Образ, бережно хранимый: Жизнь Пушкина в памяти поколений

На рубеже веков. Юбилей 1899 года.

При всем несомненном значении, какое сыграло для русской культуры открытие памятника поэту в Москве, не это событие связывали с «новой эрой пушкинской славы»[189]. По представлениям революционно-народнических и демократических кругов, более важное событие произошло через семь лет после первого чествования Пушкина. В 1887 году закончилось право собственности на произведения поэта его наследников. Тогда стали появляться в большом количестве издания его произведений по относительно дешевой цене. В 1887 же году вышло полное собрание сочинений, составленное А. М. Скабичевским, в одном томе стоимостью 1 рубль 50 копеек. Вышло и десятитомное собрание, тоже ценой в один рубль пятьдесят копеек, и многочисленные издания отдельных произведений по 50, 30, 20, и даже маленькие брошюрки по 3 копейки.

Пушкин нашел себе нового, более простого и чуткого читателя в лице широких слоев общества, в народе. Свое мнение о поэте новый читатель высказал, по словам революционно настроенного писателя и критика П. Ф. Якубовича, раскупив несколько миллионов экземпляров его сочинений. На всем пространстве грамотной России имя Пушкина становится постепенно известным не в силу одной только школьной обязанности знать это имя[190].

Что знали в конце прошлого века о поэте читатели его из простонародья? Каким представляли себе поэта крестьяне? Об этом рассказали тысячи писем, обнаруженных пушкинистом Б. С. Мейлахом в архиве газеты «Сельский вестник»[191].

«Сельский вестник» — одна из первых и долговременных правительственных газет для народа, в основном для крестьян. Она издавалась под руководством Министерства внутренних дел с 1 сентября 1881 года в виде прибавления к «Правительственному вестнику». Волостным управлениям газету рассылали бесплатно. Распространялась газета и по подписке, причем по очень дешевой цене[192].

В этой официозной, промонархической газете незадолго до того, как отмечался 100-летний юбилей со дня рождения Пушкина, появилось обращение к читателям с просьбой написать в газету, насколько широко известно имя Пушкина крестьянам, какие сочинения более всего читаются в народе и как попадают в деревни, что простой народ думает о поэте и что знает о его жизни. В ответ редакция получила более тысячи писем из разных губерний, со всех концов России.

В газете было опубликовано лишь 101 письмо. Отбирались они по признаку соответствия духу юбилея 1899 года. Празднование 100-летия со дня рождения Пушкина носило откровенно официозный характер. Подготовка к этим дням проходила под присмотром и по указанию властей. Правящие круги и деятели православной церкви делали все, чтобы утвердить в сознании читателей, в разных слоях населения образ Пушкина-монархиста, поэта-христианина.

Крестьянские письма, присланные в «Сельский вестник», напечатанные и не прошедшие цензурные барьеры, отражают сложную и противоречивую картину бытования представлений о поэте в социальной памяти конца прошлого века. С одной стороны,— распространение трактовок личности и творчества в духе реакционно-монархических идей, с другой,— утверждение образа Пушкина, своей жизнью и творчеством показавшего образец честности, вольнолюбия, преданности идеалам освобождения народа. Исследователь-пушкинист явно обнаружил наличие этих двух противоборствующих тенденций в крестьянских письмах. Причем ярая христианско-монархическая трактовка образа Пушкина была представлена значительно меньшим числом читателей.

Какие же произведения более всего читались простыми людьми и какие вызывали предпочтение? Одним из самых интересных явился ответ на этот вопрос в анонимном письме, присланном из деревни Федурино Муромского уезда. Его автор, постигший лишь начала грамоты, рассуждает о Пушкине на 24 страницах письма. «Простому народу,— в его понимании,— нравятся из сочинений поэта... те, которыми он защищал и сожалел о угнетенном народе и где обличал варварское тогдашнее дворянство, как оно угнетало простой народ. По сему-то и за это-то его простой народ и уважает, что он был правдив: по дару его остроумия и находчивости. Косвенным и посторонним примером он иногда обличал и высших властей»[193].

В другом письме отмечается, что любят крестьяне Пушкина за то, что «восславил свободу, как говорит он в памятнике нерукотворном. И негодовал на крепостное право, как видно из его стихов. А я,— писал Трофим Вилков из села Ивановского-Шуйского Яневской волости,— крестьянин, значит, моим детям он желал свободы, над которой тяготело ярмо, которое люди несли века. И я всегда в жизни, встретя какую-либо неудачу в предприятиях или несчастие какое, то всегда беру пример Александра Сергеевича и помню слова его, как он оставлял Петербург 26 лет, не был печален и говорил: «Я променял порочный двор царей на мирный шум дубрав, на тишину полей». Хотя я против его как песчина в море, но все-таки я осмеливаюсь, за то пусть простит мне его тень, но мое сердце дышит к нему любовью».

Из писем следует, что в деревнях были известны не только опубликованные пушкинские произведения, но и некоторые из потаенных, вольнолюбивых, не пропущенных цензурой. Они, правда, передавались в устной традиции, пересказывались, заучивались.

О таких произведениях крестьянин А. Корабельников писал: «Как видно из жизни Пушкина, что он любил говорить правду и обличать за неправду, не стесняясь самого царя и не жалея своего личного интереса. И еще видно из жизни его, что он как будто сожалел о бедном русском труженичке мужичке, часто он взглядывал на его тяжкие работы и с жалостью смотрел в запотевшее лицо бедняка труженичка и как будто хотел помочь в чем-то бедному мужичку... Но об этом не хотят писать и как будто хотят скрыть важные труды и жгучие слова Пушкина, которые слышны только малость от преданья».

Размышляя над тем, как доходили до полуграмотных крестьян сведения и представления о поэте как о друге свободы, обличителе царей, исследователь полагает, что лишь благодаря устной традиции, подкрепленной пропагандистами-народниками, революционерами, а также теми крестьянами, которые бывали на заработках в городе и общались с фабричными рабочими. В официальных учебных изданиях, в других, допущенных для народного чтения, как и в адаптированных сборниках произведений поэта, произведения вольнолюбивого характера, обличительного и возмущающего умы, конечно же, отсутствовали.

То, однако, что даже в гущу малограмотного крестьянства проникали представления о Пушкине как о «правдивом и гонимом за правду писателе-стихотворце», свидетельствует о распространении и утверждении неискаженных толкований его облика. Наряду с этим, правда, во многих письмах крестьяне пишут, что вовсе не знают, за что Пушкина следует почитать, некоторые ругают такие его произведения, как «Капитанская дочка»...

В отличие от «благонамеренных» отзывов о поэте, попавших на страницы газеты, во многих неопубликованных Пушкин предстает окрашенным в лирические тона искреннего, сердечного влечения. Вспоминаются крестьянами и произведения искусства, памятник поэту, его портреты. Т. Вилков вспомнил в своем письме и монументы, и стихи, посвященные поэту: «Я теперь пишу, а мысли на Тверском в Москве и в Пушкинской в Петербурге перед монументами, у которых я бывал несколько раз. В Москве стоит он грустно задумчив, видно, его голову тяготили мысли, а какие? Не знаю, может быть, он думает об своих врагах, которых у него было много. И невольно срываются с языка слова Кольцова: «о чем дремучий лес призадумался» и проч[194]. А в Петербурге как взглянешь на год и день его смерти, так слова и приходят сами Лермонтова «погиб поэт, невольник чести», и слез не нужен теперь хор. Заплакал бы, да некогда, пройдешь мимо его мельком в свободное время, а свободного времени у рабочего, сами знаете, 1 час в неделе, и то нужно весь город выглядеть».

Как видим из этого письма, а также и ряда других свидетельств, произведения искусства оказывали немалое влияние на ориентацию восприятия личности и творчества Пушкина. Более того, произведения искусства отражали направленность интереса читателей к тем или иным моментам биографии поэта. В последней четверти прошлого века наблюдается отчетливое тяготение к выяснению тех «белых пятен» истории жизни Пушкина, которые не получали по разным причинам освещения в популярной, учебной литературе. Одной из таких тем была история дуэли.

С начала 80-х годов прошлого века сюжет дуэли, события, ей предшествовавших и последовавших за ней, становились предметом интереса живописцев.

Одним из первых к этой теме обратился академик живописи A. Волков. Он написал маслом полотно «Дуэль Пушкина» со слов Данзаса, секунданта поэта, который даже возил художника на самое место поединка. В начале 70-х годов с картины были сняты копии и гравированы на дереве.

Вслед за К. П. Чичаговым, воссоздавшим в акварели «Дуэль Пушкина» в 1880 году, к этому же сюжету обратились B. А. Федоров (его рисунок исполнен, как и другие, по описаниям Данзаса и Аммосова), а также А. А. Наумов. На картине Наумова Данзас и д’Аршиак (секундант Дантеса) подняли раненого Пушкина и ведут к саням. Справа удаляется спиной от зрителя Дантес. На переднем плане разбросаны по снегу пистолет, пистолетный ящик, на снегу — следы крови. При том, что мнения о художественных достоинствах картины не были едиными, все отмечали несомненное значение ее как утверждения исторического факта, как популяризации истории жизни Пушкина.

Серия изображений дуэльных событий была завершена в 1885 году П. Ф. Борелем, нарисовавшим акварель «Прибытие раненого Пушкина после дуэли». И это произведение запечатлело событие так, как было описано в воспоминаниях, получивших известность в то время. У Бореля облик Пушкина не психологизирован, сама фигура нечетко обозначена, размыта. Весь цикл изобразительной пушкинианы этого периода носил более информационный, нежели собственно художественный характер.

Интерес к другим моментам жизни поэта вылился в создание Н. Н. Ге картины «Пушкин в селе Михайловском», впервые выставленной в 1875 году на передвижной выставке в Петербурге. Картина, с детальной точностью представляющая интерьер кабинета Пушкина в ссылке, получила большую известность, воспроизводилась много раз и фотографически, в хромолитографиях, ксилографиях и т. д.

Обращались к пушкинской тематике И. Репин в содружестве с И. К. Айвазовским, И. Н. Крамской... Однако их создания не вносили существенной лепты в отображение и в разработку образа поэта. Картины на отдельные сюжеты биографии Пушкина знакомили зрителя с эпизодами жизни поэта, но мало прибавляли к пониманию его характера. Удачной, по отзывам того времени, признавалась лишь фигура поэта на картине Репина и Айвазовского «Пушкин на берегу Черного моря» (1887 года). «Задавшись целью воссоздать Пушкина полным увлечения и надежды юношей, г. Репин, нужно ему отдать справедливость, блистательно исполнил эту нелегкую задачу,— отмечали «Новости» (1887, № 263).— Он (Репин.— Е. В.) дает нам Пушкина не с теми чертами лица, которые запечатлелись в памяти каждого из нас по циркулирующим в публике портретам, а таким, каким действительно можно и должно представить себе Пушкина юношей». В еще более восторженных тонах оценил созданный Репиным портрет поэта критик «Всемирной иллюстрации»: «...Пушкин Репина — чудо живописи. Видно, что с любовью и, может быть, благоговением писал Репин фигуру поэта... Светлые глаза Пушкина обращены к морю, и художник сумел показать нам в них огонь мысли в тот момент, когда в мозгу поэта отпечатлевается образ моря и он стоит перед волнующеюся стихией, охваченный сладостной тоской, стоит «звучных дум полн», как выразился о нем другой современный нам поэт»[195].

В год столетнего юбилея появилось немало новых изобразительных интерпретаций образа поэта. Большинство из них копировали и составляли вариации на темы портрета О. Кипренского и гравюрного варианта портрета работы Н. Уткина. Весьма удачным признан офорт В. В. Матэ. Сравнивая новую интерпретацию пушкинского облика с гравюрой Уткина, между которыми разрыв в семьдесят два года, Е. В. Павлова отмечает знаменательные различия в манере художников, в технике, а также в отношении к поэту. У Матэ Пушкин выглядит его современником, дистанция времени не ощущается, не подчеркивается, хотя «...приблизив Пушкина к своему времени, Матэ утерял что-то очень важное, быть может, самую суть портрета Кипренского»[196], в котором акцентировалось возвышенное, поэтическое в облике поэта.

К. А. СОМОВ. Пушкин за работой. 1899.

В. В. МАТЭ. Пушкин. 1899.

К 1899 году относится создание первого богато иллюстрированного собрания сочинений поэта в трех томах. Оно открывалось акварелью В. А. Серова «Пушкин в парке». Этот портрет явился этапным, определив возможности нового подхода к пушкинской иконографии, к толкованию образа поэта и к воссозданию его в живописи. Поэт в осеннем парке сидит на скамье. Весь рисунок, однако, преисполнен движения. Прочитывая его, искусствовед Е. В. Павлова проницательно замечает, как неровны, стремительны, направлены под острыми углами друг к другу штрихи, мазки, удары кисти. Скамейка, на которой сидит поэт, стоит по диагонали к плоскости листа, Пушкин расположен по диагонали к скамейке, с наклоном влево, а стволы деревьев разделяют лист наклоном вправо. Таким образом, фигура поэта располагается в центре пересечения разнонаправленных линий, что усиливает динамический эффект. «Ничего застывшего, все в движении в этом рисунке: несущиеся облака, листья, клонящиеся ветви деревьев, развевающиеся волосы и галстук поэта, даже стремительно приподнятая голова и взгляд, обращенный в сторону. Художник воссоздал облик Пушкина с таким артистизмом и легкостью, как будто писал его с натуры»[197]. Рисунок, согретый индивидуальным авторским отношением, передает целую гамму переживаний самого поэта, которому неуютно, одиноко в мире, а также в нетрадиционно решенном образе отчетливо выражается сопереживание, сочувствие Пушкину.

В. СЕРОВ. Пушкин на скамье в парке. 1899.

Подготовка к юбилейным празднествам 1899 года вызвала энтузиазм стихотворцев, посвятивших поэту немало поэтических произведений. Однако популярность получили в основном те из них, в которых культивировалась официозная трактовка его облика и творчества. Превалировали утверждения, что поэт был верноподданным, защитником монархии, истым верующим. Таким поэта стремились представить прежде всего молодому поколению. В стихах «Пушкин для русских детей» второразрядный поэт П. Потехин, к примеру, писал:

Далее в этом же посвящении утверждалось, что Пушкин

А вот как передавались подробности биографического характера. Когда

Согласно официально признанной легенде, поэт не только жил благодаря заботам о нем государя-императора, но и творил лишь благодаря божественному благоволению, тому вдохновению, что даровалось за непротивление и набожность. В стихотворении Трефолева, так и озаглавленном «Пушкин в духовно-нравственном отношении», утверждалось:

Большую активность в пору празднования 100-летия со дня рождения поэта проявляли представители символистско-декадентских кругов, ревнители «искусства для искусства». Поэты этого направления усердно возглашали, что Пушкин и только он их предтеча. «Певец блаженства и молитв», как обращались они к поэту, ценен более всего тем, что был «искусства чистого служитель» (С. Исполатов), что был и остается «носитель чистой красоты» (П. Искра).

Майский номер журнала «Мир искусства» за 1899 год был целиком посвящен Пушкину. В нем выступили символисты с доказательствами своих прав на монопольное обладание пушкинским наследием. Они утверждали, что «Праздник... пушкинской поэзии со всей искренностью и радостью будет отпразднован лишь в одном из литературных переулков, именно в том, где обитают поклонники символизма и эстетики»[200]. Именно они, символисты, могут считаться единственными наследниками Пушкина, который, по словам Н. Минского, провозглашал «красоту», постигаемую иррациональным путем, равнодушную к злу и добру.

От каких посягательств защищали пушкинскую музу символисты? Прежде всего их пугала «нахлынувшая волна демократического варварства», то есть распространение грамотности в массах крестьянства и рабочих. Д. Мережковский, уверявший, что Пушкин явился духовным предтечей декаданса конца XIX века, пропагандировал образ Пушкина-аристократа, который провозгласил: «Не для житейского волненья...» «Но жаль,— добавляет Мережковский,— что эти слова не слышит чернь. Ее звериные уши не созданы для откровенности гениев. Не должно об этом говорить на площадях; надо уйти в святое место. И поэт ушел»[201].

При том, что и в конце прошлого века прослеживаются две основные линии толкования личности и творчества поэта,— прогрессивно-демократическая и реакционная,— конкретные модификации образа Пушкина дробятся и множатся более, чем в другие периоды его жизни в сознании общества. Это отметил в ярком своем выступлении С. А. Андреевский на торжествах в честь пушкинского юбилея. «Не только в области критики, но и в общественных группах,— сказал он,— настоящее место Пушкина еще не определено. Славянофилы и патриоты называют его своим, ссылаясь на «Клеветникам России» и «Бородино»; западники же приводят слова: «черт догадал меня родиться в России!» ... Либералы благоговеют перед «Одою свободе», «Кинжалом», «Сеятелем»; консерваторы указывают на то, что Пушкин был аристократом и в конце жизни приблизился ко двору.

Утилитаристы и педагоги привязываются к его стихам: «чувства добрые я лирой пробуждал», между тем как исповедующие «искусство для искусства» декламируют обращение Пушкина к толпе:

Тенденции к дроблению образа поэта на множественность его ипостасей и обличий, различных по идеологической и мировоззренческой направленности трактовок облика и творчества Пушкина усилились в первые годы нового века.