На суше и на море - 1965

Вера Ветлина Сад над морем

Это была страшная ночь. Ураганный ветер бросал в окна пригоршни снега, царапал по стеклу заледеневшими ветками деревьев, где-то со скрежетом отдирал железо. Сквозь его вой с моря доносился тяжелый гул: там бесновался шторм.

К утру ветер затих. И тогда глазам открылась картина ночного «ледового побоища». Сломанные, исковерканные ураганом кроны вечнозеленых деревьев, грузные снеговые подушки на веерных пальмах и кедрах, на растерзанных ветках кипарисов, в одну ночь потерявших свою извечную стройность, на почерневших листьях камфорных лавров.

— Ну, теперь все, — сказал утром сосед, счищая с подветренной стены дома глыбы налипшего снега. — Отжили наши субтропики.

Кажется, он был прав. Ураганная ночь 28 января 1964 года оказалась самым жестоким ударом после почти двухнедельных морозов, после небывалой грозы, разразившейся накануне.

Удивительная была гроза. С громовыми раскатами и судорожными стрелами молний, со всеми атрибутами этого летнего обновления природы. Кроме одного: вместо ливня, обычно сопутствующего грозе, на землю обрушился снегопад такой густоты и стремительности, что автомашины днем с зажженными фарами еле пробивались сквозь белую мглу.

— Такой зимы в Сочи еще не бывало, сколько живу, — добавил сосед. — Главное, цитрусовые жалко, опять на дрова пойдут, как в пятидесятом году.

Больно кольнула мысль: и тот необыкновенный сад на дрова? Не теряя времени, иду на Сочинскую опытную станцию субтропических культур.

Вот они, аккуратные шеренги апельсинов и мандаринов, лимонов и грейпфрутов, еще недавно увешанные яркими сочными плодами. Сейчас, пригнув головы, они спрятались под общую крышу — длинные белые полотнища, пришпиленные по бокам к земле. Заметенные снегом, укрытия похожи на сугробы, над которыми ветер гонит поземку. Другие деревца, повыше, закутаны каждое в свою полотняную или марлевую одежду. Странными белыми фигурами застыли они на склоне, откуда видно почерневшее штормовое море.

Пока, конечно, не угадаешь, перенесут ли деревца эту небывало суровую зиму в своей обычной одежде, в которую одевают их тут, на цитрусовом «севере», каждую осень. Выдержат ли? Покажет весна. А на соседнем участке, куда я направляюсь, как видно, не надо и ждать весны, чтобы ответить на этот вопрос. Густо-зеленые деревца, отделенные от своих собратьев лишь неширокой дорогой, кажутся забытыми людьми. Усыпанные снегом, непокрытые, они знобко вздрагивают каждым листком на леденящем ветру.

Живы ли еще? Срываю листок. Он хрустнул в руках и разломился на хрупкие зеленые осколки.

Конец! Невольно охватила острая жалость. Я знала, что за драгоценность были именно эти маленькие деревца, оставленные в самую опасную пору на произвол судьбы. Знакомство с ними осталось в памяти как экскурсия по саду чудес.

Это была действительно экскурсия, к которой я присоединилась прошлым летом. Экскурсантами были ученые из Москвы, а экскурсоводом — человек, которого знают в лицо тысячи людей не только нашей страны, но и всех континентов. Сутулясь, тяжеловатой походкой проходил он в тот солнечный день дорожками сада впереди экскурсии. В сандалиях на босу ногу, в легкой рубашке с расстегнутым воротом, в неизменной белой полотняной фуражке, из-за которой верхняя, незагоревшая часть лба его всегда резкой границей отделена от лица, покрытого несходящим густым загаром. Человек, вырастивший этот сад и теперь показывавший его коллегам, — Федор Михайлович Зорин, селекционер. Он останавливался у какого-нибудь деревца, начинал рассказывать. И тогда лицо его преображалось, в глазах зажигался упрямый огонек. Немолодой, несколько усталый человек уступал место смелому экспериментатору, идущему в науке своим путем.

Вот он показывает ученым странное дерево. Не растение, а зеленую избушку на курьих ножках. Только «ножек» не две, как полагается по сказке, а чуть ли не десяток. У одного дерева несколько стволов разной толщины, объединенных ближе к кроне в один общий ствол. Этим чудеса не кончаются. И крона дерева оказалась составной. Среди его густой листвы зреют сообща плоды, которым полагалось бы жить на двух десятках деревьев разных сортов: апельсины и цитранжи, мандарины и лимоны, крошечные, с грецкий орех, кинканы и грейпфруты размером с небольшой арбуз.

— Это что же у вас, — слышится голос, — на одном дереве целый сад?

— Да. Мы так и называем: дерево-сад. Кстати, если бы вы смогли заглянуть в глубь почвы, увидели бы, что и корни этого дерева комбинированные. Они составлены из двенадцати корневых систем разных видов и сортов цитрусовых — жителей многих стран. Из них «смонтирована», сращена единая корневая система, питающая дерево.

Зорин подходит к другому деревцу, имеющему совсем необычный вид. Его крона, обычная ветвистая крона цитрусовых, в то же время состоит как бы из бамбуковых побегов, узловатых, с утолщенными кольцами.

— А это что?

— Тоже дерево-сад. Здесь на диком трехлистковом лимоне мы приживили двадцать заплаток и колец из коры разных цитрусовых. В местах их сращивания могут образоваться вегетативные гибриды.

Мы ходили по саду, засаженному деревьями-садами всевозможных, самых фантастических комбинаций, и Федор Михайлович рассказывал о сложнейшей хирургии, с помощью которой ученый ищет пути для прочного поселения на нашей земле золотых яблок — цитрусовых.

Трудно сказать, когда эти душистые сочные плоды впервые переселились со своей родины — из Восточной Азии — в страны Европы и Северной Америки. О золотых яблоках рассказывают мифы Греции, их изображения находят на старинных монетах. В древних лечебниках их сок значится среди сильнейших целительных средств.

С Пиренейского полуострова цитрусовые попали в Турцию, оттуда морем переправились на наше побережье. Почти три столетия назад в окрестностях Батуми созрели первые плоды цитронов, лимонов и апельсинов. В конце прошлого века к ним присоединился мандарин уншиу, привезенный из Японии известным русским географом и ботаником профессором А. Н. Красновым. Заморские переселенцы прижились, а затем неуверенно, с оглядкой двинулись вдоль побережья к северу. Когда семьдесят лет назад была организована Сочинская опытная сельскохозяйственная и садовая станция, среди других полезных растений были здесь посажены первые деревца цитрусовых.

Меня поразила брошенная Ф. М. Зориным фраза:

— Люди, которые выращивают и осваивают цитрусовые на нашем побережье, всегда должны думать о зиме и морозе.

Почему же? Природа, как известно, не пожалела трудов, чтобы соорудить тут один из самых благодатных уголков земли нашей. С севера и востока поставила каменный забор Кавказского хребта, прикрыла от зимних ветров. С запада и юга распахнула теплое море. Как исполинский аккумулятор, впитывает оно летом солнечные лучи, зимой же отдает их тепло берегам. При таком водяном отоплении люди не знают здесь шуб, а парки и скверы — зимнего увядания.

Словно бы все предусмотрела природа, вплоть до полива дождевой водой по самой щедрой норме, чтобы смогли тут поселиться и спокойно жить самые прихотливые обитатели зеленого мира. Их разнообразие, пышный рост и поражают впервые приехавшего в Сочи.

Но оказывается, не совсем точным получился у природы технический расчет. Бывают зимы, когда норд-осты с морозами и снегопадами перемахивают через каменный забор. Захватят побережье на часы, бед оставят на годы. После такого налета, словно огнем, опалены вечнозеленые деревья, а иные падают, сраженные насмерть.

Пожалуй, больше всего достается цитрусовым, требующим тут от людей не только постоянного труда, но и великого терпения. Здесь долго помнили зиму 1949/50 года, когда на цитрусовых плантациях погибло девять растений из каждых десяти. Это было, как говорят, тяжелое зрелище, от которого могли опуститься руки.

Цитрусоводы побережья не опустили тогда рук. Они знали, как тесна «жилплощадь», которую отпустила природа цитрусовым в нашей стране, как важно продвигать их постепенно хотя бы на считанные километры к северу. Концентрат витаминов, который представляют собой их плоды, нужен всем: зимовщикам Заполярья и горнякам Донбасса, космонавтам и детишкам степных целинных поселков.

Труд многих людей положен на то, чтобы цитрусовые закрепились тут, на самой северной, пока еще непрочной границе. Труд тех, кто продолжает выращивать их наперекор стихии в приморских совхозах. Труд ученых.

Они идут двумя путями. Одни ищут способы надежно уберегать от шальных морозов те цитрусовые, которые выращиваются всюду. Высаживают деревца возле солнечных, теплых стен и в траншеях пригнувшимися к земле или собранными в «гнезда», где они, как птенцы, обогревают друг друга. Выращивают в виде карликов, которые проще спрятать в укрытия. Каждую осень они натягивают на ряды растений марлевые убежища или надевают на каждое деревцо белый чехол.

Федор Михайлович Зорин идет другим путем. Он увлечен идеей: создать свои, особые сорта цитрусовых. Стойкие, упрямые, которые здесь, у крайнего форпоста субтропиков, стояли бы в полный рост и лишь при самой минимальной защите спокойно переносили бы любые суровые холода. Сорта, которые при этом надежно и ежегодно давали бы хорошие урожаи вкусных плодов. Это путь Мичурина, с которым тесно связана не только творческая, но и житейская биография ученого.

В одной из своих увлекательных книг, которых, кстати, у него немало, Федор Михайлович рассказывал о тех временах, когда с экскурсией выпускников Рязанского сельскохозяйственного техникума впервые побывал у кудесника природы. Они явились к Мичурину в залатанных косоворотках или отцовских, времен гражданской войны, гимнастерках, в грубых сапогах, юношески восторженные и по-мальчишески не определившие еще своих призваний. Уезжали словно повзрослевшие, «зная, что Иван Владимирович из нашего сердца и нашей памяти не исчезнет никогда». Для Федора Зорина эта встреча стала той вехой, от которой человек сильного характера намечает свою дорогу. Единственную на всю жизнь.

Он вернулся к Мичурину. Работал садовым рабочим, затем техником. И там его особенно увлекла еще не изученными возможностями вегетативная гибридизация — получение новых сортов путем «зеленой хирургии». Самодельный прививочный ножичек с черной ручкой, с которым не расставался великий садовод, стал для Зорина своего рода символом, тем «волшебным ножичком», которым можно делать чудеса. Годы, проведенные рядом со смелым ученым и великим тружеником, затем институт превратили Федора Михайловича в самостоятельного исследователя, знающего свою цель.

Прошедший год повел начало седьмому десятилетию жизни ученого и четвертому с того весеннего утра, когда он впервые пришел на горный склон, сбегающий к морю. С тех пор его можно найти там всегда.

Город засыпает. А в тишине полутемного сада Зорин, затаив дыхание, наблюдает таинственный «балет цветов» луноцвета, чтобы рассказать затем в книгах об этом удивительном явлении людям. На рассвете он идет «по следам солнца», появившимся на дорожках, глядит, «как травы распрямляют навстречу солнцу спины», слушает птиц, следит за пробуждением растений и множества живых существ, населяющих сад.

— Когда я нахожусь в саду, — говорит Федор Михайлович, — меня охватывает особое чувство — чувство жизни. Всем сознанием вслушиваюсь я, всматриваюсь и наблюдаю разнообразные проявления жизни, одновременно спокойной и бурной, простой и сложной, таинственной и ясной.

Он в душе поэт природы. И ее настойчивый испытатель. Наблюдения нужны для дела.

— В бесконечном мире живых существ, — продолжает он, — таятся неисчерпаемые резервы наших друзей, наших «недипломированных помощников». Для того чтобы уметь их находить и правильно использовать в своей работе, нужно любить и повседневно изучать природу, всегда при этом памятуя о том, что природа — строгая и ревнивая учительница, которая не открывает своих тайн случайному любителю.

За утром приходит день, наполненный большой целеустремленной работой. Ибо сад этот гораздо в большей степени арена борьбы, чем место лирических созерцаний. Борьбы с просчетами природы. Борьбы за право на сам поиск, который далеко не всегда и не сразу приводит к задуманному.

Тридцать лет назад придя в сад, молодой ученый прежде всего убедился: Мичурин прав, побережье, если говорить о культуре ценных субтропических растений, — неподнятая целина. Собственно, потому он и согласился поехать на Сочинскую опытную плодовую станцию, где ему было предложено возглавить селекционную работу.

Над выведением новых сортов цитрусовых работать не с чем, хотя в саду станции еще до него собрано довольно представительное общество: японские мандарины и итальянские лимоны, турецкие и испанские апельсины, американские грейпфруты и китайские кинканы. В их зябком обществе не было главного — хотя бы одного сорта, который мог похвастаться стойкостью к холодам при хорошем качестве плодов.

— Это естественно, — рассуждал ученый. — Тысячелетиями природа цитрусовых складывалась в условиях тропического климата, где свойство морозостойкости совсем не требуется растениям. Значит, надо или все же найти растение, которое сможет передать потомству выносливость к холодам, или воспитывать ее постепенно из поколения в поколение тщательным отбором. На это наверняка не хватит одной человеческой жизни.

Сделав такое малообнадеживающее заключение, Зорин принялся за работу.

Вместе со всеми я внимательно слушаю рассказ Федора Михайловича о поисках, которым отданы десятилетия.

Зорин не первый занялся «приручением» цитрусовых к холодам. Во многих странах выводят их новые сорта для более северных районов. Это большая международная задача. И везде останавливаются у того же порога: где взять для новых сортов свойство холодостойкости?

Долгие поиски привели к дикому трехлистковому лимону из Северного Китая. Этот кустарник с растопыренными во все стороны длинными шипами используют для непроходимых живых изгородей, для прививки лимонов. Его и взяли американские и другие зарубежные селекционеры как главного партнера, носителя неприхотливости. Получили с его помощью много гибридов цитрусовых более стойких, чем имеющиеся. Но… плоды их, увы! были хуже. Передавая потомству стойкость к холодам, дикий лимон упрямо присоединял к ней и качество своих несъедобных плодов — мелких, сухих и горьких. Во всем мире поэтому еще не создано цитрусовых, которые соединяли бы в себе стойкость к холодам и хороший вкус плодов.

Множество вариантов с использованием дикого лимона в качестве одного из родителей испытал молодой селекционер, начиная работу. Все неизменно подтверждали результаты предшественников. Он начинает искать другое растение — носитель зимостойкости и в конце концов останавливается на японском мандарине уншиу. Вкусный, довольно урожайный, он после дикого лимона самый терпеливый к холодам из всех цитрусовых, которые разводятся человеком. На него обращали внимание и другие селекционеры. И отказывались по одной причине. Уншиу — значит бессемянный. В самом деле, только восемь семян в среднем можно найти в его сочной, ароматной мякоти на каждую тысячу плодов. Зорин одним из первых в мире сумел преодолеть этот барьер, добился с помощью уншиу новых гибридов цитрусовых.

И остановился перед следующим барьером.

— Чтобы вывести новый сорт, — говорит Федор Михайлович, — селекционер создает гибриды, помеси сортов, стараясь сочетать в них положительные качества, разбросанные природой по разным сортам, например хороший вкус плодов одного сорта с урожайностью другого. Но одно — желание человека и другое — свойства растительного организма. В гибриде могут соединиться и отрицательные, вовсе не нужные человеку качества. Поэтому селекционер выращивает не одно, а множество гибридных растений, чтобы из них отобрать нужные.

И вот, вспоминает Зорин, на участке появились десять тысяч селекционных растений, полученных от скрещивания уншиу с разными цитрусовыми. Они равнялись зеленым строем перед своим командиром, словно ждали его команды. А командир стоял и молчал. Вот примерно о чем он думал.

Они похожи друг на друга, эти десять тысяч сеянцев, как солдаты в строю. Но в то же время каждый из них, как и каждый солдат, — неповторимый индивидуум. Где-то среди них живет, может быть, именно тот индивидуум, который нужен, который даст начало новому, ценному сорту. Узнать его можно будет только лет через семь — двенадцать, а то и все двадцать, когда появятся первые плоды.

— Кстати, у нас есть и такой сеянец лимона: двадцать восемь лет, а он не цветет и не плодоносит до сих пор — душу вынул. Мы его железным лимоном прозвали.

Только плод, олицетворяющий, по словам Зорина, мудрость жизни и смысл человеческого труда, покажет, не напрасны ли были усилия селекционера. А до этого надо выхаживать, растить многие годы все десять тысяч сеянцев, из которых, может быть, все, кроме одного, будут выброшены как негодные. Но и один отобранный может не вполне отвечать требованием селекционера. Тогда надо начинать снова выращивать второе, может быть, третье поколение. На это уйдут десятилетия, вся человеческая жизнь и то без верного результата.

Как сократить пустые затраты труда, времени, средств на многолетнее выращивание тысяч ненужных растений? Как преодолеть барьер времени, который стоит перед каждым селекционером, работающим с многолетними древесными растениями? Вот о чем думал командир перед своим зеленым воинством.

Раз селекционная работа с растениями строится по принципу «Много званых, да мало избранных», нельзя ли находить избранника побыстрее, рассуждал он. Но избранник не появляется внезапно. Мичурин учит, что свойства растения формируются в процессе развития. Следовательно, надо попытаться методами воспитания создавать новые растения с заранее задуманными свойствами.

— Ведь мало суметь соединить в одном гибриде два родительских свойства, например урожайность и хороший вкус плодов, необходим и красивый внешний вид, и насыщенность плодов витаминами, и раннее созревание при нашем относительно коротком лете. И конечно, морозостойкость.

— Уж слишком много вы требуете, — заметил кто-то из экскурсантов, — хотите найти идеального героя?

— Да, хочу. Но не найти, готовыми они, как и люди, не рождаются. Создать воспитанием. Мичурин указал метод. Называется он методом ментора, воспитателя. Молодой, с еще не определившимися свойствами сеянчик прививают на дерево, скажем, с особо вкусными плодами. И оно, как ментор, будет воспитывать, накапливать в будущем сорте свойство давать хорошие плоды. Так можно пропустить сеянчик через целый синклит разных воспитателей и накопить в нем то, что нам нужно.

— Это теоретически?

— Практически тоже. Два десятилетия поисков привели нас вот к этим деревьям-садам.

Два десятилетия поисков, я знала по книгам Зорина, — это сотни опытов по тончайшей, ювелирной хирургии растений. Сначала на перцах, помидорах, фасоли, пшенице — всевозможных однолетних растениях. Они своего рода «кролики», на которых можно быстро получить результаты эксперимента, сделать выводы. Затем кустарники и деревья. Он прививает не только ростовые почки и черенки, как принято в садоводстве, но и любые части растения: лист, цветок, плод, корень. Даже растение целиком со всеми этими частями заставляет поселиться на другом растении. Он прививает зародыш семени, который еле различишь под лупой, на другое семя, заставляет срастаться две половинки разных ростовых почек и давать затем общий побег. В его руках обыкновенный прививочный нож становится поистине волшебным.

— Деревья-сады, — продолжал Зорин, — это как бы разные опытные делянки, перенесенные на одно растение. Подумайте, как удобно можно вести исследование, какую экономию получаем в земельной площади, уходе, затратах, а главное — во времени. Это практическая сторона. А научная?

Зорин задумался, собираясь с мыслями.

— Каждый плод, — продолжал он, — созревающий в кроне дерева-сада, которая составлена из разных видов и сортов цитрусовых, испытывает на себе их влияние. Много влияний. Какие-то из них будут преобладающими. Они «отложатся» в виде новых свойств в семени. Вырастив из такого семени сеянец, мы можем его снова привить в крону. Подбирая в качестве ментора ветку мандарина, апельсина или дикого лимона, можем «добавлять» ему те качества, которые хотим развить. А дерево-сад, давая новые плоды, будет создавать другие гибриды, которые впоследствии могут стать новыми сортами. Так из года в год. Получается своего рода живая автоматическая система. Раз созданная, она затем действует длительное время.

Последнее десятилетие работы ученого и было отдано разработке теории и практики селекционной работы с помощью деревьев-садов. Он поставил перед собой сложнейшую задачу: найти способы управлять этой системой, разгадать тайны влияния ее компонентов. Решение этой задачи вооружило бы нынешних и будущих селекционеров таким методом, который позволит им вести работу по созданию новых сортов гораздо эффективнее, чем при нынешних методах.

— Интересно, очень интересно! А скажите, удалось вам уже получить какие-то новые сорта?

— В цитрусовых садах побережья растут три новых сорта мандаринов, полученных на Сочинской опытной станции: «сочинский», «пионер» и «краснодарский». Специалисты находят их лучшими по вкусу, чем уншиу и американский сорт сильверхилл. И по урожайности они обогнали эти общепринятые сорта примерно в полтора раза. В нынешнем году мы выделяем три новых гибрида с интересными свойствами. Но, — заключает Федор Михайлович, — по главному для нас признаку — морозостойкости — сорта, вышедшие за пределы станций, хотя и превышают имеющиеся, все же страдают в суровые зимы. Поэтому я не считаю, что задача создания полноценного сорта решена. Мы продолжаем над этим работать.

И вот я в селекционном саду после «ледового побоища», разыгравшегося в ночь на 28 января. Еще издали увидела Федора Михайловича и остановилась, чтобы не мешать.

В сопровождении коротконогого черного пса Марса он медленно шел по засыпанной снегом дорожке. Это был его обычный утренний обход, который он совершает неизменно три десятка лет. Сегодня — это обход врача по палатам тяжелобольных, причем и сам врач словно захвачен недугом. Ссутулились плечи, тяжело опирается на трость, с которой никогда не видела его прежде.

Федор Михайлович подсчитывает потери. Стоит, задумавшись, возле одних деревцев, другие окидывает мимолетным взглядом. Вот подряд большая группа растений, на которых недавно еще свежие листья свернулись трубкой, приобрели сухой медно-сизый оттенок. Эти, наверное, умрут. Еще и еще деревца, не выдержавшие схватки с морозом. А вот надолго останавливает его маленькое деревцо. Страшно, нестерпимо холодно ему, а держится! Как и теплой, влажной осенью ярки и сочны глянцевые листья. Деревцо приняло в открытую ледяной бой и выстояло. Садовод выходит из задумчивости, легонько проводит по кудрявой кроне рукой и идет дальше.

Возле домика-лаборатории в глубокой траншее, опоясавшей самое крупное дерево-сад, работает девушка в замазанном глиной синем халате. Ее лицо разрумянилось на морозе, белокурые волосы выбились из-под косынки. Закоченевшими пальцами она выбирает в желтой липкой глине камни и выбрасывает наверх. Целая куча крупного галечника и обкатанных когда-то морем камней высится у края траншеи.

— Что это у вас за земляные работы, Люся? — спрашиваю я.

— У нас же не почвы, а голая глина и камни, — разгибается она, поправляя косынку. — Когда сажали деревцо маленьким, не было времени и сил выбирать камни, добавлять хорошую землю на большую глубину. Теперь разрослось, надо корням лучшую почву создавать.

Я согласно кивнула головой, но подумала в душе: есть ли смысл в этой тяжелой, кропотливой работе, когда сад гибнет и неизвестно, что от него останется к весне?

Подошел Федор Михайлович:

— Гоню ее домой хоть часа два отдохнуть — не хочет. Не спала совсем.

По усталым, покрасневшим глазам вижу, что и он, кажется, провел бессонную ночь.

— А вы-то, Федор Михайлович, спали?

— Конечно, я тоже тут ночь продежурил. Да-да-да. Только ей все хлопоты достались. Мороз под двадцать градусов на почве, а у нас калорифер перестал действовать, которым обогревается Дерево дружбы, трубы разошлись. С ними возилась, потом все выбегала из конторки, на градусник глядела. Переживала, что растения гибнут.

— Ничего и не переживала, — нахмурила Люся светлые брови.

— Чего уж там. Если человек за восемь лет работы на участке не то чтобы один рабочий день пропустил, а ни одного отпуска толком не использовал, может он не переживать? Ему даже и всплакнуть в такую ночь не грех.

— Да вы сами-то, когда в санатории на лечении бываете, все равно раз, а то и два раза в день сюда приезжаете с другого конца Сочи. Не плакали же в эту ночь?

— Я другое дело. Да-да-да. Мне по солидности лет плакать противопоказано.

Федор Михайлович, как всегда, шутит. Только вижу, в глазах за обычным лукавым прищуром прочно поселились в эту ночь тревога и боль.

У Зорина свое, особое отношение к растениям. Он готов прийти на помощь в случае необходимости любой былинке, не говоря уже о своем детище — гибридах. Мне рассказывали, как волновался Федор Михайлович, какие громы и молнии обрушил на виновных, когда однажды при обработке участка по неряшливости повредили кору на нескольких растениях. До позднего вечера возился: зачищал царапины, обмазывал варом, накладывал повязки. А одному растению, у которого кора оказалась содранной вокруг всего стволика, сделал сложную операцию по пересадке на пораненное деревцо коры другого растения. Деревцо было спасено, а сама операция послужила толчком к разработке оригинального метода получения вегетативных гибридов пересадкой коры. Такие деревца с узловатыми «бамбуковыми» побегами показывал он в прошлом году ученым.

И вот он сам ставит под удар все растения, которым отданы десятилетия трудов и надежд. Что это: упрямство? Жестокая необходимость?

Ничего не стоило надеть на растения хотя бы марлевые чехлы. Делают же это даже в обычные годы на плантациях негибридных растений, которые можно в случае гибели восстановить. Укрыты деревья на соседнем опытном участке. А здесь каждое деревцо — неповторимый экземпляр, который таит в себе еще не раскрытые, может быть, замечательные свойства, — и никаких укрытий в такую зиму!

— Может быть, — высказываю эту мысль Зорину, — хотя бы некоторые, самые интересные, следовало защитить?

— Нет. Мне этого делать нельзя.

— А если… полная гибель?

— Значит, будем начинать сначала. Селекционер, который хочет продвинуть цитрусовые на север, обязан не спасать растения от мороза, а испытывать, может быть жестоко. Мороз — бескомпромиссный контролер, он не даст скидок ни на что. Если хотите, я даже рад такой зиме, по сравнению с которой мороз 1950 года — пустяки. То, что сумеет уцелеть после нее, может дать начало ценному сорту. О такой проверке должен мечтать селекционер. Да-да-да. Приходите весной, тогда все будет ясно.

Можно было только подивиться самообладанию этого человека.

Прошло два месяца, на побережье явилась южная весна. Яркая, деятельная, она быстро закрыла свежими побегами, цветами следы зимних разрушений. О них напоминали лишь камфорные лавры на Курортном проспекте, черневшие голыми ампутированными ветвями, да эвкалипты. Так и не ожив, деревья-великаны падали под пилами парковых рабочих.

Снова я в опытном саду.

Совсем поредел склон, на котором цитрусовые зимовали под укрытием полотнищ и чехлов. Бескомпромиссный контролер похозяйничал изрядно, не спасли и укрытия. Только отдельные куртины стелющихся лимонов и мандаринов сохранились — хотя и покалеченные, будут жить.

Непривычно просторно в селекционном саду. Ледяная коса прошлась и тут, повыкосила зеленые кущи, оставила на их месте печальную стерню из пней.

Но удивительное дело. Присмотришься внимательнее: пустой сад оказывается заполненным до краев. Между пнями уже разделаны грядки с новыми посевами гибридных семян. Цветут азалии, набирают бутоны кусты роз вдоль дорожек — живые букеты из разных сортов, созданные волшебным ножичком ученого. Высоко забрался по шпалерам широколистый луноцвет, еще зимой выращенный Люсей в тепличке.

Люся с Женечкой Судаковой, тоненькой девочкой-юннаткой, занимаются посадками. Я смотрю, с какой любовью и старанием они работают, думаю о других побегах, которые растит в этом саду Федор Михайлович.

Тянется к нему ребятня. В саду почти всегда увидишь голенастых мальчишек и девчонок из окрестных мест, занятых каким-то делом. Здесь им доверяют. Полтора миллиона цветков опылили школьники, когда надо было провести массовую работу по гибридизации. Здесь они делают множество неожиданных открытий, посидев час-другой с Федором Михайловичем в «зеленой засаде» и посмотрев на природу его глазами. Нежную и мудрую свою любовь к природе передает Зорин ребятам. Многие из них, выросши и разлетевшись во все концы страны, стали агрономами, учеными-биологами.

Одна из воспитанниц Зорина — агротехник участка Люся Дмитренко.

— У нее прирожденная, ярко выраженная любовь к природе, — сказал как-то Федор Михайлович.

Думается, он скромно умалчивает о своем влиянии.

Единственная дочь у матери-инженера, Люся пришла сюда после окончания десятилетки. Поступила садовой рабочей. С тех пор не стало у нее иной жизни, кроме той, которая идет тут, в саду. Любая работа от самой грязной и тяжелой до тончайших «хирургических» операций ей интересна и по плечу. С полным правом можно сказать: каждое из многих сотен растений, живущих в саду, носит на себе следы заботы этой девушки с не знающими устали руками.

Она уже агроном с высшим образованием. В прошлом году закончила Всесоюзный заочный сельскохозяйственный институт. И все равно, приезжая ранним утром в сад, по-прежнему берется за лопату и лейку, за прививочный нож или секатор, не оставляет их до позднего вечера. Самые сложные и ответственные прививки Федор Михайлович поручает теперь Люсе.

Вот она закончила посадку, идет навстречу.

— Что, — спрашиваю, — очень тяжело переживает Федор Михайлович гибель деревьев?

— Нет, ничего. Вон он ходит как раз, проверяет, что пошло в рост.

Присоединяюсь к Федору Михайловичу, осторожно задаю вопрос о потерях.

— Представьте себе, не так уж скверно. Кое-что из того, на что были надежды, уцелело.

Мы подошли к молоденькому деревцу, спиленному почти у земли. От мертвого, казалось, остатка ствола тянулись вверх два сильных ярко-зеленых побега.

— Здесь у нас в свое время была применена особенно сложная хирургия. Мы соединили, разрезав продольно, три однолетних сеянца лимона, цитранжа и трифолиты. Когда они полностью срослись в единое растение, к стволику и веткам привили кусочки коры апельсина. В прошлом году на месте срастания коры апельсина с комбинированным тройным стволом получили три побега, совсем разных по внешнему виду. Это подтверждало наше предположение о возможности получения различных прививочных гибридов на одном дереве. И вот смотрите: две почки перезимовали благополучно и дали побеги. Наверняка из них получится что-то интересное.

Федор Михайлович подходит к другому растению, зеленеющему свежими побегами.

— Или вот смотрите: тройной гибрид, на который мы возлагали большие надежды. Дитя трех родителей: мандарина, апельсина и лимона, представляющее несомненный теоретический интерес. Выстоял-таки! Выжил и наш грушевидный мандарин, отобранный впервые в прошлом году. А вот это деревце мандарина «сочинского № 23» нас особенно порадовало. Оно потеряло только прошлогодний прирост и сейчас, как видите, благополучно обрастает.

Мы посмотрели еще несколько деревцев, где молодые побеги, потянувшиеся к солнцу, утверждали первую, трудно давшуюся победу.

Значит, сад будет жить! Он сильно опустел, но остался плацдармом для нового наступления. Укрепились на нем упрямые побеги, принявшие с холодом открытый бой. Весенним цветением покрылось главное дерево-сад. Его, как лабораторию новых сортов, укрывали на зиму прозрачным шатром из полиэтиленовой пленки. На ветках белели колпачки, которые надевают при гибридизации на опыленные цветки.

Мы подошли к дереву.

— Лаборатория продолжает действовать?

— Работает. Сейчас у нас две главные заботы: во-первых, размножить гибриды, которые выдержали зиму, и, во-вторых, используя дерево-сад, провести новый цикл скрещиваний. С учетом той апробации, которую учинил дед-мороз.

Федор Михайлович опустился на садовую скамью, жестом пригласил присоединиться. Посидел некоторое время молча, откинувшись на спинку скамьи и положив на нее локти. Его прищуренные глаза в веере морщинок устремились в какую-то видимую лишь ему даль.

— Думаю я еще об одном уроке нынешней зимы, — заговорил он наконец. — Продолжая самый жестокий отбор растений, выносливых к холоду, надо нам налаживать и оборону. Простейшую. Видите дерево-сад или вот Дерево дружбы? Не пострадал ни один листочек. А всего и защита — полиэтиленовая пленка и калориферный обогрев в течение нескольких, самых критических часов. В этом мне видится в дальнейшем хорошее содружество. Селекционер, все глубже проникая в законы природы, сумеет получить новые, лучшие сорта цитрусовых — вкусные, обильные, стойкие. Химик и электрик придут ему на помощь, уберегут их в опасное время. Цитрусовые смелее поселятся на побережье. Я за такой союз с техникой.

Дерево дружбы! Его в ту жестокую зиму, как и дерево-сад, нельзя было оставить без защиты. Оно сражается против иной «холодной войны», другими средствами.

…Настала новая осень. Тяжелое золото плодов пригнуло ветви Дерева дружбы. В один из прохладных ноябрьских дней 1964 года к Дереву пришли четверо с золотыми звездами на груди. Четверо из плеяды героев, начавших новую для нашей планеты эру — освоение космоса: Ю. А. Гагарин, В. М. Комаров, В. В. Николаева-Терешкова и А. Г. Николаев. Они пришли, чтобы оставить на Дереве дружбы свой «зеленый автограф» — прививку, как сделали это до них многие и многие.

Вот космонавты окружили Люсю и внимательно слушают историю этого удивительного дерева, о котором знают на всех континентах. История ведет к тем временам, когда планета Земля, вспыхивая в разных концах взрывами бомб и залпами пушек, катилась к военной катастрофе.

На опытную станцию приехал отдыхавший в Сочи Отто Юльевич Шмидт, всемирно известный ученый, посвятивший многие годы разгадке тайн «фабрики холода» — Арктики. Ф. М. Зорин занимался прививками в кроне дерева-сада. Два ученых, каждый по-своему воевавших с холодом, встретились.

— Это не волшебство? — шутя спросил Отто Юльевич, увидев лимоны и апельсины, мандарины и грейпфруты, растущие и зреющие на одном дереве.

— Нет, — улыбнулся Зорин, — обыкновенная хирургия.

Селекционер достал из кармана свой неизменный прививочный нож, срезал веточку лимона. Затем точным движением лезвия снял с нее ростовую почку вместе с тонким щитком коры, приложил к такому же срезу на апельсиновой ветке и забинтовал тонкой полоской мочалы.

— Вот как это делается. Теперь лимон, который вырастет из почки, будет жить на апельсине.

— Любопытно, весьма любопытно, — произнес академик. — А можно мне?

Небольшой урок «хирургии», и на дереве-саде поселилась еще одна почка — память, оставленная академиком Шмидтом.

Было это осенью 1940 года. Через несколько месяцев война ворвалась на нашу землю.

Космонавты смотрят на крепкую, сильную ветвь, усеянную плодами. Она выросла из маленькой зеленой почки, привитой О. Ю. Шмидтом, и называется теперь веткой полярников. Нынешние исследователи ледовых широт И. Романов, А. Шамонтьев, Н. Корнилов, М. Коршунов и другие в 1961–1963 годах сделали на ней свои прививки, посвятив их памяти академика О. Ю. Шмидта.

Сколько их теперь, таких крепких ветвей на дереве! У каждой не только своя история, но и… географический адрес.

— Первый раз в жизни мы обошли целый сад, не сходя с места, — шутливо заметили супруги Веркор из Франции, побывав несколько лет назад у дерева-сада.

Теперь, обходя Дерево дружбы, космонавты как бы совершают новый облет вокруг планеты. Белые блестящие этикетки, мелькающие среди листвы и ярких плодов, несут названия ста шести стран мира, имена множества людей со всех континентов. Дерево-сад Ф. М. Зорина, на котором он поселил сорок пять разных видов цитрусовых, превратилось в мощное Дерево дружбы народов. Возле него уже побывали представители почти всего мира.

Как произошло это чудесное превращение? Экскурсия в прошлое продолжается.

Послевоенные годы. Над землей стягиваются тучи «холодной войны». Наша страна не жалеет усилий ради сохранения мира, во имя которого пролито столько крови. Двери нашего дома открыты всем друзьям мира.

В Советский Союз приехала профессор Белградского университета биолог Ружица Главинич. Побывала в саду опытной станции. Рядом с плодоносной веткой, выросшей за военные годы из привитой О. Ю. Шмидтом почки, ей захотелось сделать свою прививку.

У гостьи из Югославии нашлось много последователей. Люди разных стран, бывая у Дерева, оставляли на нем свои «зеленые автографы». Приехав снова через четыре года, Ружица Главинич поразилась быстрому росту дерева.

«Как растения тянутся к солнцу, — записала она в Книге посетителей, — так и люди всего мира стремятся друг к другу, развивая свою дружбу. Поэтому не случайно это дерево так разрослось, расцвело и покрылось плодами дружбы между людьми разных национальностей».

Так научная лаборатория, дерево-сад, стало одновременно Деревом дружбы, а селекционный сад над Черным морем — местом дружеских встреч и бесед.

Люди разных стран и различных убеждений, собравшись для беседы, не могут избежать тем, волнующих сегодня человечество. Прежде всего темы мира или войны. Сад стихийно стал трибуной, с которой люди доброй воли напоминают всем о главном, чего нельзя забывать.

Три толстых тома Книги посетителей лежат на столике в беседке возле Дерева дружбы. Они заполнены взволнованными записями. Читая их, словно присутствуешь на Форуме мира.

Как бы открывая форум, звучит голос советского писателя В. Коновалова:

— Интернациональное Дерево дружбы — это самый вместительный дом под голубой крышей, который гостеприимно открыт для поборников мира во всем мире.

— Это дерево, — поддерживает его видный общественный деятель Франции Андрэ Пьеррард, — настоящий символ мирного сосуществования, который делает честь советским ботаникам и всему советскому народу.

— Пусть это дерево напоминает всем, кто посещает Сочи, — отмечают англичане супруги Антони и Каролина Вержвуд Бенн, — что независимо от цвета нашей кожи, независимо от наших качеств, независимо от того, насколько мы прославились перед человечеством, все мы происходим от одного дерева жизни, все питаемся плодами матери-земли и все живем под одним и тем же солнцем, луной, звездами и что человечество выживет только тогда, если все люди будут жить в мире и дружбе.

— Я радовался как ребенок возможности сделать прививку, — признается американский писатель Бенджамин Аппел. — И я надеюсь, — добавляет он, — что такие сады будут цвести в скором будущем на всей Земле.

— За дружбу, — провозглашает его коллега из Стокгольма Карл Эмиль Энглунд, — и за то время, когда генералы будут принадлежать истории, а мечи перекуются на садовые ножи и станут использоваться для деревьев дружбы!

Перековать мечи на орудия мирного труда… Пока не поздно! Эта мысль лейтмотивом проходит через множество записей. В них, как солнце в капле воды, отражается та великая миссия мира, которую несет наша страна, объединяя борьбу народов против человеконенавистничества, против одного из самых отвратительных порождений империализма — национальной вражды.

Добрые чувства рождает Дерево дружбы. Возле него слагают стихи и думают о будущем.

Поэты — люди точного и емкого слова. Поэмой, написанной листьями, назвал Дерево дружбы поэт из Ганы Эрик Хейман. Советский поэт Игорь Кобзев дополнил своего африканского собрата по перу, сравнив Дерево со сборником интереснейших, волнующих новелл о людях, о дружбе, о труде, о мире.

Космонавты читают одну за другой надписи на этикетках с именами многих людей Земли. Перед ними ветки-новеллы зеленой книги. Одна из них посвящена памяти Патриса Лумумбы.

…Август 1961 года. Маленький остров в Карибском море отстаивает свое право на свободу в борьбе с силами империализма. Непомерно тяжело ему, до предела напряжены силы. На Африканском континенте, неся потери, бьется за независимость народ Конго.

Один из героев кубинской революции, Хуан Альмейда, был в те дни в саду над Черным морем. На одной из ветвей Дерева появилась новая ростовая почка, а в Книге посетителей осталась запись Хуана Альмейды: «Я сделал прививку на Дереве дружбы в честь великого конголезского лидера, жертвы империализма и угнетения народов Патриса Лумумбы… Родина или смерть. Мы победим!»

Так через Дерево дружбы революционная Куба с Американского континента протянула руку солидарности борющейся Африке.

Как ответное рукопожатие и клятва появился летом 1963 года на Дереве еще один побег дружбы. Его оставили делегаты Конголезской лиги мира, посвятившие свою прививку также памяти своего национального героя.

Еще одна ветка-новелла. Ветка Поля Робсона. Она появилась на свет, когда юное деревцо-сад заселяли лишь первые побеги дружбы.

В сад пришли Поль и Эсланда Робсон. Разве мог не загореться пламенный Поль, узнав о значении дерева? И вот он, большой, громоздкий, сидит в тенистой беседке, увитой розами, с маленьким ножичком в сильных руках. Терпеливо постигает тайны садовой хирургии. Срезает первую почку — плохо. Вторую — немного лучше, третью…

— Вот теперь, как надо, — одобрительно говорит наконец учитель.

Поль широко улыбается, идет к Дереву, делает прививку. В награду за усердие и успех Ф. М. Зорин дарит гостю свой прививочный нож.

Все четыре почки, привитые Полем и Эсландой Робсон, отлично прижились. Вот они, превратившиеся в раскидистую ветвь, шумят густой листвой, манят сочными плодами — память о большом и мужественном человеке.

Летом 1963 года к этой ветви подошел человек, похожий могучим сложением и цветом лица на Робсона. Он шел ощупью, не видя ветви, на которой собирался сделать прививку, не видя неба. Человек был слеп. Член ЦК Американской компартии Генри Уинстон ослеп в одиночной камере тюрьмы Терри-Хот. Только гневный протест многих тысяч людей, возмущенных издевательствами властей над этим бесстрашным борцом, вырвал Генри Уинстона из тюрьмы.

— Дружба видит без глаз, — говорит он.

И не только делает с помощью сына Гая прививку на ветви Робсона, но вместе с другими гостями из зарубежных стран работает в селекционном саду с лопатой. Одно Дерево дружбы уже не в состоянии удовлетворить всех желающих сделать прививку. Генри Уинстон участвует в посадке шести новых Деревьев дружбы, которым предстоит стать целым Садом дружбы…

Ветка Вана Клиберна. Тоже новелла.

Прославленный музыкант приехал в Сочи после большой, чрезвычайно насыщенной поездки по странам мира. В селекционный сад он пришел уставшим от множества встреч и впечатлений. Сидя в бамбуковой беседке, Клиберн равнодушно, лишь отдавая долг вежливости, слушал объяснения садовода.

Как разбудить в нем интерес, думал Зорин, как задеть живую струну? Мелькнула счастливая мысль. Он принес из теплицы маленькое деревце апельсина в горшке и сказал:

— Это прислала моя мать из Москвы — самый дорогой мне человек. Ей скоро исполнится девяносто лет. Она вырастила это деревце из семени плода Дерева дружбы, который я послал ей два года назад ко дню рождения. Вернув этот плод в виде деревца, моя мать передала и такую просьбу: «Пусть веточку этого апельсина привьет на Дереве дружбы тот, кто очень любит свою мать». Вы не хотите сделать такую прививку?

Ван Клиберн порывисто вскочил со скамьи, подошел к Зорину.

— Это единственное предложение за долгое время, — сказал он с мягкой улыбкой, — которое я принимаю с радостью.

Фотография того времени доказывает, с какой сосредоточенностью делает Ван прививку, а запись в Книге посетителей гласит: «С этой прививкой я оставляю вам свою дружбу и любовь».

Черенок, привитый Ваном Клиберном, разросся в большую ветку, носящую теперь имя музыканта. Осенью 1963 года она стала самой «многолюдной» из всех ветвей Дерева. На ней оставили свой зеленый автограф представители сразу шестидесяти девяти стран — участники III Всемирной встречи журналистов, посетившие станцию. От их имени прививку сделал аргентинский журналист Эдуардо Хосами, которому в тот день исполнилось двадцать четыре года.

Ван Клиберн увез с собой не только добрые воспоминания о Сочи. Ф. М. Зорин подарил ему второй сеянец, похожий на тот, которым пробудил интерес к саду.

— Пока не знаю о судьбе этого сеянца, — замечает селекционер. — Но о других таких же можно бы рассказать много интересного.

Наверное, уже не один десяток сеянцев, выращенных из семян Дерева дружбы, переселился в другие страны.

В Японию возвратился сыном Дерева дружбы внук японского мандарина уншиу. Японский цитрусовод, которому был передан сеянец, глубоко взволнованный процедурой вручения, взял растение в руки, низко, до земли, поклонился на все четыре стороны.

Лет пять назад маленький сеянчик увезла с собой делегация Национального планового совета Индонезии. Присланные фотографии показывают, что сын Дерева дружбы отлично прижился в Джакарте и уже вырос в деревцо, достигающее крыши здания, возле которого оно посажено.

Дети Дерева дружбы живут и превосходно себя чувствуют в Алжире и Афганистане, в Пакистане и Индии. А в странах с суровым для цитрусовых климатом — в Германии и Чехословакии, в Дании и Польше — их заботливо растят в оранжереях ботанических садов.

Семена дружбы расселяются по планете и с плодами. Лишь в прошлом году с Дерева дружбы снято около двух тысяч апельсинов и мандаринов, лимонов и грейпфрутов. Небольшая часть остается на станции. Они могут дать начало каким-то новым сортам и формам. Дерево дружбы продолжает служить научным целям. Остальные плоды отправляются в дальние путешествия.

Несколько лет назад Сочинский городской Совет депутатов трудящихся, оказывающий помощь в пропаганде Дерева дружбы, разослал авторам прививок плоды с их веток. Эти посылки произвели большое впечатление. О них писали в газетах разных стран. На Опытную станцию пришло множество благодарственных писем.

Индийский писатель Прободх Кумар Саньял, в свое время сделавший прививку на Дереве дружбы, писал: «…Неожиданно почтальон принес посылку из Советского Союза. В ней оказались четыре апельсина, письмо и несколько открыток с видами Сочи. Я был настолько взволнован, что на некоторое время лишился дара речи от нахлынувших на меня эмоций».

А теперь урожай со «своих» веток на Дереве дружбы жители всех континентов собирают сами. Поток посетителей и их «география» стали такими обширными, что ко времени созревания плодов у Дерева всегда оказывается кто-либо из соответствующей страны. У цитрусовых, кстати, есть удобная для этого особенность: плоды созревают не только осенью, но и почти в течение всего года.

— Вы хозяева плодов с ветви вашей страны, — говорит гостям Федор Михайлович. — Распоряжайтесь как хотите. Прошу только об одном: семена из них передайте своим школам. Пусть ваши дети выращивают деревья дружбы.

В ноябре 1964 года на Дереве дружбы были вписаны новые слова еще в одну новеллу — ветвь космонавтов. Первые строки этой новеллы появились тремя годами раньше.

Было это так. Весь мир устремлен к небу. Там, в непостижимой глазу высоте, космонавт-2, гражданин Советского Союза Герман Титов на «Востоке-2» делает свои головокружительные витки. В это время героиня труда Тен Сен Хи от имени корейских женщин — тружениц и матерей делает прививку на Дереве дружбы. Она посвящает ее герою космоса.

Прошло немногим больше года. Почка прижилась, пошла в рост. И вот встреча: космонавт-2 у крепкого зеленого побега, зародившегося на Земле в день, когда он был от Земли так далеко. С волнением, которое выдает лишь особая собранность и точность, Герман Титов делает на побеге свою прививку.

На ветке, выросшей из побега, затем поселился еще один, совсем маленький росток. Друзья из Болгарии сделали прививку в честь Чайки и Сокола в тот июньский день, когда они совершали свой космический полет.

А теперь Чайка сама у Дерева дружбы. В ее руках свежий зеленый побег и острый как бритва прививочный нож. Вот ловко срезана с побега крохотная почка — скрытый за плотными чешуйками зачаток будущей плодоносной ветки. Вот почка поселена на живой ветви Дерева, которая будет отныне кормить ее и растить. Еще один побег мира и дружбы вырастет на дереве. Вслед за Валей делают прививки Юрий Гагарин, Андриан Николаев и Владимир Комаров. Накануне такую же маленькую зеленую почку поселил на этой ветви Павел Попович. Так утвердилась на Дереве дружбы новая ветвь — ветвь космонавтов.

После церемонии прививки космонавты сделали свою запись в Книге посетителей. Валя Терешкова с разрешения хозяев срезала с Дерева дружбы для всех космонавтов по спелому плоду грейпфрута. На память они получили по букету цветов и крохотному «волшебному ножичку» с выгравированной надписью «Сочи». Такой сувенир вручается каждому из почетных посетителей сада над морем, сделавшему прививку дружбы.

Я смотрю в последний раз на высокое стройное дерево. Никогда еще не была так густа его листва, сильны побеги и обильны плоды. Думаю о тех, чей не знающий покоя труд и душевная щедрость вырастили это дерево надежды и радости для людей, и прежде всего о Федоре Михайловиче Зорине.

«Сердце человека озаряет новая радость, когда встречается он в жизни с добрым, мудрым и трудолюбивым человеком. Я глубоко счастлив тем, что встретил в этом чудесном саду мирного созидания дорогого Федора Михайловича Зорина — человека, который наделен именно этими одухотворенными чертами советского человека и большого ученого».

Так записал в Книге посетителей сада известный советский композитор Вано Мурадели. Это же, покидая сад, хочется сказать и мне, и, наверное, тысячам его посетителей.