Наталья Данилова • "Я не видывала никогда такого существа" (к 260-летию Екатерины Романовны Дашковой) (Наш современник N3 2003)

К 260-летию Екатерины Романовны Дашковой

Наталья Данилова

“Я не видывала никогда такого существа”

Какая женщина!

Какое сильное и богатое

существование!

А. И. Герцен

Екатерина Романовна Дашкова (1743—1810) — первая и единственная русская женщина XVIII века — кроме коронованных особ, — которая занимала ответственный пост. Она была и дирек­тором Академии наук, и президентом Российской Академии. Е. Р. Даш­кова, как образованная, умная, энергичная женщина, много сделала для развития науки и просвещения в России конца XVIII века. Но она оставила след не только в деятельности Академии наук, но и как переводчик и писатель. Известные “Записки” венчают литературное твор­чество этой выдающейся женщины.

Свои “Записки” Дашкова писала с 1803 по 1805 год, по просьбе двух гостив­ших у нее сестер — Катрин и Марты Вильмот, племянниц ее английской знакомой Гамильтон. Это литературное произведение русского классицизма представляет собой не собрание дневниковых записей, которые безусловно использовались в работе, а сочинение, построенное по законам литературной теории, разработанным в античных поэтиках. “Записки” пронизаны просветительской идеей общественного блага, служению которому всегда следовала Екатерина Романовна. Чувство долга — девиз ее благородной натуры, ее общественной и частной жизни.

Катрин Вильмот оставила нам яркое описание Дашковой в ее зрелые годы. “В ней все, язык и платье — все оригинально; что бы она ни делала, она решительно ни на кого не похожа, — писала она о необыкновенной русской княгине своим родным в далекую Ирландию. — Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противоположные вещи на свете — ведет переписку с братом, занимающим одно из первых мест в империи, с учеными, с литераторами, с жидами, со своим сыном, со всеми родственниками. Ее разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе. Она родилась быть министром или полководцем, ее место во главе государства”.

Но все же лучший свой портрет оставила нам сама Екатерина Романовна в своих “Записках”, где ярко и самобытно предстают перед нами ее живые черты и ее насыщенная необыкновенными событиями жизнь, в которой отразилась и вся бурная и блистательная эпоха. Начинает свое повествование Е. Р. Дашкова с рассказа о детстве...

По своему рождению Екатерина Романовна — Воронцова — принадле­жала к высшему кругу русского общества. Ее крестной матерью была императрица Елизавета Петровна, связанная родством с ее дядей, канцлером Михаилом Илларионовичем Воронцовым, а также имеющая обязательства по отношению к матери самой Екатерины Романовны, которая ее ссужала деньгами. М. И. Воронцов, просвещенный государственный деятель, в свое время оказывал поддержку М. В. Ломоносову в его творческой деятельности. Воспитывалась Дашкова в доме дяди вместе с его дочерью, где получила превосходное “европейское” образование: “...мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали, умели рисовать... мы слыли за отлично воспитанных девиц”. Но при этом Екатерина Романовна, будущий президент Академии русского языка, в юности довольно плохо изъяснялась на родном языке: ее свекровь, не знавшая ни одного иностранного языка, и вся московская родня мужа считали ее почти чужестранкой. Со свойственным ей упорством она решила заняться русским языком и вскоре сделала большие успехи.

Дашкова с горечью замечала и другой недостаток тогдашнего воспитания: “Но что же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего”. Она вспоминала, что с детства жаждала любви окружающих ее людей. Екатерина Романовна была рождена женщиной, не только выдающейся по своему уму, но и по своему сердцу. Эту важнейшую ее черту, неизменную составляющую всех ее успешных предприятий, в которые она прежде всего вкладывала свою страстную душу, отметил еще А. И. Герцен, один из первых публикаторов ее “Записок”: “...Дашкова родилась женщиной и женщиной осталась всю жизнь. Сторона сердца, нежности, преданности была в ней необыкновенно развита... Чувство дружбы, самой пламенной, самой деятельной, чуть ли не было преобладающим в этой женщине, гордой и упрямой”.

Зимой 1759 года произошла знаменательная встреча двух выдающихся женщин своего времени — Екатерины Романовны и великой княгини Екатерины, которая положила начало дружбе (до конца дней своих Дашкова хранила реликвию их дружбы — веер, который уронила в доме канцлера М. И. Воронцова великая княгиня Екатерина Алексеевна и подарила девушке, поднявшей его с пола) молодых высокородных дам, впоследствии перевернувших исторический ход движения России. “Мы почувствовали взаимное влечение друг к другу, а очарование, исходившее от нее, в особенности, если она хотела привлечь к себе кого-нибудь, было слишком могущественно, — вспоминала Дашкова. — ...Я смело могу сказать, что, кроме меня и великой княгини, в то время не было женщин, занимавшихся серьезным чтением... Возвышенность ее мыслей, знания, которыми она обладала, запечатлели ее образ в моем сердце и в моем уме, снабдившем ее всеми атрибутами, присущими богато одаренным натурам”. Екатерина Романовна неоднократно подчеркивала, что любовь ее к императрице была вполне бескорыстной, так как она страстно любила ее еще до ее восшествия на престол, когда имела возможность оказывать ей более существенные услуги, чем та ей. Дашкова никогда не переставала ее любить — несмотря на то, что императрица в своем обращении с ней “не всегда повиновалась внушениям своего сердца и ума”: “ ...я с радостью любовалась ею каждый раз, когда она давала к тому повод, и ставила ее выше самых великих государей, когда-либо сидевших на российском престоле”. Но все же Екатерина Романовна часто потом вспоминала слова Петра III, предупреждавшего ее, что “благоразумнее и безопаснее иметь дело с такими простаками, как мы, чем с великими умами, которые, выжав весь сок из лимона, выбрасывают его вон”.

Дашкова в “Записках” оставила потомкам идеальный портрет венце­носной подруги своей юности: “...счастье быть приближенными к Великой Екатерине! Не роняя своего достоинства, она была доступна всем, и в обращении с ней не было и тени раболепного страха; она своим присутствием вызывала чувство благоговейного почтения и уважения, согретого любовью и благодарностью. В частной жизни она была весела, любезна, приветлива и старалась заставить забыть свой сан. Даже если бы возможно было, чтобы его потеряли из виду хоть на одну минуту, у всех было такое ясное сознание великих качеств, которыми одарила ее природа, что представление о ней всегда связано было с чувством благоговейного уважения”.

Для воцарения Екатерины II Дашкова рисковала своей жизнью и жизнью горячо любимого мужа. В перевороте 1761 года Екатериной Романовной руководило не только чувство дружбы, “самой пламенной, самой деятельной”, но и “строгие принципы и восторженный патриотизм”, а не личные интересы и мечты о возвеличении своей семьи. Пребывание в Ораниенбауме при дворе великого князя Петра открыло ей глаза на темное будущее России, когда на престол вступит государь ограниченный, необразованный и не любивший свой народ.

Нельзы не согласиться с А. И. Герценом, писавшим: “...что-то было необыкновенно увлекательное в этой отваге двух женщин, переменявших судьбу империи, в этой революции, делаемой красивой, умной женщиной, окруженной молодыми людьми, влюбленными в нее, между которыми на первом плане красавица восемнадцати лет, верхом, в преображенском мундире и с саблей в руках”.

Да, именно ей, княгине Дашковой, молодой дочери графа Романа Воронцова, Екатерина II была обязана царским венцом! Кто бы мог подумать?! Именно эта мысль и не давала покоя императрице, мучила ее самолюбие — и она то приближала, то отдаляла от себя Екатерину Романовну. “Вообще дружба Екатерины с Дашковой была невозможна. Екатерина хотела царить не только властью, но всем на свете — гением, красотой; она хотела одна обращать внимание всех, — справедливо утверждал А. И. Герцен. — ...Но энергическую Дашкову, говорившую о своей собственной славе, с ее умом, с ее огнем и с ее девятнадцатью годами, она не могла вынести возле себя”. Дашкова владела тайной Екатерины II: она знала подробности убийства Петра III, императрица показывала ей записку Алексея Орлова, хранившуюся у нее в шкатулке.

Мечты Екатерины Романовны “об исключительной доверенности, о мечтательной дружбе, о всемогущем влиянии” развеялись при первом же столкновении с недоброжелательным к ней и влиятельным фаворитом Екатерины. Серьезный конфликт произошел, когда коронованная императрица пожелала вступить в законный брак с Григорием Орловым.

Дашкова и не могла удержаться в милости, потому что она со всей пылкостью своей благородной натуры верила и хотела верить в идеальную Екатерину. “А она была бы славным министром, — полагал А. И. Герцен. — Бесспорно одаренная государственным умом, она, сверх своей востор­женности, имела два больших недостатка, помешавших ей сделать карьеру: она не умела молчать, ее язык резок, колок и не щадит никого, кроме Екатерины; сверх того, она была слишком горда, не хотела и не умела скрывать своих антипатий, словом, не могла “принижать своей личности”, как выражаются московские староверы”.

В 1765 г. Дашкова овдовела. Чтобы поправить свое подорванное здоровье, она обратилась к императрице с просьбой о разрешении выехать за границу. Но осуществить поездку Екатерине Романовне удалось только в 1770 году. Будучи ограниченной в средствах, она решила путешествовать с дочерью и сыном под чужим именем и тратить деньги “только на еду и лошадей”.

Первое путешествие Дашковой началось с Пруссии, где она проявила свой “национальный” характер. В Данциге, в зале гостиницы “Россия”, где любили останавливаться все русские, висели две картины, изображающие битвы, проигранные русскими войсками; раненые и умирающие русские солдаты на коленях просили пощады у победоносных пруссаков. Княгиня с секретарем русской миссии за одну ночь перекрасили мундиры на картинах, так что “пруссаки, мнимые победители, превратились в русских, а побежденные войска — в пруссаков”.

По приглашению прусского короля Фридриха II она была принята во дворце Сан-Суси.

Из Германии Дашкова прибыла в Англию и остановилась в Лондоне, посетила Дублин, Бат, Бристоль, Оксфорд. Из Англии она поехала в Брюссель и Антверпен, далее — в Париж.

“Я посещала церкви и монастыри, где можно было видеть статуи, картины и памятники, — писала она в “Записках”. — Я была и в мастерских знаменитых художников, и в театре, где занимала место в райке. Скромное черное платье, такая же шаль и самая простая прическа скрывали меня от любопытных глаз”.

Но самыми интересными в Париже были встречи Дашковой с француз­ским просветителем Дени Дидро: обыкновенно она выходила из дому в восемь и до трех пополудни разъезжала по городу; потом останавли­валась у подъезда Дидро; он садился в ее карету, она везла его к себе обедать, и их беседы длились иногда до двух-трех часов ночи.

“Все мне нравилось в Дидро, даже его горячность, — писала Екатерина Романовна. — Его искренность, неизменная дружба, проницательный и глубокий ум, внимание и уважение, которые он мне всегда оказывал, привязали меня к нему на всю жизнь. Я оплакивала его смерть и до последнего дня моей жизни буду жалеть о нем. Этого необыкновенного человека мало ценили; добродетель и правда были двигателями всех его поступков, а общественное благо было его страстною и постоянною целью”.

Дидро запечатлел в своих сочинениях портрет Дашковой и ее нравствен­ный облик: “...я провел с ней в это время четыре вечера, от пяти часов до полуночи, имел честь обедать и ужинать... Княгиня Дашкова — русская душой и телом... Она отнюдь не красавица. Невысокая, с открытым и высоким лбом, пухлыми щеками, глубоко посаженными глазами, не большими и не маленькими, с черными бровями и волосами, несколько приплюснутым носом, крупным ртом, крутой и прямой шеей, высокой грудью, полная — она далека от образа обольстительницы. Стан у нее неправильный, несколько сутулый. В ее движениях много живости, но нет грации... Печальная жизнь отразилась на ее внешности и расстроила здоровье. В декабре 1770 года ей было двадцать семь лет, но она казалась сорокалетней... Это серьезный характер. По-французски она изъясняется совершенно свободно. Она не говорит всего, что думает, но то, о чем говорит, излагает просто, сильно и убедительно. Сердце ее глубоко потрясено несчастьями, но в ее образе мысли проявляются твердость, возвышенность, смелость и гордость. Она уважает справедливость и дорожит своим достоинством... Княгиня Дашкова любит искусства и науки, она разбирается в людях и знает нужды своего отечества. Она горячо ненавидит деспотизм и любые проявления тирании. Она имела возможность близко узнать тех, кто стоит у власти, и откровенно говорит о добрых качествах и о недостатках современного правления. Метко и справедливо она раскрывает пороки новых учреждений...”.

Серьезные и достаточно откровенные беседы, которые они вели, и дали основание Дидро написать о ней вышеприведенные строки. Они обсуждали важные общественные вопросы, порой вызывавшие споры. Дашкова описывает один из таких вечеров, когда Дидро “коснулся рабства наших крестьян”.

Екатерина Романовна утверждала, что душа у нее “не деспотична”: она установила в своем орловском имении управление, сделавшее крестьян счастливыми и богатыми и оградившее их от ограбления и притеснений мелких чиновников.

На вопрос Дидро, что если бы крестьяне были свободны, то они стали бы вследствие этого богаче, Дашкова ответила: “Если бы самодержец, разбивая несколько звеньев, связывающих крестьянина с помещиком, одновременно разбил бы звенья, приковывающие помещиков к воле самодержавных государей, я с радостью и хоть бы своею кровью подписалась бы под этой мерой. Впрочем, простите мне, если я вам скажу, что вы спутали следствия с причинами. Просвещение ведет к свободе; свобода же без просвещения породила бы только анархию и беспорядок. Когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы, так как они тогда только сумеют воспользоваться ею без ущерба для своих сограждан и не разрушая порядка и отношений, неизбежных при всяком правлении”.

Это мудрое и пророческое (как мы теперь видим) высказывание Дашковой вызвало восхищенное восклицание Дидро: “Какая вы удивительная женщина! Вы переворачиваете вверх дном идеи, которые я питал и которыми дорожил целых двадцать лет!”.

Духовный контакт с Дидро продолжался у Е. Р. Дашковой и в переписке. В 1773 году Дидро приехал в Петербург и писал сердечные письма Дашковой в Москву. В Париже они еще раз встретились во время второго заграничного путешествия княгини.

В Женеве Дашкова общалась с Вольтером: она навещала его по утрам и беседовала с ним вдвоем: “В эти часы он был совершенно другим, и в его кабинете или в саду я находила того Вольтера, которого рисовало мне мое воображение при чтении его книг”.

В Эдинбурге Дашкова познакомилась со многими профессорами универ­ситета, в котором учился ее сын: “...людьми, достойными уважения благодаря их уму, знаниям и нравственным качествам. Им были чужды мелкие претензии и зависть, они жили дружно, как братья, уважая и любя друг друга, чем доставляли возможность пользоваться обществом глубоких, просвещенных людей, согласных между собой; беседы с ними представляли из себя неисчерпаемые источники знания”.

В Дублине Дашкова часто ездила в парламент “слушать ораторов”.

В Италии она “накупила старинных эстампов первых граверов, дабы по всей коллекции проследить развитие этого искусства вплоть до настоящей степени совершенства”.

В Вене на обеде у князя Кауница разговор зашел о России и о роли Петра I, которому “русские всем обязаны, так как он создал Россию и русских”. Дашкова отрицала это и высказала мнение, что эту репутацию создали Петру I иностранные писатели, жившие в России, и “они из тщеславия величали его создателем России, считая и себя его сотрудниками в деле возрождения России”. “Задолго до рождения Петра I, — утверждала княгиня, — русские покорили Казанское, Астраханское и Сибирские царства, Золотая Орда была побеждена русскими... Наши историки оставили больше документов, чем вся остальная Европа, взятая вместе”.

На возражение Кауница: “Разве вы не считаете... что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времени Петра I” — Дашкова отвечала: “Великая империя... имеющая столь неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждается в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени... это доказывает... только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорировавших столь могущественное государство”.

Екатерина Романовна и о Петре I судила по-своему: “Он был гениален, деятелен и стремился к совершенству, но он был совершенно невоспитан, и его бурные страсти возобладали над его разумом. Он был вспыльчив, груб, деспотичен и со всеми обращался как с рабами, обязанными все терпеть; его невежество не позволяло ему видеть, что некоторые реформы, насильственно введенные им, со временем привились бы мирным путем в силу примера и общения с другими нациями. Если бы он не ставил так высоко иностранцев над русскими, он не уничтожил бы бесценный, самобытный характер наших предков. Если бы он не менял так часто законов, изданных даже им самим, он не ослабил бы власть и уважение к законам. Он подорвал основы уложения своего отца и заменил их деспотическими законами; некоторые из них он сам же отменил. Он почти всецело уничтожил свободу и привилегии дворян и крепостных; у последних он отнял право жалобы в суд на притеснения помещиков. Он ввел военное управление, самое деспотическое из всех, и, желая заслужить славу создателя, торопил постройку Петербурга весьма деспотичными средствами: тысячи рабочих погибли в этом болоте, и он разорил дворян, заставляя их поставлять крестьян на эти работы и строить себе каменные дома в Петербурге; это было ужасно тяжело. ...При Екатерине II город увеличился в четыре раза и украсился великолепными строениями, и все это совершилось без насилия, поборов и не вызывая неудовольствия”.

Не случайно прогрессивный А. И. Герцен иронично замечал по поводу этих строк: “Я предвижу, как возвеселятся православные души московских славян при чтении этого спора; они должны непременно в родительскую субботу помянуть блинами с постным маслом нашу княгиню”.

В 1782 г. Дашкова приехала в Петербург. Екатерина II сменила холодность по отношению к княгине на милость: императрица “прониклась мыслью” поручить ей управление Академией наук.

Дашкова решила отказаться и сгоряча писала императрице: “...Сам Господь Бог, создавая меня женщиной, этим избавил меня от должности директора Академии наук; считая себя круглой невеждой, я никогда не мечтала попасть в ученую корпорацию, даже в общество Аркадии в Риме, куда я могла быть зачислена за несколько дукатов”.

Уговорил Екатерину Романовну Потемкин: он беседовал с Дашковой “как преданный” ей человек. “Полудержавный” фаворит дипломатично утверждал, что императрица смотрит на это назначение как на средство приблизить княгиню к себе и удержать в Петербурге: “ей надоели дураки, окружающие ее”.

В тот же день после получения копии с указа, уже отправленного в Сенат, которым Дашкова назначалась директором Академии наук, она приказала прислать ей сведения о всех отраслях деятельности академии, о типографии, “словолитне” и т.п., список фамилий всех лиц, заведующих кабинетами, библиотекой и т.п.; кроме того, она попросила лиц, стоящих во главе различных отделов, приготовить подробный рапорт о состоянии вверенных им отделов. Одновременно комиссия должна была сообщить Дашковой все нужные сведения и инструкцию или устав, определяющие права и обязанности директора, чтобы она смогла их хорошо освоить, прежде чем приступит к выполнению своих должностных обязанностей.

На первом заседании в Академии наук Екатерина Романовна уверила “господ ученых”, что считает “своим священным долгом платить им дань уважения, столь заслуженного их талантами и учеными трудами...”.

Ко времени назначения Дашковой в типографии царил полный беспо­рядок, и она была очень скудно оборудована, за неимением шрифтов перестали печататься Комментарии (труды Академии). Екатерина Романовна быстро привела ее “в прекрасный вид; достала отличные шрифты и выпустила два тома Комментариев”.

Академия была обременена долгами, она должна была за книги русским, парижским и голландским книгопродавцам. Не желая просить денег у императрицы, Дашкова понизила цену печатаемых в Академии книг на тридцать процентов, вследствие чего они в короткое время разошлись в значительном количестве. Полученные суммы были употреблены на уплату долгов Академии. Отчитавшись пред государственным казначейством по расходованию казенных сумм за прежние годы, Дашкова оговорила специальные суммы, в будущем состоявшие бы в исключительном ведении директора, на непредвиденные ранее расходы, в том числе награды, тем самым покрывался ежегодный дефицит, вызванный постоянным подорожанием необходимых Академии предметов.

При Дашковой число учеников в гимназии, содержавшихся за счет Академии, повысилось с семнадцати до пятидесяти, а “подмастерьев” — с двадцати одного до сорока. Через год было увеличено содержание всем профессорам и были открыты три бесплатных курса: математики, геометрии и естественной истории, которые читались русскими профессорами. Дашкова часто присутствовала на этих лекциях и “с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры”. По настоянию Екатерины Романовны в 1784—1789 годах было построено архитектором Дж. Кваренги главное здание Академии наук.

В Академии издавался новый журнал “Собеседник любителей российского слова, содержащий разные сочинения в стихах и в прозе некоторых российских писателей” — с 1783 по 1784 год, в шестнадцати частях. Редакторами были Дашкова и О. П. Козодавлев. В нем также принимали участие почти все русские писатели того времени: Г. Р. Державин, М. В. Ломоносов, В. В. Капнист, Я. Б. Княжнин, И. Ф. Богданович, Д. И. Фонвизин и Екатерина II, не чуравшаяся литературного труда. Журнал, в котором публиковались “только одни подлинные российские сочинения”, сыграл важную роль в формировании русской литературы конца XVIII века.

У Дашковой был уже опыт участия в литературно-философском журнале “Невинное упражнение” (издание 1763 года при Московском университете), где был опубликован ее перевод “Опыта о епическом стихотворстве, из сочинений г. Вольтера” (в 1781 году он был напечатан отдельным изданием); в других номерах этого журнала можно также встретить ее переводы сочинения К. А. Гельвеция “Об уме”.

При Академии наук вышли в свет с 1786 года еще два периодических издания: “Новые ежемесячные сочинения” (по 1796 год, в 21 части), “Российский феатр, или Полное собрание всех российских феатральных сочинений” (по 1794 год, в 43 частях) — здесь печатались произведения русских драматургов: И. А. Крылова, А. И. Клушина, И. Ф. Богдановича. В 39-й части “Российского феатра” была опубликована трагедия Я. Б. Княж­нина “Вадим Новгородский”. Екатерина II, усмотревшая в ней пропаганду революционных идей, приказала уничтожить и отдельное издание трагедии, и ее текст, вырезанный из “Российского феатра”. Дашкова вспоминала в “Записках”: “...ко мне явился генерал-прокурор Сената Самойлов с упреком от имени императрицы, что я напечатала эту пьесу Княжнина...”. Екатерина II и лично вопрошала Екатерину Романовну: “...что я вам сделала, что вы распространяете произведения, опасные для меня и моей власти?.. Знаете ли... что это произведение будет сожжено палачом”. Снова были испорчены отношения между ними.

А ведь так славно все шло: императрица была вполне довольна деятель­ностью Дашковой на посту директора Академии наук, проявившей настоящий организаторский “гений”. Екатерина II даже поддержала идею княгини о создании научного центра по изучению русского языка и литературы.

Екатерина Романовна как-то, прогуливаясь с императрицей в саду Царского Села, выразила удивление, что императрица, будучи сама писатель­ницей и любя наш язык, не основала еще Российской Академии, необходимой нам, так как в то время в России не было ни установленных грамматических правил, ни словарей; было засилье иностранных терминов и слов, хотя соответствующие им русские выражения были гораздо сильнее и ярче. Дашковой и было поручено разработать план учреждения Академии русской словесности, используя опыт иностранных академий. Ее план и был утвержден как продуманный и окончательный устав новой Академии, президентом которой она была назначена 21 октября 1783 года.

В программной речи председателя Российской Академии Е. Р. Дашкова определила основные направления ее работы: “Сочинение грамматики и словаря — да будет первым нашим упражнением”. Не менее важным она считала изучение древнерусских литературных памятников: “Многоразличные древности, рассыпанные в пространствах отечества нашего, обильные летописи, дражайшие памятники деяний праотцев наших, каковыми немногие из существующих ныне европейских народов поистине хвалиться могут, предоставляют упражнениям нашим обширное поле...”.

В конце речи она заверила слушателей: “Будьте уверены, что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному отечеству, ко всему тому, что сему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностью буду стараться заменить недостатки моих способностей...”.

Дашкова строго следовала поставленным задачам. С присущей ей энергией она взялась за создание словаря, раскрывающего богатство национального русского языка. Она привлекла в Российскую Академию крупнейших ученых: представителей гуманитарных и естественных наук, переводчиков и способных учеников Академической гимназии — с 1783 по 1796 годы было избрано 78 действительных ее членов. В составлении словаря приняли участие виднейшие писатели XVIII века: Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин, И. Н. Болтин, И. И. Лепехин, И. А. Крылов. Дашкова при поддержке ученых создала три отдела: грамматический, объяснительный и редакционный. Сама она собрала более семисот слов на буквы “Ц”, “Ш”, “Щ”. При выработке правил правописания Екатерина Романовна предложила следовать “Российской грамматике” М. В. Ломоносова. (По ее непосредственному поручению в 1784—1787 гг. было подготовлено к изданию Полное собрание сочинений М. В. Ломоносова в 6 томах.)

“Словарь Академии Российской, производным порядком расположенный” после тщательной подготовки был издан в 6 частях с 1789 по 1794 год. Словарь включил в себя более 40 тысяч слов, расположенных в словопроиз­водном этимологическом порядке. Этот первый толковый и нормативный словарь положил начало русской лексикографии и стал выдающимся научным трудом конца XVIII века. Он был высоко оценен и современниками, и потомками. “Полный словарь, изданный Академией, — говорил в 1818 году Н. М. Карамзин при избрании его в члены Российской Академии, — принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев; наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость; мы зреем не веками, а десятилетиями”.

Дашкова очень скромно в “Записках” говорит о своей деятельности: “...учреждение Российской Академии и быстрота, с какой двигалось составление первого у нас словаря, стояли в зависимости исключительно от моего патриотизма и энергии”. Екатерина Романовна, уходя из Академии через одиннадцать лет, оставила капитал в сорок девять тысяч рублей, сданный в воспитательный дом, значительную библиотеку, доходы, увеличен­ные на тысячу девятьсот пятьдесят рублей в год, и законченный и изданный словарь... Высоко и по достоинству были оценены ее заслуги современниками и в России, и на Западе: она была избрана членом Королевской Стокгольмской, Дублинской и Эрлангенской Академий, Вольного Экономического С.-Петер­бургского, Любителей природы Берлинского и Философского Филадель­фийского обществ.

В ноябре 1796 г. в своем подмосковном имении Троицкое Дашкова узнала о смерти Екатерины II: “Невосполнимая потеря, постигшая мою родину со смертью императрицы, приводила меня в ужас и отчаяние”.

Настоящее было тревожно. Павел с первых же дней своего восшествия на престол открыто выражал свою ненависть и презрение к матери. Он поспешно уничтожал все совершенное ею, и лучшие ее постановления были заменены актами необузданного произвола. Ссылки и аресты стали событиями обыкновенными.

Екатерина Романовна предвидела свою судьбу после воцарения Павла I: “Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ожидает целый ряд гонений, и я приму их с покорностью. Я надеюсь, что я почерпну мужество в сознании своей невин­ности и в незлобливом негодовании на его обращение лично со мной”.

Павел, по свидетельству Дашковой, был невыносим со своим прусским капральством, невыносим и в том, что придавал какое-то сверхъестественное значение своему царскому сану; он был труслив и подозрителен, постоянно воображал, что против него составляются заговоры, и все его действия являлись только вспышками, внушенными настроением минуты; “к несчастью, они чаще всего были злы и жестоки”.

В декабре 1796 года Дашкова получила указ Сената об увольнении ее со всех должностей, и вскоре последовал приказ о выезде в ссылку в имение сына в Новгородской губернии.

“Если моя голова не вскружилась от успехов, достигнутых мною, в особенности в области управления обеими Академиями, то неудивительно, что она противостояла превратностям и ударам судьбы, постигшим меня; я твердо верю, что человек, умеющий сдерживать свое самолюбие и честолюбие в должных границах, сумеет вынести и несчастья, — писала Екатерина Романовна о ссылке. — ...Меня поддерживали сознание моей невинности, чистота совести и какая-то душевная гордость, придававшая мне силы и мужество, неожиданные для меня самой и являющиеся загадкой для меня, которую я могу разрешить только приписывая их смирению, присущему каждому благоразумному человеку”.

На известном портрете “Княгиня Екатерина Романовна в ссылке” Дашкова изображена в теплом халате и колпаке, сидящей в простой холодной крестьянской избе: полка для книг, на столе книги и чернильница с гусиным пером. На благородном лице твердость и непреклонность. Героическое мужество женщины, которое, по ее словам, “не в храбрости в сражении”, а в способности “жертвовать собой и долго страдать, зная, какие мучения ожидают нас впереди”.

Благодаря хлопотам друзей Дашковой было разрешено вернуться в имение Троицкое. После смерти Павла I и восшествия на престол Александра I она была обласкана новым императором, но отказалась от всех придворных обязанностей и осталась в Троицком. Здесь были написаны ее знаменитые “Записки”.

27 октября 1805 года Екатерина Романовна писала: “Заканчивая их, я смело утверждаю, что я писала только истинную правду, которой придер­живалась даже в тех случаях, когда она не говорила в мою пользу... В заключение я могу сказать со спокойной совестью, что сделала все добро, какое было в моей власти, и никогда никому не сделала зла... я исполнила свой долг по мере сил и понимания; со своим чистым сердцем и честными намерениями я вынесла много жгучего горя, которое вследствие моей слишком большой чувствительности свело бы меня в могилу, если бы меня не поддерживала моя совесть, свидетельствовавшая о чистоте моей жизни; я без страха и тревоги, бестрепетно и спокойно смотрю в глаза приближающейся смерти”.

Умерла Екатерина Романовна Дашкова в 1810 году в своем имении Троицкое, похоронена была там же, при храме Святой Троицы, построенном по ее чертежам.

От редакции

Мы с сожалением вынуждены констатировать, что храм Святой Троицы ныне находится в полном запустении, как и могила выдающейся дочери русского народа, первого президента Академии наук. Один этот факт много говорит о том, чего стоят громкие слова нынешних “управителей” об уважении к нашему прошлому и к героям отечественной истории.

Загрузка...