Глава 33 ЧУЖОЙ В ЧУЖОЙ СТРАНЕ


Сон не шел. Вязкое, душное, темное полузабытье — в нем Джамбулатов провел всю ночь. Тяжесть давила на грудь, и весомо колотилось в груди сердце. И томили дурные мысли.

За маленьким окошком занималась ранняя заря. Джамбулатов встал, подошел к цинковому ведру, зачерпнул ладонью воду, ополоснул лицо. Прохлада отогнала сон, но легче от этого не стало.

Настроение было скверное. Наваливалось ощущение какой-то безысходности. Все надоело. Надоело биться за место под солнцем и идти по канату над пропастью. Но развязка близилась. Вчера с кошары отослали женщину и девчонку, которые прислуживали здесь, так что теперь хозяйство вели сами боевики, испытывая при этом тяжкие муки, — выполнять женскую работу считалось позором, и только суровые условия войны могли служить тут каким-то оправданием. Кроме того, на кошаре появилось еще несколько боевиков из отряда Синякина, которых Джамбулатов раньше не видел. Половина из них была мальчишками лет восемнадцати-двадцати с тем же мутным, не совсем здоровым взглядом, как и у Ибрагимки.

Он вышел из дома. Ибрагимка и рябой бандит разложили костер, смотря зачарованно на огонь. Ибрагимка обернулся и злобно зыркнул на Джамбулатова, сжав выразительно автомат.

— Куда идешь? — крикнул он.

— Не бойся. Не убегу, — хмыкнул Джамбулатов. Ибрагимка поежился, сжав крепче автомат, и затянулся самокруткой, после чего протянул ее рябому. Скорее всего, это была та самая анаша, которую привез Синякин.

Сзади послышался скрип открываемой двери, а затем голос:

— Чего, не спится?

Джамбулатов обернулся и увидел Синякина.

— Не спится.

— Нервничаешь.

— Не слишком.

— Ты нервничаешь, мент… Ты знаешь, что зажился на этом свете.

— Это только Аллах знает, кто зажился, а кому еще долго жить.

— Такие, как мы, не рассчитаны на долгую жизнь…Как метеоры — вспыхиваем и гаснем… Только перед этим умудряемся пробить немало толстых черепов.

— Слишком мрачно, — усмехнулся бывший милиционер.

— Жизнь такая… Берем барьер за барьером. Стремимся куда-то… А потом выясняется, что время вышло. И ты уже догораешь… Я не хочу догореть, как метеор, мент… Надо уметь повернуть судьбу. Мало кто умеет, — Синякин задумчиво посмотрел куда-то вдаль на занимающийся рассвет. — А надо ли ее поворачивать?

— Можно попробовать, — кивнул Джамбулатов, но Синякин не обратил внимания на его сарказм.

Рябой бандит, опасливо оглядываясь на своего командира, передал самокрутку с анашой своему напарнику, встал, поправил автомат на плече и отправился обходить окрестности. Ибрагим все ежился у костра, докуривая самокрутку и не обращая внимания ни на что.

— Не боишься, что твои караульные за дымом анаши врага не увидят? — хмыкнул Джамбулатов.

— А, — беззаботно махнул рукой Синякин. — У них все мозги анашой пропитаны… Плевать. Немного осталось. Скоро меняем американца.

— На кого?

— На Волка.

— Гадаева? — удивился Джамбулатов.

— На него.

— Зачем он тебе нужен?

— Деньги, мент. Деньги… И возможность соскочить с поезда, летящего к обрыву. И ты поможешь мне.

— Кто пойдет менять?

— Ты пойдешь.

— Почему я?

— Потому что все должны знать — ты теперь мой друг.

— Чтобы обратного пути не было?

— Да.

— А ты не боишься, что мои кровники предъявят претензии к тебе?

— А я их, ишаков, раком поставлю! — Лицо Синякина скривилось. Он вытащил «лимонку», с которой не расставался, подбросил ее в руке, и стало понятно, с кого несовершеннолетний эмир Ибрагимка собезьянничал этот жест и пристрастие к смертельной железяке. Русский ваххабит подергал за чеку.

— А знаешь, как иногда хочется покончить со всем. Бежим, стремимся, а впереди только она — смерть… Стоят наши силы этого?

— Жизнь стоит многого.

— Многого, — яростно посмотрел Синякин на Джамбулатова. И вдруг резко выдернул чеку. — Ничего она не стоит.

Джамбулатов напряженно смотрел, как разжимаются пальцы, прикидывая про себя, куда кинуться, когда граната упадет на землю.

— Смотри, как просто подводится черта. Мне стоит лишь разжать руку…

Синякин сделал вид, что подбрасывает гранату.

— Или бросить ее туда? — он покосился на зиндан, где хранили американца. — И никаких проблем. Тишина. Никуда не рваться. Никуда не бежать…

Рука начала разжиматься. Сейчас щелкнет взрыватель, и у Джамбулатова тогда четыре секунды, чтобы укрыться от осколков…

Пальцы еще разжались…

— Ха-ха-ха, — мертвенно рассмеялся Синякин. Джамбулатов напрягся.

Пальцы русского ваххабита сжали гранату. Кольцо встало на место.

— Не дождешься… Я буду грызть всех, пока хоть один зуб останется. — Веко у Синякина задергалось, и лицо приобрело зловещее выражение.

Джамбулатов молчал.

— Спи, — сказал Синякин. — Завтра тяжелый день.

— Попытаюсь.

«А все-таки он не наш, — подумал Джамбулатов, глядя куда-то поверх полосы деревьев. — Его беда, что он всю жизнь кому-то что-то доказывает. Все это поза. Театр. Он пытается убедить всех, включая себя, что верен чистому исламу. Он нуждается в том, чтобы ему верили. Нам же не нужно ни себя, ни других ни в чем убеждать. Мы живем единственно возможным образом, потому что здесь наша земля. И коварство, и жестокость, широкие порывы души и благородство — все это наше, впитанное с молоком матери. А он — чужой. И везде — в Турции, в Америке, везде он будет чужим. Такова его судьба — быть чужим. И, нацепляя маски и доказывая недоказуемое, рано или поздно он свернет себе шею. Хоть здесь, хоть там. Он принял не ту сторону. Нельзя продавать свой народ и свою землю».

Послышался дикий хохот, становившийся все громче. Это накурившийся анаши Ибрагим, глядя на кончики своих пальцев, заливался смехом.

Синякин подошел к нему, вырвал из рук автомат, поднял за шиворот и наградил хлесткой пощечиной. Голова Ибрагимки мотнулась, но смех не затихал. Послышался еще один звук пощечины. Синякин оттолкнул молодого ваххабита, и тот упал, продолжая смеяться.

— Урод, — поморщился Синякин, вытирая ладонь о брюки.


Загрузка...