Обитель ночи

30

Она прошла вдоль темно-красных с белым стен вверх по зигзагообразному пролету лестницы и наконец увидела его перед собой: дворец Потала,[40] парящий как одинокий корабль в море облаков над главной площадью Лхасы. Он подавлял все остальные здания столицы. В нем с легкостью уместились бы самые большие храмы и монастыри Тибета. Но это зрелище навевает грусть, подумала Нэнси. Многие века во дворце кипела жизнь, он был домом для тысяч монахов, имел богатейшие библиотеки и просторные трапезные на сотни человек. Теперь там было пустынно, как в заброшенном городе. В высоченные двери не входили паломники из отдаленных уголков тибетской империи. Монахи не присматривали за десятками тысяч масляных ламп во внутренних коридорах — в этом больше не было нужды. Из уединенных келий и переполненных залов не неслись монотонные песнопения.

Дворец стал пустой оболочкой, памятником былому величию. Что-то угрожающее чудилось в асимметричных красно-белых стенах. Нэнси вспомнилась фотография авианосца «Арк ройял»: выведенный «на пенсию» корабль поставили в сухой док, перед тем как распилить.

На вершине самой высокой золотой башни развевался на ветру китайский флаг. Кучка монахов создавала видимость жизни, но сердце крепости — собор — давным-давно перестало биться. Главными посетителями были престарелые смотрители с можжевеловыми метлами или завербованные китайской разведкой монахи, следившие за обстановкой. Снаружи несли вахту бдительные солдаты. Всюду бродили с фотоаппаратами наготове толпы туристов из Китая. Они покупали традиционные тибетские чубы[41] и позировали перед камерами.

Нэнси и Джек стояли молча, потом Адамс проговорил:

— Когда я увидел его в первый раз, все было по-другому. Ощущение совсем иное.

В его голосе Нэнси различила нотки страдания, будто судьба дворца глубоко волновала его. Она взглянула на Джека — его лицо, обращенное к дворцу, было бесстрастно.

Он продолжил более жестким тоном:

— Странно… Ведь он уже «вышел из употребления». Наверное, люди еще верили, что Тибет обретет свободу, и дворец казался им символом надежды. Напоминанием о неудачной попытке сбросить китайцев.

— Когда это было?

— О, давным-давно. В те времена в Тибет было невозможно попасть — только если иметь кучу денег и поехать с экскурсией. Денег у меня не было, я был студентом и добирался автостопом из провинции Сычуань. Та еще поездочка. Одиннадцать дней в кузове грузовика до Лхасы. По ночам спал на мешках с мукой — довольно удобно, между прочим. К концу пути я весь побелел, каждая пора кожи и каждая складка одежды забились мукой. Единственным окошком была крохотная щель прямо над кабиной грузовика. Чтобы посмотреть в него, приходилось влезать на мешки и вставать на цыпочки. На одиннадцатый день мы двигались по плато Лхаса, я выглянул в «оконце» и увидел на горизонте белые стены и золотые ступы[42] дворца Потала. Впервые в своей жизни я приблизился к великой религиозной святыне…

Он умолк. Странно, подумала Нэнси. Похоже, Джек говорит искренне. На дне его потрепанной опасностями души сохранилось место для чистоты и созерцательности, и в то же время он груб и циничен. Где же баланс, сколько в этом человеке доброты и мягкости? Пожалуй, немного, крохотная часть. Джек наклонился к ней, и Нэнси показалось, что сейчас он раскроет перед ней еще один аспект своей внутренней жизни. Но вместо этого Джек прошептал:

— Предлагаю прогуляться на базар Балкор и в храм Джокханг. Это в тибетском квартале. Только не вздумайте обсуждать нашу поездку на людях: половина этих туристов — шпионы. Им платят, чтобы они болтались тут и подслушивали разговоры. Не отходите от меня ни на шаг и не говорите лишнего, пока не окажемся внутри чайной «Голубой фонарик».

Нэнси окинула взглядом стайки китайцев, фотографировавшихся друг с другом. На шпионов не похожи, но кто знает? Она поправила на плече ремень рюкзачка, повернулась напоследок, чтобы взглянуть на несчастный дворец, и зашагала через площадь за Джеком.