Ночной гонец

Девица шьет суженому свадебную рубаху

Ботнлла сидит с шитьем в руках на верхней галерейке Стонгегорда. На землю опускается вечер. Солнце село, и в воздухе посвежело, но Ботилле не холодно, хотя на ней одна лишь полотняная рубаха, туго подхваченная у стана широкой опояской. Она не из тех, кто зябнет и жмется холодными зимними вечерами поближе к очагу. Старые люди зябнут, потому что жар в груди у них остыл. Но девице по восемнадцатой весне нет нужды искать тепла у очага, — молодая, горячая кровь греет ее.

Восемнадцатая весна Ботиллы — последняя девичья весна в ее жизни. Последний год носит она девичий венок. Ботилла Йонсдоттер заневестилась и осенью пойдет замуж. Сегодня вечером солнце село в Ростокшён, и, пока стоит лето, солнце будет садиться в воды этого озера. Но потом оно все ближе станет подбираться к прибрежной иве и к зарослям орешника на лугу, а когда достигнет самой середины Чистого ручья, Ботнллу отдадут замуж. Наступит солнцеворот, и в этот день будет ее свадьба со Сведьебондом.

Она сидит на верхней галерейке и шьет из куска холста свадебную рубаху своему нареченному. Шьет и ожидает его прихода.

Остатки дневного света брезжат над землей, над полями, над крышами домов, над верхушками деревьев, и Ботилла еще может продолжать работу. Старческие глаза уже ничего не смогли бы разглядеть при этом свете, но у Ботиллы глаза молодые, и стежок получается ровный. Она подрубает рукава рубашки, бережно расправляет холст на колене и разглаживает сморщившийся шов. Потом поднимает шитье и, растянув его, прикидывает на глаз длину рукава. Будет ли он впору Рагнару Сведье? Не забыть бы примерить сегодня вечером для верности. У ее суженого длинные руки. Она ласково проводит пальцами по рукаву. Шьет Ботилла рубашку своему жениху, и ей кажется, что он где-то совсем близко от нее. Полотно, которое она сейчас сжимает пальцами, будет облегать его тело. Под рукавом, который она расправляет на коленях, обозначится его рука, и Ботилла уже сейчас ощущает теплоту и уверенную силу этой руки, обнимающей ее стан. На этой руке покоится ее голова, когда он по чести и уговору лежит с ней рядом на постели.

На верхнем крыльце, в усадьбе старосты, шьет девица свадебную рубаху суженому, и чудится ей, что он рядом с нею. Из дома не доносится ни единого звука, — батюшка с матушкой уже давно улеглись на постельную солому. Но в свинарнике чавкает у корыта поросенок, а в птичьей клети попискивают цыплята, тычась клювиками в укрывшие их на ночь крылья наседки. Забрехал цепной пес в усадьбе Класа Бокка, зафыркала кошка во дворе у Матса Эллинга, царапая кору яблони. С опушки леса доносится крик какой-то птицы. И Ботилле подумалось, не удод ли это — птица, что подает весть от жениха к невесте.

Темные зимние ночи кончились, над деревней раскинулось светлое небо. Теперь уже нечего бояться Блесмольского вора, который хоронится в лесу. От него не сберегают никакие засовы и затворы, а собак он подманивает к себе и скармливает им жир лесной падали; они теряют чутье и не лают на вора. А под Дубом Висельников у развилки Геташё он откопал воровской корень, который отворяет все замки, только сунь его в замочную скважину. Ночь, однако, стонт ясная и светлая; ни покража, ни какое иное лихо не может случиться в эту ночь.

Вдруг Ботилла откладывает шитье и прислушивается. Со стороны соседнего дома доносится голос. Она узнала его. Это голос Анники Персдоттер, молодой вдовы из соседней усадьбы. Голос у нее звучит точно из глубокого-преглубокого колодца. Ботилла различает в темноте ее желтый чепец. Анника стоит за воротами усадьбы, под вязом, и с кем-то разговаривает. Соседка любит бродить по деревне допоздна.

Ботилла боится Анники Персдоттер. Неразумно затевать с ней ссору. Отчего на тех, кто не ладит с нею, всегда нападают прыщи, чесотка и зуд? Отчего у нее куры несутся, когда не несутся ни у кого другого? Отчего у нее овцы всегда приносят и выкармливают двойню, когда у других овцы идут на выгон без приплода?

Соседка никогда не делала Ботилле ничего худого, но третьего дня вечером Ботилла не на шутку перепугалась, и все из-за этой Анники.

Ботилла доила коров под елями за хлевом. Тут явилась Анника и встала около ее скамейки. Она заглянула в подойник и спросила:

— Что это с тобой приключилось?

Ботилла не поняла.

— Гляди сама! Глянь-ка в подойник!

Ботилла посмотрела. В молоке сверкали красные прожилки. Корова доилась с кровью.

Ботилла испугалась, Она и не знала, что одна из ее коров хворая. Но она не поняла, к чему клонит Анника. Лишь когда соседка задала ей еще один вопрос, Ботилла догадалась, в чем дело. Анника Персдоттер некоторое время стояла, пристально глядя на Ботиллу. Она мерила ее взглядом с ног до головы. И что это она так уставилась?

— У тебя кровь в подойнике. Кто нарушил твое девство? Сведье или, может, другой кто?

Тут только Ботилла поняла, что приключилось. А она-то совсем запамятовала! Ботилла чуть не свалилась со скамеечки. Ведь незамужняя доярка, которая не соблюла себя, насылает на коров порчу, и в молоке у них появляется кровь.

— Вот уж не думала про тебя такого! — сказала Анника и пошла своей дорогой.

А Ботилла продолжала сидеть, со страхом глядя на красные прожилки в молоке. Они оставались все такими же красными, не изменились, не побелели. Это была кровь.

И откуда на нее такая напасть? Она-то ведь не лишилась своего действа. Она непорочная невеста. Ботилла ушла в лес и выплеснула молоко на траву. Дома она сказала матери, что черная корова лягнула подойник и пролила молоко.

На следующий вечер, когда она доила ту же корову, в подойнике опять показалась кровь. Она снова пошла в лес и, плача, вылила молоко, а дома сказала, что оступилась и пролила молоко, надоенное от черной коровы.

На этот раз мать сильно выбранила ее.

Но ведь ее вины тут нет! Нет на ней бесчестья! Кому понадобилось, чтобы о ней, безвинной, пошла худая слава? Кому же, как не самой Аннике? Зачем вертелась она около ее скамеечки третьего дня, когда в молоке у черной коровы в первый раз появилась кровь? Ботилла догадывается, что молодой вдове из Персгорда не по душе ее обручение со Сведьебондом; говорят, она сама его приманивала. А теперь она наслала порчу на черную корову — хочет, чтобы о Ботилле говорили, будто она обесчещенная невеста.

Ботилла пригибается к перилам и прислушивается к голосам, доносящимся из Персгорда. Она не может разобрать по слуху, с кем беседует Анника, а уж смотреть на соседний дом ей и вовсе не хочется. Там, на крыше, висит распятый человек. Он висит там только в сумерки; днем это всего-навсего большая овечья шкура, растянутая и прибитая на просушку. Но теперь, и полутьме, это опять распятый человек, подобие Христа, сына божья, и Ботилле невмоготу смотреть на него. Сегодня вечером все пугает и тревожит Ботиллу. Она знает, что все эти видения рассеются при свете дня, и все-таки ей страшно. Она знает, что она честная девушка, и все-таки она страшится недоброй молвы. Но девственное лоно не тронуто. Лишь однажды ночью, во сне, приближался к ней мужчина, да еще один раз случилось так, что человек наяву приблизился к ней с дурным умыслом.

Случилось это в ночь на Ивана Купалу, вскоре после ее обручения. Какой-то проезжий всадник попросился на ночлег в Стонгегорд. Это был молодой, дюжий и широкоплечий малый. Незнакомец прискакал на тощей и колченогой кляче, но, судя по платью, он не был нищим бродягой. Его не положили на печи, а отвели место на лавке в горнице, среди домочадцев. Человек этот был неразговорчив и едва ли проронил хоть одно слово, но Ботилле все же запомнилось его красивое лицо с большими глазами, синими, как ягоды терновника. Волос его не видно было, так как большой черный капюшон скрывал всю голову и уши незнакомца. Он никому не сказал, кто он такой.

Гостя положили спать рядом с постелью Ботиллы. Расстояние между ними было чуть больше вытянутой руки. И прежде бывало, что мужчины по ночам спали около ее постели, но так близко от нее никто еще не ложился с тех пор, как девочка стала девицей и просватанной невестой.

В этот вечер она долго не могла уснуть. Слышала малейший шорох в соломе. Она слушала, как дышит во сне незнакомец, сама не понимая, зачем она прислушивается к его дыханию. Ей любопытно было, кто же он такой и почему он не снял с головы капюшон, когда ложился спать. Его синие, как ягоды терновника, глаза следили за каждым ее движением, когда она раздевалась.

Она уснула и пробудилась от холода. Одеяло из овечьих шкур наполовину сползло с нее. Она лежала голая по пояс. Около ее кровати стоял незнакомец. Лицо его было совсем близко, она узнала его глаза, которые шарили по ее телу.

Ботилла закричала, ее крик прорезал тишину горницы. Все домочадцы проснулись. Отец встал, зажег лучину, подошел к ее кровати и спросил, что стряслось, почему она кричит, точно недорезанный поросенок. Лишь спустя какое-то время дар речи вернулся к ней.

Незнакомец сразу же лег опять на свою постель. Когда подошел отец, Ботилла натянула на себя овечью шкуру, чтобы не видно было, как сильно ее трясет. Наконец Ботилла ответила, что ей привиделось что-то страшное и что закричала она во сне. Перед глазами ее стоял туман, она не понимала толком, что произошло. Она растерялась и не рассказала о том, что ночной гость подбирался к ней.

Все снова затихло. Ботилла лежала без сна до самого рассвета. Незнакомец больше не приближался к ней. Но Ботилла все лежала и думала о том, что случилось. До того как она пробудилась, ей привиделся сон, от которого ей было приятно и страшно. Сои был неясный, она не могла припомнить его. Осталось лишь ощущение теплой мужской руки, касавшейся ее греховным прикосновением.

Ночной гость не прикоснулся к Ботилле. Он не дотрагивался даже до овечьей шкуры, которую она сама сбросила во сне. Он и кончиком пальца не дотронулся до ее тела. Незнакомец не сделал ей ничего худого. Может, он хотел взять ее силой; а может, рассчитывал, что она не станет звать отца и ляжет с ним по доброй воле. Она не знала, что и думать.

Но утром, перед тем как незнакомец уехал, Ботилла сделала страшное открытие. Она притаилась за домом и заглянула в конюшню, где он седлал коня. Думая, что его никто не видит, ночной гость опустил с головы капюшон.

Оба уха у незнакомца были отрезаны. Он был безухий.

Теперь Ботилла поняла, кто гостил у них. Отец узнал об этом от людей сразу же, как только незнакомец ускакал, и старосте стало не по себе. Если бы он знал, что человек, просивший у него на ночь пристанища, — Ханс из Ленховды, он не отворил бы перед ним двери своего дома. Если бы домочадцы могли догадаться, что с ними под одной крышей лежит заплечных дел мастер, они всю ночь не сомкнули бы глаз. Ханс из Ленховды не открывал своего имени, когда просился к кому-нибудь на ночлег. Днем и ночью, спал ли он, бодрствовал ли, он всегда косил на голове черный капюшон, чтобы люди не узнали, что он клейменый палач.

Ботилла никому не сказала о том, что с ней приключилось. Синие глаза гостя — это не глаза доброго, честного человека. И Ботилла чувствовала себя опоганенной оттого, что лежала нагая под его взглядом. У палача дурной глаз, и сила его — от лукавого.

Приблизившись к ней в ту ночь, Ханс из Ленховды вселил в нее тревогу. Она оставалась нетронутой, но спрашивала себя, не случилось ли с ней чего греховного до того, как она проснулась. Ее не оставляла мысль, что палач учинил над ней какое-то зло.

Когда Рагнар Сведье по чести и уговору лежал с ней рядом на постели, страхи ее пропадали, тогда она понимала, что все это ей привиделось и что сонное видение не может ей причинить никакого вреда. Ее суженый был ей люб, так же как и она ему. Когда она лежала в постели у него на руке, все страхи и напасти пропадали. Он любовно прижимал ее к себе и ласкал так, как это дозволено меж обрученными, и она чувствовала вожделение, но не страх. И вот теперь, когда Ботилла уже стала забывать о своем испуге в ночь на Ивана Купалу, в подойнике у нее появилась кровь, и опасения, что ночной гость наслал на нее порчу, вспыхнули в ней с новой силой. Она уходила одна в лес и горячо молила господа всемогущего, который один всем правит, сделать так, чтобы в молоке черной коровы больше не появлялась кровь.

Сидит она на верхней галерейке и не смеет взглянуть на крышу соседнего дома, потому что ей жаль распятого там человека. Лишь завтра утром на этом месте снова будет висеть растянутая овечья шкура. Ботилла прислушивается: с кем же это беседует Анника? Теперь она слышит голос: это мужской голос. Голос знаком и сердцу ее, и слуху. Он принадлежит рослому человеку с белокурыми волосами и светлой кожей, человеку с синими, как небо, глазами. Глаза эти видела она совсем-совсем близко. Соседка стоит под вязом и ведет беседу с женихом Ботиллы.

Анника повстречалась Рагнару Сведье, когда он проходил мимо Персгорда. Он сразу узнал вдову по желтому чепцу.

— К невесте идешь?

— Иду по своим делам.

— А может, дело-то не к спеху? Есть у тебя время выслушать два слова?

У молодой вдовы из Персгорда низкий грудной голос, необычный и влекущий. Мужчины охотно внимают ему. Глаза Анники карие, но в вечернем сумраке они кажутся черными, точно ягоды смородины. Крепкие, здоровые зубы сверкают меж полных пунцовых губ. Анника — женщина красивая, пышная телом, гибкая станом, но смех ее всегда звучит зловеще.

Когда Анника проходит по деревне, парни невольно смотрят ей вслед. Сведье тоже заглядывался на нее. В глубине души он признавал, что она пробуждает в нем плотское желание, но ему сразу же делалось стыдно. А когда он вспоминал все, что ему было известно о ней, то и вожделение его пропадало. Еще до того, как мужа Анники нашли мертвым поутру, хотя с вечера он был весел и здоров, она слыла прелюбодейкой и распутницей. Не один деревенский парень наведывался по ночам в Персгорд. Рагнару Анника часто попадалась на пути, но он не хотел иметь с ней никаких дел.

Анника подошла поближе:

— Думаешь, тебя ждут не дождутся? Ну, а если кто-то тайком в лес бегает, как только ты уйдешь?

— Это ты про мою невесту?

Опять она засмеялась своим недобрым смехом, которого он не выносил:

— Никого я не называла. Только и хочу, что остеречь тебя.

— Остеречь меня? От чего? В чем ты винишь Ботиллу?

— Никого я не называла по имени.

— Ты только что назвала ее. Сама спросила, к ней ли я иду.

Молодая вдова засмеялась, играя глазами.

— Ты хочешь оговорить мою невесту!

— Никого я не оговариваю!

Анника Персдоттер была верна себе. Она ничего не говорила напрямик. Она укрывалась за коварными недомолвками и не давала поймать себя на слове.

— Берегись, Анника!

— Я ведь только добра тебе хочу, Рагнар Сведье.

— Так и нечего тогда говорить обиняками.

— Я только упреждаю тебя. Не стоит она тебя!

Кончик языка у Анники сновал взад и вперед между зубами, как маленькое красное жало. Она жалила, точно гадюка под ударами палки. Она разбудила в Рагнаре плотское желание, и потом он будет стыдиться этого чувства.

— Я хочу, чтобы ты знал, — сказала она.

— А ты-то что знаешь?

— Я следила за ней. Она ходила в лес одна.

— Стало быть, дело у нее там было. Тебе-то что до того?

— Нечего ей делать в лесу.

— Так, верно, от тебя убежала.

— Знаешь ли, кого женщины могут повстречать в лесу?

Сведье шагнул к ней:

— Стало быть, ты все-таки винишь ее!

Анника отступила назад и понизила голос до шепота, искоса поглядывая на усадьбу старосты:

— Так знай же — я видела у нее в подойнике кровь!

— Врешь!

— Своими глазами видела.

— Ничего ты не видела!

— Могу тебе в том поклясться! Вырви мне глаза, коли вру!

— Ах ты змея подколодная!

Сведье высоко поднял сжатый кулак. Ему хотелось ударить ее, плюнуть в красивое лицо, пнуть ее ногой, чтобы отлетела подальше. Иного она и не стоила за такие речи.

Анника плавно повернулась и легкими шагами поспешила к своему дому.

— Твою невесту обесчестили, Рагнар! Пускай ее отец платит пеню за изъян![14]

Теперь она сказала ему все, что хотела. На пороге Анника остановилась и крикнула:

— Требуй от старосты двух волов в обмен на ее девство! Двух рабочих волов! Это твое право!

Сведье опустил кулак, подавляя свой гнев. В эту минуту ему хотелось вырвать жало из пасти Анники. Хорошо, что она убежала в дом. Не станет он брать на душу грех из-за этой бабы. Но он еще заставит ее ответить за эти слова, когда-нибудь она поплатится за них.

Сведье продолжал свой путь к усадьбе Йона Стонге. На верхней галерейке ом сразу заметил Ботиллу. Он узнал ее длинную белую рубаху. Невеста ждала его.

Ботилла спешит навстречу своему жениху, и обрученные садятся бок о бок близко друг к другу. Ботилла откладывает в сторону шитье и в молчании доверчиво ищет руку своего суженого. Пальцы их сплетаются. Ледяной страх, не отпускавший ее весь вечер, исчезнет, как только она коснется теплой руки жениха.

Во тьме видны белки его глаз. Она не может различить его зрачков, в которых при свете дня она видит свое отражение, ясное и чистое, словно в ручье на лугу.

— Я дожидалась тебя.

— Замешкался я малость, — отвечает он.

— Неспокойно что-то нынче у меня на душе.

— Чего же ты страшишься, свет мой Ботилла?

— Точно беда какая подстерегает меня. — И, помедлив, она говорит: — Тебе повстречалась Анника. Что ей от тебя надо?

Сведье долго не отвечает.

— Про это не допытывайся, — говорит он.

Сведье так долго молчит, что Ботилла все понимает. Теперь она знает, кто ее недруг, знает, кто накликает на нее беду.

— Тебе и отвечать незачем. Знаю, в чем она винит меня.

— Отчего она таит на тебя зло?

— Анника хочет, чтобы я опротивела тебе.

— А ей-то какой прок?

— Ей наше обручение не по душе. Вот она и возводит на меня напраслину, — говорит Ботилла, покраснев от гнева.

Анника наслала хворь на их черную корову, которую Ботилла доит каждый вечер, и в молоке появилась кровь, рассказывает девушка. Теперь Анника распустит по деревне слух, будто Ботилла втайне распутничает, будто она потаскуха и причиняет корове вред. Завистница хочет, чтобы невеста опротивела Рагнару.

— Так я и думал, — говорит он. — Видеть больше не хочу эту Аннику!

Ботилла крепко сжимает его руку.

Вокруг дома сгущаются тени, а жених и невеста точно озарены небесным сиянием. Ботилла теперь уже не одна, но все-таки она не решается взглянуть на соседский дом.

Сведье долгое время молчит. Он и всегда-то немногословен, и обычно Ботилле бывает довольно того, что он рядом. Но сегодня ей не хочется, чтобы он молчал. Ей кажется, что между ними осталось что-то недосказанное, жених не рассеял до конца ее страхи. Он сказал, что больше видеть не хочет Аннику, но он должен был сказать ей еще что-нибудь. А он молчит, и Ботилле чудится, что молчание его не к добру. Ей кажется, что она не чувствует больше исходящего от него тепла.

И тогда она спрашивает:

— Не веришь мне после ее наговора?

— Вовсе нет. Я ей не верю.

— Если ты сомневаешься, так пускай уж меня испытают. — Она встает и говорит тихо, твердо: — Я честная девушка! Никто не порушил моего девства!

— Я верю тебе.

— Если хочешь, свет мой, пускай меня испытают. Выбери кого угодно!

— Да мне довольно и твоего слова, свет мой Ботилла!

Но она просит его снова и снова, она хочет обелить себя перед своим нареченным. Пусть призовет повитух, они осмотрят ее, убедятся в ее непорочности и скажут об этом ему. Непричастные и беспристрастные свидетели всегда подтвердят, что она честная девушка. Лучше уж ему сделать так, чем втайне сомневаться в ней, а то ничего хорошего меж ними не выйдет.

— Не будем больше толковать про это!

Он закрывает ей рот рукой. Он не хочет слушать ее. Она никогда не кривила душой, и он верит, что и на этот раз она говорит правду. Она ничем не запятнала себя перед ним, и потому ей незачем теперь обелять себя. Никогда никакие повитухи не явятся с таким постыдным делом к его невесте.

— Свет мой Ботилла! — говорит он. — Ни один человек не стал бы так позорить свою невесту.

Сведье крепко обнимает ее. Синяя опояска плотно прилегает к телу девушки. Ее стройный стан изгибается под рукой Сведье, и под полотном рубахи выступают мягкие дуги бедер.

Теперь Ботилла услышала то, что хотела. Она довольна.

Она снова берется за недошитую рубаху. Пусть он встанет и вытянет руки; она хочет снять мерку. Она не знает, впору ли ему рукава, и ей надо увериться в этом. Немало холста пойдет ему на рукава, — ведь руки у него большие и длинные. Она это знает, потому что на его руке покоилась ее голова, когда он по честн и уговору лежал с ней. Здесь, в постели под покровом темноты, лежа доверчиво у него на руке, она чувствовала себя в безопасности, здесь она была надежно защищена от всякого зла.

И сегодня вечером в доверни своего суженого нашла Ботилла прибежище от своих страхов.

А утром она больше не увидит на крыше дома Анники распятого человека; утром там будет только овечья шкура, растянутая на просушку.