Некриминальная история

НЕКРИМИНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Фельетон

Дул ветер. Море штормило. Над городом плыли сизые тучи с рваными краями. На вершинах голых платанов горланило воронье. В самый канун Нового года всю мыслящую Ялту взбудоражило необычайное происшествие — исчез Михаил Антонов, широко известный в городе человек.

Был создан штаб по спасению Антонова.

В горы вышли группы спасателей. Море бороздили быстроходные катера. Окрестности прочесывали добровольные патрули. Была поставлена на ноги вся милиция, а также местные отделения спасания на водах, пожарников, охотников, рыболовов и охраны природы. Увы, все оказалось тщетным.

— Нигде нету! — наконец доложили они начальнику штаба.

— Точно нету? Вы уверены в этом? — озабоченно переспросил он.

— Так точно! — ответили искатели. — Уверены, как сами в себе.

— Ну и слава богу! — облегченно вздохнул начальник штаба и вытер лоб белоснежным носовым платком. — А теперь идите, идите, занимайтесь своими делами.

Когда все удалились из просторного кабинета, он негромко молвил, как бы раздумывая вслух: «Исчез, и хорошо. Все равно ему не дали бы здесь спокойно работать и жить. Да и нам одни неприятности…»

Красавица Ялта вновь зажила своей обычной жизнью. Утром из-за горизонта выкатился раскаленный желток солнца. Празднично заискрились присыпанные снежком вершины окрестных гор, нестерпимо заблестели тысячи гребешков синего моря.

Мимо вечнозеленых кипарисов и лавров степенно шли на процедуры отдыхающие одного из местных санаториев. И никому из них не было никакого дела до того, что исчез Михаил Антонов, еще вчера возглавлявший этот самый санаторий.

Признаемся сразу в маленьком преувеличении. Поисковых групп не было, штаба тоже не было. Но Антонова действительно спасали. Впрочем, все по порядку.

Она, как и грипп, не милует ни министров, ни поэтов. Пал ее жертвой и Михаил Сергеевич, главный врач санатория. До роковой встречи с ней стремительно вверх взмывала кривая его карьеры.

С энтузиазмом молодости и самоуверенностью удачливого полководца взялся он за работу. На сотрудников посыпались взыскания. Но дела санатория почему-то не улучшались. Напротив, покатились вниз и дисциплина, и культура обслуживания отдыхающих, и хозяйственные показатели, ухудшилась и работа пищеблока.

Любовь явилась в образе нового секретаря — невысокой двадцатипятилетней женщины с круглым лицом, чуть вздернутым носом, прямым, уверенным взглядом карих глаз. Вначале все было чинно и пристойно и отношения между шефом и его секретарем складывались так же, как и у тысяч других начальников и подчиненных, — деловые и корректные. Катя отвечала на звонки, выслушивала посетителей, печатала приказы, подшивала бумаги. Все было хорошо до той самой минуты, когда однажды М. С. чуть пристальней вгляделся в миловидное лицо секретаря и сердце его дрогнуло в неподдельном радостном испуге: «Это она, желанная!» Как ни боролся М. С. с нахлынувшим чувством, устоять ему не удалось.

«Причиной наших отношений явилась обоюдная симпатия и естественная реакция: понимание друг друга в психологическом отношении, обоюдное содействие в работе. Большую часть суток мы находились вместе. Я почувствовала, что М. С. очень сильный товарищ (в моральном отношении), правдивый и очень честный. Все это неосознанно подвело к близким отношениям». (Из письма Кати.)

Первой жертвой большой любви Шефа пал муж Кати Юра, работавший в том же санатории электриком. По простоте душевной он не понимал, какое всепоглощающее чувство овладело сердцем М. С., обижался, скандалил и всячески мешал влюбленным. Посыпались один за другим «обоснованные» выговоры, и Юра был изгнан из санатория и одновременно из сердца Кати. Молодая семья на глазах всех разломалась, как в шторм ломается и идет ко дну корабль.

Ничто теперь не мешало влюбленным.

Катя смело входила в кабинет своего Шефа, их взгляды встречались, и между ними словно бы пробегал электрический ток.

«Я настолько увлеклась и полюбила М. С., что отказалась от всего земного. На протяжении двух лет сижу и жду «сигнала», когда М. С. сможет выехать со мной за пределы Ялты пли в лес на свидание, подальше от жены, детей и общественности». (Из письма Кати.)

Говорят, слишком пылкая любовь между начальником и подчиненным мешает работе. Какая чепуха!

М. С. решил любой ценой вывести санаторий в число самых лучших. И ради этой благородной цели не гнушался никакими средствами. Раздавал путевки нужным людям, что-то списывал, что-то приписывал…

Скажем прямо, любовь здесь была ни при чем. Разве она заставила М. С. незаконным образом реализовать всего за один год десятки путевок? Или использовать для покрытия допущенных перерасходов средства застройщиков специального назначения? И получать денежные премии?

Секретарь стала сильной личностью: даже ближайших сотрудников и тех без доклада не пускала в кабинет Шефа. Покрикивала на них. Что уж говорить о прочем персонале! Ей улыбались, перед ней заискивали. Во время самых серьезных бесед она стояла за спиной главного врача. Со снисходительной улыбкой он кивал посетителю: «Катя не помешает. Она свой человек».

Были, конечно, и неудобства. Мало ли вокруг людей, которые хотели превратно истолковать их отношения, опошлить, отравить ядом злопыхательства: дескать, а как же всякие там нормы и правила, принятые в нашем обществе?!

Вот и приходилось таиться, прибегать к разным недостойным уловкам: записочкам, условным телефонным звонкам, полотенцам, вывешенным в окне.

— Ты единственный надежный помощник! — говорил Шеф за дружеской трапезой в своем кабинете секретарю. — Ты моя единственная отрада.

— А жена? Дети?

— Что жена?! Жена — это так. Привычка. С женой меня связывают только дети.

— А со мной?

— С тобой другое.

— А если бы на моем месте оказалась другая?

— Гм! Другая?! Нет, другую я бы не полюбил, — подумав, уверенно заявил М. С.

— Все уже знают о наших близких отношениях. Ты не боишься молвы? Люди говорят…

— Я чистый, честный человек, — раздраженно перебил ее Шеф. — На голову выше их всех Они просто завидуют мне. Придумали новый метод морально убивать — каждый может писать, жаловаться, кляузничать. А мы с тобой всех перехитрим. — Я поведу тебя и жену в ресторан — пусть они увидят нас вместе и подавятся собственными языками.

В ресторане М. С. разлил в хрустальные бокалы шампанское и торжественно провозгласил: «За дружбу и взаимопонимание!»

Катя улыбалась, как победительница международного турнира фигуристок. Жена М. С. поставила на место свой бокал и, повернувшись к ней, сказала:

— А знаете что, хватит ломать эту комедию. Забирайте-ка вы его себе. Довольно с меня, что я кормлю и обстирываю двоих детей…

Катя мучительно покраснела и поспешно выскочила из-за стола…

М. С. гнал посетителей в двери, они лезли в окно. Не успевал он заткнуть одну брешь в хозяйстве, как появлялась другая. Приходилось идти на некоторые комбинации.

«До чего придирчивыми стали люди, — думалось иногда М. С. — Готовы тыкать в глаза даже денежной премией. Не признают руководящего авторитета, до хрипоты спорят при распределении жилья, критикуют в глаза и за глаза. Вот-де больше двухсот человек ушло. Ну и что? Сами попробовали бы работать с таким контингентом. Только и знают, что суют нос в чужие дела…»

Одна была отрада — махнуть с милым Катенком в отпуск, пли на служебной машине куда-нибудь на лоно природы, пли в Симферополь, чтобы отвести душу…

Однако пусть не спешат чувствительные люди: «Какая глубокая, красивая Любовь!» Глубина ее оказалась под стать глубине дождевой лужи, а красота — сродни разве что мухомору.

Очередной выговор курортного совета за служебные грехи заставил М. С. крепко задуматься. Катя все чаще заставала своего Шефа в позе роденовского мыслителя. Все чаще приходили на ум главному врачу разные мрачные мысли. И вот однажды внутренний голос отчетливо сказал ему: «Шабаш! Хватит!»

— А как же я? — спросила любимый секретарь.

— Ты уйдешь по собственному желанию, — твердо ответил М. С. — Время сгладит горечь разлуки. Ты найдешь другого начальника и полюбишь его. Он обеспечит тебя и работой и комнатой.

— По собственному я не уйду, — сказала женщина. — Я согласна расстаться. С тобой. Но не с комнатой и санаторием.

— Поживем — увидим, — многозначительно сказал М. С.

С этого рокового разговора и началось раздвоение цельной натуры главного врача. Днем недрогнувшей рукой он писал выговор своему секретарю, а вечером бежал к ней на свидание.

Никто не знал и нс ведал, как ему трудно, как он переживает, мучается, страдает… Он не находил себе места, плохо спал, потерял аппетит… Мучительные, горькие раздумья не покидали М. С.: «Какой опа все-таки эгоистичный человек, почему не понимает, что губит мою карьеру».

За первым выговором последовал второй…

Но эта упрямица не сдавалась…

И вот готов проект нового приказа.

Главный врач небрежно протянул его Кате: «Напечатай». Она вложила чистый лист бумаги в каретку пишущей машинки и начала печатать: «За уход с работы 26 апреля на 30 минут раньше объявить К. строгий выговор…»

— Ой, да ведь в этот день ты сам назначил мне свидание! Б Симферополе! — вскрикнула секретарь.

— Ах да! — вспомнил М. С. и нахмурился.

Спустя день или два он скоропалительно отбыл в отпуск. Перед уходом нежно заглянул Кате в глаза, чмокнул в щеку.

— Я не перенесу этой разлуки, — скорбно скг. аал он, опуская взгляд. — Что бы ни случилось, помни: мое сердце всегда с тобой.

Едва растаял в воздухе свисток локомотива. Катя получила первое письмо: «Катенок! Вот и начался мой очередной отпуск. Скучаю. Как у тебя дела, малыш?»

В этот же день молодую женщину вызвали и. о. главного врача, секретарь парторганизации и предместкома.

В самом обобщенном виде эту беседу можно передать так:

— Пишите заявление по собственному желанию… Лучше будет…

— Не буду…

Второе письмо от главного врача и возлюбленного не заставило себя ждать. В нем были строки:

«Искренне скучаю по тебе, не знаю, передают ли об этсм флюиды, но это перерастает подчас просто в серую тоску. Катенек, письма не держи в столе и в сумке, а то кто-то их прочтет. Следи за этим. Целую и обнимаю тебя, милый малыш, очень крепко, крепко».

В этот же самый день в санатории был обнародован приказ № 117. В нем были строки: «Тов. К. от занимаемой должности с 14 июня отстранить и перевести на должность уборщицы…

И. о. гл. врача».

Очевидно, флюиды что-то все-таки сообщили М. С., так как з очередном его письме говорилось:

«Катенок! Желаю, чтобы огорчения и беды твои были коротки, как летние ночи, теплыми и мимолетными, а счастье и радость большими и солнечным, как летние дни над морем. Целую крепко. М.

P. S. Если в воскресенье, 23 июня, ты будешь дома, то приходи, как обычно, на наше место. О том, что ты придешь, дай знак я окне — повесь яркое полотенце».

В этот же день по базовому санаторию был объявлен приказ № 120: «Распоряжением от 13.VI уборщица столовой тов. К. переведена санитаркой в лечебный корпус… за невыполнение распоряжения администрации и прогулы тов. К. объявить строгий выговор. И. о. гл. врача».

Потом поступали своим чередом новые письма от М. С. и подписывались новые приказы.

Одна была надежда, что вот приедет он и положит всему конец.

М. С. приехал и сделал квадратные глаза: «Как? Ты все еще сидишь в приемной? Разве тебя не перевели в уборщицы?»

И тогда пришло прозрение. 27 июня Катя отправила письмо в Киев: «Я не прошу возвращать мне любимого человека. Нет. Меня заставило написать это простое человеческое возмущение: почему руководителю большого коллектива, гражданину дозволено ради личных прихотей, причем расчетливых прихотей, унижать, издеваться над чистыми чувствами, лишать меня работы и жилья? Какое он имеет иа это моральное право? Неужели я вещь, которую беспрепятственно можно выбросить, когда она не нужна?»

В июле из Симферополя прибыла высокая комиссия. Стала проверять факты. А факты, как известно нынче даже в яслях, упрямая вещь. Они подтверждались.

Назревало возмездие. М. С, вызвал своего секретаря в лес, стал перед ней на колени. На пробегавшего мимо муравья упала большая жгучая слеза. «Я люблю тебя, — взывал М. С., в отчаянии заламывая руки. — Не губи. Напиши, что ты пошутила, что мы с тобой всегда были просто друзьями и товарищами по работе… А не сделаешь этого, пеняй на себя. Мои друзья выгонят тебя с работы и выселят из города как тунеядку».

23 августа партийное бюро при закрытых дверях объявило Антонову строгое партийное взыскание. С работы его не сняли. Приняли к сведению, что он подал заявление об уходе по собственному желанию.

В текучке будней как-то позабыли, правда, сообщить о принятом решении коммунистам санатория.

— А к чему лишний шум? — сказали нам. — Не видим в этой истории ничего криминального. Нужные меры уже приняты. Мы о них доложили. Что еще? Или вы считаете наказание недостаточным?

Действительно, ничего криминального в этой истории нет. Не будем ханжами: никто не застрахован ни от беды, ни от нежданной любви. Чего не бывает в жизни. Хотя и з этом случав не мешает достойно вести себя.

Поучительно другое. Молодой руководитель, назначенный на высокий поет, с первых же шагов повел себя так, словно бы ему вверили санаторий в личное пользование. Он полагал, что персональный кабинет выделен ему для свиданий, персональный автомобиль — для увеселительных прогулок, столовая — чтобы оттуда носили персональные обеды, технический секретарь — для любовных похождений. Это психология собственника, которому все дозволено… И, наверное, не случайно так тесно переплелись между собой грубые служебные и моральные ошибки подававшего надежды специалиста.

По городу полз шепоток: «покрывают», «выгораживают», «спасают от обсуждения в коллективе»… В Киев и Москву вновь полетели письма…

10 сентября коллегия Ялтинского территориального совета по управлению курортом во изменение своего предыдущего решения об освобождении М. С. по собственному желанию постановила: «За грубейшие нарушения финансово-хозяйственной деятельности И аморальное поведение освободить тов. Антонова от обязанностей главного врача».

А в это время Катя продолжала вести упорную позиционную борьбу за свое «место под солнцем». Ее то и дело вызывали в милицию, в курортный Совет, предлагали писать объяснения, заявления об уходе.

Однажды вечером, в самый канун нового года в ее комнату позвонили. Катя открыла дверь. За порогом в плаще с поднятым воротником стоял М. С. Ни слова не говоря, он двинул кулаком свою бывшую сотрудницу и возлюбленную, круто повернулся и решительно зашагал прочь. В эту же ночь он тихо исчез из города. Спасателей, как вы уже знаете, читатель, не снаряжали. В этом не было необходимости. Персональное дело закрыли без шума и огласки.

Вечером по набережной прогуливались толпы отдыхающих и горожан. В концертном кафе «Ницца» давали цыганское шоу. В ресторане гостиницы «Ореанда» гремела веселая свадьба.

«Красивый парень жених. И человек какой хороший. Это да, — судачили кумушки. — А Дон Жуан нынче не тот пошел. Измельчал. Вот раньше бывало что, ручку целовал, цветы преподносил, красиво ухаживал, одним словом… А сейчас — кулаком в зубы. Срамота…»