Одиночка

ИНТЕРФЕРОГРАММЫ

СТАНЦИЯ АМК: 20.10.48

Ли решила не идти, но потом передумала, по крайней мере уже в восьмой раз.

Она убеждала себя, что уже не так молода, чтобы уступать гормонам, и что предлог, который она придумала для встречи – расспросить о Шарифи, – был несерьезным, если не жалким. Если она действительно хотела снять напряжение, то было бы лучше подцепить незнакомца в баре, а не стремиться к женщине, которую любой здравомыслящий человек на ее месте обходил бы за милю.

Она пришла на две минуты раньше и в смущении остановилась на лестнице, думая, позвонить или подождать, пока не выйдет время. Как раз в тот момент, когда она уговаривала себя развернуться и уйти, Белла открыла дверь.

Она была в белом: длинный спадающий шелк развивался внизу у лодыжек из-за низкой силы притяжения на станции. Почему-то Ли была уверена, что это платье купил Хаас.

– Ты точно знаешь, что его нет на станции? – спросила она и тут же выругала себя за этот вопрос.

Белла спокойно улыбнулась в ответ, взяла принесенные Ли цветы и проводила ее через узкую дверь на кухню.

– Он в Хелене, – сказала она, наливая воду в вазу для цветов. – Совещание менеджеров АМК. Оно продлится до послезавтра. То есть…

Она откинула свои темные волосы за спину и наклонилась, чтобы обрезать стебли у цветов, обнажая длинную бледную шею.

Ли замерла.

– То есть ты – свободная женщина, – сказала она и снова прикусила язык.

Сегодня вечером, все, что она ни делала, выходило комом.

– Свободная, – повторила Белла без тени улыбки. – Я так и не могу понять, что люди имеют в виду, когда они используют это слово.

Ужин был хорошим, но Ли ела без аппетита. Она чувствовала себя как в пьесе, когда декорации уже расставлены, слова написаны. Она ела еду Хааса из его тарелок. А напротив за столом сидела… кто? Любовница? Служащая? Прислуга по контракту? Одно было ясно: ничем хорошим это не кончится.

Говорила почти все время Белла. Казалось, ей очень хотелось поговорить, но она боялась напряженного молчания, повисавшего между ними. Она рассказывала о своем детстве, о школе, о своей жизни до контракта. Содержание ее рассказов совершенно не совпадало с ожиданиями Ли. Ли ожидала чего-то мифического из жизни генетических конструкций, как им рассказывали на занятиях в офицерской школе и на инструктажах перед боевыми заданиями. Неординарность, целеустремленность и индивидуальность до крупинки удалялись при помощи тренировок, воспитания и кодирования с того самого момента, как их пуповина отрезалась от резервуара. Вместо этого перед ней была просто одинокая молодая женщина, заброшенная на расстояние нескольких сотен световых лет от своей родной планеты.

Белла рассказывала о том же, что Ли видела сама во время войн с Синдикатами. Резервуары для выращивания плода, ясли, исследовательские лаборатории. Но она описывала их как дом, говорила словами, которые заставляли

Ли задуматься, видела ли она то, что в действительности существовало на Гилеаде, или только то, что хотела.

– Та ночь, когда я прибыла сюда, была первой ночью, проведенной мною в одиночестве, – рассказывала Белла. – Я не могла сомкнуть глаз. Мне слышались голоса, шорохи. Я думала, что сошла с ума.

– А теперь легче?

– Нет.

– Тогда зачем оставаться здесь? – Это было моей долей.

Ли унеслась в своей памяти назад, в комнаты для допросов на Гилеаде: все солдаты серии «Д», которых она видела, твердили те же самые слова: «Моя доля». «Моя доля служить. Моя доля убивать. Моя доля умирать». Сама не желая того, она почувствовала неожиданное родство с Беллой: это было странное ощущение, что, война или не война, солдаты Синдикатов ей ближе, чем граждане Кольца, которых она обязана защищать, повинуясь долгу.

– А как ты сошлась с Хаасом? – спросила она, переключаясь на первую пришедшую в голову тему разговора.

– С ним?.. Ох. – Белла опустила глаза. – Так… просто случилось.

– Ты говоришь так, будто чай пролила.

– Это в моем контракте.

– Твой контракт требует?.. – Ли не смогла до конца произнести этот вопрос.

– Контракт не требует ничего. Но… он сказал, что будет недоволен, если я не буду делать это. И что если он будет недоволен, то он откажется от контракта и потребует замену. Как… как мне жить с этим? Я не смогла бы быть одной из тех. Отказницей.

– Но заводить роман с начальником, на мой взгляд, немного выходит за рамки чувства долга, Белла.

– Это не роман, – категорически отрезала Белла. Краска бросилась ей в лицо, она выглядела рассерженной. Голос ее понизился до шепота.

– Я… я – нормальная.

Нормальная. Ли задумалась над словом и тем странным зловещим смыслом, который оно приобрело в устах генетической конструкции из Синдикатов. Она пыталась догадаться, в чем причина стыда Беллы.

– Здесь ты – далеко от дома. И ты не первая, кто приспособился, чтобы выжить.

– Нет, – сказала Белла. – Ты не понимаешь. Ты не можешь понять, поскольку ты не оттуда… Это большая честь – быть посланной сюда. Все из нас, кого выбрали, знали о рисках и трудностях. Даже те, из серии «Д». Нам говорили, что это самое главное, что мы можем совершить для наших родных Синдикатов. Как же я не справлюсь с задачей после всего этого. И не важно, насколько эта задача тяжела.

– И насколько она тяжела? – спросила Ли.

Вилка Беллы так и лежала нетронутой на краю тарелки. Она взяла ее, сделала отчаянную попытку съесть что-нибудь, но не смогла.

– Это не было так тяжело, как я предполагала. Так, иногда, в самом начале. И Хаас… он может быть очень милым. А потом я повстречалась с Кори.

Она замолчала на короткое время и не отрывала взгляд от своей тарелки. Ли ничего не говорила, не желая оборвать нить памяти, которая вела сейчас Беллу.

– Он был маркшейдером, – продолжила она. – Кори Дин. Это ирландское имя?

Ли кивнула.

– Я так и думала. Он был очень хорошим. Никогда не пялил глаза. И со мной разговаривал. Он рассказывал мне анекдоты и разные истории, когда работал. Хаас вбил себе в голову, что Кори был моим любовником. Он ни разу ничего не сказал, но все время думал об этом. Конечно, смешно так думать. – Ее нос сморщился в недовольной гримасе. – Я не хотела его. По крайней мере, в этом смысле. Но я еще недостаточно долго жила среди людей, чтобы понять, как это выглядело со стороны.

Кори не было несколько дней. Они обыскали всю станцию, шахту, Шэнтитаун. Нашел его Войт. – Лицо Беллы исказилось, словно произнесенное вслух имя Войта причиняло ей боль. – Кто-то избил его. Украл его кредитный чип и оставил лежать в водосточном желобе. Он захлебнулся в собственной крови. Я не знала, что люди способны на такое.

Белла пошевелилась в своем кресле. Когда она заговорила вновь, ее голос был таким же твердым, как вирусталь.

– Полиция в Шэнтитауне продержала его у себя несколько дней до того, как они позвонили на станцию. Они думали, что это просто пьяный шахтер. Они сказали, что он участвовал в драке, но Кори никогда не мог этого сделать. И все же они нашли свидетелей, которые подтвердили, что видели его в драке. В Шэнтитауне не нужно сорить деньгами, чтобы заставить людей говорить то, что нужно. Хаас рассказал мне. Я все еще помню, с каким видом он делал это. С удовлетворенным. Он как будто провоцировал меня обсуждать это. На следующий день он перевез мои вещи сюда, и все, что… ты сейчас видишь, все с той поры.

Белла прекратила даже делать вид, что она ест. Ли смотрела, как она вертела салфетку между побелевшими пальцами, думала о Хаасе, о начисто лишенной индивидуальности квартире Шарифи и о единственном необъясненном инициале, внесенном Шарифи в свой дневник в ту неделю, когда она погибла.

Может быть, настало время попробовать действовать наугад.

– . Рассказала ли ты эту историю Шарифи, когда она пришла на ужин? – спросила она.

– Что?

– Ну, когда она ужинала с тобой. В тот вечер, когда она погибла. Хаас был здесь? Или он очень кстати отсутствовал на станции?

В ответ Белла пристально посмотрела на нее, открыла рот. Ее лицо побелело.

– Не нужно, – прошептала она. – Пожалуйста, не нужно.

– Вы были любовницами, не так ли?

– Я не говорила…

– А и не нужно. У тебя все на лице написано каждый раз, когда ты говоришь о ней.

Белла принялась вытирать свой рот салфеткой. Кожа на ее лице выглядела такой же бледной, как отбеленный холст.

– Только не рассказывай никому, – сказала она. – Хаас такое… Я даже не знаю, что он сделает.

Ее рука дернулась к слабому следу синяка на ее щеке, но Белла задержала ее и вернула снова на колени.

– А он разве еще не знает? Ты это мне хочешь сказать?

– Нет. – Белла встала так быстро, что задела стол и посуда зазвенела. – Нет. Это невозможно.

Она подошла к боковому окну и прижалась лицом к нему. Ли подошла к ней.

Шла вторая ночь, и слабый свет компаньона проникал в комнату, окрашивая лицо Беллы в темный красный цвет, казавшийся почти черным.

– И что мне делать? – прошептала она.

– Почему бы тебе не отправиться домой и не сказать им, что ты не можешь выдержать здесь до конца?

Она неистово замотала головой.

– Ну, тогда…

– Перестань. Ты не можешь помочь. Никто не может помочь.

Белла повернулась. Она была теперь так близко, что заслонила свет, и ее прекрасное лицо спряталось в тени. Ли коснулась ее щеки и поразилась лихорадочному жару ее бледной кожи.

Белла со вздохом прижалась к ней, и Ли вздрогнула от ощущения легкого дыхания на своей коже. Губы Беллы коснулись ее шеи, пробежали к углу скулы, затем к мочке уха, и Ли открылась поцелую, которого жаждала так страстно.

Но при последнем вздохе до того, как соприкоснулись их губы, она заглянула в широко открытые глаза Беллы и увидела там выражение, от которого похолодела. Это не было страхом или отвращением. Но… чем-то таким же предумышленным и рассчитанным заранее, как сине-черный логотип Синдиката Мотаи на внешнем периметре темно-лиловой радужной оболочки.

Ли сделала шаг назад, руки опустились. Горячая страсть, захватившая ее всего лишь мгновение назад, ушла. Ее сменил неприятный озноб, как после лихорадки.

– Кто убил Шарифи, Белла?

Белла повернулась к окну спиной, и Ли показалось, что рука, которую она положила на подоконник, задрожала.

– Я не знаю, – сказала она наконец. – Я тебе уже говорила, я не помню.

– Ты помнишь, – сказала Ли. – Или подозреваешь. Зачем иначе тебе нужно было рассказывать мне о Кори? Зачем ты рассказала мне, что тела были в сияющей воронке, когда их там не было? Потому что их там не было, не так ли? И ты знала, что их там не было. Ты даешь мне след. Одного только не могу понять: ведешь ли ты меня к Хаасу или от него?

– Я никуда тебя не веду! Я не знаю. Я тебе уже говорила об этом!

– А я не верю. Любовники откровенничают друг с другом. Шарифи наверняка тебе что-то говорила. О том, что она нашла. Какую-то новую технологию. Какую-то новую информацию. – Ли сделала паузу, потом продолжила: – Что-то, что Корчов хотел получить от нее через тебя.

– Все было не так, – упрямо продолжала Белла.

– А как тогда было?

Белла раздраженно заходила по комнате.

– И это все, ради чего ты пришла? Задавать вопросы?

– А что ты ожидала? – спросила Ли.

Никакого ответа не последовало. Белла даже не обернулась, но по легкому дрожанию ее плеч Ли догадалась, что она снова заплакала.

– Ханна ходила к Корчову не из-за кристаллов, – наконец сказала Белла. – И в этом не было ничего незаконного. Она хотела выкупить мой контракт за свои собственные деньги.

На какой-то миг Ли потеряла дар речи, не зная, что и ответить.

– Она не могла выкупить твой контракт, Белла. Она не могла себе этого позволить.

– Она была богата, – продолжала настаивать Белла со слепой уверенностью тех, кто не понимает значения этого слова и не знает, что такое деньги.

– Но не так богата.

– Ты не права. Она собиралась. Она обещала.

– Так почему же не выполнила? Что произошло, Белла? Почему не наступил счастливый конец?

– Она изменилась, – ответила Белла после долгого молчания. – Она нашла что-то такое, что делало ее более счастливой, чем я.

На полпути к своему жилищу Ли поняла, что ей вовсе не хочется спать, и свернула, чтобы успеть на следующий, направлявшийся на поверхность планеты челнок.

Охранники в надшахтном здании уже узнавали ее и не обыскивали тщательно. Спустя двадцать минут, как раз перед возвращением ночной смены, она спустилась по лестнице в сияющую воронку.

Кристаллы пели во весь голос, перегружая ее внутренние устройства и блокируя сканирующие системы. К тому моменту, когда она добралась до лестницы, ее инфракрасная и квантовая сканирующие системы полностью отключились. Она могла зажечь свой фонарь, но не захотела. Было что-то жуткое в этой древней, лишенной воздуха тьме. Она села спиной к лестнице и принялась восстанавливать извилистый ход расследования.

Она не находила никаких прямых целей, никаких ясных причин и следствий, ничего, кроме тупиков. Добилась ли она чего-нибудь в этом деле вообще? Или она застряла в череде повторений, проецируя свои собственные кошмары на Шарифи, откапывая бесплодный поток воспоминаний умершей женщины.

«Подумай, кто игроки, – говорил Коэн, – и чего они хотят».

Так чего же они хотели?

Дааль и Рамирес хотели того, чего всегда добивался их профсоюз. Отобрать контроль над шахтами у компаний оборонного комплекса ООН, создать свой рабочий рай – рай, в котором Ли не хотела бы оказаться, но который, возможно, был бы не хуже, чем чей-нибудь плохо управляемый небольшой кусочек небес на земле. Цели Картрайта слегка соприкасались, как сказал бы Корчов, с целями профсоюза. Но он будет поддерживать профсоюз, поскольку профсоюз наиболее вероятно станет защищать его драгоценные кристаллы. Если бы Даалю и Картрайту потребовалось затащить Ли вниз, чтобы получить то, что они хотели, то они бы это сделали. В противном случае они держались бы от нее подальше, хотя бы из лояльности к ее семье, которую она едва помнит.

Хаасу хотелось, чтобы шахта работала. И он старался не пускать Ли в сияющую воронку. Для чего? Чтобы не привлекать внимания шахтеров к ней? Нет. Они уже знали благодаря Картрайту и слухам, что Шарифи платит по профсоюзным ставкам за то, чтобы они копали там для нее. Было ли это просто сильным стремлением многопланетной компании предотвратить снижение объема добычи и защитить свои прибыли? Или здесь были какие-то другие, более личные интересы? Желание скрыть свое мошенничество? Месть за предательство Беллы?

Нгуен хотела данные Шарифи. И еще ей нужно было убедиться, что никто другой их не получит. Она скрывала информацию от Ли, но это было условием работы на нее и доверия к ней. Но что это было? Знала ли она, что именно Шарифи нашла в шахте? Кому она рассказала об этом? Знала ли она о Корчове? Была ли уверенность Ли, что она идет путем, который Нгуен не только предвидела, но и проложила для нее, паранойей?

А что с Корчовым? Ему нужна была та же информация, что и Нгуен. Он так хотел обладать этой информацией, что решил войти в контакт с Ли, рискуя получить удар, в реальной возможности которого он не сомневался. И он прозрачно намекнул, что Шарифи уже передала некоторые из своих секретов ему.

Белла, конечно, была непредсказуема. Знала ли она о Корчове? Работала ли на него? Что на самом деле было между ней и Хаасом? Что сделал Войт, что она так ненавидела его? И что значил тот холодный расчет, который Ли увидела в ее глазах? Скорбь о Шарифи или что-то более глубокое, давнее и темное?

Что-то шевельнулось в темноте.

Ли открыла глаза. Ничего.

Затем она услышала слабый, но безошибочно различимый звук чьего-то дыхания. Она просунула руку в свой комбинезон и вынула «беретту» из кобуры. Сняла с предохранителя, сдвигая рычажок мучительно медленно, чтобы приглушить щелчок.

– Ты ведь не будешь стрелять в меня, Кэти? – произнес знакомый голос.

Зажглась спичка. Ли ощутила запах серы и увидела неясные очертания тени на сводах над ее головой. Тень складывалась, перемещалась. Скрипнул ржавый штырек, и загорелась лампа Дэви.

– Привет, – сказал Картрайт, не сходя со своего места на блестящем полу, где он сидел, поджав под себя ноги. – Значит, и ты их слышала, да?

– Слышала кого? – спросила Ли, затаив дыхание.

– Святых, Кэти. Ее детей. – Он улыбнулся. – Возрадуйся, ведь мы знаем час и день Ее Пришествия. Это начало.

– Побереги проповедь для своей паствы, Картрайт. Я здесь ни при чем.

Что-то привлекло ее внимание в густой темноте за спиной у священника. Какое-то движение, такое слабое, что она скорее почувствовала, нежели разглядела. Но когда из тьмы раздался голос, она совсем не удивилась, как будто уже знала, что Дааль будет здесь.

– Если ты здесь ни при чем, – спросил он, – то зачем спустилась сюда?

– Просто делаю свою работу, и все.

– Многие хотели бы знать, в чем заключается эта работа. Многим интересно, на чьей ты стороне.

Она не ответила.

Картрайт начал чесать пятно сухой кожи на запястье, и что-то в этом движении – то ли скрежет ногтей о плоть, то ли мертвая кожа, отлетавшая и блестевшая в луче лампы, – вызывало у нее отвращение. «Он сумасшедший, – думала она. – Он всегда был сумасшедшим».

– Кэти, разве у тебя нет никакого ответа на мой вопрос? – спросил Дааль.

Ли провела влажной рукой по лицу.

– Я собираюсь тебе кое-что показать, – сказал Дааль. – Я, возможно, об этом пожалею. Фактически многие говорили мне, что так оно и будет. Но я думаю, что ты вправе увидеть. Я думаю, что ты имеешь право на открытую игру.

Ли рассмотрела печать командования Космической пехоты на конверте еще до того, как он передал ей его.

– Это секретный внутренний документ, – сказала она. – Откуда, черт возьми, он у вас?

– Просто прочти его.

Потребовалось несколько раз прочесть, чтобы до нее дошла суть написанного, – и даже после этого она не была уверена в том, что на самом деле означали эти осторожные расплывчатые бюрократические фразы. Но кто-то уже разобрался. Кто-то уже читал этот документ до нее и ставил свои пометки сильной и уверенной рукой:

«Заключение: наличие живых пластов квантовых конденсатов на планете Мир Компсона представляет собой угрозу внутренней и внешней безопасности. Жизненно важно, учитывая активность промышленного шпионажа со стороны Синдикатов, с одной стороны, и интересы политической стабильности (противодействие деятельности ИРМ и других внешних агитаторов), с другой стороны, перевести производство конденсата транспортной и коммутационной категории с этой планеты в контролируемые лабораторные условия. Эта цель определяет необходимость поддержки исследований доктора Шарифи».

– Ты понимаешь, что это значит, не так ли? – спросил Дааль. – Они пишут, что само присутствие живых кристаллов на планете – это угроза безопасности. Что, как только они смогут производить их вне планеты, они уничтожат залежи, которые еще здесь остались.

– В документе нет ничего такого, Дааль.

– Правда? А тогда, что значит «наличие живых пластов представляет собой угрозу безопасности»?

– Ничего не значит. Какой-то бюрократ занимался словоблудием, готовясь к совещанию в управлении. И к тому же какая гарантия, что этот документ подлинный?

– Мои источники слишком надежны, чтобы сомневаться.

– Если вы хотите, чтобы я приняла это всерьез, лучше скажите, кто этот источник, и дайте мне возможность принять собственное решение.

– Ты знаешь, Кэти. Подумай об этом.

Ли смотрела на потемневшую микрофишу, в ее голове вертелись различные варианты: Служба безопасности станции. Служащие шахты. Кто-то из самого Техкома.

Но, по определению, никто из имеющих допуск к подобным документам не мог быть с планеты Мир Компсона и заботиться о ней, рискуя потерять свою работу и свободу ради нее.

– Кто? – спросила она, видя, что Картрайт и Дааль внимательно смотрят на нее. – Кто это?

Дааль улыбнулся. Он забрал документ, вытащив его из ее рук так осторожно, что она не заметила, как это произошло, и аккуратно положил в карман рубашки.

– Ханна, – сказал он. – Ханна Шарифи.

СТАНЦИЯ АМК: 23.10.48

Ли проснулась от топота ног по внешнему коридору. Люди бежали и стучали по металлическим стенам с силой, вызывающей эхо, – универсальная ручная система тревоги на космических станциях.

Она выскочила из постели как раз в тот момент, когда включился и начал сообщение станционный канал «живой» стены. Ее первой мыслью было, что это какой-то розыгрыш, но спокойный автоматический голос продолжал вещать, и она поняла, что всех спасателей и медицинский персонал вызывают к местам отлета челноков. Значит, на планете что-то произошло.

Она дотянулась до единственного стула в своей комнатке и принялась натягивать форму, которую сняла всего лишь несколько коротких часов тому назад. Она уже завязывала ботинки, когда станция перевела на нее вызов с планеты.

Шарп.

– У вас была медицинская подготовка, не так ли? – без предисловий спросил он из своего кабинета в госпитале.

Было видно, что его тоже подняли с кровати по тревоге, которая заставила обитателей станции устремиться к посадке на челноки.

Траурный плач возник и исчез на его конце линии, словно искаженный допплеровским эффектом сигнал от корабля, набирающего скорость света.

– Обычная, – ответила она. – Пневмокордиальная реанимация, помощь при ранениях. В моем «оракуле» столько материалов по военно-медицинской подготовке, сколько можно было загрузить. А что случилось?

– На «Анаконде» снова взрыв.

Внезапно Ли разобрала, что завывало в линии фоном к голосу Шарпа: это был гудок шахты.

– Насколько это серьезно?

– Третья шахта полностью. Четвертая – горит. Наземный штейгер доложил, что у него в журнале четыреста двадцать шахтеров, и все, за исключением семидесяти, еще под землей. Ближайший врач, помимо меня, в Хелене, в трех часах отсюда. А если погода не наладится, то и того больше. Если вы можете вскрыть ожоговый волдырь и найти вену, то вы мне нужны.

Ли встала, увидела, что не зашнуровала один ботинок, и снова села.

– Когда будет свободное место на челноке?

– Выход восемнадцать. Поспешите. Они держат его для вас.

Как только челнок устремился к планете, второй пилот просмотрел планетные каналы в поисках новостей о пожаре. Ни у кого из тех, до кого они смогли добраться, не было времени разговаривать с ними, но постепенно вырисовывалась полная картина: это была катастрофа.

Сначала сломался лифт для транспортировки породы на четвертой. Лифт площадью десять квадратных метров занимал половину главного ствола и был единственным средством для спуска и подъема всех шахтеров этой шахты, работавших в более чем двухстах забоях. Когда этот лифт вышел из строя, шахта перешла на двухбарабанный подъемник – рабочий лифт, предназначавшийся для подъема отходов, руды и пустой скальной породы, но не шахтеров. Но заинтересованное в продолжении работ руководство шахты прекратило гонять впустую двухбарабанный подъемник и пустило восьмиместную резервную эвакуационную подъемную клеть.

Это было первое звено в цепи: четыреста шахтеров под землей и лифт, способный одновременно поднять только восемь человек вместо сорока восьми.

Затем штейгер первой смены принял решение, которое всего лишь неделю назад можно было бы посчитать правильным. Он посмотрел схемы вентиляционных струй и перенаправил эвакуационный маршрут четвертой шахты через главный ствол пятой в трех с половиной километрах к юго-востоку от надшахтного копера четвертой. Но он не знал и не мог знать, что эти схемы уже четыре дня как устарели и не соответствовали действительности из-за неполадок в базе данных АМК. А два дня назад рабочая команда закрыла шестьсот сорок второй квершлаг к пятой шахте при попытке наладить систему вентиляции, проблемы в которой явились одной из причин последнего пожара.

Конечно, Хаас знал об этом. И, возможно, о том, что схемы устарели. Если бы он был на месте, то, оценив ситуацию, он принял бы меры. Но Хаас находился на заседании Комиссии по безопасности горных работ в Хелене. А без Хааса никто не мог предвидеть последствия. Вторым звеном в цепи было то, что целая смена отправилась вниз с инструкциями по эвакуации, маршрут которой заканчивался под землей через три километра и двести метров перед двумя задраенными стальными вентиляционными заглушками.

Между тем двухбарабанный подъемник в четвертой все еще использовался для подъема и спуска шахтеров, а весь уголь, пустую породу и конденсаты, вырубленные там шахтерами, надо было как-то транспортировать. Шахтеры начали направлять свои вагонетки через пятьсот тридцать первый квершлаг на работавший двухбарабанный подъемник третьей шахты. Вагонетки с углем и пустой породой стали скапливаться в центральном штреке третьей, прямо под главным воздухозаборником, вентилятор которого закачивал четыре тысячи двести кубических метров воздуха в минуту во все рабочие штреки третьей и четвертой шахт.

Подземная транспортная пробка явилась третьим звеном цепи. Вдобавок к этому сыграл свою роль простой факт: уголь – это горючая порода.

В три часа дня произошло возгорание на уровне 4100 на «Тринидаде», почти в шести километрах от наземного копра третьей шахты. Пожарная команда оделась и спустилась вниз, но они не нашли источник возгорания, и, несмотря на то что ближайшие перемычки были ими закрыты, воздух по-прежнему откуда-то поступал. Они связались с вентиляторной третьей шахты и сообщили о пожаре. Оператор вентиляторной сверился со своими схемами, обнаружил, что пожар был в основном вентиляторном контуре третьей, зафиксировал время и включил аварийное выключение на своем вентиляторе, прекратив принудительный поток воздуха в третью и четвертую шахты.

В любой другой день произвести такое отключение было бы правильно. Это могло бы дать пожарной команде дополнительное время на поиск источника возгорания и остановить накачку удушливого дыма большими вентиляторами в остальную часть шахты, пока кристаллы не оказались бы под контролем.

Но сегодня было по-другому. Сегодня в штреке 3100 прямо под заборным стволом образовалась транспортная пробка из вагонеток с углем и отходами длиной с товарный поезд.

Пока работали вентиляторы, свежий воздух поступал в штрек с достаточно большой скоростью и выдувал легко воспламеняемую угольную пыль, поднимавшуюся с вагонеток через выходной вентиляционный ствол, не давая ей застаиваться в воздухе во взвешенном состоянии. Когда вентиляторы отключились, пыль начала скапливаться в невентилируемом штреке и нагреваться до температуры воспламенения. Теперь не хватало только искры. Искры и свежего воздуха, чтобы дать разгореться пламени.

Когда часы в вентиляторной третьей шахты показывали 3:42 ночи, пожарная команда доложила наверх, что пожар на «Тринидаде» ликвидирован.

В 3:47 наземный штейгер приказал включить вентиляторы снова.

В 3:49 «Анаконда» переступила черту, которую переступает рано или поздно каждая шахта: черту, за которой только мертвые знают, что в действительности произошло.

Живым было известно только, что без десяти четыре взрывная волна, докатившаяся с угольного месторождения до Шэнтитауна, разбила окна домов и сбила с ног прохожих на улицах. Люди выбежали из баров и ночлежек, все еще наполовину сонные, и увидели зарево над шахтами и черные клубы дыма. Это могло значить только одно: какая-то шахта горела.

Как только спасатели, достав карты, начали восстанавливать картину, стало понятно, что ситуация – критическая. В начале первой смены на третью и четвертую шахты спустилось более шестисот шахтеров. Более семидесяти шахтеров, среди которых было много тяжелораненых, скопилось у погрузочной площадки 3400, дожидаясь, когда распространявшийся по шахте дым доползет до них. Сотни остальных были разбросаны по долгим километрам невентилировавшихся штреков и штолен, быстро наполнявшихся дымом. И единственным входом и выходом с шахты был чрезвычайно медленный резервный подъемник четвертой.

Теперь дело было в простой математике. Восемь мест резервной клети означало, что восемь спасателей могли спуститься каждый раз, когда она опускалась вниз, и поднять на поверхность восемь раненых шахтеров вместо себя. И ничего нельзя было сделать, как и нельзя было остановить огонь, наступавший по всем проходам и штрекам.

Но, несмотря на надвигающуюся катастрофу, Ли вспомнила о всеми теперь забытом возгорании на «Тринидаде», с которого все началось.

Они сели на вертолетную площадку девятой, более чем в шести километрах от пожара. Даже здесь снижаться пришлось сквозь сильную дымовую завесу, и само приземление оказалось таким же неожиданным, что ощущение при этом было похоже на то, когда спотыкаешься о ступеньку, о которой не подозревал.

Ли обнаружила Шарпа с подветренной стороны дробилки, вокруг было полдюжины еще не разгруженных грузовиков с медицинским оборудованием. Она схватилась за ремень медицинской сумки, которую он бросил ей, и последовала за ним.

Она насчитала почти восемьдесят человек, лежавших на носилках, как попало разложенных рядом с грузовиками. Один из помощников Шарпа уже ходил между ними и привешивал к раненым бирки. Зеленые – легкораненым, которые могли подождать врачебной помощи до тех пор, пока не прекратится давка. Красные – для неотложных случаев. Белые – для безнадежных. Количество белых уже бросалось в глаза, а спасатели еще не скоро достигнут непосредственного очага взрыва – может, в течение долгих часов, может быть, даже дней.

– По крайней мере, похоже, что они быстро вытаскивают их на поверхность, – сказала Ли.

Шарп мрачно посмотрел на нее, сжав губы.

– До сих пор они доставили только две партии. Все остальные получили ранения здесь, наверху.

– О Боже!

– Вы что, не слышали, что говорят шахтные священники, майор? Мы – за пределами Божьего суда.

После этого Ли потеряла чувство времени. Сначала раненые снизу поступали медленно. Затем спасатели начали спускаться по стволу четвертой по тросу, вытаскивая раненых на руках. В течение нескольких минут сортировочное отделение было переполнено. «Оракул» Ли загрузил все медицинские справочники, и она погрузилась в длинный темный автоматический туннель перевязок, повязок, разрезов, инъекций.

В какой-то момент стало не хватать носилок. Спасатели стали искать среди раненых тех, на ком были белые бирки, затем проверяли пульс и вынимали носилки из-под тех, кто уже умер.

– Эй! – закричала Ли, когда молодой шахтер скинул с носилок обожженного с белой биркой неподалеку от нее.

– Нет времени, – ответил спасатель.

Голос его звучал молодо и зло. Обожженный раненый, оказавшийся на земле между ними, очнулся, позвал кого-то по имени и умер.

– Христос Всемогущий, я подумал, что он уже умер, – сказал спасатель, отвернулся, и его стошнило.

Ли еще на какой-то миг задержала на нем свой взгляд, потом вытерла лицо рукавом и вернулась к работе.

– Эй! – окликнул ее кто-то со спины через какое-то время.

Она почувствовала тяжесть руки на плече, обернулась и увидела Рамиреса. Он был едва узнаваем под маской запекшейся угольной пыли, крови и солярки.

– Вы нужны нам внизу, – сказал он.

Ли поискала глазами Шарпа и увидела, что он беседовал с только что прибывшими из Хелены медиками.

– Сколько вам не хватает людей? – спросила она Рамиреса.

– Чего нам не хватает, так это оборудования. В основном дыхательных аппаратов. Мы не успеваем заряжать те, что у нас есть, чтобы следовать за спасателями. – Он задумался, затем быстро заговорил снова: – А шахта взорвалась в ночную смену.

Сначала Ли не поняла, к чему клонил Рамирес. Затем почувствовала, как холодок пробежал по ее спине. Ночная смена была сменой для вольноопределяющихся. Она была ночной и по станционному, и по планетному времени. Это была единственная смена, которая начиналась и заканчивалась под покровом темноты, и самая удобная для независимых шахтеров, чтобы тайком выносить добытое ими из шахты через заброшенные штреки и скважины, не обозначенные на картах компании.

В это ночное время под землей могли быть десятки, даже сотни вольноопределяющихся, которые никогда не заносили своих имен в журнал на входе и не оставляли своих жетонов внизу. Штейгеры смены могли знать, где находились вольноопределяющиеся, но признаться в этом означало признаться и в том, что они получали взятки деньгами или конденсатами за молчание. Но сейчас это не имело значения – большинство сменных штейгеров уже погибли.

Хуже всего – и именно об этом и говорил Рамирес – что большинство генетических конструкций, работавших в шахте, были независимыми. Если бы шахта взорвалась в любую другую смену, то среди спасателей было бы достаточно «генетиков» – опытных шахтеров, которые могли бы выжить, дыша отравленным воздухом без дыхательных аппаратов, по крайней мере достаточно долго, чтобы вытащить хотя бы нескольких уцелевших. Теперь как раз эти шахтеры попали в ловушку под землей и сами нуждались в спасении, а люди сверху не могли спуститься к ним без дыхательных аппаратов.

Ли посмотрела на медиков с Хелены, которые уже разошлись по всей сортировочной площадке, наклоняясь у носилок, раскладывая комплекты для обработки ожогов и перевязочный материал.

– Все еще не найдено двести семьдесят шахтеров, чьи имена были занесены в журнал, – сказал Рамирес. – Может быть, еще сотня независимых находится в боковых туннелях.

– Хорошо, – сказала Ли. – Дайте мне только минуту. Спустя полчаса она почувствовала, как клеть ударилась о дно шахты, рывком открыла дверь и вышла в ад.

Спасательные работы походили на тренировку в контролируемом хаосе. Спасатели искали повсюду, часто возвращаясь, чтобы доложить не об уцелевших шахтерах, а об очередных спасателях, вышедших из строя из-за отравления дымом или ранений вследствие обрушения породы. Собаки старались найти кого-нибудь по запаху среди зловония горящего угля и обгорелых электрических проводов и радостно лаяли, когда им удавалось изредка обнаружить живого, или озабоченно подвывали, когда найденные ими тела не шевелились и не разговаривали с ними.

Остаток ночи Ли провела, работая бок о бок с Рамиресом. К ее удивлению, он успевал за ней. И даже неплохо успевал. А поскольку он не был специально оборудован, то держался только на нервах и грубой решительности.

К исходу ночи она стала замечать, что люди здесь, на дне шахты, старались сделать так, чтобы у Рамиреса были носилки тогда, когда он в них нуждался, или бак со свежей водой, когда он подносил пустые фляги. К нему относились по-особому, и было за что: он находил людей и вытаскивал уцелевших с такой скоростью, которая могла означать, что он рисковал там, где другие не осмеливались.

Да, он вел себя как герой – по крайней мере здесь, внизу. Ли давно перестала удивляться тому, на что способны люди, когда речь идет о жизни и смерти. Она видела стойких ветеранов, сгибавшихся от страха под огнем, и не раз встречала маменькиных сынков, которые вели себя как настоящие герои. Некоторые люди просто созданы для критических моментов. Оказалось, что Рамирес был одним из них.

Ли обладала способностью выживать, но в ней не было героизма. Любые иллюзии на этот счет выжгли из нее еще там, на Гилеаде. Но здесь и не требовалось проявлять героизм. Здесь, внизу, нужно было уметь дышать. И она старалась. А ночь уже начала бледнеть, превращаясь в дымный день на земле в трех километрах над ними.

Она и Рамирес, проработав подряд с тремя сменами спасателей, натолкнулись на Маккуина уже ближе к рассвету и продолжили поиски вместе с ним. Они бросались всюду, где существовал хоть малейший шанс найти живых людей, даже если кто-то просто показывал куда-то пальцем или где-то лаяла собака. Они помогали разбирать завалы и править опасно ослабевшую крепь. Они поднимали тела, живые и мертвые, и несли их, чтобы передать дальше.

Между тем внутренние устройства Ли следили за степенью загрязнения воздуха, звуковыми сигналами предупреждая ее об опасности. Она игнорировала эти сигналы, и они выслали армию вирионов-камикадзе для борьбы с отравлением, которое начало распространяться по всему телу. После первых нескольких часов воздействия зараженного воздуха компоненты ее внутренних устройств, которые были изготовлены не из вирустали, начали перегреваться, и ее «оракул» переключил все заменимые системы в режим экономии энергии. Через четыре часа она начала выкашливать черные от угольной пыли сгустки мокроты с мертвыми вирионами. Через четырнадцать часов ей пришлось подняться наверх и просидеть почти час, подключившись к подаче кислорода, чтобы восстановить дыхание и дать своим системам передышку. Затем она снова спустилась в шахту, заставляя себя не думать о том, какой вред она наносит себе. И все началось снова.

Во всех спасательных работах, в которых участвовала Ли, как и после боя, наступал момент, когда продолжать поиски уже бесполезно. Иногда он наступал через несколько часов, а иногда и через несколько дней, но рано или поздно это происходило. Тогда энтузиазм сменялся тоскливой обязанностью выносить тела, и приходили сомнения в необходимости рисковать собственной жизнью ради этого. В это время Ли всегда больше всего жалела собак. И эта спасательная операция не была исключением. В их поведении было столько трогательной искренности: неуверенность, скулящая нотка сомнения, переходящая в лай, беспокойное лизание рук и лиц тех, кто уже пришел в себя. Когда человек-спасатель ломался и сдавался внутри, собак не покидала надежда.

Для Ли такой момент наступил где-то на уровне 3700 в шахте «Анаконды». Она пробиралась по разрушенному штреку с включенным локатором человеческого пульса, который не обнаружил никого живого за последние четырнадцать часов. Даже Рамирес начал говорить, что пора завершать работу.

И тут неожиданно прибор указал на относительно неповрежденный участок коридора, находившийся далеко от основных направлений циркуляции воздуха, а следовательно, как они надеялись, и от самого сильного задымления. Но когда они добрались до этого участка, они нашли только пустой коридор, уходивший в темноту.

– Что за черт? – сказала Ли.

Ее локатор все еще подавал звуковые сигналы. Маккуин вытащил из стены кусок крепи и достал маячок, спрятанный в нише за ним.

– Вольноопределяющиеся, – сказал он голосом, приглушенным загубником дыхательного аппарата. – Если они еще живы, то должны быть где-то на расстоянии крика отсюда.

Все трое посмотрели друг на друга, тяжело дыша. А потом начали кричать.

Когда наконец они услышали отклик, то Ли подумала, что это эхо. Она поставила свой прием на максимум и услышала звуки снова. Это был человеческий крик, хотя и слабый, исходивший издалека.

– Ш-ш-ш! – прошептала она.

Рамирес и Маккуин прекратили кричать и ожидающе посмотрели на нее.

– Что? – спросил Маккуин.

Она услышала крик снова. Два голоса, заглушенных породой и обваливающимся углем. Но все же – голоса. А над ними второй звук, жужжащий и вибрирующий, доносящийся из места, расположенного гораздо ближе к ним.

Они пошли на этот звук по коридору и вверх по туннелю с необработанной стеной, упиравшемуся в место обвала потолка. Затем покричали в том направлении, и даже Маккуину и Рамиресу показалось, что они расслышали звуки.

А после того как они убедились, что кто-то отвечает, к ним пришло второе дыхание. Маккуин побежал назад к главному штреку, чтобы позвать на помощь и рассказать об уцелевших. Ли и Рамирес начали энергично собирать бревна и металлические опоры, какие только могли найти вблизи, и принялись укреплять потолок, пробивая себе путь через завалы.

– Прямо туда, – сказал Рамирес, когда они расчистили проход через первый большой завал.

Он отстегнул ремни и стал стягивать с себя объемное спасательное оборудование.

– Я пойду и посмотрю.

Ли отрицательно покачала головой.

– Перестань. Пойду я.

– Ни за что, – сказал он, пытаясь отстегнуть неподдающуюся пряжку.

Ли прикоснулась к его руке.

– Тебе ничего не нужно мне доказывать, Лео.

Он прекратил бороться с пряжкой и с недоверием, почти сердито посмотрел на нее. Затем взял конец троса и пристегнул его к своему поясу.

– Я и не пытаюсь что-либо доказывать, – сказал он, отведя взгляд в сторону. – Я хочу спасти этих людей.

Ли почувствовала прилив крови к лицу.

– Если ты именно этого хочешь, то позволь мне пойти. Я меньше по размеру и сильнее. И я могу обойтись без дыхательного аппарата. Где бы они ни находились, у меня больше шансов добраться до них, и видит Бог, это правда.

Она взяла трос и потянула, чтобы вытащить его из сжатых пальцев Рамиреса. Отстегивая трос от его пояса и пристегивая к себе, она не отводила взгляда от Рамиреса.

– Просто подавай веревку и поспеши откопать, если меня завалит, – сказала она. – Договорились?

Будто в ответ на ее слова свод загудел и треснул. Произошло смещение горной породы и угля, которые сдвинулись над их головами в поисках нового равновесия, поскольку в глубине, в туннелях, пожаром были выжжены ребра-опоры.

– Не беспокойся, – мрачно сказал Рамирес. – Я буду здесь.

Туннель за обвалом был темным, но не слишком дымным. Ли подумала, что потолок обвалился так быстро, что только небольшое количество задымленного воздуха попало в эту часть.

Она пробиралась вперед в таком плотном и горячем воздухе, что ее инфракрасное оборудование давало ей только размытую картинку впереди. После того как она миновала место обвала, туннель стал относительно чистым, нужно было только обходить обломки, отвалившиеся от стен во время пожара.

Идти очень мешали бревна и металлические опоры, попадавшиеся ей на пути. Они поддерживали здесь потолок до пожара. А теперь, когда они упали, дело было только во времени, которое могло потребоваться горе, чтобы забрать туннель назад. Фокус состоял в том, чтобы не находиться здесь в опасный момент. Она успела пройти по проходу уже десять метров, когда свод снова треснул. Звук, похожий на рвущуюся бумагу, докатился до нее волной сквозь темноту. В нескольких метрах впереди куски породы застучали по земле. Она присела под навес из обвалившихся бревен и стала ждать.

– Все в порядке? – прокричал Рамирес, когда все успокоилось, кроме поднявшейся вверх пыли.

– Все нормально, – крикнула она. Натянув каску глубже на голову, она подождала еще немного, чтобы убедиться, что разлом не пошел дальше, и двинулась вперед.

Но стоило ей сделать шаг, как шум повторился вновь. На этот раз звук был скрежещущим. Такого она еще не слышала. Ли снова нырнула в свое убежище, ожидая нового обвала потолка. Шум прекратился, затем прозвучал снова, повторяясь через равные интервалы. Она поняла, что это было не движение свода, и пошла на звук до дальней стены штрека, до искореженной металлической опоры, которую когда-то под давлением вкрутили в потолок. Ли не пыталась сдвинуть эту опору – даже ее мышцы и сухожилия, усиленные сталекерамическим волокном, не удержали бы громадную металлическую плиту, если хотя бы некоторые из оставшихся на месте болтов ослабли. Она просунула руку за опору, стараясь найти источник звука. Наконец ей удалось нащупать телефонный аппарат.

Он был смят упавшей опорой, динамик расколот пополам. Ли вернулась назад по коридору и нашла в обломках металлический прут, чтобы воспользоваться им как рычагом и добраться до телефонной трубки. Когда она приложила ее к уху, звонок уже прекратился, и она ничего не слышала, кроме грубых статических разрядов поврежденной линии.

– Боже, – прошептала она.

Изогнувшись, чтобы просунуть руку еще дальше под опору, Ли ощутила сильное напряжение в плече. Наконец она дотянулась до рычага телефона и нажала на него, держа трубку в другой руке. Прошли три тягостные минуты, прежде чем телефон зазвонил вновь.

– Алло? – сказала она, резким движением сняв руку с рычага и плотно прижав трубку к уху. – Алло?

– Алло, – ответил лишенный телесной оболочки голос, пробившийся сквозь треск и вой линии.

– Где вы? – спросила Ли.

– Где, черт возьми, я могу быть? – спросил голос. Ли поежилась.

– Кто это?

– Прекрати, Кэти.

– Картрайт? – спросила она. – Картрайт?

Связь отключилась.

– Тебе нужно наверх, – сказал Рамирес, когда Ли рассказала ему о Картрайте.

Даже при тусклом свете лампы было заметно, что он принимал ее за сумасшедшую.

– Нет, я тебе говорю. Я разговаривала с ним. Он – в сияющей воронке.

– Но это какой-то бред. Мы и близко к ней не подходили.

– Нет, мы были рядом, – сказала Ли, упрямо крутя головой. – У меня собраны схемы проводки этой шахты. Я сверяюсь с ними. Телефонная линия, которую они прокладывали для Шарифи, проходит по этому штреку, а дальше уходит в буровую скважину, соединяющуюся с «Тринидадом» прямо у южной стороны сияющей воронки. Именно поэтому мы слышали их голоса – через скважины, которые были пробурены для бригады, занимавшейся проводкой, прямо с этого уровня вниз.

– Давай просто сообщим об этом вниз, и пусть та команда, которая будет ближе всего, займется этим.

И тут ей все стало ясно.

Дело было вовсе не в том, что Рамирес не поверил ей. Он поверил, что Картрайт там, внизу. Более того, он даже не удивился, услышав об этом. Он просто не хотел, чтобы Ли знала об этом.

– Вы сумасшедшие уроды, – сказала она. – Что, черт возьми, вы наделали?

– Перестань. Нам нужно наверх.

– Скажи, как можно себя чувствовать, зная, что убил несколько сот человек? А, Лео?

– Это АМК убивает их, а не Картрайт.

Ли отвернулась и пошла по уклону, который вел на «Тринидад»

– Куда ты идешь? – спросил Рамирес.

– Найти сукиного сына и выбить из него правду.

– Нет, подожди. – Рамирес побежал за ней, спотыкаясь на ходу. – Это не то, о чем ты думаешь. Я расскажу тебе. Я расскажу тебе все, что ты захочешь. Но, пожалуйста, пожалуйста, дай Даалю закончить дело. Это его дело. А если ты кому-нибудь расскажешь, то это приведет только к гибели других людей. И это будет означать, что они умерли зря, за прибыли АМК!

Позже Ли пожалела, что не настояла. Пожалела, что не направилась прямо к сияющей воронке, не обращая внимания на то, о чем говорил ей Рамирес, какими бы здравыми ни были его доводы. Делать это потом было слишком поздно, поскольку, когда они выбрались наверх, чтобы отыскать Дааля, они увидели то, что не ожидали.

– Мне это не нравится, – сказал Рамирес, выходя из конторы надшахтного здания.

Ли проследила его взгляд до площадки, где сортировали раненых. Площадка была пуста. Раненых и медиков эвакуировали, пока она находилась под землей. От них остались только тампоны, использованные системы для капельниц и обрывки перевязочного материала, которые ветер разносил по площадке.

Она посмотрела в сторону вертолетного поля и увидела группу служащих компании, нервно толпившихся у единственного станционного челнока. И вокруг них – море шахтеров в комбинезонах и жителей Шэнтитауна в лохмотьях.

Дааль выслушал новость от Рамиреса, даже не показав вида, что удивился. Он послал Рамиреса, чтобы тот собрал группу спасателей, хотя Ли показалось, что Дааль вовсе не думал, что Картрайта нужно спасать.

– Садись в челнок, – сказал он Ли после этого. – Ты больше здесь ничем не поможешь, и это тебя не касается.

Ли продолжала стоять.

– Что здесь, черт возьми, творится?

– Я уже сказал: ничего, что касалось бы тебя.

– Какая чушь! Картрайт возится внизу с живыми кристаллами, а вы топчетесь и болтаете здесь над шахтой, которая уже взрывалась однажды!

– Картрайт знает, что он делает, Кэти. Он не нуждается в твоей помощи.

– Я и не думаю ни о какой помощи, Дааль. Я не знаю, в какую игру вы тут оба играете, но…

Дааль встретился взглядом с кем-то за спиной Ли, замер на долю секунды, затем расслабился опять, как будто делал над собой усилие, чтобы выглядеть естественно. Ли обернулась и увидела смотревшую на нее в упор пару холодных, как сталекерамика, голубых глаз, принадлежавших серьезной женщине в снаряжении санитара скорой помощи.

Женщина кивнула Даалю, измерила взглядом Ли и осталась стоять, засунув руки в карманы комбинезона, перенося взгляд своих внимательных глаз с одного на другую.

Ли задумчиво посмотрела сначала на Дааля, потом на эту женщину. Видела ли она ее где-нибудь? Покачав головой, она повернулась лицом к Даалю.

– Не беспокойся, – сказал он, так и не представив женщину. – Здесь – никаких секретов.

– Никаких секретов? – Ли громко рассмеялась. – Ты, наверное, шутишь. Я и шагу не могу ступить, чтобы о какой-нибудь из них не споткнуться.

– Вещи, которые тебя не касаются, не обязательно секреты.

– Что значит меня не касаются? Люди там, внизу, умирают.

– С той поры, как ты уехала отсюда, люди умирают там каждый день, – жестко сказал Дааль. – Я что-то не замечал, чтобы тебя до сих пор это беспокоило.

– Это ты говоришь к чему?

– Ты не можешь сражаться сразу за обе стороны, Кэти.

– Я…

– Я не кляну тебя ни за что. Черт, я горд за тебя, за то, чего ты достигла. Но через несколько дней здесь высадятся войска ООН. И они будут стрелять в нас. Поэтому не требуй, чтобы я доверял тебе только потому, что когда-то знал одну маленькую девочку. Она давно уже умерла. Ты убила ее в тот день, когда поступила на службу.

Эти слова заставили ее задуматься. Она взглянула на незнакомую женщину и увидела ледяной взгляд голубых глаз, направленный на нее. Она посмотрела на Дааля и увидела такие же светлые глаза и недоверчивый взгляд. «Он презирает тебя», – подумала она. Слова всплывали в сознании раньше, чем она успевала подавить их: «Он презирает тебя и имеет на это право. Когда ты стала такой лицемерной?»

Она беспощадно оттолкнула от себя эту мысль.

– То, о чем ты говоришь, походит на войну, – сказала она.

– Это и есть война. И ты выбрала тех, за кого ты, пятнадцать лет назад.

Она посмотрела на вертолетную площадку и увидела, как группа охранников окружила ее по периметру.

Нет. Не группа. Строй. За строем стояли техники компании в бело-оранжевых комбинезонах и руководство шахты – в синих. По эту сторону строя была волнующаяся толпа шахтеров и жителей Шэнтитауна.

Они стояли, склонив головы, согнув плечи, стараясь не глядеть в упор на людей компании, и гудели на низких тонах, словно осиный рой, который неосторожно потревожили.

Ли знала этот звук. Это был гул толпы, готовой разорвать кого-то. Началась забастовка.

– Уходи! – сказал Дааль.

Она пошла, чувствуя спиной буравивший ее взгляд двух пар светлых глаз. Как будто эти глаза могли разглядеть все насквозь, через кожу и сталекерамику, и понять, что она все-таки струсила.

Должно быть, она заснула в челноке, поскольку не помнила дорогу на станцию.

Когда они причалили, она еле добралась до своего жилища, не обращая внимания на замусоренные коридоры, открытые двери и спасателей, прибывавших со всех других станций, управлявших горными работами в системе. Она едва могла сконцентрировать взгляд, а глаза и горло горели, словно их ободрали.

Она прижала ладонь к датчику на двери и подождала немного в коридоре, пока он читал ее имплантат. Она вошла внутрь до того, как почувствовала легкое ощущение необъяснимой тревоги, предупреждавшее об опасности.

Прежде чем она смогла отреагировать, чья-то жесткая рука закрыла ей рот.

– Оставь ведьму в покое, – прошептал ей в ухо мужской голос, – и не задавай вопросов, на которые ты не хочешь получить ответов.

Она просканировала и убедилась, что у напавшего на нее нет оружия. Это была хорошая новость. Плохой новостью было то, что у него стоял защитный экран, что означало наличие внутреннего оборудования.

Он развернул ее и стукнул головой о стенку так сильно, что у нее выступили слезы.

– Несчастные случаи происходят и на станции, – прошептал он, – а не только под землей.

А затем он исчез – как раз в тот момент, когда Ли поняла, что запах, который она уловила, исходил от дешевого лосьона, которым пользовался Кинц.

СТАНЦИЯ АМК: 25.10.48

Ей постучали в дверь, когда было уже далеко за два часа ночи по станционному времени.

– Кто там? – спросила Ли, находясь в полусне. Она попыталась вспомнить, была ли она одета, когда легла, чтобы не оказаться в неприличной ситуации. Прозвучавший шепотом ответ заставил ее полностью проснуться и поспешить к двери.

Как только дверь со свистящим звуком отворилась, стоявшая за дверью Белла чуть не упала Ли на руки. Ли, поддерживая ее, проводила Беллу к постели. Белла уцепилась за нее, словно тонула. Ли откинула волосы с ее лица и увидела новый синяк, ярким цветом выступивший на фоне старого, уже поблекшего до оттенка слоновой кости.

Сначала она подумала, что это сделал Хаас. Но вспомнила, что Белла никогда и ни в чем его не обвиняла. И Ли не слышала от нее ничего, кроме намеков. Хааса уже несколько дней не было на станции, сначала он был в Хелене, затем руководил спасательными операциями с поверхности планеты. Значило ли это, что он вернулся? Или это сделал кто-нибудь другой? И что, в конце концов, она знает о Белле?

– Хаас не знает, что я здесь, – сказала Белла, дрожа всем телом. – Он… заснул.

– Пошли, спустимся в службу безопасности. Ты сможешь там написать заявление.

– Нет, – прошептала Белла. – Ты рано или поздно улетишь отсюда. И не останется никого, чтобы защитить меня.

Ли смотрела на нее, понимая, что все сказанное Беллой – правда. Ей было противно от этого, противно потому, что она ничего не могла сделать, чтобы изменить положение вещей.

Белла вздрогнула и высвободилась из рук Ли.

– Где ты взяла это? – спросила она, подняв с пола книгу «Ксенограф», принадлежавшую Шарифи. – Это книга Ханны.

– Я взяла у нее в комнате.

Белла посмотрела на Ли с уже знакомым оценивающим выражением на лице.

– Почитай мне, – сказала она. – Как Ханна.

Ли задумалась.

– Пожалуйста, я хочу послушать твой голос.

Ли полистала книгу, раздумывая, какие места Ханна стала бы читать Белле. Она вспомнила свои скрытные детские привычки, приобретенные во время чтения библиотечных книг: перегибать книгу так, чтобы следующий читатель не догадался, что ей понравилось, не подглядел бы ее чувства во время чтения. Была ли Шарифи похожей на нее скрытной хранительницей секретов? Ли сомневалась в этом. Той Шарифи, которую она наблюдала, той Шарифи, о которой рассказывали Белла, Шарп и Коэн, неинтересно было хранить какие-нибудь секреты.

Она подняла книгу и уронила ее так, чтобы та раскрылась. Она увидела на полях пометку, сделанную аккуратным почерком Шарифи, и прочитала подчеркнутые фразы.

«Я пишу эти слова, сидя в нашем полевом лагере. За мной высятся восьмитысячники Йоганнесбургского массива – ни на один из них еще никто не поднимался. Слева от меня соленые мелководья древнего океана, по берегам которого я бродил в течение двух лет. Справа от меня поднимаются горы, нанесенные на карты Картрайтом и Даширом. Полностью нетронутые, чужие и совершенные, как и в первый день, когда мы увидели их.

Но по дороге к лагерю я прошел мимо терраформирующей фабрики. Я видел бассейны, где разводили водоросли, и фермерские поля. Теперь у меня есть колосок пшеницы. Он – на листе бумаги, на котором я сейчас пишу. Я поднял его с межи. Жизнь в травинке.

Жизнь для другой планеты. Для этой – смерть и медленное неотвратимое гниение вслед за лучшими намерениями.

Мы творили эти планы, мы занимались картографией. Монахи и верующие. Мы пришли в этот край подобно святым, приходящим в пустыню. Мы пришли, чтобы измениться.

Но ничто не меняется. Все, до чего дотронутся люди, меняется».

А на полях были слова, написанные рукой Шарифи: «Но ты все же указал им путь, не так ли?»

Их Ли не стала читать Белле.

Ли оторвала глаза от книги и обнаружила, что Белла пристально смотрит на нее. Ли закрыла книгу и заговорила. Белла приложила палец к губам.

– Тише, – прошептала она, прижавшись к Ли и наклонив свою голову так, что волосы касались рта Ли и щекотали ее ноздри.

– Как мне помочь тебе, Белла? Скажи. Что мне сделать?

– Просто обними меня.

И Ли обняла ее. От запаха и ощущения тела Беллы у нее участился пульс, а в животе появилось томление от желания, от которого, к стыду своему, она не могла удержаться.

Они сидели так очень долго, и Ли уже начала думать, что Белла заснула, когда она наконец вновь заговорила.

– Насколько ты сильна? – спросила Белла.

Ли вздрогнула от такого неожиданного вопроса.

– Сильна.

– Сильнее мужчины?

Теплой рукой она залезла под майку Ли и провела по ее бокам и животу.

– Намного сильнее, – сказала Ли.

Рука остановилась. Белла подняла голову и внимательно посмотрела на нее.

– Тебе приходилось убивать?

Ли вздрогнула. Она сразу же вспомнила о Корчове, почти ожидая насмешки или обвинения.

– Конечно приходилось, – прошептала она.

– На что это похоже?

– Ничего приятного.

– Чувствовала ли ты когда-нибудь вину за это?

– Иногда. – Она вспомнила сверкающий восход солнца на Гилеаде, горы, до снежных вершин которых оставались уже доли секунды, не раскройся ее запасной парашют. – В некоторых случаях.

– Но потом ты совершала скачки к новой звезде, к новой планете и забывала обо всем этом. Это – дар. Быть способной оставить какое-то место навсегда. Забыть ту личность, какой ты стала там. Некоторые все бы отдали за это.

– Но это совсем не так, – запротестовала Ли, но Белла уже не слушала ее.

– Поцелуй меня, – сказала она. Ли сдержалась.

– Разве ты не хочешь?

– Послушай, – начала Ли, но все, что она хотела сказать, исчезло в затаившемся вздохе, когда пальцы Беллы круговым движением погладили ее сосок.

– Твой взгляд говорит, что ты хочешь меня, – прошептала ей на ухо Белла.

Ее шепот был уже сам по себе лаской.

– Смотреть не значит делать, – сказала Ли, теряя волю и способность думать рационально.

Но это были всего лишь слова, и Белла знала об этом так же, как и она.

Вместо ответа она опустилась на колени перед Ли и поцеловала ее живот, ее талию, уголок бедра.

Книга упала на пол и осталась лежать там, забытая. «Я смогу через минуту остановиться, – подумала Ли, притягивая к себе Беллу. – Если захочу. Я смогу остановиться в любое время, когда захочу».

Затем она прижалась ртом к бледному лицу Беллы, утопила руки в черном потоке ее волос, и их губы нашли друг друга.

Потом Белла плакала и рассказывала о Шарифи.

Ли спрашивала себя: чего еще она ожидала, когда увидела Беллу на своем пороге? Что еще могла Белла увидеть в ней, кроме эха другой женщины? Ни вопросы, ни очевидные ответы не успокоили ее.

– Ханна сама была генетической конструкцией, – рассказывала Белла. – Не частичной конструкцией, как ты, а полной.

Ли кивнула, пытаясь представить себе, достаточно ли Белла знакома с политикой ООН, чтобы понимать разницу между двумя этими понятиями и представлять, что такое обязательная регистрация и красная полоса на обложке паспорта Шарифи.

– Она была первой, кто заговорил со мной, кто понял, как тяжело быть здесь одной. Не имея никого рядом. Она сама прошла через все это. Она оставила своих сестер, друзей, свою планету. Все. Ты не можешь себе представить, как это тяжело.

Ли ничего не сказала. Она просто лежала, гладя волосы Беллы, стараясь перебороть в себе чувство стыда. Слушая воспоминания Беллы о Шарифи, она поняла, что все это время обманывала себя. Белла не помнила ничего, кроме тех обычных мелочей, которые всегда помнят любовники. И ни одна из них не значила сегодня ничего. Ни для Нгуен, ни для Корчова. Ни для самой Ли. Белла была единственной, для кого Шарифи была все еще жива. И вот в такой чрезвычайно странный момент Ли вспомнила о Коэне и почувствовала себя еще хуже.

– Это не от знания делается так больно, – сказала Белла таким голосом, что казалось, она вот-вот снова расплачется. – Если бы я только знала, что с ней случилось. Если бы я знала, почему это произошло. Была ли там политика. Или деньги. Или что-то еще.

– А что бы изменилось, если бы ты знала почему?

– Просто, – сказала Белла, неожиданно разразившись рыданиями. – Просто мне не хотелось бы, чтобы она погибла, пытаясь помочь мне.

После этого они больше не говорили ничего. Белла уснула в слезах. Ли долго не спала, обнимая ее хрупкие плечи, слушая, как она звала мертвую женщину во сне.

СТАНЦИЯ АМК: 25.10.48

– Привет, Кэтрин.

Ли сразу проснулась и увидела Беллу, сидевшую в другом конце комнаты на ее единственном стуле, полностью одетую, с подогнутыми под себя ногами. Дым от закуренной сигареты из пачки Ли лениво вился над ее головой.

– Извините за фамильярность, майор. Но я полагаю, что знаю вас достаточно хорошо, чтобы обойтись без званий. Вы ведь не возражаете, если я буду называть вас Кэтрин? Или, может быть, лучше Кэйтлин?

В голосе отсутствовала нервная нотка, свойственная голосу Беллы, а рука с сигаретой двигалась слабыми рывками, словно ею кто-то управлял, дергая за веревочку. Белла была оборудована для шунтирования, и кто-то сейчас пользовался этим. Похититель тел.

Ли не стоило так волноваться из-за этого. Конечно, Белла была специально оборудована. Вероятно, более искусно, чем сама Ли. Но все же это было далеко от сцены завтрака в постели на следующее за ночью любви утро, какую она себе представляла. Ли села и потянулась за одеждой, скомканной в клубок в ногах кровати. Кто бы ни завладел Беллой, она хотела разговаривать с ним одетой.

– Красивая татуировка, – сказал этот кто-то, когда она натягивала майку на голову.

– Отвали.

– Нужно быть очень осторожной. В этих татуировочных салонах можно всякое подхватить.

– Это угроза?

– Но ведь вы не очень боитесь заразиться, не так ли?

– А это к чему?

– Только к тому, что всегда приятно встретиться с конструкцией компании «КсеноГен». Я ощущаю по отношению к вам определенное чувство семейной близости. Возьмем, например, геном Беллы, – при этих словах рука Беллы указала на свое тело, – его набор по крайней мере на сорок процентов относится к периоду до Исхода. Без вас ее создание было бы невозможным. Так плохо, что в ООН не сумели предвидеть развитие событий и не довели начатое дело до логического завершения.

Ли смотрела на лицо Беллы, стараясь найти в нем какую-нибудь подсказку, чтобы подтвердить свое собственное подозрение.

– Корчов?

Он улыбнулся холодной улыбкой, в которой не было ничего от Беллы.

– Умница.

– Не вмешивайте сюда Беллу, Корчов. Она здесь ни при чем.

– Она как раз и при чем. Тот выбор, который вы должны сделать, повлияет на последующее существование каждой генетической конструкции, как в пространстве ООН, так и за его пределами. Если вы цените себя – а я очень надеюсь, что это так, – все изменится. Если отвернетесь и пройдете мимо, ничего не произойдет.

– Прекратите говорить загадками, Корчов. Что вы хотите?

– А вы не догадываетесь? – Глаза Беллы расширились от изумления. – И даже не подозреваете?

– Я не могу дать вам записи данных Шарифи, – процедила Ли сквозь зубы, – насколько мне известно, она порвала их и запустила на орбиту.

– Речь идет не о данных, майор. Все гораздо сложнее. – Губы Беллы растянулись в сжатую улыбку. – Нгуен так ничего вам и не рассказала, не так ли? Она что, в вас сомневается? Или у нее есть сомнения в отношении AI? Интересно. Хорошо. То, что я хочу, очень просто. Я хочу провести эксперимент Шарифи заново. Или, выражаясь прямо, я хочу, чтобы вы провели его для меня. Ли пристально смотрела на него.

– Это не так уж и сложно. Мне необходимы три вещи, чтобы приступить к нему.

Он начал загибать тонкие пальцы Беллы, называя их.

– Первое – сияющая воронка. Второе – интрафейс. Третье – пара AI-человек, чтобы опробовать интрафейс.

Он посмотрел на Ли, словно ожидал ответа, но ей нечего было сказать.

– Шарифи понадобились годы и множество действий, законность которых остается под вопросом, чтобы собрать эти три необходимых компонента воедино. Однако серия случайных совпадений предоставила мне возможность, если можно так выразиться, следовать за ней по пятам. У меня в руках уже половина интрафейса – невропродукт, который фактически вы так любезно добыли для меня.

Ли поперхнулась.

– Конечно, тут вы заподозрили нашу маленькую красавицу, – сказал Корчов. – Белла была полезна нам во многих отношениях. Спасибо ее Синдикату. Как бы то ни было, невропродукт – в моих руках. А также сияющая воронка, найденная Шарифи… по крайней мере до того, как этот идиот Хаас начал влезать не в свое дело. И… – он торжествующе улыбнулся, – у меня есть вы.

– Значит, я оказалась в ненужном месте в ненужное время?

– Совсем не так. Вы сами в этом убедитесь, и убедились бы уже давно, если бы не лгали людям так долго, что сами запутались, кто вы есть на самом деле. Оборудование, которое у нас есть, вырастили для Шарифи. Потребуются месяцы, возможно годы, чтобы переделать его под кого-то другого. Но нам не следует делать это, не так ли? Поскольку у нас есть Шарифи. – Он показал рукой на Ли. – Она сидит передо мной.

– Я – не Шарифи, – ответила Ли.

– Для интрафейса вы – именно она. Никакая косметическая хирургия и маскировка, ничего из того, что сделал вам подпольный доктор, не скроет, кем вы были.

У Ли все внутри перевернулось.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Мы вернемся к этому позже, – уклончиво сказал Корчов. – А пока вам предстоит выкрасть операционную программу для интрафейса – ту, которую вы уже однажды выкрали с Метца по приказу Нгуен. Вы удивлены? А зачем вас посылали на Метц, как вы думаете? После чего мы вновь закончим полевые испытания, которыми занималась Шарифи. Просто чтобы ответить на несколько еще не решенных вопросов.

Пальцы Беллы достали сигарету из пачки, оставленную Ли на столе, и зажгли ее. Для возбужденных адреналином нервов Ли треск горящего табака прозвучал пушечным выстрелом.

– Конечно, вам придется перенести небольшую хирургическую операцию, – сказал Корчов. – Но мы не должны волноваться по пустякам.

– Я не буду этого делать, – сказала Ли.

– Ну, все-таки будете. Позвольте сказать вам кое-что еще, майор. – Корчов с доверительным видом нагнулся к ней. – Я продолжаю верить вам. Я думаю, вы поможете нам по своей собственной воле. Поскольку это то, что от вас требует история. И хотя вы можете отказать мне прямо сейчас, вы будете потом благодарны за то, что я помог вам понять это. Я вполне, вполне уверен в этом.

– Вы с ума сошли. Он улыбнулся.

– Я – просто идеалист. Вы читали что-нибудь по синдикалистской политической философии? «Состояние отчужденности»? «Упадок и закат видов»?

– Я видела этот фильм. И не теряйте времени на ерунду вроде «зова генов», «брешей в строю» и «определения моей роли». Я в эти игры не играю.

– Жалко. Хотя, должен признаться, вовсе не неожиданно.

Корчов поднял руку Беллы, и под изгибом ее ладони появилась бледная видеограмма. Она вращалась, раскладывалась и превратилась в клочок пожелтевшей бумаги с написанными на нем строчками цифр.

– Что это? – спросила Ли и почувствовала, как дрожит ее голос.

– Я уверен, вы догадываетесь, – сказал он, передавая ей эту бумажку.

Клочок ощущался на ощупь так реально, что у нее мелькнула мысль порвать его, сжечь, любым способом отделаться от него. Но она знала, что и грубая поверхность бумаги в ее пальцах, и даже едва уловимый запах плесени, исходивший от нее, – все было иллюзией. Оригинал находился где-то далеко. Там, внизу, на Компсоне, у Корчова. А может быть, даже на Гилеаде.

– Я не знаю, что это такое, – сказала она. Хотя, конечно, она знала.

– Прочтите ее, – предложил Корчов.

Сверху страницы прописными буквами было напечатано:

«РЕПРОДАКШН ТЕКНОЛОДЖИЗ, С. А., ДЖ. М. ДЖОСС, ДОКТОР МЕДИЦИНЫ ОБЩЕЙ ПРАКТИКИ, БАКАЛАВР ЕСТЕСТВЕННЫХ НАУК, СПЕЦИАЛИСТ ПО ТЕХНОЛОГИИ ИСКУССТВЕННОГО РЕПРОДУЦИРОВАНИЯ И КОРРЕКТИВНОЙ ГЕНОИНЖЕНЕРИИ».

Под этой надписью шло несколько групп чисел: медицинские коды – слева, цены – справа. Цены были даны как в валюте ООН, так и в дензнаках АМК.

Ли не нужно было спрашивать у своего «оракула» о значении этих кодов – она их знала. А если бы даже и не знала, то под четко напечатанным медицинским заключением стояла ее подпись, или, точнее, подпись Кэйтлин Перкинс.

– Где вы взяли это? – прошептала она.

– А где, по-вашему, майор?

– Я сама видела, как Джосс сжег мою карточку. Он сделал это в раковине. Я бы не ушла, пока он не сделал этого.

– Очевидно, – сказал Корчов, – он сжег не все. В человеческом пространстве людям так трудно верить.

Она села, понурив голову, упершись глазами в эту бумажку. Когда Корчов подошел, чтобы забрать ее, она не сделала никакого усилия, чтобы остановить его.

– Хорошо, – сказал он, складывая этот клочок бумаги и удаляя его из реального пространства. – Мы все ошибаемся. Главное сейчас – оставить сожаления позади и двигаться вперед.

– Что вы хотите?

– Я хочу, чтобы эта маленькая затея удалась с пользой для всех нас. Но сейчас, в данный момент, я хотел бы, чтобы вы сделали выбор. Если вы решитесь помочь мне, то через двенадцать часов вы отправитесь в Шэнтитаун и повстречаетесь там с человеком, который снабдит вас информацией, необходимой для первого этапа операции. И захватите с собой AI. Или, по крайней мере, свидетельство того, что он примет участие.

Ли потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что Корчов имеет в виду Коэна.

– У него нет контракта с нами, – попыталась возразить она. – Он – сам по себе. Я не могу заставить его и пальцем шевельнуть.

– Думаю, что вы можете заставить его делать многое на самом деле.

– Вы думаете неправильно.

– Неужели? А почему нам не спросить его самого?

– Ну, конечно, – с сарказмом сказала Ли. – Мне сейчас нарисовать пентаграмму и трижды произнести его имя?

Корчов улыбнулся.

– Замечательная идея. Но думаю, хватит простой и искренней просьбы о помощи. Попытайтесь.

Она еще раз пристально посмотрела на Корчова. И попыталась. И Коэн появился, реальный, как государственный платежный чек.

Он был в летнем костюме гранатового цвета. Где бы он ни находился, когда бы она ни звала его, он всегда был в процессе переодевания. Он наклонился, все еще глядя в зеркало, которого здесь уже не было, и повязывал шелковый галстук грибного коричневого цвета вокруг своей шеи.

– О Боже, – сказал он.

У него был определенно смущенный вид, когда он поднял голову, чтобы оглядеться, но, увидев Ли, он прищурился и улыбнулся.

– Какой сюрприз!

Затем он понял, что она раздета, увидел смятую кровать и Беллу, сидевшую в противоположной стороне комнаты, и его улыбка исчезла.

– Корчов, – сказал он вежливым голосом, в котором чувствовалась угроза. – Я не могу сказать, что мне приятно, поэтому я не скажу ничего.

– Мне кажется, мы уже говорили об этом, Коэн, – сказала Ли. – Я думала, что ты прекратил шпионить за мной.

Он повернулся к ней снова.

– Какое противное словечко. Конечно, я никогда не осмелился бы шпионить за тобой. И если я нанимаю самостоятельно действующего агента или двух, чтобы наблюдать за тобой, так только ради того, чтобы неприятные люди, – он посмотрел на Корчова, – не сделали тебе плохо.

Белла со значением кашлянула, и Коэн снова обратился к ней.

– Итак, – замурлыкал он, – Корчов, я почти не признал тебя в этом дешевом шунте. Тебе действительно нужно попросить у Синдикатов прибавки к жалованью. Ты все еще работаешь на них, да? Или твой знаменитый идеализм иссяк и ты теперь получаешь деньги и от ООН?

– Коэн, – сказала Ли. – Проваливай.

Коэн бросил на нее обиженный и невинный взгляд.

– Я сказала, можешь идти.

– Ты уверена, что это хорошая идея? – спросил он, глядя на Корчова.

– Да, уверена. Я сама разберусь. И не подслушивай!

Он в последний раз взглянул на Корчова, сдвинув брови.

– Тебе не стоит с ним связываться, Кэтрин. Он… ну, он – нехороший.

– Отправляйся домой, Коэн.

– Уже иду, – сказал он.

И он исчез, оставив за собой легкий запах свернутых вручную сигар и туалетной воды «ExtraVielle».

– Хорошо, – сказал Корчов. – Я думаю, мы поняли друг друга.

– А что будет, если я не приду сегодня вечером?

В ответ Корчов только медленно повел пальцами Беллы, и оборванный пожелтевший счет появился вновь, дрожа, словно на сильном ветру.

– Тогда это будет прискорбно.

Ли поежилась от вида того, что он держал в руке. Если этот счет каким-то образом попадет к ее командованию, его проверят. Они обязаны будут сделать это. А когда они проверят, все будет кончено.

Она вспомнила, с какой уверенностью она сделала это пятнадцать лет назад. Подпольный генетик не был светилом, но он был лучшим вариантом за те жалкие деньги, полученные по отцовской страховке. И его работа если и не воодушевляла, то, по крайней мере, была профессиональной. Теперь она понимала, какие последствия несла за собой дешевизна. Поняла самым нутром. Она видела генетические операции в лучших лабораториях зоны Кольца, видела, на что были способны техи из Космической пехоты на Альбе. Ей удалось не попасть впросак только потому, что не было никаких доказательств – никакого повода, чтобы ее проверять. А эта бумажонка пятнадцатилетней давности могла все изменить. И если так случится, то она попадет под пресс всей бюрократической машины Совета Безопасности, как под обвал в шахте. Самое малое, что ей грозит, – это увольнение. Ей повезет, если удастся избежать тюрьмы благодаря дорогим адвокатам

Коэна.

И что? У нее есть другие шансы, другие возможности. У нее нет выбора – все или ничего. У нее есть варианты.

Но так ли это на самом деле? Что в действительности ожидало ее? Она любила свою работу. И не могла представить себе иной жизни. Она подумала о частной охранной службе, о хорошо оплачиваемых телохранителях Коэна. Она помнила нашпигованных по последнему слову техники громил с Калле Мехико.

Ни за что. Это не для нее.

Она сидела на своей измятой кровати, глядя на счет в руках женщины, с которой она совсем недавно занималась любовью, и понимала, что сделает все, убьет кого угодно, только бы заполучить его.