Одиночка

СКРЫТЫЕ ПЕРЕМЕННЫЕ

ЗОНА ЛИБРЕ, АРК 17: 15.10.48

Она позвонила в Калле Мехико прямо из Зокало. Здания-иглы в милю высотой сверкали в преломленном солнечном свете, указывая на тщательно откалиброванное атмосферное поле и далеко, далеко за ним – на синеву морей и белизну ледников Земли.

Это было сердце Кольца, точка отсчета всего пространства ООН, несколько квадратных километров самой дорогой недвижимости во Вселенной. Его интерфейс представлял собой лучшее творение из всех, продававшихся за деньги: это был квантовый многопользовательский интерактивный симулятор реального пространства, способный сотворить все, что только возможно вообразить, как точную копию реальности. Поначалу примыкавший к центральной банковской зоне, интерфейс разросся на всю длину и ширину Кольца. Любой, способный заплатить невероятно высокую цену за вход, мог зарегистрировать компанию, пообедать в трехзвездном ресторане, снять шлюху, замести следы или купить что угодно от сумочек Прада до психологических программ с черного рынка.

Возбужденная модная толпа нахлынула на нее, как морской прибой, – восемнадцать миллиардов человек, просчитывающих, планирующих и потребляющих в этом абсолютном центре исполнения желаний. Она огляделась, чтобы сориентироваться. Дневной трейдер оперся об интерактивную скульптуру Комиссии общественных искусств, внимательно изучая виртуальный тиккер, делая быстрые жесты на покупку и продажу в биржевом зале, который был виден только ему. Туристы и корпоративные содержанки спешили за покупками с дизайнерскими сумками, что-то говоря в элегантные клипсы наружных ВР-устройств.

Из любопытства Ли погрузилась в числа, чтобы увидеть, кто здесь был настоящим, а кто – нет. Половина людей, окружавших ее, исчезла в сжатые кодовые пакеты. Цифровые привидения. Подобие, видимость. Из праздного интереса она на ходу погрузилась в некоторые из кодов и, как всегда, удивилась количеству людей с косметическими программами. В ее собственном интерфейсе не было почти ничего лишнего в сравнении с теми, кто проходил мимо. Он отсканировал Ли, упаковал и сжал данные сканирования и передал ее живое подобие в потокопространство. Она не могла себе представить, что будет беспокоиться о том, как выглядит, и делать для этого что-либо. И если бы она стала об этом беспокоиться, то, определенно, не призналась бы в этом. Очевидно, что люди в Зоне ощущали это по-другому.

Она пересекла Зокало, прошла мимо военного мемориала и пробралась сквозь вездесущие стайки школьников, обступивших памятник Земной Страже.

– А здесь, – объясняла голографическая женщина-экскурсовод, – мы видим разнесенный во времени процесс формирования и распространения искусственных ледников. Обратите внимание, как постепенно по ходу записи менялась погода. Вначале в первых фреймах на территориях южнее Сахары и на пространстве Великих североамериканских пустынь почти нет осадков, а в более поздних фреймах осадки сдвигаются к северу от снежных полей Амазонии и рассеиваются над океанским течением. В результате этого образуется микроклиматическое изменение, которое, по нашему предположению, прервет цикл постиндустриального опустынивания и, очевидно, позволит нам вернуть к жизни восстановленные геномы, которые хранятся сейчас в базах данных Земной Стражи. Только представьте себе, что менее чем через две тысячи лет люди, ну, не все мы, конечно, а те немногие счастливчики с жаждой приключений смогут фактически опять жить на Земле.

Она сделала паузу и безмятежно улыбнулась детям:

– Ваши учителя уже рассказывали вам о Земле?

«К чему все это? – удивлялась Ли про себя. – Это не их планета. Эти дети были рождены в космосе, как и их родители, и родители их родителей. Они не убивали Землю, и не по их вине образовались ледники. Не они вели переговоры по Договорам об эвакуации и эмбарго. Земля была для них еще одной луной: симпатичный фонарик на ночном небе, экзотическое место для путешествий». Но когда она внимательно посмотрела на детей, то увидела, как восхищенно они смотрели на блестящий лед, опоясывавший планету по экватору. За исключением, конечно, нескольких мальчишек сзади, которые изображали охотников с луками в голограмме, показывавшей жизнь аборигенов, и направляли воображаемые стрелы на суетившихся рядом голубей, радуясь возможности похулиганить. Ли тоже не отличалась примерным поведением в школе и не смогла сдержать улыбку.

Когда экскурсовод снова забубнила стандартную чушь о славной новой эре мира и международного сотрудничества, она пошла дальше. Взглянув даже отсюда, с этой большой высоты на мертвую планету, можно было разобрать еще не остывшие «горячие» точки. Ирландия. Израиль. Покрытые льдом бастионы Северных Скалистых гор. Возможно, ледник и скрыл былые границы, но старые войны не утихли, несмотря на то что ООН затратила огромные средства, чтобы усмирить их. И воевавшие стороны держали порох сухим, чтобы продолжить борьбу, если ООН удастся сделать планету снова обитаемой. Ли помнила это поколение сердитых молодых мужчин и женщин, которые исчезали из ирландского квартала Шэнтитауна, а если потом возвращались спустя несколько лет, то рассказывали об уличных боях в Дублине и Ольстере, о сделках между ООН и англичанами, о «разумном» нейровооружении Управления по обеспечению эмбарго. Слава Богу, что к завершению войны Ли служила не в этом Управлении: там происходило такое, что даже она бы не вынесла.

Она пробралась сквозь детскую толпу и, лавируя в потоке транспорта, направилась в одно из многочисленных кафе на открытом воздухе в Зокало. Она выбрала столик сзади. Столик был удобен тем, что за спиной у Ли находилась прочная стена, и она могла видеть всех, кто приближается спереди.

Три красотки подняли головы от своих вспененных мате с кокой и посмотрели на нее. Их длинные волосы были украшены золотыми блестками и заплетены в сложные пучки по моде этого сезона. Со своими черными глазами майя и ярко раскрашенными лицами они походили на химер из зверинца какого-нибудь кибер-художника. Ли быстро окинула их взглядом и решила, что прическа с торчком стоящими волосами – дурацкая мода. В ответ девицы смерили взглядом короткую стрижку Ли, ее форменную одежду из нервущейся ткани, сделали неодобрительную гримасу, разглядев ее внешность конструкции, и вернулись к своему разговору. Это была Зона. Даже генетическая конструкция в форме миротворца никого здесь не удивляла.

Ли выпила свой кофе под преломленными солнечными лучами, посмотрела на сине-белое тело Земли и подумала о том, что не готова к разговору с Коэном.

Говорить о Метце было противно независимо от произошедшего там. Вместо гордости за то, что удалось избежать полного провала, Ли чувствовала лишь холодную ярость к Сузе, к начальникам из Совета Безопасности и сильнее всего к Коэну. Четверо миротворцев были убиты. Ли пришлось застрелить гражданского человека – от этого ее даже сейчас бросало в холодный пот. Не важно, что этот гражданский был вооружен и целился в нее. И все это случилось из-за того, что она доверяла Коэну, а он подставил ее.

Проблема с друзьями в том, что от них нельзя избавиться. Нельзя отменить дружбу в случае предательства или разочарования. И дружба, и все, что с ней связано, остается. Она просто становится ненадежной, как заброшенный дом; вы все еще помните, где были комнаты и какая ступенька скрипела под ногой, но вам нужно проверять каждую половицу, не подгнила ли она, прежде чем ступить на нее.

Ли дружила с Коэном, почти не отдавая себе в этом отчета. Только теперь, уже после Метца, она поняла, насколько было важно для нее не разочароваться в нем.

Она заплатила по счету в сети и кивнула официанту, по унылому выражению лица которого догадалась, что он проверяет сумму чаевых. Затем пересекла Зокало и села на маршрутное такси до Авенидо Чинко-де-Майо. Выйдя из транспорта, она оказалась среди огромной, толкающейся, глазеющей по сторонам толпы.

Ей показалось, что это были в основном туристы. Они не отрывали взгляд от женщины двухметрового роста, полностью покрытой татуировкой.

Ли не помнила, как звали эту манекенщицу, но видела ее в спин-новостях моды. Уличная звезда, пульсирующая в толпе зоны Кольца. Вспыхнула сегодня и пропала вместе с искусственным закатом.

Модель развалилась на кроваво-красном диване стиля «нео-деко» и так непринужденно глядела в камеру, словно за ее объективом и осветительными лампами не было никакой толпы. Но Ли едва обратила на это внимание. Ее интересовал только человек, стоявший за манекенщицей. Будучи выше ее, он не попадал в объектив камеры. Свыше ста килограммов генетически сформированных мышц рельефно выступали из-под его дорогого костюма (так же как и спрятанный под ним угловатый массивный бронежилет). Провода системы связи, выходившие из его черепного разъема, прятались за воротник. Солнечные очки были надеты исключительно с косметическими целями: камуфляж для имплантированной оптики, сканировавшей толпу по заранее запрограммированной схеме наблюдения.

Наемный телохранитель. Очень дорогой. И скорее всего, в прошлом – миротворец. Многие бывшие бойцы теперь использовали свои навыки и вмонтированное в их тело оборудование на службе в частной охране.

Сканировавшие глаза зацепились за Ли и задержались на ней, нарушая схему. Объективы из вируфлекса деполяризовались, открыв плоские зрачки металлически-серых оптических имплантатов военного назначения. Телохранитель на миг распахнул полу своей куртки рукой, показав Ли никелированный импульсный пистолет, заткнутый за пояс. Так случилось, что пистолет поймал солнечный луч и отраженным блеском ослепил ее.

Коэн жил в Зоне Энжел, безукоризненно ухоженном районе с просторными дорогими особняками, выходившими фасадами на самые тихие улицы. Дома здесь вместо номеров имели имена, а улицы не были отмечены ни в одной открытой базе данных, которыми обычно пользовалась Ли. Поэтому ей пришлось дважды обойти все вокруг, прежде чем она нашла его дом.

На улице не нашлось никого, кто бы мог подсказать, как к нему пройти. Район Зона Энжел был анклавом, принадлежавшим AI. Это был налоговый рай, где AI и несколько успешных в коммерции постантропов держали дома, чтобы обеспечить себе право проживания в Кольце. Широкие белые тротуары соседствовали с аккуратными клумбами, а половина домов, возможно, стояла пустой за своими ярко раскрашенными ставнями.

Ли вздрогнула, и сердце ее застучало быстрее, когда пара школьников появилась из-за угла в сопровождении спешившей няни.

– Извините, – спросила она, но женщина проскользнула мимо, опустив глаза, пульс нервно колотился у ключицы.

Подняв руку, Ли посмотрела на слабо проглядывавшиеся следы сталекерамики, вживленной в ее плоть. Хотя, скорее всего, женщину испугало не оборудование, а сама Ли. Даже военная форма не могла рассеять у людей опасение, что генетическая конструкция в таком районе могла означать неприятности. Она вспомнила свою последнюю командировку в пределы Кольца. Разве здесь что-нибудь ухудшилось с той поры? Или просто, может быть, ее кожа стала тоньше?

Она узнала дом Коэна сразу же, как завернула за угол. Он занимал целый городской квартал. Каждый его камень был дополнительно магнитно усилен через космопорт Шарля де Голля перед самым эмбарго. Входная дверь была вдвое выше Ли, и, как только она поставила свою ногу на первую ступеньку лестницы, дверь бесшумно отворилась, выпустив наружу прохладный воздух с незнакомым ароматом.

Ли вошла в большой холл с мраморным полом, стены которого были увешаны известными картинами, написанными маслом. Ее остановил охранник, и она подняла руки к голове, чтобы он обыскал ее.

Он обыскивал профессионально, с непроницаемым лицом, за исключением моментальной вспышки восхищения при виде ножа-бабочки. Все, что он нашел, очень впечатляло. Ее «гадюка», специально выпущенная для Космической пехоты. Ее «беретта». Нож-бабочка, который она сняла с солдата армии Синдикатов во время войны. И наконец, синий ящичек, который она захватила с собой на случай, если снова столкнется с похитителем.

Он протянул назад оружие и нож. Они всего лишь показались в потокопространстве, поскольку в реальности находились на инертном теле Ли на станции АМК; протоколы защиты здоровья и безопасности делали их бесполезными. Но синий ящичек все же оставил у себя. Этот вид оружия никогда не должен находиться вблизи независимого AI, способного нанять компетентных телохранителей.

Когда охранник закончил, он слегка расслабился и улыбнулся.

– Привет, майор. Рад вас видеть.

– И я тебя, Момо.

Ли протянула руку, и они обменялись шуточным секретным рукопожатием солдат, служивших в Космической пехоте.

– А где Джимми?

– В отпуске, – ответил Момо, пожав плечами. – Такой ленивый.

– Ну и ладно. Передай ему, что я его помню. Коэн здесь?

– Вы знаете, куда пройти.

Коэн ждал ее в своем кабинете – залитой солнечным светом комнате с портретами чьих-то предков в изящных рамах. Стеклянные двери вели в огороженный стеной сад. Антикварные вещи наполняли воздух запахом старого дуба и воска, которым натиралась мебель.

Вся комната жила и дышала. В ней была особая атмосфера, заполненная пылинками из шерсти персидских ковров и частичками лака со старинных картин, гусиных перьев и конского волоса, которым когда-то набивали мягкую мебель. И само здание роняло частицы дерева, штукатурки, прохладную и сухую пыль известняка. Оно оставляло след, как живое существо. Оно проникало внутрь тебя, как и сам Коэн, очаровательное, опьяняющее до такой степени, что уже и не понять, где граница между ним и вами. Коэн сидел на низком диванчике рядом с открытой дверью. В руке у него была книга, старый томик в твердой обложке, золото букв облетело с ее потрескавшегося корешка. Сегодня он шунтировался через Роланда, одетого в летний костюм цвета свежескошенной травы, как на портрете Эклипса работы Стаббса, висевшего на стене за его спиной. Полуденное солнце вспыхивало на кружившихся в воздухе пылинках, отливало золотом в глазах Роланда и окрашивало все вокруг в яркие земные тона.

– Кэтрин, – сказал он, вскочил, поцеловал ее в щеку, взял за руку и усадил рядом с собой на диван. – Снова на Мире Компсона, да? Что, там очень плохо?

Она скривила лицо. Он не отпускал ее руку, а отдергивать ее сейчас было слишком поздно. Его пальцы ощущались горячими, сухими и чистыми на коже.

– Хочу признаться, был удивлен, что ты согласилась на это задание.

– У меня не было большого выбора.

– Да, – сказал он, улыбаясь еще шире. – У Хелен настоящий талант на такие вещи. Я могу себе представить, как она это разыграла. Насколько элегантно она бросила тебе спасательный круг после того, как попыталась сломать тебе карьеру.

Ли прищурила глаза.

– А откуда ты знаешь, что тут замешана Нгуен?

– Ну, ты ведь знаешь меня, любопытного. Виноград?

Он предложил ей неглубокое блюдо с несколькими зелеными кистями мелких ягод.

Она вынула свою руку из его руки и оторвала ягоду с ветки. Потом положила ее в рот и начала осторожно жевать.

Оказалось, что этот виноград по вкусу совершенно не был похож на виноград. У ягод была жесткая кислая кожа. И они лопались у нее на зубах, неожиданно выбрасывая сочную мякоть с какими-то острыми деревянными кусочками.

– Осторожно, косточки, – предупредил Коэн, когда она чуть не подавилась одной. Он внимательно смотрел на нее, очевидно ожидая какого-то комментария.

– Он неплохой, – сказала она, кивая.

– Ты – страшная лгунья.

– Ты – прав. Виноград ужасный. Если не сказать, что еще и опасный. Для чего есть эту гадость?

Вот так они и перешли к прежнему привычному доверительному общению. Тема Метца была отложена в сторону. Они просто продолжали разговаривать, словно там ничего не произошло. Такая манера была ближе всего по форме к извинению. Большего никто и никогда не добивался от Коэна. Или от самой Ли.

Они проговорили весь день, пока длинные полосы преломленного солнечного света медленно ползли по кабинету, играя яркими голубыми и желтыми цветами узбекского ковра. За виноградом последовал чай, оладьи, сливки и маленькие зелено-белые бутерброды с кресс-салатом – все настоящее. Не было большего великолепия, чем чай с Коэном – будь то в потокопространстве или в реальности.

Когда они, сидя за чаем, завершили обмен личными новостями, слухами и наболтались о политике, Коэн поставил чашку и взглянул на нее.

– Ты понимаешь, что тебя чуть не убили тогда?

– Да брось ты!

– Тебя абсолютно и безоговорочно выключили.

– Ерунда, – ответила она, на самом деле не подозревая, что все было так серьезно.

– А что, если бы меня там не было? Я не всегда смогу прискакать на белом коне, чтобы спасти тебя. Понимаешь?

– Думаю, что в случае, о котором мы говорим, ты шел спасать меня медленной походкой с дорогой сигарой в руке. И кстати, я не просила тебя о помощи.

– Верно, – немного раздраженно ответил Коэн. – Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы ожидать благодарности. Но давай сделаем так, чтобы такое впредь не повторялось, хорошо?

– Почему ты думаешь, что это было не случайное нападение?

– Тебе, наверно, будет интересно узнать, что сигнал передавался через полевого AI компании «Анаконда Майнинг»?

Ли изумилась:

– Это невозможно! Полевой AI отключился, когда произошел взрыв на шахте.

– Это всего лишь история, распространенная Секретариатом для общего пользования. В действительности он живой и здоровый. Это понятно любому даже без установления контакта с ним.

Он зажег сигарету и смотрел на нее сквозь клуб дыма.

– Он просто с нами не говорит.

Ли с подозрением посмотрела на него.

– А ты откуда знаешь?

– Так получилось, что мне это стало интересно. И определенному числу моих коллег.

– То есть, другими словами – ALEF.

– Хм-м-м. Секретариат, кажется, под впечатлением, что у нас в АМК есть свободный полевой AI.

– А это действительно так и есть?

– Конечно нет. Действительно. – Он закатил глаза. – Ты загружаешь слишком много дешевых интерактивных программ.

– Хорошо, – сказала Ли. – Здесь вы были ни при чем. Насколько ты веришь другим AI из ALEF?

Он посмотрел на нее снисходительно.

– Этот вопрос почти по-человечески тупой. При чем здесь доверие? Все дело в протоколах обмена информацией. Кроме того, здесь и речь об этом не может идти. Полевые AI – это зомби. Ты видела циклы обратной связи, запрограммированные в них? Их едва чувствуешь.

– Тогда кто это сделал?

– Зачем спешить с выводами? Может быть, этот полевой AI контролирует сам себя?

– Думаешь, он пошел вразнос?

– Ох, как я ненавижу это слово, – сказал Коэн, глядя в потолок. – Это звучит так, словно каждый AI, который попытался контролировать свой собственный код, ведет себя как разбушевавшийся слон.

Ли не останавливалась.

– Я думала, что полевые AI не могут по… ой, переписывать свой собственный код.

– Ну, конечно, подразумевается, что они не могут это делать. – Он улыбнулся. – Но тогда и мне это было бы не по силам, если верить отдельным так называемым экспертам. Лучше скажи мне, какой глупый предлог использовала Нгуен, чтобы отправить тебя на Компсон? Какую легенду она придумала? И сколько она рассказала тебе о том, что происходит в действительности? – Он закинул голову, закрыл глаза и выпустил изящное кольцо дыма. – Если ты не желаешь делиться со мной, то тогда мне непонятно, зачем вообще мне с тобой играть.

Она стала рассказывать. Коэн откинулся на высокую спинку дивана и слушал. Медленное дыхание живота Роланда было единственным свидетельством того, что он – жив. Когда Ли закончила, он посмотрел в потолок и выпустил несколько колец дыма, прежде чем ответил.

– Три вещи. Первая. Хелен ничего тебе не рассказала. Ничего существенного, по крайней мере. Вторая. Это эпизод зачистки, а не настоящее расследование. Третья. Она изо всех сил старается утаить то, чем занималась Шарифи, иначе она не выбрала бы тебя для этой работы.

– Ей не из кого было выбирать, – солгала Ли. – Я была ближе всех.

– Хм… как удобно, что ты была рядом, да?

– Еще бы, я думаю.

– Прекращай изображать из себя солдата-простака, – вежливо хмыкнул Коэн. – Я знаю тебя лучше. Нгуен отдала тебя под трибунал, или как они его еще там называют, а затем заставила плясать под свою дудку. Ты в большой опасности. Нгуен хорошо тебя знает и понимает: ты предпримешь все возможное, чтобы выбраться. Просчитай, Кэтрин. Попробуй сделать хоть что-нибудь не так – и можешь биться об заклад на свои точки Фромхерца, что не пройдет и десяти минут, как она вежливо напомнит тебе, что держит твою карьеру в своих руках. Ли беспокойно зашевелилась, почувствовав себя неудобно на этом роскошном диване.

– Ну, нельзя быть таким подозрительным.

– Можно. И я догадываюсь, что ты уже думала об этом. – Он улыбнулся. – Кроме того, я очень уважаю Хелен. Она удивительно безжалостна, но всегда поучительно понаблюдать мастера за работой. К слову сказать, я бы не рекомендовал тебе говорить ей о том, что ты встречалась со мной. Она сейчас на меня слегка сердита.

Ли едва сдержалась, чтобы не сказать, что у Нгуен, возможно, есть причины, чтобы быть им недовольной. Но вместо этого спросила:

– Что ты можешь мне рассказать о Ханне Шарифи?

Коэн улыбнулся.

– А что ты хочешь узнать?

– Все. Ты знал ее лично?

Улыбка стала шире.

– Боже, Коэн, ну есть хотя бы кто-нибудь, с кем ты не спал?

Его лицо приняло самодовольное выражение.

– Ну, оставь эту пуританскую мораль шахтерской дочери. По крайней мере, я всегда разговариваю с моими «бывшими». Не так, как некоторые, кого я знаю.

– Я все еще говорю с тобой, не так ли? – спросила Ли без всякого смущения.

Они посмотрели друг на друга по-настоящему впервые с момента встречи.

Коэн отвернулся первым, наклонившись вперед, чтобы стряхнуть пепел.

– Не думаю, что это надо ставить себе в заслугу.

Ли встала и прошлась по комнате.

Портреты давно забытых графинь и маркиз восемнадцатого века смотрели на нее со стен, оклеенных зеленоватыми обоями. Кукла-автомат Жака Дро на карточном столе, способная писать сообщения объемом до сорока штрихов, пользуясь любым алфавитом, кивнула своей головой и вздохнула набитой тряпками грудью под смокингом с помощью зубчато-блочной имитации настоящего дыхания. На книжных полках стояли фотографии ученых, дурачившихся перед камерой на фоне покрытых плющом стен. На одной из них она увидела подлинного Гиацинта Коэна на какой-то исторической по значению конференции AI еще до Исхода. Кроме этого, здесь были сравнительно новые фотографии того Коэна, которого она знала, или, скорее, это были незнакомые люди с его хитроватой улыбкой на лице. На вечеринках. Играющего со своими собаками. Беседующего с премьер-министром Израиля. На пляже близ Тель-Авива. Один снимок, как она поняла, сделали совсем недавно. Из рамки на нее смотрело лицо Роланда.

И конечно, комнату заполняли книги. Коэн и его романы. Стендаль. Бальзак. Сестры Бронте. Иногда Ли казалось, что он больше знал о людях из книг, нежели о реальных.

Она сняла книгу с полки. Книга захрустела у нее в руке, издав щекочущий ноздри, но приятный аромат, впитавший в себя запахи кожи, клея и частиц бумаги. Она открыла ее наугад:

« – Есть в тебе что-нибудь похожее на меня, Джейн?

На этот раз я не осмелилась что-либо ответить: мое сердце было переполнено.

– Поскольку, – сказал он, – у меня иногда бывает такое ощущение в отношении тебя, особенно когда ты рядом со мной, как сейчас, как будто у меня, где-то слева под ребрами, есть веревочка, привязанная прочным и хитрым узлом к такой же веревочке в соответствующей части твоего маленького остова. И если этот бурный пролив и две с лишним сотни миль земного пространства разделят нас, я боюсь, что эта нить, связующая нас, оборвется, и у меня есть сильное подозрение, что я истеку кровью внутри. Что же касается тебя – ты забудешь обо мне».

– Зачем ты хранишь эту чушь? – спросила Ли у Коэна, все еще глядя в книгу.

Она стояла к нему спиной, но все же не смогла совсем скрыть улыбку в своем голосе.

– Можно ведь отравиться. Я проглотила восемнадцать видов плесени, лишь только открыла ее.

– Я помешан на устаревших и трудных технологиях. Зачем иначе я тратил столько времени на тебя?

Она рассмеялась и закрыла книгу.

– Кстати, об устаревшей технологии. Знал ли ты, что Шарифи из родильной лаборатории компании «КсеноГен»?

– Да, из той же, что и ты.

Ли замерла, не оборачиваясь к нему.

– Из той же, что и моя бабушка.

– Конечно.

– Шарифи тебе что-нибудь рассказывала об этом?

– Непосредственно нет. Но она много говорила о Мире Компсона. Она жила там до восьми лет. В каком-то приюте в Хелене. С монахинями.

– Забавно.

– Что мне запомнилось и чему я больше всего удивился – это как она оказалась в приюте.

– Как?

– Она была слепой.

Ли повернулась и пристально посмотрела на него.

– Она была слепой с рождения. Что-то в глазном нерве. Легко корректируемое. Ее приемные родители все исправили. Но в самой родильной лаборатории после анализа затрат и выгод решили выбраковать ее вместо того, чтобы платить за операцию.

– Боже милосердный, – шепотом вырвалось у Ли.

– Я сомневаюсь, что здесь уместно говорить о милосердии. Как там говорится? Молитесь Пресвятой Деве – Господь лишь взглянул на Мир Компсона и сразу вернулся на Землю. Так? Со слов Ханны, приют, в котором она росла, был полон конструкций, выброшенных из лабораторий из-за незначительных дефектов. Это заставляет по-новому взглянуть на оптимизацию накладных расходов. «Самая дешевая технология – это человеческая технология», – часто любила повторять она. И она была права. Кольцо, ООН, межзвездная коммерция. Все это на крови и поте нескольких сотен тысяч шахтеров, которые проводят первую половину своей жизни под землей, а вторую – умирая от пневмокониоза. – Он рассмеялся. – Это положительно по-викториански. Или просто по-человечески.

Ли почувствовала вспышку гнева к Коэну за… собственно, за что? Разве ей самой не хотелось немного воспользоваться благами жизни, не очень задумываясь о том, откуда берется конденсат, благодаря которому все это стало возможным?

Она поставила книгу обратно на полку, двигаясь вдоль стены к письменному столу Коэна. Взяв со стола открытую микрофишу, она посмотрела на экран:

«Эра индивидуального чувствующего организма закончилась. Как Синдикаты, так и государства – члены ООН борются за то, чтобы соответствовать этой метаэволюционной реальности. В Синдикатах мы видели эволюционный переход к менталитету сознания пчелиного улья, то есть: система яслей, тридцатилетний контракт, создание явной постандроидной коллективной психологии, принятие всеми культурами эвтаназии для индивидуумов с отклонениями от генетических норм».

– Ты не признаешь неприкосновенности частной жизни? – спросил Коэн раздраженно.

– Признаю, но только моей собственной. Кстати, а что это?

– Это мое выступление. Проект. А это значит – убери свой нос оттуда.

Она пожала плечами и поставила карточку на место.

– Похоже, что у Шарифи не было радостных воспоминаний о Компсоне. Так почему же она туда вернулась? И чем она занималась на шахте «Анаконды»?

– Понятия не имею. Мы потеряли связь. Но я прекрасно представляю, что она была за личность. И что бы там Хелен ни думала, Шарифи не занималась продажей информации. Она была настоящим крестоносцем. – Он улыбнулся. – И немного походила в этом на тебя.

Ли отмахнулась от этого.

– Я просто работаю за зарплату.

– Теперь это так называется? – рассмеялся он. – Я встречал посыльных в гостиницах, которым платили больше. Кстати, почему бы тебе не рассказать, что конкретно ты искала, когда полевой AI ухватился за тебя.

– Ты действительно думаешь, что он вышел из-под контроля? – спросила она.

– Нет. Или, скажем, я прекратил думать об этом, когда он стал тебя преследовать. Полуразумные просто не так уж интересуются людьми. Большинство из разумных тоже не очень ими интересуются. Нет, кто-то послал его. Кто-то, интересующийся тобой.

– Кто?

– Драконы, – прошептал Коэн, рисуя элегантную фигуру в воздухе кончиком сигареты. – Белые Красавицы.

«Оракул» Ли окунулся в спин-поток, чтобы найти, кто такие Белые Красавицы и что общего у них с выдуманными ящерицами. Все, что он нашел, было несколько странных ссылок на картографию шестнадцатого столетия.

Коэн рассмеялся, и она поняла, что он видел ее запрос в сети, а также ее неудачную попытку найти ответ.

– Когда древние картографы доходили до неизведанных мест на Земле, – сказал он, – они писали: «Здесь Драконы». А если они были более прозаичны, они просто оставляли пустые места. Эти пустые места на старых бумажных картах были, конечно, белого цвета. Сибирь. Пустая часть света. Глубь Африки. Великие путешественники называли эти пустые места Белыми Красавицами. Может быть, это немного глупо звучит. Но я имел в виду, что потокопространство – это нечто большее, чем совокупность вещей, заложенных туда людьми. В потоке тоже есть Белые Красавицы. Живые, чувствующие системы, такие же неизвестные и никем не отмеченные, как и те белые пространства на старых картах. Люди не видят их. Или если и видят, то в основном не узнают. Но они существуют. И возможно, ты натолкнулась на одну из них, только и всего.

Ли пробил озноб.

– Ты что, на самом деле веришь в это?

– Люди верили и в более странные вещи, – ответил он. Затем пожал плечами и улыбнулся: – Я ничего не утверждаю. Ты спросила о моих предположениях? Я думаю, что, возможно, это было так. По крайней мере, в данный момент. Как и любая женщина, я оставляю за собой право менять свое мнение.

Это был старый спор, и Ли не могла устоять.

– Ты – не женщина, Коэн.

– Моя дорогая, я был ею дольше, чем ты.

– В качестве туриста. Это совсем не то. – Ли зашла в свою жесткую память, нашла там сканированное изображение интерфейса Шарифи и скопировала его Коэну.

– Взгляни на это и скажи, что тебе подсказывает женская интуиция.

– Ну вот, – сказал Коэн, внезапно выпрямляясь, и криво усмехнулся. – Я все время ждал, когда ты об этом заговоришь. Было забавно смотреть, как ты ходила вокруг да около, пытаясь определить, насколько ты можешь мне доверять.

– Дело не в доверии, – ответила Ли. – Здесь вопрос в протоколах обмена информацией.

– Наглая обезьяна.

Он вывел файл в реальное пространство, открыл футляр, пробежался пальцами по проводам, перевернул, чтобы рассмотреть при солнечном свете.

– Это было для Шарифи, – сказала Ли. – Нечто вроде невронеорганического интерфейса.

– Интрафейса.

– Думаю, что она пользовалась этим интерфейсом для связи с полевым AI…

– Интрафейс, – поправил он раздраженно. – Ты слушаешь, что я тебе говорю?

– Интерфейс, интрафейс – какая разница?

– Думай, Кэтрин. Интерфейс управляет обменом данных и операционными программами между двумя или более дискретными системами. Интрафейс, напротив, соединяет обе в единую интеграционную систему.

– Похоже на академическое определение, Коэн.

– Вовсе нет, когда создается сеть из человека и независимого AI. Ты только подумай, что у тебя внутри. Различные системы размещаются на платформе «оракула» – простого, не обладающего сознанием AI, который немного сложнее сообразительного игрового агента. «Оракул» направляет данные и активный код в обоих направлениях от тебя на твой невропродукт, переводит обычные запросы в квантовые вычислительные функции, маркирует информацию и находит правильные решения. – Он помахал в воздухе своими тонкими пальцами с великолепным маникюром. – В более широком смысле это немногим отличается от шунта, через который я получаю сенсорную информацию и направляю команды на это или какое-либо другое специально оборудованное тело. Но если взглянуть глубже, то интрафейс все же совершенно другой зверь. С помощью него AI и человек сливаются в единое сознание.

– А кто управляет всем этим?

– Неверный вопрос. Все равно что спросить, какие нейроны в твоем мозгу управляют твоим собственным телом. Или спросить, какие из ассоциированных со мной сетей управляют мной. Мы все управляем.

– Но некоторые из вас управляют больше, чем другие. Правильно?

– Ну конечно. Я должен выражаться более точно. Когда я говорю «единое сознание», я имею в виду сознание не в твоем понимании, а в моем. Я понимаю, что модно отождествлять человеческое сознание с независимым, но на самом деле, как только поднимаешься выше уровня отдельного нейрона, это – просто метафора. Действительно независимый AI – совершенно другая сущность. Сознание независимого аналогично параллельной обработке информации, к которой человеческий разум просто не приспособлен. Управление в этом контексте… скажем, затруднительно.

– И необходим какой-нибудь независимый, чтобы выполнить это?

– Он должен быть очень мощным. Ли посмотрела на него, задумавшись.

– Сколько существует независимых, способных это делать?

– Немного, – ответил Коэн, вытаскивая нитку из обшлага пиджака. – Независимые с Альбы, конечно, особенно если провести их через полевого AI АМК. Два или три AI из зоны Кольца – все работают по пожизненным контрактам с сетью «ДефенсНет» или с одним из частных оборонных подрядчиков. Любой из главных AI в Консорциуме «Фринета» способен этим заниматься – и тот факт, что ты наступила на пальцы Консорциуму, определенно может служить объяснением твоего маленького приключения во Фритауне.

– А что насчет ALEF? – спросила Ли.

– Моя дорогая, никто из тех, кто хоть раз посещал встречу членов этой ассоциации, такого себе и вообразить не может. Половина старых членов сейчас декогерирует из-за недостаточной поддержки первых перемещений со сверхсветовой скоростью. Треть из тех, кто еще может функционировать, крайне не заинтересована ни в чем, кроме дебатов по вопросам теоретической математики и экспериментов со структурой альтернативной тождественности. А остальные из нас не способны договориться, где поужинать или даже ужинать ли вообще, не говоря уже об организации чего-либо на таком уровне. Кроме того, если нас когда-нибудь поймают за этим делом, то Техком сразу же активирует принудительные циклы обратной связи.

Неожиданно он сделался серьезным и провел пальцем по шее Роланда – жест, в значении которого было трудно ошибиться.

– Консорциум, – продолжала Ли, проигнорировав его жест в поисках ясности. – Они супремасисты, да?

Она никогда не разбиралась в чуждой ей политической путанице у AI, но она и не была настолько осведомлена.

– Возможно, это лучше было бы назвать сепаратизмом. Я уже говорил, что большинство независимых не слишком жалует людей.

– Но Консорциум и был той группой, замешанной в событиях Тель-Авива? Правильно? Это они убили агента Совета Безопасности.

Рука Роланда замерла, потянувшись к пепельнице, и пепел тихо осыпался на сине-золотые арабески ковра.

– А что ты меня спрашиваешь? – резко спросил он. – Меня там и вовсе не было.

– Я просто говорю к тому, что AI, члены Консорциума, могли пользоваться этим интрафейсом, если у них была в этом необходимость.

– Конечно, они могли. Ли сглотнула.

– И ты мог, да? Фактически, тебе пользоваться этим удобнее, чем любому другому AI. Поскольку в тебе больше человеческого, не так ли? Поскольку ты обрабатываешь данные эмоциями, а не логикой. О тебе говорилось во всех учебниках по системам независимых как о единственном в двадцать первом веке AI с эмоциональной цепью, который не декогерировал и не был отправлен… куда их девают, когда такое происходит. Ты – практически целый вид в единичном экземпляре.

На какой-то момент ей показалось, что он не ответит. Его сигарета дымилась, потрескивая. Еще одна порция пепла упала на пол. За высокими окнами пели птицы. И пока Коэн сидел так спокойно, затаив дыхание, красивое лицо Роланда казалось высеченным из камня.

Когда он начал говорить, то голос его зазвучал мягко и прохладно, подобно падающему снегу.

– Кэтрин, если ты хочешь спросить, то возьми и просто спроси об этом.

Ли выглянула в окно и увидела зеленые листья, колышущиеся под нападавшим на них снегом, таким ослепительно белым, и такой блестяще синий океан, что ей показалось, что она смотрит на облака в небе. Можно было подумать, что они находились на твердой земле, а не в вертящемся кольце из закаленной в вакууме вирустали. Она наклонилась вперед и наконец задала вопрос, висевший у нее на языке с момента прибытия сюда:

– Коэн, что было целью на Метце? То, что ты искал, был этот интрафейс?

Он вздрогнул, вынул изо рта сигарету и наклонился к ней, глядя в глаза.

– Почему ты так подумала?

– Рисунок. – Она показала на выпуклый контур на черной поверхности футляра устройства. – Такой же был тогда на полу.

– Не думаю, что ты должна была запомнить это, Кэтрин.

Она закурила.

– Тебя что, перемкнуло? Ты обращалась к психотехам? – Он помолчал и сам себе ответил: – Конечно нет. Но ты должна, Кэтрин. Это – игра с огнем.

Она усмехнулась.

– Но ведь ты же серьезно не веришь в то, что стирание памяти делается для нашего блага? Чтобы освободить нас, простых солдатиков, от страданий за плохие, но такие необходимые дела, которые нас заставили делать?

– Ты ведь меня знаешь достаточно, чтобы спрашивать такое. Если твоя мягкая память залезает в редактированные файлы, то у тебя внутри – серьезные неполадки. Ради всего святого, сходи и проконсультируйся с кем-нибудь. Я заплачу, если есть проблема с деньгами.

– Я тебя когда-нибудь просила платить? Ответь на мой вопрос, Коэн. Нас посылали на Метц ради этого?

– Нет… Ли встала.

– Я тебе не верю. И я не люблю, когда мне лгут. – Сядь, – сказал он.

И в его голосе прозвучало что-то, заставившее ее подчиниться.

– Да, на Метце мы искали этот интрафейс. Но не этот компонент. Мы искали схемы невропродукта и исходный код психопрограммы. – Он продолжал пристально смотреть ей в глаза, наблюдая за ее реакцией. – Послушай, это не ВР-устройство и не продукт, изготовленный для солдат ООН. Это настоящая нейронная сеть, предназначенная для обеих сторон интрафейса: как AI, так и человеческой. Ее нельзя вырастить в вирусной матричной жидкости, особенно когда само устройство – еще в стадии эксперимента. Нужно тело. Ли поежилась.

– Те конструкции, которых мы видели в лаборатории, были… просто питающими организмами?

– Совершенно верно.

– А что насчет этого? – Она показала на устройство, лежавшее на столе между ними.

– Не обращай внимания. Это ерунда. Вспомогательное устройство. То, что ты получаешь с настоящим оборудованием, кидаешь потом куда-нибудь в нижний ящик и забываешь. На самом деле то, что нужно тебе, так это компонент интрафейса со стороны AI. И какой-то AI оборудован им. Возможно, этот AI включен в сеть независимого. Найди его, и ты будешь точно знать, кто твой противник.

– Именно об этом я тебя и спрашиваю, Коэн. Кто это? Нгуен передавала тебе технологию в качестве платы. Что ты собирался делать с ней? Для чего она была нужна ALEF?

– Она им не нужна. Она нужна мне.

– Почему?

Коэн начал говорить, но неожиданно замолчал и отвернулся, чтобы закурить еще одну сигарету.

– Выйди из линии. Я пороюсь в базах данных ALEF, поболтаю с несколькими старыми знакомыми и подумаю, что смогу добыть, не привлекая нежелательного внимания. А ты возвращайся в шахту. Определи точно, что делала там Шарифи. С кем она разговаривала. На связь со мной не выходи. Нгуен наверняка будет просматривать твою исходящую почту, и я думаю, что безопаснее было бы не общаться до того, пока я не подключу источник запутанности вне потока.

Он встал и посмотрел на свои тонкие, как бумага, наручные золотые часы кремово-розового цвета, гладкий циферблат которых был украшен стилизованным крестом тамплиеров. Наступила пора расставаться. Ли получила все ответы на сегодняшние вопросы.

– Тогда пошли. – Он улыбнулся, взял ее за руку и помог подняться. – Давай пройдем через сад. Может быть, увидим птиц. Я говорил тебе, что наше отделение биологических исследований восстановило белолобую ласточку, способную самостоятельно размножаться натуральным образом? И я хотел бы показать тебе свою новую сирень. Она должна понравиться тебе, несмотря на твою варварскую практичность.

Он взял ее под руку, и они парой прошли через высокую дверь в его персональные джунгли, покрытые яркими зелеными пятнами от солнечного света, заливавшего их.

ПЛАСТ НА «АНАКОНДЕ»: 16.10.48

Они привозили крыс обратно, когда Ли с Маккуином добрались до надшахтного здания на следующее утро.

Крыс привозили в ловушках, изъеденных ржавчиной клетках, в каких-то коробках совершенно невообразимых форм и размеров. Шахтеры, направлявшиеся на смену, даже умудрялись притащить их с собой из Шэнтитауна на наземных челноках. Шесть полных контейнеров оказались в клети, в которой Ли и Маккуин спускались вниз. Когда спуск был окончен, «шахтерские пони» уже дожидались, чтобы перегрузить их на угольные вагонетки и отправить во все дальние уголки шахты. Судя по горе пустых клеток, скопившихся здесь, Ли поняла, что это переселение длилось уже, по крайней мере, вторую смену.

Никто из руководства не рискнул прекратить это. Они не осмелились. Несколько наиболее серьезных стихийных шахтерских забастовок в истории Мира Компсона вспыхнули после отравления шахтных крыс. Шахтеры любили своих крыс. Относились к ним как к друзьям. Верили им. Крысы чуяли ядовитый газ задолго до людей и постантропов. И они ощущали колебания перекрытий, предшествующие обвалу. Когда крысы покидали шахту, это предвещало опасность. Если крысы были на месте, это значило, что в шахте не более опасно, чем обычно.

– Как они так могут? – прошептал Маккуин, когда они вошли в основной штрек.

Ли проследила его взгляд, направленный на шахтера, который сидел на куче отработанной породы. Он отламывал кусочки от своего бутерброда и бросал их крысиному трио. Это была странная картина: чернота покрытого угольной пылью человека, черный крысиный мех, круглые черные крысиные глазки, прикованные к грязным шахтерским пальцам, постоянно нырявшим в поблескивающую коробочку для завтрака.

– Они довольно чистые, – сказала она. – От них ничем уж особенно не заразишься, разве только чумой. И даже этим, скорее всего, сегодня легче заразиться от людей.

Маккуин только покачал головой и поперхнулся слюной.

– Вы еще размышляете о Гоулд? – спросил он. Ли пожала плечами.

– Ну, зачем ей было отправляться в медленном времени? Вот что я не могу понять.

Теперь они шли по главному штреку. Он был все еще достаточно широк, чтобы два человека могли идти по нему бок о бок, но потолок нависал уже над самой головой, заставляя Маккуина наклоняться и идти, согнувшись по-шахтерски.

– Похоже, что у тебя есть теория? – решилась спросить Ли.

– Ну, не совсем… хотя…

– Хотя что?

– Мне представилось, что, может быть, смысл был не в том, чтобы отправить… как бы это выразиться… саму Гоулд во Фритаун, а в том, чтобы не дать никому схватить ее, пока она туда не попадет.

Ли замерла, задумавшись над пришедшей ей в голову идеей.

– То есть ты говоришь, что для нее этот полет – вроде места для передачи информации.

– Ну, я не совсем, чтобы именно так думал, но… да. Получается, как только этот корабль попал в медленное время, он пропал. Никакого радиоконтакта. Невозможно остановить его, или зайти на его борт, или даже найти его. По отношению к нам, можно сказать, он как бы не существует вообще.

– Пока не прибудет во Фритаун.

– Совершенно верно.

– Ты считаешь, что для нее все равно, если мы узнаем, что это такое, до того, как она попадет туда?

– Правильно.

– Потому что?

– Потому что как только она доберется туда, будет уже слишком поздно для нас останавливать ее.

Ли остановилась и уперлась взглядом в пол, в угольную пыль, уже покрывшую ее ботинки. У нее в голове крутились мысли.

– Я просто так подумал, – сказал Маккуин. – Думаю, в действительности в этом нет никакого смысла, если взглянуть таким образом.

– Нет, – медленно произнесла Ли. – Смысл есть. Большой смысл.

Он посмотрел на нее, и его лицо, освещенное лампой, казалось белым в темноте.

– Что мы должны делать теперь? – спросил он.

– Идти по другим следам и молить Бога, чтобы недели через три распутать это дело.

Маккуин улыбнулся.

– Другие следы – это Луи?

– Да, другие следы – это Луи.

В шести километрах от ствола шахты, по подсчетам Ли, штрек сделал резкий поворот, и они оказались в длинном зале с высоким потолком, служившим временным домом для забоя восьмой «Южный». Поисковые группы, должно быть, уже побывали здесь и не нашли стоивших внимания залежей кристалла; шахтеры взрывом откололи большой пласт угля и теперь выбирали его с помощью циркулярной врубовой машины, установленной на транспортной платформе. Большая машина выбрасывала клубы вонючего черного дизельного выхлопа и издавала такой шум, что потолок осыпался. Не было никакого смысла разговаривать с кем-либо во время работы. Поэтому Ли и Маккуин устроились в укромном уголке и оттуда наблюдали за происходившим.

Видимо, их заметили. Когда бригада остановилась, чтобы дать передохнуть машине и поднять направляющие устройства, штейгер поднял свои защитные очки на лоб и подошел к ним.

– Луи, – представил его Маккуин, улыбаясь.

Луи легко можно было сравнить с Хаасом, но его большое тело не несло следов ожирения от сидячей работы. Везде виднелись узловатые шахтерские мышцы. Казалось, что этот человек мог двигать горы. Он вытащил грязную тряпку из комбинезона и протер ею руки. Ли показалось, что он просто перенес угольную пыль и дизельную смазку с одного огромного пальца на другой.

Закончив размазывать грязь, он достал из потайного кармана жестяную коробку с табаком и предложил всем угоститься. Ли и Маккуин отказались. Луи взял щепотку и засунул ее за щеку.

– Ну, – сказал он, оглядывая Маккуина сверху донизу. – Хозяин в большом доме не обижает тебя?

– Очень смешно, – ответил Маккуин и пояснил для Ли: – Мы с Луи вместе ходили в школу.

Луи рассмеялся.

– Но только в начальную. Для каждого из нас она была и последней.

– Майор Ли хотела бы задать тебе несколько вопросов.

– Вопрошай и обрящешь! – ответил Луи, распахнув свои сильные, блестящие от угля руки. – Давать ответы – это пустяки. Это не с билетами на мировой чемпионат расставаться.

Один из забойщиков отошел от машины и с любопытством смотрел в их сторону. Луи взглянул на него, а затем посмотрел на Ли и Маккуина.

– Ну, так вы считаете, что «Метс» вылетит из чемпионата?

Ли громко рассмеялась.

– Это она от сожаления, – пояснил Маккуин. Забойщик прошел мимо и свернул в боковой туннель.

– 9 Правильно, – сказал Луи. – Он пошел отлить. Это займет около двадцати секунд, после чего он еще минуту-другую побродит, чтобы не возвращаться к рабочему месту. Это значит, что у вас осталось полторы минуты до того, как он вернется, чтобы послушать, о чем это мы тут разговариваем. Здесь, внизу, и у стен есть уши.

Он слушал, пока Ли объясняла ему, что она ищет, потом посмотрел на Маккуина.

– Ты можешь доверять ей, – сказал Маккуин спустя мгновение.

– Ага, но могу ли я доверять тебе?

– Ты знаешь, что можешь.

Луи пристально взглянул на Маккуина. Затем обратился к Ли.

– У Шарифи не было постоянной команды. Поэтому тех, кто был с ней, нельзя найти в журналах регистрации. Хаас разрешил ей выбирать шахтеров из забоев, где работа шла медленно. Большинство из них – опять на «Тринидаде», бедняги.

– Вы сможете достать нам полный список? Он пожал плечами.

– Наверное, проще будет дать им знать, что вы ищете их.

– Вы ведь сами не работали с ней?

– Вы с ума сошли? Чтоб я туда спустился!

– А как она уговорила других пойти с ней?

– Очень просто, – Луи рассмеялся, и его глаза расширились внутри белых кругов, оставленных защитными очками. – Она платила по профсоюзным расценкам. Фактически поместила внизу в шахте объявление, что платит вот так. Хотелось бы мне увидеть выражение лица Хааса, когда он читал это.

– Откуда ей было знать профсоюзные расценки? – спросила Ли, заранее зная ответ.

Луи пожал своими массивными плечами. Ли оглянулась и убедилась, что никто не сможет подслушать.

– Этот проект был профсоюзным? При официальной поддержке?

Луи сразу же ухватил нить. Профсоюз постоянно посылал своих членов в те или иные забои или рудники в зависимости от своих, зачастую непонятных, политических или экономических целей. Если профсоюз поддерживал проект Шарифи, то это должно было привлечь более квалифицированных и сильнее мотивированных рабочих. Профсоюзных рабочих. И профсоюз осуществлял надзор. Даже если одним из правил этой игры в кошки-мышки между профсоюзом и руководством компании было то, что никто не брал на себя риск открыто заявить, что являлся членом профсоюза. Достаточно ли политически грамотна была Шарифи, чтобы понимать это? Или профсоюз обратился к ней по своей собственной инициативе?

– Я об этом ничего не знаю, – сказал Луи, в упор глядя на Ли.

Он как будто хотел что-то сказать своим взглядом, но Ли не поняла что.

– Но что-нибудь вы, наверное, слышали?

– Есть вещи, о которых я предпочитаю ничего не слышать.

– Кто представитель шахты? – спросила Ли.

Лицо Луи закрылось наглухо, как дверь.

– Ой, брось! – сердито воскликнул Маккуин. – Ты прекрасно знаешь, кто представитель. Ведь твой братишка, черт его возьми, был им два выборных периода до этого!

Луи смотрел на Маккуина, и Ли заметила недоверие и обиду на его широком лице.

– Все, что мне известно, – сказал он, – так это то, что ты получаешь зарплату из кармана Хааса, как и другие пинкертоны. И если ты думаешь, что я душу наизнанку выверну только потому, что мы…

– Отлично, – прервала его Ли, услышав шаги в туннеле. – Просто шепни кому надо, хорошо?

– Хорошо. – Луи наклонился, чтобы проверить свою лампу. – Увидимся, Брайан.

– И на том спасибо, – раздраженно ответил Брайан.

Луи ответил так тихо, что Ли не расслышала его за возней бригады у врубовой машины. Она наклонилась к нему.

– Что?

– Я сказал, поговорите со священником. Но не говорите ему, что это я послал вас.

Священника звали Картрайт, и прошло полсмены, прежде чем они смогли найти его. Он нацарапал свой знак в регистрационном журнале смены, но не выписал себе лампы Дэви, и они не нашли его номерного знака ни на одной из досок штрека.

– Вольноопределяющиеся, – сказал Маккуин, – настолько уверены, что компания лишит их найденных ими жил, что скорее умрут, чем сообщат спасательным командам, где они. Мы должны выбраться отсюда и поискать его внизу. Если, конечно, вы думаете, что это стоит делать.

– Ты знаешь его? – спросила Ли.

– Конечно, – ответил Маккуин и покрутил пальцем у виска. – Этого придурка все знают.

Остальная часть смены работала среди неясных очертаний стен и мерцающих огней ламп. Вскоре Ли и Маккуин покинули ту часть шахты, где была установлена электропроводка АМК, и попали туда, где шахта освещалась только шахтерскими лампами и случайными, питавшимися от батарей, дежурными лампочками. Они пробирались сквозь извилистые штольни и проходы, мимо сгнивших вентиляционных перемычек, еле-еле пропускавших свежий воздух через свои отсыревшие туннели. На каждом повороте они останавливались, прислушивались и шли на звук шахтерских кирок.

Им казалось, что они видели одну и ту же призрачную сцену десять, двенадцать, пятнадцать раз, пока не расслышали первый слабый стук молотков и не увидели свет лампы, отраженный от обтесанных стен. Затем из темноты появились люди, которые следовали по узким лучам шахтерских ламп, их глаза блестели, подобно углю под бегущей водой.

– Священник? – спрашивала Ли у всех, кто попадался на пути, – Картрайт?

И каждая небольшая группа, встречавшаяся им, направляла их в сужавшиеся туннели, уходившие все глубже и глубже.

По мере ухудшения вентиляции становилось более душно. Ли начала потеть, стараясь вдохнуть как можно больше воздуха через загубник своего дыхательного аппарата. Маккуин сбросил с себя комбинезон, подвязав его рукавами вокруг пояса, и снял рубашку. Ли сделала то же самое, оставив на себе футболку; у нее на теле были заметны следы шахтерского «ожерелья», оставшиеся с тех пор, когда она ребенком работала под землей, и ей не хотелось, чтобы возникали неловкие вопросы о том, работала ли некая Кэтрин Ли в шахте и помнит ли ее кто-нибудь.

Вскоре она прекратила сверять маршрут по картам АМК в своей базе данных. Они уже вышли из зоны, нанесенной на карты компании, и, кроме того, у нее стал пропадать прием. В конце дня последняя бригада шахтеров указала им путь в крутую и узкую штольню, которая шла за пластом «Уилкс-Барре», где он нырял в разлом у горного хребта. После двадцатиметрового подъема они наткнулись на резкий изгиб штольни. Сразу же за поворотом они нашли узкую щель между двумя наклонными слоями породы, сквозь которую в начинавшийся за нею темный туннель мог пробраться только очень худой человек. Ширина туннеля не позволяла проникнуть в него шахтеру в полном снаряжении со всеми средствами безопасности. У входа в туннель кто-то мелом нарисовал символический знак: полумесяц с крестом под ним.

– Это знак Картрайта, – сказал Маккуин. – Но с дыхательным аппаратом не пройти. Я думаю, и у него там нет.

Итак, Картрайт оказался генетической конструкцией. Неусовершенствованный шахтер мог снять маску дыхательного аппарата, чтобы успеть выполнить задание в штреке, но только генетическая конструкция может рискнуть отправиться в отдаленные туннели без запаса чистого воздуха для дыхания, на случай если она попадет в газовый карман.

– Сколько вольноопределяющихся являются конструкциями на сегодня? – спросила она Маккуина.

– Большинство, – ответил Маккуин, подтвердив тем самым ее предположение. – Кто еще сюда полезет? И к тому же у них есть преимущество по сравнению с нами: им не нужно покупать воздух у компании.

Ли села, держась за выступ породы, и начала отстегивать дыхательный аппарат.

– Нужно найти его, – сказала она. Маккуин засомневался:

– Может, стоит подождать. Она ободряюще улыбнулась ему.

– А зачем? Этот уровень чистый, Брайан. Посмотри на свой значок Шпора. Мы доберемся туда, ну… за двадцать минут. Нет ничего такого, чем ты можешь до смерти надышаться за двадцать минут. Такой же вред можно нанести себе, выкурив пачку сигарет.

– Вы не видели, как умирают от пневмокониоза, – испуганно произнес Маккуин.

Ли встряхнула головой, чтобы отогнать воспоминания, вызванные словами Маккуина.

– Никто не умрет, – сказала она.

Маккуин выплюнул загубник, и она услышала тихий щелчок выключателя питания его дыхательного аппарата. Они протиснулись сквозь щель в породе и стали пробираться по проходу, который круто поднимался вверх, следуя за руслом подземного потока. Вода была чистой и прохладной, без следа серы, и Ли ополоснула лицо и шею от пота. Должно быть, у Картрайта была солидная жила, что стоило пробираться к ней таким путем.

Вскоре они подошли к уступам, напоминавшим лестницу, и начали подъем, постоянно опираясь на стену то одной, то другой рукой, чтобы не поскользнуться на мокрых камнях. По мере восхождения дыхание Ли становилось более частым и менее глубоким или от усталости, или от недостатка воздуха. Казалось, прошла вечность до того, как проход выровнялся, вода теперь бежала по неглубокому рукаву сбоку от них.

В одном из узких мест Ли развернулась, прижалась спиной к стене и уперлась ногами в противоположную. Маккуин сделал то же самое, хотя ему в этом проходе было еще теснее. Он дышал часто и неглубоко, а от лампы на его голове исходили призрачные голубые отблески. Ли принюхалась и уловила слабый запах фиалок. Это был признак появления рудничного газа.

Маккуин тоже почувствовал это. Он проверил свой значок Шпора. Когда он поднял глаза, они были широко раскрыты.

– С тобой все в порядке? – спросила Ли.

Он кивнул головой, но лицо его побледнело и покрылось испариной, а в глазах появился лихорадочный блеск.

– Спускайся назад.

Он отрицательно помотал головой.

– Делай, что говорю. Хочешь погибнуть? Встретимся в десять.

Ли наблюдала, как он спускался по крутому проходу, пока не оказался на ровной поверхности, после чего спросила себя, хорошо ли то, что она задумала.

Проход продолжал идти вверх, а рудничный газ обычно скапливался у потолка в больших помещениях. К тому времени, когда она найдет Картрайта, воздух будет достаточно ядовит, чтобы убить человека, не оборудованного специально. Ее присутствие там раскроет, кто она есть на самом деле. Но если он мог находиться там, то и он был таким же. И разве одна генетическая конструкция должна предавать другую?

Она сняла свой нагрудный знак и положила его на дно туннеля. Затем поставила шахтерскую лампу и шлем рядом со знаком, отключила свое внутреннее записывающее устройство и переключила оптику на инфракрасный режим. Она не могла выключить свой черный ящик, но если его когда-нибудь откроют, то тогда ее вряд ли будет беспокоить факт, что какой-то тех из Космической пехоты узнает, что она не была генетической квартеронкой.

Запах фиалок становился все сильнее. Вскоре Ли шла, вся окутанная смертельным коктейлем из серы и окиси углерода. Ее внутренние устройства, борясь с удушьем, вбрасывали волнами в кровь дезактивирующий состав. Наконец она услышала стук шахтерского молотка. Картрайт был там, наверху. Один. Без вентиляции и кислорода. В поисках конденсатов в ядовитой дымке рудничного газа. Она встряхнулась, словно пробуждаясь от дурного сна, и начала карабкаться вперед сквозь удушливый мрак.

Она наткнулась на него неожиданно – так обычно люди встречались в этих узких проходах при мерцающих лучах ламп. Он подрубал пласт, выдалбливая место для отвала отколотого угля и кристалла, и врезался в уголь настолько глубоко, что снаружи были видны только его ноги.

Желтые I-образные прутья из вирустали упирались в ничем больше не укрепленную стену, и вырубленный уголь скапливался за ними, образуя гигантские черные кротовины. При подрубке он вытаскивал прутья, и уголь падал сверху. Подрубать угольную стенку без помощи взрыва было тяжелой, медленной и опасной работой. Но она оправдывала себя, если жила была достаточно богатой. А эта была богатой: открытая поверхность слоя кристаллов светилась раскаленно-белым цветом в инфракрасных лучах, как сверкающие бриллианты.

Картрайт не слышал, как она появилась. Его молоток заглушал любой посторонний звук. Она наблюдала за ним, задержав дыхание. Вскоре он перестал стучать, и она услышала, как он дышал, слегка присвистывая. Когда он заговорил, она подумала, что он разговаривает сам с собой.

– Привет, Кэйтлин, – сказал он. – Или как ты там себя сейчас называешь.

Она замерла, сердце бешено застучало.

Она боялась этого момента, как чего-то ужасного. Но никогда не думала, что он именно так наступит. Видел ли он ее? Слышал ли? Как он узнал ее?

Картрайт вылез из подкопа. Штанины его комбинезона были закатаны на худых голенях. Сверху он был гол по пояс. Широкие угольные шрамы на спине и плечах выглядели как контурная карта гор, недра которых он разрабатывал всю свою жизнь.

– Сколько лет прошло, Кэти? Восемнадцать? Двадцать?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

Картрайт в ответ просто склонил свою голову набок, как собака, ждущая свистка своего хозяина.

– У тебя все еще голос твоей матери, – сказал он. – Хотя говорят, что ты забыла ее. Это правда? Ты действительно ее забыла? Ну, ничего. Дай мне на тебя взглянуть.

Он положил свои руки на ее лицо, и, почувствовав прикосновение пальцев, Ли поняла, что беспокоило ее во время разговора: вокруг не было света. Картрайт работал в абсолютной темноте, без лампы или инфракрасных очков.

Он был слеп.

Он ощупал ее нос и губы, потрогал глазные орбиты.

– Ты изменила лицо, – сказал он. – Но ты – дочь Джила. Мирс сказала им, что ты умерла, но я-то знал. Они должны были сказать мне. Но, конечно, хранили свои тайны. Хотя такое они должны были мне сказать.

– Кто должен был вам сказать?

– Святые, Кэти. Ее святые. Только не говори, что перестала молиться Ей. Ты не должна так поступать, Кэти. Ей нужны наши молитвы. Он живет благодаря им. И Она отвечает на них.

Ли посмотрела вниз и увидела холодный огонь серебряного распятия, висевшего на покрытой рубцами груди священника. Сдавленный крик эхом отлетел от скалы, и она поняла, что крик вырвался у нее. Картрайт продолжал говорить, словно ничего не услышал.

– Ты пришла, чтобы спросить меня о пожаре, верно?

Ли судорожно сглотнула, собрав мысли воедино.

– Что было ему причиной, Картрайт?

– Шарифи.

– Как? Что она здесь искала? Что она хотела от тебя?

– А что и всегда хотят ведьмы: где добыть кристалл.

– Но при Шарифи была ведьма компании.

– Так. Но она ведь не верила ведьме компании, правда? И с самого начала. Она взяла ее с собой для грязной работы.

– Вы имеете в виду работу в «Тринидаде»? Но что там делала ведьма, если они уже нашли конденса… кристалл?

– Шарифи нужен был кто-то, кто напел бы кристаллам вместо нее, ведь так? Она хотела говорить с ними и проводить свои проклятые работы. Я не собирался делать это за нее. Да и потом ей все равно не нужен был священник. – Его лицо исказилось. – Она не была верующей женщиной.

– Я не понимаю. Что вы не стали бы делать для нее?

– Работу Хааса, – ответил Картрайт. – Дьявольскую работу.

– Но она передумала, ведь так? – спросила Ли, охваченная дрожью уверенности, что Картрайт все знал и был в центре всего происходившего. – Или кто-то заставил ее передумать? Что случилось перед пожаром? Почему Шарифи уничтожила все свои данные? Чего она боялась?

– Огня адова, – ответил Картрайт, перекрестившись. – Ее справедливого возмездия.

Ли затрясло, и она услышала постукивание защелки молнии у своего горла и шуршание своей собственной одежды о тело и камень.

– Тебе следует навестить свою мать, – сказал Картрайт. – Нехорошо избегать ее.

– Вы меня с кем-то перепутали, Картрайт.

– Не так говорит твой отец.

Воспоминания нахлынули изнутри подводной рекой. Она сдержала их, замуровав для них все двери в своем сознании.

– Мой отец мертв, – сказала она резко. – И я пришла сюда за информацией, а не за проповедью.

– Ты пришла по той же причине, что и мы, – сказал Картрайт. – Она позвала тебя.

Ли прокашлялась от угольной пыли.

– Был ли проект Шарифи одобрен профсоюзом?

– Я – подчиняюсь Ей, а не профсоюзу, – ответил Картрайт.

– Не заговаривайте мне зубы.

Она подняла правую руку жестом благословляющего Христа, чье поблекшее изображение сопровождало молящихся на субботних вечерних мессах во времена ее полузабытого детства.

– Вы как два пальца одной руки. Я это хорошо помню.

– Тогда ты помнишь достаточно и сама ответишь на вопрос. Разве ты там не была? Мне сказали, что ты плавала там.

– Сияющая воронка, – прошептала Ли, вспоминая блестящие стены и готические своды тайного зала Шарифи. – Это была часовня. Ты нашел ей часовню.

– Моя мать принесла меня к последней часовне на руках, спустившись в независимую шахту, – сказал Картрайт. – АМК выкопала ее и продала на другую планету. Как они поступают всегда. Но не в этот раз. В этот раз мы были готовы.

Он улыбнулся, и Ли показалось, что его слепые глаза смотрят сквозь нее на яркий свет, который она не могла видеть.

– Понимала ли Шарифи, что она нашла, Картрайт?

– Она знала ровно столько, сколько мог знать неверующий.

– Вы имеете в виду, сколько вы решили рассказать ей. Вы использовали ее. Вы использовали ее для того, чтобы найти и выкопать это и остановить работу компании. И после этого вы ее убили.

– Я ничего не делал, Кэти. Что бы там Шарифи ни открыла, она пришла сюда за этим. Мы все ходим по тропам, указанным Ею. Никакой человеческий выбор не сможет изменить этого. Все, что происходит, уже предрешено.

– И стоило ли это того, Картрайт? Сколько времени понадобится Хаасу, чтобы доставить сюда бригаду, не состоящую в профсоюзе? Неделю? Две? Всего лишь на это время ты сможешь удержать свою драгоценную сияющую воронку. И сколько человек погибло ради этого?

– Никто не погибает, Кэти. Волна больше суммы ее траекторий.

Картрайт что-то делал с конденсатами вокруг них. Ли чувствовала, как они обволакивали ее и замыкали ее внутренние устройства.

– Я помню. – Она дрожала, дышать стало трудно и больно. – Я помню, что вы сделали с моим отцом. Я помню.

– Он здесь, Кэти. Ты хочешь поговорить с ним? Все, что требуется, это поверить в Нее. Она потеряла своего единственного Сына. Она понимает твои страдания, если даже ты забыла о них. Она сможет простить тебя.

Все, что он говорил после этого, Ли уже не слышала. Она бежала, спотыкаясь на крутом склоне, разрывая об острые камни свою форму и кожу на ладонях.

Она ничего не видела, ее устройства издавали лишь бесполезные статические разряды. В темноте она обо что-то ударилась. Прикоснувшись, она узнала свою лампу Дэви. Лампа погасла. Она зажгла ее на ощупь своими дрожащими пальцами, надела на себя и в течение тридцати секунд просто сидела, уставившись в стену.

Маккуин ждал ее у штрека. Он уже выглядел гораздо лучше.

– Вы в порядке? – спросил он.

Ли вспомнила о своих ободранных ладонях и одежде и с ужасом подумала, на что похоже ее лицо.

– Да, со мной все в порядке. Я просто свалилась и все.

Он странно посмотрел на нее.

– Вы разговаривали с ним?

– Не смогла добраться туда. Нет воздуха. – Она надела свой дыхательный аппарат, плотно зажала загубник губами, радуясь, что он приглушил и изменил ее голос. – Нужно убираться отсюда.

ЛАЛАНД 21185 МЕТА СЕРВ: 17.10.48

Рука Шарифи была теплой, ее рукопожатие – твердым и энергичным.

– Майор, – сказала она. – Добро пожаловать.

– Спасибо, – ответила Ли, представляя себе, в какую корпоративную базу данных залез Маккуин, чтобы найти такую драгоценную штуку.

Ли огляделась, зевая без всякого смущения. Они стояли в интерактивном пространстве, представлявшем собой дизайнерскую мечту о физической лаборатории. Высокие потолки, ясный солнечный свет системы Кольца, проходящий сквозь двухэтажные окна в рамах из псевдостали, новейшее лабораторное оборудование, аккуратно расставленное так, чтобы создать впечатление по-сумасшедшему активной, но безупречно организованной работы.

Ли повернулась к Шарифи. Перед ней стояла моложавая энергичная женщина пятидесяти с небольшим лет, ниже среднего роста. Широкое лицо китайского типа обрамляли густые черные волосы. Не полная, но массивная и плотная. Шарифи производила впечатление умной и рассудительной и выглядела очень харизматично. Она, несомненно, являлась генетической конструкцией. Ли было знакомо это тело. Она узнавала крепость бедер, крутую переносицу, плавный изгиб черепа от уха до виска.

«Ведь так буду выглядеть я сама», – подумала она и вздрогнула.

– Давайте начнем с краткого обзора, – сказала Шарифи.

Пока она говорила, Ли почувствовала, как в ее систему пытался влезть зависимый AI из программы сбора средств. Выуживались финансовые данные, справки о денежных пожертвованиях, любая информация, способная содействовать продаже. Ее собственный AI принял меры защиты, и она дала ему разрешение открыть комплект ложных персональных файлов.

За Шарифи развернулся голографический дисплей. Она просунула палец сквозь решетку и активировала его, вытягивая за собой сверкающую волнистость. Дисплей ожил, и перед Ли оказалась одна из икон века: упрощенная схема процесса телепортации, основанной на принципах Бозе-Эйнштейна, для неспециалистов.

Шарифи улыбалась, показывая ровные красивые зубы.

– Квантовая телепортация, или, точнее, квантово-скорректированная спино-поточная репликация (КССР), определяется как наихудшая система перемещения в пространстве со скоростью выше скорости света. Если сформулировать точнее, то КССР объединяет в себе два неизбежно некорректных метода перемещения в пространстве с целью увеличения их преимуществ и компенсации недостатков.

Широкополосная спин-пенная передача шифрованных по спину бинарных сообщений дает нам мощное сверхсветовое средство перемещения в пространстве, но только в хаотичном контексте квантово-механических пространственно-временных туннелей, передача информации по которым неточна, ненадежна и, что хуже всего для корпоративных и государственных целей, открыта для всех.

По существу, передача данных через квантовую пену напоминает передачу сообщения, которое положили в бутылку и бросили в океан. Вероятность того, что она попадет к кому-то, высока, и она возрастает с увеличением числа брошенных в океан бутылок. Но вероятность того, что ваше сообщение попадет к какому-то конкретному получателю и при этом останется разборчивым и не прочитанным еще кем-то до момента получения, очень низка.

Телепортация, основанная на принципах Бозе-Эйнштейна, напротив, позволяет осуществлять надежную криптозащищенную передачу данных между любыми двумя сторонами, имеющими конденсаты, связанные квантовой запутанностью. Объединив телепортацию на принципах Бозе-Эйнштейна и передачу данных через квантовую пену, мы получаем sine qua поп[8] межзвездной информационной экономики: индивидуальную сверхсветовую передачу, которая достаточно устойчива, надежна и безопасна, чтобы доверить ей наиболее ценный и хрупкий груз – человека.

Схему телепортации сменила карта пространства ООН, на которой цветными точками были нанесены все известные и предполагаемые миры, заселенные людьми. Точки были распределены по расширяющемуся кольцу вокруг Солнца.

Синим цветом Объединенных Наций были выделены страны – члены организации и территории, находившиеся под опекой ООН. Красные штрихи на одном из флангов пространства ООН показывали восемь систем Синдикатов. Независимые колонии блестели зеленым. За Периферией белые точки обозначали удаленные поселения, с которыми ООН потеряла контакт в течение долгих столетий умирания Земли.

На глазах Ли на карте звездного неба появилась сеть с разноцветными линиями и Пересечениями.

– Это, – сказала Шарифи, – существующая в настоящее время система квантовой телепортации. Маленькие точки пересечений обозначают узлы передачи данных. Точки больших размеров, а их гораздо меньше, обозначают узлы передачи людей и грузов. В основе специализированной технологии каждого передающего узла лежит простой набор конденсатов, связанный квантовой запутанностью с соответствующими конденсатами на всех принимающих станциях квантовой системы телепортации. По сути, каждая передающая станция есть не что иное, как квантово-телепортационный передатчик, связывающийся только с приемными устройствами, которые обладают соответствующей квантовой запутанностью в системах связи или транспорта. До тех пор пока мы поддерживаем запутанность между передающими станциями, доставляя туда новые запутанные кристаллы на субсветовых скоростях, сеть функционирует, и мы можем использовать квантово-скорректированную спино-поточную репликацию, чтобы достичь произвольно точной репликации со сверхсветовой скоростью.

– Но существует проблема, – продолжала Шарифи, указывая на схему сети, напоминавшую по форме колесо с подсвеченными спицами-лучами. – Система работает только тогда, когда мы поддерживаем наши банки квантовой запутанности на передающих станциях. Потокопространство, спин-поток, вся межзвездная экополитическая инфраструктура зависят от возможности Мира Компсона продолжать поставки живых квантовых конденсатов. А конденсаты являются невосполнимым ресурсом. Невосполнимым ресурсом, который мы так быстро расходуем.

Шарифи отвернулась от экрана и сделала небольшой круг по покрытому плиткой полу лаборатории. Как бы в ответ на глухое эхо ее шагов карту сменил вид ночной планеты с большой высоты. Ли различала кроваво-ржавый цвет суши, похожие на завихрения облаков цветущие водоросли северных степей, примитивную геометрию терриконов пустой породы, настолько больших, что их было видно с орбиты. Мир Компсона.

– Уголь. Нефть. Уран. Вода, – продолжала рассказ Шарифи. – Не впервые человечество зависит от невосполнимого ресурса. И как показывает опыт прошедших веков, есть только два выхода из этой зависимости: либо научиться обходиться без того, что невосполнимо, либо научиться создавать его в больших количествах.

Медленно и постепенно, подобно восходу далекого солнца Мира Компсона, на экране на фоне планеты появилась пара квантовых кристаллов.

– Итак, – сказала Шарифи, снова отворачиваясь от экрана. – Как мы можем создавать его в больших количествах? И как, если мы позволим себе немного помечтать, будет выглядеть пространство ООН, когда ему будет обеспечено неограниченное поступление дешевого искусственного конденсата?

Голографический дисплей покрылся рябью, и на нем появился цветной спектр. Неожиданно в его центре оказалась Ли. Вокруг нее появлялись новые линии передачи, проходящие через пустое пространство и соединяющие отдельные изолированные станции. Все это сплеталось в плотную, блестящую паутину, пронизывающую пространство ООН и выходящую за его пределы. Паутина пульсировала, становилась прочной, сплеталась в яркую единую вуаль, сверкавшую над всей совокупностью населенных человеком миров.

– Не будет никакого неравенства в распределении транспортных технологий, – продолжала Шарифи. – Никаких информационных гетто. Никакого технологического захолустья. Будет единое поле квантовой запутанности, соединяющее все пространство ООН, – следовательно, и все человечество. Некое метасоединение, если хотите, позволяющее производить прямую разовую сверхсветовую репликацию из любой точки пространства ООН в любую другую точку.

Голограмма снова сменилась, на этот раз показывали шахтеров, добывавших квантовый конденсат в забое под землей, но выглядевших при этом подозрительно чистыми.

– Все, что нам нужно, – говорила Шариф, – это технология выращивания конденсатов и форматирование их согласно разработанным нами спецификациям в лабораторных условиях.

Теперь Шарифи начала настоящую презентацию своей работы. Забой сменился демонстрацией различных конденсатов. Показывалось, как кристаллы оценивали, гранили, шлифовали и форматировали. А в завершение появился конечный продукт: очищенный, ограненный, спаренный и форматированный квантовый конденсат, предназначенный для связи.

– Конечно, для того, чтобы выращивать конденсаты, мы должны понимать их. Но ключ к их пониманию лежит не в нашем будущем, а в нашем прошлом.

На голографическом дисплее появилось ярко светящееся изображение Земли. Изображение стало увеличиваться, дисплей приближал океан синего цвета. Шарифи посмотрела на Ли с улыбкой и шагнула в экран.

Вокруг них шумел прибой. Ли следовала за Шарифи по узкой полоске залитого звездным светом песка между двумя бескрайними океанами. Звезды светили над головой в чистом прозрачном небе, под которым без специальных средств защиты не находился ни один человек вот уже более двух столетий.

– Это, – объяснила Шарифи, – Большой Барьерный риф. Он является, или, точнее, являлся, крупнейшей единой живой формацией на Земле до Исхода.

Она зашла в полосу прибоя, кивнув Ли, чтобы та следовала за ней, и Ли увидела, что на ней и на Шарифи надеты гидрокостюмы и акваланги. Они нырнули, быстро миновали полосу прибоя и оказались в спокойной глубине. Шарифи обогнала Ли, задев ее обнаженным бедром. И Ли подумала, что эта программа могла бы оказаться весьма интимной. Они остановились для отдыха в спокойной прозрачной воде метрах в шести от поверхности. Коралловый риф уходил вдаль, как широкая дорога по обе стороны от них.

Была ночь – жизнь на рифе кипела. Разноцветные рыбешки сновали вокруг. Кораллы вытянули под ними миллион светящихся рук. По мере того как Шарифи вела Ли по большой стене рифа, перед ними раскрывалась вся история в реальном масштабе времени. Кораллы росли, охотились, колонизировали новые территории. Ли видела, что риф в целом – это единый организм, единый примитивный разум.

Затем она увидела, как появились люди, а с ними морские пути, моторные лодки, разливы горючего, химическое загрязнение. Риф болел, съеживался и умирал. И никто не успел раскрыть его секреты и познать внутренние механизмы работы сознания этого огромного организма-колонии.

Вода засветилась и исчезла. Неожиданно оказалось, что Ли плыла не в воде, а в бесформенной темноте.

– Большой Барьерный риф исчез, – сказала Шарифи, – Все, что мы могли бы понять с его помощью, потеряно навсегда. Однако, рассеявшись по галактике, мы открыли еще один колониальный организм, несравнимо большего масштаба. Квантовый пласт на планете Мир Компсона.

Постепенно стало светлее, и Ли увидела огромную гладкую и блестящую сотовую структуру над собой и вокруг себя.

– Так выглядела бы типичная квантовая жила, если убрать с ее внешней стороны уголь и скальную породу. Конденсаты забирают энергию из залегающего вокруг них угля. Мы не знаем, как они функционируют или как их пласты взаимодействуют друг с другом. Тем не менее каждая жила – это единый колониальный организм. Каждое месторождение в действительности походит на огромный подземный коралловый риф, растущий в океане угля и скальной породы.

Изображение пласта рассеялось, и вокруг них вновь появилась лаборатория.

– Квантовые пласты настолько отличаются от земных органических форм жизни, что делать какие-нибудь непосредственные выводы нельзя, – сказала Шарифи. – Хотя эта аналогия очень плодотворна. У пластов проявляются многие характеристики примитивного колониального сознания. Раздражители передаются от одного сегмента любого пласта другим сегментам. Что более интересно, результаты нескольких экспериментов показали, что конденсаты передают сообщения как внутри пласта, так и вне его при помощи квантовой репликации. Это дает возможность предположить, что по происхождению все пласты на планете Мир Компсона суть части одного организма. И способность составляющих этот организм пластов конденсата полностью обеспечивать запутанность с минимальной декогерентностью есть характеристика, приобретенная ими в процессе естественного отбора. Каким бы ни было объяснение, это тот организм, который нам необходимо понять, чтобы научиться выращивать живой конденсат.

Уже прошло целое столетие с того момента, как мы вступили в квантовую эру, но, несмотря на все наши успехи, мы все еще примитивны. Мы используем конденсаты, но не управляем ими, не понимаем их. В квантовом смысле мы немногим лучше, чем доисторические обитатели пещер, которые поддерживали огонь, зажженный молнией, понимая, что не в силах вновь зажечь его. Я призываю вас помочь нам вступить в новую эру – эру, в которой мы сможем управлять этим необыкновенным ресурсом, понимать его, совершенствовать его, использовать его для такого объединения человечества, какого мы не имели со времени Исхода.

Шарифи вышла на первый план для того, чтобы завершить презентацию. Она начала говорить о практических вопросах, патентах, правах собственности. Она упомянула о потенциальных доходах, не называя цифр. Ее манера подачи материала была гламурной, отлакированной до блеска. Продукт был великолепно упакован, что делало его еще более привлекательным для корпоративного потребителя.

– Есть ли ко мне вопросы? – спросила Шарифи в конце.

– Да, – намеренно спокойно сказала Ли. – Каким образом, черт возьми, вам удалось убедить Секретариат отказаться от ограничений Закона Цана и разрешить генетическим конструкциям работать над проектом?

Шарифи прищурилась и замерла, словно на самом деле обиделась.

– Извините, – холодно сказала она, будто едва сдерживала себя, чтобы не нагрубить. – Я не ждала этого вопроса. У нас, конечно, есть все разрешения от Техкома. Но если у вас все же есть сомнения по вопросам безопасности, то я советую вам обратиться к соответствующим официальным лицам.

Программа была хорошей. Шарифи много заплатила, чтобы получить AI с достаточными возможностями и личными качествами для создания этой презентации. Ей, должно быть, очень нужны были деньги, и срочно. И она их получила, иначе что ей было делать на Мире Компсона.

КОЛЬЦО: 17.10.48

– Что ты думаешь? – спросила Ли двумя часами позже, сидя за столиком на открытом воздухе на Калле Мехико. Коэн пожал плечами – это был жест, который Ли воспринимала даже в потоке цифр, когда видела его.

– Я думаю, что Шарифи нуждалась в деньгах. И очень сильно.

Для сегодняшней встречи на его лице была маска, которую он, по мнению Ли, считал «не привлекающей внимания». Но, конечно же, представление Коэна о неприметности несколько отличалось от представления большинства людей, и поэтому половина женщин тайком бросала взгляды на их столик в течение последних десяти минут.

– И что, по-твоему, было правдой в этой презентации?

Коэн улыбнулся.

– Ни слова.

– Ты думаешь, там есть что-нибудь еще? Может быть, она зарабатывала на этом каким-нибудь другим способом?

– Дело не в деньгах. Здесь вообще не в деньгах дело. Пойми, Шарифи не занималась экспериментальной физикой. Она была чистым теоретиком, ее интересовала сущность вещей. Если хочешь, это можно назвать метафизикой. Она не оказалась бы на Мире Компсона, не стала бы собирать деньги и стараться ради технологии. Она охотилась за крупной добычей. И что бы она там внизу ни искала, это было гораздо более важным, чем удешевить космическое путешествие для среднестатистического пассажира.

– Что все же оставляет для нас открытым вопрос: что именно она искала?

– Хочешь мое мнение? – Коэн скрестил свои длинные ноги, и Ли пришлось отвести взгляд, когда его шорты задрались, обнажив умопомрачительное бедро. – Я думаю, что речь идет о составлении интерференционных картин.

– Что это значит?

– Ага! – Он наклонился вперед с энтузиазмом – признак того, что он начнет объяснять ей что-то из математики. – Интерференционная картина – это та задача, с которой и заварилась вся эта квантовая физика. По существу, мы говорим об эксперименте с двумя щелями.

– Ох, – воскликнула Ли, а ее «оракул» вызывал давно забытую картинку из учебника вводного курса физики. – Это где один фотон проходит через экран и интерферирует сам с собой, да? А потом физики подпрыгивают и спорят, что это было: волна или частица. Или и то, и другое. Или ни то, ни другое. Мне трудно понять, при чем здесь Шарифи?

– Здесь вступает в действие теория когерентности. Что ты знаешь о ней?

Ли пожала плечами.

– Это связано с уравнениями Эверетта – Шарифи и теоремой когерентных миров?

– Совершенно верно. Как сказала Шарифи во время своей презентации, ответ лежит в нашем прошлом, на Земле. Фактически все началось в двадцатом веке, когда американец по имени Хью Эверетт выступил с сумасшедшей идеей, что ничего теоретического в волновых функциях квантовой механики нет, что это – свидетельства множества миров, множества ходов истории. Короче говоря, что математический формализм волновой механики – и эту часть, конечно, Ханна действительно любила, – что математическая форма сама по себе дает нам ключ к пониманию физической природы Вселенной.

Согласно Эверетту, любая точка волновой функции Шредингера, которую вы берете для определения возможных позиций электрона вокруг ядра атома или вероятных направлений спина фотона, имеет реальное, физическое существование. Может быть, не в этом мире. В другом мире. В одном из бесчисленного количества миров, которые ответвляются друг от друга каждый раз, когда производится необратимое в термодинамическом смысле измерение.

Скажем, согласно примеру из учебника, ты попадаешь на распутье и должна решить: пойти по дороге, ведущей влево, или по той, что ведет вправо. Или, по крайней мере, тебе так кажется. Фактически ты выбираешь оба направления. Просто ты начинаешь идти по ним в разных мирах. Или, в зависимости от выбранной тобой терминологии, в различных составляющих мирах множественного мира.

– Ну… так в чем же дело? Все происходит независимо от того, что ты делаешь или какую дорогу выбираешь? Это какой-то бред.

– Да, так определенно думает большинство. Или, по крайней мере, так было в течение нескольких столетий. Трактовка множественности миров – это одна из тех теорий, которые звучат настолько абсурдно, что Эверетт должен был быть либо безумцем, либо гением. И как большинству сумасшедших теорий, этой понадобилось долгое время, чтобы выйти из небытия. Большинство коллег Эверетта не признали ее, и ему пришлось покинуть научный мир. В конечном счете, он докурился до смерти, всеми брошенный и осмеянный.

– Какая неожиданность, – съязвила Ли.

– Да уж, верно. Итак, идея Эверетта собирала пыль еще несколько столетий, пока физики-экспериментаторы продолжали проводить свои исследования. Эксперименты, которые с течением времени, незаметно для всех, постепенно делали теорию множественности миров все менее и менее безумной и все более и более близкой к истине. Тут в нашем рассказе появляется Ханна Шарифи. Труды Эверетта полностью захватили Ханну. По существу, она потратила два десятилетия, пытаясь доказать, что интерпретация квантовой механики в свете теории множественности миров была правильной и что у Эверетта просто не было экспериментальных данных или средств вычисления, чтобы доказать это.

– Но ведь и она не доказала это, не так ли? – спросила Ли. – У нее ничего не получилось. Это была самая известная неудача в истории физики, да? Самая крупная ошибка после того, как Колумб достиг Америки и назвал ее Индией.

– Да. Она потерпела неудачу. То есть она не доказала физическую реальность множественности миров в том виде, в котором представляла. Но, и это важно понять, теория не должна быть экспериментально доказуема, чтобы являться полезной. И то, что она сделала с теорией когерентности, было в каком-то смысле гораздо более важным, нежели регистрация результата эксперимента. Она расширила нам рамки теории для размышлений о явлениях квантового порядка. Она доказала, что даже если интерпретация квантовой механики в свете теории множественности миров не дает фактического описания Вселенной, то все же наиболее эффективный из всех существующих в настоящее время способ думать о Вселенной.

– А при чем здесь интерференция? Почему, по-твоему, она изучала интерференционные картины на «Анаконде»?

Коэн выбил из пачки сигарету и закурил, улыбаясь.

– Интерференция – в центре всего. Она – основа теории когерентности. Шарифи увидела – и это переносит нас в область теории квантовой информации, – что интерференция – обратная сторона когерентности. Если в действительности воспринимать концепцию множественности миров серьезно, то запутанность, декогерентность и интерференция становятся взаимозависимыми. По существу, они проявляются как одно и то же явление, происходящее в различных измерениях множественного мира.

– У меня от этого начинает болеть голова, Коэн.

– От квантовой механики у всех болит голова. Что есть, то есть. Но я хочу сказать, что тебе не обязательно верить в идею Шарифи или даже пытаться ее себе представлять, поскольку она действует, как и многие другие ключевые идеи квантовой механики, независимо от твоей веры в них. Уравнения Эверетта – Шарифи точно предсказывают все квантовые характеристики, которые предыдущие теории объяснить не могли. Что еще раз демонстрирует правоту моего утверждения о том, что польза теории не определяется ее достоверностью. И теория когерентности сама по себе, конечно, прекрасна. – Кончик его сигареты описал в воздухе изящную дугу, и он улыбнулся. – Ранние работы Шарифи на эту тему были самыми элегантными доказательствами в истории современной физики. А быть красивым почти так же важно, как быть полезным. По мнению Шарифи, даже более важно.

– Ты думаешь, что она искала живые месторождения в пластах, потому что в этих месторождениях скрывалась разгадка отношений между запутанностью, интерференцией и декогерентностью, что, по ее мнению, могло… что? Доказать правоту ее теорий?

– Может быть. Или, скажем, она надеялась, что сможет точнее определить какой-нибудь аспект теории когерентности. Но что бы она там ни искала, ею двигал чисто теоретический интерес. Свежее направление. Главный ответ. Новая проблема. Что-то очень значимое.

– Ну, она и нашла кое-что, – сказала Ли. – Мы об этом знаем. Но потом она стерла всю информацию. Значит, что бы она ни нашла, ей не хотелось, чтобы люди об этом узнали.

Коэн отрицательно покрутил головой.

– Я так не думаю. Шарифи не могла уничтожить информацию. Я полагаю, что преданный своему делу ученый не мог бы позволить себе так поступить.

– Даже если она поняла, что полученный результат опровергает теорию когерентности? Даже если она знала, что это разрушит все дело ее жизни и выставит ее посмешищем вроде Эверетта?

– Даже в этом случае, Кэтрин. Шарифи верила в знание. В истину. Для нее важно было быть правой, а не то, что думают о ней люди.

– Вполне возможно, – сказала Ли. – Или ты, может быть, просто знал ее не так хорошо, как думал.

Коэн помолчал немного, а когда заговорил, то взгляд его был направлен далеко за горизонт зоны Кольца, на огромный сверкающий изгиб Земли.

– Ты ведь никогда не бывала там, да? – спросил он.

– На Земле? Конечно нет. Никогда.

Никому не разрешалось возвращаться на Землю, за исключением тех, кому это было необходимо по религиозным причинам. А генетическим конструкциям нельзя было отправиться туда даже в этих случаях: они принадлежали к категории контролируемых технологий, и запрет на их поездки предусматривался правилами эмбарго.

– А я был там, – сказал Коэн. – Я там родился.

– Я знаю, – сказала Ли, поежившись.

Она смотрела старую неинтерактивную видеозапись о программе Коэна, или, точнее, о разработке эмоциональной циклической познавательной программы, которая со временем переросла в феномен независимого искусственного интеллекта, называвшего себя Коэном. Программисты рассказывали о своей работе так откровенно, что это шокировало общественность. Они рассуждали о призывном поведении, мотивах улучшения материального благосостояния, эмоциональных манипуляциях. Их слова звучали для Ли насмешкой каждый раз, когда она начинала воображать, что понимает происходящее на другой стороне интерфейса.

– На что была похожа Земля? – спросила она, уходя от воспоминания о тонких пальцах Киары, гладивших ее руки, о Роланде, одиноко стоявшем среди толпы и смотревшем на нее.

– Она была прекрасна, – сказал Коэн с таким трепетом в голосе, который человеческое ухо могло воспринимать только как желание. – Ничего подобного этой красоте никогда больше не будет во Вселенной.

– Но ведь есть еще и Мир Компсона, – сказала Ли. – Он тоже хорош. Но по-своему. То, что от него осталось.

Коэн тихо засмеялся, как будто вернулось приятное воспоминание.

– Ты – уже второй человек, кто говорит мне об этом.

– Неужели?

– Догадайся, кто был первым?

– Кто же? – спросила она.

– Ханна Шарифи.

– Боже! – вырвалось у Ли. – Лучше бы я никогда не слышала об этой женщине! Гоулд будет во Фритауне через двадцать три дня, и неизвестно, что она там устроит. Я должна оказаться там до нее. Мне нужно знать, чем занималась Шарифи. Что она от нас скрывала.

«И я должна знать, насколько я могу доверять тебе, Коэн».

Но задать этот вопрос вслух она не могла.

Не могла, потому что каким-то животным инстинктом; затаившимся в укромном уголке ее сознания, понимала, что на этот вопрос у него не было ответа.

После визита в зону Кольца собственное жилище Ли на станции показалось ей еще более жалким и убогим.

Она вышла из сети, закурила сигарету, надеясь, что эта – последняя на сегодня, и стала просматривать вечерние спин-сообщения, приглушив звук. В голове ее проносились обрывки смутных воспоминаний.

Шарп прислал копии заключений о смерти Шарифи и Войта, и Ли рассеянно просматривала их, решив все внимательно изучить утром. Он определил, что смерть Шарифи наступила в результате удушья. Повреждения головы и руки Шарифи были нанесены при жизни, что объясняется наличием кровотечения. И в дополнение ко всему, перед смертью она прокусила себе кончик языка.

Ли сжалась, прочитав это, но подумала, что все произошло, когда Шарифи упала. Наверно, не она одна споткнулась в шахте, в панике убегая от пожара. И, несмотря на странные раны, было ясно, что умерла она от удушья, а не от травмы.

Причина смерти Войта была более загадочной. Спасатели нашли его тело рядом с телом Шарифи, словно они пытались спастись вместе, но Шарп назвал причиной смерти загадочное сотрясение мозга, случавшееся с многими шахтерами на «Тринидаде».

Ли начала засыпать, размышляя об этом и стараясь не забыть вынуть сигарету изо рта, прежде чем она выпадет.

В четыре часа утра ее спящий мозг словно ударило угольной вагонеткой, сошедшей с рельсов.

– Идиотка! – пробормотала она.

Поднявшись и включив свет, Ли снова начала читать заключение о смерти Шарифи. Как она могла это пропустить? Уж Шарп, конечно, такого бы не сделал. Он все подробно ей разъяснил и разве только на стене не написал. Она нашла в системе записи спасательной команды и сверила их с заданиями смене в день пожара. Двенадцать человек были направлены в «Тринидад». Большинство из них были инженерами и электриками, прокладывавшими проводку к недавно открытому пласту, пролегавшему глубоко в южных секциях новой жилы. Рабочая команда находилась в дальнем конце главного южного штрека – почти на двести метров дальше от лестницы, чем Шарифи.

Она зашла в базу данных госпиталя в Шэнтитауне и обнаружила, что двое спасенных электриков – наполовину генетические конструкции. Остальные были людьми. И они все добрались до нижнего горизонта шахты без посторонней помощи. Единственными погибшими на «Тринидаде» оказались Войт и Шарифи.

Шарифи была генетической конструкцией, а Войт, какие бы гены у него ни были, имел такое же внутреннее оборудование, как Ли. Оба могли выдерживать загазованность и нехватку кислорода гораздо дольше генетически немодифицированных людей.

Так почему же они умерли, когда другие выжили?

Ли просмотрела заключение о смерти Шарифи, ругая себя, что пропустила информацию, находившуюся прямо под носом, в середине текста, но замаскированную описанием подробностей. Шарп поместил ее туда, где каждый мог ее обнаружить.

Если было желание найти.

Сбоку на голове Шарифи, прямо под виском, среди других кровоподтеков и ран Шарп обнаружил небольшие продолговатых следы от ожога на расстоянии два сантиметра друг от друга. Ли наклонилась в узком проходе между койкой и шкафом, вытащила свою «гадюку» из форменной кобуры и выдвинула похожие на клыки аноды – продолговатые, клиновидные и достаточно острые, чтобы пробить кожу. Расстояние между ними было ровно два сантиметра.

Возможно, сам Войт приставил «гадюку» к голове Шарифи и спустил курок при касании. Ли приходилось видеть, как подобным образом убивали людей. Выстрел в голову в упор обычно вызывал паралич дыхания. В результате – смерть от удушья, оставлявшая отметки, которые мог обнаружить только очень внимательный патологоанатом, тщательно осматривающий труп.

Шарифи была убита.

Она подсоединилась к планетной сети и набрала госпиталь в Шэнтитауне.

– Как, вы уже нашли? – спросил ее Шарп, когда она соединилась с ним.

– А что вы думали. Я ведь прочла свидетельства о смерти.

Он смущенно прищурился.

– Вы звоните не по поводу невропродукта?

– Нет. А что с ним?

– Хаас забрал его. Или, правильнее сказать, он послал за ним свою девушку – конструкцию из Синдиката.

– Что? Он не должен был даже знать о нем.

Шарп откинулся на спинку стула и поднял брови.

– Я надеялся, майор, что вы расскажете мне, почему так случилось.

СТАНЦИЯ АМК: 19.10.48

Определить место преступления оказалось так же невозможно, как выгнать тараканов с космической станции.

Надшахтные здания «Анаконды» образовывали подобие верхушки айсберга, который под землей состоял из катакомб, штреков, штолен и вентиляционных каналов, постоянно менявших свое направление. Карты АМК не соответствовали реальной картине, независимо от скорости, с которой маркшейдеры обновляли их. А сотни километров выкопанных убежищ, выходов в горах и туннелей вольноопределяющихся шахтеров еще даже и не начинали учитывать. Этот расползшийся беспорядочный муравейник смена за сменой заполняли прибывающие пятью рейсами со станции бесчисленные специалисты и маркшейдерские команды, а также постоянно приезжающие наземным транспортом, сновавшим из Шэнтитауна и обратно. Никто не контролировал допуск и в действительности не знал, кто находился в шахте во время смены. Регистрационные журналы были удобной фикцией, как и правила поведения в шахте, инструкции по технике безопасности, взятые напрокат лампы Дэви и кислородные баллоны. Контроль «Анаконды» со стороны АМК был иллюзорным даже при финансовых и юридических последствиях, подобно контролю генерала над мародерствующей армией.

«Если мы не смогли поймать их на входе, – в конце концов решила Ли, – мы застукаем их на выходе».

Эвакуация длилась в течение пяти смен. В ней участвовали все челноки, имевшиеся на станции, и все хопперы, которые можно было выпросить, взять в долг или отнять в четырех или пяти населенных пунктах Мира Компсона, находившихся в радиусе полета с «Анаконды». Потери были большие. Эвакуационные команды начали оказание первой медицинской помощи в течение сорока минут после первого сигнала тревоги, и они заносили сведения о каждом эвакуированном с помощью ручных мониторов, соединенных с сетью станции, чтобы составить список погибших, раненых и пропавших без вести.

Когда Маккуин сверил списки лиц, получивших медицинскую помощь, со списками пассажиров челноков и журналами записи поступающих больных в госпитале в Шэнтитауне, то у них оказалась полная картина на момент начала пожара на шахте.

Список тех, кто спустился под землю не по своим должностным обязанностям, был на удивление короток: Ян Войт, Ханна Шарифи и Карл Кинц. В этом не было никакого сюрприза.

Но четвертое имя в списке Ли не узнала.

– Кто эта Белла? – спросила она. – И почему она названа не полным именем.

– Белла – это ведьма. И это ее полное имя, насколько всем известно. – Маккуин сладострастно усмехнулся. – Я могу пойти поговорить с ней за вас. Я готов добровольно взвалить на себя эту тяжелую обязанность.

– Очень смешно, Брайан.

– Просто пошутил, – сказал он, неожиданно сделавшись серьезным. – Хотя каждого, кто хочет работать и жить на этой станции, посчитали бы сумасшедшим за это намерение.

Ли хотела спросить Маккуина, что он имел в виду, но передумала, решив не отвлекаться на разговоры о том, с кем спит Хаас.

– А что Кинц? – спросила она вместо этого.

За время пребывания Ли на станции Кинц редко попадался ей на глаза. А то немногое, что она успела заметить, заставило ее сделать два вывода. Во-первых, Войт относился к нему по-особому. Во-вторых, Кинц ожидал, что такое отношение к нему не изменится.

При других обстоятельствах она или заставила бы его подчиниться, или поспешила бы от него отделаться. Но если все пойдет по плану, то она не задержится на Компсоне, чтобы тратить время на дрессировку Кинца.

– Ну, а чем Кинц занимался там, внизу? – повторила она. – И что за делишки были у него с Войтом?

Маккуина будто на гвоздь посадили.

– Я не прошу тебя выносить сор из избы, Маккуин. Мне просто нужно знать, на чем я могу его поймать.

– Я понимаю, – с неохотой ответил Маккуин. – Но я рискую работой, если стану раздражать тех, кого не нужно.

Ли посмотрела на него, прищурив глаза.

– Значит, Кинц не просто жульничал с Войтом. Кинц – это человек Хааса в конторе. Это так? Или и Войт был таким же?

Достаточно было взглянуть на выражение лица Маккуина, чтобы понять: она попала в точку.

– Так что еще, кроме снабжения информацией, делали Войт и Кинц для Хааса? – спросила она.

И снова молчание.

Ли откинулась на спинку стула и закурила.

– Боже, Брайан. Скажи, если хочешь. Если не хочешь, не говори. Ты и я – взрослые мальчик и девочка. Я не собираюсь тратить свое время, чтобы вытягивать из тебя это.

– Я ничего не знаю, – ответил Маккуин. – Честно. Я просто повторю слухи. Но… Войт разбирался в практической стороне вопроса. Всегда сплетничают о том, что служба безопасности шахты берет взятки. Шансов, видит Бог, полно. Но Войт… слухи о нем были уж слишком упорными. Если бы вы хоть немного знали Войта, то не удивлялись бы этому.

– И ты думаешь, что Кинц мог перейти Войту дорогу?

– Я так не говорю. Но это вполне возможно.

Ли положила список и встала.

– Тогда пойдем и поговорим с ним. Пока птичка Хааса не насвистала ему в ухо.

Найти Кинца оказалось не просто. В конце концов они столкнулись с ним в одном из стриптиз-баров на пятом уровне. Его собутыльниками были наемные охранники компании, похожие на вышибал из бара. Все были настолько пьяны, что им трудно было двигаться с тяжелой амуницией.

– Хочу поговорить с тобой, – обратилась Ли к Кинцу. Он посмотрел на нее, не отрывая руки от стакана с выпивкой.

– Я буду на службе завтра в восемь. Не поздно?

– Боже, Кинц, – взорвался Маккуин. – Мы ищем тебя с трех часов дня!

– А откуда я об этом должен знать, Брайан? Кинц произнес имя Маккуина так, словно в нем заключался смысл какого-то сального анекдота.

– Ты мог хотя бы ответить по переговорному устройству.

Кинц развалился в кресле, улыбнулся и протяжно сказал:

– Ах да, мы – в любимчиках. Ну, так маши хвостом сильнее – возьмут на ручки.

– Ну, хватит, – сказала Ли. – Я не в детском саду и не собираюсь вас разнимать. А что, если мы с Карлом пройдем за угол и попьем кофейку?

Кинц не очень и сопротивлялся. Ли удалось вытащить его из бара и провести по улице, поддерживая его за локоть.

– Что вы от меня хотите? – спросил он, когда они сели за столик и им принесли две чашки горячего кофе. – Я сейчас не на службе, если вы не заметили. И мне вовсе не нравится, когда меня таскают за ручку, как ребенка.

Ли улыбнулась и закурила сигарету.

– Я не помню, чтобы спрашивала о том, нравится тебе что-то или нет, – сказала она ласковым голосом. – На самом деле я точно знаю, что мне на это наплевать. Мне следовало уволить тебя в тот же день, когда я прибыла сюда. Но я слишком ленива, ведь если бы я вышвырнула тебя, то мне пришлось бы тратить время, чтобы определить, кто станет новым стукачом Хааса в конторе.

– Что вы имеете в виду?

– Что ты делал на шахте в день пожара?

– Работал.

Он старался выглядеть спокойным, но моментальное напряжение вокруг глаз выдавало его.

– Где?

– Работал на эту тупую сучку, Шарифи.

– Вы точно ладили. Одно удовольствие, должно быть.

– Вы бы не смеялись так, если бы столкнулись с ее дурью. Я знал ее еще раньше. Не то чтобы она помнила. Она вела физику у нас в колледже.

Ли задумалась, не зная, чему удивляться больше: тому, что Кинц учился там, где могла преподавать Шарифи, или тому, что он вообще учился.

– Она была хорошим преподавателем? – спросила Ли наконец.

– Черта с два! Вы знаете, как она ставила оценки? На экзамене она давала всего один вопрос, а ответ пиши часа три. Когда я получил однажды свою работу назад, она там написала: «К сожалению, вы не учли массу Вселенной.

Двойка с минусом». Будто весь этот мой экзамен был для нее чем-то вроде дурацкой шутки. Вы не учли массу Вселенной? Я до сих пор не въехал, что бы это значило.

– Мне кажется, это значило, что у нее было чувство юмора, а у тебя – нет, – сказала Ли. – Ну, так что же твоя любимая учительница заставляла тебя делать в шахте?

Кинц угрюмо пожал плечами.

– По большей части просто находиться рядом. Для безопасности, я думаю. Хотя черт его знает.

Ли вынула сигарету изо рта и молча смотрела на него.

– Ты знал, что Шарифи убита? – спросила она.

– Слышал что-то.

– А известно ли тебе, что ты был последним, кто видел Шарифи живой? Кроме Войта. Хотя и его кто-то убил.

– Ну и что?

– На твоем месте я задумалась бы, как прогнуться перед следователем; чтобы тебя не подозревали.

– Эй, полегче! Я, черт возьми, хочу напомнить, что я на вас работаю, если вы забыли. Почему бы вам не заняться отловом лиц, обычно подозреваемых в таких случаях?

– К сожалению, их не было в шахте. А ты был. И я хочу знать, что Хаас заставил тебя там делать.

Кинц уставился на нее. Затем откинулся на спинку стула так, что стул встал на две ножки, и расхохотался. Ли стиснула зубы.

– Да вы просто ничего не знаете, – сказал он. – Вас подставили, подвесили за веревочку. Так и улететь недолго. Не ясно, что ли?

Ли молниеносно выкинула вперед свою левую руку. Было чертовски больно, но произведенный эффект стоил этого. Для постороннего наблюдателя могло показаться, что чашка с кофе упала со стола прямо на колени Кинца. Прежде чём Кинц понял, что произошло, Ли вскочила на ноги и, обойдя стол, оказалась прямо рядом с чашкой.

– Господи! – сказала она, промокая ему брюки спереди салфеткой. – Ты облился. Не горячо?

Кинц встал и отошел от стола на шаг или два, не мешая Ли вытирать его салфеткой. Казалось, что он все еще старается подхватить падающую чашку. Он стоял спиной к стене, Ли своим телом закрывала его от других столиков. Ли улыбнулась, схватила его между ног и подняла.

– Говорила я тебе, что ты меня всерьез раздражаешь? – спросила она.

Лицо Кинца исказилось, но он не сводил с нее глаз. Когда из-за боли кровь отхлынула у него от шеи и лица, Ли увидела плотную сеть сталекерамических волокон, пронизывавших всю его плоть.

Она чуть не уронила его от удивления.

Ну, по крайней мере, это объясняло, в каком заведении он учился у Шарифи. Неясно было только одно: почему командование Космической пехоты позволило этому мерзавцу поступить в офицерскую школу на Альбе. И каким образом бывший миротворец оказался мальчиком на посылках у Хааса? Либо Кинц работал на управление внутренней безопасности (что невероятно), либо он настолько провинился, что командование Космической пехоты решило не рисковать и не подвергать огласке его увольнение с лишением прав и привилегий.

Это еще один повод, чтобы внимательно следить за ним. Хотя разве ей нужен был дополнительный повод?

– Вы ничем не лучше меня, – сказал Кинц с болью и ненавистью в голосе. – Я был на Гилеаде. Я знаю, что вы за героиня такая. Я знаю вас.

Ли отпустила его и отпрянула так, словно он укусил ее.

– Да-да, – сказал Кинц. – Я был там. И когда стирание памяти не получилось, они вышвырнули меня. За те же самые дела, которыми занимались и вы. Даже за гораздо меньшие. Что вы об этом думаете, майор? Только тогда вы ведь были не майором, не так ли? Это звание было вам наградой за грязную работу. Или вам не нравится говорить об этом?

Он рассмеялся. Ли пожала плечами. Ей потребовалась вся воля, чтобы держать себя в руках.

– Послушай, – сказала она. – Мне наплевать на то, что ты там помнишь, и на вранье, которым ты себя утешаешь. Мы можем либо постоять здесь и еще полаяться, либо ты расскажешь мне все, и я уйду. Ты что выбираешь, Кинц? И раз мы затронули Гилеад, почему бы тебе не вспомнить, что случилось с теми, кто стоял у меня на пути, прежде чем ты решишься воевать со мной.

Кинц пристально смотрел на нее. Его трясло от злобы, и ей было видно, как на его верхней губе выступил пот.

– Поговорите с ведьмой, – наконец сказал он. – Шарифи верила только ей. Черт, может быть, это она и убила Шарифи. – Он рассмеялся, стараясь вернуть себе самообладание. – Ты всегда делаешь больно тем, кого любишь. Кажется, так поется в песне?

– Не знаю, – ответила Ли. – Но мы еще увидимся.

– А куда деваться?

Ли нашла ведьму в офисе Хааса, за работой.

Хаас сидел за большим столом, глубоко погрузившись в кресло, и смотрел в потокопространство. Он не спеша вышел оттуда, жестом пригласил Ли сесть и снова уплыл.

Ли сидела и смотрела. Она заметила провод, проходящий от висков Хааса через простое на вид устройство к контакту в голове ведьмы. Ли поняла, что ведьма была его интерфейсом, но подключиться к потокопространству он мог только через эти неуклюжие внешние провода. Преобразователь принимал исходящие от генетической конструкции сигналы и передавал их в трансформированном виде в нервную систему. Ли подумала о петлевом шунтировании и вздрогнула.

– Хорошо, – сказал Хаас в пустое пространство перед собой.

Ведьма встала, вынула штекер из-за уха, прикрыв контакт волосами.

– Хотите что-нибудь, – обратился Хаас к Ли. – Кофе? Пиво?

Он взглянул на часы.

– Кофе – это хорошо, – ответила Ли.

– Два кофе, – сказал Хаас.

Ведьма кивнула и направилась к двери. Ли откашлялась.

– Лучше закажите на троих. Я хочу поговорить с Беллой.

Хаас пристально посмотрел на Ли, но ничего не сказал. Белла вышла и вернулась с подносом, накрытым салфеткой, из-под которой она достала три чашки костяного фарфора, сливки, сахар и кофейник, наполненный до краев эрзац-кофе. Она наклонилась над столом, налила кофе в чашку Ли, предложила сливки и сахар, после чего налила кофе, сливки и положила сахар в чашку Хааса.

Когда Ли забирала свою чашку, она обратила внимание на покрасневшую воспаленную царапину за левым ухом ведьмы рядом с контактом. Вид этой красноты на бледном шелке кожи заставил Ли остро почувствовать, что перед ней женщина, теплая и живая под своим свободным платьем. Она еще раз прокашлялась и оглянулась, но успела заметить легкую насмешливую улыбку на лице женщины.

– Итак, майор, – спросил Хаас. – Что вы хотите узнать?

Ли достала сигарету и вопросительно посмотрела на Хааса.

– Не возражаете?

– Пожалуйста, как вам будет угодно.

– Хотите сигарету?

– Никогда до них даже не дотрагивался.

– Хорошо вам. – Она прикурила и сделала первую затяжку, такую восхитительно приятную после кофе. – Дольше проживете. Мне просто нужно расспросить Беллу о пожаре. Я собираюсь поговорить со всеми, кто был внизу, когда это случилось.

– Понимаю.

– Это не займет даже минуты.

Ли замолчала, надеясь, что Хаас не станет дожидаться, когда она попросит его выйти.

– Никаких проблем, – сказал он после короткой паузы. – Я вернусь через двадцать минут.

Ли показалось, что, прежде чем выйти, он бросил острый взгляд на ведьму, и она подумала, что становится слишком подозрительной.

Дверь за ним закрылась с легким шорохом, и они с Беллой молча посмотрели друг на друга. У Ли было странное ощущение того, что с плеч Беллы как будто свалилась тяжесть. Как будто одно только присутствие Хааса заставляло ее молчать. Она вспомнила напряженность в самый первый вечер, которая ощущалась даже биодетекторами кожи, и ей стало интересно, на чем держится власть Хааса над Беллой.

Белла глубоко вздохнула.

– Я не… Я хочу сказать… – вымолвила она и замолчала, словно натолкнулась на стену.

– Так что вы «не»? – спросила Ли. Но Белла только покачала головой.

Ли вернулась на свое место, села и докурила сигарету молча. Она пыталась поймать рыбку в мутной воде, позволив Белле сделать первый шаг. Белла знала гораздо больше Ли о событиях в шахте в тот день. И Ли подумала, что каждый мужчина, женщина или ребенок на этой станции знает больше нее.

– Гражданка… – сказала Белла.

– Здесь так не обращаются, – ответила Ли. – Люди здесь – граждане с рождения.

– Но не конструкции.

– Не конструкции, – согласилась Ли.

– И не Шарифи.

– Нет, – подтвердила Ли. – Не Шарифи.

Коэн был прав, как всегда: некоторые из свиней более равны, нежели другие.

Она посмотрела на лицо Беллы, наполовину закрытое тенью, и поймала себя на том, что искала в нем знакомые черты геномов компании «КсеноГен». Не слишком ли плавная эта линия лба, не слишком ли она закруглена, чтобы считаться полностью соответствующей образцу кавказской расы? И является ли эта поразительная комбинация бледной кожи и неуловимых китайских черт чистым совпадением или застенчивым эхом не столь далекой истории? Ей стало интересно, кого Шарифи напоминала Белле и кого напоминает ей она сама.

Идеальные передние зубы закусили совершенную по форме нижнюю губу. Совершенные по форме кисти сплетались пальцами, как два любовника.

– Кто убил ее? – прошептала Белла.

– Кто сказал вам, что Шарифи убили?

– Разве это важно? Ведь каждый знает… Прекрасные глаза странного неестественного темно-лилового цвета сверлили Ли.

– А что еще знает каждый?

– Я… я не со многими говорю. Только с Хаасом. Голос Беллы был на удивление низким, она говорила с акцентом, иногда запинаясь в поисках подходящего слова. Когда она произносила имя Хааса, ее голос зазвучал еще ниже.

– Я не знаю, кто убил ее, – сказала Ли. – Именно для этого я – здесь. Чтобы найти ответы.

Белла наклонилась вперед, и Ли услышала, как ненадолго прервалось ее дыхание.

– А когда вы найдете их? Что тогда?

Ли пожала плечами.

– Плохих парней накажут.

– Независимо от того, кто они?

– Независимо от того, кто они.

После этого уже не о чем было разговаривать. Белла сидела словно каменная. Казалось, она готова сидеть так вечно. И уж совершенно точно до прихода Хааса.

– У вас есть фамилия? – спросила Ли просто для того, чтобы сказать что-нибудь.

– Просто Белла, – ответила ведьма.

Она произнесла свое имя, как название на этикетке, ничего не имеющее общего с ней.

– У вас контракт с АМК, правда?

Рот Беллы стал напряженным.

– С Синдикатом Мотаи. АМК – вторичный держатель контракта.

– Извините, – сказала Ли. – Я ничего не знаю о… как все это организовано. Возможно, я сказала что-то очень глупое.

Она подняла глаза и обнаружила, что Белла пристально смотрит на нее.

– Что? – спросила она.

Белла прижала руку к жилке, пульсировавшей у основания ее шеи, жестом, который Ли узнала сразу же по вызвавшему смутное беспокойство проявлению дежа вю. Это был прием проверки работы биосистемы, которым пользовались солдаты Синдикатов.

– . Ничего, – ответила Белла, уронив руку себе на колени. – Вы просто… напомнили мне кое-кого.

– Кого? – спросила Ли, хотя прекрасно знала ответ.

Белла улыбнулась.

– Вы хорошо знали Шарифи? Она рассказывала вам о своей работе?

– Не очень. – Белла нервно потерла покраснение за ухом, быстро убрав руку, как ребенок, сковырнувший болячку. – Извините, – сказала она. – Но я действительно ничего не знаю.

– Я уверена, что вы знаете больше, чем вам кажется. Просто нужно все вспомнить и сопоставить. Расскажите, что вы помните о пожаре. Может быть, мне удастся что-нибудь связать.

– Не могу вам сказать. Я не помню.

– Просто начните сначала и рассказывайте все, о чем помните.

– Но я все вам рассказала. Больше нечего рассказывать. Я ничего не помню.

И она принялась плакать.

Она плакала, не издавая звуков, слезы катились по щекам, как капли дождя по вырезанному из камня лицу статуи. Ли поставила локти на колени и смотрела, чувствуя себя неловко и неуютно. Она никогда не видела, чтобы взрослая женщина так плакала. Казалось, что внутри нее что-то раскрылось, освободив ее от странного чувства стыда, заставляющего плачущих закрывать свои лица. Или, может быть, у нее никогда и не было этого чувства?

Ли прокашлялась.

– А что было до того, как вы спустились на планету? Или во время спуска? Вы, наверное, спускались на челноке? Может быть, говорили о чем-то по пути? О чем?

– Нет, – ответила Белла. – Я уже сказала. Ничего не помню.

Она встала так неожиданно, даже не закончив фразу, что столкнула чашку с кофе со стола.

Ли поймала ее, не раздумывая. Рука оказалась под ней как раз вовремя. Ложка упала на пол. Блюдце приземлилось на ладонь. Чашка немного подребезжала и замерла в вертикальном положении. Ни капли не пролилось. Ли поставила чашку на стол и наклонилась, чтобы поднять ложку.

Когда она подняла глаза, Белла в упор смотрела на нее, открыв рот от удивления.

– Как вы ее поймали? – прошептала она.

Ли вытянула руку и показала сеть волокон под кожей.

Белла смотрела так, словно никогда не видела внутреннего оборудования. На ее лице появилось выражение удивления, смешанного с отвращением, какое бывает у тех, кто смотрит на цирковых уродцев.

– Что… как это засунули в вас?

– Вирусная хирургия.

– Как у Войта, – сказала она и вздрогнула всем своим стройным телом, произнося имя погибшего, – В Синдикатах вы были бы монстром.

– Хорошо, что мы не в Синдикатах.

Белла подняла руку и дотронулась до контакта в голове.

– Даже это… отклонение от нормы.

– Да, если хочешь работать на планетах ООН, нужно иметь доступ в спин-поток. Иначе – никакого бизнеса. Так нам легче общаться между собой.

– Общаться…

Было ясно, что она никогда не думала о значении этого слова, находясь внутри потока.

– В яслях нас было две тысячи. Я никогда не смотрелась в зеркало, поскольку такое же лицо было у всех в группе. Я никогда не задумывалась над тем, кем я была, поскольку, чтобы понять это, мне стоило всего лишь оглянуться вокруг. Я никогда не думала об одиночестве, поскольку знала, что оно невозможно. А теперь я здесь. Я ничего и никого не понимаю. Я наблюдаю, как они разговаривают со мной, говорят вокруг меня. Я – отклонение от нормы. И нет никакого выхода.

– Выход есть всегда, – сказала Ли.

– Не для меня. Даже в палате эвтаназии. Я думала, что у меня… все нормально. До того, как повстречалась с Ханной. Но когда я встречаю кого-нибудь, подобного ей, подобного вам… – Она вытерла лицо, смахнув густые черные волосы со лба. – Мне трудно удержаться, чтобы не поговорить с вами, чтобы хоть на минуту не чувствовать себя одинокой. А тут вы показываете мне… это. И я не знаю, что думать.

– Шарифи была воспитана людьми, – сказала Ли. – Как и я.

Впервые за пятнадцать лет она почти призналась в том, что не была рождена естественным путем.

– А есть ли в этом большая разница?

– Думаю, есть.

Белла вытерла глаза и снова заговорила.

– Я помню день перед пожаром. Я работала с Ха… с Шарифи. Мы договаривались о том, чтобы спуститься на следующий день, но конкретно ничего не решили. Ничего определенного. А следующее, что я помню, – это пробуждение в шахте после пожара.

Ее рука снова потянулась к шее, и Ли заметила, как вена, словно птичка в силках, пульсировала под ее пальцами.

– Было темно. Я… они исчезли.

– То есть как это они исчезли? С вами был кто-то еще до этого?

– Нет. Может быть, – произнесла она смущенно. – Я не знаю.

– Где вы были, когда очнулись?

– В сияющей воронке. Я это не сразу поняла. Свет потух, а у меня не было лампы. Я… стала ползать вокруг. Искала приставную лестницу. Тут я и наткнулась на Войта.

– На Войта? – удивленно спросила Ли. – А вы уверены, что это был Войт?

Войт должен был находиться на уровень выше, у основания лестницы, ведущей в «Уилкс-Барре».

– Я дотронулась до его усов, – ответила Белла.

Ли снова заметила, как она вздрогнула от… чего? От страха? Отвращения?

– Хотя я так и не нашла свет. И… там было еще одно тело.

– У ступенек лестницы. – Это должна была быть Шарифи.

– Нет. У приставной лестницы. Рядом с Войтом. В сияющей воронке. – Белла закрыла рот ладонью. – Так это была Ханна, да?

Ли кивнула. Это должна была быть Шарифи. Больше мертвых под землей не нашли. Но если считать, что Белла говорила правду, то кто-то перетащил и Войта, и Шарифи на уровень выше и оставил их у основания главной лестницы, которая вела в «Тринидад», чтобы спасатели могли их обнаружить. Почему? И кто это сделал?

– Я на нее наступила. И даже не остановилась.

Казалось, что Белле сейчас станет дурно.

– К этому времени она уже давно была мертва, – солгала Ли. – Вы уже ничем не могли ей помочь.

Белла хотела что-то сказать и уже открыла рот, когда у дверей офиса раздался голос Хааса.

– Мне нужно идти, – сказала Ли.

– Нет! Подождите.

Ли уже встала, чтобы уйти, но остановилась и наклонилась к ней, заглянув в ее невероятные глаза, стараясь найти разгадку в совершенном овале ее лица, какой-нибудь намек, хоть что-нибудь.

– Они останутся безнаказанными? – шепотом спросила Белла. – Они убили ее. И их никто не накажет.

Ли была сейчас так близко к ней, что чувствовала ее запах. Так близко, что могла разглядеть скорбные складки у прекрасного рта и царапины на бледных щеках. Белла была похожа на боксера, получившего нокаут и ожидавшего падения. А в темно-лиловой глубине ее глаз Ли увидела черную пустоту, похожую на ту, что она видела в забое.

Только сейчас у этой пустоты было имя.

Ненависть. Ненависть, которая зрела, росла, набирала силы, пока не прорвалась наружу и не поглотила все пространство.

ШЭНТИТАУН: 19.10.48

Солнце Мира Компсона освещало Шэнтитаун мутным бутылочно-зеленым светом, равнодушно игравшим на беспорядочно раскиданных повсюду, покрытых плесенью крышах. Плохо откалиброванные атмосферные процессоры производили грязную изморось, делавшую весь Шэнтитаун похожим на подводный город, а слякоть, которая впитывалась в обувь Ли, отдавала нечистотами.

Она шла следом за Маккуином мимо ломбардов, тату-салонов, витрин с рекламой агентств, бравших на поруки и дававших займы под залог зарплаты. Здесь они были уже вне «решетки», поэтому вывески светились неоновыми и галогенными лампами, а не спин-вещанием: «ШАХТА», «ЗАЛОГ ПОД ЗАРПЛАТУ», «ОТДЫХ ШАХТЕРА», «ДЕВОЧКИДЕВОЧКИДЕВОЧКИ».

Шла первая смена. Об этом говорили тишина в барах и отсутствие здоровых мужчин на улицах. Когда они свернули с главной торговой улицы и пошли по примыкавшим к ней улочкам, то стали привлекать к себе повышенное внимание. Стайка бледных оборванных ребятишек прекратила бросать мяч и уставилась на них. Женщина, возвращавшаяся домой после сбора мелкого угля из отвалов, обернулась и наблюдала, пока они проходили мимо. Ли обернулась и увидела, как тело женщины согнулось под тяжелой ношей. Маккуин пробирался через ничем не обозначенные перекрестки так, словно шел по карте. Каждый поворот уводил их все дальше и дальше от дневного света в темноту самой бедной части Шэнтитауна.

Жилые модульные блоки уступали место гниющим крышам убогих жилищ эпохи первопоселенцев, крытым черепицей из вирустали и керамики. По пути они миновали все еще работавший переходный шлюз, лампочки контрольной панели которого мелькали, показывая рабочее состояние этой давно уже бесполезной системы жизнеобеспечения. Попадавшиеся теперь все чаще и чаще остатки первоначальной колонии представляли собой просто старый хлам, составлявший вместе со строительным мусором нижний слой осадочной породы.

Только Ли подумала, далеко ли еще Маккуин собирается вести ее, он нырнул в проход между двумя витринами, спустился на три ступеньки вниз и повел ее по проходу настолько узкому, что, казалось, мокрые стены почти сходились над их головами.

Двери с обеих сторон прохода, открывавшиеся внутрь, были закрыты. Редкие окна либо заколочены, либо закрыты пластиковыми ставнями. Из домов, словно дым, струился вонючий чад от вегетеина, впитываясь в твердое покрытие мостовой. Все это пробуждало в Ли глубокие смутные воспоминания двадцатилетней давности, воспоминания детства. Запах пота. Неисправная канализация. Пустые бутылки из-под пива, оставшиеся после вечерней попойки. Нищета.

Маккуин шел быстро, наблюдая за тенями подобно человеку, который опасается нападения грабителей, замышляющих отобрать имплантат, вживленный в ладонь. Он опирался рукой на стену справа, считая двери, как шахтер считает повороты штрека. У восьмой двери он остановился и попробовал замок.

Он открылся. Маккуин нырнул внутрь, не останавливаясь на пороге. Ли последовала за ним.

Они быстро прошли по темному коридору в направлении слабого пятна дневного света. Коридор привел их во внутренний дворик с грубым скошенным полом. С одной стороны дворика было темно и тихо, лестницы поднимались к затемненным квартирам. С другой стороны шумело, разбрасывая искры, оборудование сварочной мастерской. Они поднялись в мастерскую на единственную ступеньку как раз в тот момент, когда ее хозяин закончил вырезать что-то из металлического листа и разогнулся, поднимая вверх защитные очки.

Маккуин подошел к нему и достал из кармана согнутую дверную петлю.

– Моя мать просила занести вам это, – сказал он, и его голос эхом отозвался от высокого потолка мастерской. – Вы сможете починить?

– Когда ей это нужно?

– Она сказала – к Страстной пятнице.

Вместо ответа сварщик положил свою горелку и отошел к входу в мастерскую. На глазах у Ли и Маккуина он повесил вывеску «Закрыто» и опустил тяжелые штормовые ставни вниз, погрузив всех в темноту.

– Садитесь, – сказал он, щелкнув выключателем, и в мастерской загорелась единственная неяркая лампочка.

Маккуин сел. Ли осталась стоять.

– Итак, – сказал сварщик. – Это – она.

– Да, – ответил Маккуин.

– Тогда приступим к делу, – сказал сварщик.

Ли вытянула свою левую руку, закатав рукав до локтя. Он затянул руку манжетой, достал иглу из кармана передника и взял у нее больше крови, чем, по ее мнению, было необходимо даже для самого некомпетентного доктора.

– Им нужен еще и зуб, – сказал он.

– О Господи, – пробормотала Ли.

– Вы не говорили об этом раньше, – сказал Маккуин.

– Ну, так я говорю об этом сейчас. Кровь можно подделать. Зубы же расскажут всю историю.

Он обратился к Ли:

– Вы хотите поговорить с этим человеком или нет?

Ли пожала плечами и открыла рот.

Следующие полчаса она провела, сидя у верстака и трогая языком окровавленную дыру на месте нижнего правого коренного зуба. Маккуин нетерпеливо ходил взад-вперед по мастерской. Было больно, но совсем не так, как она думала. Будь боль чуть сильнее, ее внутренняя система выбросила бы столько эндорфина, что она чувствовала бы себя вполне комфортно. А эту боль система проигнорировала, и Ли должна была справляться с ней сама.

Наконец сварщик вернулся, ведя за собой еще одного человека, который жестом показал им следовать за ним назад во дворик с наклонным полом и далее к лестнице.

– Сюда? – спросила Ли.

Но он отворил узкую дверь, прятавшуюся между лестничными пролетами, нырнул в коридор и провел их по проходу, уже и темнее того, по которому она и Маккуин добирались сюда. Пять поворотов направо, два поворота налево и три внутренних дворика они прошли, пока он не свернул в более широкий проход, закрытый сверху грязными от дождевых разводов оранжерейными стеклами. Пол в проходе был ровным, но стены закручивались, как раковина улитки, будто следуя конструктивной логике, понять которую Ли не смогла.

Пройдя несколько десятков метров по спиральному проходу, их провожатый остановился у неприметной двери, постучал в нее и вошел внутрь.

В комнате, где они оказались, пахло старыми газетами и вареной капустой. Мелкий уголь, которым топился очаг, наполнял ее жирным дымом. За покрытым потрескавшимся пластиком столом сидела женщина с ребенком на коленях и читала ему что-то ровным тихим голосом. Оба, мать и ребенок, одновременно подняли глаза и снова опустили их в книгу, не проявив ни малейшего интереса к пришедшим.

– Где он? – спросил провожатый.

Женщина махнула подбородком в сторону внутренней комнаты. Проходя мимо стола, Ли заметила, что у ребенка была уродливая верхняя губа, а ноги у него парализованы.

Маккуин направился к двери, но провожатый преградил ему дорогу. Он напряженно посмотрел на нее, потом пожал плечами, отошел к столу и сел. Ли вышла одна, услышав, как дверь захлопнулась за ней.

Она оказалась почти в полной темноте, если не считать единственного пыльного солнечного луча, пробивавшегося сквозь щель в штормовых ставнях. Оглядевшись вокруг, Ли поняла, почему так странно закручивался проход, по которому они шли. Дом был построен на внешней стороне одного из блоков жизнеобеспечения. Три его новые стены были сложены из кирпича местного производства, а старая стена представляла собой изогнутую блестящую конструкцию из керамического материала. Переходный шлюз торчал в центре старой стены, его панель управления была разворочена, а провода в ней давным-давно замкнуты. Панели диафрагмы в двери из вирустали не закрывались, и кто-то завесил открытую часть одеялом, закрыв от Ли геодезический купол, который должен был находиться за дверью. Перед сломанным переходным шлюзом стоял круглый стол, заваленный кубиками-блоками с видеоинформацией и блокнотами. За столом сидел жилистый изможденный человек. Это был Дааль, штейгер смены, которого Ли встретила при первом посещении шахты.

– Ну, – сказал он, глядя прямо в глаза Ли. – Вы становитесь все любопытнее и любопытнее.

– И вы тоже. – Ли села на табурет напротив Дааля и посмотрела на бумаги и микрофиши, лежавшие на столе. Она увидела там правила техники безопасности на шахте, заголовки статей Комиссии по безопасности горных работ ООН, протоколы Генеральной Ассамблеи, судебные бумаги.

– Вы – что-то вроде шахтерского адвоката, Дааль?

– Можно и так назвать. Хотите пива?

– Спасибо. – Она достала свои сигареты. – Можно? Дааль попросил кого-то в передней комнате принести пиво, затем взял предложенную ему сигарету. Когда она наклонилась над столом, чтобы дать ему прикурить, он взял ее запястье и стал разглядывать слабые линии проводов.

– Говорят, что ты – героиня, Кэти. Неплохо для шахтерской девочки. Скажи, действительно ли игра стоила свеч?

Она пожала плечами.

– Я не помню.

Они молча курили. Кто-то открыл дверь, поставил три бутылки пива на стол, обошел стол и сел рядом с Даалем. Когда он садился, настольная лампа полностью осветила его лицо, и Ли узнала в нем молодого представителя рабочих из спин-новостей, выступление которого так разозлило Хааса.

– Что это? – спросила она. – Допрос комитета?

– Это Лео Рамирес, представитель ИРМ[9] в городе. Он просто собирается присутствовать во время нашего разговора. Если вы не возражаете, то пусть так и будет.

– Конечно, что мне беспокоиться? Пригласите троцкистов. Развесьте портреты Антонио, черт возьми, Грамши.

Рамирес улыбнулся, темные глаза сверкали на его симпатичном лице.

– Я и не знал, что вам разрешено знать, кем был Грамши.

– «Вам»? – шепотом пробормотала Ли и закатила глаза.

Дааль просто улыбнулся и продолжал курить.

Выкурив ровно половину сигареты, он вынул носовой платок из кармана рубашки, затушил окурок, аккуратно завернул его в платок и положил платок назад в карман.

Эта процедура заняла у Дааля почти четверть минуты, и когда наконец он заговорил, то голос его зазвучал так спокойно, словно они обсуждали погоду.

– Почему вы заставили Хааса осушить сияющую воронку?

Ли пожала плечами.

– Я думала, что он что-то скрывает о пожаре. Я хотела добраться до ее дна раньше, чем он отправил бы туда других.

– Это так альтруистично с вашей стороны, – сказал Рамирес.

– Да, конечно. Я – настоящая героиня.

– Зачем на самом деле вы были посланы Секретариатом? – спросил Дааль.

Ли отхлебнула пива, задумалась, затем поморщилась от боли, когда жидкость коснулась обнаженного нерва на месте удаленного зуба.

– На замену Войту и для расследования случившегося. Если и была другая причина, то меня в нее не посвятили. Вообще мне показалось, что мы здесь для того, чтобы вы мне что-то рассказали.

– Мы дойдем до этого. Но сначала я хотел бы получить кое-какие ответы.

– У меня может не оказаться тех ответов, которые вам нужны, Дааль.

– Конечно, они у вас есть. Вы просто не задумывались об этом. Итак, почему ООН послала именно вас?

Ли пожала плечами.

– Шарифи была очень знаменита. Когда погибает кто-либо вроде нее, людям хочется, чтобы покатились головы. Я здесь для того, чтобы их срубить.

Рамирес сдержал смех. Дааль продолжал смотреть на нее своими выцветшими внимательными глазами.

– Если у одного из наших друзей была бы информация, которая могла бы помочь вам, что бы вы могли отдать за это?

– Если вы считаете, что я готова купить у вас информацию, то мой ответ – ничего.

– Не купить.

Дааль встал и прошел к единственному окну в комнате. Жалюзи отбрасывали полоски грязно-зеленого света на его лицо и редеющие волосы, образовав некое подобие ореола.

– Деньги в сравнении с тем, что нам нужно, это слишком просто. И нам нужно убедиться, что с вами стоит иметь дело. Нам нужны… гарантии.

Рамирес не вступал в разговор, и, когда Ли взглянула на него, он вытянулся вперед, сидя на своем табурете и глядя на них так, что стал похож на крысу, ослепленную шахтерской лампой. Она подумала, что, возможно, он знает шахты, но в этой комнате он явно лишний. Это была шахтерская территория, солдатская территория. Территория, на которой шел кровавый спор.

– Почему бы вам не сказать конкретно о том, что вы хотите. Тогда мне станет понятно, стоит ли торговаться.

– Две вещи. Во-первых, если то, что вы узнали о пожаре, объясняет еще чью-нибудь смерть, кроме Шарифи, то мы хотим знать об этом.

– Вы хотите, чтобы я передала вам информацию о проводимом следствии? За это я могу лишиться работы.

– Не нам нужна эта информация, – сказал Дааль. – Мы просто хотим, чтобы она стала гласной.

– Вы имеете в виду и то, что включено в следственные материалы?

– Включая все, что поступит в архив. Мы догадаемся, как это потом использовать. Правда, Лео? Рамирес кивнул головой.

– Нам нужно, чтобы вы проверили, что в отчет о несчастных случаях было включено все, что происходило до сегодняшнего дня.

– Отчет об авариях АМК? Не могу поверить, что я вам нужна для того, чтобы неофициально получить эти материалы, – сказала Ли.

Дааль поднял брови.

– Тогда понятно, что вы потеряли больший объем памяти, чем полагал подпольный доктор.

Ли водила стаканом с пивом по столу, рисуя правильные прямые углы. В результате на потрескавшейся поверхности получился запотевший квадрат.

– По сути, вы просто предлагаете мне делать мою работу. Открытое расследование обстоятельств смерти Шарифи. И еще этот отчет о несчастных случаях. Он все равно является открытой информацией, так?

– Так. Поскольку несчастные случаи со смертельным исходом продолжаются.

– Ага. И что еще вы хотите?

Дааль закусил нижнюю губу и снова посмотрел в сторону окна.

– Нам нужны данные Шарифи.

Ли захлебнулась пивом и стукнула стаканом по столу, расплескав жидкость.

– Она занималась исследованиями в области обороны, Дааль. Ваше требование попадает под действие Закона о шпионаже и подстрекательстве к мятежу. За нарушение этого закона расстреливают. И быть расстрелянной не входит в мои планы на этот год.

– Есть вещи, ради которых стоит нарушать закон, Кэти.

– Для вас, возможно.

– Дело не только в том, что АМК убивает шахтеров. Что-то происходит в самой шахте. Во всех шахтах. Посмотрите на сводки добычи. Посмотрите на отношение человеко-часов к объему добытого живого конденсата. Мы добываем все меньше и меньше живых кристаллов. Вольноопределяющиеся шахтеры говорят об этом уже долгие годы. И с этим согласны многие шахтеры компании. И Шарифи говорила об этом до своей смерти. Она сказала мне об этом, глядя прямо в глаза: «Анаконда умирает. Весь конденсат Мира Компсона умирает».

– Ох, прекратите, Дааль. Совет Безопасности…

– Они знают об этом, – сказал Дааль и замолчал, дав ей время переварить информацию. – Почему, вы думаете, они тратят так много средств на исследования в области синтетических кристаллов? И посмотрите на многопланетчиков, старающихся побыстрее нахапать столько кристаллов, сколько они успеют, пока все не кончились. Мы говорим об этом долгие годы, стараемся убедить их сделать что-нибудь. Но мы не можем этого доказать. Шарифи доказала, и ее информация может дать необходимый толчок, чтобы изменить ситуацию.

– Но это безумие, – сказала Ли. – Конденсаты не умирают. Они раскалываются. Как могут одновременно расколоться все конденсаты на планете?

– Я не знаю, – сказал Дааль. – Но Шарифи знала. Минуту все хранили молчание.

– Я проверю и дополню отчет, – сказала Ли. – В этом нет ничего плохого. Это – моя работа. Но что касается…

– Для начала отчета о несчастных случаях будет достаточно, – сказал Дааль. – Просто подумайте об остальном.

– Хорошо, – ответила Ли. – Что же мы тогда делаем дальше?

Дааль покопался в одной из груд на столе и вытащил потрепанную микрофишу.

– Прочтите это.

В микрофише было два десятка различных документов, и Ли потребовалось более десяти минут, чтобы понять, о чем они. Это были корпоративные бумаги АМК: записи пункта взвешивания, платежные расписки, данные о количестве произведенной продукции с обрабатывающего завода, находившегося на станции. Постепенно до нее дошел смысл всего этого.

– Кто-то занимается приписками. Одни сведения идут шахтерам, другие – докладываются управлению АМК. А получившиеся лишние кристаллы коммутационного класса застревают где-то в середине. – Она вопросительно посмотрела на Дааля. – Кто это делает?

– Хотел бы я знать.

Ли молча пробежала записи еще раз.

– Это мог сделать хоть кто угодно, – сказала она наконец. – Начальник шахты. Кто-то в разбивочном цеху. При массовой перевозке. Кто-то на участке обработки на станции или на погрузке. Нужно только, чтобы несколько человек отвернулись в нужный момент. Эти и еще несколько друзей на ключевых точках по всему маршруту.

– Этим друзьям нужно платить, – сказал Дааль.

– Вы говорили, что знаете, кто кассир?

– Загляните в регистрационные журналы начальника шахты.

Она посмотрела. И сразу же заметила, что одно имя появляется снова и снова. Это было имя Дааля. Все «левые» партии выпускались в то время, когда он выполнял обязанности дежурного начальника. И на всех отгрузочных документах стояли его подписи.

– Зачем вы показываете мне это? – спросила она.

– Потому что Шарифи погибла из-за этого. За два дня до пожара я подслушал ее разговор с Войтом. Они ругались. Она сказала Войту, что все о нем знает, и угрожала пойти к Хаасу. И если понадобится, то и через голову Хааса к высшему руководству. Она называла имена больших людей. Пятизвездные имена.

– А генерала Нгуен?

Дааль кивнул.

– И что говорил Войт?

– Ничего такого. Я думаю, она застала его врасплох. И Войт был не из тех, кто спорит, глядя в глаза. Он мог добиться, чего хотел, одним ударом ножа в спину.

Ли подняла забытый стакан с пивом и сделала глоток. Пиво было травянисто-горьким на вкус и теплым, как кровь, и сейчас вызывало неприятные воспоминания.

– Вы думаете, что Шарифи угрожала пойти к Хаасу, и Войт убил ее? И что пожар был… ну, прикрытием? У вас есть какие-либо доказательства?

Дааль пожал плечами.

– Это ваша работа.

Ли снова посмотрела на цифры.

– Войт не мог самостоятельно решиться на это. Кто управлял его действиями?

– Кто-то. Кто соприкасался с этим и знал. Но кто… это ваша проблема.

– И сколько этот кто-то заставлял Войта платить вам?

– Ничего. Он просто заставлял меня подписывать журналы начальника шахты и держать язык за зубами. Он предлагал то, что можно было бы назвать негативной мотивировкой. Кроме того, я все равно бы это делал. У меня есть серьезные причины выставлять службу безопасности в неблагоприятном свете.

– Могу себе представить, – сказала Ли.

Она пощупала языком то место, где был ее зуб, и подумала о том, что Дааль мог бы и ее выставить так же.

– Я свел эти цифры вместе, поскольку был абсолютно уверен, кого они будут обвинять, если их поймают. – Он снова пожал своими костлявыми плечами. – Продажный начальник шахты. Самая старая история в нашей профессии. И кроме того, мне нужно было иметь достаточно информации, чтобы я мог серьезно обвинить Войта.

– Разумно, – сказала Ли. – Но зачем вы рассказываете об этом мне? Почему бы не рассказать обо всем шахтерам? Профсоюзные деятели теперь мучаются по ночам из-за погибших шахтеров не более, чем политики из-за погибших солдат.

Дааль посмотрел в окно. Его глаза выглядели ледяными при слабом дневном свете. Глаза овчарки. Глаза волка.

– Шарифи погибла в очень неподходящее время, – сказал он, произнося слова медленно, обдумывая каждое, словно старался передать очень сложное сообщение по ненадежному каналу связи. – Мы хотим убедиться, что в шахте не будет представителей ООН. Если для этого нужно помочь вам закончить расследование и уехать, то мы поможем. И лично для вас… было бы хорошо больше здесь не находиться. Крайний срок, – он взглянул на Рамиреса, – две недели?

– Не более того, – ответил Рамирес.

Ли, затаив дыхание, посмотрела по очереди на обоих мужчин.

– Вы с ума сошли, – сказала она. – Вы планируете заблокировать шахту. И думаете, что Секретариат будет спокойно взирать на то, что вы закроете их лучший источник квантового конденсата? Да они прикажут вас распять!

– А что может сделать с нами ООН страшнее того, с чем сталкиваются шахтеры, приходя каждый день на работу? – спросил Рамирес. – Кроме того, это не ваша проблема. Если, конечно, вы не хотите сделать эту проблему вашей.

– Ох, уж нет. Это – ваша драка. Я еще с ума не сошла.

– Тогда я предлагаю вам свернуть расследование и убраться с Компсона сразу же, как представится возможность.

Ли еще раз посмотрела на обоих, сделала последний глоток пива и отодвинула стакан от себя.

– Ну и на чем мы остановились? – спросила она Дааля.

– На том, что договорились, – ответил он. – И пожалуйста, следуйте этому договору. Я не хочу, чтобы с вами произошло что-нибудь неприятное.

Рамирес вытянул свои длинные ноги, и табурет поехал под ним назад, заскрипев по половицам.

– Вы знаете, что такое похоронное извещение, майор?

– Перестаньте пугать меня, Лео. Я знаю об этом гораздо больше вас. И я вовсе не планирую, чтобы меня пристрелили на улице, как собаку. Не важно, сделают ли это члены «Молли Магвайрс» или богатенький сопливый сынок, играющий в политику на угольных шахтах.

Дааль неожиданно рассмеялся.

– Ты ни капли не изменилась, Кэти. Представляю, какой страх ты наводишь на людей.

Он взял микрофишу со стола и углубился в нее взглядом. Рамирес встал и протиснулся через переходный шлюз, закрыв штору за собой. Ли направилась к выходу, но до того, как она вышла, Дааль обошел стол с другой стороны и взял ее за руку.

– Кэти, – сказал он так тихо, чтобы Рамирес не смог услышать. – Если тебе что-нибудь понадобится, спроси у меня. Я ничего не обещаю, но… Брайан будет знать, где меня найти. Поняла?

Ли кивнула и вышла в переднюю.

Маккуин сидел за столом. Он держал мальчика на коленях и пальцами крутил кусок цветной проволоки, играя с ним. Женщина стряпала что-то у очага. Она даже не подняла головы, когда Ли и Маккуин уходили.

Пройдя несколько ступенек вниз по проходу, Ли остановилась.

– Подожди здесь, – сказала она.

Дааль открыл дверь. Увидев Ли, он молча уступил ей дорогу. Женщины и ребенка уже не было. Кто-то потушил угли в очаге, погрузив комнату в темноту. В комнате стало прохладней. Дааль закрыл дверь и оперся на нее, все еще держа руку на замке.

– Да? – спросил он.

– Мирc Перкинс, – сказала Ли. – Где она?

– А стоит ли? – тихо спросил Дааль.

– Просто ответь мне.

– Зачем?

– Я хочу ее увидеть.

– Нет, не хочешь, – сказал Дааль раздраженным тоном. – Ты больше не наша. Делай свою работу и уезжай. Забудь то, что, как тебе кажется, ты помнишь. Она хотела, чтобы было так. И так хотел твой отец. Ты обязана им. Поэтому сделай так.

Ли не ответила. Дааль открыл дверь, и она вышла мимо него на бледный солнечный свет.

Через полчаса она и Маккуин были уже на станционном челноке. Она пересказала ему отредактированную версию своего разговора с Даалем. Она не упомянула угрозы блокирования шахты и последних слов, сказанных ей Даалем.

– Значит, – сказал он, выслушав Ли, – Войт подделывает записи в книгах. Шарифи узнает об этом, угрожает рассказать обо всем Хаасу. Войт убивает ее. И полный порядок.

– Слишком полный. Во-первых, не доказано, что Войт действительно убил ее. Далее в цепочке тех, кому Войт мог просто раздавать деньги, стояло не менее пятнадцати человек, и у каждого из них такая же мотивация, как и у него. Во-вторых, что убило или кто убил Войта? В-третьих, что делала Белла внизу и кто перенес тела после того, как она увидела их? В-четвертых, что, черт возьми, явилось первопричиной пожара?

– Но все же… – сказал Маккуин, пытаясь вернуться к теме Войта, как гончая к горячему следу.

– Да, – сказала Ли. – Все же.

СТАНЦИЯ АМК: 20.10.48

– Да это же настоящая шахта! – сказал пораженный Коэн, заглянув в жилище Ли.

Сегодня он пользовался лицом итальянской актрисы тридцати с небольшим лет, которой только что начали давать роли со словами в умных интерактивных студийных программах, на которые Коэн всегда пытался затащить Ли. Актриса была так удивительно, экзотически красива, что Ли неуверенно чувствовала бы себя в ее присутствии в любом месте, а не только в своей узкой квартирке, где итальянка сверкала подобно бриллианту в грязной луже.

Конечно, всего лишь только часть этого блеска зависела от самого «лица» или от Коэна. Все остальное определялось плотным сжатием, необходимым для размещения протоколов шифрования, на использовании которых для этого одновременно потокопространственного и реального визита настоял Коэн. Это позволяло ему выглядеть ярко, эффектно, даже слегка больше в фокусе, чем что-либо другое в этой маленькой комнате. Ли совсем не хотелось думать о тех кредитах, которые он проматывал, пользуясь услугами частных банков квантовой запутанности.

Он открыл шкаф, взглянул на вешалки с запасными комплектами формы и театрально фыркнул.

– Ты хочешь сказать, что на самом деле живешь здесь?

– Нет, – ответила Ли, роясь в груде микрофиш на своем письменном столе и разыскивая цифры, приведенные Даалем. – Это еще один популярный курорт. Просто спасаю его для свободного мира.

Он ходил по комнате, наклоняя великолепную головку Киары, словно лелеял слабую надежду, что эта комната будет выглядеть лучше, если рассматривать ее под другим углом. Он повернулся к ней, сморщив лоб в искреннем испуге.

– На самом деле, Кэтрин. Мне кажется, что в штабе Космической пехоты тебя не ценят по-настоящему.

– Они ценят меня достаточно, постоянно выплачивая денежное содержание. В реальном мире, который, боюсь, ты посещаешь не слишком часто, этого вполне хватает.

Она нашла микрофишу Дааля и протянула ее Коэну, остро почувствовав, как тонкие красивые пальцы погладили ей руку.

– Интригующе, – сказал он, еще до того, как она успела опустить руку. – Есть ли какие-нибудь блестящие мысли о том, кому все это выгодно?

Ли сложила руки на груди и покачала головой.

– Как, черт возьми, ты это делаешь? Я никак к этому не привыкну.

– М-м-м. Простая грубая вычислительная сила. Это и плюс факт, что я в восемь раз умнее, чем эта очаровашка.

Ли глупо улыбнулась.

Он показал ей язык, скинул туфли и грациозно забрался на ее койку.

– Ну, так на чем мы остановились?

Ли отодвинула стул от письменного стола, развернула его и уселась на него верхом. Она описала свою встречу с Даалем и Рамиресом, рассказала Коэну о полученной информации и об угрозе блокады шахты, но умолчала о личной теме разговора.

– И этот Дааль связался с тобой без всякого повода? – спросил Коэн, когда она закончила. – Ему просто показалось, что ты настроена по-дружески? Ты извинишь, если я признаюсь тебе, что он кажется мне подозрительным?

Ли пожала плечами, стараясь всем своим видом показать, что ей все равно.

– Я не заметила.

Пока она говорила, Коэн развалился на ее постели – скорее всего, намеренно – и потянулся, вздохнув от удовольствия, а блестящие кудри Киары разлетелись по подушке Ли. Широко открыв глаза, он смотрел на нее с притворной наивностью.

– Конечно, ничего не заметила. Хотя давай поговорим об этом позже. Ты нашла доклады об инцидентах, которые ему нужны?

– Я пыталась. На самом деле не было времени искать как следует.

– Мое второе имя – Время, – сказал Коэн, сделав благородный жест, который, Ли была уверена, Киаре никогда не пришел бы в голову. – Скажи твой пароль.

Ли дала ему пароль, он вошел в сеть и извлек недостающие в отчете несчастные случаи менее чем за минуту.

– Где они были? – спросила она. Он поднял брови.

– В файлах Войта. По крайней мере, еще несколько дней назад. Кто-то стер их за десять часов до твоего прибытия на станцию.

– Кто?

– Погоди. Я как раз над этим работаю. Иди и сделай что-нибудь полезное.

Ли просмотрела список, останавливаясь на отдельных именах и словах, бросавшихся в глаза.

«02.01.47. Сток, Уильяме. Возраст – 32 года. Личный номер 103479920. Был смертельно ранен, когда вернулся на "Уилкс-Барре" в четвертую "Северную" для проверки несработавшего заряда. Вскрытие не производилось. Причина смерти: ожоги.

04/12/47. Пинцер, Дж. Ф. Возраст – 26 лет. Личный номер 457347423. Обнаружен в нижней галерее "Уилкс-Барре" в четырнадцатой "Южной". Завален обвалившимся потолком. Спасатели не могли достать тело из-за утечки газа. Тело идентифицировано по индивидуальным признакам и записям в журнале смены. Причина смерти: травма.

04/19/47. Мафуз, Кристина. Возраст – 13 лет. Личный номер 764378534. Угольная вагонетка пострадавшей сломалась в штреке к западу от "Уилкс-Барре" в семнадцатой "Восточной". Пострадавшая получила многочисленные сложные переломы и смещения с соответствующими травмами мягких тканей. Левая нога ампутирована ниже колена в госпитале Святого Иоанна».

Подобные сообщения не были чем-то неожиданным для Ли. Они констатировали смерть и травмы от пожара, взрывов, обвала потолка, неисправности оборудования. Все это в шахтерской жизни считалось обычными опасностями.

Но среди типичных докладов об инцидентах были и такие:

«17/20/47. Кэрриг, Кевин. Возраст – 37 лет. Личный номер 355607534. Пострадавший найден без сознания на "Тринидаде" на второй "Южной". Шахтный инспектор предполагает, что пострадавший открыл газовый карман, но спасатели не нашли газа на рабочей площадке, а при вскрытии не обнаружено признаков попадания газа в легкие. Причина смерти не установлена.

20/2/48. Чо, Кристин. Возраст – 34 года. Личный номер 486739463. Пострадавшая потеряла сознание во время осмотра на "Тринидаде" на седьмой "Южной". Свидетели рассказали о жалобах на головную боль, видение ярких огней, конвульсии, потерю сознания. Вскрытие показало обширное нелокализованное поражение лобной доли мозга. Причина смерти: инсульт».

Эти весьма неприятные доклады начали появляться около четырех месяцев тому назад. Смерть, причиной которой считалось поражение электрическим током, происходила там, где ремонтные бригады не находили неизолированных проводов или стоячей воды. Смерть от отравления газом случалась там, где другие шахтеры, работавшие на той же самой жиле, таинственным образом выживали. Здоровые люди умирали от инфарктов и инсультов. А двое шахтеров хоть и не умерли, но до сих пор лежали в госпитале Шэнтитауна в коме, причину которой врачи объяснить не могли.

Вспышка подобных необъяснимых несчастных случаев уже наблюдалась после открытия «Тринидада». Потом все пришло в норму. Затем три месяца назад произошел новый значительный скачок: четырнадцать необъяснимых смертей за одну неделю.

Ли не нужно было сравнивать даты или проверять свои файлы, чтобы узнать, что случилось три месяца назад.

Прибыла Шарифи.

– Знаешь, откуда были стерты эти отчеты? – спросил Коэн, выгибая тонкую бровь, и протянул ей еще читаемые остатки регистрационного имени. – Офис управляющего станцией.

– Значит, Хаас «утопил» эти доклады за день до моего прибытия.

– И он занимался подделкой данных об объеме добытых кристаллов, или, по крайней мере, можно подозревать, что он это делал.

– И, – сказала Ли, чувствуя себя, словно вляпалась в грязь, – мы знаем, что Хаас в неплохих отношениях с Синдикатами.

Они посмотрели друг на друга.

– Все сходится на Хаасе, не так ли? – спросила Ли. Вместо ответа Коэн исчез.

Ли нерешительно поднялась, оттолкнув стул в сторону. Ее жилище выглядело как-то странно. Она проверила свои внутренние устройства и поняла, что она уже находилась в полном дуплексном режиме, а не в ограниченной ВР-интерактивности. Она попыталась войти в реальное пространство.

Никакого результата.

Код.

Никакого результата.

Она была захвачена, заперта, шунтирована в виртуальном мертвом пространстве. Закрыв глаза и потерев щеки, она задумалась. Когда она снова открыла глаза, то была уже не на станции.

Ли стояла в квадратной и совершенно пустой комнате. Голые белые стены. Голый пол и потолок. Квадраты фальшивых окон, смотрящих в бесконечность белого небытия. Сердце литаврами отстукивало в тишине. Она сфокусировала свой взгляд на угол, где пол сходился со стеной, чтобы отогнать тошноту, и стала ждать, считая удары своего сердца.

Открылась дверь. Сначала она не увидела ничего, кроме пустой стены. Потом кто-то вошел к ней в комнату. Но когда она впоследствии попыталась восстановить в памяти этот момент, то не смогла. Он исчез из памяти, размылся. Как будто его накрыло оптическим искажением при приеме информации.

Вошедший был человеком небольшого роста, темноволосым и стройным. Ли понадобилось сосчитать еще несколько сердечных ударов, чтобы сфокусироваться на нем после долгой белой пустоты. Когда же ей удалось это сделать, то она увидела жеребячьи неуклюжие ножки, торчащие из коротких штанишек. Красная с черным футболка. Темные волосы. Оливкового цвета кожа.

– Коэн?

– Шшшш! – прошептал он.

На ногах у него не было ничего, кроме длинных полосатых носков и толстых щитков на голенях. Старомодные футбольные бутсы были связаны шнурками и перекинуты через его худое плечо. Он кругами ходил по комнате, несколько раз останавливался и внимательно смотрел на стены в местах, казавшихся Ли ничем не привлекательными. Потом он поднялся по одной из стен и сел, сложив ноги под себя, в метре с лишним от потолка.

– Ну, вот и мы, – сказал он.

– Мы? Я не знаю, кто, черт возьми, ты такой. Хотя и вижу, что ты похож на Коэна. Что ничего не доказывает.

Он улыбнулся:

– Внешний вид не всегда обманчив, моя дорогая. Даже мой.

– Докажи.

– Как?

– Скажи мне что-нибудь.

– Например? – спросил он тоном десятилетнего мальчишки.

– Что-нибудь, о чем больше никто не знает.

Он обнял руками коленки и положил на них свой острый подбородок.

– Хорошо, твой рост – на два сантиметра короче, чем ты говоришь всем.

– Ты мог вытащить это из моих транспортных файлов.

– И утром к тебе лучше не подходить – разорвешь на части.

– А что, в другое время иначе?

– И то верно, – сказал он, рассмеялся и пристально посмотрел на нее, расчесывая болячку на колене. – И ты хранишь самую большую, самую страшную тайну.

Ли замерла. Попытка рассмеяться не удалась.

– Это какую еще тайну?

– О том, что я тебя люблю.

Она взглянула на него и увидела, что он смотрит на нее как на подозрительный предмет, способный взорваться без всякого предупреждения.

– О, Боже мой! – сказал он после короткого неловкого молчания. – Ну, не надо так выглядеть, словно ты готова отгрызть себе ногу, чтобы убежать от меня каждый раз, когда я это говорю.

– Не преувеличивай, Коэн.

– Это не преувеличение. Можешь мне поверить. – Он обиженно посмотрел на нее из-под темных ресниц. – И это смешно. Ты ведь не похожа на девицу, падающую в обморок при первом удобном случае.

– Так ты просто хочешь переспать со мной? Ты понизил свои критерии. Прошлый раз мне предлагалось стать женой номер семь. Или восемь? Боже правый, Коэн, ты женишься так, как нормальные люди покупают щенков.

– Ты имеешь в виду – нормальные люди, рожденные естественным способом, не так ли? – Он глядел на нее долгим беззащитным взглядом. – Ведь для тебя это важно, да? Быть подобной. Получить грамоту о своей человеческой принадлежности с печатью и подписью? – Он горько усмехнулся. – Мне действительно хочется забраться тебе в голову и понять, о чем ты думаешь, когда смотришься в зеркало по утрам.

– Ты меня совсем не понимаешь, Коэн.

– Правда? Тогда чего ты боишься?

– Ничего, – поспешно ответила она. – Я просто не желаю быть очередной остановкой во время твоей туристической прогулки по человеческой психике.

Он отвернулся и пробормотал что-то неразборчивое.

– Что ты сказал?

– Я сказал, что твои слова исключительно непристойны, даже для тебя.

Неожиданно комната уменьшилась в размерах, в ней стало слишком жарко. Ли повернулась и стала проверять стены, стараясь найти в них какую-нибудь щель.

– Послушай, – сказала она после долгой гнетущей паузы. – Я не имела в виду…

– Давай забудем. Я и сам хорош.

– А при чем здесь ребенок? – спросила Ли, когда напряжение абсолютной тишины стало таким сильным, что невозможно было более выдерживать его.

– Ах. – Коэн развязал шнурки бутс и стал надевать их на ноги, закрытые щитками. – Я думал, что ты это знаешь. Это Гиацинт.

– Я думала, что Гиацинт – это ты.

– Он – одно из моих проявлений. Он мой самый первый, коренной интерфейс. И конечно же, это человек, который изобрел меня.

Ли от неожиданности чуть не рассмеялась.

– В десять-то лет?

– На самом деле ему было четырнадцать, когда он сделал это. Это старая видеоверсия. Он использовал ее для создания первоначального ВР-интерфейса. Думаю, что это было моим первым «лицом». Я постоянно подключаюсь на него, когда превышаю пределы своей операционной системы. Такое, к сожалению, происходит и сейчас.

– Мы можем выйти отсюда? – Ли снова ходила по периметру комнаты.

– Нет. И сядь, пока ты не разозлила меня окончательно. Ты – в безопасности, пока я здесь.

Но стоило ему произнести это, как он снова исчез, словно кто-то сыграл с ними злую шутку.

Ли вернулась в темноту.

На этот раз она поняла, что находится под землей, в шахте. Но это было единственным, что она поняла. Вода каплями стекала с невидимого потолка, со звуком падая в невидимую лужу. Поток сырого холодного воздуха шел от какой-то далекой подземной реки, но ее течения было не слышно.

Ли переключилась на инфракрасное видение. Никакого толка. Она находилась в потоке и могла видеть только то, что разрешал управляющий ситуацией.

– Зажги лампу, – откуда-то из-за ее левого уха донесся шепот Коэна.

Ее рука потянулась туда, где, как она помнила, должна лежать лампа. Нащупала ее. Зажгла. Но пальцы так ослабели, что плохо подчинялись, как будто были незнакомы с этой элементарной задачей. Подрегулировав пламя, она тыльной стороной ладони провела по горячей поверхности керосинового бачка и услышала шипение обожженной кожи.

– Черт! – сказала она, инстинктивно поднеся руку ко рту и облизав покрывшееся волдырями место.

– Шшшш! – сказал Коэн. – Все будет в порядке. Скажи мне, что ты видишь.

Она подняла лампу и увидела под ногами неровный пол, покрытый мокрым камнем. Столбы света выстроились длинными рядами из одного конца пространства в другой, блестя, как слоновая кость, под лучами лампы, Над головой был сводчатый потолок. Он поддерживался извилистыми жилами, которые веером расходились от одного узла к другому в бесконечно повторявшейся сложной паутине.

– Это сияющая воронка, – сказала она Коэну. – Сияющая воронка Шарифи.

Но сейчас эта воронка была нетронута – необгоревшая и незатопленная. И в ней находилось оборудование, которое тихо жужжало и щелкало. Это была сияющая воронка до пожара. В углу гудел генератор. Кабели оптического волокна змеями извивались по полу среди чащи диагностического оборудования. Кривые зубы кристаллов выступали из пола и потолка.

«Уста земли, – подумала Ли. – Не так ли назвал их сам Компсон?»

– Тот, кто похитил тебя, доставил тебя сюда? – спросил Коэн.

Она подняла лампу и медленно обернулась. Слева от нее шел подъем по линии жилы, который постепенно поднимался все круче вверх, повторяя очертания выработанного пространства, находившегося на уровень выше. Справа от нее к этому выработанному пространству была поставлена разборная лестница из вирустали, которая вверху упиралась в большую лестницу со скользкими ступенями, ведущую к выходу из «Тринидада».

– Это? – шепотом спросил Коэн. – Это твои воспоминания или кого-то другого?

И она впервые ощутила, что этот шепот шел не сзади, из-за спины, а изнутри нее самой.

– Кого-то другого.

– Тогда кого? Думай.

Ее рука сделала непроизвольное движение, как будто вводила код, чтобы выйти из неверного соединения. Ли покосилась на нее. Рука была ее собственной. Все было в порядке. Короткие ногти. Сильные смуглые пальцы с тупыми концами. И все же. Что-то в ней было не так. Она повернула руку ладонью вверх.

Проводов не было.

Она еще раз внимательно посмотрела на руку. Ногти были длиннее, чем у нее, лучше ухожены. Старые шрамы исчезли, зато появились новые. И еще – свежий ожог, след которого тонким полумесяцем выступал между большим и указательным пальцами.

– Это Шарифи, – сказала она. – Это память Шарифи. Потом Шарифи обернулась на звук приближающихся шагов, и Ли, как привидение, беспомощно повторила вместе с ней все ее движения.

Все шло в той же последовательности, как при прошлом похищении. Но в этот раз Ли понимала все, что видит. Странные узоры, гонявшиеся друг за другом по пещере, были рождены светом от лампы Шарифи. Капающая вода издавала звенящий звук. Каблуки, стучавшие по обнаженной породе, отдавались эхом подобно ружейным выстрелам.

– Что вы здесь делаете? – спросила Шарифи у Войта, спускавшегося по лестнице.

Он спустился до конца, повернулся и мерзко улыбнулся.

– Просто смотрю за товаром.

– Хорошо. Тогда не мешайте.

– А где наш уважаемый гость? Серебро на кухне ворует?

– Я здесь, – сказала Белла, выйдя на освещенное лампой место.

Пока Белла приближалась, Ли наблюдала ее глазами Шарифи. Это была совсем не та подавленная женщина, с которой она встречалась на станции. Белла двигалась с уверенной легкой грацией бойца, улыбаясь спокойной улыбкой, свойственной тем, кто уверен в своей хитрости и победе, в чем бы игра ни заключалась.

– Ты готова? – спросила она.

Шарифи жестко посмотрела на нее, слегка нахмурившись.

– А ты?

Белла открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент мерцающие в свете лампы тени сияющей воронки исчезли во вспышке яркого белого света.

Ли снова оказалась у себя в квартире.

– Коэн?

– Я здесь.

«Живая» стена мигнула, и на ней появился Коэн, опять шунтирующийся через Киару. Он сидел в своей залитой солнцем гостиной в зоне Кольца.

– Ты знаешь, что мы только что видели? – спросила Ли.

– Я знаю, что ты думаешь, что мы видели.

– Это здесь, в памяти Шарифи. Все, что нам нужно знать. Нам нужно вернуться туда.

– Нам не стоит делать ничего подобного. Мы чуть не оказались в ловушке. И ты все еще не можешь знать наверняка: увиденное нами там – реальность или нет.

– Я все же попытаюсь.

– Нет, ты не сделаешь этого. Но если ты решишься на эту глупость, то я лично закрою тебе доступ в поток.

Ли в голову закралось смутное подозрение.

– Почему ты так испуган? Что ты от меня скрываешь?

– Я рассказал тебе все, что знаю, Кэтрин.

Она рассмеялась.

– Как ты можешь, имея двести лет практики, лгать так неумело?

Она ждала, что он улыбнется в ответ, но он просто сидел и смотрел под ноги, скрестив руки и качая ногой, одетой в сандалию, в нервном ритме туда и обратно. Затем он наклонился вперед, поставив локти на колени и сжав кисти рук так крепко, что костяшки пальцев Киары побелели.

– Послушай. Прекрати это расследование. Скажи Нгуен, что ты больна или тебе нужно на профилактику. А тебе это действительно необходимо, поскольку я не видел, чтобы ты поднимала что-нибудь этой рукой с того самого времени, как попала на станцию.

Ли пристально смотрела вниз. Таракан прополз по полу и начал подниматься на «живую» стену. Она видела его с сюрреалистической четкостью, каждую его ногу, сгибавшуюся при шаге вперед. Таракан забрался на светившуюся матрицу экрана. Когда он пополз по ноге Коэна, она протянула руку и смахнула его.

– Я не могу свернуть расследование, – сказала она. – Стоит мне допустить еще одну ошибку, и со мной все кончено.

– Я думаю, что есть вещи и опаснее увольнения.

– Не знаю. – Она снова принялась мерить шагами маленькую комнату. – Ты затянул меня в этот кошмар. Я говорю не о том, что происходит сейчас. Я говорю о Метце. Мне нужно, чтобы ты рассказал мне все, что ты знаешь.

Коэн вздохнул, и Ли снова поразилась его искусству так ярко проявлять свою личность через шунты. Было невозможно представить выражение вековой усталости на миленьком личике Киары так же, как и каждое «лицо» Коэна – без самоуничижительной иронии, рожденной множеством обманов и компромиссов.

– Я ничего не знаю, – сказал он. – Я только подозреваю. И Хелен прежде всего. Откуда еще Шарифи достала интрафейс?

– Но ведь это безумие, Коэн. Кроме того, у Нгуен никогда не было этого интрафейса. Вылазка на Метц провалилась.

– Ты так думаешь? Посмотри, ради Бога, на хронологию. Мы доставляем объектный код и невропродукт для интрафейса с Метца, а через несколько недель Шарифи уже носит его на себе на Мире Компсона. Как тебе это? Сравни числа.

– Но ты утверждал, что этот невропродукт не мог быть выращен на вирусной матрице. Что его должны были выращивать в резервуаре, на клоне. Поэтому если Шарифи пользовалась интрафейсом, то он и предназначался для нее. И если Техком был в курсе дела с самого начала, то… для чего Нгуен воровать то, чем она уже владела?

– Назови мне какой-нибудь способ заполучить незаконный невропродукт, не оставляя следов, который был бы лучше захвата его в ходе операции Техкома.

Ли закатила глаза.

– Ну, перестань!

– Шарифи не была просто жертвой, Кэтрин. Она замешана в этом деле. Она прибыла сюда, чтобы выполнить специальную задачу. Задачу, для выполнения которой ей нужен был этот интрафейс. Иначе зачем она рисковала с экспериментальным имплантатом?

– Хорошо. Но говорить, что здесь замешана ООН…

– Конечно да. Шарифи работала на Техком. Они контролировали ее бюджет. Они контролировали допуск к шахте. Они контролировали старые линии генетического производства, включая ту, откуда вышла Шарифи. И если Техком контролирует что-то, это означает, что и Совет Безопасности контролирует это. А значит – и Хелен. Хелен послала тебя на Мир Компсона еще до того, как остыло тело Шарифи. Или лучше сказать, даже до того, как она погибла!

Ли стало трудно дышать.

– Брось, Кэтрин. Не будь идиоткой. Время транзита с Метца на Мир Компсона составляет почти три недели. Ты оказалась на планете через десять дней после пожара. Это означает, что она приняла решение послать тебя сюда, по крайней мере, за неделю до смерти Шарифи.

– Понимаю, – неохотно сказала Ли. – Ты думаешь, я не размышляла об этом?

– Но ты и ничего не предприняла в этой связи, не так ли? Думала ли ты о том, чтобы спросить ее, зачем она послала тебя сюда?.

– Я думала об этом, но решила не спрашивать.

– Почему, черт возьми, нет? – Коэн продолжил, не дождавшись ее ответа. – Я скажу тебе почему. Потому, что ты не хочешь знать. Ты не хочешь думать о том, что она делает, о том, что ты делаешь. Ты не хочешь думать, и точка.

– Ты все сказал, Коэн?

Он поднялся, ругаясь, и зашагал по кругу перед экраном.

– Боже, – сказал он, опять посмотрев ей в лицо. – Вот почему она так любит тебя. Ты ничего не спрашиваешь, не размышляешь и не сомневаешься. Ты – ее создание!

– Нет. Я – солдат. И я верна присяге. Тебе этого не понять.

– Не нападай на меня. Я тебе нужен. Ты помнишь наш маленький разговор там, в пустой комнате? Кто бы ни организовал все, он играл с нами обоими, играл, как кошка играет с мертвой птичкой. И они целятся в тебя, Кэтрин.

Ли стояла перед экраном и смотрела на пол. Таракан, которого она смахнула, все еще кружился на спине, пытаясь перевернуться на ноги. Она наступила на него носком ботинка и раздавила.

– И здесь замешана не только Хелен, – продолжал Коэн. – Здесь чувствуется присутствие независимого. И непростого независимого. Кто-то использует полевой AI АМК. И им удается развернуть меня в другую сторону, когда я пытаюсь выйти на их след. И они достаточно сильны, чтобы ставить ловушки и играть со мной. И они охотятся за тобой.

– Мне казалось, ты говорил, что AI не интересуются людьми, Коэн.

– Может быть, я ошибался. Или, возможно, ты сделала что-то такое, чем привлекла их внимание.

Ли сглотнула комок в горле. Во рту у нее все высохло, и чувствовался металлический привкус.

– Или, может быть, они через меня хотят добраться до тебя? – спросила она. – Ты рассказывал кому-нибудь о нас?

– О нас? – Казалось, что Коэн сейчас рассмеется. – Это «о нас», как ты деликатно сказала, длится не более тридцати шести часов. Когда, скажи на милость, у меня было время сказать об этом кому-нибудь?

– Тогда что они ищут, Коэн? Что они хотят от меня?

Он отвернулся, и Ли заметила, как он напрягся.

– Откуда мне, черт возьми, знать?

СТАНЦИЯ АМК: 21.10.48

Игра первая.

Ли пробилась локтями в заведение «Лапша круглосуточно» к концу второй подачи. Хамдани в темных носках, натянутых до колена, был на «горке». Его правая нога быстро взлетела высоко вверх под прямым углом для его коронного крученого броска. Бэттер-кубинец из команды «Метс» только что отбил мяч за линию от стенки центрального поля и оказался на второй базе с помощью приема, который, по мнению Ли, могли бы засчитать за ошибку.

Повар у прилавка поднес палец к своему колпаку и кивнул головой, когда она подошла. Прежде чем Хамдани успел отправить с поля следующего бэттера, Ли устроилась за тихим задним столом, взяв себе пиво и миску лапши. Когда кто-то присел за ее столик в разгар шестой подачи, она подумала, что подошел повар, чтобы по-дружески поболтать с ней как с болельщицей команды «Янки». Она с улыбкой обернулась… и увидела рядом с собой мужчину, которого она, по оценке своего «оракула», никогда раньше не встречала.

Она кивнула, полагая, что он просто занял свободный стул, и вернулась к игре, когда Хамдани рысью бежал к «горке». Пока он сдерживал основных отбивающих из «Метса» и давал возможность «Янки» удерживать незначительный перевес при счете два – один. Но он сделал слишком много бросков. И теперь выглядел усталым, суетясь со своим поврежденным локтем в промежутке между сменой бэттеров.

Он был великим игроком, но заметно старел и чаще получал травмы. Его знаменитый бросок становился не таким уж быстрым, а его крученые и скользящие броски потеряли свою хлесткость. Он больше не был непобедимым. И Ли показалось, что еще с десяток бросков – и он сломается. Поворот плеча, и Хамдани послал резкий скользящий мяч прямо на заднюю черту «дома».

– Фантастика! – воскликнула Ли, затаив дыхание.

– Мяч не засчитан, – выкрикнул судья.

– Ну, черт возьми!

– Майор, – сказал человек, сидящий за ее столиком. – Я и не знал, что вы такая активная болельщица.

Ли сразу же отключилась от игры. Мужчина улыбнулся тщательно взвешенной улыбкой на моложавом лице, которая не говорила ни о чем. Она вгляделась внимательнее, стараясь определить, откуда он. Он был на кого-то похож, но только в общих чертах. Так, словно его внешность вызывала воспоминания не о ком-то конкретном, а о типаже в целом. О типаже, вызывавшем у нее плохие, неприятные ощущения, рождавшие чувство вины.

Холодок предчувствия пробежал по ее спине, когда она определила связь. Он – из Синдикатов. И очень напоминает дипломатического представителя… чьего только? Синдиката Мотаи? Синдиката Ноулза? Из какого бы Синдиката он ни был, он должен быть из серии «А». Но что, черт возьми, делать конструкции серии «А» на Мире Компсона? И что, кроме неприятностей, может принести ей разговор с ним?

– Кажется, я с вами незнакома, – сказала она, решив на всякий случай быть осторожной.

– Ох, зато я знаю вас, – ответил клон серии «А». – Я знаю о вас гораздо больше, чем вы себе можете представить.

– Тогда у вас есть преимущества.

Он снова улыбнулся. Улыбкой дипломата. Улыбкой шпиона.

– Я думаю, не много найдется сфер, в которых я мог бы иметь преимущества перед женщиной с такими… что это за слово, которое так любят употреблять настоящие люди? Талантами?

В заведении внезапно раздались радостные восклицания, и Ли на миг перевела взгляд на экран. На поле снова вышел кубинец.

– Хорошая игра, – сказала она, надеясь на то, что ее новый знакомый поймет намек и удалится.

– Х-ммм. Я не знаю. Не болельщик. На самом деле я пришел, потому что надеялся поговорить с вами.

«Конечно, – подумала Ли, – хочет подвести меня под полномасштабное расследование службы внутренней безопасности».

– Замечательно, – сказала она. – Почему бы вам не заглянуть ко мне в офис утром?

– Ах, – сказал незнакомец. – Ну, это не официальная беседа. Я полагаю, что некоторые вопросы мы могли бы к взаимному удовольствию обсудить наедине, частным порядком.

Ли повернулась и посмотрела ему прямо в глаза, световой индикатор состояния записывающего устройства мигал в ее периферийном зрении.

– Встреча наедине исключается. Вы можете разговаривать со мной под запись здесь или под запись же, но в офисе и завтра. Такие правила.

– Правила. – Мужчина говорил задумчиво, выговаривая каждый слог, будто сомневался. – Но бывают разные правила, не так ли? Не так ли было на Гилеаде?

Внутри Ли что-то дрогнуло, словно внезапно раскрылся парашют, прекратив ее свободное падение. Затем она забыла про то, что было у нее внутри, забыла про игру, забыла про Гилеад. В голове у нее застучало, глаза наполнились влагой, и все в комнате закружилось вокруг нее.

– Андрей Корчов, к вашим услугам, – сказал мужчина. – По крайней мере, в частном порядке.

Ли покрутила головой, вздохнула и чихнула. Ей показалось, что у нее в носу застряло что-то, но она поняла, что это ощущение всего лишь иллюзия. На самом деле Корчов заглушил ее записывающее устройство, и ее внутренний механизм включил защитные вычислительные программы, отчаянно пытаясь противостоять этому вторжению.

– Что вы хотите? – спросила она.

Ее собственное спокойствие удивляло ее. Она знала тех, с кем пытались договориться. Результат был очевиден. Если с тобой не разделывались Синдикаты, то тобой занималась служба внутренней безопасности. Или агенты корпорации. Она ожидала, что у нее появится гнев, страх. Но все, что она сейчас чувствовала, – это холодное, расчетливое убеждение, что ей следовало тщательно выбирать узкий проход через минное поле, лежавшее перед ней.

– Мне ничего не надо, майор. Позвольте мне всего лишь представиться вам. Вы кажетесь мне той, с кем у меня могли бы быть… общие интересы.

– Я в этом сомневаюсь.

– Но как вы можете сомневаться, если мы даже не обсудили это?

Она снова посмотрела на «живую» стену, медля с ответом. Хамдани заметно напрягся под своим толстым свитером. Он подул на свои ладони и был отозван за прикосновение ко рту, затем в ярости ушел с «горки» и вернулся, потеряв темп. Когда он наконец совершил бросок, мяч вырвался и приземлился за центром «дома».

– Черт! – выругалась Ли, когда удар биты прозвучал на всю комнату, и вздохнула с облегчением, когда мяч замер за ограждающей дорожкой.

– Вы – любопытная женщина, – спокойно сказал Корчов. – Можно было бы даже назвать вас загадкой. Признаюсь, что вы меня чрезвычайно интересуете.

Ли промолчала.

– Когда я узнал, что вас направили сюда, я был совершенно, скажу вам с полной откровенностью, удивлен. Ваш послужной список свидетельствует… о вашей впечатляющей способности добиваться окончательных результатов. Мне кажется, что вы заслуживаете большего. Или, по крайней мере, можете ожидать большего.

– Я смотрю на это по-другому, – ответила Ли. – И если даже это так, то у меня есть что терять. И многое, за что я благодарна.

– Благодарна. За что? За возможность пасти колониальных овец и слушать приказы тех, кто ниже вас по развитию? Или есть еще какое-нибудь объяснение печальному возвращению героини в свои родные места? Кое-кто из наших, – голос Корчова слегка изменился, став грубее и холоднее, – идеалистичные… и доверчивые предположили, что ваша опала свидетельствует о том, что Совет Безопасности отказался от некоторых… более жестких подходов. Я себя к этим людям не отношу.

– Если вы хотите что-нибудь сказать, Корчов, то говорите.

– Мне нечего сказать, майор. Мне просто любопытно. Можно так выразиться, что я просто изучаю человеческую натуру. Или слово «человеческая» не очень подходит для данного случая? А говорил ли вам кто-нибудь, как вы похожи на Ханну Шарифи? До чего удивительна сила геномов компании «КсеноГен». Конечно, их работу можно считать еще сырой. С людьми, по крайней мере. Но некоторые из разработчиков периода до прорыва были настоящими гениями.

– Я сомневаюсь, что вы нашли многих поклонников их гениальности здесь. – Ли снова потрясла головой, безуспешно пытаясь справиться с антизаписывающим устройством Корчова.

– Увы, это так. А кстати, действительно ли Шарифи была убита?

– Это не установлено.

– Но мне сообщили, что у вас есть подозреваемые.

– Вам сообщили неверно.

– На самом деле так трудно получить точную информацию. Это очень щекотливая проблема. Поэтому достоверная информация так ценна.

Ли начала облизывать губы, но поймала себя на этом и прекратила, поняв, как это выглядит со стороны. «К чему клонит Корчов? Спрашивает о Шарифи. Просит какую-то информацию. Безусловно, что-то предлагает. Но что? Намекает так осторожно, чтобы не дать возможность недвусмысленно отвергнуть предложение без того, чтобы не спросить. Не происки ли это службы внутренней безопасности ООН? Или настоящий «подкат» агента Синдиката? Или это выуживание по кусочкам информации о Шарифи – работа корпоративного разведывательного отдела одной из многопланетных компаний?» – все это вихрем пронеслось в сознании Ли. Их разговор наверняка записывался. Единственное было неясно: кому принадлежало записывающее устройство.

– Я не могу раскрывать информацию о проводящемся расследовании, – сказала она.

– Я и думать боюсь о том, чтобы совать нос в расследование Комитета по контролируемым технологиям, – ответил Корчов. – Меня больше интересуете, если можно так сказать… вы сами.

На экране снова стали показывать кубинца. Игра была остановлена на ничейном счете, шло дополнительное время. Команде «Янки» оставалось совсем немного до выигрыша. И только Хамдани проигрывал.

– Я не понимаю, почему вы связываете мое пребывание здесь с ТехКомом? – спросила Ли.

– Ну, в самом деле, майор. Проблема в том, что вы слишком честная и не способны солгать, когда необходимо.

– Ха! – выдохнула Ли.

Ее защитная программа наконец сумела обойти блок, поставленный Корчовым.

– Ну, хорошо, – сказал Корчов, вставая. – Было приятно поговорить с вами. – Он достал из нагрудного кармана узкую карточку и положил ее на стол: – Это – моя карточка. У меня магазин в столице. Антиквариат. На Мире Компсона полно всяких замечательных антикварных вещей. Я буду польщен, если вы посетите меня и позволите показать, что может предложить эта планета.

– Боюсь, у меня не будет времени, – сказала Ли. Она взяла карточку со стола и попыталась вернуть ее.

– Нет, нет, – сказал он. – Один из постулатов моей фирмы: никогда в жизни не закрывай дверь, пока не убедишься окончательно, что не хочешь войти в нее.

Сказал и растворился в толпе. Ли проводила его глазами, а потом рассмотрела карточку, которую все еще держала в руке. Карточка была сделана из матового волокнистого материала, похожего на бумагу. И вместо напечатанных слов и изображений на ней был геометрический узор правильной формы, составленный пробитыми отверстиями. Это была перфокарта Холлерита.

Ли видела подобные перфокарты и распознала скрытое статусное сообщение. Оно было написано в десятичном коде и в формате, который последние двести лет не обрабатывала ни одна машина. Такой дизайн говорил о техно-фетишизме, причастности к антиквариату и высокомерном эстетизме. Подразумевалось, что каждый, кто получал эту карточку, мог распознать и обработать древний код без внешнего компьютера.

Она решила, вспоминая их разговор, что Корчов был из Синдиката Ноулза, который представлял собой мир дипломатов и шпионов. В рамках тесной слаженности общества Синдиката конструкции серии «А» вели себя очень независимо, будучи впечатляющими и непредсказуемыми мастерами информации и манипуляции.

Адрес в перфокарте указывал на то, что магазин Корчова находился в Хелене. Кроме перфорированных отверстий на карте был выгравирован сложный логотип, напомнивший Ли узоры на персидских коврах Коэна. Где-то она уже видела этот дизайн. На рекламе? Она поискала в своих жестких файлах и нашла одно совпадение в верхних рядах активного списка. Следовательно, она видела его недавно.

Она открыла файл и увидела цифровое изображение записной книжки в кожаной обложке с десятком визитных карточек в клапане за первой страницей обложки. И оттуда, выглядывая из-за нескольких полосок блестящих микрофиш, торчал уголок перфокарты Корчова.

Обложка записной книжки была из коричневой кожи, такой же мягкой и дорогой, как сливочное масло. Она принадлежала Шарифи.

На экране кубинец втянул Хамдани в гонку, отбивая мяч за мячом за линию фола, тогда как Хамдани полностью выдохся. Осталось только ждать, пока он выкинет один не-столь-уж-быстрый быстрый мяч.

– Отправь его на первую базу, ты, идиот, – пробормотала Ли. – Не губи игру.

Он готовился к броску и выглядел таким скованным и старым, каким Ли его не помнила. Мяч вылетел из его руки на долю секунды раньше необходимого и полетел через квадрат «дома» в середине как раз в зону удара.

Кубинец заметил это так же, как и Ли. Его глаза вспыхнули. Руки напряглись. Широкая спина развернулась к камере, он согнулся в ожидании мяча. Бита щелкнула винтовочным выстрелом, и Ли, не дожидаясь рева толпы, поняла, что все кончено.

«Закрутка. Бросок. Конец».

Она встала и убрала карточку Корчова в карман, чувствуя сзади на шее взгляд невидимых глаз. Затем медленно и осторожно пошла назад в свою квартиру.

На следующее утро, через четыреста семьдесят шесть часов после того, как спасательная команда нашла его на «Тринидаде» в двенадцатой «Южной», Джеймс Рейнольде Дейвз вышел из комы и заговорил.

Узнав об этом, Ли сразу же отправилась челноком в госпиталь Шэнтитауна, чтобы навестить его. Когда она добралась туда, Шарп и жена Дэйвза стояли в коридоре у его палаты и спорили с двумя охранниками с шахты АМК.

– У нас приказ, – сказал один из них. – Никто не должен видеться с ним. Без исключения.

Ли продемонстрировала им свою улыбку вместе с удостоверением личности.

– Я думаю, мы можем пропустить жену, да? – спросила она.

– Мне таких указаний не поступало.

– От кого? От Хааса? Позвони ему. Между прочим, госпиталь – это общественное учреждение. АМК отвечает за шахту и город, но здесь – вы на территории планетарной милиции. А это значит, что до того, как прибудет кто-нибудь с полномочиями от милиции, командую здесь я.

– Спасибо, – сказал Шарп после того, как жена Дэйвза проскользнула в палату.

Ли пожала плечами.

– Да и мне тоже надо поговорить с ним.

Она позволила Дэйвзу побыть несколько минут с женой и постучала в дверь.

– Проходите, – произнес молодой мужской голос.

Зайдя в палату, Ли увидела Дэйвза, лежащего на высокой кровати за двумя занавесками из дешевого вируфлекса.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

– Нормально. Относительно.

– Сможете ответить на несколько вопросов?

Он пожал плечами.

– Мне уйти? – спросила жена.

– Нет, если вы никуда не спешите.

– Хорошо…

Супруги обменялись взглядами, и жена Дэйвза вышла из палаты. Ли слушала, как звонкий стук ее каблуков по плитке пола в коридоре становился глуше по мере того, как она удалялась.

– Ну как? – спросила Ли, когда они с Дэйвзом остались вдвоем. – Спорю, что пробуждение было шокирующим.

Он улыбнулся.

– Как у спящей красавицы, черт возьми.

– Надеюсь, вас хоть успели поцеловать за муки? Извините, что я вмешалась.

Он рассмеялся, но охнул и побледнел.

– Три ребра сломаны. Доктор сказал, что если бы я проспал еще полторы недели, то проснулся бы и даже не почувствовал этого.

– Ну, вы знаете, как говорят: крепче будете.

– Ой!

– Извините, – спросила Ли. – Вы что-нибудь помните?

Он нахмурился.

– Что именно?

– Вы мне расскажите.

Он посмотрел на нее с сомнением.

– Вы – не из АМК, не как тот, кто был последний раз?

– В какой последний раз?

– Как тот, которого сегодня уже присылали ко мне, чтобы поговорить. Он настойчиво просил меня говорить всем, что я поскользнулся, ударился головой и с того момента ничего не помню.

– Так оно и было? Вы ударились головой?

– Врачи говорят, что такого не было.

– А вы помните что-нибудь?

Тень сомнения опять пробежала по его лицу.

– Вы не хотите говорить об этом?

– Нет. Нет. Я бы поговорил об этом. Но… я просто не уверен, что было такое.

– А что это было, по-вашему?

– Я не знаю, – повторил он снова, мотая головой по подушке. – Если я скажу вам, вы посмеетесь надо мной.

– Попробуйте, – сказала Ли.

И он рассказал.

То, что он описывал, очень походило на ее видения во время обоих похищений. Странные картины, смутные неясные фигуры. Неразборчивые или странно искаженные звуки. Искривленные сумеречные видения, отражавшие прошлое, будущее или ничего вообще.

– Вы узнали кого-нибудь? – спросила Ли, когда Дэйвз замолчал.

– О, да, я всех узнал.

– Что вы имеете в виду, когда говорите: «всех»? Всех кого?

– Мертвых. – Он посмотрел на нее темными, широко раскрытыми глазами. Зрачки были так увеличены, словно он впадал в шок. – Всех их. Всех моих мертвых. Точно так же, как и вы видели их. Мне говорил шахтный священник.

У Ли подступил комок к горлу.

– А вы не думаете, что это была галлюцинация? Или, я не знаю, что-нибудь еще. Вроде спин-поточного похищения…

Она вспомнила, что Дэйвз не был специально оборудован и к тому же не имел денег, чтобы платить за поточное время. Возможно, он даже никогда не разговаривал с тем, кто имел прямой доступ к спин-потоку.

– Я имею в виду кого-то, кто пытался пообщаться. Не мертвого.

Он задумался.

– Я не знаю. Я не часто хожу в церковь. Но они были там. Вы понимаете, о ком я говорю? Они были… разные.

– А вы… – Ли остановилась, чтобы прокашляться. – Вы видели доктора Шарифи?

– Нет.

– А вы узнали бы ее, если б увидели?

– Конечно, я ее встречал несколько раз. Она была похожа на… ну, скажем, была такой, как они всегда выглядят.

Он замолчал, глядя на покрашенный пенопластовый потолок госпитального модуля. Молчание длилось долго и прервалось жужжанием мухи, бившейся о грязное стекло в попытке вылететь из плена. Лицо Дэйвза смягчилось и приняло озадаченное, огорченное выражение.

– Дело в том, – сказал он, – что я чувствовал: они были там неспроста. Словно старались сказать мне что-то особенное, очень важное, по их мнению.

– А что они хотели сказать? – спросила Ли, затаив дыхание.

К ее удивлению, он улыбнулся.

– Похоже, это – главный вопрос. Человек АМК все время задавал мне его. Ответить было не просто, поскольку он также пытался заставить меня говорить, что я упал, ударился головой и совсем ничего не видел. Даже Картрайт спросил меня об этом.

У Ли внутри все сжалось.

– Картрайт был здесь?

– Старый чудак, можно сказать, ждал меня у двери, когда я очнулся. Он стал болтать со мной раньше, чем врачи узнали, что я очнулся. Ему хотелось узнать, где это случилось. На каком уровне. Какие залежи были рядом. Думаю, что у него есть своя теория или что-то вроде этого.

– Он не поделился с вами?

– Не совсем. Но я понял, что он думал о каком-то религиозном обряде. И ему это не по душе. Сильно. Он все время говорил о «непотребных сосудах» и был похож на мужа, поймавшего свою жену в объятиях водопроводчика.

– Что, по-вашему, там произошло?

– Я не знаю, что и думать. – Лицо Дэйвза снова потемнело. – Кто угодно испугается, особенно если оканчивается срок оплаченного отпуска по болезни и скоро снова лезть под землю. Я помню, что делалось с шахтерами, когда они начинали общаться с шахтными священниками. У них все еще в ходу старые слова: Иисус, Мария, святые. Жертва. Но вдруг понимаешь, что значат они что-то иное. И им не хочется раскрывать это тебе до той поры, когда слишком поздно отступать.

Он провел рукой по лицу и вздрогнул, так как движение отозвалось болью в его сломанных ребрах.

– И вот еще что, – добавил он. – Они никогда не говорят о Боге. Только о Марии. Дева – то, Дева – се. Ее святые. Ее Царствие Небесное. Но святые – не Ее, это – святые Господа. Подлинные святые, по крайней мере. Вы знаете, что мне сегодня сказал Картрайт? – Он приподнялся на локтях. Взгляд его был лихорадочно испуган. – Он сказал, что Бог не знает нас. Что Бог избрал только стопроцентных людей. Землю и людей. И только Мария любит нас так, что добралась до Мира Компсона. Почему он сказал мне это? Что это за место такое, куда даже Богу не добраться? Что происходит, когда ты умираешь здесь?

– Эй! – Один из охранников сначала заглянул в палату и только потом зашел, сопровождаемый двумя милиционерами. – У нас на линии Хаас. И он говорит, что приказ никого не впускать распространяется и на вас, майор.

Ли сначала опешила и не сразу переключилась с мрачных видений Дэйвза.

– Дайте мне поговорить с Хаасом, – сказала она.

– Хорошо. Только поговорите с ним где-нибудь в другом месте, а то, если вы не уберетесь отсюда сейчас же, мне придется подставить собственную задницу.

Ли обернулась на Дэйвза. Он слегка пожал плечами и в ответ посмотрел на нее широко раскрытыми глазами, будто говоря, что все происходящее для него – загадка. Она попыталась быстро соединиться с Хаасом, но услышала сообщение, что его нет в офисе. Это ее не удивило. Он, без сомнения, будет оставаться вне офиса, пока не решит, что можно позволить Ли поговорить с Дэйвзом.

В холле высокий молодой человек в комбинезоне разговаривал с дежурной сестрой. Ли чуть не прошла мимо него, но знакомый жест заставил ее остановиться и оглянуться. Это был представитель ИРМ Рамирес. Она уловила из разговора, что он просил сестру пропустить его в палату Дэйвза.

– Что вы здесь делаете? – спросила она резче, чем хотела.

– Хочу навестить друга, – спокойно ответил Рамирес.

– Ну надо же, как мило.

Если Рамирес и уловил сарказм в ее голосе, то он никак не показал этого.

– Ой, – сказал он медсестре, улыбнувшись и коснувшись ее плеча. – Я вас попозже поймаю, ладно?

Он положил руку на талию Ли и проводил ее через холл к двери с надписью «Выход».

– На самом деле очень хорошо, что вы оказались здесь, – сказал он ей. – Мне так хотелось поговорить с вами.

Они вышли из двери в золотисто-зеленую солнечную дымку осеннего полудня и остановились прямо у сотовидной решетки пожарного выхода, откуда открывался вид на Шэнтитаун, атмосферные процессоры, стоявшие за его окраиной, и медленно дымившиеся трубы электростанции. Легкий ветерок играл обшивкой госпитальных модулей и лениво подергивал ветроуказатель на площадке хоппера скорой помощи.

– Привет тебе, попутчик, – сказала Ли. – Разве ты не должен сейчас вместе с другими демонстрировать свою солидарность с рабочим классом и готовиться возводить баррикады, когда впереди покажутся танки? Или ты собираешься удрать в антракте и пропустить последнее действие? Думаю, именно так подобает поступать лучшим людям.

– Послушайте, расслабьтесь. Я думал, что просто представился случай возобновить контакт и… посмотреть, сможем ли мы помочь друг другу найти выход из создавшегося положения.

Она прищурилась.

– Это мнение Дааля или ваше личное?

– Это мнение нас обоих.

– И что вы оба хотите в результате?

– Вот об этом-то я и хотел поговорить с вами. Но нужно хотя бы минуту.

– У вас их пять, – сказала Ли. – Даже шесть фактически, в зависимости от того, как скоро мне захочется закурить. Сигарету?

Она оперлась на перила и вытряхнула из пачки сигарету.

– Нет, спасибо, – сказал Рамирес – Это вредно для легких.

Она бросила на него жесткий взгляд.

– Вы знаете, человек вроде вас мог бы сделать здесь много полезного, майор.

– Что значит «вроде меня»? – тихо спросила она.

– Вы выросли здесь. Вы знаете, насколько здесь тяжело. Вы действительно смогли бы открыть глаза людям в зоне Кольца.

– И что бы это дало?

– Все. Это разоблачило бы ложь корпоративной пропаганды о территориях, находящихся под опекой ООН, о том, что происходит на шахтах. Это позволило бы людям на старых планетах узнать, куда в действительности идут их деньги.

Она не смогла сдержаться и рассмеялась.

– Они знают, Рамирес. Они знают столько, сколько хотят знать. Или ты слишком молод и идеалистичен, чтобы понять это?

Рамирес покраснел.

– Послушай, я не хотела тебя обижать. Но я столько видела молодых идеалистов в этом городе. И все они верили в одно и то же. Что если они поговорят с честными представителями прессы, попадут в нужную спин-передачу, опубликуют нужную книгу, все несправедливости системы волшебным образом прекратятся. Нет, так не будет. Система – такая, какая она есть, потому что людям так нравится. Поскольку она подходит большинству людей. Или, по крайней мере, большинству тех, кто обладает достаточной властью.

– Это довольно цинично звучит.

– Зато реалистично.

– И хороший повод к тому, чтобы ничего не предпринимать.

– Прекрати проповедь, Лео. – Ли смахнула пепел с сигареты и проследила, как ветер унес его. – Это совсем не интересно, и, кроме того, я приношу пожертвования у себя в офисе.

– Я понимаю, почему вы так считаете. Вы долго добивались того, что имеете. И не хотите ставить все это под удар…

– Ты ничего не понимаешь, – отрезала она.

– Но…

– И никаких «но». Мне приходилось встречать богатых ребятишек вроде тебя всю свою жизнь. Вы вылупляетесь из университетского общежития, или из маменькиного дома, или откуда-нибудь еще. Вы мутите мозги всем вокруг себя, в результате чего нескольких шахтеров убивают, а вы откупаетесь от любой неприятности и убираетесь восвояси к спокойной работе в симпатичном офисе. Но шахтеры, которых убили из-за ваших разгоревшихся страстишек, остаются лежать в гробу. А их родители, дети, братья и сестры по-прежнему таскают за собой баллоны с кислородом, пока им не стукнет пятьдесят.

– Мне жаль, если вы думаете подобным образом, – сказал Рамирес, странно покачивая головой. – Вы знаете, что работы на «Тринидаде» снова начались? – спросил он, внезапно поменяв тему.

– Нет, – ответила Ли, действительно удивившись на этот раз.

– Может ли это изменить ваше мнение?

– Нет. Это все, о чем ты думал, когда тащил меня сюда, или ты еще что-нибудь хочешь?

– Да, хочу. – Он облокотился на перила пожарного выхода и сложил руки на груди. – Послушайте. К нам недавно обратились… Есть люди, которые желают знать, над чем конкретно работала доктор Шарифи накануне пожара. И они хотят поддержать… хм, действия, которые мы недавно обсуждали. Как с финансовой стороны, так и с других.

– Полагаю, ты имеешь в виду Андрея Корчова, – сказала Ли. – Нет, мне не интересно с ним что-либо обсуждать. И уж абсолютно точно ничего, что находится в компетенции Техкома.

– Ничего, даже если…

– Ничего, даже если.

Рамирес пожал плечами, затем поморщился как от боли и схватился за шею. И неожиданно Ли поняла, почему его движения казались ей странными.

Он закрывал рукой разъем недавно установленного черепного контакта, который был замаскирован лоскутом самоклеющейся кожи. Бугорок под лоскутом и вспухшая раздраженная кожа вокруг нового имплантата не оставляли сомнения в его происхождении.

– Это самодельное оборудование? – спросила она, показывая сигаретой на его шею.

– Не знаю, о чем вы говорите.

– Эти штучки для входа во «ФриНет» хороши на первый взгляд, но побочные эффекты чудовищны. Ты видел, как умирают от настоящего вируса?

– О чем вы?

– О том, что я не стала бы связываться с неграмотным техом на твоем месте. – Она затушила окурок о перила и бросила его на пустую площадку у соседней двери. – Можешь передать мой совет и Даалю тоже. Считай, что это – бесплатная услуга с моей стороны.

– Мы не стали бы заниматься кустарщиной, если бы Совет Безопасности не контролировал полностью все потокопространство. Это ясно?

– Эй, не смотри так на меня. Я просто работаю на этих ребят.

– Ну, хорошо. – Рамирес произносил слова четко и быстро. – Просто верный маленький солдатик, выполняющий любые приказы. Ведь именно для этого вас и создал «КсеноГен»?

Ли почти бросилась на него, не задумываясь. Но сдержалась. Он даже не успел заметить, что его чуть не ударили. Она отошла, испугавшись того, что могло произойти.

– Ты, сукин сын, – расист, – прошептала она. – Попробуй сказать это мне еще хоть раз. Ты меня не знаешь. Ты еще ничего обо мне не знаешь.

Согласно старому анекдоту, были только три причины для встречи в реальном мире: секс, шантаж и запугивание с глазу на глаз.

Ли не надеялась, что ей удастся запугать Хааса, но если он собирался сорвать ее расследование, то, по ее мнению, должен был, по крайней мере, сообщить ей об этом. И поскольку файлы всегда можно подделать или исказить, он мог бы сказать ей об этом лично. А тут она и записала бы его слова, которые впоследствии пригодились бы в суде. А запись упаковала бы и закодировала в своем собственном банке данных.

Но ее надежды оказались напрасны. Когда она добралась до офиса, Хааса там не было.

– Если вы хотите, чтобы он позвонил вам… – начала его секретарь.

По выражению ее лица можно было догадаться, что она хорошо понимала, для чего пришла Ли, и что Хаас не вернется, пока она не удалится.

– Ничего, – ответила Ли.

Она уже подошла к двери, когда кто-то, находившийся в тени, окликнул ее.

В дверях офиса Хааса стояла Белла. Босая, в шелковом платье на бретелях, облегавшем еле заметные округлости ее бедер и живота. Она показала знаком, чтобы Ли следовала за ней. Они вошли в потайную дверь, прошли по темному коридору и оказались в частных апартаментах Хааса.

По станционным стандартам помещение было просторным и обставленным в том же дорогом, агрессивно-современном стиле, как и офис. Белла не включила свет, оставив открытыми иллюминаторы в полу, через которые проходил отраженный свет от Мира Компсона, рождавший дезориентирующие перевернутые тени.

Ли не смогла удержаться и спросила:

– Ты живешь здесь?

Белла посмотрела на нее. Лицо ее было так близко, что Ли прочитала выгравированный синими буквами по краям радужных оболочек глаз логотип Синдиката Мотаи.

– Это тебя шокирует?

Ли никогда не находилась рядом с конструкцией из Синдикатов, если не считать солдат серии «Д» и отдельных полевых офицеров. Ни разу ни с одной женщиной. И никогда не видела такую женщину, как Белла.

Белла была выше, чем представляла себе Ли. От нее исходил острый дикий запах, напоминавший о горных лесах. Ли мельком подумала, духи ли это или дорогой опцион, включенный в ее геном дизайнерами из Синдиката Мотаи.

– Почему это должно меня шокировать? Это не мое дело, с кем ты живешь.

Белла наклонилась к ней еще ближе. Звездный свет упал на ее лицо, и Ли увидела на ее тонкой скуле след синяка. Она взяла Беллу за подбородок и повернула ее лицо к свету.

– Кто тебя так?

Белла прикусила губу. Это было неосознанное движение, пугливое и чувственное одновременно, оно вызывало в Ли желание защитить ее.

Более чем защитить ее.

Ли отдернула руку и сказала:

– Ты можешь подать на него в суд.

Но, еще не закончив фразу, она осознала всю тщетность попытки.

Белла улыбнулась.

– Ты не любишь, когда людям причиняют боль, – сказала она. – Ты добрая. Как Ханна.

– Ты хорошо ее знала? – спросила Ли.

– Достаточно, чтобы почувствовать ее доброту.

– У нее в ежедневнике на странице, помеченной числом за несколько дней до смерти, стояла буква Б. Была ли у вас договоренность о встрече в ту неделю? Вы встретились? Говорили о чем-нибудь?

Белла отвернулась и принялась ходить по комнате, свет проникал сквозь складки ее юбки. На ходу она слегка касалась пальцами стульев, книжных полок, спинки дивана. Ли вздрагивала, словно Белла касалась ее собственной плоти, а не мертвой вирустали и кожаной обивки.

– Сядь, – попросила Белла. Ли села.

Белла остановилась перед блестящим черным ящиком потокопространственного терминала Хааса. Ее черные волосы спадали с плеч, словно вода, текущая по поверхности угля. Щелкнув замком, она открыла терминал и продемонстрировала плотное сплетение различных спин-устройств вокруг ярко светящихся стержней из квантового конденсата коммутационного класса.

Она раздвинула спутанные провода своим бледным пальцем и провела им по конденсатам.

– Они холодные. Они всегда холодные после форматирования. Странно. В шахте они говорят со мной, и только со мной. А здесь они говорят с каждым… а для меня – как мертвые камни.

Ли смотрела на внутренности терминала, пытаясь понять, что хотела сказать ей Белла.

– Тебе они слышны? – спросила Белла. – В шахте? Ты слышишь их?

– Не совсем, – ответила Ли. – Они просто нагревают мои внутренние устройства и все.

– А мне они поют. Слушать их – это самое прекрасное, что есть в моей жизни. Я создана для этого. То, что понятно мне, недоступно людям.

– Ты это и делала для Шарифи? Искала кристаллы? Вместо ответа Белла наклонилась над терминалом и вынула один из кристаллических стержней. Он излучал слабый свет. Белла подняла его и посмотрела сквозь него на Ли. Сквозь кристалл преломлялся темно-лиловый цвет ее глаз.

– Ты знаешь, как они работают на самом деле? – спросила Белла.

Ли пожала плечами.

– Я читала что-то перед выпускным экзаменом в офицерской школе. Хотя… ну кто может знать, как они работают на самом деле?

Белла отвернулась, тень от волос закрыла ее глаза.

– Ханна знала. Она знала о них все.

– Белла, – спросила Ли очень тихо. – Что делала Шарифи в шахте в день своей гибели?

– Работала.

– Нет, она спустилась, чтобы встретиться с кем-то. Кто это был?

Белла склонилась над клубком чипов и проводов, чтобы поставить кристаллический стержень на место.

– Если бы я помнила, – ответила она наконец, – то неужели ты думаешь, что я скрыла бы это от тебя?

Произнося это, она отвернулась от Ли, направив свой взгляд в темноту.

– Я стараюсь найти ее убийцу, Белла. Мне нужна твоя помощь. Мне нужна любая помощь.

Белла молча взглянула на Ли, подошла к ней, встала на колени перед ее креслом, обняла ее за бедра своими мягкими бледными руками и прошептала:

– Я хочу помочь. Ты должна мне верить. Я сделаю все, чтобы помочь тебе.

Ли чувствовала тепло ее рук даже сквозь толстую ткань своей военной формы. Она понимала, что должна сохранять дистанцию, и решила, что если продолжать сидеть в такой позе, откинувшись в кресле, то это могло выглядеть намеком на приглашение.

А Белла искала совершенно другого. Она искала помощи, поддержки и дружбы, что, очевидно, получала от Шарифи. Она совсем не желала, чтобы Ли была следующей после Хааса и многих других, желавших воспользоваться ею. И от мысли, что Ли смогла даже подумать, чтобы предложить это, ее замутило.

Ли взяла ладони Беллы и убрала их со своих бедер. Затем поднялась из кресла и обошла стоявшую на коленях женщину. Белла не пошевелилась, чтобы остановить ее.

– Ты когда-нибудь встречалась с Андреем Корчовым? – спросила Ли, когда успокоилась и собралась с мыслями.

В глазах у Беллы что-то дрогнуло.

– С кем?

– С Корчовым?

– Нет. А что?

– Мне кажется, он платил Шарифи за информацию об ее проекте.

– Нет! – Белла вскочила на ноги. – Ханна не могла этого делать. Ее совершенно не волновали деньги.

– Для человека, которого не волнуют деньги, она тратила слишком много времени на поиски фондов.

– Она вынуждена была этим заниматься. Вставляя микрофиши в принтеры и кубики в компьютеры. Так она это называла. Но для нее это было совсем не важно.

– А что ей было важно? Для чего она всем этим занималась?

Белла встала и разгладила платье у талии жестом, привычным для тех, кто вырос в низкой ротационной гравитации орбитальных станций.

– Все ради кристаллов. Она всегда говорила только о них. О том, что люди делают с ними. Она хотела защитить их.

– От чего?

Белла пожала плечами и провела рукой, словно объединяла потокопространственный терминал Хааса, планету под их ногами и все пространство Объединенных Наций.

– От… этого.

– Шахтеры думают, что конденсаты умирают. Это так, Белла?

В ответ она резко рассмеялась.

– Нам осталось двадцать лет добычи, от силы – тридцать. Геологи никак не могут договориться о точном числе, но разве оно имеет значение? Начальство никогда не пропускает отчеты. – Она улыбнулась. – Это маленький грязный секрет АМК.

– И Шарифи раскрыла этот секрет?

– Она ради этого сюда приехала.

– И что случилось в сияющей воронке, Белла? Шарифи пыталась заставить Хааса остановить добычу? Они спорили?

– Я тебе уже говорила. – Голос Беллы захрипел от досады. – Я не знаю. Я не могу вспомнить. Но искать нужно там. В шахте. Рядом с кристаллами.

СТАНЦИЯ АМК: 22.10.48

Ли пришлось однажды ознакомиться со своей спецификацией. Это произошло на техническом совещании, на военном корабле после взлета с обратной стороны пятой луны планеты Палестра накануне ее первой боевой операции.

Она пережила мучительный момент, но присутствовавшие в комнате не догадались, что она поступила на службу незаконно и не была всего лишь на четверть конструкцией, за которую она себя выдавала. И это изменило ее жизнь.

Ли сидела в комнате для инструктажей, наблюдая, как строки кодов бежали перед ней по экрану, и слушая, как техи обсуждали уравнения силы упругости, строение скелета, саморазвивающиеся иммунные системы, искусственно созданную флору кишечника и дыхательной системы. И она впервые в жизни осознала, что она и все генетические конструкции представляли собой универсальных рабочих животных межзвездной эпохи. Наивысшее достижение в результате вмешательства человека в генофонд Земли в течение десяти тысяч лет.

Это знание оставалось с ней во время скачков и на всех новых планетах, где она побывала после этого инструктажа. Мысль об этом таилась где-то глубоко в ее сознании, когда она таскала тяжести, работала до ночи, проникала в потокопространство, занималась любовью.

Она подумала об этом опять, когда сидела на тренировочном мате и наблюдала, как Маккуин снимал с себя пропотевшую футболку, обнажая веснушчатый торс. Его внешность демонстрировала хорошую тренированность и лишь слегка подкорректированный геном. Чуть покрепче, сильнее и шире нормы, но, несомненно, продукт двух родителей со случайным набором из сорока шести хромосом, он во всем соответствовал букве закона и был совершенно недосягаем для длинных рук Техкома.

– Ну и жара же здесь, – сказал Маккуин, бросив свою футболку на край мата. – Даже если не смотреть, что вы устроили мне нехватку кислорода. Вы уверены, что все было по-честному?

– Богом клянусь, – ответила Ли. – Я убавила в своей системе все, что было возможно.

Она поднялась, стащила с себя футболку и обтерла ею пот с лица.

– Ты это видишь? – Она показала рельефный мускул на своем животе. – Знаешь, чего стоило мне добиться этого? Вспоминай об этом каждый раз, когда захочешь подольше поспать, вместо того чтобы заставить себя пойти в тренировочный зал.

На дальней стене висело зеркало, и когда она обернулась, то увидела себя в нем. Ничего необычного: сбитое мускулистое тело, генетически запрограммированные шесть процентов жира, грудь достаточно плоская для того, чтобы свести к минимуму женскую застенчивость и необходимость надевать спортивное белье.

Требовалось много работы, чтобы поддерживать военное внутреннее оборудование в надлежащем состоянии. Часами она упражнялась в тренировочном зале только для поддержки силы мускулов и прочности костей, чтобы уберечься от переломов при перегрузках. И хотя ее конструктивные гены давали прекрасную возможность сводить тренировки к минимуму, она не пользовалась ею. Это было единственным проявлением ее тщеславия.

Она снова взглянула в зеркало. И, посмотрев на себя критически, подумала, что Коэн был прав и она действительно худая. Слишком много она совершила скачков и мало времени проводила в тренировочном зале. Нужно попросить Шарпа прислать ей упаковку гормональных препаратов, чтобы не перестараться и не растянуть что-нибудь.

– Вы на модные татуировки не тратитесь, да? – спросил Маккуин, показывая на голубенькую надпись «КПОН».

Это была единственная татуировка, которую она сделала вместе со всеми бойцами ее взвода, когда они пьянствовали целую неделю после первого настоящего боя. Имена первых боевых товарищей выпали из ее мягкой памяти, но она все еще помнила ощущение от укола холодной и острой иглы и напряженное лицо портового художника-татуировщика, склонившегося над работой.

– Хорошо еще, что татуировка не на той руке, – сказал Маккуин. – А то шрам пришелся бы как раз на нее.

Ли изогнулась, чтобы впервые за долгие годы посмотреть на эти синие буквы, и улыбнулась от смешной банальности татуировки:

– С ума сойти!

Она настояла на программе физической подготовки личного состава службы безопасности прежде всего ради удовольствия, хотя это имело значение и для морального состояния тех, кто постоянно находился на станции. Главное в этих занятиях было то, что несколько работников службы официально могли собраться вместе и помериться силами на борцовском ковре. Ли не собиралась внушать им идею о том, что постоянные тренировки при уменьшенной мощности внутренних устройств откроют для каждого рядового сотрудника новые горизонты карьерного роста. Она просто назначала время, а там – как получится. Если они хотели прийти – приходили. Если нет, то – нет.

И Маккуину это нравилось. Он приходил сюда каждое утро и получал от нее свою долю мучений. Он просто горел наивным желанием показать себя. Работая с ним, Ли обнаружила, что к ней возвращается былой пыл, острое ощущение счастья, которое она не испытывала уже давно, задолго до Метца. Она поймала себя на мысли, что если ей удастся помочь ему выбраться с Компсона, то можно будет сказать, что она потратила здесь время не впустую.

– Вы действительно не бывали здесь с самого поступления на службу? – спросил он, когда они отрабатывали стойку для особо трудного броска, которому Ли пыталась его научить. – А почему? Плохие воспоминания?

Ли отошла к краю мата, выпила воды, вытерла лицо и руки.

– Не совсем. Просто не было повода.

– А семьи нет?

– Насколько мне известно, нет.

Они отработали прием еще несколько раз молча. Маккуин все ловил на лету. Он заулыбался от радости, когда Ли наконец позволила бросить ее почти с полной силой. Правда, она моментально пожалела об этом, как только ее больное плечо коснулось мата.

– Без семьи, я думаю, еще и легче, – сказал он, продолжая беседу. – Мои родители не очень-то хотят, чтобы я попал в Космическую пехоту. Они читали о побочных эффектах невропродуктов, о скачковой амнезии.

Он улыбнулся и пожал плечами, стараясь отмахнуться от озабоченности родителей и их переживаний, свойственных старикам. Ли все же ответила на его скрытый вопрос:

– Если ты общаешься с психотехами и копируешь все очень аккуратно, то ты мало что забудешь. В противном случае… конечно, потери неизбежны. Но даже если что-то пойдет не так, то это совсем не та ситуация, которая была десять лет назад. Они минимизировали скачки, реже переводя личный состав с места на место. Даже рядовых.

Черт, можно получить постоянное назначение на планету и совершить не более пяти-шести скачков за всю службу. Если, конечно, будет мир.

– Если будет мир. В этом-то и проблема, верно?

– А что ты хотел? – спросила Ли, с удивлением обнаружив, что повторяет фразу, сказанную ей Хаасом несколько недель назад. – Обещаний?

Веснушчатое лицо Маккуина вспыхнуло.

– Я не это имел в виду. Я хотел сказать… что война дала многим колонистам шанс показать себя. Таким людям, как вы, например. Людям, которым в мирное время ни за что было не добраться до командных должностей. Теперь не то время. А дома еще хуже. Многопланетчики торгуют с Синдикатами, отнимая у местных жителей на Компсоне последние рабочие места. В южном полушарии уже есть шахты, в которых под землей работают конструкции серии «Д». Вместо шахтеров. Мой отец постоянно твердит, чтобы я оставался дома и занимался лавкой, но где здесь будущее? Как только многопланетчики поймут, что могут использовать рабочую силу Синдикатов, придет конец для независимых и вольноопределяющихся. А не будет вольноопределяющихся – на планете исчезнет валюта ООН. А не будет долларов ООН, останутся одни дензнаки компании. А это значит, что магазины компании вытеснят нас всех. Все к тому и идет, останутся только многопланетные компании из зоны Кольца и Синдикаты. Для маленького человека ничего не остается, как работать на правительство. Если он сможет найти такую работу.

– И в самом деле на шахтах работает серия «Д» ? – спросила Ли.

Ей еще не приходилось слышать об этом, и она не могла себе представить, как Техком разрешил это.

– Работают везде, – ответил Маккуин, – где только можно. Зачем нанимать местного рабочего, когда можно подписать тридцатилетний контракт и получить конструкцию, запрограммированную на бесплатную работу. В случае болезни или других неприятностей ее можно заменить другим клоном.

«А почему и нет, действительно?» – подумала Ли.

– Ладно, – сказал Маккуин, – извините за болтовню. Вы хотите поужинать сегодня с кем-то еще из дневной смены? Посмотреть игру или что-нибудь еще?

– Не могу, – с улыбкой ответила Ли. – У меня важная встреча.

Маккуин посмотрел на нее и закусил губу.

– А это еще что такое?

– Ну… вы не с Беллой встречаетесь?

– Прошу прощения?

– Станция маленькая. Разное говорят.

– Ну, в этом случае слухи безосновательны. Какими бы они ни были.

– Хорошо, – сказал Маккуин. Он немного подумал и добавил: – Мне просто не хотелось бы, чтобы вам было плохо.

Ли чуть не спросила, кто, по его мнению, мог бы сделать ей плохо, но в зал вошел Кинц в сопровождении своих приятелей.

– Доброе утро, – сказал он Брайану. – Берешь частные уроки?

Маккуин покраснел, к удовольствию Кинца. А у Ли внутри все закипело: Маккуин никогда не сможет командовать выпускным классом, не говоря уже о боевом подразделении, если не научится сдерживать себя.

– Грустно, что на тебя никто внимания не обращает? – бросила она Кинцу. – Я могу помочь.

В течение минуты она отправила остальных работать на тренажерах, и они с Кинцем встали в борцовскую стойку напротив друг друга на мате у двери. Кинц был быстр и точен, и, несмотря на то что в целях безопасности его внутренние устройства были поставлены в режим пониженной мощности, он двигался уверенно, как профессионал. В обычной обстановке Ли посчитала бы встречу с таким умелым противником настоящим удовольствием. Но Кинц вызывал у нее сильную неприязнь, и ей не хотелось входить с ним в клинч. Не хотелось даже дотрагиваться до него.

Она привела дыхание в порядок и постаралась почувствовать противника, чтобы найти его слабые места и использовать против него. Кинц выглядел молодцом. Лучше любого другого на станции. Он был самонадеян и любовался собой, и его самодовольство позволило Ли найти в его обороне достаточную дыру, чтобы въехать туда на танке.

Она заставляла его передвигаться по мату, оценивая его удары ногами и стараясь заставить его поверить, что некоторые из них достигли цели. А некоторые все же достигали ее. Невозможно было избежать этого из-за его длинных конечностей, и каждый раз, когда это случалось, Ли жалела о килограммах, которые она потеряла после Метца. Эти сброшенные килограммы могли бы сейчас смягчить удары по ребрам и вложили бы больше силы в ее ответные удары, когда он подходил на близкое расстояние.

Ли начала понимать, в каком направлении ей работать. Кинц предпочитал наносить удары правой рукой, и его стойка была особенно неуклюжей, когда она теснила его назад или заставляла двигаться влево. Трюк заключался в том, чтобы воспользоваться этим слабым местом, чтобы он не догадался. Для этого она должна была находиться с краю, постоянно менять свое положение, чтобы заставить его двигаться. И конечно, позволять ему наносить удары.

Она вытащила его на середину мата, танцуя вокруг него. И тут он неожиданно ударил, но не по колену, куда целился, а по стопе. В результате она потеряла равновесие, и он смог в это мгновение схватить ее.

Они сцепились, каждый старался ухватить соперника так, чтобы удержать равновесие. Он захватил ее в неудобном положении, и она сразу почувствовала, как он начал брать ее в замок. Она отставила ногу, уперлась в него здоровым плечом, рыча от усилия, и оттолкнула его.

Вспышка ярости в его глазах была очевидна, но он быстро восстановил равновесие и позицию.

– Хороший прием, – сказал он. – Думаю, ты карьеру делала не только в постели.

– Могу тебе еще показать кое-что, – ответила она, сдерживая желание наступить ему на пальцы.

Маккуин и другие подошли поближе, привлеченные звуком падения Кинца на мат.

– Если вы считаете, что на это стоит смотреть, то вам еще учиться и учиться, – сказала им Ли, и они отошли со смущенным видом.

Теперь активность перешла на сторону Кинца. В пристрелочном спарринге он делал свои оценки и выводы и теперь, повинуясь сильному инстинкту уличного бойца, нацелился на больную руку соперницы. Но он начал задыхаться. Ли были слышны слабые свистящие звуки, раздававшиеся при каждом его вздохе. Она подумала, что этим можно воспользоваться, и сделала рискованное движение, поднырнув под его руки, согнутые в защите.

Лет пять назад это бы сработало. Но она не была уже такой быстрой, как пять лет назад. Он ударил ее в бок так, что она пошатнулась, и в момент ее замешательства на долю секунды он достал ее. Он старался схватить ее за больную руку, а она увертывалась, не давая ему сделать это. В конце концов ему удалось захватить ее за шею.

Когда он заговорил, его голос был настолько искажен от усилия, вложенного им в захват, что она сначала никак не могла разобрать слов. Потом поняла и почувствовала холод от адреналина по всему телу.

– Я прямо сейчас могу сломать тебе шею. И все поверят, что это был несчастный случай. Я могу сказать, что ты захотела побороться с выключенной защитой и тебе просто не повезло.

Она попыталась просунуть свои кисти под его руки, но он так сдавил ее, что она и думать забыла об этом.

– Ты думаешь, что ты – особенная, да? – прошептал он, – Ты думаешь, можно вот так прийти и начать указывать людям? И мы все запрыгаем? Слушаюсь, майор! Что пожелаете, майор?

Ли согнула ноги в коленях, почувствовала недостаток равновесия у Кинца, воспользовалась моментом и снова бросила его на мат.

– Вы меня достали, Кинц. Ты и Хаас. Ты ведь у него на побегушках, так?

Кинц вытер рот, и его рука запачкалась кровью.

– А что у тебя против нас есть? Да, ничего, – сказал он.

Потом встал, и они снова сцепились.

Она не смогла понять, как ему удалось одолеть ее в очередной раз, но неожиданно он сделал это. Его правая рука внезапно вылетела откуда-то и ударила ее в челюсть снизу. Левой рукой он вывернул ее больную руку за спину так сильно, что послышался скрежет сталекерамики по хрящам. Пользуясь своим ростом, он приподнял ее так, что пальцы ее ног еле касались мата. Она ощущала его ребра, прижатые к ее спине, запах пота и дешевого лосьона. Она собралась, поджала ноги, как написано в учебнике, и попыталась скинуть его.

Кинц рассмеялся.

– И это все, что ты можешь, майор?

Он возвышался над ней, крепкий, как скала. Адреналин уже несколько раз в течение схватки ударял по ее внутренним устройствам, и она успевала быстро отключать их. Теперь она включила все, что у нее было, на полную мощность. Она выкручивалась, напрягая протестующие сухожилия и связки почти до разрыва. Ничего не получалось. Он держал ее очень крепко. Несмотря на то что она напряглась почти до предела, было очевидно, что он значительно сильнее ее.

– Космическая пехота больше не давит из вас сок, ребята, так, как это было раньше, – сказал Кинц. – Или, может быть, ты уже не в списках.

Он так вывернул ей руку, что у нее подогнулись колени и перед глазами поплыли красные круги.

– Я знаю, кто ты есть, – прошептал он ей в самое ухо. – В каждом борделе в Хелене полно таких, как ты, шлюх-полукровок. Это тебе не Гилеад. Тебя здесь армия не поддержит. И я покажу тебе, что это значит, если ты будешь продолжать совать свой нос куда не следует.

Ее первым побуждением было сопротивляться, из-за больших доз адреналина ее внутренние устройства заставляли ее систему работать быстрее. Но, подумав, она почти рассмеялась над этим, как над детской глупостью. Почему ее это так беспокоит? Для чего вредить себе только ради того, чтобы не дать Кинцу возможности похвастать впоследствии тем, что он побил ее на тренировочном мате? Она расслабилась в его руках и стала ждать.

До известной степени это сработало.

– Тупая сука, – пробормотал Кинц на выдохе.

Он отпустил ее руку, но одновременно подставил ей ногу так, что она чуть не кувырнулась. Ее внутренние устройства позволили ей удержаться на ногах. А когда она обернулась, он уже скрестил руки на груди, а на его лице сияла привычная ухмылка.

Она рассмеялась, хотя у нее от ярости дрожали руки.

– Было здорово. Как-нибудь повторим.

– Конечно, – все еще улыбаясь, поддержал он. – Еще увидимся.

Она проводила его взглядом до самой двери, стоя посередине мата на цыпочках. Должно быть, она выглядела потрясенной. Она еще не успела прийти в себя, как Маккуин подошел к ней с встревоженным выражением на лице.

– Все в порядке, майор? Она расслышала его голос сквозь пелену адреналина.

Казалось, что он говорил откуда-то издалека.

– Со мной все хорошо, – сказала она, проводя мокрой рукой по волосам. – Но этого сукиного сына придется наказать.

Сияющая воронка.

Свет и тишина. Полнота пространства, как шум в морской раковине. Колонны, как ребра, подпирающие природные веерные своды, создавали живую картину готического собора.

Ли видела это и в темноте, и под водой. Теперь она смотрела на это глазами шахтеров, видела это так, как Шарифи. И Белла была права: все вокруг пело. Возможно, Ли слышала не ту музыку, которую слышала ведьма, но ее внутренние устройства вели себя очень неспокойно под напором квантового шторма, бушевавшего в блестящем нутре сияющей воронки.

Осушить ее было непросто. Бригаде, занимавшейся уборкой, потребовалось гораздо больше времени, чем предполагалось, чтобы укрепить окружавшие воронку проходы и запустить насосы. Несколько напряженных дней было потрачено на поиск подземной реки, вышедшей из берегов в результате пожара и последовавшего за ним подъема воды. Вода продолжала поступать в нижние горизонты «Тринидада» с той же скоростью, с какой они ее откачивали.

Работа задерживалась еще и потому, что шахтеры, за исключением католиков, отказывались работать в сияющей воронке. Это место было окружено путающими суевериями и отталкивало некоторых настолько сильно, насколько манило к себе Шарифи.

Что-то щелкнуло и быстро откатилось из-под ног Ли. Она наклонилась, от лампы на ее голове по неровному полу побежали тени. С пола на нее смотрели два блестящих красных глаза. Она дотронулась до них и услышала легкий стук. Она подняла предмет. Это был дешевый пластиковый продукт местного производства, всегда продававшийся на рынках Компсона. Два красных шарика, соединенных между собой петелькой из черной резинки. Эта дешевая безделушка называлась «Любовь в Токио» и служила для того, чтобы завязывать девчоночьи косички. Когда-то в туманном прошлом Ли была девочкой с косичкой и носила такую же штучку. Не задумываясь, она надела резинку себе на запястье, пропустив пластиковый шарик через петельку. Послышался щелчок, и резинка затянула ей запястье так, что стало ощущаться легкое давление шариков на кожу. Из глубины подсознания всплыли воспоминания ночных детских страхов, сильные и точные.

Она была в какой-то другой блестящей воронке, а не в этой. Из той воронки все давно уже было вынуто и продано АМК или какой-то другой компании. Она – на руках у матери. Отец – где-то здесь, рядом, но не с ними. Это другое месторождение; она помнила долгие часы, проведенные на неровных горных дорогах, о том, как взятые напрокат дыхательные аппараты переходили из рук в руки в трясущемся грузовике под хлопающим брезентовым тентом. Было темно, когда они выехали, еще темнее, когда добрались до места, но самая темень была в той жаркой шахте с невнятными звуками повсюду. Ее страшили эти звуки, эти тонны камней, громоздившиеся над ее головой.

«Я – внутри зверя, – думала она. – Меня проглотили, как Иону».

Воспоминание ушло. Она встряхнула головой и осмотрелась. Что они делали в той сияющей воронке? Почему они туда попали? Она попыталась еще раз проследить нить памяти, вспомнить, что было дальше, извлечь разрозненные воспоминания. Ничего.

– Что это? – спросил Маккуин, показывая на шарики. Ли подпрыгнула от неожиданности, поскольку совсем забыла о нем. Она протянула ему безделушку. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

– Не похоже, что это в стиле Шарифи.

– Возможно ли, чтобы Картрайт или кто-то еще приводили сюда вниз детей?

Маккуин выглядел неловко.

– Ну, АМК старается остановить их. Но что они могут сделать? Они не могут закрыть каждый шурф и вентиляционный штрек.

– А что тебе известно о сияющих воронках, Маккуин?

Он посмотрел на нее так, словно в вопросе был подвох.

– На самом деле я забыл уже многое, что знал раньше… до того, как поступил на службу. – Маккуин перевел дыхание и нахмурил брови. – Это то, что геологи называют белыми телами, – уплотнения породы, проходящие через несколько ее пластов. Лучшие кристаллы всегда находятся в этих белых телах. Некоторые из них с начала и до конца – транспортной категории. Когда компания попадает на такое… ну, это – большие деньги. Начинается настоящий бум.

– Но ведь это больше чем деньги, так? Почему Картрайт так волнуется об этом?

– Я – пятидесятник, – сказал Маккуин, и в голосе его проступило едва заметное недовольство, которое можно было и не заметить.

Но Ли его услышала, поскольку ожидала.

– Это все опять касается шахтных священников, – медленно сказала Ли. – И профсоюза.

– А какая разница? – спросил Маккуин.

– Ну, прекрати, Брайан. Это важно.

– Я… знаю только, о чем говорят. Я не думаю, что большинство католиков знают больше. Вовсе не значит, что Рим это одобряет.

– И?

– И ничего. Священники – те, кто верит в это, – ищут белые тела. Тем же внизу и занимается Картрайт. И в АМК не знают, что он священник. Иначе они бы с него живого содрали шкуру.

– И что они делают, когда находят сияющую воронку?

– Обычно спускаются туда и пялят на нее глаза. А что, скажем, люди делают, когда приезжает Папа Римский?

– И?

Выражение его лица стало непроницаемым.

– И ничего.

– Если бы было ничего, то ты не смотрел бы на меня так. Расскажи-ка, что ты решил от меня утаить.

– Я не собирался ничего от вас утаивать. Я просто не люблю повторять сплетни. Скажем, я ведь не назвал всех тех, кто, по слухам, сражался на стороне «временных», правда? Поскольку мне ясно, что это не так. Просто люди языками треплют.

– Фактически, многие из них были в этом замешаны, – сказала Ли.

Маккуин уставился на нее.

– Ну, ничего себе. – Даже при свете лампы можно, было разглядеть удивление на его лице. – И кто же?

– Чак Кинни, например.

– Но он же – конструкция.

– Ну и что? И хозяин бара «У Молли». Без сомнения. А еще и те два брата, рыжие, лет на пять старше меня.

– Матт и Джеф?

– Господи, их все так же кличут?

– Ну, а как их еще назвать, вы только на них посмотрите.

Ли рассмеялась.

– И что выдуманного в слухах о том, чем они занимаются? – спросила она, надеясь, что Маккуин разговорился достаточно, чтобы смена темы не повлияла на его настроение.

– Ой, это гораздо более странно, чем игры ИРА. Больше похоже на те страшные истории, которые рассказывают детям, чтобы они слушались старших. – Он улыбнулся. – Помню, моя тетушка, а может, и кто-то другой, рассказывала мне. А вы… действительно не помните этого?

– Иногда помню, иногда забываю. – Она улыбнулась. – Скоро сам убедишься.

– Хорошо. О сияющих воронках рассказывают, что когда священники приводят вниз кого-то, то… они чем-то их кормят.

Ли рассмеялась.

– Что-то вроде ритуального каннибализма?

– Я говорил вам, что это смешно.

Ли уже собралась согласиться, что это смешно. Но не успела она открыть рот, как своды закружились перед глазами и она оказалась во власти еще одного воспоминания.

Отец с матерью были рядом с ней. Но удивительно, они стали как-то меньше, чем в последнем воспоминании. Потребовалось несколько секунд, пока до нее не дошло, что изменилась она сама.

Она старалась разглядеть лица, но не могла. Абстрактно было понятно, кто это, но их конкретные черты были ей невидимы. Словно на них обоих были надеты белые маски с надписями «Мать» и «Отец». Словно у них совсем не было лиц.

За отцом в тени стояли двое мужчин. Одного она узнала по наклону плеч и вертикальному шраму на шее: это был Картрайт. Второго, худого и жилистого, прятавшего голову под воротник, она не узнала. Она посмотрела на мать и обнаружила, что та беззвучно плакала, слезы текли у нее по щекам. Она повернулась к отцу и чуть не упала в обморок от ужаса.

У него не было груди. Вместо нее была темная дыра, поглощавшая свет от кристаллов вокруг них и, казалось, грозившая поглотить в себя даже стягивающие ребра свода над их головами.

Он улыбнулся ей, а может, просто улыбнулся. Медленно, не отводя от нее глаз, он поднял руку, окунул ее в пустоту внутри себя и достал оттуда толстую пачку бумаги.

Ли рассмотрела бумагу и костлявую, с въевшейся в кожу угольной пылью руку, державшую ее. Она разглядела даже темную ленточку на запястье. Она видела все, фиксировала это, воспринимая подробности с сюрреалистичной точностью сновидения. Единственное, что она не заметила – по крайней мере, до того, как стало слишком поздно и ей начало жечь руки, – так это то, что собой представляла эта бумага.

Это были деньги. Деньги, которые она потратила пятнадцать лет назад.

СЕКРЕТНАЯ СЛУЖБА. ШТАБ КЛОН: 22,10.48

Нгуен сидела за своим письменным столом у высоких окон. Румяный закат отсвечивал от ее форменного кителя, заставляя ярко блестеть эполеты, окружая ее прямую фигуру ореолом цвета червонного золота.

– Ну, – сказала она. – Управляющий станцией затеял что-то нечистое. По-твоему. Но у тебя, насколько я понимаю, нет доказательств, кроме факта, что он плохо относится к своей любовнице. Ли, в работе с квантовым конденсатом каждый нечестно играет. Ставки настолько высоки, что трудно удержаться. Если он действительно в чем-то виновен, то в АМК, возможно, уже знают об этом и совсем не обрадуются, если услышат о… Как, ты сказала, его зовут?

– Хаас.

– …если услышат от нас о Хаасе.

Ли помедлила с ответом. Нгуен продолжила:

– А что с Гоулд?

– Она прибудет во Фритаун через двадцать дней.

– Тогда тебе нужно будет закончить все к этому сроку.

– Мы не сможем закончить это дело без нее.

– Нет. Так не пойдет. Мы можем ее снова потерять. Она сможет получить какую-нибудь информацию – Бог знает, какую и для кого, – прежде чем мы перехватим ее корабль. Двадцать дней. Это все, что у тебя есть. А ты тратишь свое время на этого мелкого жулика и его подружку.

– Но убийство Шарифи…

– Ты не поняла, Ли. Убийство Шарифи – если ее действительно убили – это второстепенная задача. Настоящая цель – узнать, над чем она работала и кому передавала информацию.

– Да, но эти две вещи взаимосвязаны. Хаас был…

– Не хочешь ли ты мне сказать, что Ханна Шарифи тратила время на то, чтобы уличить какого-то воришку в ущерб своим исследованиям?

– Нет, но…

– Тогда давай договоримся. Мне нужны записи данных Шарифи. Мне нужно знать, кого она с ними знакомила. И более всего я желаю знать, какие меры нам следует принять, чтобы они не попали не в те руки.

– Что значит – не в те руки?..

– Значит в любые руки, кроме наших. – Нгуен вздохнула и наклонилась ближе. – У меня – хорошие новости. Я видела проект решения Совета по Метцу. Это еще не официальный документ, но я думаю, что они снимут обвинения против тебя.

– Отлично, – сказала Ли, но мышцы на бедрах и плечах напряглись еще сильнее, в ожидании следующего шлепка.

– Если все пойдет так, то мне хочется поговорить о твоем новом назначении. На Альбу.

– Здорово.

– Конечно, если Совет примет решение в твою пользу. Некоторые из членов Совета все еще сомневаются, насколько мне известно.

В их числе и сама Нгуен, нет никаких сомнений.

– Что требуется, чтобы они склонились в мою пользу? – спросила Ли, включаясь в игру и проклиная себя за это.

– Простое и быстрое завершение расследования прежде всего.

Сначала пряник, потом кнут.

– И еще, – Нгуен сделала деликатную паузу, – придется тебе побыть немного без Коэна. Ты – прекрасный офицер. Хороший солдат. Но ты потеряла с ним голову. Коэн, несмотря на его очаровательную эксцентричность, вовсе не безобидный чудак. Разговаривая с ним, ты говоришь с советом директоров и единственным акционером самой большой многопланетной компании в пространстве ООН. Он контролирует космические маршруты и доступ в потокопространство почти на трети Периферии. Его корпоративный разведывательный отдел, без преувеличения, вдвое больше нашего управления внутренних расследований по численности… Ли рассмеялась.

– Думаю, что он уже предлагал мне работу там.

– Вполне возможно. Я уверена, что ты могла бы быть ему очень полезна. Именно это я и имею в виду. Когда говоришь с ним, в этом нет ничего личного. Не позволяй органическому интерфейсу заговорить тебя, чтобы ты поверила, что имеешь дело с таким же, как и мы. Нельзя ему верить. За исключением тех случаев, когда твои действия полностью отвечают его интересам. Он был создан таким. И никаким другим. Для него нет другого пути.

– Зачем вы говорите мне об этом? – спросила Ли. – Коэн – это лучший независимый AI из всех, с кем мы сотрудничаем. Его что, в чем-то подозревают?

– То, что мы работаем с ним, вовсе не означает, что мы верим ему. Существуют люди, слишком влиятельные, чтобы бросать им вызов. Коэн – в списке для наблюдения Советом Безопасности. Ради Бога, не забывай об этом. Возможно, у нас нет достаточно доводов, чтобы отдать его под суд. Но он сознательно создал ситуацию, при которой рухнула планетная сеть на Калиспелле в прошлом году. Он манипулировал с сетью с намерением нанести вред людям. Если мы смогли бы доказать, что он виновен в этом, то его ободрали бы до самых выключателей. А Тель-Авив…

– Тель-Авив – это несчастный случай. – А несчастный случай на Метце?

У Ли все внутри перевернулось.

– О каком случае вы говорите?

– Кэтрин, – настойчиво повторила Нгуен, и оттого, что Ли услышала имя, которым всегда называл ее Коэн, у нее появилось странное ощущение двойственности. – Забудь о Метце. Я просто пытаюсь попросить тебя не забывать, что он – не человек.

– Да, обратите внимание, и я тоже, – сказала Ли. Нгуен прервала ее нетерпеливым жестом.

– Не в этом дело. Кто ты есть – это всего лишь семантика. Несколько видоизмененных хромосом. Бабушка, чей геном был собран согласно дизайну, а не по воле случая. Но в любом смысле ты – человек. Коэн же это – абсолютно другое. И пусть личное отношение не мешает тебе помнить это.

Нгуен вздохнула, взяла микрофишу, просмотрела ее и подписала, передвинув ее затем на другой конец стола.

– Ну, закончили с этим. Думаю, что это не более неприятно, чем требовалось. Надеюсь, ты понимаешь, что заставило меня поднять этот вопрос. У тебя есть что-нибудь еще ко мне?

Ли начала говорить, но задумалась, рисковать ли ей, сообщая Нгуен о Корчове.

– Да, – сказала она. – Недавно у меня состоялся странный разговор с одним человеком. Я не знаю даже, как вам сказать.

Что-то вспыхнуло в темных глазах Нгуен, когда Ли рассказывала ей о Корчове. У Ли появилось неожиданное неприятное ощущение уверенности, что ее встреча с Корчовым и была той новостью, которую ждала Нгуен. Возможно даже, главной причиной отправить Ли на Компсон. Но, конечно, это безумие. Даже Нгуен не контролировала всех и каждого.

– Почему ты думаешь, что Корчов был в контакте с Шарифи?

Ли загрузила изображение карточки Корчова и вывела его в общий подпоток.

– Я нашла это в ее ежедневнике.

– Хорошо, – сказала Нгуен. – А может, она просто покупала у него антиквариат?

– Ну конечно, именно так оно и было.

– Насколько ты уверена, что он работает на Синдикаты?

– Я совсем не уверена. Но похоже на это. И если он не работает на них, то делает все возможное, чтобы я так подумала.

– Значит, мы должны предположить, что Шарифи рассказывала агенту Синдикатов… о своей работе. А теперь тот же самый агент хочет поговорить с тобой.

– И что мне делать? – спросила Ли.

Нгуен сжала губы в холодной улыбке.

– Поговори с ним.

ХЕЛЕНА: 22.10.48

Дом Корчова, указанный в адресе, находился в центре коммерческой зоны Хелены, в пяти минутах ходьбы, если позволяло качество воздуха, от старого здания колониальной администрации. Но до встречи с Корчовым Ли планировала заглянуть еще в одно место: в приют Святого Иосифа для девочек. В отличие от магазина Корчова этот приют находился не в самой лучшей части города.

Начало строительства столицы Мира Компсона пришлось на период, предшествовавший квантовой лихорадке. Элегантные полуразрушенные купола местного Капитолия и губернаторского дворца напоминали о старых добрых временах самоуправления. Колоннады каменных особняков коммерческой зоны и офисные здания напоминали, что Хелена когда-то была не просто городом, обслуживающим компанию, а Мир Компсона – не только зависимой территорией ООН. Но трущобы, по которым Ли долго ехала на такси от самого космопорта, не выглядели старинными и оригинальными. Когда-то, в период установления рыночной демократии, которую законодательно закрепила Генеральная Ассамблея и финансировал Межпланетный валютный фонд, они строились на всей территории ООН как стандартный образец.

Куда бы она ни смотрела, все вокруг было связано с шахтами. «Анаконда» находилась через полконтинента отсюда, а другая ближайшая шахта, где добывали квантовые конденсаты, – в далеком северном полушарии, но и оттуда они накладывали свой отпечаток на город. Кислотные дожди украсили стены жилых домов длинными сернисто-желтыми подтеками. Постоянный угольный смог висел в воздухе, потому что в каждой кухне печь топилась угольной крошкой. Уволенные шахтеры с посиневшими лицами, страдавшие последней стадией пневмокониоза, слонялись по тротуарам. Они приехали в столицу, чтобы потратить деньги, полученные ими в качестве компенсации.

На краю промышленной зоны такси миновало длинное, поросшее травой поле, по обе стороны которого криво стояли стойки футбольных ворот. Когда-то они были белыми, но краска облупилась и покрылась ржавыми подтеками. Возможно, местная благотворительная группа присматривала за травой, иначе кислотный дождь давным-давно убил бы ее.

Восемь игроков рассеялись по полю. Кто-то был в форме, кто-то – в повседневной одежде. Когда такси проезжало мимо, один из игроков вырвался вперед к воротам. Он бежал широко и уверенно, как прирожденный нападающий. Солнце вышло из-за облаков как раз в тот момент, когда он вырвался вперед, и солнечный луч попал на поле, посеребрив ноги нападающего и напряженное тело вратаря, отражающего атаку.

Ли вздрогнула и отвела взгляд, откинувшись в полумрак машины.

Приют Святого Иосифа находился рядом с жилыми домами, построенными для самых бедных. В приюте было только одно капитальное здание: приходская церковь нищенского вида, кирпичный фасад которой давно нуждался в ремонте. Все обитатели приюта размещались в модульных блоках колониальной эпохи, представлявших собой ангары полуцилиндрической формы из гофрированного железа.

Монахиня, встретившая Ли у входа, была в синих джинсах и фланелевой рубашке. Ее манеры были грубоватыми, и Ли даже подумала, не служила ли она в свое время в планетарной милиции.

– Это вы хотели поговорить о Ханне? – спросила она. – Вы что, наполовину конструкция «КсеноГена»? Поэтому вам интересно?

– Я старший офицер ООН на станции, – ответила Ли. – Интересоваться всем – моя работа.

Монахиня прищурилась на миг.

– Вам бы лучше не отпускать такси, – сказала она. – А то вы ничего больше поблизости не найдете. Извините, что не собрали для встречи приветственный комитет, но сейчас все – на занятиях. Вам придется иметь дело только с директором.

Она показала рукой на длинный, слабо освещенный коридор.

– Спасибо, сестра…

– Просто Тед. – Она улыбнулась. – От полного имени Тереза. Урок заканчивается через две минуты. Было бы стратегически правильно для нас – ретироваться в мой кабинет.

Они прошли сквозь лабиринт крытых жестью зданий, по коридорам, покрытым линолеумом, через длинные ряды вешалок с детскими зимними пальто и портфелями. Пахло мелом и фломастерами, из-за двери каждого класса доносился заученный наизусть припев, который исполнялся хором во всех классах католических школ. Проходя мимо одного из классов, Ли услышала, как голос монахини произнес:

– Ты не настолько сообразительна, как тебе кажется.

Класс ответил моментальным приступом смеха, который был быстро прекращен. Прозвенел звонок, и шумная смеющаяся неугомонная толпа девочек в школьной форме выплеснулась в коридоры. Сестра Тед шествовала по коридору через этот поток уверенным шагом, подразумевавшим необходимость следовать за ней. И в течение нескольких минут Ли послушно шла за ней, слушая бесконечные «Доброе утро, сестра Тед», «Извините, сестра Тед» и «Здравствуйте, сестра Тед».

– Они хорошо обучены, – сказала Ли и получила в ответ сердитый взгляд.

– Мы не поможем им, делая за них каждую мелочь, майор. Можете поверить – никто не поможет.

– Сколько среди ваших учениц генетических конструкций?

– Посмотрите вокруг и догадайтесь сами.

Ли посмотрела на море детских лиц, среди которых повторялись два или три одинаковых типа.

– Я бы сказала – две трети.

– Вы отгадали.

– А как у вас с работой для тех, кто выходит отсюда?

– Никак, если они в пять раз не лучше любого человека, претендующего на вакантное место. И совсем никак, если они недостаточно вежливы, чтобы не пугать людей.

Монахиня еще раз окинула Ли своим строгим взглядом.

– Могу поспорить, что вы научились держать свой язык за зубами еще в раннем детстве.

– Да, вы правы, – сказала Ли с улыбкой. – Я не могу войти сюда без страха, что сестра Вик поднимется из могилы и спросит, где мой дневник.

Обе рассмеялись.

– Что мне вам рассказать? – спросила сестра Тед, когда они устроились в ее тихом обветшалом кабинете.

– Для начала – что здесь делала Шарифи две недели тому назад?

– Она делала пожертвование. У нас много спонсоров из зоны Кольца.

– И все лично приезжают сюда?

– Ханна здесь училась. И она была чрезвычайно великодушна.

Ли не смогла удержаться, чтобы не оглядеть этот жалкий кабинет. Она также вспомнила об убогих зданиях, в которых располагалась школа.

– Она привезла то, в чем мы нуждаемся, – сказала Тед. – Книги. Деньги на питание. И она гарантировала оплатить каждой ученице обучение в колледже самого лучшего университета, куда ее примут. Каждой ученице. Можете ли вы представить себе, что это значит для девочек, которые здесь учатся?

– Я могу себе представить.

– Я полагаю, что вы можете даже более чем хорошо представить себе.

– Вы хорошо знали Шарифи? – спросила Ли, игнорируя намек.

Тед улыбнулась.

– Не очень хорошо. Она была моей ровесницей, вы знаете. Сестры, которые могли учить ее, давно уже умерли.

– Тогда зачем ей нужно было приезжать сюда?

– Чтобы поговорить со мной.

– О чем?

– О новом подарке.

– Послушайте, – сказала Ли. – Я расследую обстоятельства гибели Шарифи, а не состояние вашей школы. Пожалуйста, не заставляйте меня вытягивать из вас ответы.

Глаза монахини слегка расширились.

– Не могли бы вы сказать мне, что вы хотите узнать, чтобы я не гадала.

– Я хочу узнать, кто ее убил.

Сестра Тед сжала губы и выдохнула воздух со слабым звуком. Это было ее единственной реакцией на плохую весть, хотя у Ли сложилось впечатление, что эта женщина привыкла к печальным известиям.

– Она выглядела как всегда. До этого, конечно, я встречалась с ней только в потоке. – Сестра Тед жестом показала на груду старого оборудования для приема в режиме виртуальной реальности, пылившегося в углу кабинета. – Но Ханна настояла на том, чтобы вручить этот подарок лично.

Она повернулась в своем кресле, и старые пружины заскрипели.

– Если бы я подозревала, что что-то происходит, майор, то я постаралась бы помочь. Она мне нравилась. И не только потому, что она решила вопрос с колледжем для наших девочек. Она была таким человеком, который просто нравился. – Она улыбнулась. – Ну, она была из тех, кто симпатичен мне. Я представляю, что она просто раздражала большинство людей.

– А что с подарком? Что-нибудь необычное? Сестра Тед повернулась в кресле, чтобы открыть ящик с картотекой.

– Взгляните на это, – сказала она, передавая толстую пачку бумаги Ли. – Цифровой оригинал хранится в пределах Кольца.

Ли полистала документ в руках, с каждой страницей, которую она читала, ее сердце билось все быстрее. Это было завещание. Завещание, которое оставляло все, что имела Шарифи, школе Святого Иосифа.

– Примите мои поздравления, – сказала Ли. – Вы теперь богаты.

– Я знаю. Жаль, что при таких обстоятельствах. Ли вернула бумаги, а сестра Тед положила их на стол с отсутствующим видом, словно думала о чем-то другом. Или о ком-то другом.

Найти улицу, на которой находился магазин Корчова, оказалось непросто. Водитель такси долго ездил кругами, застревая в пробках. Он продолжал утверждать, что знает адрес, что поворот за следующим кварталом или немного дальше. В конце концов Ли вышла из такси и пошла пешком.

Она наткнулась на магазин случайно, после того как свернула за угол на узкую мощенную плитами улицу и увидела освещенную витрину со старинными коврами и инкрустированной мебелью. На вывеске золотыми буквами было написано «АНТИКВАРИАТ», а под надписью нарисован темно-красный сложный ромбовидный узор, повторяющийся на карточке Корчова.

Он сидел за небольшим столом в глубине магазина, в резном кресле из слоистого материала, представлявшем собой либо астрономически дорогой артефакт с древнего космического корабля, либо профессиональную подделку. Шелковый плащ и стильный противогаз аккуратно лежали рядом на столике, словно Корчов только что зашел или собирался уходить.

– Майор, – сказал он. – Вот это сюрприз. Я надеюсь, найти меня было не слишком трудно?

– На самом деле трудно. Довольно неудобное место, чтобы заниматься бизнесом. Должно быть, снижает прибыль.

Корчов улыбнулся.

– Настоящие коллекционеры знают обо мне. Хотите что-нибудь? Может быть, чаю?

Он прошел за занавеску в самом конце магазина, и Ли услышала звон фарфора, звук текущей воды. Он вернулся с двумя чашками, накрытыми крышками, витиевато раскрашенным заварным эмалированным чайником и элегантной черной коробкой, которую он осторожно поставил на стол между ними.

Чай, поданный им, был великолепен. Потом он взял черную коробку и подал ей.

– Думаю, что вам будет интересно взглянуть, – сказал он. – Мне показалось, что вы расстраивались из-за этого, когда мы виделись с вами.

Она перевернула устройство, взвесила его на руке, безуспешно пытаясь отсканировать его.

– Вторая кнопка слева, – сказал Корчов.

Она нажала на нее. Коробка тихо просигналила. В окне биолюминесцентного дисплея начался отсчет тысячных долей секунды. Программа безопасности Ли зажгла желтый сигнал тревоги на сетчатке глаза и выключила его, когда ее внутренние устройства заблокировались.

Корчов наклонился над столом, забрал коробку назад и сказал:

– Кое-что лучше держать при себе.

– Что вы хотите от меня? – спросила Ли.

– Ничего особенного. Просто немного бизнеса. С обоюдной выгодой.

Он замолчал и стал нажимать на кнопки управления помехообразующего устройства.

– Оно хорошо работает, – неожиданно сказала Ли. – И у меня от него болит голова. Поэтому скажите, что вы хотите, и закончим на этом.

– Я представляю тех людей, которые, если можно так сказать, проявляют интерес к последним событиям на шахте «Анаконды». Особенно ко всему, что касается взрыва, обстоятельства которого ваша, хм, служба, кажется, расследует в настоящее время.

– Вам нужна информация о Шарифи?

– Среди всего прочего. – Корчов улыбнулся. – Я понимаю, насколько это трудно для вас, майор. Для вас лучше совершить скачок на территорию противника, чем пить чай и разговаривать со шпионом Синдикатов. Я понимаю вас больше, чем вы можете себе представить. Но приходится подчиняться долгу и иногда делать то, что нам не хочется. Это цена за верность высшему добру.

Пар, поднимавшийся из его чашки, обволакивал его узкое умное лицо.

– Мы встречались раньше, – сказал он. – Вы помните? Или они стерли эти воспоминания?

– Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Я служил в тридцать втором на Гилеаде. И сражался у Кейлз-хилла.

Ли смотрела на него со спокойным лицом. В том бою она вела своих бойцов в атаку.

– Думаю, вы не помните меня. Файлы Космической пехоты настолько… ненадежны. Но я вас помню. И помню абсолютно четко. – Он расстегнул две верхние пуговицы на своей рубашке, отогнул ворот и показал Ли зарубцевавшийся шрам у основания шеи. – Я грелся на солнце. Первое тепло после холодной ночи. Пил чай.

Образ худого, небритого солдата вспыхнул в сознании Ли. Пролитый черный чай и кровь, темнее чая, ручейком стекавшая на утоптанную грязь.

Она взглянула на шрам. Стрелок взял чуть выше и левее и на волосок промахнулся, не попав в позвоночник.

– Я вспомнила, – наконец сказала она. – Дул поперечный ветер. И я взяла неверную поправку.

Корчов застегнул рубашку.

– Вы помните, что случилось затем? Или ваши техники-психиатры стерли это?

Ли пристально смотрела на Корчова, сердце ее бешено стучало.

– Когда вы подошли, я был еще в сознании, – продолжил он. – Я запомнил, что капитанские знаки отличия были сорваны с другой формы и пришиты неподходящими нитками. Я помню вашу улыбку – кстати, очень симпатичную. Помню, как вы разговаривали со своими лейтенантами. Они спросили, как поступить с ранеными. Вы помните ваш ответ?

– Я приказала им застрелить каждого, кто еще дышал.

– Только не подумайте, что я осуждаю вас за это, – сказал Корчов. – Хотя я обязан своей жизнью тому факту, что у некоторых из ваших солдат было больше… угрызений совести, чем у вас. И все же – это был момент истины. Что-то вроде переоценки ценностей. Знаете, что я подумал, посмотрев на вас?

Ли почувствовала замешательство.

– Откуда, черт возьми, мне знать?

– Я подумал, она – одна из нас. Она похожа на нас. Она не может не быть милосердной. Я видел ваше лицо, вы понимаете. И я подумал, что вы пощадите нас, потому что вы были такой. Когда вы приказали нас расстрелять, я понял окончательно и бесповоротно, что они отняли у вас.

Ли наблюдала гипнотизирующее мерцание контрольных лампочек на помехообразующем устройстве. Она проверила свою память, заглянув в файлы Гилеада, поискала пробелы, места, где эмоции были спрятаны за оцифрованные данные и не соответствовали официальной истории. «Они не должны были посылать нас», – подумала она. И сама эта мысль испугала ее больше, чем все сохранившееся в памяти о содеянном на Гилеаде.

– Никто ничего у меня не забирал, – сказала она наконец. – Я продала это. А почему, когда и что – это не ваше дело.

Корчов наблюдал за ней поверх своей чашки. Когда он заговорил, голос его звучал спокойно и бесстрастно, и теперь он смотрел в потолок, а не на нее.

– За последние восемь лет я побывал на пяти зависимых территориях. И везде играют в одну и ту же игру, я имею в виду спорт. Спорт бедняков, популярный на зависимых территориях, но совершенно неизвестный во внутренних мирах. Энтузиасты разводят кур мужского пола…

– Петухов, – подсказала Ли.

– Пусть петухов. Они выращивают их для того, чтобы те убивали друг друга. Бои устраиваются тайно по ночам. Этот спорт вне закона на большинстве из планет. Зрители прибывают в назначенное место в назначенный час, делают ставки, пьют различные крепкие напитки. Затем хозяева птиц достают их из клеток, прикрепляют к шпорам острые лезвия и посылают их на ринг клевать и насмерть рвать когтями таких же, как они.

Корчов поставил на стол свою чашку и наклонился через стол, чтобы налить Ли еще чаю.

– Хороший чай, правда? – спросил он. – Да.

– Я получаю его от своего друга из Нового Цейлона. Они там понимают в искусстве чайной церемонии. И в искусстве заключения сделки. Когда-нибудь бывали там?

– Нет.

Корчов опять уселся в кресло с чашкой в руке.

– Между состязаниями бойцовый петух живет в восточной роскоши. Он – принц, примадонна, сатрап. Ему невдомек обычные тяготы и заботы его племени. Но каждое удовольствие, которое мы получаем, покупается болью – принцип, который вам, как мне кажется, нравится, майор. Но даже самый эффектный бойцовый петух – не более чем курятина. – Он провел вытянутым указательным пальцем себе по горлу. – Интересно, что могли бы рассказать эти петухи вам, если бы вы оказались с ними в одной клетке. Интересно, сказали бы они вам, что такая судьба – их собственный выбор? Что они продали свою жизнь, свою смерть и получили за это хорошую плату?

– Я не смогу это узнать, – сказала Ли. – Я – не курица.

– Нет, конечно. – Корчов улыбнулся. – И у меня сильное предчувствие, что вы сейчас скажете, чтобы я закруглялся и перестал тратить ваше время.

Ли подняла бровь.

– Я представляю определенные заинтересованные группы, – продолжил Корчов после паузы.

– Синдикаты.

– Давайте пока не называть имен. В любом случае, на момент гибели Ханны Шарифи эти группы были заинтересованы в… проходивших переговорах. Переговоры достигли той точки, в которой договаривающиеся стороны предполагали получить определенную информацию от доктора Шарифи. Эта информация не была получена. Стороны полагают, что вы, как офицер ООН, расследующий причины ее смерти, способны снабдить их этой информацией.

– Вам нужны записи данных полевых опытов Шарифи.

– Ага. Прямой подход. Как похоже на вас.

– Забудьте об этом. У меня их нет.

Корчов откинулся в кресле, словно уклонялся от удара.

– На настоящий момент – это самое интересное заявление. Во-первых, потому что мы предполагали до сих пор, что они у вас. Во-вторых, и поправьте меня, если я ошибаюсь, ваш ответ предполагает, что если бы вы владели этой информацией, то вы не были бы против того, чтобы ею поделиться.

Ли с сомнением пожала плечами.

– Я думаю, – сказал Корчов, – необходимо поставить вас в известность, что мои… клиенты готовы щедро вознаградить вас за содействие. Деньгами или тем, что может быть для вас ценнее денег, в конце концов.

– Мы опять говорим о курах? – спросила Ли. Корчов закинул назад голову и расхохотался.

– Майор, – сказал он, продолжая смеяться. – Вы более чем соответствуете своей репутации. Нет, мы больше не говорим о курах. Мы говорим о вознаграждении, которое позволит вам, ну, как бы это сказать… решить для себя, когда, где и для кого прикреплять к шпорам лезвия.

– Или?

– Или сотрудничество. То, что вы назвали бы политическим убежищем. В Синдикате по вашему выбору.

– Боже, Корчов. Видела я ваши Синдикаты. Видела, как живут там люди. Для чего мне это нужно?

– Я думаю, что вы ответите на свой вопрос сами, майор.

У входной двери магазина зазвонил звонок. Ли обернулась, чтобы рассмотреть вошедшего клиента. Это был высокий мужчина, одетый во все официально серое. Какой-нибудь дипломат или банкир. Определенно, не местный.

– Господин Линд! – Корчов расцвел при виде клиента. – Вы вернулись, чтобы еще раз взглянуть на Хейердала? Одну секунду, и я – в вашем распоряжении.

Он снял какую-то безделушку с полки над письменным столом и принялся завертывать ее в рисовую бумагу с рисунком, нанесенным вручную.

– Я думаю, что это вам понравится, – сказал он Ли, завязывая сверток длинной зеленой ленточкой. – Это на самом деле уникальная маленькая вещица. Одна из моих любимых. – Он улыбнулся. – Считайте, что это – символ моих добрых намерений. И… многого другого.

Ли взяла сверток, так и не увидев, что в нем было, позволила провести себя к прилавку, где Корчов взял ее за руку и провел ее ладонью по портативному сканеру. Она удивилась, как он объясняет своим покупателям отсутствие у себя имплантированного кредита. Возможно, выдуманной аллергией или религиозными запретами.

– Как мне вас найти? – спросила она. Корчов улыбнулся ласковой улыбкой лавочника.

– Я впишу вас в рассылочный лист, – сказал он, и Ли почувствовала у себя на талии его руку, вежливо, но твердо выталкивавшую ее на улицу.

Свернув за угол, она остановилась, оглянулась, чтобы проверить, не могут ли ее видеть из магазина, и развернула аккуратный сверток из рисовой бумаги. Корчов продал ей фигурку из литой пластмассы эпохи древних космических кораблей. Когда-то она была ярко раскрашенной, но краска облупилась и поблекла, и фигурка стала пестрой.

Это была женщина или, скорее, пародия на нее. Длинные волосы каскадом спадали по обнаженным плечам, вместо грудей был легкий намек на них. Ноги ей заменил серебряный хвост с плавниками и чешуей. Русалка. Половина принадлежит одному миру, половина – другому, и ни в одном она не чувствует себя своей. Она перевернула фигурку и прочла надпись печатными буквами: «СДЕЛАНО В КИТАЕ», а прямо под надписью: «DISNEY®».

Она осторожно снова обернула фигурку бумагой, положила ее в сумку и развернула кредитный чек, который Корчов засунул в сверток.

– Сукин сын! – вырвалось у нее, когда она прочла число внизу распечатки.

Сумма в четыре раза превышала размер ее месячного денежного содержания. И это был кредит, а не дебет. Перевод на счет, который Ли никогда не открывала, в банк во Фритауне, о котором она никогда не слышала. Было похоже, что Корчов решил заплатить ей вперед… и предоставить Ли объясняться самой, если кто-нибудь размотает клубок.

ЗОНА ЛИБРЕ: 20.10.48

Даже шунтируясь через органический интерфейс, такой мощный независимый AI, как Коэн, не мог не оставить за собой широкого следа в потокопространстве.

Ли нашла его в Зоне Либре, на дальнем столике в месте под названием «Пятая колонна». Ей пришлось предъявить свое удостоверение личности, чтобы пройти мимо вышибал, и когда они наконец пропустили ее, то сначала ей показалось, что она попала не туда. Затем кто-то окликнул ее по имени, она оглянулась и увидела медные кудри Роланда, блестевшие на фоне кроваво-красного бархата, которым было обито длинное изогнутое сиденье в полутьме у стены.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказала она, опускаясь на свободное место рядом с ним. – Немедленно.

Он улыбнулся открытой простой улыбкой, которая на миллион световых лет отличалась от любого выражения, свойственного лицу Коэна.

– Извините, – сказал Роланд. – Я всего лишь нанятый помощник.

– А где же Коэн?

– Он отошел ненадолго. Пошлите ему несколько слов, чтобы он знал, что вы здесь.

– Нет, я лучше подожду.

– О'кей. – Роланд пожал плечами. – Он все равно очень быстро узнает. Да он и ненадолго ушел – обед уже подан.

Ли проследила за взглядом Роланда и увидела бледное ароматное масло на льду, хрустящие булочки, коричневые, как куриные яйца, открытую бутылку вина с французской этикеткой. Два официанта топтались на месте в ожидании сигнала подавать следующее блюдо.

Роланд предложил Ли вина, хотя сам он ничего не пил. Он мило беседовал с ней, но Ли смутно подозревала, что для него она – немолодая и не слишком интересная женщина. Со своей стороны, она наблюдала за Роландом со смущением. Что она нашла в нем? Ничего, кроме этих золотистых глаз. Прилизанный мальчишка-студент с прелестными волосами. Раз взглянуть, и больше ничего.

Она оглядела зал, рассеянно слушая болтовню Роланда. Это нельзя было назвать ночным клубом; скорее – дорогим рестораном с живой музыкой. Повсюду бархат, аккуратно отглаженные скатерти и тщательно одетые посетители. Все самого наилучшего качества. Гости смеялись немного чаще, чем следовало бы, и говорили громче, чем было необходимо, будто нарочно хотели привлечь к себе внимание и сполна получить за потраченные ими деньги. Женщины были в нарядных, искусно сшитых платьях, подчеркивающих нужные округлости и скрывающих лишние. Несколько человек были одеты в официальную форму – командный состав Космической пехоты или офицеры с торговых космических кораблей, привыкшие к одежде для среды с пониженной гравитацией. Но повседневная черная форма офицера Совета Безопасности, надетая на Ли, смотрелась здесь настолько неуместно, что привлекала взгляды.

На эстраде зажглись огни. Кто-то постучал по бокалу, прося тишины, и толпа неохотно замолчала. Оркестр вышел на сцену, музыканты настроили инструменты и заиграли песню, которую, как показалось Ли, знали все, кроме нее.

Пела женщина. Небольшого роста, с черными вихрами на голове и в очках в тяжелой оправе, которые сегодня, в эпоху дешевых генетических операций, носили только из тщеславия. Пела она так хорошо, что только после нескольких спетых песен Ли вспомнила о времени и поинтересовалась, куда мог провалиться Коэн.

Она вынула сигарету, и Роланд наклонился к ней, чтобы дать ей прикурить. Вероятно, его следующей услугой будет предложение перевести ее через улицу. Она медленно выкурила сигарету, пока голос певицы обволакивал их, говоря о разбитой любви, одинокой дороге и новых начинаниях.

– Я так и думал, что это ты, – прошептал Коэн из-за спины.

Когда она обернулась, Роланда уже не было. Его простое открытое лицо превратилось в призрачную территорию изменяющихся плоскостей и углов, быстрой смены выражений. Его руки с длинными пальцами лежали на столе с нечеловеческой неподвижностью. Даже золотистые глаза, казалось, потемнели, приобретя опасный оттенок океанских глубин.

– Господи, – сказала Ли. – Как это у тебя получается?

– Получается что? – спросил он и лукаво улыбнулся. – А, ты имеешь в виду мой животный магнетизм и природное обаяние? – Улыбка стала еще шире. – Не будь слишком строга к Роланду. Ему всего-то двадцать три. Когда я был в его возрасте, я жил в субсидировавшейся правительством лаборатории с плохим освещением, не мог связать двух предложений вместе и играл в шахматы двадцать четыре часа в сутки. В эту игру, должен признаться, меня сегодня никакими коврижками играть не заставишь… – Он замолчал и улыбнулся, глядя в потолок. – Ну… почти никакими.

Коэн развернул вышитую салфетку, лежавшую перед Ли, и подал ей.

– Итак, – сказал он, наполняя ее бокал вином, – чему я обязан этим исключительным и неожиданным счастьем?

Ты здесь потому, что соскучилась без меня, или тебе просто что-то от меня нужно?

– Мне нужен всего лишь твой совет.

– И я тебе его, конечно, дам. Но только после того, как ты поужинаешь со мной. Договорились?

– Договорились, – согласилась Ли.

Но когда официант подал ей меню, она сразу же отметила про себя две вещи. Во-первых, в нем не было цен. Во-вторых, несмотря на то что оно было написано на простом испанском языке, она ни разу не слышала названий половины блюд.

– Ух, – сказала она и обратилась к файлам своей жесткой памяти, стараясь выяснить, что такое «лошадиные ноги» и гриб ligirolle или птица.

– Здесь великолепные устрицы, – предложил Коэн.

– Отлично. – Она закрыла меню. – Устрицы.

Коэн сделал заказ и наклонился к ней, сложив руки на груди.

– Ну и, – сказал он так спокойно, словно они обсуждали открытие сезонной галереи, – что у тебя такого срочного, чтобы искать меня и отрывать от хорошей пищи разговором? Не будет ли это глупо, если я предположу, что это связано с твоим разговором наедине с Корчовым сегодня утром?

Ли поперхнулась вином и закашляла, прикрыв рот салфеткой.

– Все следим за мной, да? – спросила она, когда смогла заговорить снова.

– Остынь, дорогая. Если говорить формально, то я слежу за Нгуен, а не за тобой. Ничего не поделаешь, так уж меня создали. Природное любопытство. Никто из нас не может справиться со своим кодом, не так ли?

Ли на это сощурилась, но ничего не ответила.

– Ох, дорогая, – сказал Коэн, – твой взгляд предвещает грозу. Выпей лучше еще вина и скажи, нравится ли оно тебе.

Ли глотнула вина, продолжая смотреть на Коэна поверх бокала.

– Ну как? – спросил он, наклоняясь к ней.

– Хорошее.

– Хорошее? И это все, что ты можешь сказать? Да, лучше я бы вылил в канаву.

– Но ты налил его мне.

– Тем большую глупость я совершил.

– Почему ты шпионишь за…

– Устрицы для мадам, – перебил ее официант, наклоняясь из-за плеча Ли и ставя перед ней огромную тарелку.

Ли смотрела на нее, пока официант обслуживал Коэна. Двенадцать устриц размеров с кулак блестели перед ней, отражая свет огней рампы.

– Они еще живые? – спросила она.

– Они ничего не почувствуют, – уверил ее Коэн. – И постарайся прожевывать, а не сразу глотать.

Коэн всегда кормил ее чем-то фантастическим. Во вкусе устриц чувствовались соль, йод и чистая вода морской глубины. Она подумала, что это был вкус самого моря, хотя никогда не видела моря. Она съела две тарелки, отметая от себя мысль о том, во что это обойдется Коэну, и почувствовав себя объевшейся даже в потокопространстве.

– Ну, – сказала она после того, как Коэн закончил свой десерт и официанты принесли кофе, фрукты и тщательно приготовленные птифуры, – а теперь я могу спросить, почему ты шпионишь за Нгуен?

– Спросить ты можешь, – ответил он, лукаво улыбаясь.

– Это все еще продолжение Метца, так?

– Если ты настолько осведомлена, зачем ты пришла ко мне?

Ли посмотрела на него. Он встретил ее взгляд с непоколебимым самообладанием.

– Мы что, больше не доверяем друг другу?

– Я тебе полностью доверяю. Всегда доверял. В этом случае, однако, вопрос не в том, доверяю ли я тебе, а в том, доверяю ли я всем тем, у кого есть допуск к файлам твоей жесткой памяти.

– И мы снова возвращаемся к Нгуен. И к Метцу.

– Дело в том, что Хелен, – продолжил Коэн так же спокойно, как будто Ли не прерывала его, – использует людей. Это ее работа – использовать людей. Это ее сущность. Ты можешь оказаться в смертельно опасной ситуации, если позволишь себе забыть об этом.

– Смешно. Но то же самое она сказала и о тебе.

– Хелен, – сказал он твердо, – не понимает меня почти так же, как она думает, что понимает. – Он замолчал и вопросительно посмотрел на Ли. – Ты ведь не веришь ей, да?

– Я не знаю, кому верить.

Коэн наклонился к своей тарелке и еле заметно улыбнулся.

– Хорошо, – сказал он, не обращаясь ни к кому конкретно. – И что дальше?

– Не вини меня, – сказала Ли. – Нгуен заслужила мое доверие. Ты же заслужил… совершенно противоположное чувство.

– Хелен выполняет очень трудную работу, – сказал Коэн после неловкой паузы. – И выполняет ее очень хорошо. Но она – всего лишь технический работник на самом деле. Люди для нее – инструменты. Ты – один из этих инструментов. Я – другой, хотя и очень мощный. Она знает, что этот инструмент может развернуться и сделать ей больно, если она будет обращаться с ним неосторожно. Но в конечном счете всегда одно и то же. У нее есть работа, которую требуется сделать. Она открывает ящик с инструментом и выбирает то, что лучше всего подходит для этой работы. Если он сломается, тогда, конечно, очень плохо. Но она всегда может убедить Секретариат купить ей новый.

– Зачем же ты работаешь на нее, если ты так думаешь? Он улыбнулся.

– В порядке одолжения, дорогая. А теперь расскажи мне о Корчове.

И она рассказала, несмотря на Метц, предупреждение Хелен, а также внутренний голос, говоривший ей, что она рискует тем, что не может позволить себе потерять. Она рассказала ему все. Как она делала всегда.

– Можно закурить? – спросил Коэн, когда она закончила.

Она кивнула, и следующие сорок секунд он потратил на выбор, обрезку и зажигание сигары, свернутой вручную. После чего еще минуту молчал.

– Хорошая зажигалка, – сказала Ли.

– Тебе нравится? Я нашел ее сегодня в глубине ящика письменного стола. Должно быть, лежала там еще… ну, с того времени, когда ты, возможно, еще не родилась. – Он щелкнул зажигалкой еще раз, с интересом посмотрел на голубое пламя и показал Ли. – Подарок от моего второго мужа. Для математика у него был исключительно хороший вкус. Большинству из них нельзя даже позволить выбирать себе одежду.

Ли подумала, что она должна рассмеяться, услышав это, и она рассмеялась, а затем поставила зажигалку на стол между ними.

– Итак, – сказал Коэн, играя с зажигалкой, – рассказывал ли я тебе когда-нибудь историю об ожерелье королевы?

– О чем?

– L'affaire du collier de la reine.[10] – В его голосе звучало изумление. – Разве люди больше не преподают историю в своих школах?

– Я все эти уроки проспала.

Коэн деликатно втянул воздух носом. Ли как-то однажды видела старинный «плоский» фильм о французских аристократах на Земле. Все мужчины в нем носили расшитые камзолы, а вместо того, чтобы курить сигареты, нюхали табак. Жест Коэна напомнил ей о тех благородных утонченных вздохах, с помощью которых эти давно уже умершие аристократы употребляли свой табак.

– Ну, тогда слушай краткую версию. И постарайся не заснуть во время моего рассказа. Место действия – Париж. Время – канун Революции. Игроки: король, королева, кардинал де Роган. Ходили слухи, что кардинал был также и любовником королевы… но я уверен, что это не имеет никакого отношения к тому, как вся эта история закончилась для бедного парня.

В любом случае, наша история начинается с появления загадочного еврея. Во всякой истории всегда есть еврей, ты знаешь. Я мог бы больше рассказать об этом, но думаю, что мы отложим дискуссию о корнях европейского антисемитизма на потом. Итак, мой собрат по вере приехал с великолепной драгоценностью – фантастически дорогим бриллиантовым ожерельем, происхождение которого было скандально неопределенным. Как только королева узнала об этом ожерелье, она захотела им владеть. Началась торговля. В конечном счете королева и этот еврей договорились о довольно значительной цене. Чтобы быть точным – две трети валового национального продукта Франции.

Ли поперхнулась вином.

– За одно ювелирное изделие? Но это же смешно!

– М-м-м, – удивился Коэн. – А кто потратил почти полугодовой заработок на оригинальную, переделанную вручную «беретту», ох ты, какая экономная! Как ты ее называешь? Моя лапочка?

– Это совсем другое, – запротестовала Ли. – Это профессиональное снаряжение.

Он пыхнул сигарой и улыбнулся.

– Ну, просто нужно понять, что ожерелье – это профессиональное снаряжение для королев.

Она фыркнула.

– Спокойно. Тем не менее королева попросила короля купить ей это ожерелье. Король, должно быть, разделял твое мнение о ценности бриллиантовых ожерелий и ответил: «Нет».

– И тут сказочке конец. Не велика история, Коэн.

– Погоди кривляться, – сказал он, ухмыляясь. – Как ты знаешь или знала бы, если приложила бы свой высокий интеллект к чему-нибудь, кроме высокотехнологичной ерунды, королевы в те времена не привыкли выслушивать отказы. Поэтому королева решила договориться обо всем за спиной мужа.

– Что значит за спиной? – спросила Ли. – Почему она не могла просто купить на свой собственный кредит, если уж ей так хотелось иметь его?

Коэн растерялся.

– Хорошо, – сказал он, – мы обсудим женские права и проблемы дискриминации по половому признаку, когда будем обсуждать антисемитизм, ты согласна? – Он посмотрел на нее с подозрением. – Если ты, конечно, не издеваешься надо мной.

Ли улыбнулась.

– Это запросто.

– Так нехорошо, моя дорогая, – сказал Коэн, смягчив улыбкой свое раздражение, а глаза Роланда весело заблестели из-под длинных ресниц.

Ли поняла, что сегодняшний вечер был один из немногих, когда Коэн был полностью здесь. Действительно в одном месте. И как всегда при этом, она чувствовала себя как под яркими лучами солнца. Греясь в тепле личного обаяния AI, она забывала обо всех сомнениях.

– Расскажи до конца, – попросила она, достала сигарету и наклонилась к Коэну, чтобы прикурить. – И пожалуйста, пусть кого-нибудь застрелят. Если хочешь, чтобы я не заснула, пожалуйста, весели галерку. Коэн расплылся в улыбке.

– Ты сегодня в хорошей форме. Так на чем я остановился? Ах, да. Неизвестно, королева ли попросила первой или кардинал сам предложил. Но в конце концов он согласился купить для нее ожерелье с уговором, что она выплатит ему всю сумму, конечно тайно, из казны. Конец истории краток и постыден. Развязка ее в том, что еще до того, как королеве удалось надеть это печально известное ожерелье, оно было украдено.

– Кем?

– Любовь моя, никто не знает. Никто никогда этого не выяснил. Но игральная кость уже была брошена, еще до суда и до скандальных статей. Для кардинала пришел конец всему. Он потерял свое состояние, доверие к себе и, что хуже всего, покровительство короля. И все из-за ожерелья, которое королева уже никогда не смогла бы надеть и за которое никто ему не стал бы платить.

Ли ждала продолжения, но Коэн молчал.

– Ну и что ты этим хотел сказать? – спросила она.

– Хелен просила тебя что-то для нее добыть. Возможно, записи данных Шарифи. А возможно, и что-нибудь другое, что, по ее мнению, попадет ей в руки, как только у нее появится эта информация. Если она поручает тебе, то только потому, что она не может запросить об этом Генеральную Ассамблею – или, что еще хуже, потому что она уже запрашивала и получила отрицательный ответ. Будь осторожна, когда будешь платить за ее безделушку. И сделай так, чтобы тебя не застигли врасплох, когда придет пора платить по счетам.

Ли почувствовала, как ее беззаботное состояние улетучивается. Она опустила лицо на руки и принялась разглаживать его холодными онемевшими пальцами.

– Ты советуешь держаться подальше от чего-то мне непонятного, – сказала она. – Как мне это сделать?

– А ты и не можешь, – ответил Коэн. – Голос его звучал по-особенному нежно, хотя, возможно, это был тембр молодого голоса Роланда. – Просто разворачивай корабль до того, как врежешься в берег, вот и все. А пока постарайся узнать состав игроков, что они хотят – и далеко ли они готовы зайти, чтобы получить то, что хотят.

– И это – твой совет? – спросила она, все еще пряча лицо в ладонях. – Я бы лучше на кофейной гуще погадала!

– Но ведь ты всегда можешь подать в отставку, – спокойно ответил Коэн.

Ли оторвала лицо от ладоней и посмотрела на него.

– Ты имеешь в виду сдаться? – Она почувствовала, как кровь прилила к лицу. – Я не сдаюсь.

Коэн положил свою руку на ее и слегка сжал.

– Я и не говорю, что ты должна, – сказал он. – Ты можешь, если дела пойдут плохо. А я помогу. И спрашивай все, что угодно. Все.

Все. В первую очередь, конечно, речь идет о деньгах. А взять их значит стать похожей на любого из его прихлебателей.

– Я сама позабочусь, если до этого дойдет, – сказала она грубовато и тут же солгала сквозь зубы: – К тому же есть и другие возможности: Служба безопасности. Планетная милиция. Но… все же спасибо.

Они посидели немного в молчании, почти не глядя друг на друга, его рука – на ее руке.

– Ты часто здесь бываешь? – спросила Ли, вытащив руку и оглядев зал.

– Иногда.

– Это нелепо, ты понимаешь. И все, кто здесь, нелепы.

– Я знаю.

– Думаю, что ты сейчас скажешь мне, что ты именно поэтому и любишь бывать здесь. Или… как еще ты говорил? Что у меня не хватает реального ощущения абсурда?

Он улыбнулся.

– Я что, действительно такое говорил?

– Тебе просто нравится наблюдать, как другие люди корчат из себя дураков, не так ли?

Она говорила в шутливом тоне, но неожиданно почувствовала острую потребность уязвить его. Он наклонился, откликаясь на эмоции, скрывавшиеся за ее словами.

– Я корчу из себя дурака десять раз в минуту, – сказал он. – И пятьдесят раз в минуту, когда ты со мной. Это называется быть живым, Кэтрин.

– Ну, правильно. Ты просто средний парень, проживающий свою среднюю жизнь. Но только со скоростью обработки данных в миллиарды раз быстрее.

– Что-то вроде этого. Она фыркнула.

– Я не могу расстаться с желанием быть рядом с людьми. Я таким создан.

– Так измени это. Измени свой код. Я бы сделала это. Я бы выбросила Нгуен, Шарифи и всю эту жалкую чепуху в одну секунду, если бы могла.

– Ты так говоришь, потому что знаешь, что не можешь. А теперь успокойся и послушай эту песню. Она очень красива.

На сцене была все та же певица. Она заканчивала цикл горьковато-сладких песен в стиле кантри. Песня была хорошей и могла быть написана вчера или триста лет назад.

– Она сама их пишет? – спросила Ли, кивая головой на освещенную фигуру певицы в другом конце зала.

– Эта песня была написана еще до того, как я родился. Она прислушалась и разобрала два-три случайных слова.

– Что такое Понтчартрейн?

– Понтчартрейн. Это озеро у реки Миссисипи, которая когда-то протекала через Новый Орлеан.

– Ты имеешь в виду до наводнения?

– Даже того раньше. Река Миссисипи, да и вся ее дельта поменяли свое русло.

Инженеры сухопутных войск США потратили целое столетие, углубляя дно, делая отводы, строя дамбы. Открытый вызов природе на уровне мании величия. Люди писали книги, публиковали статьи и целые диссертации об этом. Река в конечном итоге вернулась в свое русло. Она вошла в свои берега, когда уровень воды в океанах начал повышаться. И дельта оказалась посередине Техасского залива. Мне так хотелось бы, чтобы ты представила, как это было – оказаться в Новом Орлеане, в самом центре искусственной пустыни, когда ледяные шапки полюсов активно таяли и все ежедневно наблюдали наводнения в Нью-Йорке и Париже в телевизионных новостях. Это было… незабываемо.

– Я не думала, что на Земле работало оборудование для потокопространства. Тогда ведь они еще не могли даже шунтироваться, правда?

– Нет, не могли. У них существовала примитивная версия ВР. Но и этого было достаточно. У меня есть свои воспоминания и то, что помнили другие люди. Со временем становится все труднее и труднее разделить их. Что, возможно, и неплохо, – Он улыбнулся. – Я, возможно, единственная еще живая личность, которая помнит, как ездили по дамбе через Понтчартрейн на кабриолете.

Ли ухмыльнулась.

– И с красивой блондинкой, без всякого сомнения. Коэн улыбнулся в ответ, но это была грустная тихая улыбка человека, ушедшего в воспоминания о прошлом.

– С вдовой Гиацинта. С первой женщиной, в которую я был влюблен.

Ли ждала, ей хотелось узнать больше, но неудобно было спрашивать.

– Я знаю, – сказал он, отвечая на вопрос, который даже не пришел ей в голову. – Я думаю, что с пуританской точки зрения ты могла бы сказать, что она была мне матерью.

– Ну, не похоже, чтобы у тебя развился этот комплекс.

– Было совсем не так. Я и есть Гиацинт, его самое существо, что ничего общего не имеет с тем, чтобы быть его ребенком, или учеником, или изобретением. За исключением… – Последовала еще одна грустная волнующая улыбка. – Сердце – это сложная штука, будь оно из плоти или из схем. Оно не всегда любит так и тех, как, тебе кажется, должно.

– Перестань исповедоваться передо мной, Коэн.

– У меня есть смешное чувство, что ты подошла к пониманию моей сущности ближе всех. И даже не заставляла меня молиться по четкам.

На Ли нахлынуло неожиданное воспоминание: голые коленки на холодном церковном полу и взрослая рука, возможно ее матери, которая водит детскими пальчиками по стеклянным бусинам четок. Гладкие, темные – Богородица, Дева… Блестящие – Отче наш. Крест, раскачивающийся в проходе перед ней.

– И мне кажется, что я понимаю тебя, – сказал Коэн, когда она вернулась в реальность. – Это уже достижение, если учесть, что все рассказанное тобой поместится на этикетке спичечного коробка. Сначала мне казалось, что ты не доверяла мне. Потом я решил, что ты просто скрытная. Ты такой создана или кто-то научил тебя подобным образом заставлять людей открываться перед тобой?

Ли пожала плечами, чувствуя себя неуютно.

– Это скачковое размывание, ко всему прочему. Я не слишком много помню. – Она сделала паузу. – А то, что я помню, вызывает у меня желание забыть большую часть себя. Да и зачем вспоминать старые страдания?

Она подняла глаза в тишине, наступившей после ее слов, и увидела, что Коэн внимательно смотрит на нее.

– Ресница, – сказал он.

– Что?

– У тебя ресница.

– Где? – Ли прикоснулась к глазу, ища ее.

– В другом глазу. Здесь. Подожди.

Он пододвинулся к ней по изогнутому сиденью и одной рукой запрокинул ей голову на бархатные подушки, а другой легким движением провел у ее нижнего века, стараясь подцепить попавшую в глаз ресницу. Она почувствовала запах «Extra-Vielle», теплое сладкое дыхание Роланда на своей щеке, увидела мягкую кожу на его шее и биение пульса под ней.

– А вот и она, – сказал Коэн, показывая ресницу на конце тонкого пальца.

Она открыла рот, чтобы поблагодарить его, но слова застряли у нее в горле. Рука, державшая ее подбородок, скользнула по щеке, пальцы прошлись по волокнам, которые шли по мускулу от подбородка до впадинки между ее ключицами.

– Ты, похоже, теряешь вес даже в потокопространстве, – сказал он. – Наверное, ты не высыпаешься.

Он поймал ее взгляд и удержал его. Рука на ее шее была теплой, как солнечный свет в пределах Кольца, и она вспомнила, как много времени прошло с того момента, когда кто-нибудь, кроме медтехов, прикасался к ней. Темная волна желания захватила ее. Желания, и отчаянного одиночества, и стремления верить другому, и чувства, которое казалось иногда таким реальным. Она отвернулась.

Коэн отодвинулся, поднял вверх свой указательный палец, на котором все еще была ресница, и сказал:

– Загадай желание.

– Я не верю в исполнение желаний. Ты загадай.

Он закрыл глаза и сдул ресницу в дымный воздух.

– Очень быстро, – сказала Ли и попыталась улыбнуться. – Полагаю, что ты знаешь, что хочешь.

Но он уже не смотрел на нее. Он снял свои часы и приложил их к уху, отвернувшись от нее. Затем повернул золотую головку, послушал опять, повернул головку еще раз, встряхнул часы.

– Не понимаю, что случилось с этой штукой. Уже несколько недель подряд они отстают. Это просто раздражает.

– Коэн, – произнес женский голос над их головами.

Пара стройных смуглых ног остановилась у их столика. Ли подняла глаза и увидела удивленную улыбку и очки в роговой оправе, а за очками – свое собственное лицо.

Хотя это было не ее лицом, а лицом безымянной девочки-подростка, смотревшей пятнадцать лет назад в зеркало в Шэнтитауне. Лицом продукта компании «КсеноГен», принадлежавшим стройной молодой женщине одного роста с Ли, если бы она не носила восьмисантиметровые каблуки. На ней было легкое красное платье, гораздо откровеннее того, в котором она пела на сцене.

Певица обвела Ли оценивающим взглядом, потом села и уверенным движением обняла Коэна за плечи.

– А я думала, что сегодня вечером ты будешь только мой, – сказала она голосом, не оставлявшим у Ли сомнения, что делал Коэн, когда ужинал здесь в одиночестве.

Коэн слегка отстранился в сторону.

– Извини, – сказал он, глядя на Ли.

– Ничего. – Ли встала, расправила форму онемевшими пальцами. – Мне все равно уже пора идти.

– Я свяжусь с тобой позже.

– Не стоит.

– Ну, тогда завтра.

– Как хочешь.

– Нет, – услышала она голос Коэна, когда уже отошла.

Он отвечал на вопрос, заданный ему шепотом:

– Просто бизнес.