Обычное зло

Татьянин день

Сапоги вроде одинаковые, но левый промок через незаметную снаружи щель между подошвой и верхом, а правый держался молодцом. Так и шла: хлюпая одной ногой, едва сдерживаясь, чтобы не материться. Домой? Конечно, домой. Куда ей еще после работы.

Итак, она звалась Татьяной… Прибила бы Пушкина, сама застрелила гада, всю дорогу ей эти слова припоминают, все ее тридцать три года.

Фонари в их районе погасли еще при советской власти, говорят. Умерли, как светлое будущее. Перед каждыми выборами обещают что-то, обещают, но… Это там, в столицах на новую плитку каждый год жалуются, а у них в Лесном асфальт есть – уже счастье. А он есть, есть где-то под снегом. Весной покажется, улыбнется щербатыми гримасами алкоголика, в это надо верить.

Хоть во что-то надо верить, хоть в кого-то, если в себя не получается.

– Тетя Таня, помочь?

Да какая я тебе тетя?! А, впрочем, ну да.

Она даже не поняла, что добралась до дома.

Во дворе не чищено: как Степан Игоревич, дворник, слег с инфарктом, от которого не оправился, так и все. Но пройти можно. Левый сапог промок уже до щиколотки, чего уж там терять. А спрашивает это соседский пацан, ему лет пятнадцать. Худой, куртка отцова не по размеру, зато здоровается всегда. Это правильно, это он хороший парень. И отец у него отличный мужик, только больной очень, редко выходит на улицу.

– Да нет, Мишка, спасибо. Всего-то сумка, донесу.

Тот кивает, а сам руку тянет: вызывался, значит не отступит. Отдала. И правда так идти легче, хоть и недалеко осталось. Она ему даже в матери не годится по возрасту, край – в старшие сестры, а такой старой себя почувствовала, что жуть берет.

– Спасибо, Миш. Спасибо…

В сумке тетрадки на проверку и продукты, придется что-то готовить. Аркадий обещал прийти, не годится встречать пустым столом. Курицу запечь, картошки к ней, в холодильнике полбанки грибов есть. Справится. После развода личная жизнь и так те фонари напоминает: как бы есть, но не светит. Аркаша отделается тортом из ближайшего «Магнита» и бутылкой кислого вина, это она знала наперед.

С одной стороны – хорошо, мужичок экономный, деньги на ветер не кидает. А с другой… Ну, бывший муж гусарил иногда. Все же надо, надо, это женской душе на благость, когда шампанское ящиками и цветы корзинами. Однако, теперь он в прошлом, а будущее беспросветно, как снег за окном.

– Все уже, дошли, давай сумку. Спасибо еще раз!

– Да не за что, теть Тань, обращайтесь.

Сбежал по пяти стертым ступенькам и во двор. Наверное, игры у него там какие-нибудь. Снежная крепость или еще что.

Мишка с родителями и младшей сестрой прямо над ней и живет. Хорошая семья, простая, но дельная какая-то. Ни драк, ни пьянок, даже дети не шумят. Дом-то двухэтажный, немцы после войны строили из чего Бог послал, все-все слышно.

Сумку на кухню, чтобы руки не оттягивала, сама села на продавленный стул. Разулась. От мокрого носка сразу пятно на линолеуме, но это уже ничего. Это – вытрет.

Двадцать пятое января доживало последние часы. Ее день, если верить телевизору, ее праздник. А что-то нерадостно, что-то нет на душе ни веселья, ни немного шального настроения, которые только и отличают необычные дни от сливающихся в серую полосу обыкновенных.

Аркадий? Ну, придет. Да. И за столом посидят нормально, и в постели он… ничего. Такой же скучноватый, как и во всем остальном, но принцев разобрали вместе с конями еще на дальних подъездах к Лесному. Осталось то, что осталось.

Она сменила носки, переоделась в домашнее, лениво бросая то кофту, то ненавистную серую юбку – когда она уже ее сменит, сил нет! – на кровать. После уберет, после. Пушистый свитер с озорной собачьей мордой сверху, трико на ноги. И любимые растоптанные тапочки. Так оно лучше.

Включила плиту, на пару секунд завороженно глядя на синий цветок газа, вытащила и бросила в мойку картошку. Помыть, почистить, нарезать… Или пюре?

– Шумные и веселые гуляния в этот день проходили по всему городу! – излишне бодро сообщил включенный на ходу телевизор. Татьяна не терпела тишины дома, она и так давила ее повсюду, даже в школе, во что сложно поверить. Хотя и лишний шум ни к чему: убрала звук почти до нуля. Теперь на экране старенького пузатого «Самсунга» почти беззвучно кривлялась дикторша на фоне яркой столичной толпы.

– Сучка, – беззлобно бросила ей Таня. – Силиконовая сучка. С ботоксом.

На самом деле она даже не завидовала: ни дикторше, ни более молодым и куда более стройным коллегам на работе, ни Свете, Мишкиной матери, удивительно красивой для родившей двоих детей. Все так как есть, могло быть и хуже. Зато вот квартира от родителей осталась двухкомнатная, по местным меркам – просторная. И в школе все в порядке. Пусть этим современным детям ее русский и литература даром не сдались, она-то предмет любит и старается им преподнести. Старается.

Все-таки, пюре. Быстрее, резать ничего не надо, только молоко есть ли? Сунулась в холодильник: ага! Выдохнула радостно прямо в морозное нутро, вытащила пластиковую бутылку и поставила на стол.

В дверь постучали, когда курица уже вовсю пахла из духовки, а завернутая для тепла кастрюля с пюре ждала своего часа на полу. В грибы чеснока покрошить, не забыть, Аркадий его любит, готов головками жрать. Потом целоваться противно с ним, но тут уж…

А стучат, потому что звонок сломался года два назад. Электрика вызывать – это платить надо, а лишних денег нет. Лучше на сапоги накопить не из мертвой чебурашки или еще на что нужное. Кому надо – постучат.

Она машинально поправила прическу у мутного зеркала в узкой кишке прихожей. Старомодное каре делало ее круглое лицо еще массивнее, еще некрасивее, зато добавляло – как ей казалось – возраста и авторитета перед учениками. Не всем же… в телевизоре.

…и часто целый день одна сидела молча у окна. Нет, так с голоду можно помереть.

– Здравствуйте, любезная Татьяна! – церемонно заявил Аркадий с порога. Был он худощав, мал ростом и заметно сутул. Очки в дешевой пластиковой оправе постоянно сползали на кончик носа, он поправлял их пальцем, становясь похожим на испуганного старшеклассника. Было в Аркадии нечто искусственное, пластмассовое, но Таня старалась не обращать внимания.

Очень старалась. Изо всех сил.

– И вам, и вам! – с деланной радостью ответила она, принимая коробку с вафельным – дешевле не бывает – тортиком и завернутую в бесплатную газету объявлений бутылку вина. Пока Аркадий разувался, отряхивал снег с шапки и пальто, аккуратно вешал все это в прихожей, она отнесла дары природы на кухню. М-да, не Шато Лафит-Ротшильд, на которое она, впрочем, и в лучшие годы не рассчитывала, но «Медвежья кровь» с криво прилепленной этикеткой – это, как говорят ее ученики, немного кринж.

Гишпанский стыд, как припечатали бы во времена мрачной памяти поэта Пушкина.

– Аркадий, мойте руки, почти все готово! – крикнула она, ища нож. Штопор для пластиковой пробки не нужен. И чеснок, не забыть чеснок в грибы.

– Да-да, Татиана, непременно.

Что ж ты такой манерный-то, а? Сказал бы запросто: хорошо, любимая.

Но она не любимая, ее просто ебут в свободное время.

Таня открыла бутылку и понюхала. Медведь, если согласиться, что это его кровь, умер в муках от проказы. Хоть бы «Мартини» принес любовничек, тоже дрянь, но уж лучше этого.

Аркадий появился на кухне, отряхивая руки. То ли забыли научить пользоваться полотенцем, то ли он просто брезговал. Хотя нет, когда купался после секса, вполне себе вытирался.

– Грибочки? Грибочки я люблю! – почему-то слегка плаксиво, словно подражая какому-то киногерою, заявил от с порога. Вытер остатки воды с рук прямо о джинсы, уселся на табуретку и застыл, глядя на хозяйку. – С чесноком, я так надеюсь?

– Обязательно и непременно.

Он облизнулся, показав кривые зубы с темными точками кариеса.

Татьяна посмотрела в окно. В приоткрытую, чтобы не задохнуться газом, форточку лениво летели снежинки. Где-то в полутьме зимнего вечера равномерно скрежетала лопата. Тр-р-р. Потом пауза – видимо, загребали снег и отбрасывали в сторону, затем снова – тр-р-р.

– Кто-то двор убирает! – удивилась она. – Чудеса. Неужели дворника нашли?!

– Не-е-е, – протянул Аркадий. – Это не дворник. Сопляк какой-то. Я когда шел – видел. Он мне такой: здрасьте! Худой как дрищ, лопата длиннее его, а туда же.

– И что, вы поздоровались? – вне постели они были строго на «вы», что молча бесило Татьяну второй год.

– Еще чего! Шпана малолетняя, знаю я таких. Ответишь, потом слово за слово, а под конец лопатой по голове. Или ножом в живот. Наркоманы сплошные!

– Это ж Михаил. Мишка. Сосед мой сверху. Он хороший…

– Нету сейчас хороших, все уроды одни. Я вам, любезная Татьяна, вот что сейчас расскажу: два дня назад на работе задержался, иду уже под вечер, а навстречу двое таких вот… мишек. Я левее беру, они мне навстречу, правее – тоже сворачивают. Темнотища уже, часов десять, тропинка узкая, а их двое. А я один.

– Какой ужас, – ровно сказала она. – И что же?

– Да слава Богу, ничего, – смутился Аркадий. – Разошлись как-то. Но ведь могли избить, ограбить. А то и убить!

– Вам очень повезло, очень.

«А может, ты просто ссыкло?».

Она разлила вино по бокалам, чуть-чуть попробовала на язык, не дожидаясь тоста, чем, видимо, удивила гостя. Ну уж нет: это не кровь кого бы то ни было, это его желчь.

Встала и неторопливо вылила весь бокал в раковину.

– Оно… Двести рублей бутылка… – огорошено пискнул Аркадий.

– Оно – дрянь, дорогой. Дешевая несъедобная дрянь. Говно, если так понятнее. Как и ты сам. Как и все, что ты можешь дать людям.

Татьяна поняла, что ей все смертельно надоело. Вообще, все: никчемный мужичок, который рассчитывает ближе к ночи, сопя, подергаться на ней, пуская слюну из попахивающего гнилью рта, и уснуть, по-лошадиному всхрапывая и пинаясь ногами ближе к утру. Беспросветная жизнь, в которой она вроде как бы и не виновата, но принимает ее, надевает, как надоевшую серую юбку. Отсутствие чего-то светлого. Важного. Полноценного – да, так оно вернее.

Замуж ей надо. И не за этого слизня, что хлопает белесыми бабьими ресницами из-за грязноватых стекол очков, а за нормального мужика.

Нет их? Ха!

Аркадий встал, суетливо допивая пародию на вино. Аккуратно поставил пустой бокал в мойку, заткнул бутылку растерзанными остатками пробки и сунул в карман джинсов, став похожим на алкаша со старой карикатуры. Потом схватил нетронутую коробку с вафельным тортом и побрел в прихожую.

Она не препятствовала. Татьяна стояла и смотрела в залепленное снегом окно, не обращая внимания ни на что больше. Из духовки потянуло уже дымком медленно подгорающей курицы, в прихожей хлопнула дверь за ушедшим – хорошо бы, навсегда! – гостем, а она все стояла и стояла у окна, слушая неторопливый скрежет лопаты. Пауза. Потом снова – тр-р-р.

Не обращая внимания на дым из духовки, она накинула куртку и – как была – в тапочках вышла на крыльцо старого дома. Теперь Мишкин силуэт стало видно: парень не отлынивал, чистил и чистил двор.

Не за деньги. Не по чьей-то просьбе.

Просто потому, что так надо: если не он, то кто?

Она стояла и смотрела на соседского мальчишку. Не было особых мыслей, не было – упаси Господи! – какого-то влечения, похоти по отношению именно к нему. Мал еще, а когда повзрослеет, она станет бабкой. Нельзя желать чужого будущего мужа.

Татьяна наконец-то праздновала, потому что обычные дни кончились, а настоящие мужчины – нет. И дело здесь вовсе не в возрасте.

Она повернулась и пошла домой.