О, Мексика! Любовь и приключения в Мехико

13 Очищающая любовь

Несмотря на то что Рикардо занимал звучную должность «региональный менеджер по обслуживанию», он зарабатывал в «Пятой авеню» едва ли больше, чем я, хотя рабочий день у него был вдвое длиннее. Хуже всего было то, что наши работодатели снова месяцами задерживали как выплату наших зарплат, так и возмещение транспортных расходов. Я всегда могла набрать себе еще больше частных уроков, но чем больше частных занятий я проводила, тем сильнее было мое ощущение, что я живу в Мексике в англоговорящем мире.

Нам хватало денег на квартиру и продукты, но, когда мы хотели сделать что-нибудь сверх того, например пойти в кино или купить новое белье, приходилось хорошенько все обдумывать. А теперь еще и белая кошечка с голубыми глазами, которая увязалась за мной на улице, заболела мочекаменной болезнью, и мы понятия не имели, где раздобыть денег на операцию.

С тех пор как мы стали жить вместе, я советовала Рикардо найти другую работу.

— Попроси повысить тебе зарплату, – говорила я. – Ты работаешь там уже семь лет.

— Они меня уволят, – печально отвечал он.

— Почему ты такой апатичный? Просто найди другую работу.

— Нет здесь никакой другой работы.

В конце концов до меня дошло, что он прав. Другой работы не было. Такова была реальность мексиканского среднего класса, «белых воротничков». Они трудились, как рабы, на коррумпированные корпорации просто потому, что других вариантов у них не было.

— Я здесь в ловушке, Люси, – сказала мне однажды Коко. – Я по горло сыта этой тупой работой. Я хочу учиться, но как мне тогда выжить? Я хочу выбраться отсюда. Ты такая счастливица… когда тебя затошнит от этого места, ты можешь просто собрать чемоданы и вернуться на родину.

И не было организации вроде старой доброй Австралийской комиссии по трудовым отношениям, которая защищала бы здесь ваши права, если вы не могли позволить себе адвоката, что вообще маловероятно с учетом того, что средняя зарплата офисных работников равняется примерно двадцати девяти австралийским долларам в день!

Я начинала понимать, почему большинство моих студентов живут в дальних пригородах, в сотнях километров от города, в домах властных родителей их супругов. Надо ли говорить, что «синим воротничкам» – работягам – приходилось еще хуже: я-то по наивности думала, что было бы здорово получить работу в одном из богемных кафе в Койоакане, а заодно и подтянуть таким образом разговорный испанский, пока не узнала, что там платят всего восемь долларов в день.

В тот вечер Рикардо только-только вернулся из командировки в другой штат, где он должен был выявить незарегистрированную школу «Пятая авеню» в четырех часах езды от города, а я как раз закончила урок делового английского у группы руководителей химической компании. Слишком усталые для того, чтобы выстоять очередь за такосами на улице, мы отправились в ближайший сетевой ресторан «Дон Тако». Толстощекие мексиканцы – в каждом семействе по три-четыре ребенка – сидели за пластиковыми столиками и смотрели мыльную оперу на сияющих плоских экранах больших телевизоров, висящих во всех четырех углах ресторана.

Было в героине именно этой телепостановки нечто такое, что выводило меня из себя. Она воплощала в себе женственность как форму беспомощности. Ее круглое личико с крошечным ротиком и большими круглыми глазами, которые либо невинно устремлялись вдаль, либо бесконтрольно исходили слезами, появлялось на экране каждый раз, когда я включала телевизор.

— Господи, ненавижу эту актрису! – выпалила я в перерыве между такосами.

— Да, актриса из нее ужасная. Но она по‑настоящему красива, ты не находишь? – сказал Рикардо.

— Красива? Она похожа на фарфоровую куклу, – вскипела я. – Терпеть не могу этот сентиментальный тип кисейной барышни. Знаешь, я сегодня в реальности познакомилась с актером из мыльной оперы, – похвасталась я. – С одной из звезд «Острова страсти».

— Правда? И где же?

— В «Пятой авеню». Сегодня у него было первое занятие. Его зовут Бруно Какой-то-там. Очень привлекательный мужчина, – небрежно обронила я. – Аргентинец.

— Да-да, многие из таких актеров – аргентинцы, – с отвращением заметил Рикардо.

— Почему?

— Полагаю, потому, что они чаще бывают высокими блондинами.

Я оглядела зал сетевого ресторана «Дон Тако». Большинство посетителей были низкорослыми, в отличие от актеров сериала, которые приводили их в восхищение. У зрителей были оливкового цвета кожа и темные волосы, а с гигантских экранов им неестественно улыбались светлокожие блондины, которые казались принадлежащими к иной расе. Было ли это стремлением откреститься от доиспанского прошлого или объяснялось просто-напросто тем, что элита здесь преимущественно белая, но только в мексиканском обществе явно отдавались предпочтения белой коже. Большинство здешних средств для ухода за кожей содержало отбеливающие компоненты, в отличие от увлажняющих кремов с эффектом загара, весьма популярных в Австралии.

— Так он человек приятный? – спросил Рикардо.

Я припомнила наш разговор с Бруно.

— Почему вы изучаете английский? – спросила я его, стараясь не обращать внимания на здоровенного детину в черных очках, который сидел рядом с ним и смотрел вдаль, как Терминатор. Что я на самом деле хотела бы узнать, так это какого черта он притащил с собой в класс телохранителя. Да и кто возьмет на себя труд похищать второсортного сериального актера-аргентинца с урока английского языка? Время от времени похищали или убивали музыкантов в стиле нортеньо – мексиканского кантри, однако это бывало потому, что они нередко занимались торговлей наркотиками. Но не актеров телесериалов.

Коко прошла мимо дверей класса в третий раз за десять минут, даже не пытаясь скрыть чарующую улыбку. Она была просто помешана на блондинах. Бруно улыбнулся ей уголком губ, ероша пальцами свои блестящие волосы, а потом обернулся ко мне.

— Хочу поехать в Лос-Анджелес, – сказал он по-английски с итальянской лирической интонацией. – Там больше денег.

— Вам нравится жить в Мексике? – спросила я.

Ему нравилось. Нравилось все, кроме еды (в которой слишком много чили) и отсутствия возможностей для тренировок. В Буэнос-Айресе Бруно работал персональным инструктором по фитнесу, так что тренировки для него были очень важны. По сути, именно спорт был его истинной страстью, а роль в «Острове страсти» досталась ему по чистой случайности.

— Я был здесь в отпуске, и у меня закончились деньги, поэтому друг предложил мне найти дополнительный заработок, – пояснил он. – Видите ли, американцы снимают здесь массу фильмов, потому что это дешевле. Смотрели «Ромео и Джульетту»? Мексика. Смотрели «Титаник»? Мексика. – Он продолжал перечислять: «Перл-Харбор», «Завтра никогда не умрет», «Гнев». – Киношникам нужны люди с западной внешностью для массовки. Так что я связался с агентом, и он достал мне роль в рекламе крема для бритья. Там меня заметила «Телевиса», и так я попал в «Остров страсти».

«Телевиса» – мексиканская медиа компания, крупнейшая в испаноязычном мире. Ей принадлежат несколько телеканалов, известных своими утренними шоу с ведущими супер моделями, которые заканчивают эфир, танцуя в ковбойских шляпах. Ей также принадлежит канал, транслирующий сериалы, который называется «Звездный канал».

— Знаете, вы тоже могли бы так сделать, – сообщил мне Бруно. – Вы худенькая и белокожая – это все, что требуется здесь от актера.

Я засмеялась.

— Вот, возьмите визитную карточку моего агента, просто на всякий случай. Будете ему звонить, скажите, что вы подруга Бруно, – напутствовал он меня.

Я показала Рикардо визитку.

Адольфо Рамирес

Котемпо Старз

Модельное и актерское агентство

Постыдная правда заключалась в том, что актерство было моей детской мечтой. Каждую субботу я ходила в театральный кружок, а на каникулах заставляла родителей отправлять меня на полноценные актерские курсы. В десять лет я сыграла доктора Диафуаруса в «Мнимом больном» Мольера. Я выходила на сцену в отцовском костюме, на шее у меня висела клизма на веревочке. Но все это закончилось лет в двенадцать, когда я вдруг ни с того ни с сего стала настолько самокритичной, что при одной мысли о любом публичном выступлении впадала в ступор. Во всем этом я призналась Рикардо.

— Ну, пока ты здесь, в Мексике, ты могла бы победить свои страхи, – предложил он. – От тебя не убудет, если ты просто сходишь к агенту, а то еще и лишние деньги заработаешь.

Мы нашли агентство Адольфо в доме рядовой застройки в ближайшем пригороде. Он провел нас вверх по узкой лестнице в офис – большую комнату с черным стеклянным столом и черными кожаными креслами. Стены были увешаны увеличенными фотографиями молодых улыбающихся белых людей. Адольфо не походил на людей на стенах, своим ежиком в стиле восьмидесятых он скорее напоминал морскую свинку; меня несколько успокоило то, что он напоминает домашних любимцев из моего детства.

Мы немного поболтали, а потом Адольфо попросил меня заполнить имеющую мало отношения к делу анкету. Потом я неуклюже позировала на фоне белого экрана, пока другой человек фотографировал меня с разных ракурсов. Скоро будут пробы к рекламному ролику бюстгальтеров «пуш-ап», сообщил Альфонсо. Я притворилась, что заинтересована, а он обещал мне позвонить. Вот и все. Мы с ним распрощались, но, когда мы шли через дворик, вдруг кто-кто похлопал меня по плечу. Это был Адольфо.

— Слушайте, вы говорили, что вы из Англии? – задыхаясь, выпалил он.

— Нет, из Австралии, – поправила я.

— О… – нахмурился он. – А на каком языке у вас говорят?

— На английском.

Он тут же заулыбался:

— А акцент такой же?

— Э… нет.

— Но вы сможете изобразить английский акцент?

— Ой… Что вы имеете в виду? На английском?

— Нет, на испанском. Ну, знаете, вроде такого… – Адольфо принялся на испанском имитировать неестественно звучащий английский акцент.

— Да, думаю, что смогу, – сказала я, стараясь копировать его интонацию.

— Отлично. Подождете секунду?

Адольфо набрал какой-то номер на мобильном.

— Я нашел Дороти! – сказал он. – Она сейчас здесь, у меня… Да, она англичанка, и другим критериям она тоже соответствует.

Он выключил телефон и повернулся ко мне:

— Можете прийти на студию «Телевиса», в Сан-Анхель, завтра в семь утра?

— Да, – ответила я, испытывая некоторую неловкость. Для этого мне придется сказаться больной в «Пятой авеню».

— Великолепно. Вы будете играть лондонскую секретаршу Гавиоты, – пояснил он.

— Что-что? Кто это – Гавиота?

Адольфо ошеломленно взглянул на меня:

— Это, знаете ли, в «Очищающей любви»…

Я повернулась к Рикардо. Должно быть, я что-что неправильно поняла, но он тоже смотрел на меня растерянно.

— Это, знаете ли, сериал… – Адольфо начинал терять терпение. – Можете посмотреть его сегодня в семь вечера, хорошо? Если по существу, Гавиота уезжает в Лондон для управления текиловым бизнесом, а вы будете ее английской секретаршей – Дороти. Понятно? Завтра вам дадут ваш текст.

— Текст? – переспросила я.

Адольфо не мог говорить всерьез. Наверное, мне следовало упомянуть о том, что я на самом деле никогда раньше такое не делала. Я-то надеялась сыграть роль какой-нибудь «белой девушки, проходящей мимо на заднем плане».

— Да, у вас будет пара строк. Слушайте, вам работа нужна или нет?.. Это будет последняя серия, так что смотреть будет вся Мексика, – добавил он, явно считая это неопровержимым аргументом.

Нет, такая работа мне не была нужна. Но отказаться значило струсить, поэтому я согласилась.

В тот вечер, в семь часов, мы с Рикардо включили канал «Телевисы» – «Звездный», где сутки напролет крутили сериалы. А вот и она, бесящая меня женщина с кукольным личиком, та, кого Рикардо и вся Мексика считали красавицей. Меня аж передернуло. Над плантацией агав садилось солнце, и она сидела на земле, рыдая в живописной позе. На ней были белая блуза с оборками, которая выглядела соблазнительно, как будто вот-вот спадет с ее плеч, и юбка, как у мексиканской крестьянки.

Неужели я и вправду поставила себя в это ужасное положение? Только потому, что моей кошке понадобилось удалить камни из почек? Рикардо разразился хихиканьем, когда на экране вдруг появился рослый мужчина на коне. На нем была белая рубашка с расстегнутыми восемью верхними пуговицами, демонстрирующая блестящие кубики мышц на торсе.

«Родриго!» – Мексиканская красавица в изумлении открыла рот.

«Гавиота!» – крикнул он.

Рикардо повернулся ко мне.

— Завтра передай от меня привет своей начальнице.

У него была истерика от смеха, и я выключила телевизор.

Семь утра: студия «Телевисы» в Сан-Анхеле, исполинское бетонное здание на пересечении двух шоссе. Вход для посетителей находился под землей, рядом с парковкой. Там я встала в очередь на рецепции, как велел мне мой агент Адольфо. Теперь мне просто нужно было сказать название сериала, и мне выдадут пропуск. Как же он называется? Что-что такое про amor… «Destilando Amor». Точно: «Очищающая любовь».

Мне выдали пропуск и проводили к лифту. Когда двери открылись, я оказалась в комнате, полной работников службы безопасности и металлоискателей, как в аэропорту. Я положила сумочку на ленту конвейера и сняла серебряный браслет, перед тем как пройти через металлоискатель. Потом прошла еще через два поста охраны, и наконец меня пропустили в телестудию.

Куда теперь? На пропуске, висевшем у меня на шее, было написано «Студия 7». Я показала его охраннику, и тот помахал проходящей мимо крашеной блондинке с длинными кудрявыми волосами:

— Эй, Бланка, тут девушка идет в Студию 7.

Она остановилась и пристально посмотрела на меня:

— Вы, должно быть, Дороти. – Женщина улыбнулась и поцеловала меня в щечку. – Я руковожу съемками сериалов.

Ей, должно быть, было за сорок, и на ней был жакет хорошего кроя, открывающий ложбинку между грудей.

— Какая прелесть – маленькая англичанка. Как мило! – воскликнула она, имея в виду меня.

— На самом деле я из Австралии.

— Ой! – Похоже, она была не готова к такому повороту событий.

Но я быстро объяснила, что в Австралии говорят по-английски, а не по-немецки, и ее губы снова сложились в улыбку.

— Ох, милочка, да ведь это по сути то же самое, верно? Пойдемте-ка, вам нужно загримироваться, дорогая.

Мы прошли по внутреннему переходу, который вел из офисов в студии. Он был выкрашен в желтый цвет и выходил на просторную улицу, где не было привычных для Мехико грязи и хаоса и все люди и предметы сияли чистотой. Кругом были видны затейливые водоемы и цветы, распускающиеся в горшках, скамейки на двоих и увитые лианами арки, аккуратно подстриженные живые изгороди и кафе; повсюду суетились ухоженные, модно одетые люди. Мы были в каком-то параллельном мире.

Я последовала за Бланкой в ярко освещенный зал. Стены были увешаны гигантскими зеркалами, по периметру подсвеченными лампочками, как в голливудских фильмах о том, что происходит за кулисами театра. Стайка женщин в белых халатах сновала по залу – одни держали в руках чемоданчики с гримом, а другие были вооружены электрическими утюжками для волос и щипцами для завивки.

Бланка отдала распоряжения женщине в белом халате и исчезла. Меня подвели к одному из кресел, какая-то женщина начала покрывать оранжевой и желтой основой для макияжа мое лицо.

Я взглянула на лица, отражающиеся в зеркалах. Всех этих актеров я уже когда-то видела. Женщина в соседнем кресле, вероятно, играла одну из главных героинь: высокая блондинка с красно-белыми прядями в волосах. Ей завивали челку, добиваясь круглой формы. Может, это сестра Гавиоты? Между тем самой Гавиоты – звезды сериала, моей начальницы – еще не было видно. Напротив меня сидела пожилая дама – я узнала ее по фигуре. Она играла роль мудрой бабушки, вечно дающей советы молодому поколению.

К моменту, когда мои мучения наконец закончились, то есть почти через час, на моей коже был такой слой грима, что я едва могла двигать лицевыми мускулами, а от накладных ресниц слезились глаза, стоило мне моргнуть. Рядом со мной появился низкорослый человек с козлиной бородкой и глазами навыкате.

— Дороти? – уточнил он.

— Да.

— Идите за мной.

Он шел так быстро, что мне пришлось перейти на бег, чтобы не отстать. Мы поднялись по лестнице, а потом спустились в узкий коридор, комнаты в котором были пронумерованы, как в отеле.

— Ну, вот мы и на месте.

Мужчина вдруг остановился и открыл дверь с помощью карточки, висевшей у него на шее. Дверь комнаты номер 26. Там было тесно, как в конуре. Окон не было, только гардероб, стул в углу, зеркало и крошечный туалет.

— Вот ваша одежда.

Мужчина распахнул гардероб, в котором обнаружились белый джемпер поло, подозрительно маленькие коричневые брючки и какие‑то черные ботинки. Потом он вручил мне конверт, подписанный «Дороти». Внутри были круглые секретарские очки в черной оправе.

— Я вернусь через пять минут и дам вам текст.

И человечек исчез за дверью, оставив меня в одиночестве, чтобы я могла одеться в своей собственной актерской уборной. Однако чувство самодовольства, возникшее было в моей душе при мысли о том, что у меня есть своя уборная, вскоре сменилось всепоглощающим отчаянием и сожалением, когда через пять минут человек с эспаньолкой вернулся и вручил мне толстую кипу листов.

— Это сценарий, – сказал он. – Дороти появляется в четырех разных сценах.

Спокойно, сказала я себе. Адольфо уверял меня в том, что там будет всего «пара строк». Разумеется, Дороти большую часть времени будет просто маячить на заднем плане. Однако, наскоро пролистав сценарий, я осознала, что имя Дороти упоминается в нем подозрительно часто.

— Ладно, я вас оставлю – учите текст, – сказал человек с эспаньолкой, направляясь к дверям.

— Подождите… Сколько у меня времени? – спросила я, надеясь, что он не заметит, как у меня дрожат руки.

Но он смог сказать мне только одно:

— Это зависит от того, когда начнут съемку. – И вышел из комнаты.

Я стояла неподвижно, не сводя глаз с зеркала, откуда на меня смотрел жуткого вида трансвестит с оранжевым лицом. Мне было необходимо успокоиться: пути к бегству были отрезаны. Вынув из конверта очки в черной оправе, я нацепила их на нос.

— Все будет хорошо, – сказала я девице в зеркале. – Я больше не я. Теперь я Дороти.

И принялась читать сценарий.

«Доктор Оливаррия, сеньорита Франко» – такой была моя первая реплика.

Я адресовала ее зеркалу, сосредоточившись на том, чтобы четко выговорить двойное «р».

Моя роль заключалась в основном в том, чтобы отвечать на звонки Гавиоте, а потом докладывать ей, кто и зачем звонил. Несколько раз я должна была войти в комнату, чтобы вручить ей важные документы, следуя особым распоряжениям. Самое важное, что должна была сделать Дороти в сериале, это сказать отвергнутому возлюбленному Гавиоты, Родриго Монтальво, что она, Гавиота, не может ответить на его звонок, из-за чего Родриго и совершит перелет из Мексики в Лондон. (В той же серии, чуть позже, когда Гавиота поймет, что он не смог ей перезвонить потому, что отправился вместо нее в тюрьму, пара вернется в Мексику, где их ждет грандиозная свадьба в живописном колониальном городке Халиско, где они когда-то познакомились.)

Я без конца повторяла про себя свой текст – в разных положениях: шагая туда-сюда по комнате, лежа на полу, сидя на стуле, а затем глядя на себя в зеркало.

Через некоторое время вернулся человек с эспаньолкой. Мы вместе прогнали текст – он читал реплики за других героев.

— Теперь, когда вы выучили свои реплики, я хочу, чтобы вы вели себя как Дороти. Вы ведь знаете, кто такая Дороти?

— Да, это секретарша Гавиоты… – начала я.

— Нет-нет! Тсс! – Мужчина прижал палец к моим губам. – Дороти – женщина со вкусом, с апломбом и амбициями! – Он положил мне руку на плечо. – Вы – Дороти! Понимаете?

— Да! – воскликнула я, пытаясь изобразить такой же энтузиазм.

Мы снова пробежались по тексту. На этот раз я действительно старалась вжиться в роль Дороти.

Человек с эспаньолкой внимательно посмотрел на меня:

— Хорошо. Но не слишком. Вы все еще не Дороти. Мне нужно, чтобы вы ПОВЕРИЛИ в то, что вы – Дороти. – Он помолчал, а потом спросил: – Какая у Дороти походка?

Я понятия не имела.

— Покажите мне! – потребовал он.

Он уселся на стул и стал ждать. Я прошлась по комнате.

— Нет! – воскликнул он. – Больше изящества!

Я сделала еще одну попытку, на этот раз сильнее покачивая бедрами.

— Нет. Смотрите сюда.

Он встал и принялся горделиво расхаживать по комнате, виляя бедрами из стороны в сторону.

— Ну, теперь понятно?

Это продолжалось несколько минут, пока он в конце концов не схватил меня за плечо и, глядя мне в глаза, не прошептал:

— Дороти. Вы готовы стать Дороти.

И снова вышел из комнаты.

Рухнув на стул, я почувствовала, как у меня урчит в животе: должно быть, время обеда уже давно прошло, но узнать это наверняка было невозможно. Я оставила свой мобильный на одном из охранных постов и теперь находилась в ином измерении: время здесь текло по-другому.

Через несколько минут дверь отворилась. Это снова был человек с эспаньолкой.

— Все, ваш выход.

У меня закружилась голова.

— Быстро! За мной!

Мужчина устремился по коридору. На этот раз мне пришлось бежать со всех ног, чтобы не отстать. Он открыл какую‑то металлическую дверь и втолкнул меня внутрь.

— ДОРОТИ, – объявили по громкоговорителю.

Меня провели в картонные декорации офиса, но, когда я оказалась внутри, офис вовсе не показался мне картонным: он выглядел как дорогой лондонский офис с бордовыми стенами, акварелями в рамах, кожаными креслами и кедровой мебелью.

И там, за столом, сидела она, в ожерелье из крупного жемчуга и строгом черном костюме, открывающем совсем не строгую ложбинку на груди, – это была Гавиота. Женщина в белом халате брызгала чем-то на ее кукольные, медного цвета локоны, а другая пудрила ей носик.

Вокруг ее возлюбленного, Родриго Монтальво, также суетились женщины в белых халатах. Он был еще не на съемочной площадке, но я уголком глаза видела, что он ждет своей очереди снаружи. Должно быть, он готовился удивить Гавиоту неожиданным появлением в ее офисе и снова завоевать ее любовь (она-то думает, что он сидит в тюрьме в Мексике).

Актер, исполняющий роль Родриго, был таким же рослым, каким казался на экране. Он был просто огромным, как бык-чемпион ангусской породы. С каких это пор люди стали вырастать до таких размеров? У Родриго была челюсть на пол-лица. Он запросто мог бы проглотить Гавиоту: ее голова была ему на один укус.

Свет ослеплял: нас окружали гигантские камеры на кранах. Я чувствовала, как потеет моя шея под тесным воротником джемпера.

– Cinco, cuatro…

Пошел отсчет времени.

Но что же я должна делать? Человек с эспаньолкой объяснил, что сцены будут снимать не в хронологической последовательности, но не сказал, в каком порядке это будет происходить.

Кто-кто вложил мне в руки черную папку. Я стояла в дверях, а Гавиота сидела за столом: это значило, что я должна подойти к столу и попросить ее проверить список гостей на вручении премий «Лучшая текила».

– res, dos…

Меня затошнило. Что будет, если меня стошнит на Гавиоту?

– ¡Uno… Rodando! – Мотор!

Зажав папку под мышкой, я подошла к столу.

– Senorita Franco… imprimír la lista de invitados… – начала я.

– ¡Corte! – Стоп!

Гавиота сморщила свой воробьиный носик и прижала ладонь ко лбу. Очевидно, я совершила ошибку. Но в чем?

Ко мне подошел лысый человек с усами и объяснил мне, что я сделала не так. Я не выдержала паузу, где было нужно, и помешала Гавиоте произнести свою реплику.

— Три, два, один… Мотор!

– Senorita Franco…

Пауза. Затем реплика Гавиоты: «Дороти, если позвонит сеньор Монтальво, не принимайте его… ни за что на свете… Даже если он скажет, что собирается покончить с собой».

Так, еще одна пауза, изображаем сочувствие, и… сердце у меня заколотилось с такой силой, что я больше ничего вокруг не слышала.

– Imprimír la lista… – Кого? Список кого? Что за список я распечатала?.. Черт! Теперь пауза получилась слишком длинной.

– ¡Corte!

Гавиота закатила глаза и подняла взгляд к небесам.

— Что случилось, Дороти? – спросил лысый.

— Простите, я на секунду забыла текст, – пролепетала я.

На площадке вдруг появился человек с эспаньолкой, и лысый заговорил с ним.

— Кажется, ты говорил, что она знает роль, – прошипел Мистер Лысина.

— Она знает, и хорошо знает. Еще минуту назад, в гримерке, она отлично играла. Просто у нее боязнь сцены, – объяснил Мистер Эспаньолка.

— У нас нет на это времени, – буркнул Мистер Лысина, утирая пот со лба. – Просто дадим ей chícharo .

Я знала, что chícharo означает «горох». Но чем тут может помочь горох? Нужно было искать какой-то выход. В панике я взглянула на большую металлическую дверь, она напоминала дверь в сейф. Даже если я выскочу через нее, мне никогда не пройти мимо трех охранных постов. Кроме того, это место было как лабиринт, и я навсегда останусь в этом измерении, как в ловушке. На меня накатило отчаяние.

Вдруг кто-кто принялся вставлять мне что-что в ухо и приклеивать скотчем проводок к изнанке моего жакета. Маленький человечек с маленькой головой в круглых очках пожал мне руку. Он был похож на Мистера Крота из детской книжки.

— Привет. Я буду подсказывать вам ваши реплики, так что вам больше не придется волноваться, – улыбнулся он. – Кстати, вы говорите по-английски?

— Да.

У него загорелись глаза.

— Я учу английский, – сообщил он мне по-английски.

— Дороти!

Милейший Мистер Крот исчез, и меня отвели обратно в картонный офис Гавиоты. Но теперь в ухе у меня звучал голос Мистера Крота.

— Рас-слабь-тесь, – сказал этот голос по-английски. – Вы пре-красни! Рас-слабь-тесь, – снова и снова повторял голос, как мантру на пластинке для самостоятельных медитаций.

Я сделала глубокий вдох. Теперь, когда текст в прямом смысле закладывается мне в мозг, все будет в порядке.

– ¡Rodando!

— Хорошо, Дороти, – сказал голос у меня в голове. – Теперь подойди к столу Гавиоты и скажи: «Senorita Franco».

Я повторила эти слова. И вот таким образом, благодаря тому, что каждый мой шаг направлял Мистер Крот, я смогла дожить до конца съемок. А когда была не моя очередь говорить, он снова заводил свою мантру: «Рас-слабь-тесь! Вы прекрасни!»

Было уже темно, когда я вышла в реальный мир: с девственно-чистых улиц киностудии – на шоссе без тротуара, воняющее выхлопными газами и засыпанное мусором. Я остановила pesero (мини-автобус), он притормозил, чтобы я смогла запрыгнуть внутрь, и рванул по дороге под первобытные ритмы реггетона, несущиеся из динамиков рядом с водителем. Голубые лампочки мигали вокруг психоделически ярких картинок с Девой Гваделупской, любовно приклеенных к приборной панели.

Пробираясь в конец автобуса, я чувствовала на себе любопытные взгляды пассажиров. Я привыкла к тому, что на меня пялятся, но это было уже слишком. Потом я вспомнила о фальшивых ресницах и оранжевом лице.

Должно быть, я выглядела как проститутка. Мне было все равно: этот день кончился, и я его пережила.

На следующий день я зашла в бакалейную лавку за углом, чтобы купить сыра. Я всегда опасалась ходить в этот магазин, но все равно туда ходила, потому что сыр там был отменный. Проблема заключалась в том, что хозяин магазина не придерживался правил обычного диалога, какой бывает при покупке сыра.

– ¿Güera, güera, si me muero quien e encuera? – напевал он, когда я заходила в магазин. Эти слова я понимала, потому что уже много раз слышала их на улицах. Это была простонародная песенка, которую всегда поют белым девушкам; в приблизительном переводе это значит: «Беляночка, беляночка, если я умру, кто же тебя разденет?»

Обычно я старалась не обращать на это внимания и просто просила отрезать мне сыра.

Но перед тем, как подать мне сыр, хозяин магазина обычно отпускал какое-нибудь замечание, которое не имело для меня никакого смысла. По саркастическому выражению его лица я видела, что это что-что смешное, и другие покупатели, если они присутствовали при этом, тоже всегда смеялись. Но мне оставалось только улыбаться и кивать. На этот раз я решила попытаться в точности запомнить слова бакалейщика, чтобы потом передать их Рикардо.

– Güera, güera… – запел он.

— Здравствуйте. Дайте мне, пожалуйста, два килограмма queso сhihuahua.

Ухмыляясь, бакалейщик достал нож, отрезал большой кусок ноздреватого белого сыра и бросил его на весы. Затем, протягивая мне сверток, он поднял брови и сказал что-что такое, что было сущей бессмыслицей. На что я улыбнулась и сказала: «Спасибо».

Когда я передала эти слова Рикардо, тот искренне расхохотался.

— Что такое? – спросила я.

Рикардо попытался объяснить, но не успел он закончить свои объяснения, как я расплакалась.

— Что с тобой? – встревожился он.

— Я ничего не поняла.

— Разумеется, не поняла. Такое смог бы понять только chilango : это весьма старомодное выражение.

— Но я никогда не понимаю шуток этого человека, а ведь я уже должна бы понимать что к чему, – рыдала я.

Рикардо, который в тот момент был занят рецептом приготовления баранины на медленном огне, потерял дар речи. У него был такой потрясенный и встревоженный вид, что я вдруг поняла, как нелепа моя реакция, и засмеялась. Я плакала оттого, что не поняла шутку!

«Что со мной не так? Как можно разрыдаться оттого, что я не поняла какую‑то шутку chilango?» – без конца спрашивала я себя на следующий день, выйдя из метро и направляясь на работу.

Двое немолодых мужчин сидели на скамейке в парке.

– Buenos días, güera, – забубнили они.

Оглянувшись, я ответила: «Buenos días».

Но как только я повернулась к ним спиной, они засмеялись.

Я остановилась и резко обернулась к ним.

— Почему вы смеетесь? – спросила я. – Я просто поздоровалась.

Но они только уставились на меня, как кролики на удава. Мне хотелось ударить их. Но вместо этого я разразилась потоком грубейших ругательств из арсенала chilango, почерпнутых мною из комикса про водителей грузовиков (последнее, что я читала в метро): «¡Chinguen a su madre, hijos de los mil chiles!» («Идите трахните свою маму, ублюдки!»)

Даже Коко была шокирована, когда я рассказала ей, как я их обругала.

— Что? Поверить не могу, что ты их так обозвала! И только за то, что они над тобой смеялись… А они, само собой, смеялись – не ожидали, что белая молоденькая fresa скажет им в ответ «доброе утро». Теперь они будут бояться здороваться с белыми девушками!

Но я чувствовала, что еще чуть-чуть, и я сорвусь.

Вечером я поливала цветы на террасе. Послеобеденное небо было грязно-желтым, а вулканы Шитле и Ахуско исчезли за пеленой смога. Размышляя о двух старичках на скамейке в парке и о том, как их шокировал мой ответ, я поняла, что теперь я постоянно нахожусь на грани срыва. Потому что больше года я сосредоточенно изучаю испанский и стараюсь постичь мексиканскую культуру. Сколько еще лет у меня на это уйдет? Когда постоянно чувствуешь себя чужаком, это очень утомляет. То, что я не понимала смысл идиом, вызывало у меня ощущение отчужденности. К тому же я вставала на работу в пять утра – и все равно мне едва хватало денег на жизнь. Порой Мехико казался мне похожим на огромную скороварку – с загрязненным воздухом, скапливающимся в долине, постоянными стрессами из-за незащищенности и картинами нищеты и отчаяния, куда ни глянь.

В тот вечер я стала свидетелем стычки между охранником и матерью троих нездоровых на вид детей, которая, чтобы свести концы с концами, наряжала их в костюмы зверей и отправляла показывать фокусы между машинами, торчащими в пробке. Охранник магазина как раз поймал одного из малышей испражняющимся у витрины, и мать оправдывалась со слезами на глазах, уверяя, что ребенок болен и ему больше некуда было пойти. Меня этот случай очень взволновал. Конечно, живя в окружении нищеты, человек вскоре обрастает панцирем, но иногда все равно не выдерживает.

И если уж говорить обо мне, возникает вопрос: почему я зашла в тупик с изучением испанского?

Вероятно, это случилось потому, что я не придерживалась своего правила «никакого английского в нерабочее время». К тому времени, когда я добиралась до дому с работы, я была слишком вымотана, чтобы вообще понимать какой-либо язык. Я падала на диван рядом с кошками, и мы с Рикардо общались друг с другом на хаотичной смеси испанского и английского, спрягая английские глаголы на испанский манер и произнося испанские слова согласно правилам английского языка.

Но я понимала: чтобы подняться на следующую ступень владения испанским, мне необходимо совершенно отключить английскую часть своего сознания: английский не должен присутствовать даже в моих мыслях, иначе он снова и снова будет прокрадываться на передний план и портить все дело, как это обычно и происходило.

Родной язык ревнив. Ему не нравится, когда вы начинаете учить другой язык, и он делает все возможное, чтобы расстроить ваши планы. Единственный способ с этим справиться – это игнорировать его: жить в такой среде, где никто его не понимает или не обращает на него внимания. Я чувствовала, что начинаю чуть ли не завидовать своим студентам: с каждой неделей они говорили все быстрее и делали все меньше грамматических ошибок, а ведь им для этого не пришлось уезжать на другой конец света.

Моя потенциальная карьера в шоу-бизнесе также не способствовала повышению самооценки, даже несмотря на то, что я успешно прошла пробы на рекламу бюстгальтеров «пуш-ап». На пробах я должна была говорить о том, как оживилась моя светская жизнь с тех пор, как я открыла для себя эти волшебные бюстгальтеры. Мой агент Адольфо обещал мне золотые горы. Но я заработала только 25 долларов за двенадцать изнурительных часов на студии «Телевиса», и это был самый нервный день в моей жизни. Так что перспектива провести еще один такой день в одних трусах и лифчике заставляла меня с нежностью думать о своей преподавательской работе. Хотя кое-чему я на съемках все-таки научилась – глубокому уважению к Гавиоте, которая оказалась не фарфоровой куклой, а профессионалом, зарабатывающим на жизнь тяжелым трудом, человеком с железной дисциплиной и стальными нервами.

Уже темнело, и была моя очередь готовить ужин. Рикардо, работавший на износ, должен был быть дома в лучшем случае через час – мой мексиканский парень и лучший друг.

В следующее воскресенье я встретилась с Эдгаром в Койоакане для intercambio. Эдгар к этому времени уже сдал экзамен по английскому и поступил в магистратуру, поэтому наши intercambios теперь происходили не так часто. В тот день мы побродили по койоаканской площади, наблюдая за бродячими артистами. Там были несколько барабанщиков, группа подростков, игравшая джаз, и клоун, мастеривший из надувных шариков фаллические символы. Потом мы отправились в кафе «Харочо» за знаменитым горячим шоколадом за 10 песо. Мы плюхнулись на фанерные ящики на тротуаре и принялись рассказывать друг другу о своей жизни.

У Эдгара в английском появилась легкая интонация индийского профессора – это потому, что большинство предметов у него преподавали на английском профессора из Индии. Я похвалила его за усердие, а потом пустилась в монолог о том, как я ничего не могу добиться в жизни, и о том, что мой испанский не становится лучше. Эдгар, как всегда, терпеливо меня выслушал, а потом сказал:

— Что ж, тогда тебе следует тоже поступить в университет. Ты могла бы изучать академический испанский: там есть специальные курсы для иностранных учащихся.

Он говорил о Национальном автономном университете Мексики (UNAM). Этот университет, который находился в десяти минутах ходьбы от нашего дома, украшенный соцреалистическими фресками и окруженный парком-заповедником, считался самым престижным вузом в Латинской Америке. Рикардо уже водил меня на экскурсию по факультету философии и литературы, когда изучал там испанскую литературу. Там попахивало социалистической революцией: длинноволосые мужчины с хитрыми глазами раздавали брошюрки о политических репрессиях или о применении пыток военными в индейских общинах. Диссиденты здесь были в безопасности – поскольку университет имел статус автономного, полиция на его территорию не допускалась.

Иное дело – колумбийские шпионы. Хорошо было известно, что здесь постоянно присутствовали шпионы колумбийского правительства, замаскированные под мексиканских студентов, следящие за левыми студенческими организациями, которые, по слухам, были связаны с колумбийскими партизанами.

Это был как раз такой университет, какой и ожидаешь найти в Мексике. Несомненно, учеба в нем углубила бы мое понимание местной культуры. Вернувшись домой, я узнала дату ближайшего набора студентов на курсы испанского языка и уже через две недели смогла начать учиться.