Ноги в поле, голова на воле

31

Пока в селе происходили все эти волнения, мы, прочно обосновавшись на мельнице у Дундурии, угощались на славу, веселились и слушали его бесконечные истории.

— Гуляйте, ребятишки, ешьте, пейте, песни распевайте на добрую славу о том, как женился дядька Дундурия!

С шутками и смехом всем скопом принялись мы под началом бабки Ёки чистить жилище Дундурии и его мельницу от чердака до подвала.

— Эй, что это вы затеяли? — расшумелся дядька Дундурия. — Однажды я тут уже делал уборку.

— Когда ж это ты делал уборку, а ну-ка скажи? — заквохтала бабка Ёка и точно конокрада просверлила дядьку Дундурию взыскательным жандармским взглядом.

— Да это… как тебе сказать, что-нибудь этак лет с тридцать или сорок назад, когда у меня новехонькая барашковая шапка куда-то запропастилась. Я тогда весь дом вверх дном перевернул…

— И как же шапка? Нашлась? — встряла любознательная Вея.

— Нашлась, душенька, да еще где!

— Где же?

— На моей собственной голове, душенька. Только я это руку к затылку почесаться поднес, чувствую, а под пальцами овечья шкура. Я прямо-таки поразился. Да что это такое? Уж не превратился ли я сам в барана? Дай-ка посмотрю! Пошел это я к омуту, заглянул в воду, а из воды моя башка торчит, а на башке новехонькая барашковая шапка.

— И ты, конечно, сразу в воду прыгнул, пока шапка не утонула? — осведомился догадливый Ёя Кляча.

— В точности так я, мой милый, и сделал. Скок очертя голову в омут, а сам хватаюсь за голову и шапку свою — цап! Схватил и выловил. Вылезаю на берег, щупаю, а шапка насквозь мокрая. Значит, и правда была на той моей башке, которая из воды торчала.

Мы умираем со смеху, потешаясь над дядькиными приключениями, и лишь много лет спустя я начинаю понимать, что все это наш дядька рассказывал нарочно для того, чтобы нас повеселить. Не такой он уж был простак.

Взялись мы выбивать его толстенный зимний гунь, тут Дундурия снова взбунтовался:

— Да я уж его выбивал, что вам еще надо!

— Это когда ж ты его выбивал?! А ну-ка скажи, а ну-ка скажи?! — раскудахталась бабка Ёка.

— Да что-то этак незадолго до первой мировой войны, когда я подрался на базаре с десятком барышников, торговцев лошадьми. Схватили они колья, дубины и палки и славно обмолотили ими мой гунь. Из него такая туча мучной пыли и пепла поднялась, что прибежали городские пожарные, думали, загорелось что-то.

— А что же ты, никого не измолотил? — поневоле вырвалось у Славко Араба.

— Как это никого! — весело гаркнул старикан. — Зажал я в кулаке толстенную жердь да как начал крушить все вокруг. Заодно с барышниками отчихвостил еще штуки четыре зевак, которые на драку глазели, а вместе с ними и одну глупую лошадь.

— А лошадь за что? — вылупился на мельника Икета.

— Пусть не смотрит на меня с упреком, будто я бог знает какой разбойник.

Перетряхивая и убирая мельницу, в одном старом соломенном тюфяке нащупали мы плотничий топор:

— Это что за топор, дядька Дундурия?

— Ого, как славно, что вы его нашли! — воскликнул хозяин. — Вот уже двадцать лет, как он исчез, а я-то думал, что это Крикун у меня топор украл. Раз десять я его уже за эту кражу отлупил, но, видно, придется еще проучить.

— А теперь за что? — удивились мы.

— За то, что оставил топор в моем тюфяке и он мне двадцать лет спину тер.

Чего только не попадалось нам в разных закутках мельницы: были тут и гвозди, и ножи, и ружейные пули, и даже грабли без ручки, и складное лезвие.

— Эгей, вот потому-то я последние сорок лет и не брился, что лезвие потерял, — произнес в раздумье мельник и закинул лезвие в омут. — Вот так, не было его сорок лет, пусть и дальше не будет, а если еще раз через следующие сорок лет найдется, может, я тогда передумаю и побреюсь.

Уборка была окончена, и мельник сказал:

— А теперь, ребята, спать пора. Ляжем сегодня пораньше, и с рассветом — все вместе в село.

— В село-о! — разочарованно протянули мы.

— Завтра в селе большой церковный праздник, народу на него соберется видимо-невидимо, тогда увидим, посмеют ли жандармы со старостой на глазах у всего общества тронуть вас. На клочки разнесет их народ, посмей они хоть пальцем шевельнуть.

На следующий день, поднявшись спозаранку, пошли мы на речку, хорошенько умылись и после сытного завтрака двинулись вниз по теснине в село. Впереди шел мельник Дундурия, прокладывая путь, за ним семенила бабка Ёка, а за бабкой Ёкой шествовала вся наша команда. Из-за высоких снежных наметов выглядывали только наши шапки да платки бабки Ёки и Веи.

Вышли мы на церковную площадь, и тут нас увидели наши домашние. Кинулись они нас обнимать, целовать и расспрашивать, где мы столько времени скрывались, что они уже отчаялись нас разыскать.

Тут к нам подошел наш школьный истопник Джурач Карабардакович, каждого подряд облобызал, а потом с достоинством провозгласил:

— Знаете ли вы, дети мои, что меня избрали сельским старостой и с этого дня, пока я жив, никто и пальцем к вам прикоснуться не посмеет.

— Даем три залпа из церковной мортиры в честь такого события! — воскликнул Дундурия. — Эй, ребятишки, ко мне на подмогу!

Мы кинулись за мельником к церковному складу, извлекли оттуда мортиры, порох и прочее снаряжение и стали помогать Дундурии заряжать боевое церковное оружие.

— Эгей, взялись, парни, дружно!

Когда мортиры прогрохотали одна за другой, срывая снег с ветвей, Дундурия крикнул:

— Ну, ребятишки, были вы до сей поры обычными школьниками, а теперь прославились как настоящие герои! Ведь это вы помогли скинуть неугодного старосту и вразумить господ жандармов. Даю в вашу честь еще один залп! Да здравствуют отважные школьники!

— Да здравствуют, да здравствуют! — подхватили во все горло братья Рашеты, Славко Дубина Араб, Ёя Кляча, Ке́ча, Вея, Илька и я, и все наши друзья-товарищи, которые были тут с нами рядом.

Так крепла и росла наша дружба с мельником Дундурией, заслуживающим особого рассказа в какой-нибудь новой книге, а также и того, чтобы мы в его честь громко крикнули хором, вспугнув при этом целую стаю ворон с ближайшего ореха:

— Да здравствует наш богатырь, мельник Дундурия! Будьте все здоровы и счастливы! Ату ее, держите, бешеную! Навалитесь, соседи и кумовья, с топорами и вилами!