Необычайные приключения Робинзона Кукурузо

Глава 6 Оказывается, это глобулус! Космические мечты Фарадеевича. «Жизнь запутанная и сложная штука!»

— «Атомная бомба»! «На транзисторах»! Барахольщик! — ворчу я.

— Молчи! «Давай слезем»! «Ноги размять»! Герой! — фыркает Ява.

У нас плохо на душе, как говорят, кошки скребутся. Так попасть с этой «бомбой»! Да ещё и разлить этот термос. Мысль об этом не давала нам покоя.

Фарадеевич приехал уже под вечер, и в этот день мы ничего так и не узнали. Нет, всё же узнали. Что Фарадеевич благодарил Кныша за «великую услугу». Оказывается, «спецзадание» давал он. И Кныш по его просьбе привёз синий термос.

На следующий день мы с раннего утра побежали к хате Фарадеевича. Там уже было полно юннатов-старшеклассников, с которыми Фарадеевич водил дружбу.

Мы прибежали как раз вовремя — Фарадеевич вышел на крыльцо с синим термосом в руках. Его сразу обступили юннаты.

— Антон Фадеевич, ну скажите! Антон Фадеевич, ну будьте добры! Антон Фадеевич, ну хоть намекните! — заканючили нетерпеливые юннаты.

— Потерпите, господа-товарищи, потерпите! Обо всём на месте узнаете, на Высоком острове.

И Фарадеевич, окруженный юннатами, вышел на улицу.

Мы, конечно, пристроились к ним.

Но тут двухметровый здоровяк-девятиклассник Гришка Бардадым споткнулся о нас и загудел, как из бочки:

— А ну, кыш! Крутитесь под ногами! На вашего ума это дело! Кыш!

И мазнул своими граблями нас с Явой по затылкам. У-у, бегемот! Ну подожди, мы вырастем, мы тебе дадим!

А чего они так задаются, эти старшеклассники? Подумаешь, мудрецы! Тоже двойки получают.

А на Высокий остров мы и без вас дорогу найдём.

Мы приплыли туда еще раньше, чем они. Не зря Ява был внуком деда Варавы, а я Явин друг. Мы знали в плавнях такие узенькие протоки в камышах, которые почти никто в селе не знал.

Высокий остров — один из самых больших в плавнях. Высоким он назван из-за крутых высоких берегов. Посреди острова есть даже небольшое озерцо, наполовину затянутое ряской и белыми лилиями. Собственно, это не озеро, а затон, отделенный от плёса небольшой плотиной. Ранней весной, когда была большая вода, Фарадеевич для чего-то загатил затон, и теперь уровень воды в этом озерце был выше, чем всюду в плавнях.

Мы спрятали свою лодку в камышах, а сами притаились в кустах неподалёку от озерца — не хотелось связываться с этим Бардадымом, пока мы не выросли.

С одной стороны озерца стоял шалаш Бурмилы — это была его охотничья база, или, как он говорил, «президенция». Самого Бурмилу не видно — или рыбу ловит, или спит после рюмки, или… Да мы об этом уже почти не думаем (после «атомной бомбы на транзисторах» как-то не думается).

Из-за камышей уже слышны писклявые голоса девчонок и неестественный (словно у него галушка во рту) Бардадымов басок.

Три лодки пристают к острову.

Фарадеевич с термосом в руках подходит к озерцу. Юннаты полукругом обступают его.

Фарадеевич торжественно поднимает термос и начинает (голос его дрожит и срывается от волнения — он всегда волнуется, когда рассказывает о каком-нибудь новом своем открытии):

— Так вот… господа-товарищи, это вот… тут… в середине… прилетело к нам… Знаете откуда?.. С Сахалина… Да-да-… сотни и сотни, как видите, километров. А впереди, может, миллионы, а то и все миллиарды миллиардов километров… Знаете, что тут? Тут… тут… господа-товарищи… будущая еда астронавтов… звездных небожителей… будущего… Вот что это! Вы, уверен, слышали о чудесной водоросли — хлорелле… А? Так вот… в этом термосе — новый вид такой водоросли. Глобулус! Может, еще лучший, чем хлорелла… Мой сахалинский друг вывел в лаборатории… И прислал, чтобы мы… это самое… продолжили работу. Вырастили глобулус в природных условиях. Проверили, как он примется и будет расти. Понимаете, какая ответственность! Может же, вы себе представляете, астронавты когда-нибудь угостят нашим глобулусом марсиан или каких-нибудь других гавриков.

Мы с Явою слушали не дыша.

— Слышишь, еда астрономов, а мы…— шепчу я пересохшими губами.

— Астронавтов, дурило! Астрономы — это те, кто в трубы смотрят. Они сало едят и вареники, как мы с тобой.

— Сам дурило! Знаю! Это я так… Какой умный! — шепчу я. И представляется мне:

…Гигантская ракета на старте… Астронавты, которые заходят в ракету, люди у подножья ракеты… Вдруг они расступаются, пропуская автотележку, на которой штабели картонных коробок. На коробках большими буквами написано: «Глобулус», «Привет из Васюковки», «Глобулус „Супер-Васюковский“».

А потом — Марс. В прозрачном шлеме, в скафандре стоит астронавт на фоне фантастического марсианского пейзажа, окруженный марсианами, похожими на здоровенных головастиков, и угощает их глобулусом, выдавливая его из тюбика, как зубную пасту. Марсиане пробуют, чмокают от удовольствия и показывают большой палец — о! Только… чем их будут угощать, что же будут есть бедные астронавты, если мы с Явой в недобрый час перевернули этот термос? Помрут, бедолаги, с голода, не долетят до Марса.

— Глобулус — одноклеточная микроскопическая водоросль,— взволнованно рассказывает Фарадеевич,— и невооруженным глазом вы её, конечно, не увидите…

«Ой, кажется, и вооруженным тоже…» — дрожит моё сердце.

— Сегодня мы её, так сказать, посеем, потом начнем подкармливать… она начнет быстро размножаться, и тогда вы увидите…

«Увидите-увидите… если будет, что сеять… Ой, мамочки, зачем мы полезли, зачем трогали этот термос?»

Сейчас Фарадеевич открутит крышку и… И будет страшный «пшик», как говорит дед Салимон. Бардадым первый захохочет — я его знаю.

И кого… кого мы подводим! Человека, перед которым мы («гангстеры!») немеем от восхищения и становимся смирными, как овечки; человека, который, если спросить: «Кого ты больше любишь?» стоит у нас на третьем призовом месте (после мамы и папы), а то и частенько выходит на второе и даже на первое (когда папа: «А ну, снимай штаны, лоботряс!», а мама: «Вот подожди-подожди, я тебе уши пообрываю!»). Правда, эта любовь была скрытная, платоническая, издалека. Фарадеевич о ней, может, и не догадывался, потому что дело имел больше с этими бардадымскими старшеклассниками, которые нас («А ну, кыш, малявки!») на пушечный выстрел к нему не подпускали. Но тем более…

Фарадеевич отвинчивает крышку и торжественно произносит:

— Внимание, господа-товарищи, вы-ли…

Мы с Явою молниеносно переглянулись.

— Ой!

— Ой!

Сначала из кустов вылетело наше двухголосное ойканье, за ним сразу — мы.

Вы помните, в спектакле «Ревизор» Гоголя в конце немая сцена, когда все замирают в разных позах с раскрытыми ртами? Так вот, точно такая сцена имела место и теперь. На какой-то миг, конечно. Первым опомнился Фарадеевич.

— Что? — удивленно спросил он.

— Мы…— сказал Ява и взглянул на меня.

— Мы…— сказал я и взглянул на Бардадыма.

— Мы…— повторил Ява и тоже посмотрел на Бардадыма.— Мы… только вам можем… по секрету…

Фарадеевич улыбнулся.

— По секрету, так по секрету. Я люблю секреты.

Он отошел с нами в сторону и наклонился, подставляя ухо. И мы, перебивая друг друга, шепотом выложили в это ухо совершенно всё. Под конец Ява сказал:

— А теперь скажите всем… Пусть нам надают… по западному полушарию… Мы согласны.

Фарадеевич как-то странно скривился и протянул:

— Вот оно что… Хорошо…

Потом решительно направился к юннатам. Мы, заложив руки за спины, как арестанты, поплелись за ним.

— Так вот, господа-товарищи, сказал Фарадеевич.— Эти молодые люди (мы опустили головы) предлагают сначала хорошо укрепить плотину, очистить плёс, а уже тогда…

Мы вздрогнули, не веря своим ушам. Фарадеевич наклонился к нам и шепнул:

— Думаю, того, что осталось, хватит.

Потом выпрямился и громко произнёс:

— Думаю, правильно предлагают они, а?

— Хорошо! Правильно!

— Очистить! Конечно! — послышались голоса.

— Секрет! — сквозь зубы процедил Гришка Бардадым и дал по затылку своими граблями сначала мне, а потом Яве.

Да мы даже не почувствовали. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.

А когда юннаты полезли укреплять плотину и расчищать озерцо от ряски, мы с таким азартом взялись помогать, что вода вокруг нас забурлила, закипела.

То и дело мы бросали на Фарадеевича восторженные, восхищенные взгляды. Вот же человек! Вот человек! Если бы сказал нам сейчас: «Пейте, мальчишки, озеро!» — ей-богу, выхлебали бы до дна!

Вскоре озеро было чистое — ни рясочки. Все вылазят на берег.

Фарадеевич наклоняет термос, и тоненькой струйкой льётся в озеро прозрачная жидкость (что, как выяснилось потом, было «питательной средой», в которой был глобулус). Льётся и журчит. Льётся и журчит. Это журчание кажется нам волшебной музыкой.

— Скажите, пожалуйста,— робко спрашивает Ява,— а какой он будет? Когда примется?

— Какой? Видите этот плёс? Он будет — переливчато-изумрудным, как… как шёлк. Представляете?

Мы закивали головами, хотя я, честно говоря, не очень себе представлял.

— А какой же он на вкус? — послышался сзади голос Бурмило (мы еще раньше увидели его взлохмаченную голову, что выглядывала из «президенции», но нам было не до него).

— Как вам сказать,— обернулся к Бурмиле Фарадеевич.— Сам не пробовал. Но думаю, что похож на салат.

— На салат? Скажите! Выходит, под «Столичную» самое то. Люблю салатики… Дадите хоть попробовать с первого урожая? — И он хрипло загоготал.

— А почему же не дать? Пожалуйста,— так доброжелательно ответил Фарадеевич, что Бурмило смутился: — Да нет, я шучу. Это я так, посмеялся… для смеха.

Мне даже показалось, что он покраснел. Я взглянул на него и подумал: «Неужели вот это шпион? Живой шпион? Тьфу! Какой-то совсем не похожий. Ни в одном фильме не было шпионов, которые краснели. Ни в одной книжке детективной…»

Но Яве я ничего не сказал, не рискнул.

…В тот день в селе только и разговоров было, что про глобулус.

Куда не ткнешься:

— Слышали? Фарадеевич с учениками водоросль на Высоком острове выращивает. Особенную какую-то.

— Говорят, полезная — страх! Витаминов много. Одни витамины.

— А ты что думаешь — космонавтов тебе жмыхом кормить будут?

— А как же, для них самое лучшее придумывают.

— Витамин на витамине сидит и витамином погоняет.

— А по-моему, больше всего витаминов в водке.

— Говорят, сам Попович приедет посмотреть на этот «глобулус».

— …а если на ночь лицо им помазать — на двадцать лет помолодеешь.

— Улыбаться чаще надо — тогда помолодеешь. А ты ругаешься от зари до зари.

— И вообще, говорят, очень питательна. Все сто процентов усваиваются организмом. Отходов нет и на копейку.

Сказал своё слово о глобулусе, конечно, и мой папа. Я и не сомневался, что он скажет. Мой папа — страшный «любитель прессы», как он сам говорит. Без газеты или журнала я его, кажется, никогда и не видел, ест — читает, идет куда-то читает, телевизор смотрит — тоже читает.

С газетой в руке так и засыпает.

И каждый день за ужином он проводит для нас с мамой такую политинформацию — рассказывает, что интересного вычитал за день. Именно от него я и о гитлеровских архивах на дне озер в Австрии и Чехии узнал, и о шпионах с аквалангами, и о многом другом. Столько всего интересного, как мой папа, никто в мире, по-моему, не знает (разве что Степан Карафолька). И этот глобулус (вид хлореллы) был для него как семечки.

— Эта хлорелла же, понимаете, чудо природы! Это же уникальная штука! Такая, понимаете, маленькая, и не увидишь, а большие дела делает. Это же не только еда для будущих космонавтов-астронавтов, это же, понимаете, и воздух, и вода… В прошлом году «Вести» писали про уникальный эксперимент наших ученых, когда целый, понимаете, месяц лаборантка Галя М. провела в гермокабине, воздух в которой постоянно обновляла «оранжерея» хлореллы — поглощала, понимаете, углекислый газ и в процессе фотосинтеза превращала его в кислород. Такой вот, понимаете, круговорот с помощью культиватора хлореллы, правда, с некоторой химической доочисткой, делала и вода.

Тут я папин рассказ должен прервать, потому что больше, не смотря на его «Понимаете», ничего не понял: даже мама только глазами хлопала и хмыкала.

Понял я только одно: что хлорелла — это вещь! И что без неё на другие планеты нечего и рыпаться.

А когда хлорелла — вещь, то глобулус и подавно, потому что он — «вид хлореллы, может, еще и лучший».

Значит, то над чем работает Фарадеевич с юннатами-старшеклассниками — всемирного значения.

И еще я понял, что ничего в этом всем не петрю. Ничегошеньки. Как корова. Понял, что на одной удали, на этом: «Мы всё-таки парни хоть куда! Орлы! Соколы! Гангстеры, а не мальчишки!» — далеко в космос не залетишь. А чтобы петрить, нужно учиться, учиться и учиться. И тут я вспомнил, что через несколько дней — экзамен. Первый в моей жизни экзамен, о котором я из-за всех этих шпионских дел совсем забыл.

Эх, учителя-учителя, завучи и директора! Разве они понимают что-нибудь в шпионах, в героях! Разве они понимают, как же хочется задержать настоящего шпиона и стать героем?! Чтобы о тебе писали в газете, передавали по радио, а то и по телевизору. Разве они понимают!

И не отменят они ради шпиона экзамен, нет, не отменят! Хоть давай им сто шпионов — не отменят ни за что! Эх, учителя-учителя!

И так мне стало тоскливо, что, если бы я был волком, то сел бы посреди хаты и завыл. Но я не был волком, я был пятиклассником. А пятиклассникам выть нельзя. «Непедагогично», как говорит Галина Сидоровна.

И я лишь тяжко-тяжко вздыхаю.