришельца, Белогрудый даже остолбенел от изумления и сердито заворчал. А тот тем временем подбежал к его кладовой и стал с жадностью поедать мясо. Такой оборот дела предвещал неминуемую драку, и это заинтересовало вороватую кедровку, которая от удовольствия зацокала и села на низкое дерево. Пернатая попрошайка, выпучив свои блестящие глаза, пристально наблюдала за пушистыми зверьками, чтобы во время их потасовки, улучив момент, украсть кусочек. Так и случилось. Белогрудый в несколько прыжков очутился нос к носу с незваным гостем.

Два соболенка смешно и неловко сражались, стараясь отбить друг у друга добычу. Но как только Белогрудый почувствовал, что намного превосходит силой пришельца, он сразу отступил. Это была молодая соболюшка, ростом меньше и изящнее Белогрудого — красивый зверек с чуть притупленной мордочкой, короткими ушами и подтянутым животом.

Остаток дня Белогрудый провел в обществе маленькой соболюшки, они вместе в полном согласии съели все мясо тетерки. Разошлись они так же внезапно, как и встретились.


Соседи

Иногда, растянувшись на дереве, Белогрудый, часто-часто перебирая лапками, царапал кору: точил когти. Потом он целыми днями бегал по лесу. Устав, соболь обычно забирался в заросли кустарника и лежал там, подогнув под себя ноги. Но если его привлекали какие-нибудь звуки, издаваемые птицей или зверем, он тут же приподнимал голову. Не раз ему приходилось устраивать лежки в лесу прямо на земле. Однако эти «запуски» были временным убежищем. Основным жильем для Белогрудого оставалось родительское гнездо, доставшееся ему словно в наследство.

Однажды, пробираясь по звериной тропе, на которую никогда не падал луч солнца, Белогрудый увидел два горящих глаза, устремленных на него из темноты чащи. Впервые за много дней он ощутил сильный страх, на миг сковавший его. Но уже в следующее мгновение в зарослях промелькнула серебристая полоска, и два горящих огонька исчезли. Рысь направилась по следу косули, оставив Белогрудого в покое.

Встреча с хищницей оказалась не последней. Рысь стала караулить соболя на пути к гнезду, в его излюбленных лазах среди леса. Белогрудому ничего не оставалось, как пуститься на хитрость: еще за несколько сот метров от своего дома он шел воздушной дорогой, перемахивая с дерева на дерево. Так делала его мать, так было безопасней.

Как-то Белогрудый встретил огромного сохатого. Лось стоял по грудь в воде, часто погружая в нее голову, — он откапывал на дне озера корни дикой капусты. Занятый своим делом, зверь сначала не почуял соболя, но вдруг гордо вскинул горбоносую голову и с недоумением посмотрел на него. Вода струилась по морде и шее сохатого. Потом лось неторопливо вышел на берег и исчез в чаще.

Так постепенно Белогрудый инстинктивно распознавал, кто в лесу враг, а кто безобидный сосед.

Тяжелые времена

Все короче путь солнца, темнее ночи, ярче звезды. Давно увяли цветы. От холодных поцелуев заморозков поблекла трава, водянистыми стали ягоды и грибы. В кедровых лесах теперь трудно стало найти шишку с орехами: большая армия кедровок — черных птиц с белыми отметинами — все поела или упрятала про запас.

Различными тонами и оттенками пожелтел и покраснел лес. По утрам и вечерам хрустели под легкими шагами Белогрудого стеклышки льда, но к полудню пропадали, таяли. Солнце теперь с трудом могло растопить их своими скупыми лучами. Вскоре над тайгой закружила реденькая сетка снегопада. Пороша пуховой пеленой окутала лесные поляны и перелески. Снег густо облепил валежник, муравьиные кучи, ветви деревьев.

Вместе со снегом в лес пришли охотники. Выстрелами и лаем собак огласились соседние ключи и распадки. Теперь лесным обитателям надо было быть еще осторожнее, чтобы не стать добычей охотников.

Испуганный внезапно побелевшей тайгой и посторонними звуками, Белогрудый двое суток не высовывался из своего гнезда. И только беспощадный голод выгнал его наконец на охоту. К счастью для Белогрудого, охотники уже ушли дальше, отловив лисиц, зайцев и настреляв белок.

Спустившись из гнезда, соболь с минуту постоял и осторожно побежал, боязливо опуская лапы на холодный снег. На нем оставались четкие, точно отпечатанные, продолговатые следы.

Белогрудый часто пугливо оглядывался на их цепочку.

От куста к кусту, от колоды к колодине петляет и вьется мышиная стежка. Приметив живность, Белогрудый желтым лоскутом мелькнул среди кустов. Несколько капель крови, и мышиный пунктир оборвался.

Прежде чем залечь на дневной отдых, соболенку удалось поймать еще трех полевок. Столько же и в вечерних сумерках. Вот, пожалуй, и вся его добыча за день, если не считать горсти мерзлых ягод рябины. Зимняя тайга казалась пустынной и неприветливой. Даже суетливых кукш стало меньше. Зима и этих косматых птиц заставила попрятаться. Белогрудый, как и все хищники, был далеко не вегетарианцем. Но когда было трудно добыть мясной корм, он поневоле ел орехи, ягоды и даже корни кустарников.

Как-то в лесу двое суток бушевала снежная метель. Она настойчиво и зло бросала снежную крупу. Над лесными полянами ползла поземка, будто какой-то великан, спрятавшись в чаще, курил большую трубку. В такую непогодь Белогрудый, как и другие обитатели мамской тайги, отсиживался в своем укромном жилье. Потом ударил мороз, и снег сделался певуче звонким, жестким.

…Лопаются от холода деревья, ломаются под тяжестью снега сучья, а в маленьком гнезде белки тепло. Укрывшись хвостом, как одеялом, зверек чутко спит. Спустится с дерева к своим спрятанным под снегом запасам — и снова в гнездо.

Едва теплится жизнь у сурков тарбаганов — обитателей высокогорных мест. Плотно прижавшись друг к другу, они целыми семьями спят в расщелинах скал. В норах, устроенных в пеньках и колодинах, покоятся бурундуки и суслики.

Не ходит по тайге в поисках корма бурый медведь. Прикрыв рот лапой, мишка в своей берлоге видит уже не первый сон.

Трудно пришлось Белогрудому зимой, в лютую стужу. Несколько часов в гнезде, и снова надо отыскивать корм. От усталости, от постоянного напряжения зрения и слуха Белогрудому стали мерещиться какие-то птицы, вспархивающие из-под самого носа, где-то совсем рядом попискивали мыши. А вот за хвостом мелькнуло что-то темное. Зверек моментально обернулся, прыгнул и… придавил свою тень.

Так в постоянной заботе о пропитании прошли две зимы. Белогрудый из хилого детеныша превратился в молодого сухопарого соболя. Настоящим праздником, как и для всех диких животных, для него было наступление весны.


Подруга

В перезвоне птичьих песен, в брачных посвистах рябчиков, в чуфыканье тетеревов проходила последняя декада еще холодного апреля. Даже по ночам раздавалось громкое разбойничье уханье филинов, хохот самцов белых куропаток. Но самым неоспоримым доказательством наступления весны было квохтанье глухарей на заре.

Двухлеток соболь тоже почувствовал в себе горячее биение весенней крови. Белогрудому хотелось показать свою удаль какой-нибудь соболюшке. Он подолгу бегал вверх и вниз по деревьям, баловался, сгрызая ветки, а спустившись на землю, прыгал, выгибая спину. Разбегаясь, он выбрасывал вперед свои сильные ноги, с ликующим урчанием вспугивал куропаток, нагонял страх на зайцев.

Белогрудому не хватало подруги. Наконец он отыскал след самки и побежал по нему. Едва различая запах, соболь бежал рысцой, забывая про еду, теряя осторожность. Настойчивость Белогрудого была вознаграждена: ему удалось догнать соболюшку. Она оказалась той самой, с которой он когда-то поделился мясом тетерки. За два года она тоже повзрослела.

Белогрудый не сразу подошел к соболюшке. Он сначала сделал полукруг, чуть припадая на живот, потом быстро вскочил и бросился к ней. Несколько минут они стояли неподвижно нос к носу. Затем соболюшка, незлобно хрюкнув, отскочила в сторону, и они побежали вместе. На склоне крутого обрыва показался еще один соболь. Темный мех на его спине был густо усыпан серебром седины. Белогрудый, увидев соперника, протяжно, угрожающе заскулил и остановился. Постояв, он стал медленно, будто нехотя, подходить к своему противнику. Оба соболя оскалили зубы: у одного они были белыми и острыми, у другого уже начинали желтеть.

Шерсть на обоих встала дыбом, и соболи стали казаться почти вдвое толще. Зеленым огнем зажглись их глаза, глубоко утонувшие в кольцах желтой шерсти надбровных дуг. Звери обнюхали друг друга со злобным ворчанием. Каждый держался настороженно и был готов в любую секунду ринуться в драку. И вот, подпрыгнув высоко в воздух, они сцепились, но ненадолго. Оглянувшись, Белогрудый увидел, что соболюшка бежит прочь, и ринулся за нею.

Несколько дней три зверя бродили вместе. Маленькая темноногая соболюшка, опустив пушистый хвост, мелкой рысцой семенила впереди, за нею бежали оба соболя. Они покрывали километр за километром, не чувствуя усталости. Лишь схваченная на ходу ягода таяла у них на зубах.

Все больше и больше закипал злобой Белогрудый, все ненавистнее становился для него соперник. Наконец Белогрудый, круто повернувшись, остановился. Он пригнулся к земле, шерсть на загривке поднялась дыбом. Его намерения, видимо, были понятны старому соболю, и тот тоже остановился.

Схватка оказалась короткой, но жаркой. Старый соболь, выдержавший много боев, сначала чаще сбивал Белогрудого с ног и даже разорвал ему ухо. Но вскоре старый соболь стал уставать.

Белогрудый, немного отступив, сшиб его плечом, опрокинул на спину и, улучив момент, впился своими острыми зубами-шильями в тело. Мех противника побагровел от крови. У старика соболя была прокушена сонная артерия. Собрав последние силы, он побежал прочь.

Покончив с соперником, Белогрудый поскакал к соболюшке. Она встретила его, игриво виляя хвостом. Белогрудый, хоть и бодрился перед соболюшкой, чувствовал себя очень плохо. Раны, полученные в бою, давали о себе знать. Его потянуло к целебному источнику, он инстинктивно понимал, что это поможет его ранам затянуться. Сильно болело плечо. Минутами глаза застилала какая-то серая пелена, и Белогрудый останавливался, боясь наскочить на дерево. Войдя в ручей, он медленно пошел против течения. Чистая ключевая вода с примесью минеральных веществ действовала как целебный бальзам. Выйдя на берег, Белогрудый почувствовал себя гораздо лучше, хотя плечо еще саднило.

Пробыл он с соболюшкой всего несколько дней. Усталые, еще как следует не отдохнувшие после трудной зимы, они разошлись, чтобы вновь встретиться летом, когда будет обилие корма. Тогда заботы о пище уже не станут беспокоить, и они полностью отдадутся своим играм.


Погоня

Над рваной кромкой хвойного леса расплывался рассвет. Свернувшись в пушистый темно-коричневый ком, Белогрудый дремал. В круглое отверстие дупла виднелся кусочек бледного неба. Утренний озорной ветерок пробежал по вершинам деревьев и донес до соболя запах какой-то живности. Белогрудый поморгал, облизнулся, потер лапками сероватую мордочку и, потянувшись, легко выбрался из дупла. На снежной пороше появился его размашистый след: две пары косо отпечатанных ямок. Легким галопом соболь бежал мимо кустов и деревьев. Он страстно хотел свежего, сочащегося горячей кровью мяса.

Миновав склон оврага, хищник обнюхал место, где совсем недавно кормились синицы, клевала шишку-паданку кедровка. Но все это были проворные существа: как только станешь к ним подкрадываться, они «фрр-р» — и на дерево.

Белогрудый заглядывал под корни поваленных ветром деревьев, под снежную навись у кочек. Почуяв шорох мыши, он изгибался, прыгал в сторону, прислушивался, склонял голову набок. И, припадая на передние лапы, часто-часто орудовал ими, окутываясь снежной пылью. А потом снова прислушивался, прыгал на шорох, но все безуспешно. Недовольно фыркнув, соболь бежал дальше.

Когда первый луч апрельского солнца скользнул по синеватому снегу, от ночных убежищ куропаток потянулись наброды следов-крестиков. Соболь втянул подвижными ноздрями воздух, насторожил полукруглые пластинки ушей. Далеко впереди в кустах белыми комьями мелькали убегающие куропатки. Они почти сливались со снегом, и только черные глаза да клювы выдавали их. Укрываясь в ложбинах, Белогрудый кинулся наперерез. Минута — и он уже лежит, полузарывшись в снег. Смекалка? Нет, это инстинкт толкает зверя на выдумки. А куропатки все бегут и, как бы ленясь перелетать бугры и поваленные деревья, огибают их. Заманчиво висит на кусте смородины гроздь мерзлых ягод. На поиски этих ягод да еще березовых сережек спозаранку и отправились белые куропатки. Соболь нетерпеливо вильнул хвостом, уронив ком снега. Почуяв опасность, передняя куропатка попыталась взлететь. Поздно! Соболь, чуть откачнувшись, пулей кинулся на нее.

Куропатка оказалась хорошо упитанной, а мясо ее очень нежным. Такой еды Белогрудый давно не пробовал. Через несколько минут на снегу остались лишь рассыпанные перья, припудренные инеем.

Вдруг ветер донес до Белогрудого какой-то новый запах. Пахло не мышами, не бурундуком и не птицей. Эти запахи не вызывали у него ни страха, ни злобы.

Белогрудого разбирало любопытство, и все же он не решался двинуться дальше. Громкий крик кедровки, тревожное цоканье белки на дереве — все это означало сигнал тревоги. Белогрудый, вытянув шею и положив передние лапы на камень, продолжал стоять у самого края уступа невысокой скалы. Непрестанно оглядываясь, напружинив хвост, он терпеливо выжидал, чтобы определить, откуда грозит ему опасность. Через несколько минут из распадка донеслись голоса людей и совсем близко послышалось свистящее дыхание собаки. Соболь быстро побежал наутек. Метровыми прыжками он ловко перемахивал через валежины, крепко отталкиваясь своими сильными ногами, словно обутыми в смолисто-черные чулки. Гибко пружинило его темно-коричневое туловище с черной полосой на спине. Изматывая собаку в чаще и буреломах, соболь бежал к речке Бузугде, надеясь там в зарослях стланика найти спасение. А сзади по следу соболя, жадно хватая ртом морозный воздух, неотступно бежала собака.


По следу

Два охотника с раннего утра искали этот след. Они обследовали крутые склоны сопок и горные ключи, скрытые темным густым ельником, куда редко заглядывало солнце, забирались даже в стланиковые заросли. Но следов соболя нигде не было.

Одному из охотников, Коле Кылтасову, недавно окончившему техникум звероводства, особенно не терпелось обнаружить этого зверя. Ему всюду чудилась стремительная тень соболя. Молодой охоттехник думал только о соболе, искал только этого красавца — жемчужину сибирских лесов. Иногда, увидев парные следы, цепочкой протянувшиеся на пороше, юноша кричал: «Соболь!» — и звал своего напарника опытного охотника-промысловика Тимофея Ферапонтовича Бородулина. Тот неторопливо рассматривал отпечатки лап и каждый раз разочаровывал Колю:

— Да ведь это же крупный колонок прошел. Видишь, лапки у него узкие, а у соболя след крупнее, и ставит он ноги не так, а вот этак!

Старик снимал рукавицы и двумя пальцами тыкал в снег.

— У него и нарыск хлеще, чем у колонка, — добавлял Тимофей Ферапонтович.

Но вот наконец-то свежохонький след соболя. Ради этого охотники и добирались сюда, где соболи жили до глубокой старости: редкий смельчак охотник забредал в эти края.

Коле нравилось преследовать соболя на лыжах. Это была честная охота, без всякой хитрости и обмана, не то что, например, расставлять ловушки. Смертельно испуганный, Белогрудый петлял в непролазной чащобе, прыгал по скалам, все дальше и дальше уводя за собой собаку. Ее лапы часто пробивали тонкий наст, она проваливалась в снег и скулила от досады.

Только часа через четыре охотники услышали, что из лесной котловины доносится отрывистый лай собаки. Они прибавили шагу. Зашуршали по жесткому снегу их широкие лыжи. В одном месте след соболя исчез, словно зверек вдруг поднялся на небо. Собака здесь усердно разгребала снег, стараясь подрыться под корни упавшего кедра. Но Белогрудый обманул собаку: выбрался с противоположной стороны завала и, нырнув в снег, удрал. Однако след-предатель остался, и собака снова пустилась в погоню.

Лес притих, будто ожидая, чем кончится эта охота. Сибирская лайка продолжала гнать зверя молча. Только иногда, почуяв близость соболя, она отрывисто лаяла вдогонку.

Над тайгой, чуть не задевая вершины деревьев, поплыли облака. Тимофей Ферапонтович с опаской посмотрел на небо и подумал, что, если пойдет снег, не взять сегодня соболя.

Устали люди, устал и зверь. Он все чаще нырял в снег, забирался в темноту лесной поросли, крутыми поворотами старался сбить собаку со следа, выбегая на заячьи тропы и прыгая по ним. Он аккуратно ставил свои лапки в ямки заячьего следа.

— Ишь как он кружит, значит, устал, на хитрость пошел, это нам на руку, — заметил Тимофей Ферапонтович.

А Белогрудого уже покидали последние силы. Расстояние между ним и собакой быстро сокращалось. Было ясно, что соболь должен вот-вот оплошать. И это случилось. На открытом месте Белогрудый повернул назад, намереваясь выйти на обратный след, и едва не попал в зубы собаке. Совсем рядом услышал жуткий пронзительный лай, от которого дрожь пробежала у него по спине. Смертельная опасность вынудила Белогрудого броситься в перелесок, и это было его ошибкой.

Собака наседала. Кровью налиты глаза соболя, разлетается под лапками снег, колечками пара дышит широко открытый рот, в ушах свистит ветер. Белогрудый подбежал к одинокому кедру, стоявшему посреди поляны. Цепко ухватившись за шероховатую кору, зверек черной лентой взметнулся вверх. У самого хвоста щелкнули зубы собаки. Сделав гигантский прыжок, она попыталась схватить ускользающую добычу.

На спасительном стволе Белогрудый мог вздохнуть свободнее. Чуть свесив голову, он смотрел, как внизу, оскалив зубы, ярится собака.

На звонкий собачий лай подошли люди, и Белогрудый впервые услышал человеческие голоса. Его ноздри втянули запах человека, и сердце соболя бешено заколотилось от страха. Дернув в сторону хвостом, Белогрудый поднялся на сучок выше. Собака снова пришла в ярость.

— Не смей! — прикрикнул на нее Ферапонтович и, сбросив на снег котомку, снял рукавицы. Собака бегала возле кедра, не спуская глаз с соболя. Ерзая на суку, Белогрудый чуть слышно фыркнул.

— Ишь серчает, — кивнул Коля в сторону зверька, — помучил он нас до седьмого пота.

— Отсюда не уйдет, если не спугнем, — шепотом сказал старый охотник.

Он извлек из котомки ловчую сеть для соболей, сплетенную из суровых ниток, и стал развешивать ее вокруг дерева на гибких колышках.

Когда сетчатая изгородь метровой высоты сомкнулась, Тимофей Ферапонтович отошел в сторонку и определил на глаз расстояние, отделяющее соболя от сети. Еще и еще раз примерился: шибко хорошо стоит, не перемахнуть соболю через обмет. Потом он достал из-за пазухи крохотный колокольчик и, привязав его к сети, сказал:

— Вот теперь и отдохнуть можно.

Собрав вещи, охотники осторожно удалились. Недоуменно поглядывая на них, следом неохотно поплелась лайка.


У костра

Коля и Тимофей Ферапонтович спустились в низину. Здесь было тихо. Ветер шумел в вершинах не в силах пробиться сквозь сомкнувшиеся кроны деревьев. Откуда-то прилетели две кукши и, цокая, сели поодаль.

— К добру, быть фарту, — показал на них Тимофей Ферапонтович и пояснил: — Большая птица молчалива, а малая птаха пищит, счастье накликает.

Коля улыбнулся и мечтательно взглянул на небо, по которому торопливо плыли легкие облака. Солнце медленно опускалось за частокол тайги. Близилась холодная апрельская ночь. Показались первые звезды. Огромный лесной край погружался в темноту.

Коля минут сорок махал лопатой-самоделкой, откидывая снег, чтобы развести костер. Еще один взмах — и показалась зелень брусники. В снежное углубление Коля набросал сухих дров, поджег. И чем большую силу набирал огонь, тем быстрее оттаивали снежные стенки углубления, которое становилось все шире. Вот можно и присесть к огню, подвесить котелок.

Пока Коля разжигал костер, Тимофей Ферапонтович нарубил кучу дров и занялся ужином.

Вскоре охотники молча прихлебывали из кружек пахнувший дымком и ягодами чай, тянулись к вареву. Собака, покрутившись на одном месте, притоптала снег, легла.

Тимофей Ферапонтович смотрел на огонь. Мысли его уносились в прошлое… Немало прожито. Сколько им добыто пушнины! Зимой колхоз посылал его в тайгу на промысел, подбирая в его бригаду и молодых — на выучку. Пушнина всегда нужна государству. А зверей в лесу маловато становится. Старик думал о том, что если так пойдет дальше, то скоро и следа белкиного не встретить, глухариную песню не услышать. От тайги только все брать умеют, а ничего не дают ей взамен. А ведь любому богатству может прийти конец, если к нему не по-хозяйски относиться. Зверя надо не только добывать, но и разводить. Вот у Коли задание из Якутска: отловить соболей, увезти их в Якутию и выпустить в такой лес, где их никогда не было. Это значит помочь зверькам перебраться на новое место жительства. А каково им будет там? Зверь ведь тоже к родным местам привыкает. Места для него надо подобрать подходящие.

Так думал старый охотник, сидя у костра за кружкой чая.

Стояла тишина. Ее нарушал только по временам треск стреляющего из костра уголька. Несмотря на усталость, Коле не спалось. Без привычки не сразу уснешь у костра: подставишь живот — спина мерзнет, повернешься боком — того и гляди одежда вспыхнет.

Медленно текли длинные ночные часы. Наконец в лесу чуть заметно посветлело.


В плену

Белогрудый всю ночь сидел на дереве. И только под утро, когда холод железными тисками стал сжимать его неподвижное тело, он короткими прыжками, слабо шурша коготками по коре дерева, стал спускаться вниз. Вот и снег. Белогрудый сделал несколько прыжков, но что это? Он носом ударился обо что-то невидимое и упал набок. И чем больше бился соболь, тем плотнее обвивала его сеть.

Если бы он стал перегрызать каждую нить в отдельности, ему удалось бы вырваться на свободу. Однако у Белогрудого не хватало терпения для этого, и он кусал сеть в разных местах. За ночь он перегрыз только несколько ниток.

С рассветом тайга пробудилась. Вот на поляне, окруженной высокими соснами, прошел, словно проплыл, глухарь. Он пересек «чистарь» и остановился у кромки леса, настороженно подняв голову. Секунду-другую глухарь слушал непонятные звуки, которые неслись из распадка, и, взмахнув крыльями, скрылся вдали. А колокольчик звенел все громче.

Услышав этот звук, дятел на дереве молодцевато гикнул и, сбросив вниз пустую шишку, тоже полетел прочь. С цоканьем выскочила из гнезда потревоженная белка. Тряхнув ушами, белым шариком поскакал куда-то заяц.

Всех всполошил колокольчик. Лес, несколько часов назад такой тихий, снова наполнился звуками.

Коля первым услышал звон колокольчика и лай собаки. Тимофею Ферапонтовичу казалось, будто он только что опустил голову на грудь, а Коля уже тормошил его:

— Вставайте! Бежим!

Старик вздохнул:

— Не торопись, пусть получше запутается.

Но через несколько минут они уже спешили на поляну к одинокому кедру. В сети метался соболь.

— Ну вот ты и отбегал свое, милок. Закон — порядок. — Тимофей Ферапонтович поставил на снег маленький ящик, обитый изнутри жестью, и открыл дверцу. — Теперь задача распутать его. Да гляди в оба: у него зуб что шило.

Осторожно освобождая зверька, охотники разговаривали вполголоса. Соболь нервно сопел, задыхаясь от злобы. Он изгибал шею, пытался укусить.

— Ой! Цапнул-таки, окаянный… — вскрикнул вдруг Тимофей Ферапонтович. Коля, улучив момент, осторожно всунул в рот хищнику сучок. Соболь зарычал и выпустил палец. Через минуту зверек уже змеей извивался в жилистых руках Тимофея Ферапонтовича.

Проколов ухо соболя, Коля продел в него маленькое колечко с оттиснутым на нем номером.

— Пусть с этого дня с серьгой ходит, — сказал охотник.

— А на что ему этакая роскошь? — поинтересовался Тимофей Ферапонтович.

— Потом объясню, а сейчас сюда его, непоседу. — Коля кивнул на клетку.

Зверек, фыркнув, молнией метнулся в отверстие клетки. Прыгнул раз, другой и затаился в углу. Глаза его по-прежнему сверкали злым зеленоватым огоньком.

Тимофей Ферапонтович опустился на колени перед клеткой, разглядывая соболя, сказал:

— Э-э, милок, да ты какой-то особенный: пятно-то на груди какое! Совсем белое. Я отродясь таких соболей не встречал. А мех что ночь темная. Две сотни ему цена. Коньком таких называют.

Белое пятно на груди соболя салфеткой спускалось вниз и доходило почти до черных лап, казавшихся толстыми из-за покрывавших их густых жестких волос.

— Мартес зибеллина, — взволнованно произнес Коля.

Никогда, видно, не звучала так проникновенно линнеевская латынь.

— С почином! — старик крепко пожал руку Коле.

— Наш первенец, — весело отозвался тот.

Казалось, что в Белогрудом сосредоточилось все лучшее, что есть у соболей. Изящность телосложения, легкость движений, четкость линий корпуса. Добыть такого соболя на племя мечтают звероловы всех стран.

Коля и Тимофей Ферапонтович долго любовались дорогим зверьком. Отлов соболей начался удачно.


В клетке

Возвратившись из тайги с очередным соболем, Тимофей Ферапонтович и Коля забрались в спальные мешки и уснули. Задремала и собака. Пламя костра постепенно опало, и только одна огромная валежина все еще продолжала по временам вспыхивать. А в лесу шла своя потаенная жизнь. От куста к кусту с оглядкой пробегали зайцы, прямо на снегу, не страшась мороза, спал лось. На ночную охоту выходили лесные хищники. В глубине леса ухала сова. Тихая апрельская ночь укрыла землю. Белогрудый услышал, как где-то совсем близко пискнула спросонья птичка, зашуршала мышь. Теперь бояться нечего. Все было спокойно, все спали.

Белогрудый потихоньку выбрался из моха, который положили в его клетку. Из утреннего опыта он усвоил, что тщетно прыгать и биться изо всех сил о проволочную стенку, которая отделяла его от свободы. Теперь он принялся перегрызать ее. Челюсти его уставали, и он часто отдыхал. А когда снова принимался за работу, то чаще всего ему попадалась другая часть сетки. Уже к полуночи на его деснах живого места не осталось, а один зуб был сломан, и Белогрудый на время отказался от своей бесполезной затеи. Но в эту ночь он ни разу не сомкнул глаз. Страх теперь мучил его меньше, но он сильно страдал от голода. К мясу, которое положили ему люди, он не притронулся: оно пахло человеком и, как каждого зверя, этот страшный запах его отпугивал.

Утром первым выбрался из спального мешка Коля. Развел огонь, разбудил Тимофея Ферапонтовича. Потом подошел к клетке и ласково заговорил по-якутски с Белогрудым. Соболь, не двигаясь, щурил глаза на солнце и нюхал воздух, шевеля маленькими усиками — реденькими жесткими волосками. Он казался совсем ручным, и Коле даже захотелось поиграть с ним, как со щенком. Но стоило Коле протянуть руку к клетке, как по всему телу соболя пробежала дрожь. Он оскалил острые зубы и заурчал. Однако голод заставлял Белогрудого все более внимательно посматривать на кусочек свежего мяса в руках человека. И все же в конце концов соболь попятился и забился в дальний угол клетки.

Коля положил мясо на дно клетки и вернулся к костру, у которого пил чай Тимофей Ферапонтович.

— Самое большее через день Белогрудый будет есть у меня корм из рук, — сказал охоттехник.

— Хорошим зверем он может быть для племени, — отозвался старик.


Когда люди снова ушли в лес, Белогрудый не мог удержаться, чтобы не подойти к мясу. Он потянулся к корму осторожно, все мускулы зверя напряглись, он в любую минуту был готов отскочить, если окажется, что в этом куске мяса таится какая-нибудь опасность. Наконец его нос уткнулся в мясо и запачкался кровью. Тут уж Белогрудый против своей воли облизал лакомство.

Съев мясо, соболь приблизился к решетчатой стенке и, глядя в тайгу, куда ушли люди, стал трясти головой, делая вид, что отчаянно треплет что-то в зубах. Иногда он так делал на воле, когда бывал сыт.


Начало пути

Жизнь обитателей мамской тайги опять потекла своим чередом. Не слышно говора людей, лая собаки, визга соболей. Отлов закончен. От десяти соболей, которых отловили здесь охотники, остались лишь огрубевшие следы, припорошенные снегом. Кое-где по ключам и распадкам все еще пробегает широкая лыжня. Возле огромной, наполовину сломанной лиственницы снег сильно примят. Здесь охотники полдня выживали из дупла упрямую соболюшку. Выход из дупла был один, и ставить сетчатый обмет в таких случаях — пустая трата времени. Тимофей Ферапонтович приладил к отверстию дупла мешок, а Коля стал стучать по толстому дереву. Но не тут-то было. В дупле сидел упрямый и своенравный зверек, который никак не желал вылезать наружу.

Предложение Тимофея Ферапонтовича применить дедовский способ — выкурить соболюшку дымом — было отвергнуто охоттехником: зверек мог погибнуть. И тогда Тимофей Ферапонтович подошел к дереву вплотную, а Коля, сняв рукавицы, взобрался к нему на плечи, сунул руку в дупло по самое плечо — прямо к урчащей, злой мордочке. Через секунду острые зубы вцепились в указательный палец парня. Тогда Коля большим пальцем крепко прижал верхнюю челюсть зверюшки.

— Есть, готово! — крикнул Коля. Так на прокушенном пальце из дупла была выужена упрямая соболюшка.

Одного соболя охотникам пришлось вылавливать… удилищем. Зверек забрался в расщелину скалы. Как быть? Тимофей Ферапонтович срезал длинный, гибкий прут, расщепил его на конце и стал шарить в норе под камнем, где сидел соболь. Когда конец прута касался зверька, тот начинал урчать. Тонкий, крепкий волос соболя попадал в расщеп, накручивался на прут, и старик вытащил соболя. Иногда на поимку одного соболя уходило два дня, но бывали и удачи: три-четыре соболя в день.

Но вот наконец все трудности позади. Коля и Тимофей Ферапонтович на пути к Лене. В звонкой лесной тишине далеко разносятся скрип полозьев да сухое пощелкивание оленьих копыт.

Четыре пары оленей, запряженных в высокие нарты, разбивая молодой наст, медленно бредут по снегу. На нартах крепко приторочены клетки с соболями. Сухой мох и ветошь хорошо защищают зверьков от холода. Иначе нельзя: без движения соболи могут простудиться.

От малейшего толчка Белогрудый вздрагивал всем телом. Чутье и слух зверя подсказывали: рядом его сородичи. В клетках звери ели мало, зато охотно грызли комочки снега, заменявшие им воду.

Три дня олений обоз продвигался в густом безмолвном лесу. Наконец выбрались на простор реки. Сразу стало ветрено и холодно. Увидев самолет, олени отпрянули было в сторону, властная рука каюра направила их к стальной птице.

— Вовремя подоспели! — улыбнулся пилот, подойдя к обозу.

— А с Темной речки привезли соболей? — соскакивая с нарт, озабоченно спросил Коля.

— Они со вчерашнего дня здесь.

Коля заторопился в село, чтобы отправить в Якутск телеграмму-молнию: «Отловлено тридцать, больных нет».

В тот же день соболей погрузили в самолет. Пропеллеры загудели, машина, пробежав по льду, стала набирать высоту. Зверей сопровождал Коля. А Тимофей Ферапонтович, держа на поводу оленей, еще долго глядел туда, где в бесконечных просторах неба растаяла точка самолета.


Побег

В мощном рокоте моторов изредка слышалось тонкое повизгивание соболей. А то вдруг все сразу начинали издавать звуки, напоминавшие ворчание рассерженных кошек. Некоторые зверьки забрались в мох, другие быстро-быстро сгребали его носом и лапами в одну сторону ящика, третьи усердно грызли деревянные части дверок или дергали зубами сетку.

Два соболя до крови расцарапали себе мордочки.

— Тише, зверюшки, зачем зря калечитесь, скоро будете на новом месте, — говорил Коля, озабоченно глядя на своих питомцев.

Белогрудый уже немного привык к звукам человеческого голоса и смотрел теперь на Колю с любопытством. Он не испытывал дорожного беспокойства и все время лежал, уткнувшись головой в пушистый хвост. Однако непривычный шум моторов все же и его поднял на ноги. Белогрудый втянул ноздрями пахнувший бензином воздух и, рванувшись вперед, ударился плечом о дверку. Усилия его оказались не напрасными. Еще толчок — и деревянная задвижка, скрипнув, отлетела прочь. Зверек выбрался из клетки и притаился за грудой багажа и ящиков с соболями, прячась от человека.

Скоро самолет сильно качнуло; он коснулся лыжами заснеженной земли. Оглушительный шум моторов затих.

Где-то звякнул железный засов, и в машину ворвался свежий воздух. Ящики над Белогрудым стали раздвигать. В несколько прыжков Белогрудый очутился на плотно укатанном снегу.

— Лови, лови! — послышались крики.

Но где там! Белогрудого и след простыл.

Он сперва бежал по хорошо накатанному тракту, который привел его к каким-то постройкам. Кругом царила утренняя тишина, но вот раздался лай собаки, и соболь, свернув с дороги, прыгнул на дощатую изгородь. От двора к двору, от забора к забору, легко преодолевая препятствия, зверек бежал туда, где виднелась невысокая цепь лесистых гор. Ощущение свободы жгучей радостью наполнило все существо Белогрудого. Достигнув леса, он громко залаял, прислушиваясь к своему голосу. Соболь почувствовал себя как дома, но продолжал бежать весь день.

Лишь поздно вечером он прилег у ольховника и долго лежал, глотая снег. При этом он зябко подрагивал кончиками пышных волос и косил от усталости и голода глаза на далекие мигающие звезды.

Лунный свет залил поляну, холодно и тревожно поблескивал на снегу. Донесся раскатистый рев самца-косули, протяжный вой волка.

Первые ночные часы на новом месте беглецу было неуютно. Белогрудый тревожно нюхал воздух, при малейшем шорохе то сердито, то жалобно ворчал, а зеленые глаза так и бегали по сторонам. Чужая тайга показалась ему злой мачехой.

Желудок требовал пищи и погнал Белогрудого на промысел. Чаща и сугробы снега, сохранившиеся еще в теневых местах, хорошо скрывали его.

Высоко поднялась луна, ярче засветили звезды. Наступила глухая ночь. На голубоватую от лунного света лужайку выскочил на кормежку заяц. Тряхнув ушами, он замер березовым столбиком. Черные глаза со страхом осматривают окрестность, уши прядут. Они ловят шорохи ночи. На краю лужайки дыбится сучьями поваленная ветром осина. Вкусна ее горьковатая кора, сочны ветки. Ныряющими прыжками заяц направился к ней. Еще прыжок, еще один, и заяц присел, поводя ушами-ложками. Треснула от холода лиственница, оборвалось заячье сердце, дрогнули, засеменили ноги. Миг — и быстрой тенью соболь упал на зайца. Косой заметался, по-детски заверещал, нарушая ночную тишь. В смертельном испуге он метался по поляне, падал на спину, пытаясь сбросить с себя страшного седока. Но тот словно прирос к заячьей шее.

Белогрудый все сильнее стискивал челюсти, и вот он почувствовал вкус теплой крови, устало замер. И только через некоторое время послышалось чмоканье и хищное поуркивание соболя. Насытившись, Белогрудый долго катался по снегу, терся грудкой, очищая липкую кровь со своей красивой шубки.


Путь к человеку

Прежде чем пуститься в длинный путь, Белогрудый, словно для разминки, попрыгал на одном месте, пружиня отвыкшие от ходьбы ноги.

После удачной охоты на зайца Белогрудый двое суток не мог ничего добыть. Тетерева и куропатки, что-то бормоча, днем отсиживались на деревьях, а на ночь там же устраивались на своих насестах. Это не то что зимой, когда мороз вынуждал их забираться под снег и добывать птиц было куда легче.

Сколько Белогрудый ни бегал, он нигде не встречал следов своих сородичей. Соболь почувствовал себя осиротевшим в этом большом незнакомом ему мире. Да и лес тут был какой-то реденький, низкий. Белогрудый встречал много следов других зверей: лося, оленя, росомахи, волка.

Соболь пошел по следу лисицы, который привел его к поляне, окруженной со всех сторон высокими елями. Снег был плотно прибит и окрашен кровью. На поляне валялись голова, крылья и внутренности ворона. Белогрудый понял: надо быть в этом лесу осторожным, он здесь не один хищник. Соболь часто встречал следы, очень похожие на его собственные. Один из них оказался совсем свежим, и Белогрудый пустился по нему. Пробежав немного, он увидел нору, из которой слышалось злое шипение. Там сидел кровожадный хищник-колонок. Колонок и соболь враги. Они питаются одними и теми же кормами. Может быть, одинаковые вкусы и вызывают у них вражду, и эти разные звери никак не могут ужиться на одном участке. Колонков здесь было куда больше, чем на родине Белогрудого.

Неизвестность пугала Белогрудого. Он уже начал привыкать к клетке, жить на всем готовом. Сейчас в нем шла борьба: остаться ему в лесу или вернуться к человеку, возле которого сытно и совсем безопасно.

Как-то раз, когда Белогрудого мучил неумолимый голод, он внезапно почувствовал запах жареного мяса, точно такого же, каким иногда кормили его в пути люди. Запах привел его к дверям избушки. Белогрудый заглянул в окно, обежал зимовье и, не найдя лазейки, взобрался на крышу. Здесь он влез в широкое отверстие трубы, дышавшей теплом, и плюхнулся в горячую золу. Фыркнув, соболь отряхнулся. В избушке было тихо и тепло. Ее хозяин — лесоруб спал крепким сном. Белогрудый сразу почуял человека и прижался к полу, но голод оказался сильнее страха. Вскочив на стол, соболь подобрал хлебные крошки.

Загремела сорвавшаяся с полки кастрюля. Человек вскочил и, отыскав спички, потянулся к свече. В дальнем углу, под нарами, он увидел пару мерцающих глаз. Зверек смотрел на человека с опаской, но доверчиво. Он лежал неподвижно. Но каждый нерв его был напряжен, сердце билось часто и сильно. Белогрудый не отрывал глаз от человека, пока тот прилаживал к палке мешок.

Лесоруб осторожно сзади завел свой сачок и ловко накрыл им Белогрудого. Как только соболь попал в мешок, он стал отчаянно кусать и царапать его.

Лесоруб завязал мешок, положил его на пол и задумался. Что за зверь? Ни колонок, ни кошка. Соболь? Но откуда он мог попасть в эти места? Ведь соболи здесь не водятся. Как же с ним поступить? Тюкнуть по башке или принести в сельпо живым? Долго думал лесоруб и все же решил пока оставить зверька в живых. Уж очень он ему понравился. Не зверь, а картинка.

Утром лесоруб пошел в село. За плечами в мешке он нес Белогрудого. Соболю было душно. Он начал царапаться, кусаться, яростно урчать и фыркать. Лесорубу пришлось голову соболя высунуть из мешка, плотно обхватив его краями шею зверя. Но и это оказалось не лучше. Выбрав подходящий момент, Белогрудый куснул человека зубами за спину. От неожиданности лесоруб выронил из рук мешок.

— Если еще цапнешь, я тебя так стукну об лесину, и ноги протянешь, — сердито произнес он.

Потом уже с большими предосторожностями снова закинул мешок за спину.

К вечеру лесоруб увидел таежный тракт, а чуть в стороне — селение и облегченно вздохнул.


Снова клетка

Бывают же такие совпадения! На следующий день в поселок, куда лесоруб принес Белогрудого, приехал обоз с соболями. С теми соболями-путешественниками, которых охоттехник Коля вез в глубь якутской тайги, чтобы выпустить на волю.

Лесоруб с рук на руки передал Коле Белогрудого. У Коли от радости перехватило дыхание. Он был готов расцеловать и лесоруба, и соболя. Лесоруб, смущенно улыбаясь, сказал охоттехнику:

— Дело у тебя, парень, государственное, каждый зверь на учете, а я его, грешным делом, принял за приблудного.

Так Белогрудый вновь был водворен в клетку.

…По утрам над влажными низинами клубится парок, среди кочек сверкают первые проталины, а местами рядом с сугробами проклюнулись подснежники. На зорях квохчут куропатки, тихо бормочут тетерева и глухари. Молодеет суровый лес, раздвигаются синеющие дали. В непролазной чащобе выводит из берлоги своих косолапых детенышей бурая медведица. Вначале она будет водить их возле берлоги, приучая к лесной жизни, и, только когда совсем сойдет снег, семейство медведей покинет зимнюю квартиру.

Жадно обнюхивая оголенную землю, бродят по лесу матерые медведи. Голодные, потеряв за зиму по пуду жира, они не прочь напасть на своих сородичей, которые еще нежатся в берлогах.

Старательно расчищает прошлогоднее логово хищная волчица. Изготовив лежанку, она подолгу обогревает своим телом место для ожидаемых волчат.

В осиновых рощах, по долинам речек пасутся лоси, отъедаются косули. Наевшись сочных веток, зайцы целыми днями греются на солнышке.

Все были довольны наступлением весны, и только соболи-невольники с тоской смотрели на пробуждение природы. В последние дни Коля вез своих зверей очень медленно: снег местами сошел, и олени с трудом тянули по земле отяжелевшие нарты. И все же обоз неуклонно приближался к тому лесу, где намечено было выпустить соболей, — к самому сердцу Якутии.


Проделки Белогрудого

Сумерки, полумрак — любимое время для хищников. Осторожно подкрадывается темная ночь. Тихо. Дремлет в палатке Коля, но не спят соболи. Для них в природе день — для сна, ночь — для охоты. Опьяняющий запах леса, ночные звуки не дают покоя Белогрудому, и он мечется по клетке, которая кажется ему сегодня особенно тесной. Его манят дали задремавшей тайги. А тут еще, как нарочно, совсем рядом, словно поддразнивая соболя, беспокойно шуршит мышь, кричат в гнезде молодые клесты.

Белогрудому недоставало ежедневной охоты за дичью. Ему хотелось опять услышать хлопанье крыльев вспугнутых им глухарей, тревожное цвирканье кедровки, ощущать в зубах предсмертное подрагивание мышки. И соболю страстно захотелось на свободу. Но как вырваться из неволи? Надо искать лазейку.

Верхняя и боковая дощатые стенки клетки были для прочности изнутри обшиты проволочной сеткой. В одной из них проделали два круглых отверстия для корма, но очень маленькие — едва просунешь лапу. Однако четвертая боковая стенка была из проволочной сетки. На нее-то Белогрудый и обратил внимание. Он уцепился зубами за тронутую ржавчиной проволоку, мотнул головой и рванул что было силы. Одна из ячеек сделалась шире. Потянул еще. Проволока заметно разошлась, образовалось отверстие, в которое Белогрудый высунул голову. Соболь навалился, и отверстие сделалось еще шире.

Коля сквозь сон услышал скрежет зубов о железо. Он выскочил из спального мешка, бросился к соболям. Тихо. Тайга дремлет в глубокой тьме. От сырой земли, только что освободившейся из-под снега, крепко пахнет мхом, прелыми листьями. Где-то далеко ухнула выпь.

Но вот опять послышался вороватый лязг. Коля включил карманный фонарик. Белогрудый действовал зубами и лапками, оттягивая проволоку. Еще несколько секунд — и соболь оказался бы на свободе.

Коля быстро заделал проволокой брешь, перевернул клетку сетчатой стороной вниз.

— Теперь ты, дружище, не выберешься. Проволоку от досок не отдерешь, — проговорил Коля, довольный тем, что вовремя подоспел и не дал Белогрудому убежать.

Пятый привал в якутской тайге. Коля поставил палатку на пригорке. В стороне, пощипывая мох, пасутся олени. На шее у вожака привязана палка, не позволяющая ему далеко уйти, на рогах ботало.

Над палаткой из узкой железной трубы вьется синий хвост дыма. С севера, со стороны господствующих здесь ветров, палатку прикрывает молодой сосняк.

У раскаленной печки склонился над записной книжкой Коля. Вдруг он порывисто встал, сунул книжку в карман и вышел из палатки, вспомнив, что забыл убрать остатки соболиного корма, который за ночь могут растаскать вороны, расклевать кедровки.

Однако котелок, который стоял рядом с клеткой Белогрудого был уже пуст. Коля удивился: куда же мог деваться корм? Осветил фонарем клетку Белогрудого. Сенная подстилка почему-то оказалась приподнятой. Коля палочкой поднял подстилку и обнаружил спрятанный под сеном корм — все содержимое котелка.

«Крепки у соболя лесные привычки, про запас положил, — подумал Коля. — Но как он умудрился сквозь сетку перетаскать корм?»

К проволочной сетке Коля поднес кусочек мяса. Белогрудый потянул ноздрями воздух, встал на задние лапы, а в ячейку сетки высунул переднюю и стал ею махать, пытаясь когтями зацепить мясо. Видя, что ничего из этого не получается, Белогрудый облизнулся, просунул в соседнюю ячейку вторую лапу и крепко схватил кусок. Потом он поднес мясо ко рту, схватил зубами и втащил в клетку.

Коля невольно улыбнулся такой находчивости зверька.


Детеныши

Усталый олений обоз тянется по узкой лесной тропе. По ней когда-то ездили верхом охотники, но чаще проходили сохатые. Вот и теперь на тропе видны свежие следы раздвоенных копыт лося. А тропка все извивается, огибая крутые увалы гор, минуя низины высохших озер, и снова вбегает в лес. Порой тропка пересекает речку, еще покрытую льдом. Но вот исчезла и лесная тропа. «Не заблудиться бы, не сбиться с маршрута», — с беспокойством думает Коля. Последние дни были для него особенно тревожными. Его беспокоили восемь соболюшек, они стали вялыми, неподвижными, плохо ели. Молодой охоттехник знал, что соболюшки вот-вот должны стать матерями. Неужели не доживут до дня выпуска?

Коля думал и о другом: как новорожденные воспримут якутский климат? Ведь здесь ранней весной днем тепло, а ночью все еще очень морозно… Охоттехник решил круглые сутки наблюдать за соболями.

Давно наступила ночь, а Коля неподвижно сидит у клеток. Вот в кустах шелохнулась птичка, пискнула спросонья, пробежал какой-то маленький зверек — мышь или ласка. Где-то далеко рявкнул бурый медведь. И так всю ночь: приглушенные движения, шорохи, тихие звуки. К ним внимательно прислушиваются соболи, особенно Белогрудый. Послышится в лесу голос какой-нибудь птицы, а он уже «фу-фу», «ях-ях». Одна только соболюшка все время сидела тихо. Забившись в угол клетки, она дремала.

На следующий день рано утром Коля увидел в клетке соболюшки шесть крохотных, величиной со спичечную коробку, голеньких детенышей. Соболюшка ласково их лизала, подталкивая носом под себя. Когда Коля приблизился к клетке, самочка угрожающе заурчала, присела, напружинив все тело, готовая всеми силами защищать свое беспомощное потомство. Она будет заботиться о своих детенышах до тех пор, пока они не смогут самостоятельно добывать себе корм, то есть до самого конца лета.


На свободу

И вот наступил день выпуска зверей на волю. Когда Коля установил все клетки на небольшом расстоянии одна от другой, его вдруг охватило волнение. Да и как смириться с мыслью, что лишь только соболи вновь окажутся на свободе, ему уже не о ком будет заботиться. Он уже успел по-настоящему привязаться к своим зверькам, и ему трудно было с ними расстаться навсегда.

Поборов волнение и убедив себя, что «так нужно», Коля взял в руки длинный шест и, спрятавшись за дерево, тихонько протянул его к первой клетке. Кончиком шеста он поддел задвижку и дверка отворилась.

Белогрудый не сразу выскочил из клетки. Сначала соболь выставил только мордочку и несколько минут сидел недвижимо. Потом, подавшись вперед, сделал быстрый прыжок и оказался на воле. Немного порезвившись, он подошел к соседней клетке и заглянул туда. Клетка была уже пуста: его соседка оказалась более проворной и сразу удрала в лес. Секунду Белогрудый еще помедлил, повернулся и легким галопом направился к зарослям ольховника. Качнулись ветки, и соболь исчез.

«Теперь ищи ветра в поле», — подумал охоттехник.

Клетку соболюшки с детенышами он поставил к дереву, в котором было дупло. Соболюшка-мать, оказавшись на свободе, быстро осмотрела местность, забралась на дерево и скрылась в дупле. Вскоре она спустилась к своим детенышам. Она осторожно брала каждого соболенка зубами и переносила в дупло. Если детеныш начинал пищать, мать опускала его на землю, чтобы взять уже за другое место. Делала она это спокойно, деловито. Так за несколько минут она перетаскала всех.

Коля продолжал выпускать соболей, взглядом провожая каждого. Но вот разбежались все соболи, скрылась в дупле многодетная соболюшка, последний раз мелькнув хвостом, и Коля, облегченно вздохнув, огляделся. Кругом сплошной стеной стоял лес. Как же новоселов встретит якутская тайга? Разложив у пустых клеток подкормку, Коля направился к палатке.

Солнце клонилось к горизонту, и лучи его золотыми нитями просвечивали сквозь паутину ветвей. В ближайшем озерце посвистывали кулики, а над лесом в прозрачном воздухе замельтешили, засвистели крыльями табунки первых уток. Они торопились лететь еще дальше, в глубь тайги. Там, вдали от людей, можно спокойно отдохнуть и вывести птенцов.

Прилетела любопытная кедровка. Она попрыгала по веткам, вороватым глазом посмотрела на палатку и, повертев чубатой головой, пошла трезвонить на всю тайгу: «кеек-кеек… кеек». Может быть, на ее птичьем языке это означало: «Слушайте и бойтесь все, сюда пришел человек!»


Первая ночь

Белогрудый бежал мимо низкорослых лиственниц и елок. На ходу схватив гроздь прошлогодних ягод, он вскоре прилег. С опушки леса послышалось глухое хлопанье крыльев. Соболь насторожился, шмыгнул в заросли кустарника. Обогнув открытое место, пополз, плотно припадая к земле. Ни один листок, ни одна ветка не шелохнулись на его пути, хотя он пробирался сквозь заросли шиповника, сплетение колючих елей.

Скрылось за горизонтом солнце, и сразу запахло хвоей, талым снегом. В просвете деревьев замерцали далекие звезды. В незнакомой тайге Белогрудому все казалось новым, загадочным и даже враждебным. Впереди на пустыре высилась корявая сосна. Там, сидя на насесте, тихо издавал свое «теньк-теньк» глухарь.

Белогрудый подполз к открытому месту и затаился. Он лежал совершенно неподвижно: полевые мышки и птички едва не вспрыгивали ему на спину.

Быстро посветлела короткая весенняя ночь. Глухарь, звонко хлопнув крыльями, танцующе прошелся по сучку. Не переставая смотреть на поднимающееся из-за леса солнце, он громко щелкнул клювом и плавно слетел вниз.

Силой налилось сжатое в ком тело соболя, он едва сдержался, чтобы не броситься. Но это испортило бы все дело. Глухарь распустил крылья, распушил хвост и, закрыв глаза, начал бормотать свою бесхитростную песенку, подзывая глухарку. Где-то в стороне, щелкнув клювом, отозвался другой глухарь, потом, свистя крыльями, из утренней синевы вылетел третий. Послышалось глуховатое воркованье, журчащее бульканье, похожее на проливной дождь, секущий по воде.

Со стороны восходящего солнца бесшумно прилетела серая глухарка и с деловитым квохтаньем села на сук. Звуки на току сделались стройнее, громче. На поляне появилось еще несколько глухарей. Птицы часто и сильно взмахивали крыльями, расходились в стороны, чтобы вновь и вновь сцепиться клювами. Терпение Белогрудого было вознаграждено. Вот один из глухарей, грузный, краснобровый, сделав широкий круг, совсем близко подбежал к соболю. Теперь медлить нельзя! Будто подброшенный вверх стальной пружиной, Белогрудый сделал трехметровый прыжок… Птица отчаянно рванулась, взмах крыльями, разбег с пригорка, и она в воздухе. В тот же миг, громко щелкая крыльями, сорвались с места и остальные глухари.

Как ни старался сильный глухарь, отделаться от соболя не смог. Белогрудый когтями впился в спину своей жертвы, зубами рвал черное оперение на шее, добираясь до мяса. Через минуту оба тяжело шлепнулись на землю. Не перегрызи соболь глухарю шею, плыть бы ему по воздуху на этой сильной птице.

Природа наделила соболя ловкостью и смелостью. Иногда, не рассчитав свои силы, он набрасывается на животное в несколько раз крупнее себя, и схватка может кончиться для зверька печально. Но Белогрудый сумел справиться с такой крупной птицей, как колымский глухарь.

Насытившись, соболь уволок недоеденную птицу в сторону, сделал ямку и, положив туда остатки глухаря, забросал их землей. С противоположной стороны распадка донеслись знакомые звуки — побрякивание котелка. Столько раз он слышал их в пути перед кормежкой! Белогрудый повернул было голову на эти звуки, но он был сыт и лениво побрел в осинник. Там он высмотрел себе для гнезда обломок дерева с гнилой сердцевиной.

Устроившись в новом гнезде, сытый Белогрудый долго зевал, обнажая овальный бледно-розовый рот, полный крепких зубов.

Остальные соболи-новоселы в первую ночь на новом месте оказались не столь удачливыми. Многие, побродив по лесу и ничего не добыв, голодными вернулись к клеткам, чтобы подобрать остатки корма. Три соболя уже успели изнежиться за время пути. Они не стали утруждать себя заботами о добыче корма и все время крутились возле клеток.

Многодетная мать-соболюшка часто высовывалась из дупла, тревожно нюхала воздух, канючила то сердито, то жалобно. Только ее детеныши, плотно прижавшись друг к другу, спали спокойным сном.


Потомство

Весна продолжала хозяйничать в лесу. Давно распустились почки на деревьях. Светлая зелень опушила лиственницы, на открытых местах в перелесках зазеленела трава, в белые пушистые барашки сережек вырядилась ива. В лесу появилось много пищи для Белогрудого. Он растолстел, стал гладким и немного ленивым. Продираясь сквозь чащу, соболь терял волоски начавшего линять меха. В это время года ни один пушной зверь уже не привлекает охотника.

Однажды, рыская по лесу, Белогрудый встретился с соболюшкой. Они долго обнюхивались, тычась друг к другу носами, а потом, заигрывая, как старые знакомые, бок о бок побежали дальше.

Парочка соболей поселилась в верховьях речки Саскылаха в дупле огромной, наполовину высохшей березы. Но жить вместе им долго не пришлось. Соболюшка вдруг сделалась злобной и не стала подпускать к себе Белогрудого. Он был вынужден приютиться в зарослях кипрея, наскоро устроив себе лежку.

Родительские чувства у соболюшки были так остры, что она старалась заранее отогнать Белогрудого от своих будущих детенышей. Но он не покидал подругу, которая теперь почти не выходила на промысел, добывал и приносил ей корм. Поурчав, отходил в сторонку. Услышав его зов, спускалась из гнезда соболюшка. Так повторялось изо дня в день. Добывать корм на двоих было нелегко. Белогрудый находил и разорял птичьи гнезда, раскапывал мышиные норки, иногда удавалось задушить зайчиху, поймать у берега задремавшую рыбу. Обычно соболюшки задолго до щенения отбиваются от соболей-отцов, боясь их кровожадности. Белогрудый оказался редким исключением.

Однажды Белогрудый вернулся с промысла, держа в зубах голову зайца. Но соболюшка впервые не спустилась на землю. Из дупла доносился слабый писк. Там в гнезде копошились, припадая мордочками к сосцам матери, только что появившиеся на свет детеныши.

Белогрудый долго слушал доносившиеся оттуда звуки. Вечером он попытался влезть в дупло, чтобы обнюхать соболят, но мать с визгом отогнала его.


Сын Белогрудого

В Якутию пришло лето. Давно отжили свой короткий век подснежники. На смену им пришли другие цветы, чтобы ненадолго украсить тайгу.

Вечереет. Прячется за горизонт солнце, но в лесу еще светло. В короткую летнюю ночь как-то незаметно наступает рассвет. И кажется, вечерняя заря встречается с утренней. Только птицам известна эта таинственная грань, отделяющая ночь от утра. Они радостно встречают пробуждение нового дня. Защебечет одна, другая, и вскоре их голоса наполняют лес.

Разгребая муравьиные кучи, бродят бурые медведи. В поисках корма для своего прожорливого потомства рыщет хищная волчица. Не попадайся ей на глаза, соболь!

На лесную елань, прислушиваясь к шорохам тайги, выводит пастись своих телят осторожная косуля.

Игриво журчит горный ручей, унося пух цветущего ивняка. В воде, как в зеркале, отражаются прибрежные кусты, горбоносая голова лося. В дупле упавшего дерева ютятся с матерью крохотные детеныши колонка, из темной норки появляется с малышами мать-горностаиха. Новость и в кустах ольховника: здесь только что проклюнулись птенцы белой куропатки.

Солнце щедро льет на землю горячие лучи. От раскаленной земли пышет жаром. Белогрудого томила жажда, а в кустах, в тени, беспокоили комары, он пустился бежать в глубь заповедного леса. Такого жестокого зноя Белогрудый не испытывал на своей далекой родине. И вдруг на зверька повеяло прохладой. Впереди, в долине речки, среди сочной зелени лиственниц, ослепляюще ярко блестело ледяное поле. Соболь еще никогда не встречал таких чудес. Громадными глыбами распалось большое тело наледи. С мощной толщи льда стекали ручьи, разноцветными искрами играло на нем солнце. А рядом буйно зеленело разнотравье, горели золотисто-желтые венчики лапчатки, испускал тонкий медовый запах зверобой. Порхали бабочки, пронзительно верещали кузнечики, с цветка на цветок с жужжанием перелетали шмели. В жаркие летние дни Белогрудый стал часто бывать здесь.

В один из таких дней Коля Кылтасов шел по лесу, совершая очередной обход своего участка. Тайга уже полностью оделась в свой летний наряд и надежно укрыла от посторонних глаз потаенную жизнь своих обитателей. Но охоттехнику были известны многие ее тайны. Вот он увидел, как нога какого-то зверя надломила лист зверобоя, примяла траву. Затем его зоркие глаза заметили еле видимые следы на краю лужицы.

Присев на корточки, Коля стал внимательно изучать их. Два соболя прошли здесь утром. След покрупнее принадлежал самцу, помельче — самке. Соболи шли мелкими шажками, играя. Значит, где-то недалеко должно быть их гнездо. Коле захотелось хоть мельком взглянуть на эту пару. На раскидистых сучьях ели он соорудил наблюдательный пункт и засел в дозоре.

Летний день постепенно шел на убыль. Умолкли птицы, злее запищали назойливые комары. Коле пришлось натереть лицо и руки противокомариным средством. «Придут зверьки, не могут они вечером отсиживаться в своем логове», — думал охоттехник.

Медленно тянутся минуты. Но Коля привык целыми днями просиживать с биноклем у излюбленных лазов зверей. И вот мелькнула легкая тень.

О-о, это кто? От волнения у Коли в руках дрогнул бинокль. Мимо шла соболюшка. Она часто останавливалась, оглядывалась. За матерью, неуклюже переваливаясь с боку на бок, черными шариками катились соболята.

Под Колей чуть слышно треснула ветка, соболюшка бросилась наутек. За ней последовали малыши. Только один, самый слабенький, отстал, спрятался в листьях осинника, да так, что весь зад остался на виду.

Коля спустился вниз и подошел к соболенку, тот заворчал, вытянув шею. На груди у него светлело белое пятнышко. Значит, у Белогрудого уже появилось потомство! Коля радостно улыбнулся: прижились соболи в якутской тайге.

…Когда соболята подросли, мать, подчиняясь инстинкту, повела их в неведомые края, туда, где пищи было вдоволь и каждый молодой зверек мог найти себе без труда пропитание.

Через два дня они уже пробежали километров двадцать на запад.

На третий день пути в глухом лесу семья соболей наткнулась на тушу павшего сохатого. Тут звери жили долго, отъедались. Закончив пир, они разбрелись в разные стороны, каждый занял свой промысловый участок.

Остальные зверьки-путешественники тоже облюбовали места среди просторов якутской тайги. Несколько соболей остались на постоянное местожительство там, где были выпущены из клеток.


Коля Кылтасов все чаще встречал следы соболей. Через несколько лет зверьки так размножились, что достигли, как говорят охотоведы, промысловой плотности. Это значило, что их уже можно добывать на пушнину.

Загрузка...