Новые испытания

— Я просто с такими картами никогда дела не имел. Потому и спросил, — объяснил Костя.

— С какими картами ты имел дело, я знаю. В очко мы с тобой играть не будем.

— А чего, можно и перекинуться, когда куш сорвём, а, Михал Макарыч? — толкнул смотрителя в бок Костя.

Тот нахмурился:

— Будь серьёзней. И запомни: в катакомбах от меня ни на шаг — не то пропадёшь.

— А что это тут отмечено фломастером? Какие-то крестики. Игра, что ли? — наклонился Костя над картой.

— Ага, игра. Называется «крестики-нолики». Один такой крестик, и ты — нолик.

— Ты о чём, Макарыч? Что это значит? — испуганно посмотрел на него Костя.

— Да ты не дрейфь, Костик! Будем живы, не помрём. А помрём, так не заплачем, — и смотритель подмигнул Косте.

В катакомбах смотритель с фонарём шёл первым, Костя шагал следом за ним. Он достал свой фонарь из рюкзака и включил его. Смотритель дёрнулся:

— А ну погаси фонарь! Тебе что, темно?

Костя послушно выключил фонарь и спрятал обратно в рюкзак, но, сделав пару шагов, споткнулся.

— Что ты, Макарыч, в самом деле, свет экономишь! Я же ничего не вижу. Ты хочешь, чтоб я себе ноги переломал?

— Нет, Костя, я желаю тебе только здоровья, — возразил тот.

— Так давай я включу свой фонарь — будет светлей.

— Нам не надо светлей, нам надо, чтоб хватило до конца похода. Ты же денег не достал. Значит, надо экономить. Запас батареек у нас ограничен. Вот застрянем в темноте, что тогда будем делать? Так что терпи, казак, — скомандовал смотритель. Костя вздохнул:

— С одним фонарём далеко не уйдёшь, Макарыч.

— Нам не так далеко и надо, — успокоил его смотритель.

Но Костя только больше напрягся:

— Не нравится мне это романтическое путешествие в темноте. При одном фонаре.

— Хватит ныть, Костя. Боишься идти в темноте, иди прямо за мной — след в след…

Костя был недоволен, но послушно пошёл за смотрителем след в след, боясь оступиться, при этом он постоянно ныл:

— Макарыч, будь человеком. Давай остановимся, передохнём.

— Для того чтобы отдыхать, надо хотя бы устать, — буркнул смотритель.

— Вот я о том и говорю. Устал я, честное слово. Давай отдохнём.

— Ты-то с чего устал? Чего тебе отдыхать? Ты же всю жизнь отдыхаешь.

— Я ж не только о себе, я о тебе забочусь. У тебя рана воспалится, — сочинял на ходу Костя.

— Костя, посмотри на меня внимательно. — Смотритель подсветил себе лицо фонарём. — Ты видишь? Ты видишь, как я покраснел?

— Плохо видно. Ну, покраснел. А почему? — не понял Костя.

Смотритель укоризненно сказал:

— Потому что мне за тебя стыдно. Идёшь тут, ноешь всю дорогу.

— Макарыч, ты меня не понял. Я ж не говорю, что надо разбить тут палаточный лагерь на неделю. Речь идёт о коротком привале, — смутился Костя.

Но смотритель жёстко заявил:

— Послушай, сынок. Мы с тобой не в «Зарницу» играем, и никакого привала в ближайшее время у нас не намечается. Ты меня понял?

— Понял.

Смотритель снова пошёл впереди, Костя устало плёлся за ним. Ему было откровенно скучно, о чём он тут же и сообщил:

— Нет, Макарыч, начиналось всё так прикольно: фонари, карта профессора, сокровища. А теперь — тоска.

— Насмотрелся детских фильмов. Я тут ни при чём, это не я их снимал, — мрачно огрызнулся смотритель.

— А может, ты меня просто за нос водишь? — спросил Костя.

Смотритель остановился:

— С чего ты взял?

— Уже сутки ходим тут кругами.

— У тебя не только с чувством юмора плохо, — констатировал смотритель, — но и с чувством времени. Всего несколько часов, как мы спустились в катакомбы.

— Это из-за темноты, наверное. Кажется, уже вечность тут бродим, — пожаловался Костя.

Смотритель объяснил:

— Просто ты слишком себя любишь и жалеешь. Мужик ты или кто? Пошли. — Он повернулся и пошёл.

Неожиданно Костя заметил что-то на стене. Он включил свой фонарь. Смотритель резко обернулся:

— Костик, ты что, тупой? Я ж тебе сказал: не включать!

— Подожди, Макарыч, тут какой-то листок. — Костя потянулся рукой к листу бумаги.

— Не трогай! — заорал смотритель, но Костя уже вытащил листок бумаги из расщелины.

Лёва позвонил Самойлову:

— Доброе утро, это вы, Борис?

— Лёва? — послышалось в трубке.

— Да, это я. Не повезло, как всегда. Богатым уже точно не буду, — притворно вздохнул Лёва.

Самойлов спросил:

— У тебя есть для меня новости? Надеюсь, приятные?

— Только приятные. Я тут подумал, прикинул, посовещался… — Лёва выдержал паузу. — Во всяком случае, я знаю, как вам помочь.

— Только не рассказывай мне это по телефону, — предупредил его Самойлов.

— Я и не собирался. Приходите ко мне в ресторан. Там у меня есть отдельный кабинет, где мы всё спокойно обсудим.

Самойлов поспешил к Лёве и вскоре уже заходил в его кабинет. Лёва сидел за столом, перед ним лежал «дипломат»:

— О! Как вы быстро! Сразу видно, что деньги вам нужны срочно.

— Да, Лёва. Мне они срочно нужны. Поэтому не будем терять времени, — сразу перешёл к делу Самойлов.

— Правильно, потому что время — это и есть деньги. — Лёва барабанил пальцами по «дипломату».

Самойлов уточнил:

— Так, когда я смогу их получить?

— Хоть сейчас. Вы получите нужную вам сумму в короткий срок и без помощи банка, но… — Лёва замялся. — Вы же понимаете, что мне нужны гарантии.

— Какие ещё гарантии? — не понял Самойлов.

Лёва объяснил:

— Гарантии того, что вы мне вернёте всю сумму плюс проценты в срок.

— Само собой. Я напишу тебе расписку, — согласился Самойлов.

Но Лёва махнул рукой:

— Расписка — это вчерашний день.

— Расписку даже суд рассматривает как документ, — напомнил Самойлов.

Лёва фыркнул:

— Вы предлагаете мне идти с ней в суд? Чтоб меня самого там судили? У нас же с вами деньги не очень белые.

— Хорошо. Расписка — вчерашний день. Что тогда сегодняшний? Предлагай.

Лёва достал из «дипломата» документы, протянул их Самойлову.

— Мы с вами оформим договор о купле-продаже вашей квартиры и вашего офиса.

Самойлов оторопевший держал в руках бумаги:

— Лёва, ты что, сдурел! Я ничего не собираюсь продавать, тем более за такие деньги. Одна только квартира стоит больше.

— А ничего и не надо продавать, — сказал Лёва.

— Тогда зачем ты мне это подсовываешь?

— Это всего лишь моя страховка. Вы мне возвращаете деньги, и я разрываю эти бумажки.

— Слушай, Лёва, ты, конечно, ушлый тип, но если ты задумал какую-то поганку… — угрожающе начал Самойлов.

Лёва поднял руки:

— Упаси боже! Какую ещё поганку! Наоборот, я волнуюсь, чтоб вы меня не прокинули.

— За кого ты меня принимаешь? — возмутился Самойлов.

— Исключительно за порядочного и интеллигентного человека. Потому и иду вам навстречу.

— Ладно, за тридцать процентов ты идёшь. Где деньги?

Лёва открыл «дипломат», и Самойлов убедился, что вся сумма готова.

— Значит, это только для твоей страховки? — Самойлов достал ручку.

— Только для страховки, — быстро подтвердил Лёва.

Самойлов собрался подписывать, Лёва хищно наблюдал за ним. Неожиданно Самойлов остановился:

— Нет, я должен сначала кое-что уточнить. Давай, Лёва, встретимся попозже.

— После дождичка в четверг? Не хотите, не надо. Мне будет спокойней жить.

— Через два часа. Всё-таки сумма немалая, — напомнил Самойлов Лёве.

Тот недовольно поморщился:

— Хорошо, но если вас не будет через два часа, сделка отменяется.

Алёша встретил Машу на пороге больницы.

— Машенька, я так беспокоился. Как ты? Маша, что с тобой?

Маша молча упала в его объятья:

— Всё нормально, Алёша. Я просто дико устала. Ты не обращай внимания.

— На кого же мне обращать внимание, если не на тебя? — ласково спросил Лёша.

Маша вздохнула:

— Сейчас я тебе скажу, на кого. Давай присядем на скамейку…

— Не понимаю, ты о чём? — встревожился Лёша.

— Алёша, я должна сообщить тебе одну очень важную вещь.

— Какую важную вещь ты хочешь мне сообщить? — напрягся Лёша.

Маша выпалила:

— Катя попала в больницу.

— Катя в больнице? Что с ней случилось?

— Отец нашёл её без сознания. Она долго пролежала на холодной земле. Её жизни и жизни её ребёнка угрожала опасность.

— Подожди, подожди, — переспросил Лёша, — о чём ты говоришь? Какого ребёнка? Катя что, беременна?

— Да, Алёша. И она беременна от тебя. — Маша посмотрела ему прямо в глаза.

Лёша не верил своим ушам:

— Катя беременна от меня?

— Да, Алёша. Она сама мне об этом сказала, — кивнула Маша.

Лёша попытался возразить:

— Ты что, не знаешь цену её словам? Это какой-то очередной её фокус.

— Нет, Алёша, это — не фокус. Когда твоей жизни и жизни твоего ребёнка угрожает опасность, люди перестают фокусничать, — уверенно сказала Маша.

Лёша напомнил:

— Маша, такое уже было. Она придумывала беременность от меня.

— Может быть, тогда она и придумывала, не зная, что окажется беременной по-настоящему.

— Если она беременна, то ребёнок может быть не моим, а Костиным, — продолжал перебирать варианты Лёша.

Маша становилась всё печальнее:

— Нет, Алёша. Мне кажется, Катя бы много отдала за то, чтобы этот ребёнок был Костин. Но, увы, ты его отец.

— Я не верю. Это неправда. Я слишком хорошо знаю Катю, — повторял Лёша.

— Это правда, Алёша. Если ты не веришь Кате, поверь хотя бы мне.

— Но откуда ты знаешь, что Катя не обманывает? — поднял он на неё глаза.

Маша прижала руки к груди:

— Я это чувствую, Алёша. И своим ощущениям я доверяю больше, чем Катиным словам.

— Я не могу в это поверить. Катя беременна от меня! Это невозможно. — Лёша схватился за голову.

— Ты должен привыкнуть к этой мысли, к тому, что ты отец вашего с Катей будущего ребёнка.

— Я постараюсь, но это так неожиданно! — Лёша пытался осознать происходящее.

Маша ободрила его:

— Такие вести всегда приходят неожиданно. Но ты правильно отнесёшься к этому. Я же тебя знаю, Алёша.

— Я, конечно, не собираюсь отказываться от ребёнка. Если это правда, — снова засомневался Лёша.

— Правда, правда. Я верю, ты будешь хорошим отцом. Твой ребёнок будет тобой гордиться.

— Я буду делать всё, что в моих силах. Буду всячески помогать ему, — принял решение Лёша.

Маша добавила:

— И матери твоего ребёнка тоже, Алёша. Теперь она для тебя не просто та Катя, которую ты знал раньше.

— Маша, ты меня пугаешь. Скажи мне, что в наших отношениях это ничего не меняет. — Лёша испуганно смотрел на притихшую Машу. — Маша, отчего ты молчишь? Скажи, это ведь ничего не меняет в наших с тобой отношениях? Я бы не хотел ничего менять. Я люблю тебя, Маша! Ты мне веришь?

— Конечно, верю, Алёша, но сейчас наши отношения не главное, — с трудом выговорила Маша.

— Но почему не главное? — жалобно спросил Лёша.

Маша твёрдо ответила:

— Потому что Катя очень больна. Потому что она может потерять ребёнка. Твоего ребёнка, Алёша.

— Разве угроза ещё не миновала?

— Я не могу понять. Когда я была рядом с ней, мне казалось, что она быстро поправляется, — задумчиво сказала Маша.

Лёша удивлённо смотрел на неё:

— Ты была рядом с ней? Всю ночь?

— Да. И ей стало лучше. Но сейчас мне неспокойно. Я прислушиваюсь к себе, но не могу понять, в чём причина беспокойства. Может быть?…

— О чём ты подумала, Маша? — насторожился Лёша.

Маша предложила:

— Я подумала, что ты должен навестить Катю. Сходи к ней, Алёша. Я тебя прошу.

Самойлов ворвался в кабинет к Кириллу. Тот удивлённо смотрел на посетителя.

— Борис, ты мог позвонить заранее, договориться о встрече. Ты же прекрасно понимаешь…

— Прости, Кирилл, но у меня не было такой возможности. Надо было срочно с тобой переговорить, — тут же перешёл к делу Самойлов.

— Я тебя слушаю.

— Я хотел уточнить у тебя, насчёт денег, — сказал Самойлов.

Кирилл недоумевающе смотрел на него.

— Каких денег, Борис?

— Тех денег, которых мне недостаёт, чтобы победить в тендере, — объяснил Борис. — Если я найду эти деньги, я выиграю?

— И что ты хочешь у меня узнать? — пожал плечами Кирилл. — Послушай! Во-первых, необходимо предоставить гарантийные бумаги на эти средства. Они должны быть чистыми, тогда, конечно, твои шансы повысятся.

— То есть я смогу победить? — уточнил Самойлов.

Кирилл тяжело вздохнул:

— Я же тебе сказал. Оформишь все бумаги у нотариуса, потом отдашь секретарю. Комиссия их рассмотрит и примет во внимание.

— Вот, это я и хотел от тебя услышать, Кирилл. — Самойлов был доволен.

Кирилл встал, показывая, что у него мало времени:

— Я не знаю, Борис, что ты задумал, но предупреждаю тебя ещё раз: если ты найдёшь эти деньги, всё должно быть чисто.

— Всё будет чисто, Кирилл. А деньги я уже нашёл, — сообщил Самойлов.

Кирилл кивнул:

— Я тебя поздравляю.

— Так ты внеси в мои документы дополнение о наличии нужной суммы.

— Если ты обещаешь мне, что всё чисто, я укажу эти средства в документах, — решился Кирилл.

Самойлов поджал губы:

— Если ты не доверяешь мне, можешь всё проверить.

— Проверять не буду. У меня нет времени этим заниматься. Для этого есть комиссия по тендеру, — заметил Кирилл.

— Неужели ты не принимаешь в её работе никакого участия? Не поверю, — заговорщицки улыбнулся Самойлов.

— Я тебе уже объяснял, что я соблюдаю нейтралитет. Я даже в голосовании не буду принимать участия. Только объявлю его результаты, — в сотый раз повторил Кирилл.

Самойлов всё трактовал так, как хотелось ему:

— Я тебя понял, Кирилл. Зачем тебе тратить время на эти игры, если ты заранее всё решил, так?

— Борис, мне кажется, ты делаешь неправильные выводы из моих слов, — осторожно сказал Кирилл.

Самойлов отмахнулся:

— Отчего же, Кирилл. Мы столько лет знаем друг друга. Всё, что ты мне говоришь, я понимаю так, как надо.

— Тогда ещё раз проясним ситуацию. Сегодня, на этот момент, дела обстоят следующим образом… — начал было Кирилл.

Но Самойлов прервал его:

— Давай проще, я спрошу — а ты ответишь. Меня интересует только один вопрос. Я нашёл деньги. Ту сумму, которой мне не хватало. Теперь мои шансы на победу в тендере стали выше, чем у Буравина?

— Я ещё раз повторяю: у тебя высокие шансы. Но я тебе ничего не обещаю. Пойми это, — у Кирилла уже не было сил.

Самойлов подмигнул:

— Я всё понял, я давно понимаю ваш бюрократический эзопов язык без переводчика. Мне главное было узнать, что мой проект стал дороже, чем Буравинский. Это ты подтвердил.

— Да, Борис, твой проект теперь дороже, но учти… — Кирилл сделал ещё одну попытку. — Не знаю, что ты там понимаешь, но всё будет решать комиссия, а не я.

— Этого мне достаточно. Именно это я и хотел от тебя услышать. — Самойлов развернулся и довольный вышел из кабинета.

Костя осторожно развернул листок под крик смотрителя:

— Не делай этого!

— Чего не делать? — удивлённо повернулся к нему Костя.

Смотритель махнул рукой:

— Уже не важно. Поздно. — Он направил фонарь на листок бумаги, но сам ближе не подходил. — Читай, Костик, что там пишут интересного?

— Плохо видно. Подойди, Макарыч, поближе, посвети здесь. — Костя безуспешно пытался разобрать текст.

Смотритель не спешил:

— Мне тут безопасней. Читай.

— «Мой любознательный друг! — начал Костя. Если ты нашёл это письмо, значит, в твоих руках находится моя карта. Ты — на пути к богатству. Поздравляю…»

— И я присоединяюсь к поздравлениям, Костя. Читай дальше, — отозвался смотритель.

Костя продолжил:

«…Поздравляю и сочувствую. Потому что, если ты читаешь это письмо, значит, ты уже практически труп». — Костя в ужасе бросил письмо на землю, побледнел и медленно осел. Смотритель подошёл ближе, наклонился над письмом, старательно принюхался. Надев перчатки, он осторожно взял письмо в руки и стал читать дальше:

«…Рецепт чернил, которые использованы при написании этого письма, я нашёл в древнем шумерском тексте. В тех краях умели красиво избавляться от конкурентов. Желаю провести последние минуты жизни в приятном расположении духа».

Костя обречённо глядел на смотрителя, который внимательно изучал реакцию Кости.

— Доигрался, Костик. А ведь я тебя предупреждал. Никакой самодеятельности.

— Макарыч, неужели это всё? Я так глупо погибну? — выдавил из себя Костя.

Тот развёл руками:

— Глупо, Костик, но похоже на то. Мне теперь забота — хоронить тебя.

— Неужели ничего нельзя сделать? — в ужасе спросил Костя.

Смотритель, подумав, ответил:

— Можно.

— Что? Говори, Макарыч. Пожалуйста. Я жить хочу, — воскликнул Костя.

— Вставай, хорош рассиживаться, — скомандовал смотритель.

Костя опасливо посмотрел на свои ноги.

— А я смогу?

— Легко. Ну, вставай, кому говорю.

Костя встал, ничего не понимая.

— Я не отравлен?

— Ты отравлен только собственным эгоизмом и глупостью. Последний раз предупреждаю — ты должен слушаться меня беспрекословно.

— Так выходит, чернила не ядовитые? — ещё не пришёл в себя Костя.

— Нет, это была фирменная шутка профессора. Вот это, я понимаю, чувство юмора. Ты чуть не умер от страха. — Смотритель залился дьявольским хохотом. Мощное эхо разнесло его смех по катакомбам.

Костя обиженно смотрел на него.

— Это жестоко, Макарыч! Ты знал, что чернила не ядовитые, что ж ты издевался надо мной? Я действительно чуть не умер от страха.

— Если, не знал наверняка, то, во всяком случае, догадывался, — пожал плечами смотритель. — Благодари меня, что не умер. Психология, Костик. Ты наверняка прогуливал этот предмет в институте.

— При чём здесь психология? — огрызнулся Костя.

Смотритель поднял палец.

— При том, что профессор её хорошо изучил. Он отлично знал, как вывести из равновесия конкурента.

— Да, такое письмецо серьёзно давит на психику. Я прямо почувствовал, будто умираю, — согласился Костя. — Что ж ты меня не предупредил, Макарыч, заранее? Ты ведь знал, что здесь так опасно.

— Вот видишь, какой у нас соперник. С того света достаёт, проклятый. Я думал, ты смекалистей, что тебе не надо всё разжёвывать, — сокрушённо покачал головой смотритель.

Костя сообразил:

— Теперь я понимаю, что означают крестики на твоей карте. Это всё шутки профессора?

— В этот раз была шутка. Но неизвестно, что нас ждёт в районе следующего крестика. Вот, Костик, ты и познакомился с профессором Сомовым.

— Таких, как он, лучше обходить за километр, — опасливо заявил Костя.

Смотритель возразил:

— Ты не прав. Знакомство с такими людьми даёт неоценимый опыт.

— Если останешься жив, — буркнул Костя.

— Ты же остался. И я, как видишь, не умер пока. Башковитый был мужик. Я у него многому научился. Этот Сомов был совсем не похож на обычного учёного, такого, как мы себе представляем. Для него наука — способ познания людей, влияния на них.

— И на тебя он тоже влияние имел? — открыл рот Костя.

Смотритель подтвердил:

— Первое время. Я не ожидал, что в нём столько ума и изворотливости. Тонкий психолог. Это был не теоретик, а практик. Настойчивый. Циничный.

— Что ж в нём было такого особенного, неожиданного для тебя? Ты сам столько повидал в жизни, — поразился Костя.

— А вот такого не видел. Он был непредсказуем. Его невозможно было просчитать.

— Таких людей не бывает. На каждого непредсказуемого найдётся свой предсказатель.

— Это ты хорошо сказал. Но с Сомовым было не так, — задумчиво ответил смотритель. — Я его уважал. Он опирался на опыт злодеев всех времён и народов. Он знал человеческие слабости, как алфавит. Знал, где проколоть, чтоб посыпалась труха.

— Ты ещё ни о ком с таким уважением не отзывался, — заметил Костя. — Но теперь-то ты его понял? Его карта у тебя, и ты знаешь все его привычки.

— Ничего я не знаю. Карта у меня, но что он приготовил нам на пути — я даже не представляю.

Костя испуганно переспросил:

— Значит, этими крестиками на карте отмечены ловушки? А какие они, эти ловушки, ты не знаешь?

— Да, Костик, ты всё правильно понял, кивнул смотритель, — не знаю. Я ж тебе говорил, что этого профессора не просчитаешь. Думаю, что сюрпризы он нам подготовил разнообразные.

— Может, не стоит так рисковать. Нарвёмся ещё. Жить-то охота. Лучше бедным, но живым, — захныкал Костя.

— У нас есть карта. Если ты будешь меня слушаться, ничего с нами не случится, и мы доберёмся до сокровищ Сомова, — успокоил его смотритель.

Костя не унимался:

— А я точно не умру?

— Я же тебе сказал: не умрёшь. Письмо — это была всего лишь шутка Сомова. Предупреждение.

— А как он оказался в наших краях, этот профессор? — решил выяснить Костя.

Смотритель начал рассказывать:

— Сомов — чёрный археолог. Тот, кто занимается поиском ценностей в собственных интересах, а не государственных. Сначала он нанял меня проводником в катакомбах. Потом я понял его цели и потребовал, чтобы Сомов взял меня в долю.

— Те монеты, что были в сундуке, — это и была твоя доля? — догадался Костя.

— Да, Костик. Но он их не сразу мне отдал. Увлёкся мужик. Жадность его и сгубила. Мне пришлось его убить.

— Макарыч, это ты его? — охнул Костя. — Пришлось? У тебя что, не было другого выхода?

— Ты ведь знаешь, Костик, я не мокрушник. Я же не убил того мента, Марукина, хотя искушение было.

— А профессора ты всё-таки убил, — повторил Костя.

Смотритель развёл руками:

— Так получилось. Либо он меня, либо я его. Ты бы, что выбрал на моём месте?

— Я бы тоже этого профессора… того… Если, Макарыч, речь пойдёт о спасении собственной шкуры, то и на убийство решусь.

— Да это разве шкура, это так… кожура, — хлопнул смотритель Костю по загривку.

Тот обидчиво дёрнулся:

— Это для тебя, может быть, и кожура, а для меня — собственная жизнь.

— Ну что, Костяш, посидели и хватит. Надо вперёд двигать. Только осторожно. А тебе персональное задание — смотреть под ноги и ничего руками не трогать, — скомандовал смотритель. — Кончились профессорские шуточки. Дальше начинаются серьёзные ловушки.

— А ты знаешь — какие? — опасливо уточнил Костя.

— Страшно, Костя? — рассмеялся смотритель.

— Нет, с чего ты взял? — храбрился тот.

Неожиданно смотритель прислушался:

— Тихо! Слышишь?

Костя изо всех сил вслушивался в тишину вопросительно глядя на смотрителя.

— А что нужно услышать, Михаил Макарович?

— У тебя так коленки дрожат, аж звон стоит! — смотритель захохотал.

Костя с досады плюнул:

— Ладно, Макарыч, ты за своими коленками смотри.

В салоне Риммы горели ароматические свечи, окна были зашторены, царили полумрак и тишина. Римма медитировала. Вбежал запыхавшийся Лёва, он был возбуждён и торопился:

— Римма! Римма!

Римма не отвечала, и Лёва помахал рукой перед её лицом:

— Римма! Ты где?

Римма открыла глаза и смерила его неодобрительным взглядом:

— Ну почему обязательно надо грязными сапогами по цветущему лугу?

Лёва недоумённо уставился на свою обувь:

— Риммочка! Ты не права! Я аккуратно вытер обувь о мокрую тряпочку на пороге! Погадай мне быстро!

— Быстро? Быстро только кошки родятся, — огрызнулась Римма.

— Риммочка! Я уже понял — у тебя плохое настроение! Давай о всех своих горестях и печалях расскажешь потом. Мы сядем, попьём чайку, ты мне всё и расскажешь! Но сейчас погадай мне, пожалуйста! — Лёва чиркнул себе ребром ладони по горлу. — Вот так нужно! На удачу!

Римма села за стол, Лёва рядом устроился на краешке кресла.

— Ладно! Что там у тебя? — Римма перетасовала карты и разложила их на столике.

Лёва внимательно наблюдал за её манипуляциями.

— Ну, как?

— Складывается вроде неплохо. Шансы есть. — Римма вынула карту из разложенных на столе, указала на неё. — Только удача у тебя какая-то скользкая выходит, ненадёжная. Того гляди, выпрыгнет из рук. Завязывал бы ты со своими тёмными делишками, о душе пора заботиться. Скоро папашей станешь.

— В нашей семье о душе заботиться будешь ты. А я позабочусь о финансовой стороне дела, — Лёва, довольный результатом гадания, убежал.

Ксюха закончила очередной эфир своей популярной программы. В студии беспрестанно звонили телефоны, очередной гость студии улыбался тому, что передача удалась.

— Спасибо вам за ваш откровенный рассказ. Вы очень мужественный человек, — обратилась к нему Ксюха.

— Нет, это вам большое спасибо. Если б не появилась такая программа, я бы уже покончил с собой. Вы спасли меня. Я теперь начну новую жизнь, — откровенно ответил тот.

Ксюха улыбнулась:

— Я рада, что вы смогли снять камень с души, рассказав свою историю в прямом эфире. Желаю удачи.

Гость ушёл, а Ксюха устало села в кресло и взяла в руки фотографию Женьки.

— Женька-Женька, если б ты только знал, как я по тебе соскучилась. Эх, уволили бы меня сейчас, я б сразу помчалась к тебе.

Вошёл программный директор, и Ксюха встрепенулась:

— У меня проблемы? Я сделала что-нибудь не так, и вы меня увольняете, да?

— Нет, ты всё делаешь так, и я тебя не увольняю, — возразил тот.

Ксюха вздохнула:

— Как жаль.

— Но боюсь, что скоро ты сама захочешь уволиться, — закончил директор печально.

— Я не очень поняла вас. Вы говорите, что скоро я сама захочу уволиться? — переспросила Ксюха.

Директор подтвердил:

— Мне так кажется. Тебя приглашают в Москву.

— В Москву? Кто меня приглашает? — оторопело смотрела на директора Ксюха.

Тот пожал плечами:

— О твоей программе стало известно за пределами региона. Она имеет наивысший рейтинг. Ты, надеюсь, знаешь об этом? Вот тебя и приглашают на международный конкурс радиодиджеев. В принципе это для станции большая победа.

— Да, это круто. Но что-то я не вижу радости на вашем лице, — внимательно глядя на директора, сказала Ксюха.

— Почему же, я рад. Наша станция становится продвинутой благодаря таким проектам, как твой.

— Тогда с чего вы взяли, что я захочу уволиться, когда всё так замечательно? — удивилась Ксюха.

Директор покачал головой:

— Поверь моему опыту — все, кто уезжает в Москву, там и остаются.

— Только не я, — уверенно заявила Ксюха.

Программный директор удивлённо смотрел на неё.

— Все так говорят. Пока не съездят в Москву. А потом вас обратно никаким калачом не заманишь.

— Можете думать, что хотите, но я точно не останусь в Москве, — повторила Ксюха. — Я — патриотка. Я люблю наш город и ни за что отсюда не уеду.

— Это откуда такая уверенность, а, Комиссарова? — скептически отозвался директор. — Даже в Москву? Там такие перспективы для диджеев. У нас таких нет.

— Да мне всё равно. Что Москва, что Лондон, что Нью-Йорк — мне нравится здесь. И жить, и работать, — улыбнулась Ксюха.

Директор был удивлён.

— Приятно слышать. Но ты мне скажи, на конкурс-то хоть поедешь?

— На конкурс поехать было бы интересно, — призналась Ксюха.

Директор поддержал:

— И полезно. И для тебя, и для нашей станции. Поезжай.

— Мне надо с Женькой посоветоваться. А как с ним связаться?

— В чём проблема? Позвони, — сказал директор. Ксюха грустно вздохнула:

— Не могу ему дозвониться. Не могу никак связаться с «Верещагино». Но я что-нибудь придумаю. Я пойду к Женькиному шефу. У него-то уж точно есть связь с кораблём.

Таисия и Полина стояли в коридоре больницы. Лёша, заметив их, поспешил к ним.

— Алёша, как хорошо, что ты здесь. Ты видел Машу? — спросила Полина.

— Да, мама, я только что с ней разговаривал, — кивнул он.

Полина вздохнула:

— Тогда ты уже всё знаешь о Кате.

— Что — всё? — переспросил Лёша.

— То, что она в больнице, что она беременна.

— Да, мне Маша всё рассказала. — Лёша внимательно смотрел на мать. — Как Катя себя чувствует сейчас, ей стало лучше?

— Спасибо Маше. Она ей очень помогла. Скажи мне, сынок, где Костя? Он ведь ничего ещё не знает.

— Боюсь, что и не скоро узнаёт. Костя уехал. И уехал надолго. Он заходил ко мне перед отъездом. Попрощаться, — сообщил Лёша.

Полина всплеснула руками:

— Только этого не хватало. Он так нужен здесь. Он так нужен Кате.

— Кто знает, может быть, это и к лучшему, — вмешалась Таисия. — Алёша, можно тебя на минутку?

— Я бы хотел сначала зайти к Кате, — попросил Лёша.

Таисия настаивала:

— Вот именно перед тем, как ты к ней зайдёшь, я должна тебе сказать два слова.

Алёша и Таисия отошли. Она внимательно посмотрела на него.

— Алёша, ты уже знаешь? Тебе Маша, наверное, рассказала о ребёнке?

— Да, я знаю больше, чем моя мама. Я знаю, что ребёнок у Кати не Костин, — тихо ответил Лёша.

Таисия замялась:

— Но, Алёша, тебя это ни к чему не обязывает.

— Вы уж простите, Таисия Андреевна, но это я буду сам решать, — твёрдо заявил Лёша.

Таисия продолжала:

— Ни твоя мама, ни твой отец, ни Виктор Гаврилович, никто из них не знает всей правды. Они уверены, что Катя беременна от Кости.

— Потом они наверняка всё узнают, — сказал Лёша.

Таисия возразила:

— Совсем необязательно.

— Почему, Таисия Андреевна? Вы хотите сохранить это в тайне? — не понял Лёша.

Таисия запротестовала:

— Дело не во мне. Я просто не знаю, захотят ли Костя и Катя говорить им всю правду. Это их право решать. Ты согласен? Ситуация очень деликатная, и надо постараться, чтобы никому не навредить.

— Да, я согласен. Это их право, — был вынужден согласиться Лёша, — это я понимаю. Но я понимаю и другое. Я понимаю, что ни перед Катей, ни перед Машей я теперь не смогу делать вид, будто всё осталось как прежде.

— Тебя никто не заставляет делать вид, что всё осталось как прежде, — возразила Таисия. — Я благодарна Маше за всё, что она делает для Кати, но её принципиальность мне не кажется разумной.

— Это её принципы. Она считает, что правду нельзя скрывать, — грустно подтвердил Лёша.

Таисия внимательно смотрела на него:

— Ты тоже так считаешь?

— Когда мне Маша сообщила о том, что Катя беременна от меня, я не поверил. Потом поверил, но хотел, чтобы это оказалось неправдой. А теперь… — Лёша задумался, — теперь я понимаю, что Маша права. Раз так вышло, лучше не делать из этого тайны.

— Это ваша с Машей точка зрения. Но вы подумайте и о других, о тех, кому может навредить ваше правдолюбие, — отстаивала свою точку зрения Таисия.

Лёша посмотрел ей в глаза:

— Правда не может навредить.

— Но пусть это решают те, для кого это важней, — Катя и Костя, — не сдавалась Таисия.

— Для меня происходящее не менее важно… Простите, Таисия Андреевна, а теперь я бы хотел поговорить с Катей, — засобирался Лёша.

Таисия взмолилась:

— Пожалей хоть Катю, Алёша. Не ходи к ней пока.

— Я беспокоюсь о ней и о ребёнке не меньше вашего, — закончил разговор Лёша и пошёл в палату.

Таисия и Полина остались в приёмном покое. Проходящий мимо врач заметил:

— Я смотрю, вы уже здесь поселились. Это приёмный покой, а не общежитие.

— Простите, доктор. Но где же нам находиться? — развела руками Полина.

Врач хмыкнул:

— Интересные вы люди. Может, вам раскладушки ещё принести?

— Мы же волнуемся о Кате. Зачем вы так говорите? — жалобно спросила Таисия.

— Не надо волноваться. Кризис миновал. Собирайте свои вещи и идите домой, — скомандовал врач.

Таисии и Полине ничего не оставалось, как собрать свои вещи и уйти.

Самойлов вернулся к Лёве. Лёва посмотрел на часы:

— Что вы решили? Будем заключать сделку?

— Будем. Давай свои бумаги, — заявил Самойлов.

— В смысле — деньги? Деньги — это не просто бумаги. Это ценные бумаги. — Лёва достал «дипломат», открыл его и положил перед Самойловым договор о купле-продаже. Самойлов достал свою ручку.

— Значит, это только для твоей гарантии?

— Исключительно. Можете не волноваться.

— Как только я тебе возвращаю всю сумму… — ещё раз уточнил Самойлов.

Лёва перебил:

— С процентами.

— …Всю сумму с процентами, ты разрываешь этот договор.

— Совершенно верно. Всё, как договорились.

Самойлов поставил подпись на двух экземплярах. Лёва забрал себе один экземпляр, второй оставил Самойлову. Самойлов взял «дипломат» и пересчитал деньги. Положив в «дипломат» свой экземпляр договора, он захлопнул его.

— Только предупреждаю, Лёва: если ты захочешь меня обмануть, сразу прощайся с жизнью, — грозно посмотрел на него Самойлов.

Лёва скривился:

— Фу, как неприлично выражаетесь! А ещё интеллигентный человек.

— Все мы интеллигентные, пока до денег дело не дошло. Я надеюсь, ты не станешь раньше срока требовать проценты? — смотрел Самойлов исподлобья.

— Как вам не стыдно! Я друг вашего сына, значит, и ваш друг. А друзьям надо доверять.

Самойлов взял «дипломат», встал и, не пожав протянутую Лёвой руку, вышел. Лёва опустил руку и усмехнулся, глядя на подписанный Самойловым документ.

Ксюха пришла к Буравину. И, запинаясь, сказала:

— Простите, Виктор Гаврилович, что пришла к вам домой. Не застала вас в офисе. Мне надо поговорить с Женькой по важному делу, а связи с ним нет. Помогите, а?

— Хорошо, Ксюха. Через пару дней я тебе организую сеанс связи с твоим Женькой, — кивнул тот.

Ксюха жалобно смотрела на него.

— А раньше — никак?

— Боюсь, что нет. Слишком много дел накопилось.

— Спасибо. Я зайду к вам. И ещё, Виктор Гаврилович, простите меня за Катю. За тот прямой эфир, — попросила прощения Ксюха.

Буравин только рукой махнул:

— Что уже говорить об этом. Запуталась моя девочка. Зато ты благодаря ей стала звездой.

— Меня это не радует, поверьте, — заверила его Ксюха. — А как Катя?

— Плохо. Катя в больнице.

— Господи, неужели это я виновата? — воскликнула Ксюха.

Буравин грустно улыбнулся:

— Мы все виноваты. Ты не одна виновата в том, что случилось с Катей. Мы все на неё набросились.

— Если бы не прямой эфир… — Ксюха была готова расплакаться.

— Твой эфир — лишь начало, — возразил Буравин, — а потом мы просто заклевали её своими упрёками. Вот нервы у неё и не выдержали.

— А как она себя сейчас чувствует?

— Вроде бы лучше, но до окончательного выздоровления ещё далеко, — горестно сообщил Буравин.

Ксюха попросила:

— Передайте ей, что я прошу у неё прощения. И желаю ей поскорей поправиться.

— Спасибо, Ксения. Обязательно передам. — Буравин пожал Ксюхе руку.

Алёша зашёл к Кате в палату. Некоторое время они молчали. Решившись начать разговор, Катя подала голос:

— Алёша… Ты меня, наверное, ненавидишь?

— Что ты такое говоришь, Катя. Как я могу ненавидеть мать своего ребёнка.

Катя расплакалась. Алёша погладил её по голове.

— Катя, успокойся, не плачь. Неужели ты думаешь, что я отвернусь от тебя, брошу? Катя, я не оставлю тебя. Как отец ребёнка я полностью принимаю на себя всю ответственность. Я дам ему свою фамилию, я буду помогать вам.

Катя ещё больше залилась слезами.

— Да не нужна мне твоя ответственность. Толку от неё…

— А что же тебе нужно? — заглянул ей в глаза Лёша.

— Костя. Мне нужен только Костя. Он мне так нужен сейчас!

Алёша с жалостью смотрел на Катю, говоря с ней как с маленькой.

— Катенька, хватит плакать. Костя твой куда-то в командировку уехал.

— В какую командировку? — забеспокоилась Катя.

— Он заходил ко мне, говорил, что уезжает. Но толком ничего не объяснил. — Лёша заметил, что Катя напряглась. — Но тебе сейчас об этом не стоит беспокоиться. Главное, что мы все рядом, переживаем за тебя. Вот увидишь, Костя вернётся. Он сделает все свои дела, соскучится по тебе, по дому и обязательно приедет к тебе с букетом шикарных роз.

— Не утешай меня, — всхлипнула Катя, — нет, Алёша, этого никогда не будет. Потому что Костя бросил меня.

— Да нет, Катя, такого не может быть! Чтобы Костя тебя бросил. — запротестовал Лёша. — Катя возразила:

— Да, я знаю точно.

— А я знаю, как Костя к тебе относится. Он же из-за тебя и в огонь, и в воду готов броситься. На руках носить… Да ты вспомни, как он за тебя боролся, за твою любовь.

— Когда это было… — печально вздохнула Катя. — Всё это было, пока он добивался моей любви. А сейчас…

— А что сейчас? Разве что-то изменилось? — недоверчиво спросил Лёша.

Катя подтвердила:

— Да. После того как он почувствовал себя в роли мужа, всё изменилось, Он сам изменился.

— Да ладно, Катя, все мы немного меняемся в жизни, — утешал Лёша.

Катя отчаянно воскликнула:

— Нет, это была резкая перемена. Он стал ко мне относиться так зло и заносчиво, словно я в одночасье превратилась в рабыню.

— Катя, ты преувеличиваешь. Я знаю брата, он может вспылить и нагрубить. А потом он понимает свою неправоту. Тем более, что Костя ничего не знает о твоей беременности.

— В том-то и дело, что Костя всё прекрасно знает, — зло оборвала его Катя.

— Что именно?

— Что я жду ребёнка от тебя, Алёша. Именно это он и не может мне простить.

Алёша попытался успокоить Катю, которая была слишком возбуждена разговором:

— Мне кажется, что ты немного преувеличиваешь.

— Тебе легко рассуждать — ты ребёнка не ждёшь и брошенный любимым в больнице не лежишь! — с горечью бросила Катя.

— Катя, я знаю Костю столько лет… да всю жизнь! Ну, попылит, громы и молнии пометает, пар выпустит. А потом всё на свои места встанет, — уговаривал Лёша.

Катя неожиданно с интересом посмотрела на него:

— Всё-таки, Лёшка, удивительно, насколько вы с братом разные характерами… ему бы твою рассудительность.

— Просто я понимаю его! Ведь, если честно, именно я стал причиной столь бурного характера Кости, — повинился Лёша. — Понимаешь, пока меня не было на свете, Костя был единственным ребёнком, и родительская любовь ему доставалась полностью. А когда появился я, то…

— Неужели он стал ревновать? — перебила Катя. — Он же был ещё кроха.

— Да, Костя мне сам рассказывал, что очень хорошо запомнил этот момент. Ему было три года, когда меня принесли домой и положили в Костину кроватку. А самого переселили в другую, побольше. Да, именно в этот день, как говорил сам Костя, закончилась его счастливая жизнь. Я поглотил всю любовь и заботу мамы и папы. Так что его, беднягу, действительно можно пожалеть, — завершил Лёша свой рассказ.

Катя вздохнула:

— Бедный Костя! Я бы тоже не смогла такое перенести!

В палату заглянула Маша:

— Привет! Я вам не помешала?

Алёша и Катя, увлечённые воспоминаниями, недоуменно посмотрели на неё.

Маша смутилась:

— Извините, я… хотела принести Кате обед… уже пора. А то потом начнутся процедуры.

— Катя, тебе действительно пора подкрепиться, — Алёша собрался уходить.

— Спасибо. Я не хочу, — отказалась Катя.

Маша посмотрела на Алёшу, надеясь на поддержку, и он сказал:

— Катя, тебе обязательно нужно пообедать, набраться сил. Да и малыш, наверное, проголодался.

— Маша, спасибо тебе большое, но обед мне принесёт санитарка. Я не хочу, чтобы ты за мной ухаживала, — заявила Катя.

Маша кивнула:

— Хорошо, я передам. До свидания.

Маша ушла, и Лёша встал.

— Катя, мне тоже нужно идти.

Лёша нашёл Машу в приёмном покое — она сидела на кушетке, её знобило, она выглядела усталой и измученной. Алёша присел рядом, обнял её, взял её руки в свои.

— Какие руки у тебя холодные. Давай согрею. Успокойся, милая. Я понимаю, из-за чего ты так переживаешь. Но это всё напрасно. Мы с тобой сами скоро нарожаем своих ребятишек. Много-много. А помнишь, как мы с тобой мечтали. Пять-шесть детей — не меньше. Девочки будут кормить рыбок в большом аквариуме, а мальчишки — спасать принцесс…

Маша прислонилась к Алёшиному плечу и тихо вздохнула:

— Конечно, помню. Алёша, а вдруг у нас не будет детей? А ты… Прости меня… Но ты уже доказал, что, несмотря на все прежние проблемы со здоровьем, можешь стать отцом. Этим нужно дорожить.

— Ой, Маша, какие у тебя глупости бродят в голове, — отмахнулся Лёша.

Маша вспомнила:

— Да, кстати, о здоровье. Что тебе на медкомиссии сказали?

Алёша сник:

— Ничего утешительного. Медкомиссию я не прошёл.

— Алёшка, ну что ты расстраиваешься? Как будто жизнь твоя решается!

— Конечно, жизнь. Я своей жизни не представляю без моря, — горестно воскликнул он.

— Но это ведь не окончательный вердикт, — напомнила Маша.

Лёша объяснил:

— Маша, медкомиссия собирается не чаще раза в год. Поэтому на целый год, как минимум, я приписан к берегу.

— И ко мне. Ой, извини, пожалуйста, я рассуждаю, как самая настоящая эгоистка! — спохватилась она.

Лёша посмотрел ей в глаза:

— Но я моряк в душе, понимаешь?

— Отлично понимаю. — Маша не отвела глаз.

— И ещё. Маша, ты не поверишь. После того как меня забраковала медкомиссия для морской службы, эти же самые врачи аттестовали меня для другой службы. Дело в том, что параллельно с моряками проходили отбор милиционеры. А поскольку требования к физическому состоянию их сотрудников не такие жёсткие, как для моряков, я по всем данным прошёл туда.

— Как это? Не поняла? — переспросила Маша. — Куда — туда? Для службы в милиции, что ли?

— Конечно. И Григорий Тимофеевич, который там был, сразу же меня пригласил к себе. Стажёром, сообщил Лёша.

— Интересно… — протянула Маша.

— Понимаешь, мне Буряк сказал, что правила для милиционеров не такие жёсткие, вот я и решил попробовать. А теперь думаю всерьёз, что могу сменить морскую форму на форму стража правопорядка.

— Ой, Лёшка-милиционер! Как интересно! — захлопала в ладоши Маша.

Лёша строго спросил:

— Ты смеёшься?

— По-доброму, Лёш, по-доброму. Как я могу смеяться над тобой? Ты что? — ласково прижалась к нему Маша. — Значит, ты можешь стать милиционером, Лёшка?

— А я… я сам в такой растерянности, — вздохнул Лёша. — Понимаешь, кроме медкомиссии есть ещё проблема. Если устраиваться на работу — это или компания отца, или фирма Буравина. Остальные конторы в городе тоже… либо с ними сотрудничают, либо занимают какую-то сторону в их противостоянии. И когда тендер будет разыгран, всё только обострится. Буравин с отцом не примирятся. А я не хочу быть факелом около их бочек с порохом.

— А чего ты хочешь?

— Я лучше на какое-то время, может быть на год, отойду в сторону, — решил Лёша.

— Интересно, какие повороты делает жизнь. А ты думал о возможности работы в милиции?

— Раньше — нет, никогда. А сейчас… Знаешь, с какой стороны не прикину — эта мысль мне кажется не такой уж странной, — задумчиво сказал Лёша.

Маша кивнула:

— Но непривычно, честно говоря…

— Непривычно, — согласился Лёша, — но Григорий Тимофеевич сказал, что можно потом и в порт перевестись, поближе к морю. Там ведь тоже милиция. А пока можно постажироваться под его началом.

— Помощником следователя будешь?

— Ага! Сыщиком! — Лёша встал, изображая из себя сыщика: прятался за стул, подглядывая за Машей, изображая, как достаёт из кобуры пистолет и палит из него, стоя к противнику спиной, не глядя.

Маша, наблюдая за Лёшкиной игрой, не могла удержаться от смеха:

— Ой, Лёшка, какой ты ещё мальчишка!

Алёша сел на стул, чтобы отдышаться.

— Ну, не девчонка, это точно!

— А знаешь, наверное, всё правильно. Ты сейчас нужен в городе. Нужен родственникам. Нужен… — Маша запнулась.

Лёша посерьёзнел:

— Маша, я понимаю, о чём ты говоришь…

— Понимаешь — вот и прекрасно. Ты нужен своему будущему ребёнку.

— А тебе? — посмотрел ей в глаза Лёша. — Сейчас ты всё время говоришь только о Кате, о ребёнке…

— Алёша, ты сомневаешься в том, нужен ли ты мне? — удивилась Маша.

— Вообще-то нет, — уверенно ответил он.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Лишний раз убедиться. Маша, я сейчас иду к Андрею, ещё раз потренироваться. Пойдём со мной? — предложил Лёша.

Маша покачала головой:

— Нет, Лёшка, извини, но у меня другие дела.

— Дела, дела… Машенька, ты совсем не отдыхаешь. Много сил отдаёшь работе и совсем забываешь о том, что нужно восстанавливаться, — с жалостью смотрел на неё Лёша.

— Я отдохну, Лёшка, я тебе обещаю. Как только закончу одно дело, так сразу же и отдохну.

— А мне ты расскажешь, что за дело? — заинтересовался Лёша.

Маша пообещала:

— Непременно, потом, позже.

Андрей стоял на верхней площадке маяка и любовался морем. Услышав, что кто-то поднимается по винтовой лестнице, он обернулся в ожидании. По лестнице поднялся следователь. Мужчины пожали друг другу руки.

— Да у тебя здесь такой вид открывается! Загляденье. На пенсию выйду — устроюсь смотрителем маяка. И буду здесь детективы писать, — с удовольствием огляделся Буряк.

— Не сомневаюсь, что у вас в загашнике есть пара-тройка интересных историй. Кстати, здесь удивительно творческое место. Приходят потрясающие идеи и рождаются интересные мысли, — поддержал его Андрей.

— Да, кстати, об идеях и мыслях. Нам с тобой нужно потолковать о профессоре Сомове. Появились новые факты, которые требуется хорошенько обдумать, — сообщил следователь.

Андрей заинтересовался:

— Что за факты?

— Из Одессы наконец-то вернулся найденный тобою рюкзак. И заключение экспертизы позволяет практически стопроцентно восстановить историю убийства Игоря Сомова. Рюкзак действительно принадлежал профессору Сомову. Во-первых, найденная в архиве фотография подтверждает это. Сомов на ней в штормовке, у ног лежит рюкзак с характерными надписями.

— Да, у археологов принято расписывать свои рюкзаки памятными датами, — грустно подтвердил Андрей, который внимательно слушал рассказ следователя. — У меня дома тоже есть такой — на нём не осталось живого места. А что, во-вторых, Григорий Тимофеевич?

— Собственно сама экспертиза доказала, что на рюкзаке присутствуют пятна крови двух различных групп. Причём расположение этих пятен, их кучность, если можно так выразиться, говорит о том, что между преступником и жертвой происходила борьба. И они оба были ранены.

— Неужели экспертиза и это может доказать? — помрачнел Андрей.

Следователь кивнул:

— Да. Так что остаётся констатировать, что твой учитель погиб насильственной смертью, совершенно очевидно, что его убил Михаил Родь. Больше некому.

Андрей задумался:

— Григорий Тимофеевич, и у меня есть, что добавить к заключению вашей экспертизы.

— Так-так, очень любопытно узнать. Надеюсь, источник информации надёжный?

— Источник у меня один — это мои однокурсники. Они вместе с профессором участвовали в той роковой для него экспедиции. Я созвонился с ребятами, и они рассказали мне некоторые подробности их работы.

У следователя загорелись глаза:

— Рассказывай!

— В один голос они утверждали, что проводником их экспедиции был очень агрессивный тип дядя Миша. Он постоянно ругался с профессором, что-то от него требовал, неожиданно исчезал и так же внезапно появлялся, — начал свой рассказ Андрей.

Следователь удивился:

— Но почему они не вмешивались?

— Самое интересное, что именно сам профессор и запретил ребятам вмешиваться в конфликт с дядей Мишей, — объяснил Андрей.

— Понятно. После этого экспедиция и развалилась, и Сомов остался один на один с дядей Мишей Родем.

— На самом деле Сомов фактически сам развалил экспедицию. Вернее будет сказать, что разогнал, — возразил Андрей.

— Как это? Разве ему не нужны были помощники? — снова не понял следователь.

Андрей развёл руками:

— В том-то и дело, что помощники не захотели стать сообщниками. Мой приятель Сергей рассказал, что достаточно долго наблюдал за профессором и не мог понять, что его связывает с этим типом — дядей Мишей. А потом он сопоставил график археологических раскопок со списком находок и с тайными отлучками проводника.

— О, твоему другу с такой наблюдательностью в сыщики нужно идти работать, — похвалил следователь.

Андрей добавил:

— Кроме наблюдательности Серёга обладает ещё и потрясающей логикой. Он догадался, что экспедиция — это всего лишь прикрытие для занятий чёрной археологией. И он прямо заявил об этом учителю. Профессор был взбешён и велел Сергею убираться восвояси. Однако Серёга оказался ещё и принципиальным человеком — он рассказал всем ребятам о разговоре с Сомовым. В результате этот дядя Миша избил Сергея, и всем стало понятно, что профессор и проводник — сообщники и компаньоны.

— Это очень важные сведения. И они доказывают, что Михаил Родь тёрся около археологических находок и, скорее всего, неплохо поживился. А что с твоим Серёгой дальше случилось? — спросил следователь.

— Ребята вернулись в Москву, и вышли из исторического клуба, которым руководил Сомов. И только через некоторое время они узнали, что профессор пропал без вести.

— Да, совершенно очевидно, что размах чёрной экспедиции был огромный, и Родь с профессором не поделили по-крупному. По мелочовке Мишка не стал бы брать грех на душу. Ну вот, общая картина преступления ясна. Главное, стал понятен мотив — напарники не могли поделить археологические находки, которые имеют вполне осязаемую стоимость на чёрном рынке. Осталось только найти живого Родя.

— Да. Или мёртвого профессора Сомова.

Следователь и Андрей на секунду задумались каждый о своём. Молчание прервал следователь:

— А как тебе здесь на маяке живётся?

— В смысле? — Андрей не успел переключиться от грустных мыслей.

— В смысле — из подвала не дует?

— Спасибо, нет. Андрей не мог сообразить, куда клонит следователь.

— Да я не об этом. Я. беспокоюсь, что ты здесь один живёшь, а смотритель шастает где-то поблизости. Он же не может бесконечно ползать под землей, как крот. Когда-то ему нужно будет выбраться — воздухом подышать, продуктами запастись. У тебя, кстати, ничего на маяке не пропадало?

— Да вроде нет, — припоминал Андрей.

— И всё же я советую тебе перебраться в более безопасное место. От греха подальше. Тем более что уже пострадал ни за что ни про что. Нашёл бы себе местечко поспокойнее. И мне жилось бы легче, зная, что ты в безопасности, — предложил следователь.

Андрей отказался:

— Нет, Григорий Тимофеевич! Я не могу отсюда переехать.

— Ну что здесь — мёдом намазано?

— Да нет, просто я приехал сюда, чтобы найти своего учителя. И я уже на пути к разгадке его гибели. Сегодня мы поняли, почему он погиб, осталось найти его останки, — объяснил Андрей.

— Можно изысканиями заниматься и в другом месте.

— Нет, здесь жил смотритель, я чувствую, что разгадка близка. И я не хочу оказаться вдали от событий, если они начнут стремительно разворачиваться.

— Дело твоё, Андрей. Только прошу тебя — аккуратнее ходи по вечерам вокруг маяка.

— Хорошо. — Андрей потёр ушибленное при ударе место!

Следователь уточнил:

— А кстати, что с монетами?

— Я показал Полине Константиновне монеты, но нам ещё нужно время для окончательного вердикта, — ответил Андрей.

— Отлично, буду ждать новостей от экспертов-археологов. И если подтвердится, что монеты из коллекции Сомова и монеты из сундука Родя идентичны… уж, держись тогда, Михаил Макарович!

— Я уверен, что вы его поймаете! — Андрей крепко пожал руку следователю.

Самойлов был при деньгах, и это его радовало. Увидев вывеску «Казино», он остановил машину. Подумал немного, достал из бардачка флягу, сделал несколько глотков, а потом вышел из машины и уверенной походкой вошёл в казино.

Посетителей было не очень много, и Самойлов остановился, внимательно оглядывая помещение, как будто, выискивая знакомые лица. Он подошёл к барной стойке, но официантка, которая помнила его проигрыш, как бы ненароком отвернулась и занялась вытиранием стаканов. Самойлов не обиделся на неё за такое отношение — его распирала уверенность в собственных силах. Он сел за игорный стол, «дипломат» положил рядом на видное место. Крупье, тот самый, что и в прошлый раз, скептически поглядывал на клиента. Самойлов лихо открыл дипломат, в котором были аккуратно уложены пачки денег. Самойлов только успел достать одну из них, как тут же рядом оказался работник казино.

— Вам поменять на все?

— Да, милый друг, на все, — Самойлов отдал пачку денег, его распирало от важности. Он сделал знак официантке, чтобы она принесла виски, и повернулся к уже приветливо улыбающемуся крупье.

Самойлов сидел за игорным столом один, перед ним россыпью лежали фишки, он задумчиво потягивал свой виски, не замечая никого вокруг. А вокруг замер ожидающий его распоряжений персонал казино. Работник казино начал было:

— Мы могли бы предложить вам…

Но Самойлов важно прервал его:

— Пожалуйста, не торопите меня. Мне необходимо подумать.

Самойлов испытывал терпение окружающих его людей, а потом достал одну фишку и поставил на число «25».

— Опять двадцать пять? — крупье широко улыбнулся и запустил рулетку.

Самойлов допил виски, собрал фишки и направился к выходу:

— Пожалуй, я играть сегодня не буду. Что-то расхотелось, — заявил он. Волчок замедлил ход, шарик еще прыгал по ячейкам. — Видимо, день сегодня неподходящий.

Волчок остановился, и шарик лёг в ячейку «25». Крупье произнёс:

— Вы выиграли!

Самойлов чуть замедлил ход и, повернувшись вполоборота, небрежно ответил:

— Можете забрать себе! Я и так знаю, что выиграл!

Костя и смотритель продолжали свой путь по катакомбам. Неожиданно смотритель остановился, и Костя, идущий по пятам, уткнулся ему в спину:

— Э, чего встал?

— Тихо, Костяш! Смотри сюда! — Смотритель посветил фонарём, и впереди стала видна протянутая по земле верёвка.

Смотритель провёл фонарём по сторонам, свет выхватил из темноты новые фрагменты верёвки. Костя присвистнул:

— Опа-на! Что это, Макарыч?

— Вот включай свой прожектор и сам всё увидишь.

Костя зажёг второй фонарь, и в ярком освещении на земле стала видна ловушка из так переплетённых и натянутых на колышки верёвок, что невозможно пройти и не задеть верёвку. Костя спросил:

— А как она действует?

— Стой на месте и не двигайся. А то никогда не узнаешь, что здесь чокнутый профессор сконструировал. — Смотритель вглядывался в темноту. — A ну-ка посвети сюда!

Луч от фонаря заскользил по стенам и потолку, выхватив камень, подвешенный аккуратно над тем местом, где переплетены верёвки.

— Ну что, страшно, Костик?

— Не-е… — протянул Костя.

— Чего блеешь? Это ещё ерунда. — Смотритель сбросил с себя рюкзак, отдал Косте второй фонарь. — Свети вот сюда и не дрейфь. Я с этой ловушкой сам разберусь. А ты стой на месте и не двигайся!

Костя испуганно наблюдал за ним. Смотритель снял с себя рубаху, оторвал рукав, из рюкзака достал фляжку, смочил спиртом тряпку и поджёг. Потом он бросил горящую тряпку на верёвки, они загорелись. Когда верёвки перегорели, камень с грохотом упал на землю. Смотритель вытер пот со лба.

— Я считаю, что глоток спирта я заработал, а, Костяш? Ты что стоишь, как соляной столб? Один фонарь-то погаси. Что зазря батарейки пользовать.

Костя вышел из оцепенения.

— Я как представил, что такая глыба по башке могла долбануть!

— Ну, раз ты так переживал, то глотни и ты, Костик, — рассмеялся смотритель.

Костя отмахнулся. Смотритель достал карту, развернул её и в свете фонаря обвёл крестики, помечая места, которые уже пройдены.

— Путь свободен, можно идти.

— А куда мы теперь? — заглянул Костя в карту.

Смотритель скомандовал:

— Направо, сынок.

Следующее, что выхватил луч света из темноты, был небольшой сундучок. Смотритель с криком бросился к нему и дотронулся до крышки. Костя заорал:

— Макарыч, стой! Ты что, старый черт, с ума сошёл! Ты же сам меня учил — ничего руками не трогать!

Смотритель отдёрнул руку:

— Так… это же… сундук вроде…

— Ты своими мозгами раскинь, с чего это сундук будет стоять на открытом месте… Да к тому же он маленький какой-то, — убеждал Костя.

Смотритель выдохнул:

— А, бес попутал! Увидел — аж в горле пересохло.

— А если бы рвануло?

Точно, Костик, здесь что-то не то. Явная подстава, — виновато признал смотритель.

— Вот именно. А ты клешни растопырил и побежал, как будто гору золота увидел. Наверное, от жадности чуть не лопнул? — рассмеялся Костя.

Смотритель почесал в затылке:

— Да есть немножко. Ах, ты, Сомов, гад подземный… всё рассчитал.

— Да ладно, шеф. О мёртвых либо хорошо, либо никак.

— Да я, Костяш, о нём ещё очень хорошо отозвался. Ну что, сынок, открывать будем?

Костя внимательно исследовал пространство вокруг сундука, ощупывая руками землю. Руки его наткнулись на что-то круглое и гладкое:

— Макарыч, это мина?

— Ты что, с ума сошёл? — севшим голосом спросил смотритель.

Костя огрызнулся:

— Я-то здесь при чём?

— Дай-ка гляну… — Смотритель направил фонарь на мину. Убедившись в том, что Костя был прав, он сверил место с картой.

— Точно по карте. Смотри-ка, это место на карте помечено крестиком.

— Не хочу быть ноликом, — вздрогнул Костя. — Надо её разминировать.

— А кто ж хочет… — пробормотал смотритель. — Ясен пень. Надо её разминировать, иначе не двинемся. Дальше не двинемся… Знаешь, Костяш, чего я сейчас подумал. С миной мы разберёмся, а сундук трогать не надо.

Костя посмотрел вопросительно:

— Почему?

— Потому что ловушка может обозначать не мину, а именно сундук, — веско сказал смотритель.

— А если в нём сокровища?

— Сокровища… И думаю, немалые. Монеты старинные… Драгоценности. Но не в сундуке, а дальше, — возразил смотритель.

Костя удивился:

— Почему дальше?

— Карту уметь читать надо, — заявил смотритель.

Костя сверился:

— Мы точно идём по карте…

Значит, не будем глупо рисковать, — подытожил смотритель.

— Кто будет разминировать? Я? — спросил Костя.

Смотритель пожал плечами.

— Но тогда что может быть в сундуке страшнее, чем мина? — снова спросил Костя.

— Что угодно. Может рвануть так, Костик, что и мы с тобой, и то, что над нами, взлетит в воздух, — пригрозил смотритель.

Костя испуганно понизил голос:

— А что над нами?

Смотритель заглянул в карту:

— По моим расчётам, жилые кварталы.

Лёва пришёл к Римме в хорошем расположении духа с большим букетом цветов.

— Золотко моё! Моя благодарность не знает предела! — поцеловал он Римму. — Всё же очень выгодно иметь в жёнах такую очаровательную ведьмочку!

— Между прочим, твоя ведьмочка ждёт тебя, чтобы сказать, что она очень-очень-очень хочет есть. Рыбку. Тушеную, — капризно надула губки Римма.

— Я вот что предлагаю сделать: сначала мы поедим рыбку, а потом будем собирать твои вещи.

— Зачем?

— Радость моя, я уже купил тебе билет. Ты едешь к моей маме. Причём быстро. Я уже позвонил матери — она тебя ждёт, купила в синагоге кошерного мяса. А дядя Марик в аэропорту тебя встретит, — обнял её Лёва.

— А как же ты, Лёвочка?

— Ты же знаешь, Римма, на мне ресторан и аптека. Я не могу бросить бизнес.

— Что-то ты темнишь, Лев Давидович Бланк, — подозрительно посмотрела на него Римма. — Ну-ка, давай по порядку. Сначала ты искал Костю — не нашёл. Потом пошёл к его отцу долги требовать, а теперь меня в эмиграцию выпихиваешь?

— Риммочка, что за подозрения? Это так недостойно, — обиделся Лёва.

Римма завопила:

— А считать меня полной дурой — это достойно? Значит так, Лёва, рассказывай всё по порядку. Иначе я никуда не поеду!

— Римма, ну что за грязный шантаж! Она, видите ли, никуда не поедет! — всплеснул руками Лёва.

Римма подтвердила:

— Не поеду. Потому что я носом чую, это просто в воздухе витает… это невозможно не уловить.

— Кроме мух, тут ничего не витает! Перебила бы их, что ли, — съязвил Лёва.

— Ты мне зубы не заговаривай! Хочешь денежки срубить, а меня — с глаз долой! К мамочке своей! На чужую землю!

Лёва нервно ходил по комнате, соображая, как наврать Римме.

— Золотко моё! Ты, как всегда, всё преувеличиваешь! Я действительно ходил к Борису Самойлову. У нас с ним, между прочим, намечается совместный бизнес.

— Ах, боже мой! И какой такой бизнес у вас будет? Ресторанно-пароходный?

Лёва облегчённо вздохнул: Римма ему подсказала выход из затруднительной ситуации.

— До чего же проницательная женщина! Ты почти угадала, Римуся! Самойлов даёт мне деньги на расширение моего ресторана. Поняла?

— Поняла, чего уж тут непонятного! Только, Лёва, по твоим бесстыжим глазам вижу, что ты мне врёшь. Ну, что молчишь, Лев Давидович? Сказать нечего? А знаешь, почему язык проглотил? Потому что я правду говорю!

Лёва поднял глаза — в них читался хорошо поставленный укор.

— Обидела ты меня, Римма! Своим недоверием в самое сердце ударила. Как же тебе не стыдно? Ты же отцу собственного ребёнка не веришь!

— Ах-ах-ах! — деланно схватилась за сердце Римма. — Ты сам говорил о моей проницательности и прозорливости! Я, может быть, мысли умею читать! Ты думаешь, я только гаданием деньги зарабатываю? Да ладно, я просто знаю тебя как облупленного. Вот и все мои сверхъестественные способности.

— Римма, я так тебя люблю, а ты так ко мне несправедлива! Какие слова мне надо сказать, чтобы ты поверила мне? — отчаянно воскликнул Лёва.

— Никаких слов не требуется, любимый! А свою любовь докажи делом!

Лёва радостно бросился к Римме с объятиями.

— Риммочка моя, хоть сейчас!

— Лёва, я не про это, — рассмеялась она, — я предлагаю официально разделить бизнес. В стряпне я всё равно ничего не понимаю, поэтому пусть ресторан останется за тобой. А вот аптеку я возьму себе.

— Римма, дорогая, что ты с ней будешь делать? — потрясённо смотрел на неё Лёва.

— Это уже не твоё дело. Просто я хочу иметь гарантии на тот случай, если ты опять пропадёшь. А с аптекой я себе и ребёнку всегда на кусок хлеба с маслом заработаю.

— Римма, ты что, мне не доверяешь?

Римма пожала плечами:

— Ну почему же… доверяю. Только, Лёвочка, сердце моё успокоится, если у меня собственный бизнес будет.

— Зачем тебе здесь бизнес? Ты уедешь к маме, там о тебе вся семья день и ночь заботиться будет.

— Вот именно, что день и ночь. Знаю я твою маму и твоего дядю Марика, — поджала губы Римма.

Лёва обиделся:

— А чем тебе моя мамочка не угодила? А чудный дядя Марик?

— Знаю-знаю. Туда — не ходи! Сюда — не гляди! Дома сиди! Как я там работать смогу? Они же меня со света сживут. А так у меня хоть аптека будет.

Лёва хмыкнул:

— Ты её, что, с собой в сумочке увезёшь?

— Лёвочка, какой же ты бестолковый! Я аптеку в надёжные руки отдам.

— Неужели? Уж, не в руки ли Кости Самойлова? — с издёвкой спросил Лёва.

Римма отмахнулась:

— Чур меня, чур! У меня есть более достойная кандидатура — это Маша Никитенко. Ты сам посуди. Маша — самый лучший вариант.

— Ну, правильно! Посидела с ней на нарах, закорешилась, — язвительно протянул Лёва.

Римма вспылила:

— Да при чём здесь это? Машка работала в этой аптеке, она фармацевт. Кроме того, она честный человек, что в нашей ситуации, согласись, важно. Не кинет, как некоторые. Квартиру я тоже ей оставлю. Им с Алёшкой где-то жить надо, а у бабушки под боком, сам понимаешь, какое житьё?

— Римма, Римма, свет моих очей! Откуда такая щедрость? Квартирку-то лучше сдать, — внёс предложение Лёва.

Римма погрозила ему:

— Ой, Лёвочка, есть в тебе одно очень хорошее качество! Умеешь ты деньги считать!

— Это точно! И тебе советую! Разве тебе денежки лишние не нужны, драгоценная моя?

— Деньги никогда лишними не бывают, твоя правда! — рассмеялась Римма. — Ладно! Маша и за квартирой присмотрит, и деньги будут капать. На неё положиться можно — она девушка ответственная и порядочная.

— Дорогая моя, сколько лет живу с тобой, столько и удивляюсь! Как ты всё ловко придумываешь! — восторженно смотрел на неё Лёва.

Римма невинно поинтересовалась:

— Что придумываю?

— Аптеку у меня выторговала, успела ею распорядиться, ещё и квартиру пристроила. Может, ты всё заранее придумала?

— Нет, Лёвочка. Просто я каждые пять минут гениальные мысли из эфира вылавливаю. Только ты этого не замечаешь, — кокетливо объяснила она.

Лёва уточнил:

— Из какого эфира?

— Из ноосферы! — гордо заявила Римма.

Лёва поднял руки:

— Да, чувствую, что мой сын будет космонавтом.

Таисия ушла из больницы, но ей было так плохо и тоскливо, что домой она не пошла, а направилась к Римме. В салоне Риммы был беспорядок, стояли картонные коробки, в которые Римма укладывала вещи. Но Таисия даже не заметила этого беспорядка, настолько была охвачена своими чувствами. Она села на стул и зарыдала:

— Я больше не могу, Римма, не могу!

— Что случилось, Таечка? О господи! Скажи что-нибудь! — кинулась к ней Римма.

— Я не могу… я… держать в себе… я больше не могу! Столько лет…

Римма нашла валерьянку, щедрой рукой накапала её в стаканчик и протянула Таисии. Та выпила.

— Получше тебе? — спросила Римма. — Что у тебя стряслось?

— Катя попала в больницу. И всё очень серьёзно.

— Ты успокойся и расскажи всё по порядку.

— Я не знаю, что произошло, но Катя без сознания долго пролежала на земле. И в больницу попала с серьёзными осложнениями. И теперь нам остаётся только молиться за Катю и за маленького. Врачи опасаются за Катино состояние, считают, что её организм не выдержит нагрузок. Представляешь, они предлагали прервать беременность!

— Такое варварство! Кошмар!

— Слава богу, что всё обошлось!

— Всё-таки, какая у нас хорошая медицина!

— При чём тут медицина… это Маша Никитенко спасла Катю.

— Маша? — удивилась Римма.

— Да, Маша. Римма, я ничего не понимаю в этой жизни! Всё, что я видела в больнице, не поддаётся никаким объяснениям!

— Таечка, я Машу очень хорошо знаю. Она волшебница. Если Маша помогает Кате, то всё будет хорошо, — уверенно сказала Римма.

— Римма, ты мне объясни, я, наверное, чего-то не понимаю… Ведь Маша должна мою Катю ненавидеть. Почему она помогает? Она же потом сама еле живая ходит…

— Ну, Маша… она непростой, необычный человек. С одной стороны, у неё дар, такому только позавидовать можно. А с другой стороны…

— Вот и я так рассуждаю, продолжила её мысль Таисия. — С одной стороны, она святая — если может перешагнуть все свои обиды. А с другой стороны — дура полная. Помогая Кате, она же всего лишается. Любви, будущего.

— Вот поэтому она и святая. Потому что не для себя старается, не для собственной корысти, а для людей. Я вот так не могу, призналась Римма.

— И я так не могу, — кивнула Таисия.

— Кстати, ты, когда Машу увидишь, передай, чтобы ко мне зашла. Она мне срочно нужна. До отъезда я должна с ней увидеться и поговорить.

Таисия, наконец, огляделась по сторонам и заметила, что Римма готовится к отъезду.

— Ты куда собралась? Лёву искать?

— Представляешь, подруга, я уезжаю. Лёва вернулся и отправляет меня с бэбиком за границу.

— И ты мне ничего не сказала о своём отъезде! Тоже мне подруга называется!

— Извини, дорогая, но ты была в таком состоянии! Мне как-то неловко было со своими радостями приставать.

— Ладно, рассказывай свои радости. Значит, в Израиль эмигрируешь?

— Скажешь тоже. Я только туда и обратно. Ребёночка рожу, отдохну от работы — и обратно!

— А как же я без тебя? — расстроилась Таисия. — Ты же моя самая лучшая подруга. Риммка, я же без тебя пропаду, мне даже поговорить не с кем будет.

— Ой, скажешь тоже! Выйдешь замуж за своего пикового короля — и будете разговаривать! Родишь ему ребёночка, и пойдут пелёнки, кашки, соски! Про Риммочку свою и не вспомнишь!

Таисия неожиданно снова разрыдалась.

— Да что же это такое! Только успокоилась и, здрасьте, опять в слёзы! — Римма снова потянулась к валерьянке. — Успокойся и расскажи, Таечка, наконец, что тебя так мучает долгие годы! Хватит держать в себе горе, ещё заболеешь!

Таисия перестала плакать и пристально посмотрела на Римму:

— Откуда тебе известно про долгие годы?

— Неужели ты до сих пор не поняла, с кем дружишь? Кому душу открываешь? Во-первых, я прирождённый психолог, а во-вторых, я дипломированный психолог. Я же всё про тебя, Таечка, знаю. И вижу, как ты маешься и терзаешь себе душу!

— Ой, Риммка, не могу больше, не могу. Не могу больше молчать, в себе держать, — запричитала Таисия.

— Говори, говори, родная моя!

Таисия набрала побольше воздуха и сказала:

— У нас с Кириллом ребёнок был. Но я его потеряла.

— Так ты что, аборт сделала? — оторопела Римма.

Таисия снова заплакала.

— Ну, ничего, ничего! Успокойся! — Римма обняла подругу и погладила её по голове. — Слезами уже делу не поможешь. Главное, что боль свою из души выпустила. Сказала, и ведь, правда, легче стало? Надо же, столько лет молчала, даже мне — своей подруге закадычной — ничего не говорила! Я бы давно тебе помогла.

— Чем?

— Профессиональным советом! Ты маешься, страдаешь, думаешь о ребёночке своём! А ведь он на небесах и тоже о тебе думает. И тебе тяжело, и ему тяжело. Представь, Таечка, свою дитятку, попроси у неё прощения. И, главное, себя прости. Ну, нельзя же всю жизнь прожить с чувством вины! От этого и самой заболеть можно.

— Римма, ты меня совсем не так поняла. — У Таисии даже слёзы просохли. Всё было иначе. Я не делала никакого аборта! Как ты могла такое подумать?

— Ты же сама сказала, что ребёнок был.

— Да. Я родила от Кирилла ребёнка. Девочку.

— Что? Я правильно расслышала? Это не слуховые галлюцинации? У тебя была ещё одна дочь? — изумлению Риммы не было предела.

— Да, — просто ответила Таисия.

— Если я не ошибаюсь, получается, что у Кати есть сестра?

— Да.

— И она что, умерла?

— Нет, Римма, девочка, которую я родила почти двадцать два года назад, не умерла. Но я её не видела с самого рождения.

— Ничего не понимаю! Ты меня совсем запутала, Таисия! Ребёнок родился, жив-здоров, но ты её никогда не видела… как так может быть?

— Римма, моя история стара как мир! Я была молода, неопытна и безумно влюблена в своего шефа — Кирилла. А он был комсомольцем с пламенным мотором вместо сердца. Его интересовала только карьера. Он спал и видел, как шагает по карьерным ступенькам вверх.

— Подруга, да у тебя с Кириллом Леонидовичем был самый настоящий служебный роман? Так сказать, комсомольско-половой?

— Ты, как всегда, точна, Римма, — невесело улыбнулась Таисия. — Так что ничего удивительного, что в один прекрасный день я поняла, что жду ребёнка. Я, наивная, радостно сообщила об этом Кириллу. Он сказал, что уезжает в командировку в Венгрию, что у него готовы все документы, что у него нет времени на решение моих проблем. Он мне выдал деньги на аборт и оставил меня одну. Кирилл уехал в свою Венгрию, а я долго думала, как мне поступить. Я даже сходила в больницу и договорилась об аборте, но пойти так и не смогла. Я плакала, понимала, что скоро все увидят мой живот, но так и не решилась.

— И правильно! Это же грех какой! — замахала руками Римма.

— Я, конечно, понимала, что одной воспитать ребёнка будет очень трудно.

— Ой, права ты, подруга. Уж я, женщина опытная, и то, помнишь, как переживала, что одна без Лёвы беременная осталась, — напомнила Римма.

— Вот именно. А я в то время девчонкой ещё была. Но убить в себе маленькую жизнь, которая не виновата в своём появлении, я не могла. До семи месяцев я ходила почти без живота — незаметно было. Но нужно было выходить в декрет, и тут-то я испугалась. Что делать? Куда я пойду с ребёнком, ведь я жила в общежитии.

— Ой, Таечка, не рви душу, рассказывай! — Римма вся прямо зашлась от волнения, — Переживаю я очень за девочку твою!

— Нашлась добрая женщина, помогла. Пообещала, что возьмёт моего ребёнка в свою семью, и никто ничего не узнает.

— А что было потом? — почему-то шёпотом спросила Римма.

— А потом я повстречалась с Виктором Буравиным. И у меня началась новая жизнь. Я надеялась, что новая семья и маленькая Катенька спасут меня от воспоминаний об утраченной дочке. И мне это почти удалось — стало казаться, что всё это произошло не со мной и в другой жизни. Ещё одна мысль тогда утешала. Ведь та женщина была бездетна, и она очень хотела взять мою девочку. И возможно, она с доченькой моей будет счастлива.

— Возможно, что так оно и есть, — согласилась Римма. — Может, не стоит так терзаться подруга?

— Нет, Римма, мысли о ребёнке грызут меня постоянно. Я не знаю, где она. Я не знаю, как она живёт и счастлива ли? Римма, мне очень плохо, я совершенно не знаю, что делать.

— Что делать, что делать? Немедленно идти к Кириллу и сообщить ему о ребёнке! — решительно сказала Римма. — Он отец ребёнка и обязан знать о нём, о его существовании. Посидите, подумаете вместе и примете решение, как вам поступить.

— Да как я ему скажу! Столько лет прошло!

— Да очень просто! Как мне сказала — так и ему скажешь! Таисия, человек всю жизнь прожил с мыслью, что у него нет детей! А ты скрывала такую весть!

Катя чувствовала себя прекрасно, настроение у неё было хорошее. Но тут открылась дверь и в палату вошла та самая медсестра, которая сообщила Косте о Катиной беременности. У Кати аж дух перехватило:

— Что вы здесь делаете?

— Подрабатываю… Вот, обед принесла. Ешь. А то остынет, невкусный будет.

— Я из ваших рук есть ничего не буду, — заявила Катя. — И вообще, я видеть вас не хочу.

— А придётся — я сегодня до вечера работаю, — сообщила медсестра.

— Вот и отлично! — Катя чуть не плакала. — Чтобы до вечера я вас здесь не видела!

— И за что же я в такую немилость попала?

— Я ведь из-за вас в больницу загремела. И баланду эту в рот не возьму.

— Ну, извините, бутербродов с красной икрой у нас не подают, — сказала медсестра и стала убирать в палате, приговаривая: — Такая взрослая девушка, скоро матерью станешь, а грязь развела…

— Да что вы ко мне пристали? Заберите свой суп и идите, — скомандовала Катя.

— Беда с вами, Буравина. От ваших капризов с ума сойти можно. Грубиянка ты. Избаловали родители в детстве. Наверное, по первому требованию капризы выполняли. Вот теперь и ведёшь себя как барыня, — назидательно сказала медсестра.

— Да что вы ко мне пристали! Идите отсюда, а не то я вашему начальству расскажу, как вы врачебную тайну выболтали, а у меня из-за этого стресс случился, — повысила голос Катя.

— Милая, ты, прежде чем других обвинять-то, в своей жизни разберись! — осуждающе ответила медсестра. — Чему ты дитя своё научишь, если свою жизнь с обмана начинаешь. Тоже мне мамаша!

— Да какое вам дело! — закричала Катя. — И вообще, кто ты такая, что меня жизни учишь?

— Не кричи, ишь, раскричалась! Я тебе в матери гожусь, а ты, мало того, что тыкаешь мне, так ещё и голос повышаешь.

— Не беспокойтесь, я и на собственную мать кричу.

— Вот-вот, воспитала на свою голову доченьку. Только и умеет, что горло драть, да с людьми, как со слугами, разговаривать. Смотрю я на тебя и вижу, что не умеешь ты, девонька, нервы в узде держать. И проблемы все твои — только от капризов и избалованности.

— Да какое тебе дело до моих проблем? — возмутилась Катя.

Медсестра решила прекратить этот разговор.

— Успокойтесь, Буравина. Примите лекарства.

— А что это?

— То, что доктор прописал.

Катю раздражало в медсестре всё.

— Вы что, по-человечески ответить не можете?

— А вы что, медик? — ехидно спросила медсестра. — Вы всё равно ничего не понимаете в лекарствах!

— Понимаю. У меня муж, между прочим, фармацевт, — запальчиво ответила Катя.

— Надо же! Муж — фармацевт! Это какой муж? Которого вы выбрали в отцы или другой, второй?

— А какое ваше дело?

— Вы будете пить лекарства или нет?

Тут Катя разошлась! Она смахнула со стола и стакан с водой, и таблетки!

Медсестра опешила.

— Вы чего безобразничаете, Буравина?

— А вы чего мне хамите?

— Я вам хамлю? Перестаньте, Буравина! Да с вами вся больница носится как с писаной торбой!

— Не надо всех записывать в дурни, дорогая!

— Почему это в дурни? — не поняла медсестра.

— Потому что, используя цитаты в своей речи, обратитесь к первоисточнику. Вам следует почитать Гоголя внимательнее!

— Больно умная! — сказала медсестра и стала собирать с пола таблетки. — Совесть бы поимела. А ну-ка в постель! У тебя режим постельный!

Катя запрыгала на кровати:

— Ты, что ли, мне режим назначала?

— Буравина, перестаньте, перестаньте, пожалуйста, в вашем положении нельзя… нельзя так себя вести! — испугалась медсестра.

— Ага! Испугалась! Испугалась, что, если со мной что-то случится, тебе попадёт! А со мной ничего не случится, поняла? Все вы такие… трусы! И ни черта вы мне не помогли своим лечением! Только Маша мне помогла, Маша! Это надо же — задумали меня единственного ребёнка лишить! Сначала меня с Костей поссорили. Ты, ты поссорила!

— Я, я… извини, всё, хватит, успокойся! У тебя истерика! — медсестра уже не знала, что и делать.

— Это у тебя истерика! Я сбегу отсюда к чёртовой матери, я не хочу быть в этой тюрьме, мне не нравятся ваши порядки, чёрт подери!

— Хватит чертей поминать, Катерина, нельзя так!

— А кто мне будет указывать, что хорошо и что плохо? — кричала Катя, прыгая по палате.

Вдруг она остановилась, да так и замерла, закусив губу.

— Эй, что с тобой? — почему-то шёпотом спросила медсестра.

— Ой, что-то мне нехорошо. Горячо внутри, — сказала Катя и потеряла сознание.

Помня о легенде, которую рассказал Андрей, Маша решилась на неожиданный шаг. Она решила проверить, всё ли у неё в порядке, может ли она сама иметь детей. Врач-гинеколог встретила её приветливо:

— Здравствуйте, Мария. Вы, наверное, пришли узнать о своей подруге, о Катерине?

— Не только, — замялась Маша.

— С Катериной всё в относительном порядке. Стабильное состояние, как сейчас говорят. Хотя беременность само по себе — нестабильное состояние.

— Да, я понимаю.

— Так что вас ещё ко мне привело?

— Скажите, а я могу у вас… провериться?

— Вы тоже беременны?

— Нет пока… Вернее, я не знаю. Нет, я ничего не чувствую. Просто я хотела провериться и узнать, всё ли у меня в порядке: в этом плане. Здоровые женщины должны регулярно проверяться у врача.

— Должны… Только мало кто это правило соблюдает. Обычно вспоминают о докторах только тогда, когда уже, извините, допекло.

— Тогда считайте, что меня допекло. Допекло узнать, способна ли я иметь детей, — откровенно сказала Маша.

— Что ж… Странная просьба, но — выполнимая!

Чем дольше шло обследование, тем мрачнее становилось лицо врача.

— Да, — сказала она, — задачка для меня. Ложитесь на кушетку, сейчас будем разгадывать вашу загадку.

Когда осмотр был закончен, Маша с надеждой спросила:

— Доктор, ну что? Вам что-нибудь ясно?

— Удивительно, что вы сами пришли с таким вопросом. Мне ещё показалось странным, что молодая здоровая девушка интересуется, сможет ли она иметь детей.

— У меня были дурные предчувствия… — призналась Маша.

— Предчувствия, говорите?

— Да, но это глупости, хотя, чтобы успокоиться, я пришла к вам.

— Машенька, я боюсь, что предчувствия вас не обманули. Вывод, который я могу сделать сейчас, довольно неутешительный…

— Я не смогу иметь детей? — У Маши на глазах появились слёзы.

— Шанс, конечно, есть. Медицина сейчас на высокой ступени развития и развивается каждый год… И, учитывая ваш возраст, нельзя терять даже малейшую надежду…

— Но что со мной конкретно? Что?

— Трудно сказать, вы всё-таки не специалист. Трудно, потому что я не могу определить вот так, увидев картину, источник вашей пато… нет, ваших проблем.

— Вы хотели сказать — патологии?

— Нет, нет, я ничего не сказала. Не ловите меня на слове! Может быть, что-то генетическое, наследственное… Скажите, у вашей матери были проблемы перед тем, как она вас произвела на свет?

— К сожалению, я не знаю своей матери, — опустила голову Маша.

— Сочувствую. От всей души сочувствую.

— Да, я не знаю своей матери. И сама не могу стать ею. — По Машиным щекам потекли слёзы.

Костя оказался хорошим сапёром. Он успешно обезвредил мину и был очень горд собой.

— Молодец, Костяш, одобряю, — похвалил его смотритель. — Мы заслужили полдник.

Они сели перекусить.

— Знаешь, Макарыч, утомило меня всё это, — сказал Костя. — Света нет, пространство замкнутое. У меня скоро клаустрофобия разовьётся!

— Ладно, ты не выражайся тут при старших! — цыкнул смотритель.

— Нет, правда, мне здесь плохо.

— Может быть, тебя ещё и подташнивает?

— Подташнивает мою невесту Катю. Она беременна и, между прочим, ждёт меня.

— Ладно, хватит! Нашёл, кем прикрываться! — разозлился смотритель. — Беременной бабой! Настоящий мужик не должен держаться за бабью юбку. Она должна тебя ждать, как Пенелопа. А твоё дело — путешествовать и жить, как Одиссей.

— Твои романтические образы, Макарыч, хороши, но не для каждой ситуации. Понимаешь, я плохо расстался со своей Катькой. И меня это очень беспокоит!

— Слушай, Костяш, тебя действительно припекло, как я погляжу, — удивился смотритель.

— Я не шучу, Макарыч.

— Расскажи, в чём дело.

— Понимаешь, мы с ней поругались перед моим уходом. И она за живот схватилась. Я подумал, что она притворяется… А сейчас понимаю — нет, ей действительно было плохо. А я ушёл!

— С бабой никогда наверняка не знаешь, когда ей на самом деле худо, а когда она прикидывается. Главное, скажи, Костяш, ты её не бил? — поинтересовался смотритель.

— Нет, не бил.

— Ну, тогда не переживай. Ладно, вставай. Хватит прохлаждаться. Пора идти дальше.

— Скажи, Макарыч, а мы здесь будем торчать… до конца нашего маршрута по карте? Или можно будет выйти наверх?

— А зачем тебе наверх? — не понял смотритель.

— Позвонить.

— Обойдёшься! — отрезал смотритель.

Костя всё же попытался позвонить, но телефон молчал.

— Ты что думал, здесь кроты передатчики поставили? Дурачок, — засмеялся смотритель.

— Я не дурачок, я беспокоюсь.

— Интересно, а как раньше люди без мобильников обходились? — спросил смотритель и вдруг заметил: — Костя, гляди. Фонарь вот-вот сдохнет.

— Да вижу я, вижу.

— Ты свой фонарь береги, Костяш. Иначе тут загнёмся… в полной-то темноте!

Они ещё немного побродили по катакомбам, и, наконец, смотритель остановился и сказал, сверяя место с картой:

— Вот тут, Костяш, начинается серьёзная игра.

— Что-то у тебя в голосе не слышно бодрости, — заметил Костя.

— За своим голосом смотри, щенок! — огрызнулся смотритель.

— Нет, ты мне ответь честно. Ты сам-то дрейфишь?

— Если честно, и мне здесь страшновато, — признался смотритель. — Что я, из другого теста вылеплен, что ли?

— Ну вот. А теперь подумай. Может быть, не стоит рисковать? Неужели жизнь дешевле, чем это мнимое золото?

— Ну вот, опять заныл, как баба.

— Конечно, заныл. Разминировать ведь я буду, а ты будешь в стороне, как всегда. Стратег!

— Если бы не рана, я бы без тебя обошёлся. Но мы же вместе рискуем, я буду рядом стоять. Рискуем вместе со всем городом, ха-ха-ха!

Его хохот эхом прокатился по катакомбам.

— Мрачная шутка, Михаил Макарыч.

— Шутка, в которой только доля шутки, — подтвердил смотритель.

— Смотрю я на тебя, Макарыч, и думаю — ты псих или такой жадный?

— Но-но, без намёков! И вообще, о деле надо говорить. Разминировать всю эту лабуду довольно опасно. Знаешь, что? Ты стой на месте и никуда не двигайся. А я пойду, погляжу, есть ли другие коридоры. Альтернативные, так сказать, варианты.

— Ты ищешь выход из катакомб? Тогда нам стоит повернуть назад.

— Я те покажу выход! Заткнись! Я ищу, как нам продолжить свой маршрут, чтобы не проходить эту дрянь! — и смотритель показал на большую мину, от которой тянулась леска так, что пролезть нельзя было ни сверху, ни снизу.

Смотритель потратил довольно много времени в поисках обходного пути, но так и не нашёл его.

— Все другие коридоры ведут хрен знает куда, — сообщил он. Посмотри, батарейки вот-вот скончаются. Дай-ка твой фонарь. Я буду держать, а ты приступай!

Разминировав мину, Костя встал, сделал неловкое движение и уронил фонарь. Он его сразу поднял, но тот уже не работал. Фонарь смотрителя тоже погас. Наступила полная темнота. Смотритель чертыхнулся:

— Чёрт, Костя, придурок! Ты что, специально, да? Я знаю, это ты специально сломал фонарь.

— С чего ты взял, что я сломал фонарик? — возмутился Костя.

— Потому что ты ныл — наверх, наверх…

— И поэтому сломал, да?

— И поэтому сломал, да! — зло подтвердил смотритель.

— На, проверь, — потребовал Костя.

Смотритель зажёг спичку и осмотрел фонарь.

— Вроде не ты виноват!

— А ты уже готов съесть меня по одному подозрению!

— Я же видел, как ты к своей Кате стремился…

— Конечно, тебе-то стремиться не к кому! — заметил Костя.

— Да, ты прав… — вздохнул смотритель.

— Извини, Макарыч…

— И ты меня — извини.

Они зажгли свечу и двинулись дальше, но их движение сразу замедлилось.

— Что делать-то будем? — спросил, наконец, Костя.

— А что с таким огарком свечи сделаешь? Ни шиша!

— А насколько хватит свечки? — поинтересовался Костя.

— Понятия не имею. Но идти с таким освещением рискованно. Погоди, дай подумать, — смотритель помолчал и согласился: — Ладно, твоя взяла.

— В каком смысле?

— Надо идти наверх.

— Я уже запутался, куда идти, — признался Костя. — В какую сторону… Тем более тут ловушки такие…

— Не боись. Я сам боюсь.

— Это меня мало утешает.

— Держись за руку. Идём медленно, пятимся задом, как раки.

Хоть и не скоро, но им всё-таки удалось выбраться из катакомб.

— Уфф… Обратный путь короче… — заметил Костя.

— Так всегда кажется. Хотя ты задом так быстро пятился, что ни один самый скоростной рак за тобой не угнался бы! — захохотал смотритель.

— Сам ты… скоростной рак! А кто меня за руку держал! — обиделся Костя.

— Держал — я. А гнал ты…

— Сам ты гонишь, Макарыч! — пререкался Костя.

— Ладно, Костяш. Хватит спорить. Давай лучше поглядим, как тут у нас обстоят дела с энергоресурсами.

Они пошли по подвалу.

— Ш-ш-ш-ш! — предупредил смотритель.

— Ой, точно. Я и забыл, что здесь кто-то живёт, — шёпотом сказал Костя.

— Ага. Не успеешь отдохнуть в казённом доме, как в твоём появляется квартирант, — посетовал смотритель.

— А если этот квартирант… здесь появится? — озабоченно спросил Костя.

— Надеюсь, что нет. Боюсь я за него…

— Ты что… Надеюсь, Макарыч, не будешь свой пистолет использовать?

— Надежда умирает последней. Но когда-нибудь да умирает.

— У меня от твоих прибауток мороз по коже, — признался Костя.

— Вот чего тебе не хватает в жизни, Костяш, так это чувства юмора.

— Зато с инстинктом самосохранения у меня всё в порядке.

— Ладно. Не дрейфь. Всё будет путем. Он сам с нами поделится. В конце концов, я в своём жилище получше любых квартирантов ориентируюсь… В общем, так. Сиди здесь, а я полезу наверх.

— He-а. Не пойдёт.

— Почему это? — удивился смотритель.

— Потому что я тебе не доверяю, Макарыч. Ты как кот, который гоняется за голубями по крыше и опасности не чувствует. Возьмёшь пистолет и…

— Я же тебе пообещал. Не трону я никого.

— Лучше ты сиди здесь. А я пойду наверх, предложил Костя.

— Сам ты кот. Причём, кот Базилио.

— Почему Базилио?

— Хитрый потому что. Норовишь смыться. Пойдёшь наверх и ускачешь к своей Катьке.

— Базилио, между прочим, за золотыми монетами охотился, — напомнил Костя.

— Ага, и за юбку лисы Алисы держался.

— Хорошо сказки знаешь, — улыбнулся Костя.

— А ты хорошо зубы заговариваешь. Но я — не Буратино. Я тебя насквозь вижу.

— Чего ж тогда со мной связался, если не доверяешь? — с обидой спросил Костя.

— А у меня выбора нет, — признался смотритель.

— У меня тоже, — сообщил Костя. — Ладно, Макарыч, ты пока думай, доверять мне или пасти меня, а я тебе перевязку сделаю. Гляди, у тебя рана опять намокла.

— Точно, блин. А я ещё думаю, чего так болит, зараза.

— Сильно болит?

— Тикает. Как будильник.

— Это плохо, — нахмурился Костя. — Где тут могут быть бинты?

— Ха, бинты. Нашёл аптечку. Тряпки чистые есть. Посмотри-ка в той коробке!

— Спирт-то хоть есть? — недовольным голосом спросил Костя.

— Должна быть бутыль. Если квартирант не выпил, — сказал смотритель и вытащил из коробки бутылку водки. — Вот, думал, выпьем, когда победим.

— Когда победим, будем более благородные напитки пить! — сказал Костя и стал перевязывать рану смотрителю.

— Тихо ты, больно, — застонал тот.

— Не дёргайся, а то ещё больнее будет!

— Ну, чё, вместе пойдём?

— Вместе пойдём, — согласился Костя. — Только дай перевязать спокойно.

Полина и Андрей, разложив на столе, на сукне, коллекцию старинных монет из сундука смотрителя, рассматривали их с лупой.

— Кажется, ты прав, Андрей, — задумчиво сказала Полина.

— Это монеты из коллекции Сомова?

— Да, к великому сожалению. — Она отложила в сторону лупу, глядя на Андрея с сочувствием. — Я понимаю, что этот вывод убивает всякую надежду на то…

— На то, что профессор мог остаться в живых… — закончил за неё Андрей. — Если честно, я и не надеялся. Разве что совсем… немного. Получается, Сомова убил смотритель маяка Михаил Родь. К этому же выводу пришёл и следователь Буряк. И об этом же говорят мои одногруппники, которые были в экспедиции с Сомовым.

— А когда это они вам успели сказать? Вы всё знали заранее, Андрей? — удивлённо спросила Полина.

Андрей покачал головой:

— Нет. Это я выяснил совсем недавно, по телефону. В тот год они вернулись сами как убитые. Наотрез отказывались разговаривать с кем-либо о том, что здесь произошло.

— А сейчас рассказали? По телефону? — ещё больше удивилась Полина.

— Я сам их навёл. Сказал… ну, немного преувеличил. Сказал, что смотритель маяка пойман и осуждён на большой срок. Тогда они и рассказали, — признался Андрей.

Полина вздохнула:

— Но, Андрей, вы поторопились делать подобные заявления…

— Считайте это заявление торжественным обещанием, Полина. Я клянусь, что не уеду отсюда, пока смотрителя не поймают. И пока… — Андрей сжал кулаки.

Полина потрясённо смотрела на него:

— Что — пока?

— Нет, не знаю… Но я надеюсь, что найду останки Сомова. Его нужно достойно похоронить.

— Извините, Андрей, вам сложно говорить о своём учителе. — Полина с сочувствием глядела на Андрея.

— Нет, нет, — возразил он, — я очень хотел бы о нём поговорить. Но как о живом человеке. Он для меня не икона и не идол, как вы можете подумать. Я прекрасно понимаю, какой противоречивой фигурой был Сомов.

— Да, настолько противоречивой, что связался с Михаилом Родем и что-то с ним не поделил, — предположила Полина. — Это монеты, так сказать, местного происхождения. И у них со смотрителем мог выйти спор, кому принадлежат монеты — местному искателю или московской науке?

— Получается, этот спор в видоизменённом состоянии может продолжиться и сейчас, — подумав, продолжил Андрей. — Какой науке принадлежат монеты — местным музеям или хранилищам более широкого масштаба? Мирового, например?

— Никакого спора быть не может, Андрей Владимирович. Разумеется, находка — мирового уровня. Но с чего вы взяли, что находки, мирового уровня должны оседать именно в московских музеях? — спросила Полина.

Андрей пожал плечами:

— Я такого не сказал. Это ваше предположение, Полина.

— Вы не сказали, но подумали, — вскинула голову Полина.

Андрей миролюбиво смотрел на неё.

— Полина, ещё не хватало нам с вами поссориться.

— Я не собираюсь ссориться, Андрюша. Просто хочу подчеркнуть, что я не только археолог, но ещё и патриот своего края, — гордо заявила Полина.

Андрей вскинул руки:

— Боже, да кто у вас это отнимает!

— Скажите, только не хитря, вы ведь рассчитывали эти ценности увезти с собой, да?

— Я прекрасно понимаю, что эти ценности не столько музейные, сколько фактические. И я знаю, что ими пополнилась ваша городская казна, — просто констатировал Андрей.

Полина подозрительно смотрела на него:

— И вам не досадно, нет?

— Не подозревайте меня, Полина, в том, в чём подозревать нечего. Я приехал сюда, чтобы что-нибудь узнать о своём учителе. Ни о каких сундуках смотрителей я и знать не знал, — заверил её Андрей.

Полина вздохнула с облегчением:

— Ну, слава богу. Просто вы знаете, какое отношение учёных в регионах к вам, москвичам…

— Но меня-то вы не первый год знаете, могли бы и не сомневаться, — укоризненно посмотрел на неё Андрей.

Полина возразила:

— Знаю. Но мы с вами были знакомы только по Интернету.

— И что? Что-то открылось новое во мне в реальной жизни? — заинтересовался Андрей.

Полина задумчиво перечисляла:

— Да, пожалуй… То, что вы честолюбивый… Азартный… И ещё — привлекательный молодой человек! — Она рассмеялась.

Андрей смутился:

— Спасибо. Вы тоже очень славная… Полина.

— Кажется, мы были на «ты»? — напомнила она.

— Пока вы не стали меня подозревать во всех грехах.

— Всё, Андрюша, снимаю подозрения! — улыбнулась Полина. — Ладно, от работы отвлеклась, вы меня рассмешили, можно жить дальше…

— А что такое? У вас какие-то неприятности? Да? — обеспокоенно спросил Андрей.

Полина замялась:

— Да, Андрей. Неприятности. Но я не хочу об этом…

— Семейные? — понимающе спросил он. — Ладно, я не настаиваю. Просто сочувствую.

— Вы идите, Андрей, — отпустила его Полина.

— Конечно. Тем более что маяк пора включать. Экспертиза экспертизой, а обязанности смотрителя маяка выполнять нужно.

— Пока не поймали старого смотрителя.

— Думаю, после того как его поймают, он не скоро приступит к своей основной работе, — хмыкнул Андрей.

Полина спохватилась:

— Да, точно. Так может быть, вы, Андрей, тут останетесь? А то кто будет за маяком следить?

— Буду считать ваши слова предложением. — Андрей поцеловал руку Полине и ушёл.

Маша возвращалась от врача, когда услышала шум и крики: навстречу ей мчалась медсестра.

— Маша, Маша, скорей, помогай! Буравиной опять плохо!

Маша бросилась в Катину палату. Вокруг Кати собрались врачи. Слышались голоса.

— Всё, больше мы не можем рисковать…

— Надо спасать жизнь матери, о ребёнке не может быть и речи…

— Но, господа…

— Уже никаких но! Поздно!

— Что случилось? Скажите, что случилось? — спросила Маша.

— Машенька, нашей пациентке стало хуже, — сказал Павел Фёдорович.

— Как, как это произошло?

Медсестра, поссорившаяся с Катей, залепетала:

— Я не виновата! Она сама накричала на меня, сама разволновалась… и вот…

Маша растолкала врачей, подошла к Катиной кровати и ахнула: у Кати были закрыты глаза, на носу лежал бинт, промокший от крови, рядом — полотенце в крови.

— Что это?

— Очень сильное носовое кровотечение. И, судя по тому, что кровь не останавливается, — плохая сворачиваемость. Видите, какая бледная! Видимо, гемоглобин падает…

— Да, да… Нужно немедленно капельницу. Переводим в реанимацию. Только осторожно.

— Боже мой! Но ведь ей нельзя было волноваться! — всплеснула руками Маша.

Медсестра вздохнула:

— Конечно. Нельзя было волноваться, нельзя было бегать. Но разве её можно было остановить?

Катя уже лежала под капельницей, вокруг неё суетилась слаженная группа врачей и медсестёр, слышались быстрые вопросы и ответы:

— Что у неё с давлением? Быстрее, пожалуйста!

— Сейчас, секунду! — Медсестра надела на руку Кати браслет-тонометр. Через минуту послышался писк — результат:

— Ужас. Семьдесят на пятьдесят.

— Пульс?

— Частит. Сто десять.

— Боже мой, сердчишко, как у воробья…

Маша, которая стояла в дверях ни жива ни мертва, глядя широкими от ужаса глазами на Катю, спросила:

— Как я могу помочь?

— Боюсь, что никак. Большая кровопотеря. Гемоглобин упал. Сейчас будем делать переливание крови.

— А можно… мою кровь? — предложила Маша.

— А с чего ты взяла, что твоя подойдёт?

— А какая кровь нужна?

— У Буравиной редкая группа крови. Третья отрицательная. А у тебя какая, Маша?

— Ой, а я не знаю.

Павел Фёдорович сказал:

— Да, свою бы отдал, но не подходит.

— И запасов нет! — охнула медсестра.

Маша закатала рукав:

— Возьмите у меня анализ, срочно!

— Да зачем мы будем терять время? Павел Фёдорович ведь сказал, что группа крови редкая! — отмахнулась медсестра.

— Но, может быть, у меня именно такая! — настаивала Маша.

Она с надеждой смотрела на Павла Фёдоровича, и он уступил. Взяв у Маши кровь, медсестра с пробиркой понеслась к двери:

— Я в лабораторию, быстро!

— Ну что? — шёпотом спросила Маша, кивнув на Катю. Врач развёл руками:

— Сил у неё маловато.

— Она без сознания?

— Нет, она спит. Но… Сейчас даже аборт делать поздно. У неё потеря крови большая.

Катя открыла глаза, и Маша приложила палец к губам:

— Тс-с-с… спи, спи.

— Маша, опять спасаешь? — слабым голосом отозвалась Катя. — Маша, не надо меня спасать…

— Спи, Катюша, спи… — повторила Маша.

— Машенька, отойди, пожалуйста, — попросил врач.

Маша отошла в сторону. Врач снова проверил пульс Кати и грустно покачал головой. Маша стояла и что-то шептала, казалось, что она молится:

— Я спасу ребёнка своего любимого… спасу… Даже ценою собственной жизни… Этот ребёнок будет жить!

— Маша, сходите в процедурную. Пусть готовят плазму, — скомандовал врач.

— Но мой анализ… — напомнила Маша.

— Маша, в больнице нужно как в армии — выполнять приказы, не вступая в пререкания с начальством!

Маша кивнула и пошла к двери. Послышался стук каблучков медсестры. Она зашла, улыбаясь:

— Есть! Нам повезло. У Маши тоже третья группа крови, резус отрицательный!

Вскоре Маша и Катя уже лежали на соседних кушетках. Кате делали прямое переливание крови.

— Надо же, какое везение. Редкая группа крови, и совпало, — удивлялись врачи.

— Да, судя по тому, что происходит, отторжения не должно быть, — сказал Павел Фёдорович. — Посмотрите, она розовеет прямо на глазах.

Алёша забежал в Катину палату, широко распахнув дверь, и замер. Он увидел, как нянечка неторопливо убирала Катину постель: снимала простыню и наволочку. Лёша спросил:

— Что? Пациентку выписали уже, да?

— Если бы… Наоборот! — грустно возразила нянечка.

У Лёши подкосились ноги.

— В-в-в к-каком смысле — наоборот?

— Умирает она, сынок… — тихо ответила санитарка, крестясь.

Смотритель зашёл в свою каморку осторожно, по-кошачьи, за ним зашёл Костя.

— Вроде нет никого… Гуляет квартирант. На своё счастье. — Смотритель начал шарить по полкам и ящикам. Костя, от нечего делать, взял со стола несколько яблок и спрятал в рюкзак. Потом он вернулся к двери и стал, подпирая косяк:

— Давай скорей!

— А ты лучше помоги мне, чего стоишь там, в дверях? — огрызнулся смотритель.

Костя не согласился:

— Ты в своём доме сам без меня управишься. А я лучше на шухере постою.

— Ладно, как знаешь. — Смотритель начал собираться. Достав из ящиков запасные батарейки и новый фонарик, он присвистнул: — Гляди-ка! У этого парня фонарь получше нашего будет. Пусть поделится.

— Так он смотритель маяка теперь, — пояснил Костя и неожиданно насторожился.

Смотритель это заметил:

— Ты чего?

— Ничего! Просто слушаю! — отмахнулся Костя.

— Слушатель, — буркнул смотритель, продолжая сборы.

Костя притворялся, что смотрит в дверь, на самом же деле он искоса наблюдал за сборами смотрителя. Когда тот залез под стол достать что-то, Костя ещё раз оглянулся и — прыгнул наружу, захлопнув за собой дверь. По винтовой лестнице он бросился наверх на открытую площадку маяка.

Наверху, с трудом переведя сбившееся дыхание, он достал из кармана мобильный телефон. Он уже набирал номер телефона Кати, когда вдруг сзади на его плечо легла чья-то рука.

Алёша прошёл в палату, где лежали на соседних кроватях Катя и Маша. Девушки спали.

— Тихо, Алёша.

— Я тихо-тихо… Не разбужу, — пообещал он.

Павел Фёдорович откровенно признался:

— Если бы не донорство Машеньки, то Катенька могла бы погибнуть. У неё ко всем прелестям ещё оказалась плохая свёртываемость крови…

— Ужас. А на вид — здоровая девушка, — потрясённо сказал Лёша.

Врач вздохнул:

— Беременность, Алёша, обостряет невидимые нам болячки или… добавляет новые.

— А что… что с ребёнком? — чуть слышно спросил Лёша.

— Успокойтесь, Алёша. С ребёнком всё в порядке. Можно сказать, последние силёнки из мамы выпил. Вернее, предпоследние. Теперь со всеми порядок — и с мамой, и с малышом. Можете передать отцу, что этот ребёнок, видимо, угоден Богу. Риск был огромный, и в прошлый раз, и сейчас. Но теперь…

— Я передам отцу. Обязательно. — Алёша улыбался, но у него в глазах стояли слёзы. — Можно подойти ближе?

Врач кивнул, и Алёша осторожно, на цыпочках подошёл к Кате. Глядя на неё, он спросил:

— А что теперь?

— Отлежится Катюша, проколем ей курс необходимых препаратов. Чтобы, так сказать, гарантия была…

— Гарантия чего? — не понял Лёша.

Врач широко улыбнулся:

— Чтобы малыш попрочнее обосновался в своём временном домике. А потом… потом скажете Кате, чтобы не забыла меня на крестины позвать!

— Обязательно позовём, — пообещал Алёша.

Врач ушёл, и Лёша сел у Катиной кровати. Она открыла глаза:

— Лёшка! Ты? Опять переполох из-за меня был… — виновато улыбнулась Катя.

Лёша успокоил её:

— Тихо, тихо… Я рад, что всё обошлось. — Он крепко сжал Катину руку.

Катя сказала:

— Благодари Машу. Как она?

Алёша обернулся к Машиной кровати: Маша лежала с закрытыми глазами.

— Маша спит, — сообщил он Кате.

Катя занервничала:

— Посмотри, пожалуйста, по внимательнее. С ней всё в порядке? Она же все силы отдала, спасая… нас.

Наша жизнь полна опасностей, и мы никогда не знаем, кто спасёт нас в следующую минуту. Маша так самоотверженно спасала Катю, будто это была её кровная сестра. Отступили все их ссоры и обиды, осталось главное — новая жизнь, которая уже зародилась и требовала любви и заботы. Оказалось, что есть мелочи и есть что-то главное, ради чего мы живём, что является смыслом нашего существования. Это что-то нас объединяет, делает по-настоящему родными и близкими людьми.

Сан Саныч зашёл в офис Буравина и Самойлова, но никого не обнаружил. Глядя на календарь, он покачал головой:

— Боже мой, люди вчерашним днём живут!

— Это кто тут ходит-бродит-шпионит? А, это ты, Сан Саныч? Привет! — зашёл в кабинет Самойлов.

— Привет, привет. А ты что, кроме шпионов не ждёшь никого? — поинтересовался Сан Саныч.

— Я и шпионов не жду. Но ухо надо держать востро!

— Да, это точно. И мыть тоже. Чтобы слышать, что надо, а чего нет — себе не воображать.

— Намёк не понял, — оторопел Самойлов. — Вечно ты так, Сан Саныч. Не воспринимаешь мою персону всерьёз. А зря.

— Вот именно, — передразнил Сан Саныч, — «персону». А я привык видеть человека, а не персону, Боря. Кстати, зашёл сюда, думал Виктора увидеть.

— А вот Виктора ты здесь не увидишь. Никогда! — задрал подбородок Самойлов. — Я купил у него, офис, а ещё я на днях получу возможность вписать своё имя в историю города.

— Вот как? — иронично смерил его взглядом Сан Саныч. Ой, ой! Ничего, что я рядом с такими личностями и не трепещу?

— Скоро я выиграю тендер. И превращу этот город в город-сад! — не слышал иронии Самойлов.

Сан Саныч хмыкнул:

— Коммунисты уже пытались. У тебя и цитаты оттуда.

— Ты что, не желаешь мне успеха, Сан Саныч? — вернулся с небес на землю Самойлов.

Сан Саныч нахмурился:

— Не нравится мне само это слово — успех. Успех — значит, наспех, как попало. И ты мне не нравишься, Борис. Ещё ничего грандиозного не сделал, а пальцами размахиваешь, как…

— Понятно, Сан Саныч, на чьей ты стороне, — прервал его Самойлов.

Сан Саныч махнул рукой:

— Боря, говорил я тебе сто раз и сто первый повторю. Я ничью сторону в ваших спорах принимать не собираюсь. И не ваши успехи меня волнуют. Я о тебе, о Витьке, и о ваших семьях переживаю.

— Меня самого, Сан Саныч, наша семья расстраивает. Не понимают меня сыновья, отвернулись от отца.

— А ты не задумывался — почему? — поинтересовался Сан Саныч.

— Я считаю, что делаю всё зависящее, чтобы сохранить нормальные отношения с сыновьями. Но, увы… Буравин, как танк, переехал мою семью. Да он вообще…

— Тихо, тихо… — остановил Самойлова Сан Саныч. — Ты лучше расскажи, что у молодых происходит. Мне никто ничего не рассказывает, но я чувствую — творится что-то неладное у детей. Не у вас, упрямые бараны, а у детей ваших! От Алёшки с Машкой ничего добиться не могу, но они целыми днями пропадают в больнице. Не скажешь, отчего?

— Да, я знаю, — нахмурился Самойлов. — У Кати Буравиной большие неприятности. В больнице она лежит. С угрозой… Угрозой выкидыша. Она ждёт ребёнка.

— Вот оно что. Выходит, Катюшка ждёт ребёночка, и у неё проблемы со здоровьем, — разобрался в ситуации Сан Саныч. — А где Костя-то?

— Понятия не имею! Я же тебе говорю, Сан Саныч, что сыновья отвернулись от меня…

— Я, я… От меня… — передразнил Сан Саныч. — Хоть бы в такое время позабыл про свой драгоценный пуп, Боря!

— А при чём здесь мой пуп? — возмутился Самойлов.

— А при том, что он не центр Галактики!

— Мне кажется, Сан Саныч, ты ко мне суров.

— Я к тебе ещё недостаточно суров, Боря. По-хорошему, тебе бы взбучку добрую сейчас… A-а, да поздно уже…

— А что ты мне прикажешь — бегать за моими сынками, в то время как они переметнулись от родного отца к его злейшему врагу? — кипятился Самойлов.

Сан Саныч, напротив, был спокоен и рассудителен:

— Ты, Борис, совсем не видишь берегов сейчас. Потерял голову из-за мести. И, поверь моему слову, это тупиковый путь. Ты сам не замечаешь, как деградируешь. От тебя уже в полдень спиртным пахнет…

— Это, может быть, у меня одеколон с таким ароматом… — поморщился Самойлов.

— Не надо, не говори только мне таких глупостей! Хочешь, чтобы сыновья тебя уважали, — так будь для них примером.

— А что — сыновья? Я их, между прочим, до сих пор обеспечиваю! А благодарности — ноль.

— Трудно мне с тобой говорить, Борис. Ты до седых волос дожил, но не понял, что не всё на свете измеряется деньгами.

— А что им ещё нужно? Что? Сопли им утирать уже не нужно, большие мальчики, — сурово сказал Самойлов.

— Неужели элементарное сочувствие ты называешь вытиранием соплей?

— А мне, Сан Саныч, разве кто-нибудь сочувствует?

— Я. Я тебе, дураку, сочувствую, — признался Сан Саныч.

— Ладно, Сан Саныч, — махнул рукой Самойлов и замолчал.

Сан Саныч тоже помолчал, потом снова обратился к другу:

— Значит, ты у Витьки этот офис купил, да?

— Да, — охотно сменил тему Самойлов. — Он у меня «Верещагино» купил, а я у него — офис. То, что было дорого обоим, мы, так сказать, поделили.

— Жаль, что не сложилось у вас, жаль. Вы, насколько я понимаю, были хорошими партнёрами, и фирма ваша была самой мощной в городе.

— Да. До тех пор, пока он меня не предал, — хмуро заметил Самойлов.

— А вот насчёт предательства ты ошибаешься, Боря. Не он тебя предал, или, как сейчас говорят, кинул, а ты его.

— Да ты что? Это я, по-твоему, у него жену увёл?

— Боря, я человек пожилой, и то, что было двадцать пять лет назад, очень хорошо помню. Ведь именно ты в юности воспользовался ситуацией ссоры Буравина и Полины. И стал ухаживать за ней, когда он был в рейсе.

Самойлову эти воспоминания совсем не понравились.

— Вот ты как поворачиваешь!

— Да, именно так. И тебе советую хотя бы иногда сдвигаться со своей железобетонной позиции. А то кудахчешь, как ненормальный: Буравин тебя предал, все, кто с ним общается, — предатели! Ты женился на Полине, когда она переживала ссору со своим женихом. То есть предал своего друга, Борис. Тем не менее, Виктор тебя простил. И в течение двадцати пяти лет вы были и партнёрами, и друзьями.