Николай I. Освободитель. Книга 4

Глава 21

— Венчается раб Божий Борис рабе Божией Зинаиде во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь. — Все собравшиеся в небольшой церквушке в Архангельском вслед за священником перекрестились. Священник же, дав невесте приложиться к образу Пресвятой Богородицы, продолжил, — Венчается раба Божия Зинаида рабу Божию Борису во имя Отца и Сына, и Святого духа. Аминь.

Это была самая сложная свадьба, из тех которых мне приходилось устраивать. Не в смысле организации церемонии, тут, к счастью, было кому заняться мелкими хлопотами, а в плане сведения двух людей вместе. Вернее, даже не конкретно этих двух людей, трудно было вообще убедить Бориса на вторую попытку соединить себя узами брака с какой-нибудь женщиной. Имея в анамнезе уже одну скончавшуюся родами жену, мой друг предпочитал вести свободную жизнь холостяка, о чем не раз заявлял во всеуслышание.

Жених, Борис Юсупов мужчина чуть за тридцать, мой близкий друг, вдовец, наследник огромного состояния и тяжелого «приданного» в виде родового проклятия, по которому из всех мальчиков в одном поколении доживает до зрелости только один. Согласно легенде основателя рода ногайского Юсуфа-мурзу наградили им за переход под руку белого царя Михаила Федоровича. Так было у его деда, у отца, а у самого Бориса в этот момент была жива только одна дочь от первого брака, в которой он души не чаял, но остро нуждался в наследнике.

Невеста — Зинаида Нарышкина, семнадцатилетняя красавица, быстро ставшая главным открытием этого года в высшем свете Петербурга. Легкая, даже ветреная, мне казалось, что она для твердо стоящего на земле Бориса не будет хорошей парой, но тот влюбился как мальчишка, мучимый подростковыми гормонами, и ничего и слышать не хотел о других кандидатурах на роль жены.

Не смотря на мой скепсис по поводу выбора невесты, я согласился быть на свадьбе друга свидетелем и как полагается отстоял в церкви полную церемонию. После свадьбы счастливая пара — ну во всяком случае Борис точно был счастлив — укатила в свадебное путешествие по Европе, ну а я вновь с головой погрузился в текущие дела.

Вообще в деле сохранения старых дворянских родов я был порой излишне сентиментален. Долгоруковы, Оболенские, Голицыны, Трубецкие, Шереметьевы, те же Юсуповы… За каждой фамилией стоял целый сонм предков веками верно — а иногда и не очень, если честно — служивших России, как бы она в этот момент не называлась. Да, сейчас они возможно выродились местами в полнейшие ничтожества, пользы от которых империи было чуть. Все эти помещики, прожигающие нажитое поколениями предков, не желающие ни служить, ни даже работать на себя. В том числе и из-за них империи так нужна свежая кровь «от земли».

А сколько родов упоминаемых в учебниках истории уже «сошли со сцены»? Какие-нибудь Бельские, Глинские, Шуйские, Годуновы. Только от перечисления фамилий начинают по спине бегать мурашки.

Мне казалось, что сохранять подобные роды чрезвычайно важно для сбережения некой преемственности поколений. Они подобно стальному тросу-растяжке проходят сквозь историю государства и скрепляют ее самим фактом своего существования.

Все это были очевидно эмоции имеющие мало общего с реальным положением дел, просто один попаданец всегда слишком сильно благоговел перед историческими — пусть даже они представлены в виде живых людей — артефактами. И сохранил часть этих эмоций даже после того, как сам попал в историю.

Что касается практической стороны вопроса, то тут я считал правильным не только упростить процедуру узаконивания внебрачных детей в случае реального риска угасания дворянского рода — как это было с тем же Аракчеевым, который обзавелся законным наследником уже сильно на шестом десятке — но даже сделать возможном усыновление наследников со стороны. В конце концов генетических экспертиз в эти времена еще не было и, например, вероятность того, что я сам был совсем не родственником условному первому царю из рода Романовых Михаилу Федоровичу, имелась более чем значительная. Ну и что, это совсем не мешает мне носить фамилию с честью и усердно работать над ее дальнейшим прославлением.

А бесполезных дворян-помещиков, что поделать, придется как-то перевоспитывать. Другого народа у меня нет, придется работать с этим.

По возвращении в Петербург меня ждал сюрприз. В печать пошло подготовленное Сперанским и его подчиненными 45-томное «Полное собрание законов Российской империи». На сколько я помнил, в моей истории оно вышло чуть позже уже при правлении моего реципиента.

В целом, труд был конечно титанический, однако практической пользы имеющий весьма немного. Все же большая часть нормативно-правовых актов в изданном сборнике уже давно и глубоко устарели, и не применялись на практике. Работа же по приведению в порядок действующего законодательства была в отличие от «исторической» сопряжена с большими проблемами. Как обычно каждый имел свое видение и считал именно его единственно верным.

— Вы поймите, Михаил Михайлович, я хочу от вас добиться системности мышления, — на данный момент в России как таковые кодексы в стандартном понимании и вовсе не существовали. Даже уголовного кодекса и того не было, а отдельные статьи, касающиеся наказаний за разного рода проступки, были разбросаны по целой куче НПА, не имеющих никакой структуры и никак между собой не связанных. Как в такой ситуации можно работать тем же судьям — одному Богу известно. — Возьмем, например, уложение о наказаниях.

— Давайте, — согласно кивнул Сперанский. За последние десять лет он подготовил уже два проекта оного, которые меня не удовлетворили совершено.

— Какая цель создания данного уложения?

— Ммм… — Чувствуя подвох задумался юрист, — думается, что их много. Точно больше чем одна.

— Главная цель — построить логичную систему, по которой рассмотрение двух идентичных дел в двух судах на разных концах империи обязательно приведёт к одинаковому результату, — я посмотрел на Сперанского, видимо эта мысль отторжения у него не вызвала. — Для этого нужно в уложении прописать максимально четкую систематизацию деликтов, как с точки зрения внешнего наблюдателя так и сточки зрения внутренней их сути.

— Подробнее пожалуйста разверните свою мысль, Николай Павлович, — попросил юрист.

— Давайте рассмотрим такое понятие как «состав преступления», — я встал и подошел к доске, на которой для наглядности любил чертить схемы. — Что входит в это понятие? Субъект, объект, субъективная и объективная сторона.

Наконец образование из прошлой жизни в полной мере пригодилось в этой. В отличие от инженерных изысканий, в которых приходилось полагаться исключительно на сведения общего характера, подчерпнутые из исторических книг и научно-популярных фильмов, тут мои познания имели определенную глубину.

— Не бесспорно, — прокомментировал Сперанский, поскольку в это время существовало несколько подходов к понимаю вышеназванного термина, — но предположим.

— Самое простое субъект — общий и специальный. Общий понятно — любой человек дееспособный достигший 12-летнего возраста.

— Тут вопросов нет, — кивнул министр юстиции.

— А вот со специальным субъектом сложнее. Нужно разделять людей по сословиям, религиям, возрасту, подданству в конце концов.

— Подданству? — Переспросил Сперанский.

— Конечно, иностранный подданый не может быть субъектом статьи связанной с государственной изменой, — я пожал плечами и продолжил мысль. — Мое требование заключается в том, чтобы субъект каждого деликта был четко обозначен. То же самое и с другими сторонами состава преступления…

В таком ключе мы разговаривали часами, я потихоньку подводил Сперанского к тем правовым моментам, которые лично мне были очевидны из опыта будущего.

В целом непосредственно нормы материального права я пока кроить под себя был не готов, хоть, надо признать, многое меня в том же уголовном праве раздражало неимоверно. Например, разбивка по национальному и религиозному признаку — про сословный я не говорю, от этого вероятно еще долго отказаться не получится.

Для начала я хотел провести работу по упорядочиванию уже существующих норм с целью упрощения их использования. В моем понимании без нормального гражданского, хозяйственного, уголовного, уголовно-процессуального кодексов судебная и административная система просто не могут существовать. Имеющийся же на данный момент ворох разбросанных по-отдельности норм, местами конфликтующих в определениях, а порой и прямо противоречащих друг-другу, как по мне, правовой системой и вовсе назвать было нельзя.

— А еще я попрошу вас немного изменить структуру кодекса, — я быстро накидал своему министру схему. — Две книги — общая и специальная, содержащая непосредственно перечень деликтов, дальше тематические разделы и статьи. Статьи имеют сквозную нумерацию и делятся на части и пункты.

В проекте Сперанского почему-то сквозная нумерация шла как бы уровнем ниже, и количество статей в кодексе таким образом переваливало за две тысячи. На самом деле это мало на что влияло, было скорее вопросом привычки, но я-то как раз привык другому…

Основная проблема заключалась в том, что подобную систему законодательства, которую я бы хотел видеть на практике пока еще никто еще не использовал. Тот же знаменитый Гражданский кодекс Наполеона, который как важную историческую веху в развитии юридической науки любят вставлять в учебники по теории права, на самом деле был весьма мало похож на привычные образцы из будущего и как таковым кодексом не являлся, будучи скорее сборником отдельных статей. Кое-какая логика внутри него уже была, что выгодно отличало его от предшественников, однако я точно знал, что можно сделать лучше.

Что же касается Уложения о Наказаниях, как тут назывался привычный нам уголовный кодекс, то свет оно увидело в итоге только в 1833 году и стало плодом компромисса между моими видениями, которые, к сожалению, далеко не всегда можно было применить на практике, и уже сложившейся судебной практикой.

Так в нем, например, декриминализовали такие имевшиеся ранее деликты как супружеская измена, блуд, разврат, непотребное поведение — за все это вполне можно было ранее схлопотать вполне реальный тюремный срок. Теперь часть случаев вообще стала ненаказуемой, а часть переехала из уголовной плоскости в административную.

Были установлены — при естественном для местных сословном разделении — разные санкции за различные правонарушения совершенные дворянами и, скажем, крестьянами. Так крестьян фактически убрали из списка субъектов отдельных «политических» статей, а дворянам наоборот по ним наказание ужесточили. Так же были введены более строгие санкции за взяточничество — «мздоимство» — для служащих судебной и правоохранительной систем: теперь даже самая маленькая взятка означала для судьи пожизненную каторгу с конфискацией и лишением всех прав.

Была легализована — отдельным правда законом — проституция, которую я вообще-то хотел ввести в правовое поле еще лет десять назад, но все никак руки не доходили. Проститутошный сбор, кстати, отдали на откуп земствам, и он в последствие стал одним из наиболее полно собираемых в империи налогов. Не удивительно, кому как не местным политикам было знать наперечет всех блядей в округе.

Начало 19 века было временем стремительного распространения различных половых заболеваний в частности сифилиса. Этому способствовало большое количество факторов, главным из которых можно назвать регулярные масштабные европейские войны и возросшую мобильность населения. Проститутки — которые естественно не смотря на запреты нелегально работали по всей империи — были тут одним их главных факторов риска. Чтобы препятствовать распространению ЗППП, добавить еще один источник пополнения бюджета и в принципе ввести всю секс индустрию в цивилизованные рамки и был принят — не смотря, кстати, на заметное противодействие части церковников и прочих «радетелей морали» — данный закон. Он предусматривал регулярные медицинские осмотры, полицейский надзор и даже некоторые основы социальной защиты, что само по себе было отдельной новацией в русском праве.

После этого в течении десяти лет были созданы Гражданское, Хозяйственное и Семейное уложения, ставшие более-менее крепкой основой для дальнейшего развития правовой системы Российской империи.

В конце 1827 года, уже ближе к зиме мною был подписан закон «О государственных финансах и функционировании финансовых рынков Российской империи». Этот закон положил начало реформе, которая в списке «Великих реформ» моего правления — хоть по факту я все еще был только регентом — впоследствии занимала первую строчку, опередив и аграрную, и военную, и правовую.

Основной проблемой тут было то, что я и в финансовой системе 21 века разбирался весьма посредственно, а про финансовую систему 19 века не мог сказать вообще практически ничего, поэтому в данной сфере приходилось полагаться на знания и умения подчиненных.

Реформу Канкрин готовил почти полтора года, пытаясь соблюсти два практически взаимоисключающих условия: насытить экономику дешевыми деньгами и при этом сохранить относительную стабильность валюты.

Тут нужно сделать отступление и немного обрисовать сложившуюся к концу двадцатых в России финансовую систему. Основой денежного обращения в империи был введенный еще 1740-е года ассигнационный рубль, имеющий плавающий рыночный курс по отношению к рублю серебряному. Последний имел наполнение в 18гр чистого серебра.

Во время войны 1812 года государство было вынужденно допечатывать необеспеченные бумажные рубли, что привело к сильному падению его курса, однако в следующие годы эта масса была выкуплена — во многом за французские деньги — обратно, и курс был доведен до 1к1. В дальнейшем он немного плавал, не опускаясь однако никогда ниже отметки 94–96 серебряных копеек за ассигнацию.

Такая система имела как плюсы, так и минусы: плюсом была возможность при необходимости быстро впрыснуть в экономику оборотные средства, пусть даже за счет снижения курса ассигнационного рубля. Минусом — нестабильность валюты и усложнение ее международного обращения. В отличии от Англии, у которой курс фунта был обеспечен золотом, Россия не могла предлагать свой рубль в качестве международной резервной валюты, а последнее, учитывая наши успехи на международной арене, было уже достаточно актуально.

Плавающий ассигнационный рубль был препятствием к развитию фондового рынка и рынка различных финансовых услуг. Даже подсознательно люди в этом времени доверяли «бумажкам» меньше чем благородному металлу и то, что Российская империя опиралась ранее именно на ассигнации фактически прямо заявляло всем вокруг о нашей нестабильности в денежном плане. Мы как бы предупреждали потенциальных инвесторов, что в случае проблем — внешних или внутренних — быстро зальем экономику бумажками, уроним курс и фактически «кинем» пожелавших вложится в нашу экономику иностранцев. Естественно, в таких условиях большого притока средств из-за рубежа просто не могло быть.

В итоге была принята такая система: серебряный и ассигнационный рубль уравнивались в правах, плавающий курс ликвидировался. Государство гарантировало использования обеих — бумажной и металлической — валют наравне, оплачивало ими расходы из казны и принимало в качестве налогов. И хотя прямой обмен бумаги на серебро не гарантировался мы оставляли возможность выкупать у государства за ассигнации серебряные слитки по номинальной стоимости без дополнительной комиссии. Что с одной стороны добавляло людям уверенности, а с другой — разом отсекало 90% потенциальных желающих приобрести серебро. Ну действительно, не так много найдется людей способных единоразово выложить за стандартный двадцатикилограммовый слиток серебра тысячу с лишним рублей.

Идея была понятна — она заключалась в постепенном уходе от обращения серебряных монет и полном переходе на ассигнации, которые должны были стать полноценной их заменой не только в физическом плане, но и в головах людей. Бумажный рубль должен был стать таким же надежным как и серебряный, ну а потом можно будет и станок включать при необходимости, не слишком боясь обесценивания валюты.

Естественно такая система могла существовать полноценно только в условиях непрерывного роста экономики, когда на каждую впрыснутую в оборот ассигнацию обязательно имелся бы свой товар. В ином случае непременно произошло бы вымывание серебра из оборота: люди бы просто получали от государства серебро и бумагу пополам, серебро бы прятали по ухоронкам, а бумагу возвращали государству. В итоге мы могли остаться с огромной кучей необеспеченной бумаги в казне и коллапсом денежного обращения.

Тут, однако я все же делал ставку на то, что экономика империи в обозримом будущем будет только расти, будет стремительно прибавляться население, товарооборот будет увеличиваться, экспорт-импорт опять же; будут открываться новые производства, а значит и вероятность того, что серебро будет залёживаться одном месте, в таком случае, была не слишком высока. В общем, это был риск, но риск приемлемый.

Для примера — возможно показатель не стопроцентный, но понимание о темпах развития он дать вполне мог — тут можно взять производство паровых двигателей в империи. Если в 1821 году их мы производили восемь десятков за год, то спустя шесть лет это количество было превышено более чем в пять раз. 420 паровиков собрали на моих заводах и еще сотню на всех остальных производствах империи совокупно. Это еще не полноценная промышленная революция, но точно движение в эту сторону. На момент конца 1827 года в России работало во всех сферах около двух с половиной тысяч паровых машин, что было показателем солидным хоть и отнюдь не рекордным. В Великобритании — при том что население у них было меньше нашего в 4 раза, а площадь даже сравнивать бессмысленно — паровых машин в это же время работало около 13–14 тысяч. Можно только позавидовать.

Кроме этого был создан ГосБанк, и было разрешено создание частных банков. Принято правило публичности по отношению государственному бюджету. Собственно, до сих пор как такового государственного бюджета в России просто не было — он был отдельный у каждого ведомства. То есть система работала не так, как привыкли в будущем, когда сначала все деньги падают в общий котел, там считаются и распределяются по расходам. Тут было все по-другому: отдельные налоги и сборы сразу расписывались по ведомствам без «захода» в общую казну. Это, во-первых, усложняло учет и провоцировало казнокрадство, а во-вторых, было просто не удобно.

В рамках Министерства финансов была создана специализированная финансовая полиция — служба фискалов, — чья деятельность была направлена, во-первых, против казнокрадства — такое себе ОБХСС на минималках — а во-вторых, как орган искоренения уклонений от уплаты налогов. Мне всегда нравилась идея разделения сыскных и карательных органов по специализированным ведомствам, и тут я не преминул воплотить ее в жизнь.

В целом реформа была направлена на либерализацию финансового рынка, упрощение аккумуляции и использования кредитных средств, создание условий финансирования промышленности в ущерб кредитованию помещиков. Последних я со временем и вовсе собирался взять в ежовые рукавицы, чтобы заставить шевелиться. Ленивая паразитическая дворянская прослойка, не желавшая ни служить, ни заниматься торговлей или производством, а только сидеть по поместьям и потреблять созданный крестьянами продукт, мне была не нужна совершенно.

На следующий же день после подписания закона я зарегистрировал — естественно все бумаги были подготовлены заранее — первый в империи частный коммерческий банк «ПРБ». «Первый Российский Банк» — был натурально первым, и имел лицензию под номером 000001, так что тут подкопаться к названию было просто невозможно.

В течении следующего 1828 года отделения моего банка открылись в двадцати самых больших городах империи и быстро сняли сливки с этого непаханого ранее поля деятельности. Тут за меня играли как финансовые возможности, сравниться с которыми мог сильно не каждый — вернее в России вообще никто не мог — так и авторитет императорского дома. Ну и конечно административный ресурс., куда без него. Последнее было не совсем честным по отношению к конкурентам, но тут уж ничего не поделаешь.

При этом общее количество банков, быстро начавших открываться по всей стране, было достаточно жестко ограниченно. Для того, чтобы предотвратить появление всяких банков-однодневок, усложнить жизнь мошенникам и вообще защитить население, было принято достаточно суровое банковское законодательство.

Владельцем или конечным бенефициаром банка мог быть только подданный империи либо зарегистрированное тут юридическое лицо, также принадлежащее русским подданным. Нужен был сравнительно большой уставной фонд в сто пятьдесят тысяч рублей, потянуть который мог далеко не каждый, плюс устанавливался жёсткий режим отчетности перед ГосБанком, на корню рубивший само понятие банковской тайны. В такой ситуации всякие хитрые нелегальные махинации проводить было достаточно сложно. Не невозможно конечно, но хотя бы на переходной период хотелось немного защитить не сталкивавшийся ранее с банковской системой людей от массового мошенничества. Что бы не как в 1992 году получилось, когда непуганых советских граждан бросили в омут капиталистической системы практически без всякой подготовки. Моральной и информационной.

И тем не менее за первый же год после реформы было зарегистрировано более сотни кредитных учреждений. На следующий год — еще две сотни. Ну а дальше пошла обычная в таких случаях карусель — часть банков банкротилась и отмирала, на их место приходили другие и так по кругу. В общем, ничего нового.

Кроме этого в начале 1828 года была создана комиссия по реформированию налогообложения в империи. На момент конца двадцатых в стране было два главных налога — подушный и винный откуп. При этом первый крайне плохо администрировал и собирался, и вообще был «несправедлив» в самой своей сути, когда крестьянин имеющий в собственности две десятины должен был отдавать государству столько же сколько и владеющий двадцатью. Получалось, что для относительно зажиточных крестьян подушное практически не отражалось на их бюджете, а для самых бедных было тяжелейшим бременем, порой просто неподъемным.

Подушный налог предлагалось заменить на поземельный, в котором базой налогообложения должна была выступить площадь принадлежащих субъекту налогообложения земель и другой недвижимости. Причем я аккуратно пытался продвинуть идею, о том, что в таком случае налоги придется взымать и с владеющих землей дворян. Ведь в ином случае вся земля, принадлежащая помещикам, на которой в будущем будут работать лично свободные крестьяне-арендаторы, просто выпадет из системы налогообложения.

На самом деле мысль о том, что налоги можно взымать и с дворян, а не только с «податного сословия» была не столь уж революционна. Налоги с дворян уже повсеместно взымались в Европе — во Франции с революции, а в Пруссии и Австрии с десятых годов, когда немцам пришлось создавать свои армии заново после тяжелых военных поражений — однако именно в данном конкретном случае наши западники с восторгом глядящие на соседей, почему-то перенимать данный, без сомнения полезный, опыт желанием не горели.

Винный откуп был и вовсе вещью в себе. С одной стороны, он давал бюджету империи до 40% дохода, причем в некоторых губерниях его доля и вовсе доходила до 60% всех денежных поступлений в казну. С другой стороны, он стимулировал откупщиков активно повышать спрос на водку, ведь сумма откупа была фиксированной, и чем больше купец в дальнейшем продаст водки тем больше заработает сверх этой суммы. Ситуация же со спаиванием населения мне не нравилась совсем, причем сразу в нескольких аспектах. Во-первых, это было просто плохо в плане качества жизни людей и качества рабочей силы. Во-вторых, большой объем зерна перерабатываемый в алкоголь нередко приводил к нехватке продовольствия и недоеданию самих крестьян, что так же плохо сказывалось на их здоровье и уровне смертности, особенно детской.

Тут рассматривался переход с откупов на продажу акцизных марок, что давало бы ровный график дохода как казне, так и занимающимся этим делом купцам и позволяло бы государству при необходимости регулировать количество доступного алкоголя на рынке ценой акциза или вообще ограничением в его выдаче. Но опять же рубить с плеча в деле, которое приносит империи столь существенную часть доходов, было банально боязно. Завалить по дурости наполняемость казны было очень просто, а вот сделать все хорошо, и чтобы все оказались в итоге в выигрыше — гораздо сложнее.