Невидимая невеста

II

Я выехал из Парижа 5 апреля в 7.45 утра поездом № 173 с Восточного вокзала и менее чем через тридцать часов оказался в столице Австрии.

На французской территории главными остановками были Шалон-на-Марне и Нанси. Проезжая через, увы, утраченные Эльзас и Лотарингию[23], поезд сделал короткую остановку в Страсбурге, но я даже не вышел из вагона. Тяжело было находиться среди людей, переставших быть твоими соотечественниками. Когда поезд уже проехал город, я высунулся из окна и увидел высокий шпиль Мюнстера, освещенный последними лучами солнца; в тот момент диск солнца клонился к горизонту и его свет шел со стороны Франции.

Ночь была заполнена мерным, усыпляющим стуком вагонов. Иногда до меня доносились выкрикиваемые резкими голосами кондукторов названия станций — Оос, Баден, Карлсруэ и другие. Затем в течение дня 6 апреля я ехал мимо смутно вырисовывавшихся городов, названия которых связаны с героическими воспоминаниями о наполеоновском периоде: Штутгарт и Ульм в Вюртемберге, Аугсбург и Мюнхен в Баварии[24]. Потом, на австрийской границе, последовала более длительная стоянка в Зальцбурге.

Во второй половине дня поезд останавливался еще несколько раз, в частности в Вельсе, а в 5.35, пыхтя и издавая пронзительные свистки, он прибыл на вокзал Вены.

В столице Австро-Венгрии без сколько-нибудь определенного плана я провел тридцать шесть часов, в том числе две ночи. Подробно осмотреть город я собирался на обратном пути. По мнению сведущих людей, этапы путешествия нужно сортировать так же, как многочисленные, навалившиеся на вас вопросы.

Дунай не пересекает и не окаймляет Вену. Чтобы добраться до пристани, где я сел на пароход, отправляющийся до Рагза, пришлось проехать на фиакре около четырех километров. По сравнению с 1830 годом, когда только создавалось речное судоходство, навигационные службы отвечали теперь всем требованиям времени.

На палубе и в рубках парохода «Матиаш Корвин» можно было видеть самых различных людей — немцев, австрийцев, венгров, русских, англичан. Пассажиры разместились на корме, поскольку нос корабля загромождали грузы и туда невозможно было пробраться. Думаю, среди моих попутчиков были и поляки, одетые в венгерские костюмы и говорившие только по-итальянски. О них упоминает господин Дюрюи, описывая свое путешествие в 1860 году из Парижа в Бухарест.

Наше судно быстро шло вниз по Дунаю; его широкие колеса вращались в желтоватых водах этой прекрасной реки; чтó бы ни утверждала легенда, вода в Дунае кажется не ультрамариновой, а окрашенной скорее в цвет охры. Нам встречается множество других судов с надутыми бризом парусами; они везут продовольствие из деревень, раскинувшихся, насколько хватает глаз, по берегам реки. Мы проплываем мимо огромных плотов из стволов корабельного леса. На них расположены плавучие деревни, которые сколачиваются при отправлении и разбираются по прибытии; они напоминают громадные бразильские «жангады», плавающие по Амазонке. Острова следуют один за другим, причудливо расположенные, большие и маленькие; большинство из них едва выступает из воды, и иногда у них такие низкие берега, что, кажется, малейший паводок их затопит. Приятно было видеть их такими зелеными, свежими, поросшими ивами, тополями, осинами, сочными травами и яркими цветами.

Мы огибаем деревни, построенные на сваях у высоких берегов. Когда пароход идет на полной скорости, кажется, что расходящиеся волны качают эти деревни. Затем он проплывает под канатом парома, протянутым от одного берега к другому, рискуя зацепиться за него пароходной трубой; канат прикреплен к двум шестам, над которыми развевается австрийский флаг с черным орлом.

Когда пароход миновал Вену и проплывал мимо круглого (4 километра в диаметре) острова Лобау, по берегам заросшего деревьями, а в центре пересеченного высохшими рукавами, которые иногда заполняются водой во время паводка, мне вспомнилось одно важное историческое событие, происшедшее 6 июля 1809 года. Именно отсюда, из укрепленного лагеря, сто пятьдесят тысяч французов переправились через Дунай и потом под командованием Наполеона одержали победы под Эсслингом[25] и Ваграмом[26].

В тот день позади нас остались и Ригельсбрун, а вечером «Матиаш Корвин» сделал остановку в устье Марха[27], левого притока Дуная (берущего начало в Моравии), почти у границы Венгерского королевства. Там пароход оставался всю ночь с 8-го на 9-е апреля. На заре он снова отправился в путь по территориям, где в XVI веке французы и турки сражались между собой с таким яростным упорством. Наконец, высадив и приняв на борт пассажиров в Петронелле, Альтенбурге, Хайнбурге и пройдя Венгерские Ворота мимо разведенного для него моста, наш пароход причалил к пристани Прессбурга.

Благодаря двадцатичетырехчасовой стоянке, вызванной разгрузкой и погрузкой товаров, — после трехсоткилометрового пути из Вены — я смог осмотреть этот город, достойный внимания туристов. Может показаться, что он построен на высоком берегу моря. И было бы неудивительно, если бы к его подножию накатывались морские волны, а не спокойные воды реки. Над великолепными набережными вырисовываются силуэты домов, построенных на удивление гармонично, в прекрасном стиле. Вверх по течению, у оконечности мыса, где, как кажется, кончается левый берег, высится остроконечная кровля церкви. На противоположном конце виднеется другой шпиль, а между ними — огромный холм, на котором воздвигнут зáмок.

Кроме собора с позолоченной короной на куполе я любовался многочисленными особняками, а иногда и настоящими дворцами венгерской аристократии. Затем поднялся на холм и осмотрел внушительный замок. Это было квадратное сооружение с башнями по углам, почти полностью разрушенное. Быть может, мы пожалели бы, что забрались на такую высоту, если бы не широкая панорама прекрасных виноградников в окрестностях города и не вид бесконечной равнины, по которой течет Дунай.

Прессбург, где когда-то утверждали свою власть венгерские короли, — официальная мадьярская столица[28] и местопребывание сейма (скупщины), который до начала полуторавековой оттоманской оккупации (1530–1686 гг.) находился в Будапеште. Хотя в Прессбурге сорок пять тысяч жителей, город кажется населенным только во время сессий сейма, на которые собираются депутаты со всего королевства.

Должен добавить, что для француза название «Прессбург» тесно связано с договором 1805 года, подписанным после победоносного сражения при Аустерлице.

Покинув Прессбург утром 11 апреля, «Матиаш Корвин» продолжал путь посреди широких равнин пусты[29]. Пуста подобна русской степи или американской саванне. Она простирается по всей Центральной Венгрии. Это действительно любопытная местность с бескрайними пастбищами, по которым иногда проносятся бешеным галопом бесчисленные табуны лошадей, где пасутся стада быков и буйволов, насчитывающие тысячи голов.

Здесь, петляя, протекает венгерская часть Дуная. Если в Австрии Дунай представляет собой обычную реку, то в Венгрии, приняв в себя мощные притоки с Малых Карпат и со Штирийских Альп, он становится полноводной рекой.

И я невольно думал, что Дунай берет начало в великом герцогстве Бадене, около которого проходила французская граница, когда Эльзас и Лотарингия принадлежали Франции! Тогда его истоки питались дождями, шедшими во Франции!

Прибыв вечером в Рааб[30], наше судно пришвартовалось к причалу, где должно было провести ночь и последующие сутки. Мне хватило двенадцати часов, чтобы осмотреть этот город (мадьяры называют его «Дьёр»), больше похожий на крепость. Он насчитывает двадцать тысяч жителей, расположен в 60 километрах от Прессбурга. Рааб перенес тяжелые испытания во время венгерского восстания 1849 года.

На следующий день в десятке километров ниже Рааба я увидел издали знаменитую крепость Коморн[31], где разыгрался последний акт восстания. Эту крепость Матиаш Корвин создал на голом месте в XV веке.

Нет, по-моему, ничего приятнее, чем плыть по течению Дуная в этой части венгерской территории. На пути то и дело встречаются капризные излучины, неожиданные изгибы, открывающие новые пейзажи, низкие острова, наполовину затопленные водой, над которыми летают журавли и цапли. Это и есть пуста во всем своем великолепии: то тучные луга, то холмы, убегающие за горизонт. Здесь раскинулись виноградники, дающие лучшие венгерские вина. По производству вина Венгрия занимает второе место после франции, опережая Италию и Испанию. Весь урожай (включая «токайское») — двадцать миллионов гектолитров, — как говорят, почти целиком потребляется на месте. Не скрою, что и я выпил несколько бутылок и в отелях, и на борту нашего парохода. Осталось поменьше для мадьярских потребителей.

Надо отметить, что сельское хозяйство пусты прогрессирует год от года. Здесь были проложены ирригационные каналы, что обещает в будущем значительное увеличение плодородия. Были высажены миллионы акаций, длинные и густые занавески этих деревьев защищают почву от ветров. Поэтому недалеко то время, когда в пусте урожаи зерновых и табака удвоятся или даже утроятся.

К сожалению, в Венгрии собственность еще недостаточно разделена. Сохранились значительные пережитки крепостного права. Нередко можно встретить владения в сто квадратных километров, которые их собственники целиком обрабатывать не в состоянии. А на долю мелких земледельцев приходится меньше трети всех сельскохозяйственных угодий.

Такое положение вещей, наносящее, повторяю, большой урон стране, постепенно изменится, хотя бы в силу безупречной логики, которой обладает будущее. Впрочем, венгерский крестьянин вовсе не чужд прогрессу, ему присущи добрая воля, мужество и сообразительность. Может быть, он, как было замечено, немного самоуверен — меньше, однако, чем германский крестьянин. Между ними есть существенное различие: один считает, что он может всему научиться, другой думает, что он уже все знает.

В Гране[32] я заметил изменение общего ландшафта на правом берегу Дуная. Равнины пусты сменились холмами удлиненной и неправильной формы. Это крайние ответвления Карпат или Северных Альп[33], которые сжимают реку, направляя ее по узким ущельям; одновременно глубина реки значительно увеличивается.

Гран служит местопребыванием всевенгерского епископа-примаса; это, несомненно, самый завидный пост, если считать, что материальные блага представляют собой известную ценность для католического прелата. Действительно, занимающий этот пост — ранее это был кардинал, примас, легат, князь империи и канцлер королевства — все еще получает доход, превышающий один миллион в переводе на франки.

После Грана вновь продолжается пуста, и можно только восхищаться художественным творчеством природы. Она применяет закон контрастов, причем, как всегда, в широких масштабах. Здесь Дунай еще продолжает течь на восток, прежде чем снова повернуть почти под прямым углом на юг. Таково общее направление, от которого он не отклоняется при всех своих изгибах. Природа пожелала, чтобы здесь пейзаж — после столь разнообразных ландшафтов между Прессбургом и Граном — был грустным, печальным, монотонным.

В этом месте «Матиаш Корвин» должен выбрать один из рукавов, образующих остров Сентендре;[34] они оба пригодны для навигации. Судно избирает левый рукав, что позволяет мне увидеть город Вайтцен, над которым возвышаются с полдюжины колоколен. В их числе воздвигнутая среди густой растительности на самом берегу церковь, отражающаяся в проточной воде.

Потом вид местности меняется. На равнинах раскинулись обработанные поля с их первой зеленью. На реке много лодок и небольших судов. Спокойствие сменяется оживлением. Чувствуется, что мы приближаемся к столице, и к какой! Эта столица двойная, как некоторые звезды, и даже если эти звезды не первой величины, они все же добавляют изрядно блеска венгерскому созвездию.

Наше судно обогнуло последний заросший лесом остров. Сначала появляется Буда, затем — Пешт. В этом городе до утра 17 апреля я немного отдохнул, но только после того, как осмотрел его и устал сверх всякой меры.

Из Буды в Пешт через Дунай переброшен великолепный висячий мост[35]. Таким и должен быть мост, связывающий турецкую Буду[36] и мадьярский Пешт. Под арками проходит множество лодок — речной флот верховья и низовья реки; это своего рода галиоты, с мачтой и флагом впереди, оснащенные широким рулем, штурвал которого находится выше рубки. Оба берега превращены в набережные, окаймленные строениями с продуманным архитектурным обликом; над ними высятся шпили и колокольни.

Город Буда расположен на правом берегу, Пешт — на левом, а Дунай, усеянный зеленеющими островами, образует как бы хорду полукруга, занятого венгерским городом. С одной стороны — равнина, где удобно расположился город, с другой — гряда укрепленных холмов, увенчанных цитаделью.

Буда, в прошлом турецкий город, стал венгерским и даже, при внимательном рассмотрении, австрийским. Это — официальная столица Венгрии; из трехсот шестидесяти тысяч жителей обоих городов в Буде насчитывается сто шестьдесят тысяч. Поскольку город имеет скорее военное, чем торговое, значение, в нем не наблюдается оживленной деловой активности. Не удивляйтесь, что трава растет на улицах и окаймляет тротуары. Прохожие — это главным образом солдаты. Можно подумать, что они передвигаются по осажденному городу. Во многих местах поднят национальный флаг, его полотнище — зеленое, белое и красное — реет на ветру. Одним словом, Буда производит впечатление мертвого города, которому противостоит столь оживленный Пешт. Можно сказать, что здесь Дунай течет между будущим и прошлым.

Хотя в Буде расположен арсенал и в нем предостаточно казарм, там можно осмотреть несколько дворцов, сохранивших свое прежнее величие. Меня тронули его древние церкви, собор, который при оттоманском владычестве был превращен в мечеть. Я прошел по широкой улице; дома с террасами, как на Востоке, окружены решетками. Я осмотрел залы ратуши, опоясанной барьерами с черными и желтыми полосами и имевшей вид более военный, чем гражданский. Я посетил могилу Гюль-Баба, у которой все еще собираются турецкие паломники.

Но как и большинство иностранцев, значительнейшую часть своего времени я посвятил Пешту, и, поверьте мне, не напрасно. С высоты горы Геллерт[37], расположенной на юг от Буды в конце предместья Табан, передо мной открылась панорама обоих городов. Между ними течет величественный Дунай, который в самом узком месте насчитывает четыреста метров. Через него перекинуто несколько мостов; один из них, очень элегантный, висячий, контрастирует с виадуком железной дороги над островом Маргариты. Дворцы и особняки, расположенные вдоль набережных и вокруг площадей Пешта, составляют прекрасный архитектурный ансамбль. За ними простирается весь город, в котором проживает свыше двухсот тысяч жителей двойного города. То здесь, то там можно видеть своды соборов с позолоченными нервюрами; их шпили смело направлены в небо. Вид Пешта, несомненно, грандиозен, и не без основания некоторые люди считают его более впечатляющим, чем Вена.

В окрестностях города, застроенных виллами, расстилается бескрайняя равнина Ракоша, где в былые времена венгерские конники проводили шумные национальные сборы.

Нет! Для осмотра венгерской столицы, благородного университетского города, двух дней явно недостаточно. На многое времени просто не хватит. Разве можно не познакомиться детально с его Национальным музеем, картинами и скульптурами, принадлежавшими семье Эстергази, в частности, с великолепной картиной Ессе Номо[38], приписываемой Рембрандту, с залами естественной истории и доисторических древностей, с надписями на плитах, монетами, этнографическими коллекциями, представляющими неоспоримую ценность. Затем надо побывать на острове Маргариты, в его рощах и на его лугах, осмотреть его ванны, питаемые из теплого источника, а также побродить в городском парке Штадтвальдхен, орошаемом небольшой речкой, по которой плавают легкие лодки, полюбоваться прекрасными тенистыми аллеями, палатками, кафе, ресторанами, окунуться в атмосферу народных гуляний. Вы оказываетесь в толпе веселых, непринужденных людей, среди колоритных мужчин и женщин в ярких одеждах.

Накануне отъезда из Будапешта я зашел в одно из городских кафе, из тех, что сразу ослепляют блестящей позолотой, чрезмерно яркими панно, а также обилием во дворах и залах кустарников и цветов, особенно олеандров. Приятно освежившись любимым мадьярами напитком — белым вином, смешанным с железистой водой, — я собирался было продолжить бесконечную прогулку по городу, когда мой взгляд упал на брошенную кем-то развернутую газету. Я машинально взял ее — это был номер «Винер экстраблатт» — и прочел следующую статью под крупным заголовком, набранным готическим шрифтом: «Годовщина Шторица».

Имя тотчас же привлекло мое внимание. Именно его называл секретарь «Компани де л’Ест». Так звали претендента на руку Миры Родерих, а также знаменитого немецкого химика. В этом не могло быть ни малейшего сомнения.

Вот что я узнал:

И действительно, автор статьи не преувеличивал. Отто Шториц был знаменит в научном мире, особенно своими исследованиями новых лучей, лучей «X» — теперь уже слишком хорошо известных, чтобы так называться.

Но особое внимание я обратил на следующие строки:

Как бы то ни было, подумал я, важно, что его сыну окончательно отказано от дома доктором Родерихом и что вопрос о соперничестве уже снят.

Репортер «Винер экстраблатт» продолжал:

Чтение этой статьи навело меня на некоторые мысли. То, что Отто Шториц умер и похоронен, не вызывало никаких сомнений. То, что будто бы его могила должна вновь открыться 5 мая и он должен предстать как новоявленный Христос перед толпой, — на это не стоило обращать никакого внимания. Но если не было никакого сомнения в том, что отец умер, также несомненно и то, что его сын жив, безусловно жив. Это Вильгельм Шториц, отвергнутый семьей Родерих. Не будет ли он досаждать Марку и препятствовать его женитьбе?..

«Так! — подумал я, отбросив газету. — Попробуем рассуждать здраво! Вильгельм Шториц попросил руки Миры… ему отказали… с тех пор он исчез, поскольку Марк никогда ни словом не упоминал об этом деле, так зачем же волноваться и придавать предстоящей годовщине такое значение!»

Я попросил принести бумагу, перо, чернила и написал брату, что выеду из Пешта на следующий день и приеду вечером 22-го, ибо теперь нахожусь от Рагза в трехстах километрах. Отметив, что до сих пор путешествие проходило без каких-либо инцидентов и задержек и что, по всей видимости, оно так же и закончится, я не забыл попросить передать поклоны господину и госпоже Родерих и уверение в моей искренней симпатии мадемуазель Мире.

На следующий день в 8 часов утра «Матиаш Корвин» отошел от причала набережной и отправился в путь.

Само собой разумеется, что, начиная от Вены, он на каждой остановке высаживал пассажиров и брал новых. Одни плыли до Прессбурга, Рааба, Коморна, Грана, Будапешта; другие в указанных городах садились на пароход. Только пять или шесть человек взошли на трап в австрийской столице, в их числе — английские туристы, которые намеревались через Белград и Бухарест добраться до Черного моря.

Итак, в Пеште на нашем судне появились новые пассажиры, и среди них — мужчина, особенно привлекший мое внимание своим странным видом.

Это был человек примерно тридцати пяти лет, высокий, яркий блондин с жестким выражением лица, с властным взглядом, не вызывающим симпатии. Поведение незнакомца свидетельствовало о высокомерии и пренебрежении к окружающим. Он несколько раз обратился к матросам. Голос его оказался грубым, сухим, неприятным, а тон резким, неприязненным.

Впрочем, новый пассажир, по-видимому, не хотел ни с кем общаться. Мне это было безразлично, поскольку я сам проявлял крайнюю сдержанность в отношении своих спутников по путешествию. Когда у меня возникали вопросы, я обращался только к капитану судна.

Приглядевшись к незнакомцу, я подумал, что он — немец и, весьма вероятно, родом из Пруссии. Если он узнает, что я — француз, ему скорее всего столь же мало захочется вступать со Мной в контакт, как и мне с ним. От каждого пруссака, как говорится, пахнет прусским духом, а в нем все носило тевтонский отпечаток. Этого человека невозможно было спутать со славными венграми, этими симпатичными мадьярами, настоящими друзьями Франции.

От самого Будапешта наше судно двигалось вперед с одинаковой скоростью. И мы легко могли рассматривать в деталях возникающие перед нами пейзажи. Оставив позади двойной город и пройдя еще несколько километров, «Матиаш Корвин» из двух рукавов, охватывающих остров Чепель, выбрал левое ответвление реки.

Вниз по течению после Пешта пуста являла нам, словно миражи, свои широкие равнины, зеленеющие пастбища и обработанные поля, тучные, жмущиеся друг к другу, почти подступающие к большому городу. Мимо нас по-прежнему проплывали низкие острова, поросшие ивами; верхушки деревьев выступали из воды как огромные пучки бледно-серого цвета.

Пройдя за ночь без остановок сто пятьдесят километров, пароход продолжал плыть, следуя за многочисленными извилинами реки, под затянутым облаками небом — большую часть времени шел дождь. Вечером 19 апреля наше судно прибыло в городок Сексард[40]. В тумане с трудом различались его очертания.

На следующий день, когда установилась хорошая погода, мы вновь двинулись в путь, твердо рассчитывая до вечера достичь Мохача.

Около девяти часов, когда я входил в рубку, из нее вышел пассажир-немец, бросив на меня странный взгляд, полный не только дерзости, но и ненависти. Мы впервые столкнулись так близко. Чего хотел от меня этот немец? Его поведение объяснялось, может быть, тем, что он узнал, что я — француз? Он мог прочитать на бирке моей дорожной сумки, лежавшей на одной из скамеек рубки: «Анри Видаль, Париж»; уж не поэтому ли он так косо на меня смотрел?

Как бы то ни было, пусть даже он узнал мое имя, я нисколько не торопился узнать его, поскольку этот персонаж мало меня интересовал.

«Матиаш Корвин» сделал остановку в Мохаче. Было уже довольно поздно, так что в этом городе с десятитысячным населением я смог увидеть лишь два острых шпиля над массой домов, уже погрузившихся в темноту. Тем не менее я сошел на берег и после часовой прогулки вернулся на пароход.

На рассвете 21 апреля на судно село около двадцати пассажиров, и мы снова двинулись в путь.

В течение этого дня упомянутый выше субъект встречался со мной несколько раз — проходя мимо по палубе с подчеркнуто дерзким видом, что мне решительно не нравилось. Если этот наглец хочет что-то сказать, так пусть скажет! В таких случаях одних взглядов недостаточно, а если он не говорит по-французски, я сумею ответить на его родном языке!

Я не люблю затевать ссоры, но мне не нравится, когда на меня смотрят так неприязненно. Я подумал, однако, что, если придется обратиться к пруссаку, лучше будет предварительно что-либо о нем узнать.

Я спросил у капитана, знает ли он этого пассажира.

— В первый раз вижу, — ответил капитан.

— Он — немец? — продолжал я.

— Без всякого сомнения, господин Видаль, и даже думаю, пруссак, то есть дважды немец…

— За глаза довольно и единожды!

Мои слова, как видно, понравились капитану, венгру по происхождению.

Во второй половине дня наше судно проплыло мимо Зомбора;[41] но город невозможно было увидеть, так как он расположен слишком далеко от левого берега реки. Это — важный центр с населением не менее двадцати четырех тысяч человек. Он, как и Сегед, расположен на большом полуострове[42], образованном Дунаем и Тисой — одним из самых значительных притоков, впадающим в Дунай в пятидесяти километрах от Белграда.

На следующий день «Матиаш Корвин», то и дело петляя по реке, двигался в направлении Вуковара, построенного на правом берегу. Мы плыли вдоль границы Славонии, где река меняет южное направление на восточное. Там находится «Пограничная военная зона»[43]. Нам встречались многочисленные посты в некотором отдалении от берега; между ними поддерживалась постоянная связь благодаря передвижениям часовых, размещавшихся в деревянных домиках или будках из хвороста.

Эта территория управляется военными властями. Все ее жители, так называемые «грендзеры», — солдаты. Здесь нет провинций, уездов, приходов; их заменяют полки, батальоны, роты этой особой армии. Подведомственная ей площадь простирается от побережья Адриатики до гор Трансильвании — шестьсот десять тысяч квадратных миль с населением в миллион сто тысяч человек, подчиненных строгой дисциплине. Эта административная единица, созданная еще до царствования Марии-Терезии[44], сыграла свою роль не только в борьбе с турками, но и как санитарный кордон против чумы — одно не лучше другого.

После остановки в Вуковаре я больше не видел немца на борту нашего судна. Наверное, он высадился в этом городе. Так я был освобожден от его невыносимого присутствия и избавлен от каких-либо объяснений.

Теперь меня занимали другие мысли. Через несколько часов наше судно прибудет в Рагз. Какая радость вновь увидеть брата, с которым я был разлучен целый год, сжать его в своих объятиях, поговорить о разных интересных вещах, познакомиться с его новой семьей!

К пяти часам пополудни на левом берегу реки, между ивами побережья, над занавесом из тополей появилось несколько церквей; одни из них с куполами, другие — со шпилями на фоне неба, по которому быстро двигались облака.

Это были первые очертания большого города, это был Рагз. За последним изгибом реки он предстал целиком, живописно раскинувшийся у подножия больших холмов, на одном из которых возвышался старинный феодальный замок, традиционный акрополь древних поселений Венгрии.

Несколько поворотов колеса, и наш пароход приблизился к пристани. В это время произошел следующий инцидент.

Я стоял у леера[45] левого борта, смотря на линию причалов, тогда как большинство пассажиров направились к сходням. У трапа толпились встречающие, и я не сомневался, что там был и Марк.

Я старался его разглядеть, как вдруг отчетливо услышал совсем рядом фразу по-немецки: «Если Марк Видаль женится на Мире Родерих, то горе ей и горе ему!»

Я быстро обернулся, но никого не было, и однако кто-то со мной сейчас говорил, и его голос был похож на голос немца, который уже сошел с парохода.

Но никого, повторяю, никого возле меня не было! Разумеется, я ошибся, полагая, что слышал эту угрожающую фразу… наверное, просто галлюцинация… и ничего более… Под оглушительные выхлопы пара у боков нашего судна я сошел на набережную с чемоданом и дорожной сумкой на плече.