Небоскреб

Глава 15. Картинки с выставки

— …Малюев прожил свою творческую жизнь в трёх принципиально разных эпохах. Как художник он сформировался в неоднозначные тридцатые годы двадцатого столетия с их официальным пафосом и неофициальным повседневным страхом, расцвет его творчества пришёлся на суровое и героическое время послевоенного восстановления, но в период «оттепели», когда, казалось бы, партийно-государственное давление на искусство заметно ослабло, Малюев как художник явственным образом деградировал. После пятьдесят седьмого года он не написал ни одной картины. Всё это даёт нам основания считать Малюева художником сталинской эпохи, потому что именно его неприятие официального искусства сталинизма, его стремление этому официальному искусству всячески противоречить, и создало феномен художника Малюева. Как ни пытался Малюев идти наперекор искусству социалистического реализма, он всё равно был к нему прочно привязан. Не стало этого сталинского искусства — пропал и художник Малюев, остался лишь алкоголик Ковальский, — Маринка выдержала короткую паузу и закончила словами: — Спасибо за внимание!

Первые редкие и неуверенные хлопки почти мгновенно разрослись в громкие аплодисменты, тут же перешедшие в бурную овацию. Маринка, слегка ошарашенная такой реакцией на своё выступление, растерянно и довольно раскланивалась с публикой. Но когда к ней двинулся Авдеев с огромным, в половину самой Маринки размером, букетом цветов, быстро взяла себя в руки и цветы вместе с поцелуем ручки, со слоновьей грацией выполненным Григорием Петровичем, приняла с едва заметным снисходительно-благосклонным кивком. Прямо царица, ага.

— Давайте ещё раз поблагодарим Марину Дмитриевну, замечательного специалиста и прекрасную женщину! — провозгласил Григорий Петрович, вызвав новый взрыв рукоплесканий. Да уж, выступила боевая подруга, так выступила…

Это, как вы понимаете, в Управлении Специального Домовладения города Зухова открыли выставку одной картины — «Рассвет в Зухове». Народу собралось немало — руководство самого управления, городское начальство под личным предводительством главы администрации, местное телевидение, журналисты обеих городских газет и так далее. Это нам потом уже Наташка рассказывала, кто тут кто.

— Хочется сказать большое спасибо и Павлу Сергеевичу Иванцеву, владельцу картины, любезно предоставившему её для выставки! — не унимался Авдеев.

Пришлось выйти и сказать несколько слов почтеннейшей публике. Мол, я посчитал совершенно справедливым выставить картину в том самом здании, что на ней изображено, и искренне рад, что народу понравилось. Тоже сорвал аплодисменты, пусть и не такие, как Маринка.

— А теперь слово предоставляется директору Управления Специального Домовладения города Зухова Хельмуту Францевичу Вайссу!

М-да, директор у них персонаж колоритнейший, ничего не скажешь. Наташке было в кого вырасти такой дылдочкой — её прадедушка со своим почти двухметровым ростом возвышался над всеми присутствующими. Прямой как палка, и как палка же худющий, с высохшим лицом, не смотревшимся, однако, безжизненным благодаря холодному сиянию голубых глаз, редкими почти бесцветными волосами, директор УСД выглядел этакой улучшенной версией Кощея Бессмертного. Мысленно я отдал должное искусству портного, пошившего директору костюм — уж больно удачно одежда скрашивала худобу Наташкиного предка. Впрочем, меня больше поразило другое — выступить перед собравшимися Вайсс вышел уверенным шагом, не пользуясь даже палочкой. А ведь ему под стольник, если не больше!

— Я здесь единственный, кто лично знал Эдуарда Ковальского, — еле уловимый акцент в речи директора можно было списать на особенности старческой дикции. Вот не знал бы, что русский язык для него не родной, так бы и оставался в неведении. — Характер у него был сложный, иногда Эдуард бывал молчаливым и замкнутым, а иногда весёлым и жизнерадостным. Но он всегда был добрым товарищем и очень честным человеком. Эдуард никогда никому не врал. Никогда. Жить и работать с такой честностью ему было трудно, но он держался и всегда оставался самим собой.

Вайсс говорил ещё минут десять, продолжая всё в том же духе. По его словам выходило, что Малюев был прямо-таки ангелом или как минимум святым. Как при таких душевных качествах он стал запойным пьяницей, Хельмут Францевич скромно умолчал. Да ладно, мне-то что?

Глава администрации города Зухова, невысокий толстячок с довольным и жизнерадостным выражением лица, если я правильно запомнил, Дементьев Сергей Евгеньевич, ожидаемо обозвал выставку заметным событием в культурной жизни города и обрадовал присутствующих известием о том, что по согласованию с руководством Управления Специального Домовладения выставка будет открыта для свободного доступа четыре часа ежедневно в течение ближайших двух недель. Ага, значит, ещё две недели нам предстоит провести на спецдомовладельческих харчах. Это по минимуму, как оно в жизни выйдет, фиг его знает.

Толкнула речь и редакторша одной из городских газет, расхвалив на все лады деятельное и благотворное участие Управления Специального Домовладения не только в экономической жизни Зухова, но и в культурной тоже. Хм, а вот это интересно… По моим прикидкам, содержание небоскрёба должно было влетать в хорошую такую копеечку. Не думаю, что расходы по этой части нёс только городской бюджет, основные деньги, как мне представлялось, шли из Перми и Москвы, но раз уж зашла речь о благотворности небоскрёба для городской экономики, то и доходы городу он должен был обеспечивать немалые. А уж то, что Зухов выглядел городом далеко не бедным, я заметить уже успел. Вот, спрашивается, как? Как небоскрёб пополнял городской бюджет, если я пока что никаких признаков прибыльности УСД не увидел?

Ещё несколько скучных, но, к счастью, коротких речей, и официальная часть мероприятия благополучно закончилась. Началась неофициальная — народ с радостью переместился к дальней стене зала, вдоль которой выстроились столы с закусками и напитками. Мы с Маринкой приняли немного шампанского и уже собирались двинуться знакомиться с Михайловыми, стоявшими со слегка обалдевшим видом несколько поодаль, как к нам подобралась Наташка и позвала за собой — пообщаться с нами выразил желание Хельмут Францевич.

Ну вот что, спрашивается, за несправедливость? Ведь Кощей Кощеем, а Маринку обаял в три секунды! Всего-то навсего как бы между делом ввернул, что у него хранятся полтора десятка рисунков Малюева, и Маринка чуть из стрингов не выпрыгнула! Что от Малюева, помимо живописи, остались ещё и графические работы, она, как потом выяснилось, знала, но живьём их никогда не видела, да и в виде фотографий ей попались три-четыре малюевских рисунка. В общем, они к обоюдному удовольствию договорились, что рисунки эти директор Маринке в скором времени покажет. Особой ревности у меня это в силу возраста Вайсса не вызвало, но, сами же понимаете… В общем, когда директор нас милостиво отпустил, я осторожно, чтобы Маринка не видела, вздохнул с облегчением.

Пока мы беседовали с местным главным небоскрёбщиком, с Михайловыми успели заговорить Антон и Аня, и мы, на правах знакомых молодых спортсменов, с ходу присоединились к разговору.

— Да вообще отстой! — бушевала Мила Стрим. — Я не могу отсюда стримить! И с улицы не могу! Пап, давай свалим нафиг из этого долбаного Зухова! Я, блин, тут только время и деньги теряю!

— Мила, тебя же ещё в Москве предупредили, что так и будет, ты согласилась, — поморщился Михайлов-старший. — Так что не шурши теперь.

— Но, папа! — с послушанием у барышни явно не сложилось.

— Никаких «но»! — папа, кажется, к такому привык. — Ты прекрасно знаешь, что деньги нам нужны, и что ты своим каналом столько не заработаешь.

— Да ладно, пап, просто Милка без своего Толика бесится! — встрял в разговор Михайлов-младший. Судя по тяжелому взгляду отца, встрял не по делу.

— Извините, семейные дела, — старший Михайлов натянуто улыбнулся Антону с Аней. — Так вы, Аня, говорите, нашли здесь фотографию ваших прадедушки и прабабушки?

— Да, ещё и такую же, как у нас дома!

— Очень интересно… — что на самом деле было ему интересно, я как-то не уловил, но посчитал момент удобным, чтобы вклиниться в беседу.

— А я фото своего деда увидел, — вид я на себя напустил самый дружелюбный, но Михайлов, похоже, не купился.

— Думаете, и мы своих предков тут найдём? — недоверчиво спросил он.

— Почти уверен, — я широко улыбнулся, продолжая демонстрировать всяческий позитив.

— А почему, не скажете? — Михайлов тоже улыбнулся. Что ж, контакт налаживается.

— Вас же, если я правильно понимаю, тоже в «Новое поколение» пригласили? — показал я свою догадливость. Михайлов согласно кивнул.

— Ну вот вам и причина, — продолжил я. — В «Новое поколение» приглашают именно прямых потомков строителей этого домика, где мы с вами сейчас беседуем. Ну и других людей тоже, но только тех, кого эти потомки сами хотят с собой взять.

— Я вот так сюда и попала, — подключилась Маринка, — с Пашей вместе.

— И я с Анькой, — подтвердил Антон.

— Надо же, интересно, — Михайлов взял бокал с шампанским. — А почему так, не знаете?

Пришлось признать, что не знаю. Мила, внимательно прислушивавшаяся к нашему разговору, разочарованно вздохнула. Да уж, с её-то занятием девчонке и правда должно быть невыносимо тяжело — столько тут всего интересного, а она не может выложить это у себя. Кошмар!

Мы с Михайловым и Маринкой чокнулись, глотнули шампанского и как-то быстро перезнакомились второй раз, если первым считать официальное представление, проведённое Наташкой. Тут же перешли на ты, выпив ради такого случая ещё по чуть-чуть, рассказали друг другу немного о себе. Андрей оказался немножко постарше меня, денежки зарабатывал нелёгким трудом, устанавливая и обслуживая системы вентиляции и климат-контроля. Дочка его в свои двадцать лет ожидаемо являлась студенткой, её заработок на ниве видеоблогерства Андрей не считал шибко серьёзным занятием, но и не ругал особо, восемнадцатилетний сын тоже был студентом и тоже подрабатывал, Андрей, правда, не сказал, чем именно. Жили они все втроём в однушке, и в «Новое поколение» подались, собирая деньги на решение квартирного вопроса.

Начислили им, кстати, по четыре сотни зубов на каждого, как и Антону с Анькой. От ответа на вопрос о жене Андрей не особо изящно уклонился, и мы с Маринкой развивать явно неприятную для него тему не стали. Что ж, стремление младших Михайловых поучаствовать в решении общей для семьи жилищной проблемы мне понравилось — раз уже в таком возрасте проявляют ответственность и самостоятельность, лишними в команде не будут. В ближайшие дни я ожидал очередных учений в плане подготовки к игре, вот там и поглядим поближе, кто тут и что…

Ограничив своё участие в беседе редкими короткими фразами, я огляделся. Младшие Михайловы оживлённо болтали с Тонной и Анькой, что мне тоже понравилось. Даже если подчинённые Хельмута Францевича устроят нам игру на выбывание, сохранить хорошие отношения с остальными игроками было бы никак не лишним. Отойдя к столу за очередной порцией закусок, я снова осмотрелся и моё внимание привлекли поглощённые беседой кащееподобный директор и Диллингер. Жаль, расстояние и общий шумовой фон не давали возможности подслушать, на каком языке они общаются. Вряд ли, конечно, по-русски — и Диллингеру на немецком проще, и Вайссу наверняка приятно вспомнить родную речь. Что ж, тем лучше — говорили бы они по-русски, я бы весь испереживался, что не слышу, о чём, а тут и переживать нечего, потому что с немецким я знаком только на уровне «гутен таг», «ауф видерзеен» и «хэнде хох». Ну, «дас ист фантастиш» тоже, но это уже из другой оперы. Наташка что-то увлечённо объясняла местным газетчикам, внимательно её слушавшим, Авдеев выглядел донельзя довольным в обществе каких-то совсем юных девиц, уж не знаю в каком качестве сюда попавших, в общем, культурная жизнь если не во всём в Зухове, то в небоскрёбе точно, била ключом.

Пока мы продолжали налаживать контакт с Михайловыми, обстановка несколько изменилась. Куда-то пропал директор, но это меня не удивило. Дедушка всё-таки старенький, наверняка с кучей сопутствующих возрасту болячек, и ему, по идее, необходимо просто отдохнуть, чем Хельмут Францевич и занялся. А вот то, что я, старательно осмотрев зал, нигде не увидел Авдеева и Наташку, меня, прямо скажу, озадачило — вот у них-то, на мой взгляд, причин покидать тусовку не имелось. Ладно ещё Наташка, её вполне могли сдёрнуть по служебной надобности, а вот Григория Петровича, пожалуй, вряд ли… Зато Диллингер в гордом одиночестве медитировал перед малюевским шедевром. Глазами я показал на него Маринке, та кивнула, подтвердив, что задачу поняла, и бодрым шагом направилась к немцу. Через пару минут она приглашающе помахала мне рукой. Извинившись перед собеседниками, я от них отделился и пошёл завязывать знакомство ещё с одним наследником небоскрёбостроителей.

Общение с Диллингером прошло на редкость удачно. Он, правда, так и не оставил попыток стать владельцем картины, но особого рвения в этом деле тоже не показал. Ладно, его проблемы, этот вопрос из важных для меня как-то уже выпал. А так Диллингер оказался вполне вменяемым и даже интересным собеседником, даром что с Европы. Языком, несмотря на акцент, он владел практически свободно, русский юмор, правда, не очень-то понимал, зато вовсю сыпал юмором немецким, весьма, хм, своеобразным. В итоге мы все втроём перешли на ты, он с пониманием принял, что я звал его Фрицем, правда, и мне пришлось стать для него Паулем. Ну да переживу я это как-нибудь…

Известие о том, что Фриц тоже подписан игроком «Нового поколения», меня на общем фоне уже не шокировало, за исключением одного-единственного нюанса — ему тоже начислили пятьсот зубов. Честно говоря, я уже как-то привык считать нас с Маринкой особо привилегированными игроками, и такое уравнение немца в правах с нами, любимыми, меня не порадовало. Впрочем, я тут же вспомнил, что мы-то, в отличие от него, получили повышающие коэффициенты, и моё душевное равновесие моментом восстановилось. Но что-то у небоскрёбщиков идёт не так и не туда, если они затащили в свой проект иностранца… Интересно, что именно? Неужели на стройке работало так мало наших, что основная часть потомков строителей небоскрёба живёт сейчас в Германии? Вот уж вряд ли, если судить по фото в музее… Хотя там наши представлены больше в одиночных фотографиях, а вот фото групповые, насколько я помнил, изображали больше немцев. Ну да не столь это важно, затащили и затащили. Фрицу теперь предстоит стать членом команды, и примем этот факт как некую данность, другого-то ничего и не остаётся.

Про деда Диллингера я помнил, но расспросы о нём решил отложить на потом. Сейчас надо было знакомить Фрица с остальными, что мы с Маринкой и взяли в свои руки. Поначалу что сам он, что Михайловы, что юные спортсмены держались несколько скованно, но ничто так не сближает людей, как совместно распитые спиртные напитки, даже если пить их так, как это делали Тонна, Анька и младшие Михайловы — по чуть-чуть и чтобы градусов поменьше. В общем, по мере переливания названных напитков внутрь наших организмов общение становилось всё более открытым и свободным, и я уж начал радоваться тому, что немец к нам вписался, как вдруг стало не до радости — что-то громко щёлкнуло под потолком и в зале погас свет.