Неонигилизм

Квадратура круга жизни. (Заметки „Смертника“).

Прерывистое и сдерживаемое дыхание послышалось сзади и не успел я полуобернуться, как щупальцы спрутов охватили мое тело.

В экипаже, с боков сели „языки“ из охранки, и дула револьверов провожали меня.

Вот и ауто-да-фе. В Испании, при входе в него был изображен лик Христа, но здесь смело можно изваять иронический образ Сатаны.

Меня провели вглубь и оставили одного.

Черная пасть со скрежетом сжала свои челюсти и скрипнула своими зубами. Современный змей Горывыч начал переваривать новую жертву; ненасытная утроба его все жрет и жрет, хочет еще... и так... „не дни и не месяцы, — а долгие годы“...

Жизнь, как ты прекрасна!. Прозрачное утро мая. Голубое небо, солнце ясное, распустившиеся почки растений и ты, седой вольнолюбивый Днепр, цветные горы Крыма и море, неохватное море, прощайте.

Неужели никогда я не скажу: Да будет!? „И воле дорогой победный гимн с друзьями не спою“. Не услышу их, горячий спор и молниеносное сверкание идей не осветит передо мною тьмы веков и жизни мглу. Женщин таинственные взоры не увидят мои глаза?

Прощай все.

В черном фраке, длинный и худой как жердь, с цепкими пальцами, вошел ко мне безшумно—тип; значек красного креста приколот к его платью. И как они нахально всюду крест суют, эмблему их профессии. Не совершилось ли „Кровь — его на нас и на детях наших“?

Началась обычная беседа. Но допрос не долог был.

„Вам слово дать?“ — „Никогда“, с презрением зазвучало и короткий разговор окончен...

...Дорога... Сквозь толпу расступившихся врагов, но уже разбуженных от спячки вековой, прошел я....

Опричники зорко следили за мной, и железные цепи стесняли руки. Когда же кольца оков будут перекованы на кладенцы-мечи, что волю красную для братьев завоюют....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Впереди показалась стена ограды высокой, на ней с дозором башня, и на меня глянула щитообразными забралами-глазницами гнусная и священная тюрьма. Не от стыда ль она прикрыла ширмами свои нагло-садические бельма?

Загремела заржавевшая дверь, и, распахнув гостеприимно дверь, впустила и „оставь надежду навсегда“ — мелькнуло...

Седобородый цербер скользкими руками ощупал меня всего; они грязные, холодные присасывались, как пиявки.

Дверь камеры мягко захлопнулась....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Шли дни. С воли ни звука...

По ночам наступала почти мертвая тишина.

Но однажды, сквозь камни склепа, до меня донеслось: „Сегодня вешают“..

Захолонуло...

Но сперва других, а завтра лишь, быть может, меня... Такое представление доставляло жуткую радость: Я переживу раньше хотя еще чужие моменты смерти только зрителем, а не участником...

Где-то вдали послышалась беготня. Шум усиливался и гул был прерван полузадушенным криком: „Прощайте“... Еду в Царство Небесное... Прощайте... Стала усиливаться могучеторжественная, начатая смертная песнь: „Вы жертвою пали“. Она прорывалась возгласами проклятий и опять неслась ввысь.

Вот оно!

Все умолкло....

Напряженный слух ожидал новых, конечных звуков.

Через короткий промежуток послышались глухие удары: стук... стук... стук... То заколачивали крышки гробов, и по счету забиваемых гвоздей я узнавал число казненных....

Там творилось страшное дело. Враги ставили мистерии и тризны победные правили...

Убили четырех.

Нервы сразу успокоились. Я знаю как это будет; повторяемость и известность обстановки притупляют чувствительность.

Утром все было по старому, но небо только странное, оно-как бы сразу опустело; вверху зияла холодная бездонная и бездушная пропасть; остававшаяся с детства и таившаяся в глубине черточка мистицизма стерта бесследно.

И я подошел вплотную к тайне бытия...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дошла очередь и до меня.

Нынешние пилаты не умывают рук, а цинично-откровенно заявляют: „Есть два течения: ваше и наше, — чье победит“!

Фактически я уже был осужден..„

Красное сукно покрывало длинный стол, за которым в большом зале, или хиромантическом кабинете, — что по существу одно и то-же, находились представители „Суда“.

Раздалось змеиное шипение и карканье воронов.

Меня обдали смрадным зловонием лжи и доносов.

В углу находился китайский болванчик, раскрывший рот до ушей от безумных спазм смеха, и со слезами на глазах, захлебываясь, выкрикивал: „Закон правда и милость да царствуют в судах“.

С заплывшими глазами, тучный жрец православия, с золотым эшафотом и „повешенным на нем в скрещенных руках, умолял говорить только „истину“.

Чрево его колебалось, от обуревавших чувств и усердия....

О, святая простота!... Умора....

Перерыв... — Вышли „совещаться“.

— Прошу встать! — И фарс продолжается...

Входят гуськом, некоторые доканчивая на ходу пищеварение, но, торжественно; председатель, с листком в руках и маслеными губами от выпитого вина, вычитывает: повинен смерти!

Военным самосудом я приговорен к повешению.

„Вот пришла моей жизни кончина“, — навернулись первоначальные слова песни, а дальше оборвались, я не знал их.

И болванчик все неудержимее смеялся; брызги его ядовитой слюны летели за открытые двери суда и отравляли все живое....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Итак, приближается начало конца. Приговор меня не удивил, его можно было ожидать.

В свое время спокойно взойду на помост.

Жалеть мне нечего. Я делал то, что делать должен был и иначе не мог. Людского суда не боюсь и мнением его не интересуюсь...

Разве жизнь пропала? Не думаю, да и приговор этот зависит не от них.. Если от движения пальца по воде усиливается испарение ее, и в конечном итоге эти несколько атомов пара бывают последней долей, которой недоставало, чтобы вызвать всесокрушающий смерч на другом конце океана, то неужели моя жизнь и смерть исчезнут без последствий.

Нет. И своим телом я увеличу тяжесть, силу и размах быстро несущейся лавины. Но и это для меня совершенно безразлично. Знаю, что не погибну, как амеба, и мой след останется в истории, хотя сказав это, я нисколько не воображаю себя на подмостках, в венках лавровых или терновом не нуждаюсь....

Через три дня меня вызвали на суд для прочтения окончательного приговора, который утвержден, и для „опротестования“ его, если бы остался „недовольным“.

Ну и чудят! Как будто можно быть довольным смертным вердиктом.

Быть может в последний раз видел „вольных“ людей, мимо которых проходил и которым вглядывался в лица.

Мне казалось, что все знают о моей участи, и что все взгляды направлены на меня, но, конечно, ничего подобного не происходило, — будничная жизнь текла своим чередом.

Я запечатлевал окружающее и жадно впитывал дыхание моря.

Чувство жалости являлось к самому себе, и тут же я смеялся над ним.

Возле тюрьмы, идя обратно, оглянулся назад и в моей памяти пронеслись картины и люди города.

Тот же морщинистый, желтый, как древний пергамент, надзиратель закрыл выход... за жизнью.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ежеминутно ко мне могут зайти и „взять“.

Часовой под окном, как тень, подкрадывается неслышными кошачьими шагами, подсматривая за каждым движением.

„Волчек“ поблескивал и тускнел от частого заглядывания в него. Иногда намеренно-слышнее тихое топтание за дверью указывало на присутствие за нею надзора, и стук чуть-чуть вынимаемой и вкладываемой шашки в ножны старался возбудить воображение: не идут ли брать? — И тем отвлечь приговоренного от сна и довести его, таким образом, через несколько ночей до крепкого, осиливающего предстоящую опасность сна, когда легче всего наброситься на него, не боясь сопротивления.

Тургенев в одном своем очерке пишет, что осужденных к смерти преступников перед временем казни всегда находили спящими; но тут не нужно спиритуалистических намеков, а попросту — усталость после нескольких дней возбуждения берет вверх, и наступившая реакция, или настроение апатичного безразличия так на второй или третий день вызывает томительное желание: хоть бы скорей приходили, и тогда они уже отсыпаются за все время... и проснуться, чтобы почить навеки...

Не все ли равно, когда меня возьмут: часом ли раньше или позже.

Администрация отменно предупредительна, и чувствуется, что время как-будто не обычное.

Даже на них, моих врагов, я не сержусь.

Я себе представляю как буду в конторе, куда меня обманным образом могут вызвать „расписываться“ или „перековывать“ перержавевшие кандалы, откуда в камеру не вернусь.

Вижу чиновно-праздничную вежливость прокурора.

Но „все разумное — действительно, и все действительное — разумно“..

Теперь их время и это естественно.

Столыпинские галстуки и террор максималистов; разнузданный произвол власть имущих и пули революционеров; наглость сильных мира сего встречается с динамитом анархистов; все это — действительное, существует, а потому разумно.

Я очень рад, что родные по крови не знают о приговоре надо мною и что я не увижу их слез ненужных; в последние минуты напишу „прощальное“ письмо, и, пока оно дойдет, мои глаза смежатся... Для них эти несколько дней будут живым,

Спокойной ночи, товарищ. Не унывай. Мы, как Симеон-Богоприимец, узрим час своей смерти, а ведь, не всякому дана такая завидная доля....

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Время, у меня, как у Иисуса Навина, остановило свое течение... Далеко в прошлом виднелось мое невидимое откуда появление и впереди наступает вот-вот исчезновение в ту же таинственную глубину.

Безначально мое рождение и бесконечно мое существование.

Но что же в сущности „Я“?..

— Человеческое тело есть ассоциация колоний микроорганизмов. Неужели „дух“, „идея“ вошли в него извне?

Случайность природы, игра ее, вдунули идею в бренное тело, где она бьется, закованная в грубой материи, и, как раненая птица, порывается вверх, но, обессиленная этой борьбой, падает обратно.

Но, как и откуда появилась идея, или волеподобная энергия? Даже как „функция мозга“, она непонятная „мировая задача“.

Мир так велик теперь, как мал был в прошлом.

Миллионы звезд с планетами, населенными, быть может и даже вероятно, одухотворенными существами, также являются загадкой нам, как и древним их маленький мир с центром всего — землею.

Я думаю, что если бы наука могла сотворить планету из атомов первоначального вещества, или превратить мертвую материю в живую тварь, то и тогда она не разрешила бы загадки....... и человек опять остался стоять перед ней лицом к лицу.

„Бог“... буддийский, магометанский, христианский. В сторону: Он — разложим и поддается социально-антропологическому анализу, он создан по образу и подобию человека — общества; а без веры в существование его человеку слишком жутко в этом мире, и он чувствует себя страшно одиноким.

Как малы все вопросы жизни о добре, нравственности в сравнении с одним, главным, метафизическим: в чем сущность мира? Не получу ли на этот ребус скорого решения?

Но, даже там, по ту сторону сейчасной жизни, этот вопрос поставлю также материально-позитивистически, — в этом уверен. Тогда и смерть не принесет мне желанного ответа. Человек родился с червоточиной . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ночь. Сфинксообразная луна бросает квадраты, дорожки и пучки света на загадочную землю. Тишина.....

Я кажусь себе полосатой жужелицей, живущей столетия в недрах египетской пирамиды.

Звезды очень ярки и, наверно, со всех сторон обступили небо. Я замечаю их немного сквозь мое окно. Сколько их погибло, исчезло, но лучи воспринимаются нашей ретиной.

Не так ли и с человеком: он — не что иное, как батарея электрических и других лучей.

Не остается ли после его смерти, исчезновения, тоже луч на более или менее продолжительное время, и нельзя ли уловить его так, как глаз поймал луч звездный?

Если теперь можно превращать звук в цвет, теплоту и наоборот, то почему нельзя думать, что носящиеся вокруг нас лучи будут уловлены, и тогда станут иметь астральные тела великих и интересных людей как Соломон, Платон, Иисус. Не есть ли наш мозг такая воспринимающая пластинка, которая отражает от себя, попавшие на нее лучи умерших людей, и это называем мы „приведением“?

Ну, я забрался сегодня в дебри. Червоточина дает себя знать. Довольно. Пора спать.

Все время сплю хорошо, как и всегда почти, даже удивительно самому, но сны несколько иные: в них нет прежней колоритности и ясности, как-будто по свеженаписанной красками картине невидимая рука беспорядочно водит кистью, и поэтому воспроизвести ее цельной не удается. Эта рука — не что иное, как защемленная в продолговатом мозжечке, за порогом моего сознания, центральная мысль, загнанная туда силою воли и дающая знать только во сне, мысль, что каждую минуту могут одеть... вуаль....

Еще раз вижу утреннее солнце...

По заведенному порядку начался день.....

В коридоре послышалась моя фамилия.

К камере подошли, звеня ключами.

Открывают дверь.... Выходи! Мурашки быстро пролетели с головы до пят; вот и дождался....

— В суд! поясняет надзор. Ловушка, пронеслось в голове. Помощник начальника пытливо, не показывая вида, наблюдает за мной.

Во дворе принимает конвой. Все еще не верю.

Начали выводить следственных заключенных и, тогда только я удостоверился, что иду на суд.

Товарищи любопытно и сочувственно поглядывают на меня.

Дело, за которое могу получить „лишение прав“, будет разбираться судом, благодаря бюрократической канцелярщине. Меня, „смертника“, приговоренного к лишению жизни, ведут туда за таким пустяком.

Еще раз выйду за ворота тюрьмы, увижу волю и гляну на мир; они широко распахнулись. Наша „партия“, окруженная шашками наголо, двинулась на улицу.

На тротуарах стали останавливаться прохожие, любуясь „несчастненькими“.

Я чутко фиксировал жизнь. Каждое движение и все, что обращало на себя мое внимание, казалось иным, чем всегда: я как-будто из них смотрел на себя и разглядывал себя и их.

Облитая водой мостовая блестела, как лакированная.

Чем ближе к центру небольшого города, суета усиливалась..... Крики азиатов — торговцев, возгласы газетчиков, звонки трамвая, шум проскочившего автомобиля, лязг кандалов, обиженное гуденье телеграфных столбов, где в проволоках мчалась мысль человека, дерзкое предупреждение встречных конвоем, — все сливалось в нестройную, но приятную музыку...

Показалось море, и блеснул простор его. На той стороне залива, по крутизне, лепились белые домики; не страшные по виду броненосцы, скорпионы двадцатого столетия, плавно, как на рессорах, на груди дышащего моря, хлюпали, подымаясь и погружаясь; вот, ослепляя резкой белизной, промчалась под парусом яхточка и скрылась за поворотом; зелень сада гармонировала с красками окружающего, и все было залито светом яркого, южного солнца.

Стройными, узкими, элипсообразными и обоюдоострыми краями, как длинными мечами вонзились листья пальмы в воздух; один из них во всю длину треснул и был перевязан искусною рукой садовника: не родной климат и почва болезненно отразились на ней, — тоже ведь пленница из далекого края.

Цветы приятно ласкали глаз.

Поклоны невинных знакомых встречали меня, и взгляды их тянулись за мной.

В голове, под влиянием свежего воздуха и впечатлений, появилось легкое опьянение, нервы вибрировали, как струны Эоловой арфы.,..

Зал суда был наполнен гулом прибоя моря, и сплошной шум его пронизывался, от девятого вала, звоном дрожащих стекол, угрожая и негодуя на все творящееся; актерски-величавое спокойствие мастеров судейского цеха нарушалось и мешало отправлению взятой на себя миссии.

Предо мною проходили жертвы современного неустройства; их, „продукт известного состояния всего общества“, тащит на заклание само общество.

....Слегка потертый тюрьмой и средой, еще не оперившийся юнец часто посматривал на полную, с немного косыми глазами девушку и, она мило улыбалась ему; его зубы клали отсвет на лицо, что делало его приятным. Оба молча, инстинктивно стремились друг к другу и, если „пофартит“, они выйдут на волю, и спелый плод будет сорван.

Мне, как отцу, но не годами, хотелось сказать им: живите, наслаждайтесь и нс теряйте времени.

Меня, осужденного, между прочим, за отрицание существующих законов, привлекают за то, что я хотел уклониться и избежать неволи; как-будто стремление это не то же, что сон, речь, питание, — оно нормально и присуще живому человеку и зверю даже.

Ах, вы, „правоведы“!

И мне кажется, что признающий искренно законы и осужденный ими, если бы перед нпм открыли двери тюрьмы, сам не должен выйти из нее, а тогда не нужна и стража; но, судить фактически за одно и то же вторично—возмутительно и требовать, чтобы я добровольно согласился отбывать наложенную не признаваемую кару еще мерзостнее.

Даже честными врагами не могут быть эти „господа“!

Я у себя опять. Вечереет.

Богиня Мойра сегодня преподнесла мне подарок: в книге моей жизни вписана новая лишняя страница, и я перечитываю ее и наслаждаюсь; всего то их осталось до конца немного, быть может, одна, но и ту могут перервать на двое.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Эхо азефовщины докатилось и до меня. Но всему этому нисколько не удивляюсь. Там, где демократизм на словах только, а равенство на бумаге, возможны подобные явления.

Не потому ли нити оказались в руках жандармов.

Как возможно допустить, что целый съезд, который должен быть координацией сил и идей партии, стал игрушкой, креатурой Охранного Отделения, провел его директивы: „никакой крупный акт не мог быть совершен без согласия и агентов Ц. К.“, деятельность всей партии контролировалась Азефом и Ко.

С давних пор существовали Осинские и Дегаевы, Балмашевы и Азефы. Какие контрасты и крайности. Но где же партии, партии „пролетариев“ и „трудящихся“? Что делали „чернорабочие“, „пешки“? Как они могли допустить верховодить собою? Партии не существовало: было самозванство.

Двухсотлетнее владычество над рабами привило: у одних — бар стремление к властвованию; такое же долгое холопствование других выработало „рабский дух“; эти предрасположения передавались по наследству и культивировались воспитанием. Социалистические партии в России созданы лицами из дворянско-буржуазного лагеря; они уплачивали долг народу за своих „известной подлостью прославленных отцов“.

Я не бросаю в них камнем. Это явление было необходимостью, но оно приучало массы надеяться на других и полагаться на своих „честных“, „идейных“ руководителей, а те не могли еще утерять замашек, воспринятых от своих отцов, порвать с прошлым, что сказалось и в тактике и в идеях партий.

К черту революционно-социалистическую филантропию — она оскорбительна для народа. Революция меньшинства с целью облагодетельствовать большинство — нелепость.

„Революция сверху“ ослабляет народ, который отвыкает от самодеятельности и приучается ждать манны небесной от каких-то „милостивцев“; мед смешан с ядом.

В народе зреют силы и пока деятельность его выразилась в синдикалистском и коммунистическом движении; но это только первые самобытные шаги— опыты, не забывая о том, что они еще резче выделяются на фоне существующего, как „яркая заплата на жалком рубище плаща“ — которым угрожает опасность: этот первоцвет рабочих будет заглушаться чертополохом засеваемым перебежчиками из враждебного стана.

....Какая производительная и созидательная работа поможет теперь. До тех пор пока человек не поймет, что свобода внутри нас, что он должен быть не носителем, а им самим, т. е. идеалом; тирания будет менять только свою скорлупу, оболочку.

Но смущаться не приходится: частной собственности сопутствуют городовой и тюремщик, как охранители ее, воры — как нарушители ее, и революционеры — протестанты против нее; между защитниками собственности, уголовными и преступниками политическими скользит агент-провокатор, и иначе не может быть.

Провокатор, как гремучая змея, предупреждает: держись на стороже, не развешивай уши и не сантиментальничай.

Вошедшие в революцию „из моды“ при приближении ее в ужасе скроются „за рубеж“. Скатертью дорога. Слабые духом уйдут и не будут излишним балластом, а сильным, укусы ее не страшны, они еще более закалятся.

Жизнь — борьба.

Аристотелевский „катарзис“ представляется мне: жизнь как свободно избранная деятельность, под предводительством правдивой воли и просвещенного, самоопределяющегося разума, не признающего добра и зла...

Слышали „стон“ и „плач“ сыча, что предвещает несчастье; „он чувствует приближение смерти“, говорили некоторые заключенные — так действует на суеверный ум негармоничные звуки и атавистические предрассудки.

Бррр.... Выдавленные из орбит стеклянные глаза и вывалившийся длинный, прикушенный язык — куда как неприятно.

Должно быть люди бывают предрасположены к родам смерти: я бы желал переменить „петлю“ веревки на пулю в нёбо и печь крематория, но, за неимением „гербовой“ надо довольствоваться обыкновенной.

Хрустнут разрываемые позвонки, „сверкнет“ в мозгу сноп яркого света — „звезды посыплются“ и, последней мыслью моего „я“, вероятно будет та, что она сама разделяется на двое и последними вспышками гаснет, как потухающая без масла лампада......

Ночью казнили троих, но „взяли на тихую“, как тать в нощи. Что значит практика!

На утро возле бани был виден сырой след: палачи мыли руки после каннибальского пира. Клич римлян: „Христиане-душители“ осуществился теперь и оказался верен.

Завещанный символ: „Приимите, ядите, сие есть тело мое“, стал жутким кощунственным фактом.

Чай, прогулка, обед... чай, ужин, поверка, как будто ничего не произошло.

Трупы и трупы.... Гекатомбы человеческого мяса были принесены „Богу“ во имя Его власти. Тысячами гибли христиане в колизеях римлян-язычников; новая идея увлекла их, „Дух Божий“ почил на них.

Но, когда христианство осилило своих врагов, то в свою очередь стало казнить „язычников“, — они поменялись ролями. А Бог, все требовал жертвоприношений.

Средние века зажгли костры, и христиане начали самоуничтожение. Церковь изживала самое себя; на месте ее появилась новая власть — светская. Вместо богов небесных родились боги земные, и вновь потекли реки крови.

Но новая власть породила и новых борцов.

Рыдали воли шли на эшафоты и гильотины: их увлекала и на них почила „идея свободы“.

И им удавалось побеждать своих врагов, и они были у власти, — она же их и погубила.

Власть, да будешь ты проклята! Она проходила через все века истории, и лучшие умы своего времени не могли отделаться от нее; если бы и Христа поставить у „кормила правления“, то он не был бы им и она его развратила бы. Люди с благими намерениями и действуя во имя „свободы“ захватив „гражданскую“ власть в свои руки, первым долгом занялись бы уничтожением своих противников; они забыли или не додумались еще, что человек не должен быть средством, ни даже целью, но самоцелью, — забыли, что и ад в своей основе имел добрые пожелания.

....И вот, истина „безвластия“, как струя животворящей воды, показалась из-под моря крови и она растет, ширится и уже имеет своих героев.

Изнанка цивилизации породила „мучеников коммуны“.

Бастилия и Петропавловка, Новая Каледония и Сибирь и сотни других кладбищ усеяны носителями этой великой идеи.

Собственность и власть — два Кита-Дракона, на которых зиждется и страдает в корчах общество; весь мир от края до края ополчается на великий с ними бой, и боги небесные и боги земные теряют свои престолы.

В смертном испуге и с пеной у рта власть хватается как утопающий за соломинку, не стесняясь в средствах, и — люди гибнут.

Эх, если бы шапку-невидимку! то-то бы: размахнись рука, раззудись плечо! Но разве наши враги имели ее?

Молчаливая, круговая порука ради корыстных целей сцементировала их; все совершалось без заклинаний и чар.

Берегитесь же гасители неугасимого огня: день страшного суда приближается!

Наступает четырнадцатое утро, но утренняя заря чуть-чуть занимается.... и еще могут прийти.

Профессиональная любовница, наша прародительница, Ночь — устала; под поцелуями лучезарного Гелиоса она начала дрожать и опускать отяжелевшие веки на свои черные карбункулы; но повернувшись на другой бок ускользнула от его жарких объятий.

Привет Солнцу! Тень ночная удаляется от меня; стрелка твоих часов гонит ее во мрак и показывает на свет; но я готов. Я омылся банею возрождения и, как русский крестьянин, чуя смерть, меняет ризы свои на чистую белую рубашку, жду часа смертного....

Мне иногда рисовалась мещанская идиллия: „мирный владелец“... „свежая белолицая бабенка“.. и „маленькие Чичиковы“.., но, как видно, Создатель сотворил меня из другой глины.

Как противно издыхать на больничной койке или стариком, цепляющимся дрожащими руками за убегающую жизнь. Нет.

Как воин на своем посту, выпустив последний заряд во врага, покажу, как нужно умирать; перед смертью я засмеюсь в лицо им, под прожитым своею кровью распишусь и погружусь в Валгаллу Небытия....

Привычка к чтению не оставляет меня и теперь но иногда, как турок, которого спрашивали — читает ли он книги, говорил: „Зачем мне чужие мысли, когда у меня есть свои“, тем более в настоящее время, и чтение оканчивалось.

Мне думается, что книга есть своего рода опиум, без которого не может обойтись культурное человечество, но необходимость в ней слишком велика и удовольствие через-чур исключительное, и это превышает вред, наносимый тем, что внушает принимать многое на веру и подчиняться чужому авторитету; но и он может быть устранен, когда человек станет меньше заботиться о хлебе насущном и у него будет достаточно времени для самостоятельного мышления и проверки научных аксиом, а тогда наука не будет привилегией „избранных“ и потеряет свой классовый односторонний характер.

....Часов в 10 утра открылась камера и помощник радостно-ехидно сообщает: „Вам дарована жизня. Поздравляю“!

Спасибо.

О, ирония. Моментальная и быстрая смерть заменена бессрочной, медленной смертной казнью.

Что это. Не начинается ли суета сует и всяческая суета?

Неужели теперь я не смогу думать и сказать сам себе: „Дерзай“!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Начну книгу жизни с первой красной строки.

Здравствуй, жизнь, В путь „Через ад, через рай, все вперед поезжай“... и это будет моим Эльдорадо7.

Октября 24 дня 1909 г.

Севастопольская Тюрьма.

Половая проблема. (Зине — свободной из свободных, удивленный и признательный, посвящаю. Андрей).

Двадцатое столетие, одной из первых задач, разрешение которой безусловно назрело, выдвигает женский вопрос и вполне понятно: как бы мы его ни игнорировали как бы мы его ни замалчивали, но он стоит перед нами всегда, он близок нам, он возле нас, это задача не будущих утопий, а нынешнего дня.

В последние времена половая проблема разбирается на разные лады — написаны сотни книг, читались тысячи лекций и рефератов; хотя общество в своей массе слишком индифферентно и туго поддается влиянию новых идей, в особенности о „свободной любви“, лживыми представителями которой являлись „огарчество“ и „лиги“, а раньше — хлысты, но лучшая часть его, понимает, что от решения этого вопроса зависит самое существование и не только женщин, но и мужчин.

И вот, мы видим движение суфражисток в Англии, съезд женщин в России и „равноправие“ не виданное в мире, достигнутое в последней.

Запретный плод, скрывавшийся в гаремах турецких и в спальнях европейских, стал достоянием желающих и ищущих. Тогда как раньше эгоизм мужчин, созданный веками, рабство женщин развитое под ферулой „сильного пола“, — не давали заговорить о нем открыто,

Но теперь это сделано. Даже больше. Существует уже наука, имя которой „биометрика“, наука об изменении и улучшении человеческой породы.

Девизом на знамени этого учения можно смело поставить: „Будем, как Боги“. Половая проблема требует своего разрешения и с этим многие согласны, но как это сделать — точек соприкосновения почти не имеется.

Все же. попробуем сорвать таинственные покровы и фиговые листки с Апполонов и Венер, и нагая природа засверкает своей божественной красотой.

Мы часто слышим и в литературе и в жизни выражение — „разврат“, но думали ли мы когда-нибудь по этому поводу, или же принимая на веру, не критикуя повторяли его в том, или другом случае. За редкими исключениями — последнее верно. Решая же такой большой важности вопрос, как половой, нам необходимо углубиться в смысл этого слова, чтобы раз навсегда избавиться от недоразумений. Это и попытаемся.

Вспомним, как к Иисусу привели „блудницу“, которую хотели побить камнями и что сказал ей великий учитель: „Иди и не греши“. Следовательно, если он и не швырнул в нее камнем то потому только, что мы все „грешны“, но все-таки он указал на ее греховность, т. е. на разврат и смысл этого для нас очевиден.

Из другой еще более древней истории, библейской, видно, что еврейские патриархи, за неимением детей от своих жен, шли к служанкам и те приносили им их и это не считалось развратом. Из Библии также видно, что на заре человечества братья брали себе в жены сестер; тоже у евреев Марокко.

У гассидов, на Белом Ниле, женщина обязывается быть верной одному три дня в неделю.

В Аббисинии бедуин вступает в брак до 50 раз. На Малакке женщины переходят всех мужчин общины. Среди Кельтов Ирландии мужчины женились на сестрах и матерях, а теперь то же происходит у Калифорнийских индейцев и в Индии, у курумбов и ирулов. Вообще же, многоженство обычное явление; но какой шум подняли, когда в Америке мормоны, называющие себя христианами, ввели многоженство. В Германии существуют пробные браки die Probe Ehe, где, любовники живут, как супруги, но брак заключается только в случае беременности; если ее нет, то они расходятся и вновь сходятся с другими. Гражданский брак в мэрии, допущенный в некоторых странах света Нового и Старого, не везде популярен, а в государстве, как Россия, его считают развратом и только церковный пользуется почетом, и, так или иначе, люди даже „свободных убеждений“ иногда венчались в храмах, так сильно общественное мнение и чувство „порядочности“ у женщин.

Где же во всех указанных случаях начинается разврат и какие казусы назвать таковыми. Часто в современней жизни муж и жена имеют приложение, не скажу бесплатное, т. к. содержать свою любовницу „инсталировать“ породило означенный термин. К указанному надо присовокупить брак магометанский, христианский и японский на долгое или короткое время, смотря по условию. Разноголосие поразительное и какой из случаев считать развратным или нет, нормальным или противоположным? Ясно, что формы брака, могущей быть принятой без спора, всеми, нет. Не буду касаться экономических и вообще социальных причин, влиявших на ту или иную сторону брака; меня интересует та часть его, которая именуется любовью в глубоком смысле этого слова.

Возьмем еврейский брак, как более нам понятный, вникнем в сущность отношений, появившихся после брачного договора письменного (или устного — все равно) и мы заметим: нарушение „верности“ одним из супругов называется развратом: сторона, доказавшая виновность другой половины, вправе требовать развода. Значит, договор заставляет любить одну или одного, на более или менее продолжительное время и эта „верность“ охраняется законом, берется под защиту государством.

А так как развод не очень легко санкционируется, то, без сомнения, само общество, постоянное сожительство одного с одной, за редкими исключениями и по другому, новому договору, находит явлением нормальным. На таких основаниях построена современная семья. Но все знают, что чаще всего страдательной стороной является женщина и к ней вполне применим закон Ману древних владык женщин.

„Когда ты женщина, глядишь на мужа в храме возле изображения бога, ты должна находить мужа более блистательным, чем сам бог. Пусть твой муж стар, болен, слаб, пьяница, вор и убийца ты должна закрывать глаза на все это и обожать его, как своего господина. Слушай, когда он говорит; удивляйся, когда он танцует; аплодируй, когда он поет; смейся, когда он улыбается; плачь, когда он вздыхает“.

Каковы все последствия от браков заключенных на долгое, или на постоянное время, на время до самой смерти? Весьма и весьма безобразные. Люди стали лжецами в своих собственных глазах.. Не редко, под одной кровлей живет, по договору, одна семья, а фактически — две или много. Целые кварталы в крупных, „культурных“ городах, за деньги, по-скотски удовлетворяют свою половую потребность; что может быть гнуснее!

Заразные физические и интеллектуальные болезни — следствие всего этого, увеличивают страдания человечества, уменьшают его жизнеспособность и ведут к медленному, но уже поддающемуся учету, вырождению человеческого типа.

Каждый старик утверждает, что в прежние времена человек был крупнее, здоровее и цельнее, гармоничнее, и статистика доказывает их правоту. Одна из главных причин указанных бедствий, это — ненормальность в брачных, половых отношениях мужчин и женщин.

Что например, возмутительнее брака старика с молодой женщиной. Может ли от них произойти здоровое потомство? Нет, конечно, и это понятно без доказательств. А брак из-за денег, с немилым!

Но еще гаже, на первый взгляд, гомосексуальность; не красива и грязна педерастия, их называют развратными и безнравственными, но верно ли это? Попытаемся доказать ошибочность, или ближе, узость такого обобщения. Масса не привыкла мыслить, не может найти общее в положениях на первый взгляд разрозненных.

Если человечество, в нынешней своей стадии и следует примеру древних и осуждает в своем законодательстве браки в близких степенях родства, то все же оно упустило одно и очень важное обстоятельство — тогда в браках видели средство для увеличения семьи, рода и племени своего и это заметно еще в евангелии, где наивным языком говорится: „Авраам родил Исаака“. Ничего подобного за редким исключением не замечается теперь: брак существует не ради детей, а для удовлетворения своих чувственных половых инстинктов.

Но, если наши половые органы созданы природой для сохранения и поддержания вида, для деторождения, то как же назвать сексуальность, ставящую в виду только наслаждение?

И разве педерастия, Лесбийская любовь и т. п. не имеют с обычной любовью одного общего — получения удовольствия и только... это. Что же в таком случае пресловутый разврат? Очевидно, пустая фарисейская фраза, кваканье болотные жаб.

Человек, когда-то, „подобно животному испытывал периодически“ страстное инстинктивное желание к физическому соединению; это было нечто подобное течке; но зачем теперь замаскировывать то, что уже имеет другую основу.

Брак, самый наизаконнейший, но где сексуальность имеет ввиду не деторождение, должен также как и другие эксцессы называться развратом или — все благородно, красиво и нормально. Но люди слишком дешевые эгоисты и выдумав себе лазейку, расплачиваются за нее, как самец паук, который в конце полового танца пожирается самкой. „И вражду положу между тобою и между женою, между семенем твоим и между семенем ее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить ее в пяту“ (Книга Бытия 3,15). Беспрерывная любовь, любовь всякого рода — все естественны, или развратны. А если нет, то все, что увеличивает радость жизни — нормально. Откройте глаза, будьте логичны, или вы глядите и не видите, слушаете и не слышите и не понимаете.

Или всякое половое наслаждение естественно или прав Лев Толстой, говоря: „брак вообще и половые сношения в частности — развратны; прекращайте их, это не вредно и даже больше, сохраненная энергия пойдет на тонус жизни.

Итак — всякий половой акт божественен.

Любовь стала самостоятельным фактором и изобретена, создана не богом, а человеком, который в этом случае проявил свое творчество и побил самого бога, указанием на самоценность любви: „любите, потому что любовь есть жизнь“ пели жрецы древней Греции в своих орфических гимнах. Любовь породила все виды искусства; вся литература наполнена трактованием половых чувств — любви, ревности и последствиями их.

Убийства и наслаждения, страдания и муки — все это давала любовь. Но современная любовь стала рабством; семья — гиря на ногах человечества; она, по выражению буддиста Сутты-Нипаты „клоака-нечистоты“.

Народы попали в тупик и не могут выйти из него. „Фантастическая перспектива всеобщего бедствия более интересует человечество, чем бедствие действительное неумолимо на них надвигающееся“, этим болеют не в малой мере и анархисты.

Что же может быть возмутительнее брака, где муж говорит жене: „люби не люби, но почаще взглядывай“, а ведь это не исключение.

Но, что писать за обывателей, когда и для „сознательных“, женщина превратилась в постельную принадлежность, вплоть до рождения детей поневоле.

Натуры более энергичные ищут удовлетворения своих чувств на стороне от обычной семьи, занимаются адюльтером.

И как это ни странно, но замечено, что дети от любви вне семьи, т. е. от милого, но не постылого еще, рождаются с лучшими духовными и физическими задатками. Гони природу в дверь она влетит в окно: „разврат“ оказался благодетельнее нынешнего законного брака. Любовь не из под кнута или рубля, любовь свободная, по влечению, дает красивые плоды, не говоря уже о раскрепощении, хотя тайном, личности из под эгиды семьи-тюрьмы.

Как широко адюльтер проник в общество — и это давно подмечено и вошло в поговорки — сошлюсь, хотя бы на Шекспира, в „Цимбелине“, где Якимо говорит Постуму, про его жену: „Вы имеете полное право считать ее своею по имени, но вы знаете, чужие птицы иногда садятся на пруды соседей“.

А Постум, в другом месте восклицает: „Ужель родиться без пособья жен нельзя? Тогда и все мы незаконны“. Да не есть ли это закон жизни и не вернее ли будет сказать, что законные рождения — исключения, а не наоборот; так велика потребность в свободной любви и так велик эгоизм рогоносцев, не желающих сознаться, что они чаще чем хотят и думают носят скотские отличия, и что это перестало быть тайной.

Для женщин, мужчины делятся на два класса: один — кого надо любить на „законном“ основании, другой — кого можно любить под сурдинку. Пенелопы — исключение, а рабыни — проснулись и не желают больше быть ими.

Чем же объяснить вероятность предположения, что „все мы не законны“. Да не тем ли, что любовь вне брака стала и... была постоянным явлением, и как говорит один тип у Достоевского: „Рога это только естественное следствие всякого законного брака, так сказать поправка его, протест, так что в этом смысле они нисколько не унизительны....“

Не можем ли мы найти причины, заставляющие женщин наставлять мужчинам „рога“, не боясь позора быть открытыми?

Попытаемся. Ведь, к настойчивому смертному — говорит Зароастр — и боги благосклонны.

Когда мы просматриваем литературу, в особенности последнего времени, то видим, что любовь в разных формах пронизывает ее всю, и что нарушение „верности“ стало обычным, открытым явлением.

Статистика с всеувеличивающейся цифрой разводов доказывает, что человечество выходит на новую дорогу, бродит хотя еще в потемках, но самое важное, не довольствуется настоящим, а ищет новых путей.

Газеты ежедневно приносят вести со всех сторон и концов мира о драмах, трагедиях, комедиях и фарсах, на любовной подкладке; заметно, что критический индивидуализм все более завоевывает поле для своей свободной деятельности.

„Большинство“ перестает быть апокалиптическим, непонятым числом — страшилищем; человек становится сам для себя мерою своего поведения.

Что же собственно говоря происходит, когда пара перестает удовлетворяться собой? Первый пыл остыл, симпатии улетучились, наступает полное безразличие и иногда превращается в легкую форму ненависти. При определенных условиях начинается вновь любовная горячка, изредка, вторично, к одному и тому же лицу. Можно вывести почти закон, что любви постоянной, стойкой одного к одной и наоборот — не может быть, даже больше — не должно быть, что и лежит в особенностях нашей природы. Потому-то симпатия, несмотря на семейную неволю, на законы и запреты, прорывается очень часто совершенно неожиданно.

Каждый, вероятно, народ имеет свои особые термины для этих внезапных порывов. У французов он называется Coupe de foudre „пистолетным выстрелом“; немцы выражают его звуком „паф“; итальянцы именуют его словами — „amore subito“; один из русских писателей назвал его „взглядной любовью“. Чем же объяснить эти вспышки? Одни доказывают их „мгновенной кристаллизацией чувств“; Бальзак видит в этом „цепкость сродных атомов“... Если мы отбросим для большой ясности, ту антипатию влюбленных, которая явилась вследствие неприспособленности детородных органов друг к другу — что имеет большее значение, чем ему придают, — то можно смело сказать, что антипатия вызвана не капризом и развратностью а физиологическими изменениями. Другими словами, психохимическое средство, как я называю симпатию, имеет в основе своей психо-биологические причины и, когда сродство потеряло свою силу, наступает антипатия.

Психохимическое средство есть продукт токов-флюидов, тоже что и с электричеством: токи положительный и отрицательный дают искру, а противоположные, т. е. одинаковые, в данном случае, стремятся уйти друг от друга.

Любовная страсть появляется только тогда, когда в двух субъектах токи-флюиды родственны и это происходит до органического изменения, а последнее совершается, я думаю, по причинам физиологического свойства.

Давно известно, что наш организм, под влиянием обмена веществ обновляется, все клеточки заменяются новыми и это завершается в семь лет.

Мы также знаем, что то или другое питание имеет значение на характер и психику человека. Значит, наступившая антипатия есть продукт изменения токов-флюидов, под влиянием питания.

Существование токов флюидов или „жизненных лучей“ доказано, они названы V—лучами и открыты французом Доржетом; их признавали: Скипарелли, Цельнер, Шарль Рише, А. Уоллес, Ломброзо, Фламмарион, А. Н. Аксаков и др. новейшие месмеристы называли их магнетическими флюидами, Жювье — животною теплотою, Патетен — жизненным электричеством, Барети — нервной силой, Крукс — психической, одом или биодом — Рейхенбах8.

Если для нас ясно значение пищи на психику людей то доказано и обратное — влияние идей на материю, в которой они производят химические изменения.

Существование психохимического сродства от действия токо-флюидов — несомненно, метаморфоза его под влиянием питания и среды, явление необходимо — нормальное.

Если в известное время происходит полное химическое изменение, то мы можем допустить, что в такое же время следует и психическое.

Потому то, брачные договоры, временные или постоянные, всегда или почти всегда, нарушаются.

Браков ни временных ни постоянных природа не терпит и она сама указывает нам, что нормальные отношения между мужчинами и женщинами есть всебрачие — омнигамия.

Если в момент соединения двух субъектов токи-флюиды новой формации только что образовались, и принимая во внимание психофизический закон Вебера-Фехнера, то вероятно, что любовь продолжится не более трех лет; если ясе при схождении двух, у одного флюиды были в конце своего сформирования, а у другой вначале, то срок сродства еще более уменьшится и может продлиться не далее одного момента, после которого бывает и отвращение. Это объяснимо различием питания идеями и пищей; при полном обороте в семь лет резкое изменение наступит через 2¹/2 года.

За редкими исключениями, как на миллион человек только у двух сосочки на конечностях пальцев одинакового рисунка — симпатия тянется очень долго и даже до самой смерти. Но последний случай — фанерогамия, явление феноменальное, а постоянное сожительство двух объяснимо привычкой женщин и рабовладельческими инстинктами мужчин.

Таким образом, т. н. адюльтер не что иное, как скрытая, замаскированная омнигамия; но эта нелегальность порождает много отрицательных свойств физического и духовного характера. Омнигамия открытая, явная, признанная всем человечеством, возродит весь мир. Жизнь расцветет новой, еще не виданной красотой. Но и эти, новая земля и новое небо, показывают свое жало. Если до сих пор деторождение было второстепенным делом и, даже только инстинктивным и под влиянием омнигамии тайной явилось уменьшение деторождения, как во Франции, то омнигамия явная, в конце концов приостановит его окончательно. И только тогда станет ясна мысль из герметических откровений: „Да познает мыслящий человек самого себя, что он бессмертен и что причина смерти — любовь“. Культура и нервность в свою очередь влияют на уменьшение народонаселения и о будущем можно сказать, что оно угрожает человечеству количественным вырождением и качественным возрождением. Введение открытой омнигамии повлечет за собой изменение экономических и социальных условий. Семья, как юридическая норма, исчезнет; свободная любовь облагородит человека, сделает его правдивым, сильным и прекрасным. Пожелаем науке найти и для психики законы управляющие ею, а тогда можно будет лабораторным анализом найти химическую формулу сродства данных субъектов.

Не есть ли психохимическое сродство сочетание четных отношений, развитых до бесконечности, с четными же, где нечетные показывают антипатию к нечетным же?

Не есть ли флюиды-токи силой, которая, между прочим, влияет не только на сродство любви, но и на соединение людей в партии, группы, союзы, на врагов и друзей?

Не прав ли Пифагор, когда интуитивно утверждал, что цифра управляет миром и что ненависть, вражду и любовь можно выразить ею? Дело ума поднять завесу, скрывающую от нас тайны природы. Будем надеяться, что несмотря на провозглашение „банкротства“ науки, человек станет повелевать стихиями.

После написания этой проблемы я натолкнулся на мысль Матильды Серао и решил поставить ее как мотто. Я рад, что талантливая писательница, хотя другим путем, чем я, пришла к одному со мною выводу: но в дальнейшем мы расходимся.

„Брак по страсти, пишет она, осужден на несчастье; для брака нужно иное: тихая, ровная привязанность, далекая от страстной любви“.

Здесь уже сказалась не отрешившаяся от своей среды женщина: этот рецептированный союз есть — он и был таковым, моногамический садизм.

Анархисты стремясь к полному безвластию, называют любовь „частным делом“ и не редко не далеко ушли, в этом отношении, от всех и каждого; им предстоит задача сбросить еще одно ярмо — семейное и не на словах только, не в будущей коммуне, а в своей собственной жизни и сейчас.

Непостоянство в любви — постоянство женщин.

Без свободной любви нет свободной коммуны.

Сказка.

В той стране, где свирепствует долгие годы холод и непогода, где, казалось, живой души не сыщешь, —так все сковал морозом злой трехсотлетний дракон, — в каменном, красивом снаружи и черном внутри склепе, многие годы томился, связанный железом, рыцарь воли — подснежник.

Так и под суровым снегом заложена искра горючего пламени и так зарождается первый цвет ранней весны — горный подснежник.

Наглая рука владыки-дракона срывает свирепой волей свободный рост свободного порыва тех немногих, что выглядывают на светлый простор из подземного царства.

И подснежник черезчур резок для окружающей природы, слишком рано расцветают эти первоцветы, и они должны умереть, не видав дивного солнца свободы, не распустившись в свой полный наряд, цвет жаркого полдня и яркой зари.

Но слишком долго лежал снег па горах и в долине, уже много сорвано подснежников и тяжело было их прозябание, и вот, когда накопилось веками сохраненное, под толстым покровом снега, горячее дыхание и кровь срываемых цветов — растаял с шумом снег, с треском лопались ледяные горы и рушились в долину, затопляя всех, кто еще не поднялся на гору, а вершина заалела, зазеленела и покрылась красивым ковром густых первоцветов.

Стены подземелий и тюрем дрогнули и раскололись; подснежники ринулись на волю; и видали их по всей земле, но им не хватало горнего воздуха и солнца вершинного, они были малокровны для долин и братья земли не понимали их.

Один из таких цветов рыцарей, после смерти злого дракона, вылетев, неожиданно расцвел вновь; еще не совсем доконала его удушливая долина, и пошел он искать между степей тропинку на гору.

И видел он среди степей прожорливых животных — слуг драконовых, что не могли забыть привычек рабьих и ужаснулся; и люди не терпели его, а тропинка в заоблачное царство была завалена трупами погибших и погибающих рыцарей воли во время освобождения их из под снега тюрьмы.

Тяжело было вышедшему рыцарю. Часто он сталкивался с людьми одиночками, что не оторвались еще от земли, но тянулись к вершине и шел он некоторое время одной с ними дорогой, думая быстрей найти заветную тропу, но чужд был для них, и скоро расходился и оставался как раньше один.

Как-то раз, после долгих блужданий, он повстречался с дикой фиалкой, совсем оторвавшейся корнями от глубокой долины, которая металась и рвалась куда-то, не зная пути, не зная высот.

И вместе с фиалкой направился рыцарь подснежник в хрустальную высь, думая, что она не потеряла инстинкта земли, и будет ему путеводным товарищем до подошвы вершины, откуда вместе потянутся в путь.

Так шли они долго ли мало ли, сказка про то умолчала, но стала фиалка долинный цветок, уставать, головку иногда опускать и силы терять — не могла она верить в вершину, о которой поведал ей рыцарь родной и душа ее тосковала.

Так шли они тесно обнявшись и вдруг поняли, что не подняться им на вершину, но хотелось им верить, что тропинка найдется, увидят близкое солнце и узнают радости жизни.

Фиалка все реже головку свою подымала и все чаще ее опускала и все ближе и ближе прижималась к подснежнику; долинная жизнь ее обезволила, жить и бороться она не могла, а подснежник еще порывался к высотам, умирать не хотел, но силы его ослабели и почва из под ног ускользала.

Все теснее сплетались подснежник с фиалкой, все ближе прижимались друг к другу; они уже шли по тропинке, но воздух становился все реже и реже...

Задрожала фиалка, заметалась в тоске и, целуя подснежника, умерла, не достигнув вершины.

Рыцарь, окрыленный последним движением фиалки быстро поднялся с земли и понесся к вершине.

Вот она долгожеланная, светлопрекрасная; но не успел опуститься на почву родную, от радости и долгих скитаний, сил совершенно лишился, и мертвым скатился в долину, рассыпался в искры, и своими лучами многих поранил людей что жили впотьмах на поляне...

И до сих пор люди со страхом и трепетом, а иные с надеждой чудесной ожидают падения с высот одиноких: ведь тропинка к вершине не ложь, она не утопия и бьются сердца веселей, и живется вольготней, а сказку про рыцарей воли детям своим повторяют и песни слагают им в бурные дни.

Хиропедагогика.

Выдвигаемая мною проблема не нова, но она мало известна широкой публике, а еще менее анархистам и, вероятно, прочитав название статьи многие станут иронизировать.

Ведь с этим понятием связано суеверие, шарлатанство, но ни как нечто от пауки. Потому-то я и предлагаю профанам в этой области дочитать начатое до конца, и быть может тем заставлю призадуматься над вопросом, которому они меньше всего уделяли времени и меньше всего доверяли.

Предварительно познакомлю читателя, с историей хиромантии, с се целями и задачами, а выводы напросятся сами собой.

В одном из алтарей посвященных Гермесу, Аристотель нашел написанную золотыми буквами книгу, трактовавшую о хиромантии и он выразился так: „Я желал бы преподнесть этот трактат Александру (Великому), т. к. то, что в ней написано золотыми буквами, есть наука достойная столь великого ума“9.

Таким образом уже со времени Аристотеля — хиромантия занимает место среди научных дисциплин, но еще дальше, в далеком времени, на древнем Востоке, — Халдеи и др. странах, эта таинственная наука интересовала человека.

В древности, особенно при рождении ребенка, родители прибегали к жрецу „астрологу“, дабы узнать будущее своего детища.

При входе в школу Платона была прибита надпись: „пусть ни один не измеренный не входит сюда“.

А Пифагор принимал учеников, только после тщательного осмотра, буквально с головы до ног.

Хиромантию изучали: Анаксагор, Артемид, Демокрит, Аристотель; это наука „очень древнего происхождения“.

В книге Иова, глава XXXVII ст. 7-ой гласит: „Бог вложил знаки в руки людей для того, чтобы все могли знать о их действиях“10.

В книге Моисея говорится: „Рука есть зеркало человека, в котором обозначена вся жизнь его“.

В позднейшие времена посвятили себя этой науке — хиромантии, известная парижская гадалка г-жа Тэб, де Серпантиньи и проф. Дебарроль. Не отрицали хиромантию Шопенгауэр, Ломброзо, д-р Шарко и мн. др.

Что же такое хиромантия?

Это — наука дающая возможность по линиям бороздящим ладонь и по самой руке определить наклонности человека, его способности, его прошлое и, до некоторой степени, его будущее (возможное).

И это не фантазия. В особенности жестоко ошибаются те, которые говорят что хиромантия развивает суеверие. Наоборот. Она борется против него и против веры в неизбежную судьбу11.

Что такое рука? — Это то, чем мы: молимся, обещаем, призываем, отказываем, любуемся, вычисляем, раскаиваемся, боимся, защищаем, наказываем, обучаем приказываем, клянемся, доказываем, обвиняем, презираем, спорим, льстим, аплодируем, благословляем, радуемся, печалимся, отчаиваемся, удивляемся и, наконец, молчим12.

Рука строит, разрушает, творит и убивает.

Вез руки не мог бы существовать человеческий мир, он остановился бы на животной стадии.

Можно ли думать, что рука являясь таким могучим фактором в истории земли и человеческого общества, случайно покрылась линиями и всевозможными шифрами на ладони.

— Нет. „Великий организм имеет такое свойство—утверждает доктор Краус — что все составляющие ее части связаны взаимно друг с другом, и поэтому каждая часть в отдельности имеет определенный символ и характер целого“

Рука соединена нервной системой с мозгом и все вибрации в последней передаются первой, но так, что на пей, с течением времени остаются знаки в виде тайных и не понятных начертаний. И вот, потому-то, Корнелий Лапидэ пишет: „по рукам мы должны познать наши обязанности, ибо рука есть символ деяний, по которому всякий может постигнуть для чего он создан; зная же это он может выбрать себе подходящую деятельность и вообще устроить свои дела. Рука указывает также род работы и время“.

Практика хиромантии дала уже некоторые определенные выводы и люди изучавшие эту науку стали понемногу расшифровывать иероглифы руки и пришли к поразительным результатам. Я не буду здесь разбирать систем созданных хиромантией, я не стану касаться всех открытий в этой области; интересующихся отсылаю к первоисточникам, на некоторые из них я указал в подстрочных ссылках.

Меня интересует обратить внимание на хирофилософию, которая обнимая несколько самостоятельных наук, разделяется на три вполне самобытных ветви, а именно — хиромантию, графологию, и физиогномику.

Хиромантия изучает линии и формы рук и их значение.

Графология познает человека по почерку пера.

Физиогномика — по чертам лица и формам, — а в общем синтезе мы имеем уже возможность определить человеческое „Я“ и наполнить его его собственным содержанием.

„Мы думаем, что экспериментальные методы новейшей науки применимы во всех областях, и что основные положения так называемых таинственных наук могут возбудить не меньший интерес, чем археология и „лингвистика“13.

Изучение хиромантии, как науки, было заброшено, хотя еще около 1700 г. в Йенском Университете, лекции по хиромантии читал проф. Генер, а в Галле в 1780 г. проф. Адам Ницкий.

„Мы полагаем, что хиромантия имеет такое же право, как например предсказывание погоды“—указывает Нестлер; и он утверждает, что в человеке борются два великих принципа: судьба и его собственная воля“.

Мы фотографировали звезды на небесном своде, классифицируем их, изучаем для того, чтобы объяснить мир стоящий вне нас, но очень мало знаем и делаем, чтобы познать самого себя.

Современная философия опрокинула всю предшествующую и определенно заявляет, что основные положения ее с самого начала своей истории были поставлены неверно; и, вот, на неоспоримых, казалось, основаниях построили веками громадное сооружение, которое готово рухнуть в своем основании и это потому еще, что мы далеко ушли от себя, мы знаем больше поверхность луны, чем самого себя, чем свою собственную руку.

А ведь рука по определению Галля есть „орган органов, инструмент из инструментов в человеческом организме“.

Не удивительно, что такой выдающийся ум, как Ньютон, говорил: „За отсутствием других доказательств о существовании вернейших признаков, меня сумел бы убедить в этом большой палец“.

Изучив руку — мы найдем себя.

Что же касается графологии, то она говорит, Дюма-Сын, есть наука в высшей степени практическая, т. к. для знакомства с человеком нет необходимости даже видеть его“.

Графологией занимались Дюма-Сын, Жорж-Занд, Вальтер-Скотт, Эдгард Ноэ.

Графология и хиромантия дают возможность определить болезнь индивида раньше, чем это будет замечено врачом; болезненность, наследственная часто, предугадывается по линиям рук и по почерку.

В Париже и Иене существуют психографологические институты. Отцом графологии считают Аббата Мишон; за пальму первенства открытия этой науки борются три страны и каждая из них имеет своего видного представителя: Италия — Ломброзо, Германия — Прейера, а Франция — Варинара.

Так или иначе, эта многообещающая наука уже поставлена на научную почву и если философия открыла завесу с нашего таинственного прошлого, то хиромантия и графология, без всякого сомнения вскроют еще больше и совершено неожиданное.

Искусство читать по руке имеет целью — „способствовать самосознанию человека“.

Когда в Англии была назначена премия в 8.000 ф. стерлингов за лучшую работу посредством которой должны воцарится в природе сила и мудрость, то известный английский врач и исследователь Чарль Билль указал на руку, как на такой орган.

К области хиромантии и графологии надо присоединить и физиономику — френологию.

„Лафатер — физиономист и Галль — френолог доказали ученому Западу, что можно по наружности не только определить характер, быт и значение, но даже прочесть прошлое и заключить из него будущее“ (Папюс).

Первое полное сочинение осталось нам от Аристотеля.

Для иллюстрации можно привести слова Цезаря: „Я не боюсь сияющих и цветущих лиц Антониев и Делабелл, но мне отвратительны сухие и бесцветные лица Кассиев и Брутов“.

Все мы немного физиономисты, но лишь после трудов Лафатера, Галля, Шпурцгейма можно говорить о науке физиономистике и воспользоваться данными ее.

Френология „займет одно из высших мест в ряду наук“ утверждает Уоллес и уже Кант, в своей Антропологии, писал; „Точная правильность в чертах лица выдает очень заурядного и недалекого человека“.

Теперь вплотную подошли к антропологии — корню хиромантии, графологии и френологии и, если из астрологии родилась астрономия, а из алхимии — химия, то из трех интересующих нас отраслей человеческого знания вылупится хирофилософия и она обещает многое где никакие эксперименты, обычного характера, ничего нам не дадут.

— Только тот, кто отвергает царство Духа во всем мире, может искать происхождение духовных эманаций в материи14.

Перейдем теперь непосредственно к вопросу мною затронутому — к педагогике.

Много было создано педагогических систем, каждая эпоха создавала свою особую „школу“, но все они за малым исключением, сводились к муштровке ребенка, ученика, превращали учащегося в средство для своих, чуждых маленькому индивиду целей.

Они не уважали в ребенке, как говорил Руссо, его собственной жизни, они врывались в посторонний взрослым мир и насиловали его. Даже Кант не избег диктаторской замашки говоря: „школа должна воспитывать не для настоящего, а для будущего“. Иными словами, целую треть человеческой жизни превращают в тюремное заключение, вбивают совершенно противоположное заложенным у ребенка чувствам и способностям.

И в наше время, время переворотов во всем, когда старое идет в лом, педагоги, свободные от предрассудков, все же не могут найти правильный ключ к душе ребенка, — они врезаются в душу ученика, а не подходят к ней как к чувствительной мимозе.

„Современная школа, ее господствующий тип, погружены по голову, во вчерашнее“15. Но разве не столь же нелепо, безрассудно погружаться „в будущее“, а этого не избежали и анархисты бр. Гордины и „Положение о Единой Трудовой Школе“ Р. С. Ф. С. Р.16

„Школа дает: вместо мира — толкование, объяснение мира, вместо физической и социальной среды она дает питомцу законы, гипотезы, положения, умозаключения от них, вместо живой жизни — мертвые объяснения, толкование жизни“ (Бр. Гордины).

„Современная школа, кроме того, что она не считается с индивидуальной психикой, оперирует учениками, как механическими равночисленными цифрами “ (Они же).

Все это верно, очень верно, но какой же вывод дают они? А вот какой: „Техника, жизнеучение, „практика“, должны предшествовать науке, идти впереди теории“.

Тут они сходятся несколько с „трудовой“ педагогической школой.

Но где же остается индивидуальность? Неужели в том, что переставили практику в первую очередь, а теорию передвинули назад? Где же тут индивидуальный, самодовлеющий мир ребенка, о котором они говорили несколько раньше?

Ведь весь мир ребенка они бьют на „практической“ всеобщей наковальне, в противоположность „теоретической“ и это все. И это „анархическая“ педагогика?

Подходя к миру ребенка с предвзятой теорией „практической“ или „теоретической“ безразлично — мы уже забыли его „я“, а видели и имеем лишь объект для наших опытов.

Стоило же огород городить: для жареного карася, хотя бы даже в сметане, верхняя или нижняя челюсть одинаковы.

В том или другом случае, мы готовим людей, для будущего, по собственному шаблону и этим творим большое преступление, мы оболваниваем „питомца“ под господствующую психологию, дворянскую, буржуазную, пролетарскую и т. п.

Анализируя принципы анархические бр. Гординых и принципы большевистско-коммунистические, мы видим лишь агитацию учителей перед своими учениками, мы наблюдаем педагогическую вивисекцию.

Правда, бр. Гордины ушли дальше, чем официальная пролетарская школа, т. е. первая свободней последней, но далека еще от совершенства, потому что и они забыли душу, интеллект ребенка.

„На первых ступенях, декретирует школа, преподавание покоится на процессах более или менее ремесленного характера, соответственно возраста, наклонностям“ (курсив мой).

Остановлюсь только на этом и с него начну развивать свою мысль. Его же оценивает „естественные наклонности“ ребенка, кто определяет их и каким критерием?

Хотя „единая трудовая педагогика“ стремится „создать нового учителя“, но это не выход, это не решение проблемы педагогики.

Как это ни удивительно, но мы возвратились к худшим временам иудеев, с их девизом: „Возьми себе учителя“.

Но уже свободнее Иисус, говоривший: „Никого не называй своим Учителем“ Как гордо и парадоксально-удачно прозвучала мысль нового индивида: „Я есмь жизнь, истина и путь“....

Вот эта, последняя мысль и должна быть положена в основу новейшей анархической педагогики. Педагог не шлифовщик опиливающий мозги детей по трафарету начертанному „трудовой“ или собственной теории; он только ловец отыскивающий на большой глубине „жемчужину“ и он будет воистину „учителем“ если очистить ее от грязи наносной, не трогая самой драгоценности, он только даст возможность заблестеть ей своим, присущей ей блеском, загореться своим оригинальным пламенем и это будет ее воскресением из мертвых, ее новым рождением.

И тогда, новый, выловленный из тьмы времен алмаз сам себя оформит, сам себя отшлифует. Такой ребенок не будет калекой, с изломанной душой, он сам себя родит, он сам себя творит.

Определить „естественные наклонности“ ребенка, может только хирософия и свою школьную систему я называю хиропедагогикой.

Из первой части моей статьи видно, что рука является именно тем барометром, по которому можно предугадать способности и наклонности ученика.

Рука ребенка, говорит Густав Гессман, изменяется в величине объема, но форма руки и пальцы у него все же остаются неизменными. Уже у ребенка, прожившего несколько недель, можно распознать к какому типу принадлежит его рука.

А это дает возможность педагогу определить маленького индивида, его потенциальные задатки, его предрасположение, его душевное и физическое здоровье, его наследственные придатки.

„Рука показывает, что тот или другой человек, честный, деятельный, трудолюбивый или мот и пьяница“.

Как это ни странно, а „левая рука, которая работает сравнительно меньше, в то же время имеет больше линий чем первая“. (Папюс). Приходится согласиться с Аристотелем заметившим, что „линии не без причины проведены на руке человека, что они особенно произошли вследствие небесного влияния и вследствие собственной человеческой индивидуальности“....

Не удивительно, что Виргилий часто употребляет слово manus — рука, чтобы обозначить вооруженную силу, толпу, воинов. „Рука на греческом языке происходит от глагола, который в переводе на наш язык“ — покорить победить.

Рука — символ всего человека.

Уже утверждают, что нация имеет свои виды рук, свои особенности. Женская отличается от мужской, рука артиста также своеобразна, ее нельзя смешать с рукой не артистической; рука философа, не то что рука музыканта и каждая рука со своими ладонными и другими знаками никогда не повторяется.

Хиропедагогика имеет у нас свой опыт и я приведу несколько выдержек из „Курса Хиромантии“ проф. Нестлера чтобы показать, что может сделать новая наука и какие горизонты открываются перед нами.

...„Детей с угловатыми пальцами целесообразнее воспитывать к такого рода призваниям, которые требуют точности, понимания деталей“... „Дети с подобными пальцами склоняются к господствующим теориям и методам; понимание возвышенной поэзии и искусства у них отсутствует, в тоже время они проявляют необыкновенные способности к изящным и практическим наукам“.

...„У детей, которых пальцы оканчиваются лопаточкой, есть большие задатки к торговле, к изворотливости, чем к знаниям; они более ловки на деле чем на словах, более просты и искренни, чем изящны и галантны. Они более люди практики чем теории, лучше понимают что-нибудь устроить или привести в исполнение, чем вдаваться в теории“....

„Дети с такими пальцами имеют только то общее с детьми у которых пальцы угловаты, что их ум направляется в сторону материального, действительного, ощутительного, в то время, как дети с коническими и угловатыми пальцами живут в области прекрасного идеального, нереального и не материального“....

„Если мы обратим внимание на только что указанные положения, то мы легко поймем, что дети с угловатыми лопаточными пальцами должны быть воспитаны к призванию техника, ученого .... техника промышленного — если мы не желаем противодействовать их наклонностям и погубить порядочную сумму хорошей силы в нецелесообразной деятельности.

О детях с шишковатыми пальцами следует сказать что им присуща любовь к физическому и духовному движению, что они выделяются сильным стремлением к независимости, что они имеют таланты к механическим изображениям, наконец они большие любители животных...................

Дети с узловатыми руками особенно способны к тем родам призвания, которые требуют проницательного, спекулятивного ума и предъявляют большие требования к логическому мышлению; одним словом к тем постам... до некоторой степени философский ум......................

„Большие детские руки, с ладонью средней величины, указывают всегда ум, который достигает известного совершенства, такие дети имеют скорее склонность к превосходному, чем к великому, они поэтому несмотря на величину руки, очень способны к изящным ручным работам и делают много на поприще механических и ремесленных искусств“.....................

„Признак сильно отражающейся чувственности есть несколько линий на ладони, из которых самая значительная есть так называемый пояс Венеры....эта линия всегда обнаруживает чувственные наклонности“..........

Сказанного достаточно.

Как должно быть желательно для мыслящих воспитателей и родителей иметь в исследовании руки средство, которое уже в самом раннем детстве обнаруживает наклонности к определенным стремлениям, как желательно понять их, чтобы из „пирожника“ не стало „сапожника“.

Но теперь, „благодаря нашим хиромантическим признакам, мы в состоянии заблаговременно узнать“ душу ребенка и дать ей надлежащее развитие, не превращаясь в педагога садиста, мучающего своего воспитанника.

Я должен сказать еще следующее. При надлежащем использовании хиропедагогики, мы не будем навязывать детям чуждый им мир, у них имеется свои собственный и нам надо только не забывать, что ни „вчерашнее“, ни „завтрешнее“ не может быть целью воспитания.

Человеческая жизнь так коротка, что укорачивать ее искусственным воспитанием, дело столь злое, что оно не имеет сравнения с самыми гнусными преступлениями. Мировой бойне на детском фронте должен быть положен конец...

Отойдите, не закрывайте перед детьми солнца, они сами к нему поднимутся и в благодарность — не будут считать вас своими мучителями-инквизиторами.

Не отнимайте у детей их „сегодня“.

Все ваши педагогические институты принесут мало пользы и громадный вред, если в них не будут открыты хиромантические факультеты.

И я уверен, что настанет время, когда люди понесут новорожденных не в церковь, а в хиромантическую или вернее хиротехническую клинику, в которой каждый входящий получит свой „гороскоп“.

Но до этого еще очень далеко, и рекомендовать современных хиромантов отнюдь не могу — многие из них своей профессией „гадалок“ добывают „кусок хлеба“ и едва знают основную мудрость хирофилософии.

Начав с самих себя изучать эту великую науку — мы познаем себя; взяв серьезные книги по хиромантии, руки живых и мертвых людей, мы поймем их „я“ и, свое собственное.

Заканчивая свою работу я не могу не остановиться еще на одной отрасли знания, которую выдвинуло последнее время, я говорю о проблеме „психотехники“.

Здесь, где казалось бы нет места хиропедагогике, ученые выставляют задачи, решение которых без хирофилософии не разрешимо. Появившиеся „Институты Труда“ и труды их в этой области утверждают17: „Несмотря на все препятствия распознавание способностей людей и правильное распределение людей по профессиям является настолько жгучим вопросом для немецкого народа, что разработка его не терпит отлагательств, несмотря на возможность ошибок и заблуждений все же необходимо попытаться проникнуть в эту тайну“....

В Германии уже начались эксперименты „характеристик профессий“. Но думается, что этот „научный“ путь экспериментов, — окружный путь, а не прямой.

Если область психотехники — определение призвания то тут хирофилософию не обойдешь, и, если проф. Челпанов в своем докладе 19, XII 1920 г. по „психологии труда“ говорил, что: „Мы уже достигли того, что можем указать способы измерения индивидуальных особенностей“, и... „проблема эта может быть разрешена только при помощи психологии“, то ведь это еще не решение вопроса, так как указать и найти „особенности“ легче, чем определить способности индивида.

Психофизиология труда, как проблема—выдвинута Институтом Труда и многими другими — это знамение времени: человек не машина; вот почти аксиома, а если это так, то Вундтовская экспериментальная психология, или подобная, не дадут нам желанного решения и ответа.

На сцену неизбежно грядет хиропедагогика и вопреки всему и всем, она завоюет свое место и скажет свое веское слово, — она пробьет толщу предрассудков и избавит людей от фабрикации дефективных.

Утопия в красном доме.

Это было недавно. Мы повстречались в „одиночке“, куда нас случайно посадили вместе; и следствием нашей беседы и жизни была эта фантазия. Выть может „утопии“ излишни в наш прозаический век, но я думаю иначе: когда темной ночью мы глядим в глубину неба и нам сверкают оттуда тысячи звезд — это заставляет невольно думать и размышлять; но и сама природа — картина доставляет великую радость и если бы у человечества отнять ее, жизнь потеряла бы наполовину свою ценность. Глядеть же в будущее человеческой жизни—в своего рода небо, где каждый человек является звездой, большей или меньшей величины, удаленной от нас на большое расстояние, или находящейся возле; где также есть свой млечный путь, в котором человека уже нельзя и нет возможности рассмотреть в отдельности, на это не хватит одной человеческой жизни, — и, между прочим, также доставляет радость, скрашивает жизнь и жалок тот, кто не желает смотреть „выше“.

Илья: Итак, товарищ, вы думаете, что наша жизнь и жизнь всего человечества течет в известном направлении, что настоящее выше и ценнее прошлого?

Агафон: Безусловно. Быть может нельзя учесть математически минусы прошлого и плюсы настоящего, и многие даже говорят, что если противопоставить явление жизни из прошлого настоящему, то нынешнее не выше и даже еще ниже. До некоторой степени это верно, например, смертная казнь в большинстве современных государств фактически уничтожена, но заменена одиночным заключением, где человек превращен в живого мертвеца, — быстрая смерть заменена медленной и нелегальной, и это считается гуманнее. Но человечество в прошлом как-бы спало в летаргии, а теперь оно проснулось от сладкого сна и потягивается, расправляя свои онемевшие было члены; такое пробуждение многим и многим пришлось не по вкусу. Не мало и в настоящем отрицательных явлений; среди рабочих организаций Запада и Америки, которые окрепли и процветают — энергия падает; вся работа сваливается на талантливых, честных руководителей, а большинство отдыхает от трудов праведных, кейфует; сеять помидоры и иметь двухспальные кровати — вот идеал большинства.

Но — „все-таки движется“!. Пусть мертвые глубже проникают в землю,, а живые все выше и выше будут подниматься.... к солнцу — в этом великий закон жизни „естественный и механический“ подбор. Будущее в руках тех, кто рожден соколом, а не ужом, не тех, кто ни горяч, ни холоден... Если мы не знаем еще законов, управляющих людьми, то мы знаем, видим и слышим, что человечество ищет новых путей; оно думает, волнуется, мыслит и эту мыслительную способность передает по наследству, в виде большого числа мозговых извилин. Как скрипка, на которой играют, становится ценнее, так и мозг человека от времени, начиная с Адама, через обработку его мыслями, идеями делается драгоценнее, благороднее.

Не в этом ли заключается закон сохранения энергии, социально-психической энергии?.

Конечно, есть скрипка и скрипка!. Скрипка Страдивариуса дает иные звуки чем простая, но и она, достигнув Рубикона, за который ей не перешагнуть, начинает разрушаться.

Но, дело сделано: Звуки были перелиты в мозг человека, они заставляли сердце биться быстрей и интенсивней жить, Львы Толстые, Бакунины, Канты, Ньютоны, — это скрипки Страдовариуса, одухотворенные самосознанием; наступает и для них, конечно, конец, разрушение, но звуки останутся с нами очень и очень долго. Нации и все человечество, как и скрипки Страдовариуса и ординарные, переживают эти циклы. Но прогресс заключается в том, что все их звуки не потеряны для нас, — как это было раньше, а останутся с нами навсегда и мы уже сами, сознательно, можем делать свой мозг культурнее и будущему поколению передать нечто ценное (более) чем получили сами. Но эта обработка для передачи не насилие, она происходит естественно, нормально.

А для того, чтобы не зная законов, управляющих судьбами людей, узнать будущее, наметить его, я предлагаю вам Илья, воспользоваться гипнотическим сном, когда человека можно заставить всю остроту его зрения и ума сосредоточить в известном направлении для прозрения будущего, а тогда, вероятно, нам удастся проникнуть в ближайшее и далекое....

Илья: Вы шутите?

Агафон: Нисколько. Ведь мы ничем не рискуем. Согласны? — Он согласился...

Необходимое металлическое зеркальце у нас было. Дождались вечера.... Окончилась поверка и мертвая тишина помогла сосредоточиться.

Зеркало, освещенное лампой, бросало пучок лучей в глаза Ильи. Веки задрожали и он перестал существовать.

Я приказал ему перенестись вперед на 100 лет., в Париж, который, вероятно, и тогда будет сосредоточием ума и знаний...

Агафон: Вы уже в Париже?

Илья: Да....

Агафон: Ну, так ходите, узнавайте новое и передавайте мне, — вы меня поняли?

Илья: Да. До свидания...

Фу... Дух захватило. Удивительное дело: помню что говорил с Агафоном, и почему я очутился вдруг в Париже, который узнал по мелькавшей вдали башне Эйфеля....

Но начнем наши исследования, а то, вероятно, Агафон, ждет не дождется меня. Так как Париж город культурный, то мне не нужно скрывать, что я житель прошлого столетия. После тюремного ужина, мне захотелось есть — решил искать столовую, где-бы можно было закусить.... Город почти не изменился. Чистота, повидимому, идеальнейшая. Шума от экипажей не слышно; странно, что упряжных лошадей совершенно не видно. Автомобили, без дыма и вони легко скользили по широким улицам, усаженным деревьями. Аэропланы — одиночки, аэростаты — вагоны пересекали воздух во всех направлениях. Люди были одеты в широкие, без рукавов, но разнообразного фасона и материй, очень изящные как-бы пеплосы. Женщин на первый взгляд-не отличить, они, как и мужчины без бороды и усов, были без кос — этих очагов заразы, ходят все не покрывая голов ни шляпами, ни платками — хорошо, что я забыл свою. А вот и столовая....

Захожу и... остолбенел: мужчины и женщины без платья; все пеплосы оставлены на вешалках при входе; следовать их примеру у меня не хватило духу, да и костюм мой не был приспособлен к тому. Но представьте мое положение, когда подходит голый, очевидно, кельнер, и спрашивает: „Что угодно?. Я заказал мясного бульона и бифштекс слегка поджаренный. Он удивленно пожал плечами и говорит, что вот уже 20 лет, как закон запретил убивать какое-бы то ни было животное, за исключением случаев самозащиты, в широком смысле слова — „Да откуда вы, что не знаете этого?“ Я промолчал и попросил дать мне — что-нибудь. Принесли мне что-то, что я ел и не понял что, но довольно вкусное. Я решил спросить, почему на улицах не видно упряжных лошадей. Он разъяснил, что только в деревнях можно еще, до 2050 года употреблять их для работы, а после все будут заменены механическими двигателями. — А куда же идут народившиеся, ведь не убивают же их? — „О, нет, конечно,“ поспешно объяснил он, „только породистым лошадям, для верховой езды и для научных экспериментов, даем возможность иметь приплод, а остальные постепенно вымирают.“ Я удивился и вышел. Сена сверкала под солнечными лучами и множество автомобилей въезжало прямо на воду и мчалось по ней; вот аэроплан спустился туда же и быстро направился к берегу и покатил по улице.

Я подошел к странного вида экипажу не то автомобилю, не то лодке, не как-бы с мачтой и спросил: „Можно ли и где подняться на воздух“? Человек указал мне на сиденье, и дал одеть какой-то красивый балахон, плотно застегивающийся под шеей, а на вопрос, зачем? — мой костюм, очевидно, его не удивил и вопрос также, он стал объяснять, что это парашют и что ни какая буря, если даже опрокинет аэроплан, не опасна — в нем опустишься на землю невредимым. Я обрадовался: ведь холодок давно уже забегали по ногам, когда я сел в экипаж. Мы отделились от земли. С высоты я глядел на людей — муравьев и чувствовал себя орлом.

Пилот рассказывал что видневшаяся вдали длинная, как змея, узкая линия, есть однорельсовая электрическая дорога, для перевозки товаров; а люди передвигаются на автомобилях и аэропланах — как мы теперь, или в аэростатах — вагонах.

Ну, довольно. Я попросил остановить экипаж возле Лувра и... слышу звонок.. ....На поверку.... Агафон приподнимает меня за руку.

В левом кармане оказалась книжка выпущенная из типографии Парижа— очерки какого-то Андрэ. Днем мы стали ее рассматривать и узнали, что это история политических событий с 19.... по 1999 г.

Мир был выкроен наново. В Небесной Империи, после ряда кровавых восстаний, образовались Китайские Автономные Штаты. Япония, после внутренней революции, присоединилась на правах штата к Китаю. Индия отделилась от Англии и после пережитых битв и волнений, стала перестраиваться самостоятельно. В 1940 г. Россия овладела Персией и Турцией; к ней присоединились все славянские народности, образовав „Великую Славянскую Федерацию“ Константинополь стал столицей этой новой организации. Северная и Южная Америки соединились со многими островами под наименованием „Федерации Нового Света“. Вся Европа после ряда восстаний, с Великобританией, превратилась в одну „Ассоциацию“. В Африке уже была „Свободная Негрская Республика“. В Австралии с островами — „Социалистические Соединенные Штаты“. Последняя раньше всех стала вводить у себя, в области производства и распределения, принципы коллективизма.

Все эти изменения потребовали мучительных родов за исключением Америки и Австралии, где все произошло мирным путем. Англичане, потеряв свои колонии рассыпались по всему миру и вместе с евреями стали, почти, космополитами. Война, этот бич человечества, навсегда была уничтожена, главным, образом благодаря пролетариату, который отказался производить средства вооружения, и отказу антигосударственников как христиан, так и социалистов, нести военную службу; не малое давление оказали также и суфражистки. С общего согласия крепости везде срыты, — „мечи перекованы на орала“. Только милитаристские музеи хранят в своих стенах, образцы убийства и служат пугалом для молодых поколений. Семь оставшихся только полу социалистических, но все же еще „государств“ старались перегнать друг друга в устройстве громаднейших обсерваторий, научных лабораторий и всякого рода зоо-био-станций. и т. п. Объявлена премия за синтез питательных веществ, в особенности белка, счастливчику изобретателю разрешалось жить при доме-музее одного и из великих мыслителей всех времен и народов — и это находили великой честью.

Старый метод, открытый Эрлихом Гатом, еще в XX столетии дал возможность избавиться от ряда болезней, как чахотка, тиф, чума, холера, и др. Среднее образование, но с новым содержанием уже доступно для всех. Вооруженный мир прошлого превратился в действительный „мир“, что дало возможность продуктивнее использовать труд и уменьшить его время до 6 часов в сутки. Хотя Константинополь был столицей Великой Славянской Федерации, но его сделали нейтральным и он является интернациональным центром научных обществ и ассоциаций, здесь было оборудовано для пользования ученых все, о чем они могли только мечтать; он стал всемировой кафедрой. Счастливое положение города в географическом отношении и по красоте, на самом деле, сделало его „Царем городов“....

Сегодня вечером мы решили повторить наш опыт, но эпоху назначили более позднюю, так как очевидно, слишком больших изменений не произошло, или же, за короткий срок, Илья не мог успеть все рассмотреть и подметить.

Ну, Илья, едем?

Куда?

Лучше всего в Константинополь. Только там мы можем узнать жизнь в начале второй половины XXI столетия. Только там, вероятно, она бьет ключом и человечество с надеждою и тоской глядит туда. Только оттуда, из центра науки из этого ставшего Новым Назаретом города, идет спасение.... Андре пишет в своей истории, что в конце XX стол, пессимизм проник в народы и массовые самоубийства, в особенности у китайцев приняло ужасные и угрожающие размеры.. Книги Шопенгауэра, Ницше, стали настольными. Предвиделась „паника“ о которой говорил когда-то Гартман.

Образование, доступное для всех сделало людей атеистами, не верующими ни в бога ни в черта; наука же, не могла разрешить этих вопросов, о которых прежний ученый Дюбуа Реймен предрек: ignarabus ignorabimus — никогда не узнаем; — на этой-то — почве и развилась эпидемия самоубийств: ожидали от науки решения загадки всебытия, но она все еще молчала...

Илья. Я готов.

——.... И дух его понесся, а тело, мертвое тело, лежало около меня и говорило о какой-то тайне....

Вторично я испытывал удовольствие мчаться по воздуху со страшной, но уже привычной быстротой....

Заблестел купол на знаменитом храме св. Софии.... в Константинополе — где вместо креста, сто лет назад, стоял полумесяц.

Множество аэропланов рельефно выделялись в синеве неба. Я опустился на берегу моря, на рассвете дня и направился к центру города.

Американских „небоскребов“ не было видно в нем, но дома поражали еврей оригинальностью и разнообразием стилей.

Вот очень изящный киоск, на нем афиша со знакомым именем: „Лев Толстой“ — лекция профес. Андрэ, — он очевидно, был еще жив, назначенная на сегодня, 1-го апреля 2089 г., в 6 ч. утра.

Я решил пойти туда. Уже кое кто показался на улице, некоторые совершенно голые но с сандалиями на ногах, как видно граждане любили вставать очень рано. Мне подумалось, что они также идут послушать Андрэ; я пошел вслед за ними и не ошибся. На здании, похожем на театр, было объявлено о лекции. При входе каждый получал бинокль и слуховую трубку — как я узнал после, и проходили в круглый амфитеатром зал, без крыши, по примеру древней Греции.

В центре находилась кафедра, на которую, при моем входе поднялся, как можно было догадываться Андре и обратился ко всем со словами: „Коллеги“! — Мне почудилось, что я попал на собрание ученых, но решил не смущаться; потом мне объяснили что такое обращение вошло у них в обычай: все ведь получали высшее образование и каждый вносил свою крупицу в сокровищницу науки — долю опыта и знания, и если даже такой ученый, как Андрэ, выделялся из массы уже образованной, все же они понимали друг друга и работали для одной цели.

—„Книга, которую Лев Толстой завещал прочесть через сто лет, написанная им в 1900 г., была, как и вам известно, во время второй русской революции утеряна но недавно найденная, имела бы еще больше значение, если бы наши отцы познакомились с ней. Тогда, вероятно, не было бы той полосы безумных анархических покушений и самоубийств. Я, конечно, далек от обвинения кого-бы то не было, и понимаю, что раньше и теперь еще „сила гнета современного общества и пропорциональна сознанию данного индивида“, но я рад, что мы воспользовались и этим прошлым опытом, и „свобода от свобод“, о которой мечтали анархисты, стала нашим достоянием.

Кому теперь нужны свобода „слова и печати“? Кто может заставить нас не говорить то, что мы хотим? — а жизнь на новых началах уничтожила даже условия, при которых рождались палачи слова и воли, и палачи в прямом смысле.

Но я в немногих словах выражу суть книги „Духа не угашайте“. Толстой Лев говорит в ней: „Мы не можем мыслить человека без земли, он взят из нее он в ней и она в нем. Земля же есть часть солнечной системы, в которой существуют организмы с большой психикой — это мы, люди.

Человек состоит из земли и психики из материи и идеи, он очень сложен. Мы не можем отделить его от земли, как землю от солнечной системы.

Но вся она есть организм очень сложный, в котором как в человеческом теле, плавают клетки, живут люди клетки. И если в человеческом организме, клетка далеко по сознанию ниже самого человека, то насколько же психика солнечной системы выше самосознания клетки-человека плавающего в ней. И как психика еще выше в микрокосме. Называйте эту жизнь Богом, Логосом, Субстанцией — сущность от этого не изменится.

Вот истинное логическое рассуждение. И действительно: „как мертвой матери — земле рождать живых детей“.

....Всю лекцию можно было понять как призыв к самоусовершенствованию; что „сущность вещей по его мнению мы до сих пор не знаем т. е. знаем вещи не такими, как они есть на самом деле, а только такими, как они нам представляются, — значит и себя, как человека, как „Я“, мы знаем не таким как он есть-ноумена —, а только как феномена. Человек есть организованное тело, — микрокосм, обладающее соответственно своей сложности психикой, которая в свою очередь является показателем сложности тела.

Значит, материя, атомы, или что-нибудь другое, комбинируясь между собой при соединении в организованные тела — от простейшего не органического, как кристалл, до сложного, от муравья до человека и быть может выше, но нам еще неизвестное, — получает как бы изнутри себя психику, величина которой пропорциональна химической сложности тела.

Но так как человек существо сознательное, даже больше, то он может направлять себя в ту, или другую сторону, увеличивать свою сложность и свою психику — совершенствоваться до бесконечности. И очевидно вопросы, не разрешимые еще теперь, все же будут объяснены впоследствии, тем более — раньше ученых было по одному на миллион человек, то теперь, когда каждый может подвинуть решение поставленных задач, мы должны и будем смело работать. Будущее в наших руках.“

На этой лекции сосед неоднократно заговаривал со мной и мы, по окончании, вышли вместе.

Мой костюм, очевидно, заинтересовал его.

Он отрекомендовался инженером и мне волей неволей пришлось сознаться, что я человек не от мира сего: но к моему удивлению это его нисколько не поразило, даже больше — он сам оказался последователем Крупса, Бутлерова и верил в потусторонний мир. Цель моего появления была для него понятна и он с удовольствием согласился быть моим гидом, — это тем более упрощало мою задачу.

Мы проходили мимо громадного здания, довольно красивого, но с решетками в окнах; сзади парк; на фронтоне дома виднелась надпись: „Психиатрическая лечебница“.

Мой спутник объяснил, что тюрем уже не существует, но преступления все-таки, как продукт ненормальности субъектов или же фанатизма анархистов-спонтанистов, — не признающих компромиссов — бывают. — „Конечно, за пропаганду и агитацию мы не заключаем их в лечебницы, но только за активные выступления против личности и общества. Общество ограждает себя от субъектов, не признающих никакого права. Мы признаем их действия ненормальными, наследственно-паталогическими, — а это требует врачебного надзора. После, смотря по поведению, всех рецидивистов, а также идиотов и т. п. кастрируем и еще раз освобождаем.

Если же рецидив возвращается, мы водворяем их пожизненно. Кастрация явилась следствием уничтожения браков и боязни передать по наследству пороки, тем более что при свободной любви, всебрачии, нельзя уследить за болезнями.

Должен сказать, что воспитание детей у нас общественно — обязательное и ведется только специалистами-педагогами. Женщины, за несколько недель до родов, обязаны быть в особенных клиниках, откуда новорожденные поступают в общественные воспитательные дома; только после совершеннолетия они могут жить самостоятельно.

Термины — „отец и мать“ потеряли свое прежнее содержание.

Между прочим, мы регулируем по своему желанию число рождающихся мальчиков и девочек; тайна, которой владели пчелы, для нас не секрет и не представляет трудностей: особая питательная диета, вот и все, что нам надо было знать. Но, все просто и ясно, когда открыто“.

Проходя через парк, я заметил какие-то аппараты, стоявшие то там, то здесь. Я поинтересовался узнать, что это такое. — Это были машины для собирания углекислоты из атмосферы. Так как давно уже узнано, что человек слишком мало жил из-за медленного отравления углекислотой, — происходило медленное удушение — асфиксия. А убийственное действие на живые организмы, скрытого в природе, радия вызывало предрасположение к болезням и „бацилла смерти“ находила себе уже подготовленную почву. — „От углекислоты мы избавились тем, что минерального топлива не употребляем, а из атмосферы собираем в брикеты и обработанная известным образом, она идет на топливо для наших двигателей.

Радий мы также заставили не вредить нам, а служить. Благодаря всему этому нам легче бороться со старостью и, надеемся, что геронтология даст нам возможность жить столько же сколько древнему Аврааму“.

„А вот машины особого рода“ — говорил инженер: они замечательны тем, что все процессы, происходящие в растениях, повторяются в них. Мы можем выращивать нашу современную „сталь-клетчатку“ какой угодно формы, — она заменяет вполне сталь прошлого. Кроме этого, она до некоторой степени вырабатывает для нас и пищу т. к. клейковину растений, которую когда-то Буссенго назвал uiande vegetale перерабатываем и употребляем для еды.

Хотя мы и разрешили синтез белка, но приготовление его происходит лабораторным путем, а не фабричным, который пока еще не выгоден. Но в недалеком будущем и это будет устранено.

Человечество вздохнет еще свободнее, труд еще более уменьшится, а следовательно и человек все меньше и меньше будет рабом желудка и природы. Если для нас достаточно теперь три часа для общественно-обязательного труда — моя очередь наступает после обеда, то вероятно вскорости уменьшится еще более.

Идя дальше, мы натолкнулись на толпу — митинг, на котором ораторствовал совершенно голый человек.

Он говорил: „У нас нет, почти писаных законов, но все же, мы рабы не в меньшей степени, чем люди прошлых поколений. Если референдумы не то что парламенты, то все же нас обязуют считаться с большинством. Если в прошлые времена боролись за волю и шли на эшафоты, боролись против деспотизма буржуазии и заживо умирали по „одиночкам“, то я теперь не в лучшем положении — мое сознание стало острее, а мы не далеко ушли от прошлого: вместо тюрем „общество“ понастроило „психиатрические лечебницы“ и оскопляет людей, в них находящихся! Скажите, есть ли качественная разница между пытками прежних веков и современными? Если тогда возмущались деспотизмом одного, трехсот, то сколько возмутительнее подчиняться многоголовому зверю большинству? Современный строй — обширная тюрьма!

Довольно рабства, довольно насилия, или я принужден буду заставить мир содрогнуться от ужаса: паука, в моих руках.... Горе насильникам!, Долой право! Я хочу быть свободным от свободы, от права! И никакие тюрьмы меня не устрашат. Долой кастрацию во имя свободного человека. Долой тюрьмы — лечебницы!

Мы ушли, но эти угрозы долго звучали в моих ушах.

Мой гид пригласил меня в свою квартиру обедать и я, конечно, согласился.

Подозвав аэроплан, мы подлетели к домику-особняку. Он состоял из спальни, столовой, гостиной, и кабинета — мастерской.

Уборку комнат он производил сам, тем более, что все упрощалось механическими приспособлениями. Обед прислали нам по трубам из общественной центральной кухни; после него хозяин повел меня в кабинет и предложил кофе и газеты.

Я ожидал увидеть известную мне по форме, простыню, — но он подал листок величиной с открытку, на которой кроме мельчайших точек ничего не было видно; но все объяснилось, когда я взял микроскопические очки для чтения. Все книги, за исключением оригиналов, которые хранились в музеях и ученых библиотеках, были уничтожены, а дубликаты печатались микроскопическим шрифтом — что удобнее для хранения и получалась большая экономия в труде и времени.

В начале газеты „Космос“, я увидел ряд непонятных цифр, вроде химических формул — это были объявления, выраженные в цифрах вычисления психохимического сродства, по которым женщина и мужчина могли узнавать своих двойников по любви и любить друг друга, не нарушая законов природы.

Дальше была статья от „Бюро Ассоциации Потребителей и Производителей“ которая указывала на движение населения и его рост; на производство и потребление продуктов и т. п.

Эта организация насчитывала в своих рядах все население мира — она как-бы заменяла прежнее государство.

Юридически „Бюро“ не имело прав, оно было своего рода бюрократическим Учреждением, которое регулировало производство в связи с спросом и занималось статистическими исследованиями в громаднейших размерах....

А вот выдержки из книги по биометрике: культивирование человеческого мозга, возможное и необходимое... при особом подборе спаривающихся....

Вот отзыв о философской мистерии, поставленной в театре. Инженер пояснил мне, что все роды произведений, за исключением философских и великих произведений старых мастеров, сняты со сцены: люди не интересовались ими — были иные идеалы чем раньше.

После выпитого кофе я не помню как заснул, но очнулся уже в своей камере.

Возле меня уже хлопотал фельдшер и Агафон — они отчаялись привести меня в чувство.

В прошлый раз разница во времени между X..... где я находился и Парижем, дала возможность поспеть на утреннюю поверку — теперь же, я возвратился вечером.

Несмотря на беспокойство, причиненное нам вторым путешествием, два дня спустя, мы снова задумали свершить его еще раз. Конец 2260 г. будет целью нашего исследования. Чтобы не запоздать, сделаем несколько иначе: ждать возвращения Ильи не будем, а станем задавать ему вопросы. Илья уже усыплен. Начнем.....

Агафон: Узнайте Илья, в „Бюро Ассоциации Потребителей и Производителей“ в каком положении рост населения на земном шаре?

Илья: Ведением всюду всебрачия и увеличивающейся культурностью личности народонаселение уменьшается.

Агафон: Какой язык стал интернациональным, так сказать международным?

Илья: Китайский, реформированный в XX столетии.

Агафон: Каковы причины этому?

Илья: Громаднейшая численность населения — вдвое больше Еяропы: „Китайские автономные Штаты“ выдвинули на все поприща знаний очень много ученых — все это заставило народы считаться с ними.

Агафон: Узнайте что нового в области научных открытий и т. п. Чем интересуются люди и что их волнует?

Илья: Хорошо.... Обождите... Слушайте.

Вы знаете, конечно, что идея „Бог“ и теологическое рассмотрение природы лежало в основе человеческого мышления что Бэкон Франциск называл „idola tribus“ — как следствие „антропоморфического“ переживания. Эта идея вела одних, как христиан, на костры; других же, к самоубийству; теперь найдена бацилла вызывавшая своим отравлением указанные представления. Победив ее, человечество избавится навсегда от боязни смерти, что в сущности лежало в идее „Бога“ и „idola“.

Теперь с очевидностью доказано, что сон вызывался отравлением „продуктами регрессивного метаморфоза“ т. е. питательные вещества, разлагаясь, образуют яды, действующие снотворным образом на мозговой центрик, заведывающий сном.

Сны же, отчасти были бредом от отравления, и, в меньшей мере, объясняются влиянием жизненных оккультных токов людей с планеты Марса, которые давно хотели завести связи с землею, но это ни как не удавалось. Допускают возможность обмена мыслями с людьми Марса посредством телепатии, для чего оказалось необходимым развитие оккультных сил, а это в свою очередь требовало аскетического образа жизни. В последнее время этим увлеклись. Подмечено уже, что человеческий организм стал чувствительнее к токам электрическим, магнетическим и другим, чем люди прошлого. Чтение мыслей друг у друга сделалось обычным явлением; некоторые ученые фантазеры полагают, что в далеком будущем язык, как орган речи атрофируется.

Астрономии и Философии люди настоящего уделяют очень много времени; вот-вот появится давно и с нетерпением ожидаемая „панфилософия“. Лет десять назад, одному из ученых, удалось найти „микроб смерти“; во время культивирован, он нечаянно распространил их по всему миру — погибло множество людей. Целая плеяда ученых специально занялась отысканием средств против него. Они накануне бессмертия.... Последствия будут неисчислимы....

„Бюро Ассоциации Производителей и Потребителей“ статистическими данными доказывает, что гермафродитизм увеличивается с каждым годом.

Люди науки объясняют это не атавизмом, а приспособлением организма к условиям жизни измененной среды, и видят в нем доказательство эволюции: человек становится сложнее, ценнее и выше прежних своих сородичей.

В будущем допускают превращение всех в гермафродитов. Дальше. Появились лица число которых растет, с глазами телескопическими и в то же время микроскопическими, которые проникают сквозь тела, как радий, и сквозь пространство, как фотографическая пластинка; некоторые видят поверхность луны и ее рельефы. Возможно, что и эти органические изменения со времени распространятся на все человечество.

Здесь Илья, пробужденный Агафоном, проснулся: пришел фельдшер, заинтересованный его странной болезнью, узнать о его здоровье.

Старший надзиратель объявил Агафону собраться на этап. Опытам нашим конечно, конец, но думаем, что и бывших достаточно: мы доказали с очевидностью, что жизнь не стоит на одном месте, а прогрессирует во всех отношениях, что будущее ценнее и прошлого и настоящего, но с исторической, объективной точки зрения; с субъективной же, нам важна жизнь существующая, моя, и как ни заманчиво будущее, оно все же только будущее.

Мы рождены теперь, теперь и должны жить всеми фибрами нашего „я“ — так, чтобы чувствовалось, как „силушка по жилушкам переливается“...,

Мы дети нынешнего солнца, оно светит для нас, а не прошлому и будущему. Прав Иван Карамазов Достоевского, говоря: „Не для того же я страдал чтобы собою, злодейством и страданиями моими унавозить кому-то будущую гармонию“.

Вместо декларации.

Признавая за неоспоримый факт существование доминирующий и самодовлеемой в самой себе и для себя личности, мы и исходим в наших основных положениях только из нее. Вне личности — все привносное, как бы постороннее.

Самоопределившаяся, сама себя опознавшая и разгадавшая себя личность так или иначе выявляется не только к окружающим, но что еще важнее— к самой себе, поскольку личность последовательна, поскольку жизнь индивида не расходится с практикой жизни.

Как далеки или велики компромиссы между идеей и личностью — служит определением для возможного с нею общения и работы в практической области.

Наши нижеразвитые положения могут быть положены в основу тесного между собою солидаризирования индивидов имеющих анархическую идеологию.

Мы и начнем с того вопроса, на который каждый из нас должен дать себе ответ и найти свое место — мы говорим об экономике данного общества, вернее о питании индивида и вытекающих из него последствий.

Так как мы отрицаем существующую форму экономических взаимоотношений, как унижающих и порабощающих личность, а новые формы еще нами не найдены, необходимо определить линию поведения при которой личность оставалась бы анархичной. И вот, мы ставим первый вопрос именно этот:

Признавая факт захвата трудящимися орудий производства революционным актом и приветствуя его, мы далеко еще не усматриваем в нем анархического акта, т. к. процесс анархо-экономического производства-строительства, после момента захвата, должен быть настолько длительным, что идеал анархической коммуны отодвигается вглубь веков.

В таком массовом захвате не может быть проведен анархический принцип „добровольного соглашения“ необходимый для личностей вполне определивших свое анархическое мировоззрение. В такой народившейся примитивной коммуне не исчезнут товаро-и-деньго обмен, как внутри, так главным образом извне, со всеми вытекающими отсюда чреватостями. Даже больше, такая Коммуна не может стать ячейкой новых форм жизни потому еще, что она превратится в часть удельного хозяйства Совнархоза, а если не согласится быть таковой — исчезнет.

Работа же в кооперативах, профессиональных союзах и др. подобных учреждениях, не вполне противоречит нашим принципам и мы видим в этом лишь средство для личного существования, и кафедру для агитации с целью подкапывания основ всякого государственного строя и разрушения буржуазно-обывательской и большевистской психологии.

Оставаясь последовательным анархистом недопустимо занимать службу связанную с полицейско-судебно-военными функциями и вообще положение, дающее власть над другими; даже те социалисты, которые не могут быть заменимы в налаживании хозяйственно-государственного строительства не могут быть терпимы среди нас.

Таким образом предрешается вопрос об отношении не только к Советской власти, не только Государственной власти, но и вообще ко всякой власти и он не может быть иным, как только отрицательным.

Признавая, что массы к анархической Социальной Революции еще не подготовлены и ожидать массового анархического строя в ближайшем будущем не приходится, мы, все же, допускаем работу в ней с целью призыва к бунту против власти и бунту индивида против личности, как носительницы враждебной ему психологии, потому что изменения в экономической структуре общества без изменений психологических не даст ожидаемых результатов, и все завоевания не будут иметь крепких основ.

Новое тело с новым духом — вот к чему стремимся мы.

Революция же психологическая даст желаемое направление к строительству материальному, но никак не наоборот.

Мы отрицаем вхождение в Красную армию, как централистической системе машине построенной на принципе обезличивания индивида и противодействуем ей насколько она выполняет не революционные, а государственные задачи и цели.

Мы приветствуем бунт, как личный так и массовый, направлений против угнетателей и поддерживаем революционное восстание против государственной и всякой власти.

Этот коренной вопрос нашей идеологии служит всегда камнем раздора между анархистами, так как трудно найти верный критерий для оценки правильности того или иного действия товарища.

Компромиссы в жизни слишком обычное явление; непоследовательность в проведении своих взглядов — общее больное место. Но есть руководящая нить дающая (отчасти) ключ для открытия и нахождения верного пути среди лабиринта жизни. И это — воля и желания индивида.

Не общество определяет личность (ведь мы сторонники свободы воли), а индивид общество.

Индивид — свой собственный судья и компас.

Иного быть не может, иначе он превратится в бездейственного буриданова осла.

Выходя из этого, мы никого не судим, мы лишь противодействуем и, не возмущаясь, противопоставляем силу силе, или оказываем пассивное сопротивление вредным нам институтам и элементам.

Не плакать и не смеяться а понимать и действовать — вот наш девиз и сущность.

Не быть господином и рабом — вот наше учение; а от силы убеждения, от темперамента зависят разнообразные формы, в которые выливается анархическая воля к жизни. Но одно мы часто, или почти всегда забываем: мы толкуем об общих далеких идеалах, а в жизни остаемся прежними обывателями и почти без изменения следуем общепринятым обычаям, как в области „морали“, отношения полов друг к другу, так и в области научных изыскании и завоеваний из мира прекрасного — искусств, вообще всего того, что именуется культурой и цивилизацией.

Эти боги еще в нас самих не повержены в прах, а при существовании их ни о какой революции не может быть речи: — все это будут хотя яркие, но мыльные пузыри, не больше.

Большевистская идеология и большевизм, как практика — вот отрицательный и поучительный, наглядный пример для иллюстрации. Подобное повторяется и с нами; его надо избегнуть и при построении анархической организации.

Потому-то типом лучшей формы организации мы считаем ассоциацию, и вливание в нее групп и лиц анархически настроенных хотя и отрицательное явление, но в революционном действовании — иного выхода нет. И мы настаиваем на этом именно типе анархической организации как дающей наиболее простора для индивида и его анархо-революционных проявлений, как внешнего, так и внутреннего характера.

Харьков Декабрь 1919 г.