Наш Современник, 2001 № 07

Мозаика войны (продолжение) (Наш современник N7 2001)

К 60-летию вероломного нападения

Германии на Советский Союз

Мозаика войны

* * *

Николай Иванович Павленко — москвич, подполковник, ветеран Великой Отечественной войны. Его ратный путь, тогда еще молодого лейтенанта, связан с 44-й инженерной Нижнеднестровской орденов Кутузова и Красной Звезды отдельной бригадой специального назначения Резерва Верховного Главнокомандования, действовавшей в составе Юго-Западного, а затем 3-го Украинского фронта. Боевая биография началась под Курской дугой, продолжилась на Украине, в Молдавии, он также участвовал в освобождении Румынии, Болгарии, Югославии, Австрии.

В прошлом году Н. И. Павленко выпустил книгу воспоминаний “Буду жить!”, рецензируя которую, журналист В. Беляков пишет:

“Сапер ошибается лишь один раз. Жизнь минера — на кончиках его собственных пальцев”. И это, пожалуй, все, что мы знаем о славном племени “прокопного дела мастеров”, как когда-то называли на Руси саперов.

В книге говорится и о секретном оружии Красной Армии, так называемых “огненных сетках”, — даже многие военные услышат о них впервые. На пути вражеской пехоты у озера Балатон саперы разворачивали сеточные заграждения напряжением 1200 вольт: “Напоровшись на заметенные снегом сетки и получив смертельный удар током, атакующие автоматчики падали на них и сгорали заживо”.

Подразделению Павленко повезло — ему не пришлось испытать горечи отступления. Оно только наступало. Вперед, на запад! Только на запад! Пять с половиной тысяч километров фронтовых дорог, и всегда впереди наступающих войск, всегда на острие атаки — проходы в минных полях, десятки тысяч обезвреженных мин, огромные плети проволочных заграждений, взорванные мосты, множество переправ, в том числе и через такие могучие реки, как Дон, Донец, Днепр, Днестр, Дунай. И на каждом шагу опасность — фугасы, вражеские артналеты на минные поля, когда земля в мгновение ока разверзается подобно огнедышащему вулкану с десятками жерл, ночные вылазки, разведка боем, схватки с передовыми отрядами врага. И покоряет, с какой заботой и вниманием относился к своим подчиненным командир Павленко, как берег их и пекся о них. Достаточно сказать, что все они до единого, пройдя войну до Победы, вернулись домой живыми. Павленко не подписал ни одной похоронки. Ни одной матери он не сказал: “Простите, не уберег вашего сына”.

Публикуем несколько глав из книги Н. И. Павленко:

“Инженерный спецназ”

О сенняя распутица 1943-го года. Кому не известно, что это такое,— постоянные

дожди, непролазная грязь. Пешему бывает не пройти несколько шагов, не потеряв сапог. Грязь залазит за голенища, в сапогах чавкает вода, мокрые грязные портянки сковывают ноги, они становятся словно деревянными. В этих тяжелейших условиях осенней распутицы войска Юго-Западного фронта (переименованного впоследствии в 3-й Украинский фронт) вели успешное наступление на левом берегу Днепра. После его форсирования войска освободили Днепропетровск, Днепродзержинск и продвигались в глубь Правобережной Украины.

Наша бригада выполняла все задания по инженерному обеспечению наступательных операций. Сразу после освобождения разминировала Запорожье и Днепропетровск. Расчищала и обследовала дороги, мосты с целью выявления возможных мин-сюрпризов и ловушек, обезвреживала их. Проверяли брошенные противником в панике танки, самоходные орудия, тягачи, автомашины. Прикрывали минными полями боевые порядки наших наступающих частей.

Вдруг уже под Никополем получен приказ начальника инженерных войск фронта: 36-му отдельному электротехническому батальону специального назначения немедленно сняться с передовых позиций, развернуться на 180 градусов и прибыть в район Днепрогэса. Обратный путь оказался нелегким. К осенней распутице добавилась ранняя январская оттепель. Наши ЗИСы натужно, утопая в липучей грязи, часто пробуксовывали и, с трудом разминуясь с идущими и движущимися навстречу пехотой, артиллерией, кавалерией, неустанно двигались вперед.

Известно, что, отступая, противник разрушал все, что можно было разрушить. Этой коварной участи не избежал и Днепрогэс. Все подразделения уже были ознакомлены с предварительными результатами инженерной разведки: с характером и границами разрушения, степенью плотности минирования подступов и всех сооружений гидроэлектростанции.

Прибыли на место. И то, что я увидел собственными глазами, превзошло все представления о масштабах варварского разрушения. В нескольких местах тело плотины взорвано, почти полностью разрушено ее верхнее строение, уцелела только треть водосливных пролетов, взорвано 14 опорных бычков, наибольшему разрушению подвергся машинный корпус, где все турбины были взорваны, а сам корпус представлял собой нагромождение металлических конструкций. И все это, по данным инженерной разведки, тщательно заминировано, заминированы и затоплены обе патерны, забетонированы все 10 донных отверстий; повреждены и заминированы судопропускной шлюз, а также все элементы открытой высоковольтной подстанции, здание управления и другие сооружения. Вся территория, прилегающая к Днепрогэсу на обоих берегах, и ближние подступы также плотно усеяны минами. Всюду видны стальные балки, скрюченные металлические конструкции, разорванная арматура, глыбы бетона.

В общем, зрелище удручающее. И то, что противник заминировал плотину и все сооружения Днепрогэса, говорило о неуверенности его в постоянном пребывании на Украине.

По данным разведчиков, для осуществления своих коварных замыслов противник подвозил к гидроэлектростанции эшелоны взрывчатки, бомб, артснарядов, мин. И все это надо с величайшей тщательностью и осторожностью проверить и разминировать. Решение задачи осложнялось еще и тем, что в практике инженерных войск разминирование такого уникального сооружения, каким является гидроэлектростанция, не было.

Днепрогэс... Первенец советской индустрии, гордость нашей страны.

Отступление. Днепровская гидроэлектростанция имени В. И. Ленина начала строиться в 1927 году, пущена в эксплуатацию в 1932 году. Мощность 650 мегаватт. Проектная мощность достигнута в 1939 году. Здание длиной 236 м, высотой 70 м. 9 вертикальных гидроагрегатов по 72 MW. Плотина криволинейная, длина ее 760 м. Щитовая стена длиной 216 м, высота 60 м. Глухая плотина длиной 251 м. 47 водосливных пролетов.

Бывший начальник строительства Днепростроя Ф. Г. Логинов рассказывает: “Это было 18 августа 1941 года. В тот день Днепрогэс работал с полной нагрузкой, хотя снаряды летели через плотину и машинный зал электростанции. В случае отступления наших войск решено было оборудование станции и плотину вывести из строя, не дать противнику возможности пользоваться Днепрогэсом. Тяжелая, но необходимая операция была поручена главному инженеру Днепрогэса Григорию Шацкому... Выводя из строя станцию, наши люди уже тогда думали о ее восстановлении”.

Вот почему командованию фронта понадобился наш “инженерный спецназ” для выполнения задания государственного значения. Значит, нам предстоит подготовить гидроэлектростанцию к восстановлению. Велика и ответственна задача.

— Оцэ подлюгы, оцэ ворогы, що воны натворылы на моэй ридьний Вкраинэ! — произнес, стоя над Днепром, свое самое сильное проклятие фашистам старший сержант Настасиенко.— Да я ж сюды хлопчикив прывозыв на экскурсыю. Яка була радисть!

— Старший сержант, не тужи! Если у нас появились силы и мы гоним врага, то после победы всем миром восстановим все порушенное и твой Днепрогэс тоже! — послышались ответные голоса товарищей.

Все подразделения получили конкретные задания.

Моему взводу поставлена задача по сплошному разминированию прилегающей территории и подступов к гидроэлектростанции на правом берегу Днепра и всех сооружений открытой высоковольтной подстанции.

С младшим сержантом Сайфулиным и рядовым Нагулиным провел командирскую рекогносцировку местности и подходов к гидроэлектростанции. По внешнему контуру территория составляла примерно 2 километра в длину, в ширину до 800 метров. Мы были уже сориентированы, что вся местность, прилегающая к Днепрогэсу, плотно заминирована.

Определили участки для отделений, обозначили их примерные границы. На сборе личного состава обсудили план организации работ. Площадку под открытой высоковольтной подстанцией и все сооружения, расположенные на ней, я оставил для разминирования себе вместе с первым отделением. Командирам отделений порекомендовал использовать обозначенные проходы в некоторых минновзрывных заграждениях, оставленные полковыми и дивизионными саперами для пропуска боевых порядков наступающих частей.

Чувствовалось веяние зимы. Еще оставались вечерние и утренние заморозки, но снега почти не было. А если говорить о местности, которую предстояло разминировать, то это не удивительно, так как на металле выпадающий снег при малейшем потеплении таял.

Дал команду первому отделению проделать проходы ко всем сооружениям высоковольтной подстанции и провести вокруг них проверку. Начать это с масляных выключателей и трансформаторов. Пока проводилась эта работа, я пристально следил за другими отделениями. Саперы двигались рассредоточенно, как и полагалось в таких случаях, не спеша, детально обследовали миноискателями и щупами каждый клочок своего участка. Все металлические безопасные предметы выносились на обозначенные края участков. Тревожный сигнал с третьего отделения. Его подал рядовой Спирин условленным знаком — красным флажком, что означало “опасно”. К Спирину поспешили командир отделения Кочергин и помкомвзвода Настасиенко. На месте — неразорвавшийся 152-миллиметровый артснаряд со взрывателем. Его можно обезвредить, вывернув взрыватель. Но кто знает, что под снарядом, нет ли там неизвлекаемого элемента, который может сработать при его уборке. Мне пришлось самому осмотреть его, и я дал команду убрать его с помощью металлической “кошки”.

Работающие саперы отошли на безопасное расстояние. К счастью, взрыва не последовало, и снаряд был обезврежен. Как правило, этот способ применялся и другими отделениями.

Меня волновали масляные выключатели и трансформаторы. Вернувшись на площадку открытой подстанции, произвел наружный осмотр — признаков минирования не обнаружил. Но тревога не покидала. “Выходит, отступая, немцы разрушили плотину, машинный зал, а масляные выключатели и трансформаторы оставили невредимыми. Этого не может быть. Живой подстанцию противник не мог оставить”,— рассуждал я. Скомандовал:

— Товарищ младший сержант Сайфулин! Начните отделением окапывать все сооружения вокруг фундамента на глубину не менее 50 см! Может быть, под землей проходит кабель электровзрывной сети, идущей от подрывной станции.

Поясные траншеи ничего не дали, никаких подсоединений электропроводов к сооружениям не обнаружено.

“Тогда,— размышлял я,— для взрыва используется натяжной способ, с закладкой снарядов-сюрпризов внутрь”.

Вспоминает полковник Кирко:

“После получения задания решил проследить путь от гидроэлектростанции в глубь примыкающей территории, так как взрывать заряды такой огромной мощности противник мог только с большого расстояния. По пути сделали несколько контрольных траншей, в одной из них увидели бронированный кабель. Он шел в подвальное помещение ресторана, расположенного в полутора километрах от гидроэлектростанции. Там был обнаружен щит, сколоченный из деревянных досок, с установленными на нем рубильниками с надписями на немецком языке “Машинный зал”, “Плотина”, “Подстанция”.

Мои выводы подтверждаются: надо искать заряды-сюрпризы. Отделения под руководством помкомвзвода продолжали разминирование местности, извлечены и обезврежены сотни зарядов, мин, гранат. Настасиенко регулярно докладывал о работе:

— Хлопцы робят здорово, навчилысь распознавать, дэ опасный, а дэ нэопасный прэдмэт, смило обэзврэжывають сюрпризы.

— Смелость хорошая черта минера, но осторожность не мешает,— заметил я.— Нельзя забывать: у минера “на пальцах собственная жизнь”. Напоминайте это, старший сержант, бойцам почаще!

Поскольку сооружения пока безопасны, свой наблюдательный пункт я разместил на одном из масляных выключателей. Взбирался туда с наспех сколоченных козел. Отсюда лучше наблюдать за действиями взвода и каждого минера. Но меня ни на минуту не покидала мысль: заминирована ли открытая подстанция, и если да, то как? В голове прокручивались самые разные варианты, но ни один из них не давал ответа. С другой стороны, передо мной стояла задача обеспечить полную гарантию безопасной ее эксплуатации при восстановлении Днепрогэса.

“Осторожно, лейтенант... Думай!”

М асляный выключатель представляет собой металлический резервуар

цилиндрической формы высотой четыре метра. В верхней его части — горловина (люк), ее размеры позволяют эксплуатационникам проникать внутрь для монтажа и ремонта оборудования. Горловина закреплена крышкой, которая крепится болтами по всей окружности. При неоднократном осмотре подозрений, что крышка вскрывалась, не появилось. Болты казались приржавевшими, имели одинаковый цвет с крышкой и резервуаром. Находясь на верху масляного выключателя, пристально всматриваюсь в злополучную крышку, рассуждаю: если бы мне было поручено заминировать, как бы я это сделал? Конечно, заложил бы заряд внутрь резервуара. Но тогда крышка неминуемо должна была сниматься. А ведь одна турбина гидростанции работала почти до конца декабря. Мистика какая-то!

Нагнувшись над крышкой, исследовал каждый болт, его притертостъ, структуру ржавчины и окраски. Инстинкт минера подсказывал вручную провернуть хотя бы один болт. Решился и своим глазам не поверил: болт провернулся. Почти на одном дыхании начал прокручивать остальные — поддаются. Тогда вывернул все болты, сложил их возле отверстий, как они стояли.

Подаю знаком:

— Настасиенко, Сайфулин, ко мне!

Предложил им осмотреть верх резервуара и объяснил свои догадки: заряды заложены внутрь. И не что иное, как сюрпризы-заряды, — мнение общее. Советуемся, как обезвредить.

— Что думает старший сержант? — обращаюсь к Настасиенко.

— Мабуть, протывник заряд засунув в цэй бак и прэкрэпыв его проволокой к крышкэ.

— А мнение младшего сержанта? — обращаюсь к Сайфулину.

— Заряд наверняка в резервуаре, взрыв может произойти от часового механизма.

— Но тщательное прослушивание корпуса резервуара не выявило следов работы часового механизма. Да противник вряд ли применил такой способ — тогда пришлось бы ему часовые механизмы ставить во все сооружения. Заминировать так один масляный выключатель нецелесообразно,— высказываю свой довод.— Давайте порассуждаем о натяжном способе взрыва... Как он должен сработать? — обращаюсь к обоим.

Мнение единое — проволока прикреплена к крышке. Втроем задумались: от того, как мы разгадаем способ крепления провода, зависит безопасность всей дальнейшей работы.

Поручаю помкомвзвода найти металлическую бочку и вырезать у нее дно, т. е. сымитировать масляный резервуар. Возле бочки собрался весь взвод, каждый высказывал свое соображение, как прикреплен провод. Спор перешел в перебранку. Пришлось закрыть “вече”, так как стало ясно: провод припаян к середине крышки, когда она находилась в наклонном положении с зазором для работы рук примерно 10—12 см. Именно на такую величину провод имел послабление.

Дал поручение подготовить мне необходимые инструменты: монтировки, ножницы для резки провода, деревянные прокладки разных размеров для удержания крышки в наклонном положении, фонарь. На протесты помощника, командиров отделений заявил определенно:

— Обезвреживать заряд-сюрприз буду лично. При необходимости мне будет помогать Сайфулин. На время работы все должны находиться не ближе 200—300 метров от площадки.

Вечером, несмотря на отбой, в бараке стоял гомон голосов, и в этой многоголосице чувствовались волнение и тревога взвода. Все понимали сложность задачи и трудность ее решения. Волнение не покидало и меня. Уже лежа в постели, в полудреме продумывал все детали подхода к проводу, каждое движение рук. В то же время настраивал на спокойствие, уверенность в себе.

Утром взвод пожелал мне: “Лейтенант, удачи! Как всегда, без ошибки!” Поблагодарил всех и вместе с Сайфулиным направился к масляному выключателю. Поднялись наверх. Сначала ножами прошли по стыку крышки с корпусом, очистили от краски, потом ввернули в крышку два болта, ухватившись за них, сделали попытку оторвать от корпуса и чуть приподнять.

После нескольких усилий нам удалось это сделать, образовалась небольшая щель, в которую смогли всунуть монтировки. В такую щель невозможно было разглядеть, что внутри резервуара. Я посоветовал Сайфулину оставить меня одного и из укрытия наблюдать за моими сигналами.

Крышка была стальная, увесистая и одному, казалось, не поднять. Напрягаю силы и волю — крышка подалась вверх. Ногами в образовавшийся зазор подсовываю деревянные подкладки. Мало. Перевожу дыхание, делаю очередную попытку приподнять крышку. Поддается, но опять мал зазор, просунуть в него ножницы трудно. Делаю перерыв, чтобы успокоиться. Убеждаю себя: по нашим расчетам провод должен иметь значительно большую слабину, в противном случае установка заряда оказалась бы опасной для жизни вражеского минера.

Чуть-чуть разминаю кисти рук. Стало как будто жарко. Снимаю шинель, прислоняюсь щеками к щели, но уши мои не улавливают работу часового механизма. Вздыхаю облегченно. Предпринимаю последний подход, как спортсмен при взятии рекорда, последнее усилие. Крышка приподнялась, стараюсь закрепить зазор деревянными прокладками. В образовавшийся зазор свободно проходят и пальцы рук, и ножницы.

Прильнув к зазору, различаю очертания заряда и идущий от него к середине крышки провод. Определенно припаян. С предельной осторожностью просовываю ножницы в зазор, раздвигаю концы и, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, захватываю провод у самой плоскости крышки и перекусываю его. Инстинктивно отбрасываю тело, как бы укрываясь от возможного взрыва.

Теперь, когда крышка не представляет опасности и стала вроде легче, без особого труда сбрасываю ее на землю. Слышу радостный гул голосов. Горловина резервуара открыта, вижу заряд, упакованный в черную промасленную бумагу, перевязанный шнуром. В середине торчит взрыватель с привязанным к нему проводом. Вокруг взрывателя — смолистая запайка, служащая крепежом. Наступает не менее ответственный и опасный момент — проверить заряд на неизвлекаемость. В нем может затаиться любая ловушка. Противник на эти штучки мастак, он не раз преподносил подобные сюрпризы — мины, гранаты, снаряды, даже фонари, пишущие ручки, бытовые предметы.

Первым делом откусил лишний провод. Оставшийся конец завязываю вокруг взрывателя, чтобы избежать непроизвольного выдергивания чеки. Делаю беглый осмотр — на первый взгляд не усматриваю боковых взрывателей, для достоверности ощупываю боковые стенки упаковки. Кажется, благополучно. Осталось осмотреть низ упаковки. Сам заряд пристроен на две металлические пластины, глазами невозможно разглядеть нижнюю часть заряда — вся надежда на руки. Не торопясь, то левой, то правой рукой стараюсь пройтись по нижней части упаковки, как пианист по клавишам. Свободно! “Ну что, лейтенант, будем вытаскивать заряд!” — приказываю мысленно сам себе. Беру крючок, зацепляю за упаковочный шнур и рывком поднимаю заряд. Вес его не более 8 кг. Вижу, как вверх полетели шапки моих саперов.

Прошли 3—4 часа, показавшиеся мне, да и всему взводу вечностью. Ощущаю боли мышц во всем теле от неудобных положений и нервной напряженности. Присел на край резервуара с каким-то необъяснимым чувством, но не от опустошенности. Когда время для меня потеряло смысл, была только неистребимая воля на хитрость противника ответить умением и выдержкой — обезвредить заряд-сюрприз. Хотя впереди много еще трудной и опасной работы, я никак не избавлюсь от ужасной мысли: не разгадай заряд-сюрприз, случилась бы непоправимая беда — открытая подстанция была бы выведена из строя, а главное, были бы неизбежные жертвы среди строителей и энергетиков.

Площадка подстанции отстояла от места расположения взвода на 1,5 км. Я спустился на землю. Иду по проторенной, убитой солдатскими сапогами дороге. А ведь считанные дни тому назад здесь нельзя было ступить ни вправо, ни влево. Кругом минное поле на кладбище металла, от которого веял смертоносный дух. Дышится легко, свободно, сверху чуть-чуть порошит снежок причудливыми звездочками. Они тихо-тихо спускаются на мое лицо, вызывая блаженную умиротворенность.

Меня встречает взвод, вижу — бегущие навстречу приветствуют с удачным началом. Тут же слышу:

— Товарищ лейтенант,— обращается ко мне младший сержант Сайфулин,— поручите нам выполнять эту работу.

Я прекрасно знал саперов его отделения. Они смелы, знают минно-взрывное дело. Есть же летчики-асы, они есть и среди саперов. Вот, скажем, Николай Нагулин, Павлик Захаров. Сколько раз им приходилось обезвреживать сюрпризы-мины, гранаты, различные вражеские ловушки! Всякий раз, наблюдая за их действиями в опасных условиях, поражался тем, что их руки не только осязают, но видят и слышат.

Как поступить, что ответить командиру отделения? Сказать, что не доверяю — обижу, подорву их веру в самих себя. Нет, так напрямую нельзя. Другое дело — разминируем совсем не типичный для нас объект, могут возникнуть разные ситуации непредвиденного характера. Понимаю, что каждый из них способен сориентироваться, но, скорее всего, будет действовать так, как я проинструктировал. Мне проще усмотреть изменения. Ответственность самой задачи требовала от меня принять правильное решение.

Не могу рисковать подчиненными, все они дороги мне. Вдруг у кого-нибудь сдадут нервы, поторопится — беды не миновать. Потом это будет постоянным укором: “Командир не уберег солдат, мол, устал и послал на выполнение трудного и сложного задания”.

— Товарищ Сайфулин, соберите отделение!

Передо мной выстроились 7 человек во главе с командиром отделения. Пристально всматриваюсь в лица, вижу неукротимое желание взяться за выполнение задания. Всей душой их понимаю, но долг и честь командира оказываются выше. Излагаю им свои доводы. Доволен, что они меня поняли!

Теперь каждый раз, начиная работу, повторял, как молитву: “Осторожно, лейтенант. Думай!” Весь процесс разминирования масляных выключателей проходил по испытанной технологии. Остальные сооружения открытой высоковольтной подстанции разминировало отделение Сайфулина, что стало для него величайшей гордостью.

Другие отделения завершали сплошное разминирование территории. Об огромном их труде свидетельствовали горы обезвреженных взрывоопасных зарядов, бомб, снарядов, мин.

Заканчивался 10-й день “сидения” на минной территории. Задание бригады взвод выполнил.

Саперам нужен отдых — завтра будет трудный день, новое задание.

Слышу голос своего помощника:

— Товарищ лэйтэнант, разрэшитэ обратыться! Может, выдать взводу по наркомовской?

— Разрешаю!

Понимаю, что после 10-дневной изнурительной работы, каждую секунду опасной для жизни, поступить по-иному не мог. В этот вечер разрешил по чарке водки всему личному составу. В другое время подобное “причастие” категорически исключено. У сапера во время работы по минированию или разминированию голова должна быть светлой, чистой от посторонних мыслей, молниеносно срабатывать на возможную опасность.

Сорок пять дней и ночей в толще бетона

П лотина... Плотина... Плотина...

Не дает мне покоя.

Первый день на плотине. Середина февраля. С огромной высоты плотины открывалась изумительная панорама — бескрайние украинские просторы, завораживающий взгляд на широкий, многоводный и вечный Днепр. Появлявшиеся на мгновение на речной глади солнечные блики создавали неизгладимое впечатление. Днепр казался седым. Нет, не от древности, хотя годы и века оставляют свой след. Стоя на плотине, я ощущал какую-то туманность, создаваемую ревущими водопадами через прораны, взорванные в плотине. Днепр бурлил, рвался на простор, готов смести все на своем пути, давал понять человеку — его больше не укротить. Мне стало грустно от этой мысли.

С младшим сержантом Сайфулиным производим отбивку контура донного отверстия размером 5X5 метров, работаем с деревянных мостков, устроенных на пустых бочках вдоль плотины над самой водой. Делаем насечки, откалывая бетон малыми долотами. После этого смены приступили к бурению контрольных шурпов для закладки зарядов. Шурпы бурили с наклоном снизу вверх на глубину не менее одного метра. Бетон поддавался с большим трудом, работа осложнялась крайними неудобствами, отсутствием у саперов навыка буровых работ. Видел, как у них напряжены руки, а после включения бурового молотка сотрясается все тело. В начальной стадии бур часто соскальзывал по бетону, пока не образовывалась небольшая воронка. Труд изматывающий, к тому же от работающих буровых молотков стоял невообразимый шум. За сутки все три смены смогли произвести половину шурпов.

Мне было важно осуществить всю технику пробивки донного отверстия на первом забое. Поэтому, как только была закончена сетка из буровых скважин, в них под моим наблюдением поместили заряды, состоящие из цилиндрических 75-граммовых толовых шашек общим весом не более одного килограмма взрывчатого вещества. Свободное пространство забили раздробленными кусками бетона, из шурпа выглядывал только конец бикфордова шнура размером 2—2,5 см. Наступил самый ответственный момент — поджигание зарядов, чтобы обеспечить одновременный взрыв. Я это произвел вместе с Нагулиным и Захаровым. После поджога всех буровых скважин мы укрылись в безопасном месте. Послышались взрывы, один за другим. Когда рассеялся образовавшийся от взрыва мрак, завиднелся первый забой. Все заряды сработали. Работающая смена принялась за очистку забоя. Мелкие куски бетона спускались по полотну плотины в воду, глыбы предварительно дробились молотками. Закончив очистку забоя от остатков взорванного бетона, смена произвела выравнивание его поверхностей малыми долотами.

Первый забой положил начало туннелю, идущему навстречу воде застывшего в своем временном молчании Днепра. Он ждал своего часа, чтобы вырваться на необъятные просторы.

Первый забой создал более удобные условия для работы. Настрой у саперов был боевой. Но я еще раз предупредил об осторожности, строгом соблюдении техники прохода. Напоминание было нелишним. При очередной серии взрывов один заряд не сработал. Чтобы выяснить причины, не без риска пошел в забой и обнаружил невзорвавшийся заряд, потому что по торопливости и недосмотру зажигающих он был пропущен. Произвели дополнительный взрыв.

Чем дальше углублялись в тело плотины, тем труднее становилось работать. Забои освещались от автомобильной электростанции. После взрыва шурпов газ от взрыва вызывал кашель, слезились глаза, к тому же становилось темно. Большие неприятности добавила вода — она сочилась из всех трещин, пустот, как будто плакала сама плотина, взывая о помощи. Вода холодная, а спецодежды не было. Работали в шапках, шинелях и обычных солдатских кирзовых сапогах. Вода заливалась за шиворот, просачивалась сквозь шинель, наливалась в сапоги. Зачастую одежда смерзалась и скрипела на морозе. Иногда казалось, что из забоя выходят живые ледяные скульптуры. Все это очень затрудняло и снижало темпы работы. Нам с помощником пришлось доставать резервное обмундирование для переодевания работающих в забое и организовать дополнительную просушку одежды и обуви.

Наступил март. Весна вступала в свои права, стало теплее, дни длиннее, у “хлопцев” поднялось настроение, работа шла в заданном ритме. Пройдена треть пути. По тоннелю образовавшиеся от выработки куски и дробленый бетон вывозятся из забоя тачками. Заметно, что саперы овладели проходческой профессией в твердых породах, прибавился оптимизм.

Близится конец марта. До заветной контрольной отметки плотины — защитной стенки в 2,5 метра толщины — оставалось произвести последнюю серию взрывов. На завершающий этап пробивки донного отверстия прибыл командир нашего “инженерного спецназа” майор Волков. Стоим в напряжении, подрывники поджигают заряды, выбегают в укрытие. Раздаются взрывы, а вместе с ними крики “ура!”.

Докладываю командиру батальона:

— Товарищ майор, взвод свое задание выполнил в срок. Чрезвычайных происшествий и потерь личного состава не было. Докладывает командир взвода лейтенант Павленко.

Командир батальона тут же, у основания плотины, поздравил нас с успешным выполнением задания.

30 марта 1944 года закончила свои работы вся бригада.

Из воспоминаний командира бригады полковника Бабурина:

“...К этому времени бригада вместе с приданными инженерными подразделениями проработала на разминировании Днепрогэса в общей сложности 80 суток. За это время ими было обнаружено, обезврежено и снято более 5000 взрывоопасных предметов различного назначения... Общий вес их около 50 тонн. Кроме того, была также обнаружена и демонтирована подрывная станция, снята электровзрывная сеть. В теле плотины было пробито взрывным способом 10 донных отверстий, израсходовано более 5000 электродетонаторов, пробурено более 6000 шурпов, извлечено бетона около 6300 кубических метров. В процессе этой большой, крайне сложной, напряженной и опасной работы люди безупречно отдавали все свои силы... И нередко казалось, что из невозможного они делали возможное”.

“Сад пряностей” у озера Балатон

З авершилась Белградская операция. Нашим подразделениям специального

назначения — новые задания. Срочно перебазироваться в район озера Балатон.

Достаю из планшета присланную из штаба бригады карту Венгрии. Нахожу озеро Балатон. Оно расположено примерно в 50 километрах к юго-западу от Секешфехервара и представляет собой впадину у подножия Задунайского Среднегорья. Делаю по карте замер: длина около 80 километров, ширина от 10 до 15 километров. К северной границе озера спускаются отроги гор и холмов, а вдоль южного берега тянутся обширные песчаные наносы, удобные места для курортных поселков, дач, пляжей. Судя по карте, озеро узкой змейкой протянулось с севера на юг, прикрывая своим водным рубежом как бы ворота в соседнюю Австрию. Вот почему для германского командования оно имеет важное стратегическое значение.

Если нам дан приказ двигаться в район озера Балатон, значит, противник там что-то затевает, значит, здесь произойдут ожесточенные бои. Поэтому понадобилось и наше участие в инженерном обеспечении оборонительных рубежей наших войск на случай контрнаступления противника.

Обстановка к тому времени на нашем фронте складывалась следующим образом.

26 ноября передовые части нашего фронта форсировали Дунай у его слияния с Дравой и через пару дней скатились на венгерские равнины. Первыми создав задунайский плацдарм, первыми перешагнув девятнадцатый меридиан, наши части оказались на самом западном фасе общего наступления всех фронтов. Отсюда открывалась прямая дорога на Будапешт.

Немцы с лихорадочной поспешностью перебрасывали к месту боев свежие подкрепления — пехотные части СС и дивизионы самоходных орудий: они любой ценой хотели сбросить нас с плацдарма в Дунай, удержаться на его рубеже и предприняли ожесточенные контратаки. Пленный ефрейтор 44-го батальона связи 44-й пехотной дивизии Рихард Шульц доносил:

“Командование поставило перед нашей дивизией задачу ликвидировать плацдарм: “Атакуйте и опрокиньте русских!” Но на нас обрушился такой убийственный огонь артиллерии, какого никто еще не испытывал. А потом русская пехота с криками “ура!” перешла в атаку, и мы обратились в бегство, забыв о строгом приказе и думая лишь о том, как избежать окружения. Наши потери ужасны. В моем полку после двух дней жестоких боев осталось всего 26 человек”.

Отбив атаки немцев и обеспечив переправу основных сил на западный берег, фронт прорвал оборону врага и перерезал шоссейную дорогу на Будапешт. Потеряв единственный удобный путь для отступления, немцы, бросая вооружение и технику, отошли на запад.

Дороги уже развезло от предзимней слякоти, земля набухла от непрерывных дождей, и солдаты в отяжелевших от сырости шинелях, в сапогах с налипшим на них черноземом с трудом преодолевали осеннюю хлябь. Взмокшие, навьюченные военным имуществом лошади барахтались в вязкой, клейкой грязи, нередко валились с ног, и тогда возницы, чертыхаясь и матерясь, стаскивали с них поклажу — вызволить их из болотной трясины уже не было никакой возможности. Колонны грузовиков с пехотой и тракторов с гаубицами на прицепе прорывались вперед по обочинам дорог, которые были уже разминированы и на которые наши саперы и ротные старшины перетаскивали трофейное добро — штабеля артиллерийских снарядов с маркой мишкольцского завода, брошенное оружие, штабные архивы и даже полевые кухни с еще не остывшей кукурузной мамалыгой. Связисты тащили телефонный кабель и натягивали его на столбы, которые противник так и не успел подорвать. Легкой рысью проходили эскадроны казачьей конницы, обходя кюветы, где торчали, зарывшись в землю, искореженные артиллерийским огнем машины и сгоревшие танки. А наши “тридцатьчетверки”, вырвавшись на степной простор, шли по бездорожью, оставляя после себя глубокие колеи, которые сразу же наполнялись дождевой водой. Низко над головой проходили на север, на штурмовку Будапешта самолеты: там, за косой пеленой непрекращающегося дождя, лежал один из красивейших городов Европы, “царица Дуная”, который Гитлер приказал спасти от “азиатских полчищ” даже ценой его разрушения.

Я со взводом на своих ЗИСах проезжал мимо небольших, в несколько изб, деревушек и каменных помещичьих усадеб, поместий и “господских дворов”. За ними были разбросаны вспаханные кукурузные и пшеничные поля — обширные земельные угодья чередовались с карликовыми лоскутками отрубов, напоенных дождями. Потом пошли неглубокие лощины, цепи невысоких холмов с неубранными виноградниками, опять равнина и опять холмы. Свою бригаду мы нагнали где-то под Мохочем.

Несмотря на густые туманы и проливные дожди, разбухшую осеннюю трясину и вязкий чернозем, бесчисленные канавы, речки и мелиоративные рвы, войска стремительно продвигались на север вдоль правого берега Дуная. При приближении советских войск венгерские части, недобитые под Сталинградом, или разбегались, бросая оружие, или же сдавались едва ли не полками. “Все опустили руки. Мы не хотим рисковать нашими жизнями за немцев и сдались всем отделением,— сказал прапорщик 3-го гусарского полка Бела Карикаш.— Немцы, занимавшие оборону за нами, открыли по нам огонь”.

Хотя наши части сбили немцев с их промежуточных оборонительных рубежей, они усиливали свои потрепанные части крупными резервами пехоты и танков и с ходу бросали их в бой. Только за один день 6 декабря передовым частям пришлось отбить одну за другой двенадцать контратак, а к 9 декабря выйти к северной оконечности озера Балатон. Отсюда начиналась глубокоэшелонированная оборонительная линия немцев “Маргарита”, непрерывной стеной тянувшаяся к озеру Веленце и далее, к Будапешту.

Ночью скрытно от противника саперы навели переправу через Дунай в 20 километрах от Будапешта. Застигнутые врасплох немцы подняли тревогу, лишь когда несколько батальонов закрепились на западном берегу, а в образовавшийся прорыв двинулись танки и кавалерия, обеспечивая переправу основных сил.

“Появление русских танков вызвало замешательство в наших рядах,— показал ефрейтор 191-го полка Герхард Райц.— Офицеры угрожали расстрелом каждому, кто отступал. С помощью угроз удалось задержать часть людей. Командир хватал их за шиворот, бросал на землю и указывал, в какую сторону стрелять. Русские танки поливали нас огнем. Такого ада я еще не испытывал. В этот день я впервые в жизни слышал так много угроз о расстреле”.

Однако с ходу пробить брешь в “зимней линии” обороны все же не удалось, а взятый той же ночью “язык” — солдат 271-й дивизии Эдмунд Прассель объяснил почему:

— “Маргариту”, эту эпическую женщину Германии, защищают не только дзоты и зарытые в землю танки. За два-три километра от переднего края располагается боевое охранение. Подступы к переднему краю прикрываются минными полями и проволочными заграждениями под током. Далее следуют 2—3 линии траншей с ходами сообщений, стрелковые окопы и площадки для пулеметов и орудий крупных калибров. С Западного фронта, из Италии, Голландии, Польши, а также из рейха и “хорватского котла” сюда перебрасываются свежие резервы, среди них 4-й танковый корпус СС и танковые дивизии “Мертвая голова” и “Викинг”. Гитлер обещает устроить вам неслыханный реванш за Сталинград. Он нанесет удар из района Будапешта в южном направлении и загонит русские войска на западном берегу Дуная в “мешок”. Наше наступление начнется в новогоднюю ночь.

До 20 декабря линия фронта на этом участке почти не менялась. Фронт накапливал резервы для решающего удара, а немцы лишь изредка беспокоили наши боевые позиции пулеметным огнем да освещали свой передний край ракетами. Тем временем из почти окруженного теперь Будапешта в нашу сторону потянулись беженцы. По их словам, Гитлер присвоил городу статус крепости, и инженерные части денно и нощно укрепляют его, возводят баррикады, форты, противотанковые надолбы, оборудуют артиллерийские позиции, огневые точки и пулеметные гнезда. Все угловые здания и их подвалы превращены в доты. Зенитные орудия поставлены на прямую наводку. Немецкое командование отдало своим войскам приказ сражаться до последнего. Позади подразделений занимают позиции эсэсовские части прикрытия. Им дан приказ расстреливать каждого, кто попытается сдаться в плен. Город перекопан, повсюду рвы и траншеи. В нем уже нет воды, газа и электричества, сгорели продовольственные склады, и жители его не просто голодают, а уже умирают от голода. Люфтваффе безуспешно пытается наладить снабжение гарнизона по воздуху, так как небо над Будапештом безраздельно принадлежит советским летчикам.

По наведенным переправам через неспокойный зимний Дунай беспрерывной чередой переправлялись с того берега резервы фронта. До Будапешта было уже рукой подать. Набитый войсками и техникой, город по-прежнему выпускал снаряды и ремонтировал танки, и по единственной еще не оседланной нашими войсками железнодорожной линии немцы гнали сюда с запада свои лучшие резервы. Фронт нависал над Балатоном, а это были уже ворота в Австрию и в южные земли Германии, которые для немцев все еще представлялись глубоким тылом. К тому же, потеряв Венгрию, своего последнего союзника, они оставались без алюминия для производства самолетов и без бензина для их заправки. Вот почему на нас порой сыпались полуграмотные листовки с угрозами Гитлера: “Берлин сдам, но Будапешт — никогда. Я выкупаю 3-й Украинский фронт в Дунае! Я устрою им Новогодний праздник!”

Благодаря умелому маневру, использованию резервов советские войска опередили немцев и 20 декабря начали наступление в общем направлении на северо-запад, чтобы у города Эстергом соединиться с войсками 2-го Украинского фронта и полностью замкнуть кольцо окружения вокруг Будапешта. Опираясь на заранее подготовленные рубежи, несколько бригад штурмовых орудий, артиллерия и пехота двинулись вперед, вслед за огневым валом, и за три дня продвинулись на 40 километров. Наш фланг шел на Секешфехервар и так стремительно атаковал его, что в ночь под Рождество немцы оставили город, не успев даже поднять в воздух авиацию с прифронтового аэродрома — 54 новеньких “Мессершмитта-109” оказались в наших руках вместе со 100 вагонами боеприпасов, складами военного имущества и боевой техники.

Среди трофейных документов был обнаружен приказ командующего 6-й армией. В нем Фреттер-Пико призывал солдат не роптать перед невзгодами, с которыми приходится встречаться каждый день и каждый час, потому что “русские бросают против немецкой крепости все новые и новые массы людей и техники. Наша задача — защищать землю нашего венгерского союзника, которого фюрер обещал не оставить в беде, и закрыть противнику путь по Дунаю в сердце империи... Борьба не закончена, нам предстоит пережить еще много тяжелых дней и недель... Сейчас наша основная задача — держаться... День, когда счастье снова будет сопутствовать нашему оружию, недалек... Тот, кто сегодня проявит слабость, не может показаться на глаза своей жене и детям”.

Оправившись от первых ударов, немцы, однако, усилили сопротивление, бросая в сражение все новые и новые части, а поздним вечером 1 января после короткой, но мощной артподготовки перешли в решительное контрнаступление. На фронте неожиданно появились скрытно перегруппировавшиеся дивизии 4-го танкового корпуса СС — при поддержке “королевских тигров” пехотные батальоны прорывали наши боевые порядки то на одном, то на другом участке обороны. По ним били не только противотанковые пушки, но и 152-миллиметровые гаубицы, и 203-миллиметровые минометы, и даже орудия более тяжелых систем. В заснеженной степи горели подожженные “пантеры”, “фердинанды” с перебитыми гусеницами и “тигры” с зияющими пробоинами в борту, валялись снесенные бронебойными снарядами танковые башни. Нашим солдатам теперь приходилось уже удерживать каждую деревушку в три дома, каждое поместье и каждую ферму. Немцы любой ценой пытались вызволить окруженный в Будапеште гарнизон.

Только 3 января совместными усилиями танковых подкреплений, резервов пехоты и авиации фронту удалось переломить ход сражения и занять оборону, закапываться в землю, окружая себя минными полями. Установилось относительное спокойствие.

Однако наша фронтовая разведка давно уже доносила о готовившемся прорыве немецко-фашистских войск в районе озера Балатон, получившем кодовое название “Сад пряностей”, и мой взвод получил приказ укрепить оборонительный рубеж у северной оконечности Балатона в полосе 4-й гвардейской армии. Валил густой, почти теплый мокрый снег, переходивший в дождь, густой туман сползал в низины, сплошная тяжелая облачность укутывала землю, когда мы глубокой ночью заняли боевую позицию на ничейной земле в неубранном кукурузном поле, которое ничем не напоминало “Сад пряностей”. Впереди, метрах в ста пятидесяти от нашего переднего края, угадывались немецкие окопы. Порывы ветра доносили оттуда обрывки разговоров, бренчание котелков и оружия и даже патефонную музыку:

Вслед за декабрем всегда приходит май...

И в конце войны немцы все еще воевали с комфортом. Буквально у них под носом нам предстояло развернуть противопехотные сеточные заграждения под током высокого напряжения. Хотя они и состояли на вооружении нашей армии уже не первый год, но по-прежнему оставались секретным оружием, к которому немцы проявляли понятный интерес и за сохранность которого нам приходилось отвечать чуть ли не головой. Впервые электризуемые заграждения были успешно применены на подступах к Москве в ноябре 1941 года. Со своим взводом мне пришлось прикрывать в феврале 1943 года боевые порядки наших войск на Курско-Белгородском направлении и летом 1944 года в Ясско-Кишиневской операции. Там, где наша пехота стояла под прикрытием “огненных сеток”, как их называли, она жила, образно говоря, как у Христа за пазухой. Прибежит, бывало, ко мне пехотный командир: “Лейтенант, включи на ночь свои сетки, дай моим ребятам хоть немного отдохнуть и отоспаться”. Даже на относительно спокойных участках фронта мы держали их под напряжением, и это было гарантией от непредвиденного прорыва врага. А кое-где солдаты сживались с ними так, что приходилось отваживать их предупреждающими знаками: “На сетку по нужде не ходить. Высокое напряжение. Опасно для жизни”.

И вот теперь мы разворачивали их на пути наиболее вероятного прорыва немцев. 25-метровые плети сеток, размотанные с бобин, ползком перетаскивали на себе к переднему краю немцев. Работали по-пластунски или короткими перебежками и только по ночам, когда забывались тревожным сном даже самые стойкие выкормыши прусской казармы. Промерзшую землю для прокладки электрического и телефонного кабелей и установки сеток беззвучно рубили ножами-финками. Время от времени над расположением противника поднимались осветительные ракеты и долго висели в воздухе, а над головой проходили очереди трассирующих пуль — тогда мы бросались в мокрую снежную кашу, как бросаются пловцы в воду.

Подразделение жило в боевом режиме, в напряжении и тревоге. Приходилось неотлучно находиться на командном пункте. Вместе с младшим сержантом Кочергиным я постоянно следил за работой электростанции, показаниями приборов на щитке управления, принимал донесения с наблюдательных пунктов. Помкомвзвода Настасиенко обеспечивал контроль за состоянием сеток, электрического и телефонного кабелей.

Была середина января. Венгерская зима 45-го стояла относительно теплой. Снег плотно лежал на равнинах и холмах, особенно заснеженными были кукурузные поля. Меня, как магнитом, притягивал окружающий зимний пейзаж. Отчасти он был сродни нашим деревенским местам, но имел и своеобразное отличие. В наших полях больше раздолья, ощущения некой бесконечности. Здешние места — это узкий мирок, а видневшаяся недалеко березовая рощица придавала особую домашность, уютность. Она очень привлекала своим снежным убранством. В один из дней я выбрал немного свободного времени и решил побродить в округе по заснеженному полю. От тишины можно оглохнуть. Я вдыхал аромат зимнего дня и осмысливал происходящее. Это произойдет завтра или послезавтра, а может, уже и сегодня, — весь этот сказочный мир наполнится разрывом снарядов, лязгом танковых гусениц, автоматными и пулеметными очередями, жестоким сражением двух противостоящих сторон, в результате будут убитые, которые за свою короткую жизнь не смогли насладиться красотой окружающей природы. И я вынужден буду во имя долга отдать приказ о применении “огненных сеток”, на которых потом останутся десятки, а может, и сотни вражеских трупов. Какая же несправедливость в человеческом обществе, почему оно живет по законам антагонистического сосуществования?

Тем временем танковые корпуса немцев, умело маневрируя, со все нарастающей силой таранили наше кольцо окружения вокруг Будапешта. Отборные части с многолетним опытом войны в Европе перебрасывались с фланга на фланг то по железной дороге, то по шоссе, нащупывая слабые места в наших фронтах, изматывая и расшатывая их оборону. Они резко изменили направление атаки и ринулись на юг, на наш фланг, чтобы, раздавив его, выйти к Дунаю и подняться по его правому берегу к Будапешту. Немцы не оставляли надежд деблокировать окруженный в городе 188-тысячный гарнизон.

Рано утром 18 января немцы открыли ураганный орудийный огонь по нашим боевым порядкам. Казалось, все железо Рура и Лотарингии обрушили они на узкую полоску земли между Балатоном и Веленце. В то же мгновение им ответили из глубины обороны наши батареи гаубичной и ракетной артиллерии, и, рассекая воздух, с раздирающим душу воем снаряды понеслись в глубь немецких расположений. Через минуту залпы орудий слились в единый грохочущий гул, и тугая воздушная волна прокатывалась над нашими головами. Ожесточенная артиллерийская дуэль продолжалась все утро, а потом немцы высадили с танков десант и пошли в атаку. На нас двинулись маршевые роты, переброшенные сюда с Западного фронта, свежие части, прибывшие из-за Рейна, выпускники унтер-офицерских школ, курсанты берлинских военных училищ и даже молокососы из гитлерюгенда.

Как только я получил донесение, что к нашему переднему краю просачивается вражеская пехота, я отдал приказ поднять напряжение на сеточных заграждениях до 1200 вольт — все, что можно было выжать из нашей мобильной электростанции. Напоровшись на запорошенные снегом “огненные сетки” и получив смертельный удар током, наступающие автоматчики падали на них и сгорали заживо. Обуглившиеся трупы замыкали сетки, пули и осколки поминутно перебивали провода, и моим бойцам приходилось их заменять и ремонтировать под непрекращавшимся огнем противника.

Несколько часов мы сдерживали натиск наступавших. А где-то в полдень с выдвинутого вперед наблюдательного пункта мне позвонил младший сержант Кузнецов:

— Немец атакует танками! Танки, кругом танки! Осталась последняя граната! Отходите! Прощайте!..

И мы услышали нараставшее гудение тяжелых машин. А потом и увидели их. Низкие, с длинноствольными пушками, они вынырнули из снежного тумана несколько правее нашего командного пункта, подминая под гусеницы кукурузные стебли и разворачивая жирный чернозем. Танки шли на окопавшуюся пехоту и били по ней прямой наводкой. Все вокруг рвалось и грохотало. Разрывы снарядов, гром орудий и лязг гусениц слились в единый бесконечный рев. Комья мерзлой земли осыпали нас каменным градом, звенели осколки, и над головой трассами проходили пули. Один “королевский тигр” прошел совсем рядом с нами, и нас обдало жирным чадом, гарью и искрами его выхлопа. На лоснящемся от масла боку я сумел даже рассмотреть белый тевтонский крест и номер 311. Было бы у нас хотя бы противотанковое ружье, так и всадил бы бронебойный снаряд ему под башню. Но танки шли и шли. Некоторые, воевавшие до этого в Африке, не успели даже перекрасить, и песочно-желтые “пантеры” и “фердинанды” дико смотрелись на заснеженных полях венгерской равнины. Против них мы были бессильны, как и стоявшие за нами части. Из окопов выскакивали солдаты и бежали по полю, и разрывы сметали их. Железный каток танковой лавы прокатился мимо нас. Нас укрыла от него глубокая низина. Я дал команду собирать оборудование и отходить, указав примерный маршрут и пункт назначения. Я имел право на такой приказ: я обязан был спасти специальную технику и людей.

Три наших пятитонных ЗИСа гнали, не разбирая дороги, по снежной целине, по кукурузным полям, жнивью и пахоте, по редким проселкам, размытым дождями и раздавленным танковыми траками, мимо окопов и траншей, залитых водой, и сожженных батарей. А когда нам преграждали путь воронки от снарядов или непролазная грязь, мы сворачивали на обочину и, не обращая внимания на предупреждения “Объезд запрещен. Мины”, ехали по бездорожью и кружили по полю. Машины кидало из стороны в сторону, в кузовах перекатывались противотанковые мины, взрывчатка, на изношенных скатах нависала пудовыми комьями земля, но мощные моторы ревели натужно, ровно и уверенно.

На большак, к предмостным укреплениям у канала Альба, к которому скатывался отступавший фронт, мы выкатили без потерь. Здесь, перед въездом на единственный уцелевший мост, нас остановил выпрыгнувший из “виллиса” генерал, в котором я узнал начальника инженерных войск фронта Котляра.

— Кто такой?

— Лейтенант Павленко, командир взвода специального назначения!

— Взрывчатка есть?

— Так точно, товарищ генерал!

— Взрывай мост! Немедленно! Где подрывники?

— Но, товарищ генерал...— Я указал в сторону переправы — она была забита войсками и техникой, отходившими на восточный берег.— Ведь он еще нужен. Лучше заминировать подступы к нему.

— Молчать! — закричал на меня генерал.— А если немецкие танки прорвутся на ту сторону? Под расстрел захотел? — Он действительно уже расстегивал кобуру своего пистолета. — Выполняй приказ!

Мысленно я не одобрял решение генерала, но приказ есть приказ, особенно подкрепленный угрозой расстрела на месте, и самые опытные минеры взвода — Левин, Нагулин, Захаров и Настасиенко — бросились выполнять задание. Меня по-прежнему одолевали сомнения в целесообразности уничтожения моста, по которому переправлялись наши отходившие части. Но я не знал и не мог знать замысла командования — любой ценой остановить отступление, окопаться и занять оборону на этом берегу канала. А пока мы минировали опоры и пролеты моста, замыкали заряды электрической цепью и тянули дублирующий бикфордов шнур — на это потребовалось время,— обстановка перед ним резко изменилась в нашу пользу: с левого берега подошли резервы, отход частей прекратился, окружив себя минными полями, пехота зарылась в землю и закрепилась на плацдарме, а немцы неожиданно повернули на север. Короче говоря, мост мы не взорвали и приказ генерала не выполнили. Говорят, он потом разыскивал меня, но, оказывается, не для расправы, и через его ординарца я узнал зачем: генерал хотел поблагодарить меня за неисполнение приказа.

Случается же такое... Воистину — ирония судьбы.

Венгерская зима — не российская. В Венгрии климат умеренно-континентальный. Средние годовые температуры положительные, бывают, конечно, поздней осенью и зимой морозы, но по крепости уступают нашим российским, обильные снегопады редки.

Вот и зима 45-го оказалась вполне терпимой для русского солдата. Но в сложнейших и труднейших условиях, в каких пришлось выполнять особо ответственное задание командования, зима 45-го для нас показалась очень жаркой.

В сохранившемся моем письме сестре, датированном 18 февраля 1945 года, я писал:

“...Дорогая сестра Катя! Дни и ночи проходят на боевых заданиях... Немцы с отчаянным упорством сопротивляются. Приходится с большим трудом выживать их с опорных пунктов. Ты уже знаешь, что Будапешт полностью очищен нашими войсками... Наше соединение тоже получило благодарность Сталина за взятие Будапешта. Вот где были битвы!..” (Оригинал письма хранится в Музее Вооруженных сил.)

Тишина и музыка

Т ринадцатого апреля после упорных боев советские войска овладели Веной,

оказавшись тем самым на южных подступах к фашистской Германии.

Весна в разгаре. Пожалуй, самая красивая пора времени. Солнце стоит высоко в зените и оттуда своими лучами прогревает воздух и землю. В небе ни облачка, оно чистое и ясное. Площади и парки Вены покрыты густо-зеленым изумрудным ковром, всюду цветы... цветы... цветы. Чувствуется благоухающий их запах. В нашем военном городке началось обильное цветение садовых деревьев — яблонь, груш, черешни, слив, абрикосов. Зацветает душистая сирень. Дышится легко, свободно, по-моему, даже расширилась грудь, лишь чуточку кружится голова, наверное, от избытка кислорода.

Сама природа просит тишины и покоя. Только война — антипод всему сущему на земле. Она несет смерть, разрушения. Это страшный бич, охватывающий все бедствия и все преступления человечества. Ужасы войны уже испытали на себе многие народы. Мне не раз приходилось выслушивать в нелицеприятном тоне высказывания солдат о жестокости и тяжести, причиняемых войной людям, о бессмысленности и нелепости убивать друг друга. По выражению известного мыслителя прошлого Вольтера, “война превращает в диких зверей людей, рожденных, чтобы жить братьями”. Есть над чем задумываться солдатам.

— Вот закончим Отечественную, заживем мирно на сотни лет!

— Я бы эту войну поглубже закопал в могилу и поставил дубовый крест. Война отняла мою молодость!

— Говорят, что на войне приобретают славу. Обман! Какая это слава — убивать десятки, сотни человек, большею же частью страдают женщины, дети, старики.

— Ну, братцы, как хотите, а добывать счастливый мир нужно другим путем!

Понимаю их, “неполных восемнадцатилетних”,— навоевались, познали, что такое война. Теперь скорей ее закончить. А хватит ли нашему поколению желания остановить войны? Вот философский вопрос!

Раннее утро 9 мая 45-го. Еще до конца не проснулся, слышу сначала выстрелы одиночные, нарастающие с каждой минутой, потом шквальный огонь из автоматных очередей.

— Ефрейтор Нагулин, что случилось, нападение?

— Товарищ старший лейтенант, только что позвонил дежурный из штаба батальона и сообщил новость: “Закончилась война!”

Собираюсь по тревоге, раскрываю настежь окна, успеваю выпалить одну обойму. На поверочной линейке, на площади перед штабом батальона появляются солдаты, офицеры, выскакиваю из коттеджа и присоединяюсь к этой стихийно нарастающей массе людей в военной форме.

Как огромная морская волна, словно девятый вал захлестнул нас всех, когда прослушали Указ Президиума Верховного Совета СССР об объявлении 9 мая Праздником Победы, в котором говорилось:

“В ознаменование победоносного завершения Великой Отечественной войны советского народа против немецко-фашистских захватчиков и одержанных исторических побед Красной Армии, увенчавшихся полным разгромом гитлеровской Германии, заявившей о безоговорочной капитуляции, установить, что 9 мая является днем всенародного торжества, Праздником Победы. 9 мая считать нерабочим днем”.

Не нахожу слов, чтобы выразить то ликование, радость, счастье, которые охватили солдат и офицеров: палили в воздух из автоматов, пистолетов, ракетниц, поздравляли друг друга, обнимались, колотили друг друга кулаками, как шальные драчуны, кричали, горланили, пили вино, поднимали заздравные тосты кружками и котелками в честь нашей Победы, за Красную Армию, за советский народ, за товарища Сталина. Желали ему доброго здоровья, долгих лет жизни. Сбылись его пророческие слова: враг будет разбит, победа будет за нами и на нашей улице будет праздник. Сталин всегда был с нами, в душе каждого, и это придавало силы, стойкость, мужество в жестокой битве с фашизмом. Благодаря его титаническому труду, гениальности и прозорливости ума, неустанной заботе о судьбе народа, об армии мы выиграли войну самую страшную, самую жестокую. Слово “Сталин” у всех, я это знал, было на устах — это была вера! Как знал и видел то, что каждый солдат и офицер был горд тем, что причастен к великой Победе и его заслуги не забудутся перед отечеством.

Вместе с нами ликовали венцы. Город нарядился, как невеста перед венцом: на домах и дворцах флаги, на улицах плакаты и транспаранты, в раскрытых окнах живые цветы. Оттуда льется торжественная, бравурная музыка великих музыкантов Моцарта, Бетховена, Генделя, Баха, Россини, Штрауса. Город заполнен людьми. Повсеместно “Гитлер капут!”, “Виват Победа!”, “Виват Сталин!”. Кое-кто даже пытался запеть нашу “Катюшу”.

Такое не забывается.

(Продолжение следует)