Ненавистная фрау

Четверг, 8 сентября 2005 года

Боденштайн припарковал автомобиль на площадке перед историческими зданиями замка Боденштайн, вышел из машины и открыл заднюю дверцу, чтобы выпустить собаку. В хорошую погоду и в выходные дни парковка была переполнена, так как замок Боденштайн, который располагался внизу долины, ведущей в Руппертсхайн, был любимым местом отдыхающих, приезжающих из Франкфурта и окрестностей. В последние годы его отец и брат, женившийся на весьма предприимчивой женщине, приложили немало усилий, чтобы сделать замок Боденштайн еще более привлекательным и, прежде всего, более доходным. Наряду с организацией традиционного конноспортивного бизнеса, они привели в порядок и выгодно сдали в аренду «Лесное кафе», расположенное чуть выше замка; также во внутреннем дворе регулярно проводились культурные мероприятия. В самом замке, где вырос Оливер, находился ресторан высшего класса, шеф-повар которого в прошлом году был награжден поварским колпаком по версии «Го Мийо» и звездами «Мишлен».

У Боденштайна не было желания встречаться с братом. Он хотел остаться наедине со своими мыслями, поэтому прошел мимо ворот во двор и направился по асфальтированной дороге к замку и перекрестку, от которого посыпанные щебнем тропы вели в Фишбах и в Руппертсхайн. Собака с восторгом носилась по убранным полям, радуясь неожиданной прогулке после нескольких дней домашнего заточения. Оливер шел по направлению к Руппертсхайну. Всякий раз, когда дело заходило в тупик, он надеялся с помощью пешей прогулки внести немного ясности в свои мысли. Накануне вечером Боденштайн поехал в больницу в Хёхст, надеясь поговорить с Дёрингом, но тот еще пребывал в шоковом состоянии и под воздействием сильных транквилизаторов. Бельгийская полиция арестовала Мориса Браульта по обвинению в похищении детей, и прокуратура уже направила запрос о выдаче преступника. Бенке, Хассе и Остерманн проверили всех гостей, которые двадцать седьмого августа были дома у Ягоды. Независимо друг от друга каждый из них признался, что подвергался шантажу со стороны Ягоды; кроме того, они подтвердили, что в течение всего вечера хозяин не покидал дом. Марианна Ягода тоже минимум до часу ночи была там.

Оливер наблюдал за своей собакой, которая широкими кругами носилась по полю. Ночью со вторника на среду Фридхельм Дёринг был похищен из собственного дома. Специалисты из отдела по сохранности следов при проведении тщательного осмотра обнаружили следы обуви в саду, прижатый к земле проволочный забор, следы от протекторов на лесной дороге позади дома Дёринга и двух усыпленных ротвейлеров. Боденштайн был твердо убежден, что в этой акции был задействован Риттендорф. Один бы он не справился, поэтому подозрение Оливера пало также на Клэзинга и Хельфриха как соучастников. Все трое отомстили Дёрингу за все, что случилось с Анной Леной. Но если бы они не узнали таким однозначно уголовно наказуемым способом, где Дёринг спрятал свою жену, вероятно, ее бы уже не было в живых. Тедди ван Ойпен в этом признался. Участие Хельфриха и Риттендорфа в убийстве Изабель Керстнер в любом случае не подтвердилось, у обоих на тот период времени, когда была убита Изабель, есть алиби. А что же Флориан Клэзинг? Нет, чушь. Известный защитник по уголовным делам никогда бы не решился на подобные действия.

Главный комиссар отчаянно надеялся на озарение, внезапную мысль, накопленный опыт, которые приблизят его к цели — найти преступника. Он медленно перебирал в памяти всю информацию, которой они на данный момент располагали, вызывал в памяти факты и лица, задавался вопросом, кто больше других заинтересован в смерти молодой женщины. Это Дёринг и Ягода, которым, без сомнения, было что терять, Керстнер, который годами терпел унижение, и Валентин Хельфрих, по понятным причинам всем сердцем ненавидевший свою сестру. Эти четверо были теми, кто мог иметь наиболее очевидный интерес в смерти Изабель. Но ведь было еще немало людей, которым молодая женщина своими необдуманными и бестактными действиями также причинила страдания, боль и горе. Кто мог сказать, что заставляет одного человека убивать другого? Причина, которая на первый взгляд кажется пустяком, для человека, ставшего из-за отчаяния, гнева или чувства беспомощности убийцей, может быть равноценна катастрофе. Мысли Боденштайна переключились на Роберта Кампманна. Инструктор, должно быть, опасался, что Изабель может поделиться информацией об их совместных сделках с его клиентами. Алиби у него не было. Как обстояли дела с фрау Кампманн, ревнивой женой? Боденштайну пришло в голову, что он с ней вообще не разговаривал, при этом напряжение между нею и ее мужем едва ли можно было скрыть. Какую роль играла Марианна Ягода? Действительно ли она не имела представления о том, с чем была связана смерть ее родителей?..

Зажужжал мобильник, вырвав его из потока мыслей. Боденштайн достал аппарат из кармана джинсов. Это была Пия Кирххоф. Она доложила, что полчаса назад Филипп Дёринг был арестован в аэропорту Франкфурта.

— Мы, правда, не можем его надолго задерживать. — В ее голосе послышалось сожаление. — У него дипломатический паспорт.

— Этого я и боялся, — заметил Боденштайн. — Сейчас приеду. Он что-нибудь сказал о девочке?

— Пока нет. Еще кое-что: в лаборатории установили, что отпечатки пальцев и волосы в «Порше» Изабель принадлежат Кампманну.

— Я буду через полчаса. — Боденштайн положил телефон в карман, свистнул собаке и развернулся на сто восемьдесят градусов.

Филипп Дёринг, он же Фелипе Дуранго, оказался мужчиной приятной наружности с характерным мужественным лицом и очень симпатичной улыбкой. Он был похож на отца, но в нем не было присущей тому агрессивной самоуверенности. Стройный и загорелый, одетый в дорогой дизайнерский костюм. На его запястье красовались «Филипп Патек»[16].

— Вы не имеете права меня задерживать, — пояснил он в начале разговора. — У меня дипломатический иммунитет.

По выражению лица Пии можно было легко прочитать, что больше всего на свете она бы сейчас хотела двинуть ему по физиономии. Боденштайн улыбнулся.

— У нас и нет таких намерений, — спокойно возразил он. — Садитесь, пожалуйста. Хотите кофе или еще что-нибудь?

— Я бы выпил воды. — Филипп Дёринг сел на предложенный стул, несколько растерянный и удивленный приветливым обращением.

Пия налила в стакан воды и поставила перед ним.

— Вы приехали непосредственно из Буэноса-Айреса, — начал Боденштайн после того, как молодой человек дал свое согласие на магнитофонную запись беседы. — С какой целью?

— Я узнал, что с моим отцом произошло несчастье, — сказал Дёринг-младший. — Я должен заниматься его делами, пока он вновь не сможет это делать сам.

— Да, неприятное событие, — кивнул Оливер. — Его пытали разрядами тока и затем профессионально кастрировали.

Филипп Дёринг, который как раз хотел поднести стакан ко рту, опять поставил его на место. У него отвисла челюсть, и рот остался открытым.

— А вы этого даже не знали? — Боденштайн откинулся назад. — Да, кто-то, видно, был очень зол на вашего отца. У него, очевидно, много врагов.

Пия, скрестив руки, прислонилась к стене и слегка усмехнулась. Сейчас она поняла стратегию своего шефа.

— Врагов? — повторил Филипп, белый как стена.

— Его похитили ночью из собственного дома, предварительно усыпив собак, — продолжал Боденштайн. — Это, должно быть, решительные и бессовестные люди. Я думаю, это нелегко сделать с живым мужчиной в полном сознании…

— Прекратите! — Молодой Дёринг вскочил, его руки дрожали. — Это отвратительно!

— Прежде чем вы так опрометчиво начнете заниматься делами вашего отца, я бы на вашем месте поинтересовался у него, что привело к данной ситуации. — Боденштайн принял сочувственный вид. — Чтобы вы не стали следующим, кого нам придется в обнаженном виде и кастрированного снимать с помощью сварки с ворот, к которым вы будете прикованы. Представьте себе, они положили отрезанные яички вашего отца в банку с формальдегидом и поставили у его ног.

Оливер с удовлетворением наблюдал за реакцией молодого мужчины. Его знание людей не обмануло его. Филипп Дёринг не был особенно сильным человеком. Даже несмотря на то, что он пытался изобразить спокойствие, в его глазах читалась откровенная паника.

— Вы хотите меня запугать, — прошептал он.

— Вовсе нет. — Пия отошла от стены, взяла толстую папку и хладнокровно подала фотографии, на которых был изображен Фридхельм Дёринг на воротах конноспортивного комплекса.

Филипп бросил быстрый взгляд на фотографии, скорчил гримасу и опять уселся на стул. От жажды мести не осталось и следа. Он хотел только, чтобы его собственная жизнь была в безопасности.

— Где дочь Изабель Керстнер? — спросил Боденштайн.

— В моем имении, — пробормотал Дёринг без колебаний. — Я позабочусь о том, чтобы ее немедленно отправили в Германию.

Боденштайн и Пия над его головой обменялись удовлетворенными взглядами. Филипп оказался трусом.

Боденштайн вышел из комнаты допросов и отправился в свой кабинет. Там вспомнил о женщине, которая ранним утром в субботу разговаривала с Изабель. Оливер набрал на мобильном телефоне номер Тордис Ханзен, и та почти сразу ответила.

— Привет, любительница тайн, — пошутил Боденштайн в качестве приветствия.

— Почему тайн? — удивилась Тордис. Ее голос звучал весело. — Я думала, вы, как полицейский, быстро выясните, кто я.

Боденштайн должен был признать, что в этом случае он оказался тугодумом.

— Вы забыли сообщить мне вашу фамилию, — сказал он.

— Действительно, — искренне призналась девушка. — А по какому поводу вы звоните?

— Мне нужно с вами встретиться. — Боденштайн таинственно понизил голос и с удовольствием отметил, что Тордис на пару секунд, кажется, утратила свою боевую готовность.

Через час Оливер вошел в пиццерию в Келькхайм-Мюнстере, где Тордис предложила ему встретиться. Тордис и Барбара Конрэди, в бриджах для верховой езды и сапогах, сидели за столом в углу и пили минеральную воду. Было довольно пусто, впереди у стойки скучали разносчики пиццы, уставившись в телевизор, включенный на полную громкость. Боденштайн поприветствовал Барбару, энергичную веснушчатую девушку с симпатичными ямочками на щеках.

— Я хотел спросить насчет субботы, где-то до четырнадцати часов, — пояснил он. — Примерно сразу после полудня вы были у Изабель Керстнер, и мне очень важно знать, что ей от вас понадобилось.

— Я вам могу сказать, — ответила фрау Конрэди. — В апреле я купила у Кампманна лошадь для выездки. Он стояла у него в конюшне уже месяца два, и Изабель ее объезжала. Лошадь мне очень понравилась, но Кампманн хотел за нее слишком большую сумму.

— Сколько?

— Восемьдесят тысяч евро.

Боденштайн был поражен.

— Это куча денег.

— Лошади было десять лет, она обладала отменным здоровьем и имела высокие достижения, вплоть до участия в турнирах общества «Сант-Георг», — продолжала рассказ Барбара. — Собственно говоря, цена меня устраивала. Я пару раз ездила на ней, и однажды мы договорились. Вскоре после того, как я купила лошадь, она получила травму, и я не могла участвовать с ней в турнирах. Такое со всяким может случиться. В начале июля все нормализовалось и я опять подала заявку на участие в турнире, но вечером накануне лошадь улеглась в своем боксе, и стало ясно, что она не в форме.

Барбара остановилась и сделала глоток воды.

— После этого я уехала в отпуск. Кампманн должен был в мое отсутствие выезжать лошадь, но, когда я вернулась и оседлала ее, она едва ли была пригодна для верховой езды. Я поссорилась с Кампманном и сказала ему прямо в лицо, что он не выезжал лошадь, как мы договаривались, а лишь гонял ее на корде. Этому было достаточно свидетелей, но они, разумеется, не хотели портить отношения с Кампманном и просили не выдавать их. Я разозлилась и позвонила предыдущему владельцу лошади. И тот после некоторых колебаний сказал мне, что продал лошадь, потому что она стала вообще неспособна больше участвовать в турнирах. Даже при перевозке уже возникали проблемы, а в манеже она стояла только на задних ногах, — Конрэди скривилась. — Он продал лошадь Кампманну за три тысячи евро для обучения!

— Чистейший обман, — заметил Боденштайн. — Что вы сделали?

— Кампманн отрицал, что ему это было известно, — ответила женщина. — Он утверждал, что сам заплатил большую сумму за лошадь. Я спросила его жену, но та сделала вид, что не имеет об этом никакого понятия. Тогда мне пришла в голову мысль поговорить с Изабель. Они с Кампманном были ведь закадычными друзьями. Но Изабель меня все время избегала. В субботу я застала ее дома и спросила, почему она никогда не принимала участия в турнирах с этой лошадью.

— Смотрите! — крикнула в этот момент Тордис и взволнованно указала на экран телевизора. — Это же Ганс Петер!

Все трое повернулись и прислушались к сообщению, которое передавали по телевидению. Корреспондент, стоя перед Управлением полиции во Франкфурте, подробно рассказывал о связи между банкротством «ЯгоФарм», самоубийством главного прокурора Гарденбаха, арестом Ганса Петера Ягоды и предъявляемыми ему обвинениями в шантаже.

— Этого не может быть! — Барбара Конрэди, шокированная услышанным, покачала кудрявой головой.

Боденштайн отвернулся от экрана.

— Вы, кажется, не особо удивлены, — констатировала Тордис и посмотрела на него проницательным взглядом.

Главный комиссар лишь пожал плечами и усмехнулся.

— Безумие! — Барбара Конрэди покачала головой. — Ягода всегда производил такое серьезное впечатление…

— На Новом рынке была только одна серьезная фирма? — Тордис усмехнулась. — В любом случае какое-то время мы не увидим Ганса Петера.

— Лет десять — точно нет, — подтвердил Боденштайн, но потом вспомнил, зачем он сюда пришел. — Так что вам сказала Изабель?

— Она призналась, что с лошадью действительно не все было чисто, — ответила Конрэди. — Я хотела узнать подробности. Тогда она сказала, чтобы я потерпела еще пару дней. Вот и все.

— А что говорит об этом Кампманн?

— Абсолютно ничего. — Конрэди горько усмехнулась. — Купила так купила. Я ведь надеялась, что с помощью Изабель смогу заставить его вернуть мне как минимум часть суммы. Но теперь уже все кончено.

Тем временем в больнице Бад-Зодена Керстнера перевели в обычное отделение. Боденштайн вошел в двадцать третье отделение и постучал в дверь палаты номер четырнадцать. Керстнер с повязкой на голове выглядел еще очень бледным, но слабо улыбнулся, узнав Оливера. Вокруг его глаз образовались темные синяки, свидетельствовавшие о том, с какой силой Тедди исполнял данное ему поручение.

— Добрый день. — Боденштайн придвинул стул. — Как вы себя чувствуете?

— Лучше. — Керстнер скорчил гримасу. — Главврач только что сказал, что через день-два я смогу выписаться.

— Это хорошо, — улыбнулся главный комиссар. — Ваша дочка будет очень рада.

Улыбка замерла на лице больного. Он с трудом выпрямился.

— Моя дочка? — прошептал он.

— Разве я вам не обещал, что мы ее найдем?

— Это… это неправда…

— Правда. Она в Аргентине, но завтра сотрудница немецкого посольства привезет ее во Франкфурт. Самое позднее послезавтра она будет опять с вами.

Керстнер глубоко вздохнул, затем закрыл глаза и опять выдохнул. Слеза покатилась по его щеке, за ней другая. Он открыл глаза, и вдруг его лицо озарилось счастьем. Это очень удивило Боденштайна — он-то считал, что Керстнер на это не способен.

— Я не знаю, как вас благодарить. Я доставил вам немало хлопот, я это знаю, и мне очень жаль, но…

— Не будем об этом, — сказал Оливер, тронутый радостью мужчины, к которому все время испытывал сочувствие.

— Но вы все еще не знаете, кто убил Изабель? — спросил Керстнер после того, как опять взял себя в руки.

— К сожалению, нет. — Боденштайн пожал плечами. — Каждое подозрение до сего времени заканчивалось тупиком, и я…

В дверь постучали, и главный комиссар замолчал. В дверях появилась мопсоподобная помощница ветеринара Сильвия Вагнер с букетом цветов. Боденштайн поднялся.

— К вам пришли. — Он протянул Керстнеру руку, которую тот с готовностью пожал. — Желаю вам скорейшего выздоровления и всего хорошего в будущем.

— Спасибо, — ответил врач. — Вам тоже всего хорошего. Может быть, мы еще увидимся при других обстоятельствах.

— Буду рад.

Оба мужчины улыбнулись друг другу, затем Боденштайн повернулся и направился к двери. И вдруг, как гром среди ясного неба, его осенила мысль, которой он напрасно ждал уже столько дней: Сильвия, незаметная помощница ветеринара, считала, что Изабель вообще не заслуживает такого мужчину, как Керстнер! Он еще раз обернулся и увидел, как молодая женщина с робкой улыбкой передает своему шефу букет цветов. Влюбленное, восторженное выражение в ее глазах говорило о многом, но Керстнер, казалось, его не замечал.

— Очень приятно, что ты пришла меня навестить, — сказал он. — Садись и расскажи, как вы без меня справляетесь.

Боденштайн вышел из палаты, но, пройдя по коридору через молочно-стеклянную дверь отделения, сел на один из стульев в большом холле, откуда можно было попасть в разные отделения больницы.

Сильвия наверняка ревновала Керстнера к Изабель, которая физически была ее полной противоположностью. Она ненавидела красивую молодую женщину, так как у нее был мужчина, в которого она сама была безнадежно влюблена, но та ни во что его не ставила. Когда у Сильвии Вагнер созрел план убить женщину?

Боденштайн вздрогнул, когда открылась дверь двадцать третьего отделения и из коридора вышла молодая женщина с опущенной головой. Она держала руки в карманах жилета. Сильвия не заметила Боденштайна, который поднялся и последовал за ней. Только в главном холле больницы он окликнул ее. Испуг в глазах женщины Оливер интерпретировал как признак того, что совесть ее нечиста.

— Что… что вы хотите? — спросила она, заикаясь.

— Я хотел бы задать вам один вопрос.

— Я тороплюсь. — Мопсообразная Сильвия, казалось, чувствовала себя весьма дискомфортно. Она чуть отступила назад.

— Вы очень хорошо относитесь к вашему шефу, доктору Керстнеру, не так ли?

Вагнер медленно кивнула.

— Вы его так обожаете, что едва могли выносить то, как с ним обращалась его жена? — Боденштайн знал, что в данный момент нарушает железное правило, которое сам же однажды установил. Это правило заключалось в том, что при допросе нельзя задавать наводящие вопросы. Именно это он и делал сейчас, но ему было все равно. Оливер был твердо убежден в том, что убийца Изабель Керстнер стоит перед ним. Это казалось логичным, однозначным, а он устал и потерял всякое терпение — весьма неподходящие предпосылки для успешного расследования. На лице Сильвии появились смятение и испуг, взгляд ее блуждал. — Вы терпеть не могли Изабель.

— Да, — прошептала она чуть слышно. Пот выступил на ее верхней губе, она прерывисто дышала.

Боденштайн внутренне ликовал. Сейчас она выдаст все, что он хотел услышать!

— Когда вы решили ее убить?

— Что вы сказали? — Помощница ветеринара Сильвия Вагнер, которая, по мнению Боденштайна, была абсолютно бесперспективно влюблена в своего шефа и хотела освободить его от адского брака, изображала полное непонимание.

— Ах, прекратите, — поморщился Боденштайн. — Вы дождались удобного момента, когда Изабель уехала из клиники. Вы отправились следом за ней, шприц с пентобарбиталом у вас был с собой. Это не составляло для вас труда. Наконец, у вас был доступ к аптеке клиники.

— Я думаю, у вас что-то не в порядке с головой. — Сильвия постучала себе по лбу. — Это уж слишком!

— Я должен просить вас проехать со мной.

— Еще чего! — Выражение страха на ее лице сменилось раздражением. Она бросила на него презрительный взгляд и, повернувшись, направилась к выходу.

— Подождите!

Боденштайн тронул ее за плечо, но в ту же минуту невысокая, но коренастая Сильвия обернулась на удивление грациозным движением, схватила его за руку, и он полетел в воздухе, словно пребывая в состоянии невесомости. Боль пронзила его спину, когда он с грохотом упал на сверкающую черную плитку, которой был выложен пол в больничном холле. Перед его глазами кружили красные точки. С трудом переведя дух, Оливер пытался восстановить нормальное дыхание. Он был абсолютно уверен, что у него сломан позвоночник, а также, возможно, переломаны все ребра и копчик. У Боденштайна выступил холодный пот, он не мог выдавить из себя ни единого слова, когда над ним склонились чьи-то озабоченные лица.

— Быстро! — крикнул кто-то. — Мужчину надо немедленно отправить в отделение экстренной помощи!

— Хорошо, что это случилось в больнице.

— Вызовите врача!

— Нет-нет, — пробормотал Боденштайн, оцепенев от боли, — все нормально, ничего страшного.

Прибежали два санитара и врач, круг любопытных разрастался. Сумасшедшая боль постепенно стихла, и остался только ужасный жгучий стыд. Какой черт дернул его так непрофессионально поступать? Боденштайн попытался, сдерживая стоны, встать на ноги и затем поплелся к своему автомобилю. Позднее, через пару недель или месяцев, он, возможно, посмеется над этой унизительной сценой, но сейчас ему не до смеха. С закрытыми глазами он сидел в своей машине. Его теория о том, что помощница ветеринара последовала за Изабель, напала на нее, сделала ей смертельную инъекцию и после этого ночью, в кромешной тьме, притащила ее на смотровую башню, чтобы сбросить вниз, была полностью притянута за уши. Боденштайну оставалось только надеяться, что никто из его коллег не узнает об этой неловкой сцене. В окно его машины постучали, и он ужаснулся, увидев Сильвию Вагнер. Тогда он включил зажигание и опустил стекло.

— Я хотела извиниться, — сокрушенно сказала молодая женщина. — Мне… мне… очень жаль, но…

— О боже, нет, — Боденштайн покачал головой, — это я должен перед вами извиняться! Я не знаю, что на меня нашло.

Сильвия закусила губу, но затем прыснула и расхохоталась. Боденштайн бросил на нее обиженный взгляд, но, осознав всю комичность ситуации, тоже засмеялся.

— Извините. — Сильвия вытерла выступившие от смеха слезы. — Это выглядело так комично.

— Да уж. Кто пострадал, тому не до смеха.

— Я надеюсь, вы не на полном серьезе меня подозревали? — спросила молодая женщина уже более спокойно.

— К сожалению, на полном. В какой-то момент мне это показалось абсолютно правдоподобным.

— Я действительно обожаю Миху, но я в него не влюблена. У меня есть муж и двое маленьких детей. Миха просто великолепный ветеринар и очень симпатичный человек.

— Мне действительно крайне неудобно, — признался Боденштайн. — Вы полагаете, мы могли бы просто забыть наше… гм… небольшое шоу?

— Я уже забыла, — подмигнула ему Сильвия.

— Спасибо. — Боденштайн облегченно улыбнулся и тут же скривился от боли. — В любом случае вы в отличной спортивной форме.

— Карате. — Сильвия скромно улыбнулась. — Чемпионка Германии среди юниоров в тысяча девятьсот девяносто девятом году, черный пояс.

— А вы не могли сказать об этом пораньше? — усмехнулся Боденштайн. — Я бы послал оперативную группу.

«Гут Вальдхоф» в этот по-летнему теплый послеобеденный час был пуст. На парковочной площадке стояли лишь два автомобиля. Боденштайн предположил, что один из них — желтый джип — принадлежит Тордис. Он припарковался рядом с ее машиной и нерешительным шагом направился в конюшню. При этом он тщательно следил за тем, чтобы не сделать ни одного непродуманного движения. Самое позднее сегодня вечером все растянутые мышцы пронзит невероятная боль, и он был уверен, что его спина стала сине-зеленого цвета от резкого удара. В проходе конюшни никого не было. Он нашел Тордис на площадке для конкура, обойдя до этого полкомплекса. Она сидела на гнедой лошади с белым пятном на лбу.

— Привет! — С удивленной улыбкой девушка осадила лошадь рядом с ним и сдула прядь волос с разгоряченного лица. — Что вы здесь делаете?

— Я хотел полюбоваться вашей верховой ездой, — также улыбнулся Боденштайн. — Вы хорошо держитесь в седле.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Я стараюсь.

— Скажите, — Боденштайн прислонился к изгороди, — это правда, что фактическим владельцем этого комплекса является не господин Ягода, а его жена?

— Вполне возможно, — задумчиво кивнула Тордис. — Его я здесь видела редко, но она раньше приезжала сюда каждый день. Ее интерес несколько поугас только летом. С тех пор я ее почти не видела. Супруги Ягода до этого держали своих лошадей в конюшне, где Кампманн работал инструктором по верховой езде. Но так как там все рухнуло, а здесь в те времена было абсолютно пусто, они перебрались сюда еще с двадцатью желающими и Кампманном. Спустя три месяца Ягода купили эту конюшню.

Она огляделась и понизила голос.

— Поговаривают, что Ягода купила конюшню, так как запала на Кампманна, но это ей ничего не дало. Он предпочитает тридцать шестой размер одежды. — Тордис хихикнула, потом наклонилась и с любопытством посмотрела на Боденштайна. — Скажите, что с вами случилось?

— Почему вдруг вы спрашиваете? — Оливер сделал вид, что не понимает.

— У вас огромная шишка на лбу!

Главный комиссар поднял руку, чтобы ощупать лоб, но сразу пожалел о своем необдуманном жесте.

— Так что же? — повторила Тордис с серьезной озабоченностью.

— Я боролся с каратисткой, у которой черный пояс.

— Да вы что! — рассмеялась Тордис. — Уж не с Сильвией ли Вагнер?

— Об этом потом… — Боденштайн скорчил гримасу. — Мне сейчас нужно к Кампманнам.

Глядя на Сюзанну Кампманн, невозможно было определить, как она отреагировала на неожиданный визит Боденштайна.

— Моего мужа сейчас нет на месте, — проговорила она притворно сладким голосом и улыбнулась.

— Ничего страшного. Я бы хотел поговорить с вами.

— Со мной? — удивилась фрау Кампманн, широко раскрыв глаза, но затем распахнула дверь, пропуская Боденштайна. Она провела его через безупречно убранную столовую в кухню, что его несколько удивило, и закрыла за собой дверь.

— Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Кофе? — защебетала она, но Боденштайн, поблагодарив, отказался.

— Речь опять пойдет о той субботе, когда погибла Изабель, — сказал он. — К сожалению, нам пока все еще не удается реконструировать весь ход того дня. Возможно, вы смогли бы нам в этом помочь.

— С удовольствием. — Фрау Кампманн внимательно на него посмотрела.

— Ваш муж рассказал нам, что Изабель около семи часов вечера еще раз приезжала сюда, в комплекс, — начал Боденштайн. — Вы об этом знали?

— Нет, — покачала головой женщина. — Ранним вечером я уехала к своим родителям.

— А в дальнейшем ваш муж также не говорил вам, что Изабель приезжала сюда еще раз?

— Нет. А почему он должен был об этом говорить? — не поняла фрау Кампманн. Что в этом особенного?

— Ваш муж часто продавал лошадей своим клиентам здесь, в конюшне, — продолжал Боденштайн, — и Изабель помогала ему, оказывая посреднические услуги. За это она получала от вашего мужа комиссионные. Вам что-нибудь известно об этом?

— Изабель объезжала лошадей, принадлежавших «Гут Вальдхоф», которые готовились на продажу. — Фрау Кампманн взяла кухонный нож и с отсутствующим видом начала им манипулировать. — Она была искусной наездницей. Конечно, она за это что-то получала.

— Двадцать процентов от восьмидесяти тысяч евро — это больше, чем «что-то».

— Кто сказал, что она так много получала? — Притворно-радостное выражение лица вмиг исчезло.

— Я это знаю. — Боденштайн с интересом наблюдал за ее мимикой. — Ваш муж осуществляет подобные сделки на свой страх и риск, не правда ли? Супруги Ягода получали лишь небольшую долю от выручки с продажи, порядочный куш он клал себе в карман.

— Мне ничего об этом не известно.

— Вы думаете, фрау Ягода что-то знает об этом?

— Наверняка нет, — возразила фрау Кампманн. — В договоре Роберта однозначно указано, что он не имеет права осуществлять сделки самостоятельно. Вся прибыль принадлежит супругам Ягода. Не думаю, что он осмелился бы это сделать. Кроме того, я бы знала, если бы он параллельно зарабатывал большие деньги.

— Вы уверены? Он же мог получать эти средства втайне от вас.

В ее глазах появилось оскорбленное и одновременно досадливое выражение, но лицо при этом оставалось каким-то загадочным.

— Если бы Изабель попыталась шантажировать вашего мужа имеющейся у нее информацией об этих тайных сделках, — сказал Боденштайн, — как вы думаете, как бы он на это отреагировал? Что было для него поставлено на карту?

— Многое, — задумчиво пробормотала женщина. Она немного помолчала. Вблизи на ее лице были отчетливо видны следы лечебного голодания и частых посещений солярия. — Мой муж не очень хороший бизнесмен. Несколько лет назад он потерял конноспортивный комплекс, который унаследовал от своих родителей. Хозяйство было продано с аукциона. Нам не осталось практически ничего, и Роберт должен был пойти работать обычным служащим, что его никак не устраивало. Однажды мы совершенно случайно познакомились в конюшне, где он работал, с супругами Ягода. У нас с ними сложились хорошие отношения. Ягода предложил моему мужу использовать его имя для одной сомнительной фирмы, через которую он совершал подозрительные сделки. За это он должен был получить сто тысяч марок наличными, и Роберт согласился. Едва ли это было рискованно, потому что в действительности эта фирма не существовала. Когда я однажды спросила Ягоду, что это, собственно говоря, за фирма, тот ответил, что это большая «фабрика-прачечная».

Фрау Кампманн засмеялась немного резким смехом.

— Понятно, что речь шла об отмывании денег. Нам было все равно. Затем супруги Ягода купили этот конноспортивный комплекс и назначили моего мужа управляющим, а меня делопроизводителем. Они щедро платят, к тому же нам не нужно оплачивать аренду дома, мой служебный автомобиль и прочие привилегии. Ягода погасил наши долги в банке. Потом появилась следующая фирма, в которой Роберт стал управляющим, и снова все шло замечательно. Между тем Ягода выставил свою фирму на биржу. Как владелец, он не имел права продавать свои акции, поэтому он дал моему мужу миллион, который мы должны были вложить в акции «ЯгоФарм». Курс акций быстро рос, Роберт продал акции и за это получил от Ягоды бонус в сто пятьдесят тысяч евро. За последние годы мы создали три или четыре фирмы, и каждый раз Роберт получал за это соответствующее вознаграждение.

Для Боденштайна это было только подтверждением его предположений. Ягода с помощью своей фирмы нелегальным путем зарабатывал огромные деньги.

— А где эти средства сейчас? — поинтересовался Оливер и задался вопросом, почему эта женщина так откровенно рассказывает ему, полицейскому, об этих крайне сомнительных махинациях.

— Легко пришло, легко ушло, — ответила фрау Кампманн, в ее голосе зазвучали горькие нотки. — Мой муж инвестировал деньги в акции, хотя не имеет об этом ни малейшего представления. Он считал, что что-то понимает в инвестициях, так как тогда ими занимался каждый. Но это уже было бы слишком.

— Это означает, что вы обанкротились.

— Так же, как и «ЯгоФарм». — Она тихо засмеялась, не весело, но смиренно. — И если Ягода сейчас еще узнает, что Роберт его обманывал, устраивая сделки по продаже лошадей, то муж лишится и этой работы.

— Я думаю, это не так просто. Вы и ваш муж слишком много знаете о криминальных сделках супругов Ягода.

— Господина Ягоды — возможно. — Фрау Кампманн скривила лицо. — Она же никогда ни во что не вмешивалась. Как-никак, у нее достаточно бабок. Для нее важен только этот комплекс.

Боденштайн увидел в окно, как открылись ворота и через некоторое время во двор въехал серебристый внедорожник Кампманна.

— Вы знали, что у вашего мужа была связь с Изабель?

Фрау Кампманн резко отвернулась. Ее глаза замигали. Она опять взяла нож и суетливыми движениями начала крошить овощи. Боденштайн внезапно посмотрел на эту женщину иными глазами. Сюзанна Кампманн не была образчиком самоотверженности — настоящая львица, которая, если понадобится, защитит свою собственность когтями и зубами. К этой собственности относился и ее муж, даже если он неверен.

— Ну хорошо, — сказал Боденштайн. — Вы знаете, что делал ваш муж в субботу вечером после того, как вы уехали к вашим родителям?

— Понятия не имею. — Сюзанна Кампманн смотрела в окно, наблюдая за тем, как ее супруг вышел из машины и направился к дому. — Вероятно, он что-то выпил и сидел перед телевизором. Когда я вернулась домой, он лежал на диване и спал.

— В самом деле? — Боденштайн поднял брови. — Ваш муж сказал мне, что вы той ночью вообще не возвращались домой.

— Глупости, — возразила она, — я никогда нигде не остаюсь ночевать.

Дверь открылась, и в кухне появился Роберт Кампманн. Он был бледен, и лицо его казалось напряженным.

— Добрый день, — поприветствовал он Боденштайна, затем нервно перевел взгляд на окно, как будто ждал какой-то беды, еще большей, чем уголовная полиция в их доме.

— Добрый день, господин Кампманн, — ответил Боденштайн. — Не буду вас больше задерживать, приятного дня.

Он поблагодарил фрау Кампманн за информацию и вышел.

Тордис как раз завершила занятия и снимала с лошади седло. В этот момент во двор, скрипя шинами, стремительно въехал автомобиль и остановился перед конюшней. Вслед за ним на той же скорости въехала вторая машина. Боденштайн и Тордис с любопытством посмотрели в открытое окно бокса.

— Кто это? — спросил Оливер, когда мужчина с разгневанным лицом прямиком зашагал в направлении дома. За ним по пятам шел второй мужчина. Боденштайн вспомнил о нервозности Кампманна. Похоже, он ожидал этого визита.

— Это доктор Хельмут Маркуардт, — объяснила Тордис. — Второй — Джон Пейден. Что это с ними?

Боденштайн смутно припоминал, что уже однажды слышал эти имена.

— Маркуардты, — пояснила Тордис с легкой иронией в голосе, — самые зависимые и самые верные клиенты великого гуру Кампманна. За последние четыре года они купили у него трех действительно дорогих лошадей для выездки, но ни одна из них не стоит и ломаного гроша.

— Так же, как было и с Барбарой Конрэди?

— Еще хуже, — ответила Тордис. — То, что Маркуардт заплатил в последние годы Кампманну только за объездку, за занятия своей дочери и сопровождение на турниры, составило сотни тысяч. Плюс сверхдорогие лошади, так что все вместе — это внушительная сумма!

— Но почему люди никогда ничего не замечали? — спросил Боденштайн.

— Никто никогда не отважился бы усомниться в честности Кампманна. — Тордис усмехнулась, но потом стала серьезной. — Если здесь кто-то открывал рот, его сразу считали склочником и начинали прессовать. Кампманны разработали беспроигрышную стратегию, как наказывать людей. Она заключалась в том, что они переставали с ними разговаривать.

— Переставали разговаривать? — удивленно переспросил Боденштайн. — Они переставали разговаривать со своими клиентами?

— Здесь как в секте. — Тордис понизила голос. — Каждый жаждет только расположения Кампманна. Наказание в виде пренебрежения равносильно изгнанию. — Она хихикнула.

— Тем не менее должен же удивлять людей тот факт, что они на своих дорогих лошадях не достигают никаких успехов.

— Я верю в Роберта Кампманна, во всемогущего единственного истинного бога… — с издевкой протянула Тордис. — Ведь все они не имеют об этом никакого представления и слепо доверяют инструктору. Даже если бы им кто-то сказал в лицо, что Кампманн в действительности делает с их лошадями, или, точнее сказать, не делает, они бы ни за что не поверили. Они просто не хотят этого видеть.

Тордис покачала головой. Во двор въехали еще два автомобиля с прицепами, а за ними — большой фургон для перевозки лошадей. Люди вошли в конюшню.

— Мы выезжаем, — проходя мимо и всхлипывая, сообщила Тордис какая-то девушка, очевидно дочь Маркуардта. — Мой отец вне себя от гнева!

— Кажется, кто-то все же уже понял, в чем дело, — сухо сказал Боденштайн.

— Я не хочу злорадствовать, — вздохнула Тордис, — но все-таки где-то рада. Как они все превозносили Кампманна, а он их при этом только хладнокровно обирал!..

— Мне кажется, он попал в довольно затруднительное положение, — заметил Оливер.

— Поделом ему! — В голосе Тордис слышались нотки презрения. — Это все и так слишком долго продолжалось.

— Я, вероятно, ошибся в Кампманне, — признался Боденштайн и задумчиво посмотрел в окно конюшни на дом, где жил Кампманн. — У меня создавалось впечатление, что он не особенно умный человек.

— Это верно, — подтвердила Тордис и повела лошадь в бокс. — Он завидует каждому, кто, на его взгляд, имеет больше, чем он сам. Его идол — деньги, и ради них он готов на все.

Появилась еще одна машина и подъехала непосредственно к дому Кампманна. Боденштайн увидел Марианну Ягода, которая выгрузила себя из своего «Кайенна» и энергичными шагами направилась к дому Кампманна, где уже бурно и громко с инструктором беседовали Маркуардт, Ноймейер и Пейден.

— Жаль, — Боденштайн бросил взгляд на часы, — мне нужно еще заехать в комиссариат. Хотелось бы узнать, чем это все закончится.

— Я здесь еще побуду и представлю вам потом отчет, — пообещала Тордис.