Не наяву и не во сне

В предместьях Берлина

звучала шарманка,

в зелёной бутылке дымился боржом,

и память моя, как консервная банка,

была продырявлена ржавым ножом.

Я вспомнила всё — и кораблик бумажный

в ташкентском арыке и грецкий орех,

и, с детства пропитанный звуками —

влажный,

отважный, прямой, упоительный грех.

Был мир, как окно перед смертью,

распахнут,

и смутно я видела: где-то вдали

резные фигуры набоковских шахмат

в смешных сюртуках по обочине шли.

Сквозь поздние слёзы

(куда же их денешь),

сквозь взрослую правду

и детскую ложь

ты видишь: уже ничего не изменишь

и словом своим никого не спасёшь.

Ты знаешь ли,

сколько словесных жемчужин

разбросано в мире под хохот и свист?

Спроси у соседа: кому же он нужен —

набоковский Лужин, слепой шахматист?