Однополчане

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Они летели парой вдоль железной дороги Бухарест — Яссы. С высоты летчикам было видно, как с Трансильванских Альп сползал в долину густой туман. Ведомый, гвардии капитан Пылаев, увеличил скорость и подлетел почти вплотную к ведущему самолету. Он нервничал и ругал себя. В спешке он забыл снять чехол с трубки «пито». В воздухе прибор, показывающий скорость, отказал, это затрудняло полет, и Пылаев, наконец, решил приземлиться. Возле железной дороги он выбрал ровное место у виноградных кустов, плавно развернул самолет, убрал газ.

Яков Колосков в недоумении наблюдал за ведомым. Что случилось? Надо узнать причину вынужденной посадки товарища. Яков тоже приземлился.

— Что случилось, почему сел? — спросил он Пылаева.

— Дальше боялся лететь — вдруг в тумане отстану, а у меня прибор скорости не показывает, понимаешь, чехол не снял. Можно и в штопор сорваться.

— Эх, Василий, Василий! Как же ты осматривал самолет?

Пылаев хмуро смотрел в сторону и, явно желая переменить разговор, сказал:

— Как, по-твоему, долго продержится туман?

— Ты зубы не заговаривай, почему самолет не осмотрел? — резко спросил Колосков.

Василий натянуто улыбнулся.

— Да понимаешь, как получилось. Из Бухареста вернулся утром, до вылета оставалось две минуты…

— Меньше надо было гулять по Бухаресту. Мог бы и машину разбить и себя погубить.

— Я вчера с женой комиссара встретился. Она в составе бригады приехала учить румынских рабочих скоростному методу. Говорит, до чего народ любознательный и хороший. Ребята из бригады пригласили к себе в номер.

— Выпили с радости, — вставил Колосков.

— Все было в норме. Оставили ночевать. Свои же, как откажешься. Нина Павловна тебя вспоминала.

— Как она там живет?

— Так, ничего. Работает много. Знатной работницей стала, почет и уважение. Говорила — памятник мужу в этом году поставят. Да, чуть не забыл, Константинов работает директором кирпичного завода, далеко махнул.

— Жаль, не знал я, что Чугунова в Румынии, — медленно проговорил Колосков, и пошел к своему самолету. Но мысли его вращались вокруг Пылаева. Нужно с парнем серьезно поговорить, а то, гляди, и сорвется. Не впервые с ним такое случается.

Настроение у Пылаева было подавленное. «Теперь начнут склонять на всех собраниях и совещаниях». Он ладонью потрогал потную шею, невесело усмехнулся. «Выдержит. Только вот жаль, подвел весь коллектив. Целый год работали без единого летного происшествия. Выходит, из-за меня и работа насмарку? А может, повременить, пока не докладывать полковнику? В конце года командующий подведет итоги, напишет приказ, полку отведут лучшее место, а зимой все расскажу. Пострадаю один». От этих мыслей Василий повеселел. Туман уходил на юг, расползался по долине, оседая на виноградных плантациях, в больших глубоких оврагах.

Залезая в кабину, Колосков приказал:

— Взлетишь первым, я за тобой!

«Доложит ли Яков полковнику? — размышлял Пылаев, оставшись один, — наверно, нет…» Он машинально отдал от себя сектор газа. Самолет рванулся и, покачиваясь, побежал на взлет.

Большой аэродром, где стоял полк, находился у подножия Альп, на возвышенном месте. Во время войны немцы не успели его отстроить, с севера на юг тянулись две широкие цементные полосы, третья, острым утлом к ним, была только наполовину зацементирована. Вместо ангаров торчали железные стропила да полукольца ободьев. На правой стороне аэродрома находилось два четырехэтажных здания, где разместились солдаты и сержанты полка. Офицеры с семьями жили в городе на частных квартирах.

Василий вылез из кабины, мельком бросил взгляд на руливший самолет Колоскова и сказал дежурному технику:

— Передай майору, я пошел домой. Голова что-то разболелась.

Пылаев вышел к центральной улице. Чистая, асфальтированная, она тянулась узкой полоской между домами, утопавшими в садах. До слуха Василия из открытых дверей бадег {[1]} доносился звон посуды и нерусская речь, которую он за этот год хорошо усвоил. В этом небольшом городке, насчитывавшем около пятнадцати тысяч жителей, было более сотни бадег, грязных и неуютных, где посетители пили ром, цуйку и вино.

С противоположной стороны улицы показались цыгане. Рослый оборванный мужчина вел медвежонка, за ним шли три мальчика с бубнами, скрипкой.

У ворот своей квартиры Василий увидел второго механика.

— Товарищ командир, вас вызывает полковник.

По пути в штаб Василий встретил штурмана — капитана Кочубея, который сегодня дежурил по части. Штурман еще издали отдал честь своему летчику и, не зная о происшествии, крикнул:

— Полковник ждет. Настроение хорошее. Сегодня зачетные стрельбы выполнили отлично, наша эскадрилья получила благодарность от командующего. Ждем приказа командира дивизии, награды будет вручать. Желаю успеха.

Дежурный легкой походкой пошел по коридору к выходу. Дверь в кабинет командира была открыта. Василий застыл на пороге.

— Войдите.

Стараясь говорить спокойно, капитан доложил:

— По вашему вызову гвардии капитан Пылаев явился.

— Сам не догадался зайти, — сердито проговорил Зорин и, поднявшись навстречу летчику, протянул ему широкую, покрытую шрамами руку. — Что же, товарищ летчик, — в словах полковника Пылаеву послышалась усмешка, — неудачно прогулялись от Бухареста до аэродрома?

«Все рассказал. И когда успел только?» — неприязненно подумал Василий о Колоскове.

— Рассказывайте, что произошло.

— Да что говорить? Майор вам все доложил. Ну, сел на вынужденную.

— А почему?

— Может случиться с каждым, — не отвечая на вопрос, пробурчал Пылаев.

Полковник удивленно вскинул брови.

— Зазнались вы, товарищ гвардии капитан. Учебный самолет за машину не считаете. Дескать, я боевой летчик, летаю на сложных машинах, а тут этот ПО-2. Вы забыли ту истину, что, не владея в совершенстве учебным самолетом, вы можете допустить непоправимую ошибку на боевой машине.

— За шесть лет летной работы это у меня первый случай.

— Это не оправдывает вас. Ошибка остается ошибкой.

Василий рассеянно смотрел в окно. К строю, где происходило занятие личного состава, подъехала легковая машина. Оттуда вышел генерал-командир дивизии. К нему с докладом подбежал майор Колосков.

Зазвонил телефон. Зорин взял трубку, сердито ответил:

— Знаю, надо докладывать вовремя. Полк построить на стадионе. Пойду встречу командира дивизии. Вам же, товарищ капитан, за халатное отношение к перелету объявляю выговор.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На город медленно опускались сумерки. Яков стоял у окна своей комнаты и смотрел во двор. По небольшому мощеному двору прошла маленькая полная румынка. Она приветливо улыбнулась майору и начала сзывать кур, разбрасывая кукурузные зерна:

— Пуи, пуи, пуи!

Домна Мария, так звали хозяйку, жила с матерью и братом Юлиу Санатеску. Муж ее погиб на войне. Вся семья была с Колосковым любезна и приветлива.

Отойдя от окна, Яков включил приемник, настроил его на Москву. Послышался ровный, спокойный голос диктора. Неотрывно глядя в огненный глазок приемника, Яков чувствовал, как вплотную подступила к нему тоска по Родине. Вот если бы Таня была с ним!

Год тому назад, когда Яков был в Харькове, они с Таней поженились. Но в Румынию она с ним не поехала, не могла оставить разбитую параличом мать. Вот и живет Колосков один. Тоскливо…

Мимо окна промелькнул белый китель, и вскоре в комнату вошел Василий. Он молча сел на диван.

— Командир дал взыскание, можешь радоваться, — сердито заговорил он. — Летчику требуется ежедневная тренировка, а я после войны только и повторяю: взлет, посадка, бомбометание. Где же полеты в сложных условиях? Зачем мне с азов начинать?

— Говорят: повторение — мать учения.

— Да при чем тут учеба! — воскликнул Пылаев. Он быстро встал и прошелся по комнате. — Холодное пиво есть? Жарко что-то.

— Возьми в тумбочке.

Василий налил стакан пива, залпом выпил и уселся возле открытого окна.

— В войну летчика ценили за мужество, и я бы мог быстро искупить свою вину. А сейчас, в мирное время, и мужество негде проявить.

— Да брось ты, Василий, раскисать от первой неудачи. И в другом ты неправ. Не только в бою героизм проявляется. Когда рядовой шахтер выполняет шесть норм, алтайский колхозник собирает с гектара более трехсот пудов пшеницы, когда создаются самолеты, летающие быстрее звука, — разве это не героизм! И в мирной жизни всегда найдется место подвигу.

— Я летчик, знаю и люблю свою профессию, в полку не на последнем счету, можно было на первый случай и простить вынужденную посадку.

— Нет, нельзя. Ты не выполнил приказ командира. Этим все сказано.

Василий медленно протянул руку к бутылке и налил себе еще стакан.

— У тебя, кажется, покрепче есть, угости.

— По-моему, пить-то как раз тебе сейчас и не следует.

— Нотации читать все вы мастера. Ладно, пойду.

— Постой, Василий, не горячись, выслушай. Ты немного зазнаешься, хотя в учебе не блещешь. А награды — их надо и в мирное время оправдывать…

— А я что, не оправдываю? В моем звене большинство офицеров имеют отличные оценки. А учиться отлично или хорошо — это мое личное дело.

— Чтобы иметь не только формальное, но и моральное право требовать с других, надо прежде всего самому быть примером.

— Ладно. Ты всегда во всем прав… А я… — Василий махнул рукой и быстро вышел.

— Василий! Да постой! Куда же ты? — крикнул Яков.

Пылаев, не оборачиваясь, вышел из комнаты. Колосков вздохнул. Трудно с Василием, никак не может он понять, что не в укрывательстве дружба истинная. Разговора по душам не получилось. Надо что-то придумать, как-то помочь Василию.

Колосков вышел в сад. Из ярко освещенной беседки навстречу ему поднялся брат хозяйки Юлиу Санатеску. В противоположность сестре, он был худощав, высок. На загорелом лице резко выделяются совиный нос и маленькие аккуратно подстриженные усики. Колоскову казалось, что где-то он этого человека уже встречал, но где — не мог вспомнить.

— Скучаете, — вкрадчиво заговорил Санатеску. — Сходите в театр. Сегодня из Бухареста приехала известная певица, гастролировала в Америке.

— В следующий раз, а за совет спасибо.

Яков достал портсигар, но Санатеску опередил его, предложив свои сигареты:

— Курите, лучший греческий табак, сегодня друг подарил несколько пачек. У нас табаку не стало. Второй год засуха. Скоро и хлеба не будет.

— Все будет, напрасно беспокоитесь. Не для того народ взял власть в свои руки, чтобы с голоду умирать.

И наше государство поможет, если что, — проговорил Яков.

— Прекрасно! Мы будем вечно благодарны вам.

Юлиу был чрезвычайно любезен со всеми советскими офицерами. Но что-то в его поведении говорило Якову, что этот человек неискренен.

Юлиу также был летчиком. По его рассказам, в первые дни войны его заставили служить в немецкой части, действующей на юге России. Возил почту, посылки. А когда за линией фронта его сбил советский истребитель, Санатеску уехал к себе в Румынию и занялся торговлей. Сейчас он нигде не работал, но деньги у него водились. Соседи поговаривали, что он привез из России много золота. Нет, не внушал доверия этот человек.

— Капитан у вас сегодня будет? — спросил Санатеску.

— Нет. А что?

— Он просил купить в Бухаресте автоматическую двухкнопочную ручку. Я сегодня привез. Вы ему передадите?

— Нет. Лучше отдайте сами…

Юлиу зевнул, потянулся.

— Что-то спать хочется. Пойду… Желаю счастливо провести вечер.

Около общежития Колоскова окликнул Дружинин:

— Яшка, приехала Нина, пробудет здесь несколько дней. Заглянешь завтра к нам?

— А как же! Конечно, приду. Они вместе вошли в общежитие.

— А где же Пылаев? Не знаешь? — спросил Дружинин. — Я сейчас консультацию проводил по марксизму-ленинизму. У Василия с этим предметом не очень-то ладится, но не пришел, хотя я его несколько раз предупреждал.

— Мне Костелу сказал, что Василий переоделся и ушел куда-то, — проговорил Колосков, — и не в первый раз уже так. Придешь вечером, а его нет. Где он бывает? Спросишь — или промолчит, или вспыхнет, грубостей наговорит.

— Да, неважно с Василием обстоят дела. Неужели опять сорвется? Ведь в партию готовится вступить.

— Ты понимаешь, Григорий, в общем-то он хороший парень, но — трудный. Я очень хочу помочь ему. За сегодняшнюю вынужденную посадку командир полка объявил ему взыскание. Пылаев опять в бутылку полез… И в прямом и в переносном смысле, — невесело усмехнулся Колосков.

— Я тебе давно хотел сказать… — Дружинин замялся, — что-то ты к Лиде зачастил.

— А если я влюблен, товарищ секретарь, — шутливо проговорил Колосков.

— Ты не смейся, — сердито ответил Дружинин. — Пылаев Лиду давно любит, сам знаешь…

— Да ты что, всерьез! Ведь ты знаешь, почему я у Лиды так часто бываю. И Василий знает. Елене Александровне Банниковой я жизнью обязан… Никогда не забуду, как она приютила меня в сорок втором и помогла переправиться через Дон. Жаль, не дожила до радостных дней, погибла… Валюша один остался. Болен он тогда был. Лида лечила его, а потом взяла к себе. Мать ему заменила. Разве могу я не помогать, чем могу, Лиде и Валюте, не бывать у них? Ты знаешь, Григорий, я все уговариваю Лиду отдать нам Валюшку. А Лида и слышать не хочет о том, чтобы расстаться с мальчиком.

— Она права, Яша. Мальчик ее любит. И ты не настаивай.

— Лида молода. Замуж выйдет. Еще неизвестно, как муж ее будет относиться к ребенку.

— И все же Валюшу Лида тебе не отдаст.

Пылаева Яков дома не застал. Забежал к себе, взял сверток с подарком Валюше и пошел к Лиде.

Колосков встретил Лиду в саду санитарной части. — Заходи в дежурную комнату, — сказала девушка. — Я сейчас, только к больным забегу и приду.

— Василий здесь?

— Нет, не был. Я его жду.

Лида пришла через несколько минут, сняла белый халат и подошла к столу. На девушке было черное бархатное платье, которое очень ей шло.

«Хороша! — подумал Яков. — Если бы наладилось у них с Василием…»

— Вот, Лида, купил я матросский костюм Валюше, — он показал на сверток. — А тебе письмо от Тани и матери… И еще вопрос: когда ты ответишь на предложение Василия?

— Ну вот, ты всегда так, в лоб… Сложно это, Яша, — вздохнула Лида. — Очень я Николая любила. Первую любовь не так просто из сердца вырвать.

— Вырывать не надо. Но жизнь есть жизнь, Лида…

— Все это так, Яков. Но ты пойми… Я очень хорошо отношусь к Василию. Очень. Он настоящий человек, и любит меня, и к Валюше, как к родному, относится. А у меня к нему… благодарность, жалость или любовь — сама не знаю.

Она смотрела на Якова, и взгляд этот словно говорил: «Если бы ты мог помочь мне… нам».

— Ты посиди, я сейчас приду.

Когда Лида вошла в комнату, в ее руках была большая ваза с виноградом. Она поставила ее на стол.

— Костелу привез. Вчера в горах был у деда. Специально рвал для меня и Валюши, — девушка взяла кисть спелого винограда и подала летчику: — Угощайся.

Лида села на стул и задумалась: «Яков, пожалуй, прав. Действительно Василию надо что-то ответить».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Подойдя к бадеге «Семь чертей», Пылаев остановился, посмотрел нерешительно на большую вывеску, где были изображены семь чертей с поднятыми бокалами, и, махнув рукой, вошел в зал. За прилавком суетился хозяин. Узнав летчика, он приветливо кивнул ему головой. Василий сел за круглый столик возле открытого окна и заказал пиво.

Посетителей было мало. Здесь становилось шумно лишь часов с одиннадцати вечера, когда торговцы, основные посетители бадеги, подсчитав свои барыши, спешили в бадегу выпить цуйки и обменяться новостями.

Мимо Василия прошла стройная женщина. Прошелестев длинным шелковым платьем, она легко взбежала на сцену. С другой стороны появился аккордеонист. Это был Костелу. Он положил аккордеон на стул, снял шляпу, аккуратно причесал редкие волосы, подошел к Василию и приветливо поздоровался.

— Присядь, выпей, — Пылаев налил ему стакан пива.

— Покорно благодарю. Устал я. Сегодня суббота, посетителей в парикмахерской было много, пришлось поработать…

Семья Костелу Садояну жила бедно. Отец работал на электростанции, и его скудного заработка семье не хватало. Земли у них раньше не было, и только теперь, с установлением народно-демократического правительства, семья Садояну впервые получила землю и посадила виноградник.

Во время войны Костелу не раз помогал нашим патриотам, работавшим в тылу врага. В 1942 году он с группой румынских солдат дезертировал из армии и благополучно добрался к деду в горы, где скрывался до прихода Советской Армии.

Под влиянием событий, происшедших в его стране, Костелу Садояну вступил в социал-демократическую партию, был избран в правление профсоюза. Он теперь твердо знал, кто его враги, а кто истинные друзья. Он понимал, что не сразу придет хорошая жизнь в его страну. Но он знал, эту жизнь они построят. А трудности, что ж, это дело временное.

— Забегал домой, мать сказала, что Яша и ты продуктов нам дали. Спасибо вам! Этот год у нас тяжелый — засуха… Ну, мне надо идти, партнерша зовет.

— Откуда она?

— Из Бухареста, сама бессарабка, поет хорошо.

Как бы угадав желание советского летчика, певица на чистом русском языке запела громким, чуть гортанным голосом:

Василий слушал, задумчиво глядя в окно. К бадеге подъехала грузовая машина, и через несколько минут в зале появились двое румын и шофер — русский солдат. Они втроем ушли за тонкую перегородку.

К столу, где сидел Василий, подошел Санатеску.

— Заходил к вам на квартиру, — заговорил он. — Ручку я достал. Редкий экземпляр — два золотых пера.

— Сколько? — коротко спросил Пылаев.

— 400 тысяч лей.

Юлиу кивком головы подозвал официанта и заказал на двоих ужин.

— Спасибо, я ужинал, — сказал Пылаев.

— Ну выпейте хоть немножко коньяку.

За перегородкой опьяневшие заговорили громче. Пылаев весь превратился в слух, но уловил лишь отдельные румынские фразы:

— Понимаю, Михай, понимаю, почему ты так щедро угощаешь русских. Напрасно, ничего не получится…

— Наливай… Когда деньги есть, все получится… Санатеску посмотрел на Пылаева:

— Он прав, — заговорил Санатеску. — Сила — в деньгах. Таков закон XX века.

— В вашем понятии положение человека зависит не от его способностей, а от того, насколько он богат. Но вы забываете, что в Румынии наступило другое время.

— «Призрак ходит по Европе, призрак коммунизма». Так, что ли? — с иронией спросил Санатеску.

— Нет, это уже не призрак, а действительность. Жизнь возьмет свое. Будущее принадлежит коммунизму.

— Чистейшая пропаганда. Создать такое общество невозможно.

— Напрасно так думаете. Мы уже построили первое в мире социалистическое государство. До войны в нашей стране народ жил во много раз лучше, чем народы любого капиталистического государства.

— Я пока предпочитаю жить так, как я хочу.

— Понимаю… Жить по волчьему закону, без совести и стыда.

Санатеску натянуто засмеялся.

— Совесть можно купить и продать, она тары не требует, и ее переносить с места на место не надо. — Помолчав несколько секунд, он вдруг проговорил: — Я шучу, а вы уже подумали бог знает что?

— Во всякой шутке есть доля правды, — возразил Пылаев.

Начались танцы. Санатеску подошел к бессарабке, и они легко и плавно закружились вокруг столов. Василий рассчитался и встал. Направляясь к выходу, заглянул за перегородку. Там никого уже не было. «Эх, надо было солдатом тем заняться. А теперь улетела птичка… И вообще, зачем я нарушил приказ начальника гарнизона, запрещающий посещать бадеги?»

Василий прошел мимо большого парка и остановился на углу в раздумье, куда идти — домой или… «Нет, пойду к Лиде. Она сегодня дежурит, я обещал к ней зайти», — решил Пылаев.

В лазарете горел огонь. Василий раздвинул кусты акации и подошел к окну дежурной комнаты. Занавеска была приоткрыта. Возле стола сидели Лида и Колосков. Яков что-то горячо говорил, Лида, наклонив голову, слушала. Вот Яков пересел ближе, взял девушку за руку.

Дела… Вот, значит, как! Этого можно было ожидать. Теперь ясно, почему Лида не отвечает на его предложение. Яков из тех, кого женщины любят. Красавец, герой… Ишь, как напевает… Что ж делать? Пойти и все им сказать. Нет, нельзя, хватит с него происшествий всяких. Пусть делают, что хотят…

Пылаев отошел от окна. Куда же теперь? Домой? Нет, только не туда. И он медленно пошел в город. С аэродрома метнулся луч прожектора и выхватил большой кусок темно-голубого неба. У проходных ворот стоял часовой, освещенный электрическим фонарем. Это был Петро Репин. Он спешно одернул гимнастерку, выпрямился. Но Пылаев прошел мимо, даже не взглянув на сержанта.

Задолго до подъема личного состава Колосков подошел к дому, где жил Пылаев. Под развесистым густым орешником он увидел Костелу, который делал зарядку.

— Рановато, друг, поднялся. Что, не спится? — спросил Колосков.

— Твоя правда, не могу спать. Все о вчерашнем собрании думаю. Предложил принять участие в сооружении плотины, она так необходима местным крестьянам, — проговорил Костелу.

— Приняли твое предложение?

— Да. Через несколько дней выезжаем. Это будет наш подарок ко дню выборов… — он кивнул головой в сторону открытого окна. — А Василий спит еще.

— Сейчас разбудим, — Колосков подошел к окну, громко крикнул: — Вася, пора подниматься! Тебе до работы на материальной части нужно зайти в моторный класс.

— Не могу, да и зачем? — тотчас же откликнулся Пылаев сонным голосом. — Все равно «отлично» не поставят, а на «хорошо» я и так мотор знаю.

— Разве знания для отметок нужны?

— Спорить с тобой не собираюсь. У меня сегодня другой план.

— Как хочешь…

Прежде чем идти на аэродром, Колосков зашел в моторный класс и остановился у разборного реактивного двигателя. Большой, хорошо оборудованный класс занимал половину ангара, аккуратно лежали на учебных столах части поршневых моторов, на стенах были развешаны схемы бомбардировщиков. Колосков бегло оглядел новенький блестящий мотор и удивленно задержал взгляд на левом углу комнаты, где был поршневой двигатель.

Старший сержант Репин отбросил ключ, нагнулся, стал собирать разбросанный инструмент.

— Какой у вас тут беспорядок! — недовольно проговорил Колосков.

Репин быстро выпрямился, посмотрел на офицера. Грязным рукавом комбинезона отер лоб.

— Вчера зачет сдавал на первого механика, а сегодня решил на практике проверить, снять и поставить цилиндр, — виновато сказал он.

— Ну, и как? — сразу же смягчился Колосков.

— На «отлично» сдал, товарищ майор, — широко улыбнулся сержант.

— У меня к вам просьба. Я слышал, что вы хорошо знаете работу бензонасоса. Все остальное знаю, а с устройством бензонасоса нелады у меня. Поможете?

— Конечно, товарищ майор. Разберем все до косточки, поймете, хитрого ничего нет, — Репин был явно польщен тем, что к нему за помощью обратился лучший командир эскадрильи.

Колосков и сержант с увлечением занимались несколько часов… С аэродрома Колосков ушел под вечер.

С севера, через Трансильванские Альпы, плыли пенистые облака, они медленно скатывались с вершин гор и, подхваченные ветром, неслись на восток.

Майор решил зайти на квартиру к старшему технику эскадрильи Исаеву. Не доходя калитки, он увидел девочку с большим голубым бантом.

— Здравствуй, Верочка, а где папа? — ласково проговорил Яков.

— Дома лежит, а мама вместо него пошла на базар. Папа у нас сам все покупает…

«Не доверяет жене или чересчур скуп», — подумал Колосков.

Пройдя небольшой двор, покрытый тонким слоем осыпавшихся листьев, Яков вошел в небольшой домик, где жил Исаев.

Старший техник эскадрильи лежал на кровати возле открытого окна. Завидев майора, он приподнялся.

— Здравствуйте, Мирон Сергеевич, как здоровье? — пожимая влажную руку, проговорил Колосков.

— Проклятая малярия, второй день трясет… Дел по горло, а тут лежи…

— Поправляться надо, на аэродроме пока и без вас обойдутся. До полного выздоровления из дому ни шагу.

— Значит, вроде ареста? — пошутил Исаев.

— Да, домашний арест под наблюдением супруги, — Яков подошел к окну. Легкий ветерок раскачивал тюлевые занавески, шевелил лапчатые листья чинары, что росла у самого дома. — Вот и осень пришла. Как время-то летит. Скоро год, как мы живем здесь.

— Товарищ майор, как дела в эскадрилье? — спросил Исаев.

— Да все в порядке. Материальную часть к полетам подготовили полностью. Получен приказ о демобилизации сержантского состава, из нашей эскадрильи уезжает несколько механиков.

— Жаль, все хорошие специалисты.

— Ничего, Мирон Сергеевич, подготовим новых, а сейчас они гражданским предприятиям нужны. Да и нам пора на Родину. Надоело жить на чужбине.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Поздно ночью дежурный по части ввел в кабинет командира полка Костелу Садояну.

— Проходите, — приветливо сказал Зорин, — садитесь.

— Як вам, товарищ полковник, за помощью. Крестьяне соседних деревень решили плотину построить и вырыть пятикилометровый канал. Все члены нашего профсоюза выезжают на строительство. Вот только лопат не хватает. Не поможете?

— Не только лопаты дадим, и люди наши с вами поедут.

— Вот чудесно! — воскликнул Костелу. — Большое вам спасибо!

— Товарищ Садояну, а как дела в городе, что нового? — спросил полковник.

— Вчера в рабочем клубе фашистские молодчики разбили окна, а ночью задержали нашего парикмахера и избили до крови. Сегодня на заборах сорвали плакаты.

— Да, день выборов близится. Вам сейчас надо быть начеку. Реакционные партии доживают свои последние дни, но пакостей еще могут много натворить.

Зорин внимательно присматривался к жизни этого города. На первый взгляд она казалась спокойной. Но только на первый взгляд. С каждым днем все ожесточеннее разгоралась в городе классовая борьба. Реакционные партии Маниу и Братиану перешли к активным действиям. Город со всех сторон окружен крупными селами, где было много кулаков. Здесь-то и свила себе гнездо националистическая партия Маниу, пополнявшая свои ряды за счет кулачества. И то, о чем рассказал Костелу, несомненно, дело рук этих националистов.

Рано утром десять автомашин с людьми авиационного полка прибыли на место строительства плотины. Со стороны гор по наезженной дороге, поднимая пыль, приближалась еще одна колонна автомашин.

— Смотрите, артиллеристы едут, — сказал Репин, всматриваясь вдаль. — А народу сколько! Вот это здорово! Люблю в таком коллективе работать.

Артиллеристы шутками приветствовали друзей:

— Летчики, прикройте нас от солнца, а мы уж сегодня за вас поработаем.

— В помощи не нуждаемся, своей силенки хоть отбавляй.

— Коли так, тогда за дело, — говорил высокого роста артиллерист. — Даем обязательство прорыть пятьсот метров до обеда.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнул, так мне бабушка еще в детстве сказывала, — смеется Пылаев.

Между горами и ближайшими озерами раскинулась широкая равнина, выжженная солнцем. Среди долины текла речушка, которая к концу весны обычно пересыхала, и тогда до поздней осени во всей долине вода была только в колодцах. В начале весны после дождей вся долина покрывается пышным ковром трав. Но ненадолго. Уже в июне травы высыхают, и, если нет дождей, долина становится пустынной и безмолвной.

Жители окрестных деревень пытались запахать эти пустующие земли, но всегда больше сеяли, чем собирали. Так годами в долине пустовало несколько тысяч гектаров земли.

Крестьяне жили бедно. Лучшие земли, — а их здесь было мало, — принадлежали помещикам. Бедняки довольствовались своими приусадебными участками. В неурожайные годы многие уходили в Бухарест или Плоешти на заработки. И только с установлением народно-демократического режима в Румынии эти крестьяне зажили по-иному. Они отобрали у помещиков земли и решили оживить мертвую долину.

К центру долины, где уже начали рыть котлован, стекались крестьяне.

Инженеры, присланные народно-демократическим правительством, еще вчера разбили участки для работы и сейчас распределяли людей. Они громко выкрикивали названия сел и тут же назначали старших.

Начальник штаба полка Руденко получил самый большой участок, разбил людей по пятьдесят человек, назначил старших. Потом скинул китель и первый вонзил лезвие острой лопаты в сухую землю. Работа закипела.

Поднялось солнце, и сразу заблестели червонным золотом скалистые верхушки гор. Подул ветерок, прохладой обдавая мокрые спины: уже многие сняли комбинезоны и рубахи.

Во время перерыва отдыхающим солдатам и офицерам румынские девушки принесли корзины с виноградом.

— Спасибо, девчата, за угощение, — сказал Репин. — Кабы мне повстречаться с вами на Родине, сразу бы сватов прислал.

— Да, хороши девчата, такие же озорные, как у нас на Украине, — подхватил Кочубей.

— Хватит, ребята, на чужих девчат смотреть, перекур окончен, — вмешался Шеганцуков.

— Обязательно напишу об этом в дневнике. Хорошая память останется, — проговорил Петро, неохотно поднимая лопату.

— Ты все пишешь.

— А как же. Про эту девушку, заметил — самая ладная, — обязательно напишу. Ну и хороша! Аникой ее зовут.

— Успел уже познакомиться, — удивился Шеганцуков.

— Знаешь, очень она мне нравится, — признался Репин.

— Смотри, какой быстрый… И когда ты Петро успеваешь.

— Спрашиваешь, — засмеялся Репин, поглядывая на красивую румынку. — Любовь — это брат, любовь…

Девушка почувствовала на себе пристальный взгляд сержанта, что-то сказала подруге. Громко смеясь, они пошли к подводам. Шеганцуков подмигнул другу и хлопнул его по плечу:

— У нас в Кабарде про это так говорят. Если любишь, то ничего не пожалеешь. Сам голоден, но последний кусочек отдашь любимой. Плавать не можешь, а все равно кинешься ее спасать. В пути здорово устанешь, а у любимой груз возьмешь. Вот это любовь, настоящая, большая.

— А маленькая? — спросил Петро и скосил на друга озорные глаза. — Ну, что молчишь? — Он был уверен, что Шеганцуков не ответит ему, и отошел в сторону.

Но Шеганцуков не растерялся. Помолчал, подумал и отрезал:

— Маленькая — себе больше оставишь, а девушке меньше дашь.

— Философ ты, старшина.

— Спасибо за комплимент, — ответил Шеганцуков, и в его глазах на миг мелькнули еле уловимые хитрые огоньки. Но он их быстро погасил.

— Пошли, чего стоим.

Возле автомашины политработники выпускали «боевой листок». Артиллеристы «сидели» в самолете и, улыбаясь, «летели» впереди всех. Летчики, давшие триста процентов нормы, гнались за ними на легковой машине.

— Это несправедливо, — разглядывая рисунок, гудел Кочубей. — Артиллеристы сели не по назначению и еще улыбаются.

— Если не догоните нас к обеду, придется пересадить вас на трактор, — подзадоривали артиллеристы.

— Это мы еще посмотрим, кому — трактор, кому — телега, — проговорил Руденко и весело крикнул: — А ну-ка, бомбардировщики, нажмем, не посрамим нашей авиации!

После перерыва Колосков разыскал среди работающих румын Костелу, и они вдвоем пошли помогать крестьянам. Первое время работали молча. Земля, нагретая солнцем, была сухая и осыпалась с лопаты, как сахарный песок.

По соседству пожилой румын, показывая рукой в небо, говорил:

— Красиво летят, высоко и, наверно, издалека. Колосков поднял голову и увидел в голубом безоблачном небе стаю диких гусей.

— Да, с севера на юг, — на румынском языке ответил он.

— А правда, домну военный, у нас в горах говорят, в этом году война будет? — спросил старик.

— Враги распускают слух с целью запугать вас, а сами, вероятно, скупают землю, пользуясь засушливым годом, — ответил ему Яков.

— Мы не слабонервные, им нас не запугать, — заговорил другой румын, помоложе. Среднего роста, одет в сильно замасленную блузу и широкие кожаные брюки. Выпрямившись он продолжал: — Они и в 1945 году, когда раздавали беднякам помещичью землю, уговаривали нас отказаться, а то, мол, придут настоящие хозяева, тогда запоете. Мы их не послушали. Взяли землю…

— Правильно сделали, что помогли коммунистической партии осуществить земельную реформу. Придет время, не будет у вас и монархии, тогда еще лучше заживете.

— То есть, как вы говорите — у нас не будет короля? — испуганно спросил пожилой румын.

— Ну да, как у них в России, — ответил поспешно Костелу и улыбнулся старику.

Тот покачал седой головой и снова принялся за работу. Не укладывалось, видимо, у него в голове, как это можно жить без короля.

— Михай и его прислужники только вредят нам.

— Правильно говоришь, — поддержал молодого румына Колосков.

— Вот изберем подлинно народное правительство, возьмемся за короля, — сказал молодой румын.

Колосков одобрительно посмотрел на соседа и подумал: «О, да ты не хуже меня разбираешься в политике» — и тут же спросил:

— Вы, похоже, из того же села, что и старик?

— Нет, я из Плоешти, работаю в мастерских, а среди крестьян живу временно, приехал в составе рабочей бригады; оказываем помощь беднейшему крестьянству, ремонтируем им инвентарь. И политическую работу проводим, конечно. Читаем газеты, объясняем, как будут проходить выборы, за кого надо голосовать. А король в большом долгу перед моей семьей, — заговорил уже тише рабочий.-24 февраля 1945 года в Бухаресте проходила демонстрация. Народ шел мимо королевского дворца. В толпе был и мой отец. Он накануне поехал в Бухарест купить праздничные подарки. И вот раздался залп… Отца теперь нет. Стреляли из дворца Михая. Эти выстрелы окончательно подорвали мою веру в монарха. Я тогда вступил в коммунистическую партию. С того дня у меня злоба на всех королей. И я не дождусь, когда этого Михая повесят.

Услышав рассказ, старый румын бросил работу и оживленно спросил:

— Так ты сын Василиу Петрашку?

— Он самый.

Старик пожал молодому румыну руку.

— Уже вырос, мужчиной стал!

Через некоторое время все вновь дружно взялись за работу. Во время следующего перерыва к работающим подъехала легковая машина.

— Приехал представитель ЦК Коммунистической партии Румынии… — проговорил молодой румын.

— Пойду узнаю, дали ли русские нам хлеба? — сказал старик. И, обернувшись к молодому румыну, спросил: — Василиу, как ты мыслишь?

— Дадут, папаша, последним поделятся, — ответил он.

Колосков взглянул на старика, улыбнулся и утвердительно качнул головой.

— Хлеб… у меня будет хлеб, — шептал старик.

На одну из подвод поднялся невысокого роста румын. Он приветствовал собравшихся, затем заговорил. Он напомнил, как в результате прорыва советскими войсками гитлеровского фронта в Молдавии народные массы, руководимые Коммунистической партией Румынии, быстро организовали вооруженную рабочую гвардию, которая и выступила против буржуазного правительства. Румыния окончательно перешла на сторону Советского Союза. В мае 1944 года был организован единый демократический фронт, куда вошли организации трудового крестьянства — фронт земледельцев, социал-демократическая партия, коммунистическая партия и другие организации.

6 марта 1945 года было сформировано правительство из демократических партий без участия реакционных сил.

Страна второй год переживает засуху. И, несмотря на эти трудности, правительство сумело многое сделать. Проведены реформы, явившиеся большим шагом в деле демократизации Румынии. Поддержка, оказанная беднейшему крестьянству рабочим классом под руководством коммунистической партии, привела к укреплению союза рабочих и крестьян.

— Мы безгранично благодарны Советскому Союзу, — оратор посмотрел в сторону летчиков и артиллеристов. — И мы, как видите, несмотря на засуху, не переживаем голода и смело смотрим в будущее. Только сегодня получено сообщение о том, что Советским правительство выделено 20000 центавров пшеницы для сел и города, лежащих в этой долине.

Сидевшие на земле крестьяне вскочили на ноги. В воздух полетели шляпы.

Долго не смолкали радостные возгласы. Затем все с еще большей энергией принялись за работу.

Во время следующего перерыва вокруг Пылаева собралась группа летчиков. Оживленно жестикулируя, Василий говорил:

— Эти места мне знакомы. Здесь где-то живет сумасшедший заяц.

— Как это — сумасшедший? — спросил Снегов и лукаво посмотрел в сторону артиллеристов. — Ты его видел?

— Не только видел, товарищ старший лейтенант, стрелял в него.

— Заливаешь поди, — сказал кто-то из артиллеристов.

— Да вы послушайте вначале, а потом сами решите, где правда, где ложь. Так вот, несколько дней тому назад я с полковником был в этих местах. Подстрелили мы по паре зайцев и решили ехать домой. Вдруг впереди нас выскакивает на дорогу еще один заяц. Выстрелили. Он остановился, а потом как даст стрекача. Мы — за ним. Заяц петлял, петлял, а потом как бросится к нам навстречу. Мы от неожиданности рты открыли, а он пробежал мимо, показал нам хвост и был таков…

Когда Пылаев закончил, к нему подошел сероглазый высокий артиллерист.

— Вы извините меня… Но мне очень знакомы голос ваш и лицо.

— Было когда-то лицо, — сердито отвернулся Пылаев.

— Постой, постой, да ты не тот ли штурман, что под Львовом из горящего самолета товарища вынес?!

— Был такой случай.

Они обнялись.

— Я ведь все эти годы думал о тебе, — радостно говорил артиллерист, — даже помню: звать тебя Василием.

— Точно так, — подтвердил Пылаев, — а я тоже вспоминаю: ты — Николай Денисов, командир батареи.

— Правильно: с кем во время войны породнишься, того забыть нельзя. Бывало, завижу, летит самолет, все думаю: не твой ли? Несколько раз собирался поехать на соседние аэродромы, да фамилию твою забыл. А Петр Пряхин где?

— В нашем полку заместителем командира по политической части.

— Вот кого тоже никогда не забуду. В сорок первом он мне помог стать на путь истинный. Тогда наши отступали из Белоруссии, я был ранен и решил дома остаться. Вот тогда и встретил Петра… А теперь, как видишь, я уже капитан.

— Так ты приходи сегодня ко мне. Пригласим Пряхина, фронтовых друзей.

— Давай сначала ко мне. А в другой раз — я к тебе приеду, с женой и детьми. Идет?

— Идет.

— А как поживает Лидия Ивановна? У нас ее ребята часто вспоминают.

— Живет хорошо.

— Ты еще не женился?

— Да кто за меня пойдет…

— Ну, это ты брось. Такой парень. Орел!

Когда солнце спряталось за горы, по долине разнеслась команда:

— По машинам!

И вскоре в долине гремела песня:

Машины скрылись вдали, с ними унеслась и песня. Оставшиеся румыны долго еще стояли возле глубокого котлована и махали вслед советским воинам шляпами и платками. И, быть может, многие из них сегодня впервые поняли, как хорошо, когда люди живут в дружбе и выступают единым фронтом за мир и свободу.

В общежитии второй эскадрильи тихо. Шеганцуков сидит около стола, подперев голову рукой, и задумчиво смотрит на спящих товарищей. Ему не до сна, последнюю ночь проводит он здесь, в полку. Завтра к вечеру будет Шеганцуков уже на Родине. И радостно на душе у солдата и немного печально. Нелегко расставаться с однополчанами, ведь все годы войны прошли плечом к плечу… Такое не забывается. Все они ему как родные. И домой тянет. Ох, как хочется солдату домой!

К Шеганцукову подошел Репин, он сегодня дневалил.

— Старшина, — шепчет он. — Не забывай, пиши, как договорились.

— Не беспокойся, Петруша. Писать обязательно буду и ждать тебя буду. Может быть, и ты скоро демобилизуешься. Вон вчера новое пополнение прибыло. Все молодые, здоровые, как на подбор… Да, чуть не забыл, — спохватился старшина. — Ты того… брось заходить в магазин к Татулеско. Недобрый он человек.

— Напрасно предупреждаешь, я не к нему ходил, а к его работнику. Хороший малый, недавно познакомились. Не промахнусь. Будь уверен. Человека я насквозь вижу.

— Все же будь осторожен…

Открылась дверь, в общежитие вошел командир первой эскадрильи Колосков.

— Не спите? — спросил он Шеганцукова. — Вот и хорошо, зашел попрощаться с вами.

— Большое спасибо, товарищ майор, — обрадовался Шеганцуков.

— Ну, друг, воевал ты хорошо. Отличным товарищем был и солдатом. Вот так же и в колхозе работай.

— А как же иначе, только по-гвардейски.

— Знал бы ты, как я тебе завидую! Так хочется на Родину, — Колосков вздохнул, потом обнял Шеганцукова. — Ну, в добрый тебе час.

Рано утром из ворот городка вышла группа солдат, сержантов и офицеров. Они провожали старшину Шеганцукова.

— Товарищ инженер, давайте споем нашу любимую, — предложил Репин, обращаясь к Мирону Исаеву.

— Пожалуйста, товарищи, — попросил друзей Шеганцуков.

Исаев могучим басом запел:

Все дружно подхватили песню. На улицу выходили румыны, с любопытством смотрели на летчиков. У двора дома, где жил Колосков, стоял Юлиу Санатеску. Когда летчики поравнялись с ним, он спросил Пылаева:

— Что, капитан, уезжаете?

— Нет.

— Понимаю, генерала встречаете.

— Нет, не угадали, солдата домой провожаем.

— Интересные люди, удивительная армия! — пробурчал Санатеску.

— Да, хорошая армия, все — одна семья, для всех один закон, — сказал вслед ему сосед-румын.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дружинин сидел один в офицерской комнате, готовился к лекции, которую он должен был прочитать для коммунистов полка. Тема хорошо знакомая: «Бомбометание группой самолетов по артиллерийским позициям». В комнату вошел Пылаев в летной форме. Он только что вернулся из полета.

— Ты меня звал?

— Да, звал. Вот что, Василий, я решил пока рекомендацию тебе не давать…

— Это почему же? — растерялся Пылаев.

— Я считаю, что выводов серьезных из промахов своих ты не сделал. Я не только тебе не дам рекомендации, но на бюро буду голосовать против. Мой долг предупредить тебя об этом.

Пылаев побледнел. Он не ждал от Дружинина такого сурового к себе отношения. Хотел было что-то сказать, но только махнул рукой и выбежал из кабинета.

Дружинин, оставшись один, долго еще не мог успокоиться. Совсем не просто высказывать жестокую правду человеку, к которому в общем-то относишься неплохо. В том, что он поступил правильно, Григорий не сомневался. И еще в одном был уверен: сегодняшний разговор обязательно пойдет Пылаеву на пользу.

Через полчаса Пылаев вернулся. На нем лица не было.

— Гриша, мы вместе с тобой воевали, — заговорил он тихо. — Ты был коммунистом, я — беспартийным, но я никогда не отставал от тебя…

— Ты пойми, Василий, людей ценят не только за прежние заслуги. Пойми меня правильно. Да, ты воевал храбро. А сейчас? Хотел скрыть случай с вынужденной посадкой, учишься неважно, в бадегу зачастил…

— Да, я не ангел, — криво усмехнулся Василий. — Может, ты и прав. Только так паршиво у меня на душе…

— Сегодня полетишь? — изменил тему разговора Дружинин.

— Два раза — на стрельбу и на разведку.

— Возьми пассажиром. Скучаю по высоте.

…На стоянке самолетов ведущий первого звена Пылаев, опробовав моторы, вырулил на старт. Управляя послушной машиной, отдавая команды ведомым, Василий думал совсем о другом. Неужели такой никчемный он человек, что даже друзья потеряли веру в него. А может, Дружинин, как это говорят, перестраховывается? И тут же отбросил эту мысль. Нет, не такой человек Григорий, не такой.

Самолет, покачиваясь, постепенно меняет направление. Пылаев торопливо доворачивает машину. «Хватит самоанализов, в воздухе надо думать только о полете». Василий прибавляет обороты мотора, увеличивает скорость. Внизу чаще замелькали рваные облака. Хорошо и ясно просматривается большое озеро и узенькая полоска Дуная.

Над лесом Пылаев делает плавный разворот и берет заданный курс в сторону моря. Его звено сегодня участвует в летно-тактическом учении с задачей — разведать аэродром «противника». Задача эта нелегкая, так как аэродром зорко охранялся скоростными истребителями и зенитными батареями.

Еще перед полетом Пылаев обдумал операцию. Истребители, очевидно, будут караулить разведчиков на больших высотах. А он пойдет почти на бреющем. Тут и зенитки бессильны будут.

Пылаев приказал стрелкам-радистам прекратить передачу позывных на землю, чтобы не дать возможность «противнику» подслушать, резко сбавил обороты и стал снижаться. Ведомые послушно следовали за ним. «Молодцы ребята, без слов все понимают».

Самолеты «противника» появились над аэродромом только тогда, когда звено Пылаева, сфотографировав все, что надо было, ложилось на обратный курс.

На земле Пылаев встретил Колоскова, который тоже только что вернулся с полета.

— Ну, хвастай своими успехами. Как отбомбился?

— Да особенно хвалиться нечем, — вздохнул Колосков.

— Что так?

— Один наш самолет все же сбили на обратном пути.

— Война без жертв не бывает, — пожал плечами Пылаев, — и потом — не ошибается только тот, кто ничего не делает.

— Такие ошибки, Вася, нам не прощаются. Чем меньше их будет в мирное время, тем меньше жертв будет и на войне. А у тебя как прошла разведка?

— Думаю, хорошо. Задание выполнил на низких высотах, бреющим ушел от преследования. Посредником у меня был Дружинин, оценку пока не давал.

К летчикам подошел Кочубей. Лицо у него было хмурое.

— Что случилось? — спросил Пылаев.

— Истребители прислали фотокинопленку. Наше звено сбито раньше, чем мы сообщили данные разведки.

— Не может быть! — воскликнул Пылаев. — Да когда же они успели?

— А вот, видно, успели.

Кончался учебный год, летчики полка напряженно занимались. В нелетные дни стреляли в тире, ходили в барокамеру, тренируя свой организм к полетам. А когда выдавались летные дни, почти все время были в воздухе.

Колосков совсем замотался. Тут в полку дел невпроворот, а тут надо в заочное отделение военной академии задания отсылать. Дня не хватало, приходилось ночами сидеть. Даже с друзьями некогда потолковать.

Как-то случайно Яков встретил на улице Пылаева и Костелу.

— Ты что же не в парикмахерской? — спросил он Костелу.

— Разве ты не знаешь? Я уже не работаю там. Удивительно складывается жизнь. Вчера я еще был парикмахером, а сегодня правительство назначило государственным администратором.

— Куда?

— Есть у нас в городе электростанция, она еще принадлежит частной нефтяной компании. Вот туда меня и назначили государственным администратором.

— Требуется народный глаз над частным предприятием, — сказал Пылаев.

— Костелу подходящая кандидатура.

— Ладно, не будем об этом, — застеснялся Костелу, — скажите лучше, товарищи, поедете со мной на охоту? Мой дед, который живет в деревне, приглашает на волков.

— А почему бы не поехать? Правда, Яша?

— Ну вот что, вы подумайте, а потом мне скажете. А сейчас я пошел. До свидания.

Колосков и Пылаев остались вдвоем. Мимо них торопливо прошел низкого роста плотный румын. Колосков узнал его, это был Тадулеску — «король керосина». Он имел в этом городе пять магазинов и продавал в них привезенный из Плоешти керосин. Не доходя нескольких шагов, Тадулеску бросил быстрый взгляд по сторонам, в глазах его мелькнула ненависть, но, приподняв маленькой пухлой рукой шляпу, он льстиво и угодливо поклонился.

— Кто это? — спросил Василий, провожая румына взглядом.

— Тадулеску, очень опасный человек, — ответил Яков. — До прихода наших войск он был членом общества «Румыно-Американо» — филиала американского концерна. Такие, как Тадулеску, диктовали буржуазно-помещичьему румынскому правительству линию внутренней и внешней политики. Это они толкнули Румынию на войну с нами.

— Вон оно что, — удивленно проговорил Пылаев.

И вдруг мелькнуло: в бадеге за одним столом сидели, а я и не знал… — Достал из кармана папиросу, закурил. — С виду тихоня.

— Этот тихоня один из вождей реакционной партии. В 1945 году несколько раз организовывал митинги против нового режима. Сейчас притих. Набирает злости.

— Хорек, настоящий хорек, — бросил Василий, и Колосков заметил, как на щеках Пылаева появились синие полосы.

На базарной площади, возле мясных лавок, они увидели небольшую толпу румын. С крыши невысокого здания, два оратора, размахивая руками, что-то говорили собравшимся. Вдруг толпа зашевелилась, с угрожающим ревом бросилась к ораторам. Через несколько минут из толпы выскочил окровавленный человек. Он был без шляпы, его замасленный серый костюм в нескольких местах был разорван.

— Надо заступиться! — сказал Пылаев.

— Не смей! Видишь, кто собрался тут: торговцы да спекулянты. А вон в стороне Тадулеску. Пойдем.

— А разве мы не обязаны народу помочь?

— Мы и помогаем, но не на базарной площади. Здесь можно на провокацию нарваться.

— Не могу, смотри, они сбили его с ног. — Василий рванулся к толпе.

— Не вздумай доставать оружие. Черт знает, что может получиться, — проговорил Колосков, следуя за ним.

— Не беспокойся, Яша, будет все в порядке.

Толпа неохотно расступилась. Пылаев и Колосков помогли румыну в замасленном пиджаке стать на ноги. В это время кто-то ударил Якова по голове. Но уже со стороны электростанции сюда бежала большая группа рабочих. Яков услышал громкий голос Костелу:

— Разогнать братиановцев! {[2]}

Летчики с трудом выбрались из толпы и свернули в переулок. Яков открыл пачку сигарет, закурил.

— Обошлось бы и без нашей помощи, а теперь во всех буржуазных газетах будут красоваться наши портреты с надписью: «Советские офицеры с оружием в руках разогнали митинг румынских граждан и учинили драку».

— Да ты преувеличиваешь, — сказал Пылаев.

— Нет, не преувеличиваю. Ты забыл, где мы находимся.

— Но какие же мы победители, если на наших глазах буржуазия творит безобразия. Надо быстрее их к ногтю…

— Мы — освободители, — поправил его Колосков. — А хозяин здесь — румынский народ, ему и решать.

— Сам же на политинформации говорил солдатам, что мы в Румынии защищаем права народа и не допустим, чтобы ему кто-то навязывал свою волю, — угрюмо сказал Пылаев.

— Да, говорил, — ответил Яков. — Наша победа над фашистами дает возможность этому народу свободно решать свою судьбу.

Всю дорогу от базарной площади до столовой Колосков и Пылаев молчали. Когда же вошли в сад, Яков спросил.

— Василий, почему ты не присутствовал на консультации по моторам?

— Чувствовал себя плохо.

— Где же ты был? Я к тебе заходил.

— А почему я должен отчитываться перед тобой? — резко бросил Пылаев.

— А потому, что не туда заносит тебя, Василий. Часами в бадеге просиживаешь. Учти, опять получен приказ — нашим военнослужащим категорически запрещается посещать подобные места.

— Я был там всего два раза, и то в гражданском костюме, военный мундир не позорил. А в общем — все это мелочи.

— В поведении советского человека за границей не может быть мелочей.

— Знаешь, Яков, давай раз и навсегда договоримся — за свои поступки отвечаю только я. И как вести себя в этих краях, я тоже знаю…

— Плохо знаешь. Вот ты встречаешься с братом моей хозяйки, а он в войну стрелял в наших, людей.

— Его немцы силой заставляли летать, и он с первых же дней бежал от них. Его даже хотят выдвинуть от социал-демократической партии в местное управление, — спокойно проговорил Пылаев.

— Все это выдумано им же самим. Спроси Костелу, он тебе расскажет, что этот тип делал в Одессе и зачем приезжал на фронт.

— Да черт с ним. С сегодняшнего дня я его и знать не хочу. Но жить, как ты живешь, без царапинки, я не могу.

— При чем тут «без царапинки». Знаешь, Василий, я другой раз думаю: вот воевали мы неплохо. А сейчас? Сейчас перед нами новые задачи…

— Из тебя, Яша, выйдет хороший педагог, — перебил его Пылаев. — Кстати, ты не только за мое воспитание взялся, кажется, и Лиду воспитываешь.

— Что ты имеешь в виду?

— Лиду я люблю, жениться хочу на ней, а ты, может, только поиграешь с ней, как ястреб с ласточкой, и бросишь.

— Да брось ты… Я люблю Таню. Да, я несколько раз был у Лиды. Носил ей письма от Тани и матери, костюм Валюше. Вот и все. И нечего выдумывать, Лиде неприятны твои подозрения. Наберись смелости, поговори с ней решительно.

— Не умею устно с девушками объясняться. Я Лиде написал, она не ответила…

— Тоже мне, жених, — улыбнулся Колосков. — Второй год ходит и в любви не осмелится признаться!

— Боюсь, понимаешь, а вдруг откажет. Как же тогда…

— Чудак ты. Не бойся, не откажет.

— Ты думаешь? — оживился Василий. — Помнишь, Яша, тот полет? — заговорил он порывисто. — Я тебя тогда здорово подвел, а еще хотел, чтобы ты все скрыл. Гадко и нечестно! Я это только потом понял.

— Эх ты, слабина! Давно бы так! А то в пузырь полез.

— После разговора с командиром и тобой я пошел бродить по городу, был в этой проклятой бадеге, потом увидел тебя у Лиды, подумал нехорошее и ушел. По дороге встретил Санатеску и мы целую ночь прогуляли… А потом Дружинин в рекомендации отказал, и все у меня перепуталось…

— Видишь, одна ошибка тянет за собой другую!

Пылаев некоторое время молчал. Потом подумал и решительно заявил:

— Сделаю все, чтобы этих ошибок меньше было. Придя домой, Пылаев увидел на столе письмо от дяди. Неразборчивым почерком на тетрадном листе сообщалось о жизни в Крыму, потом шли приветы от родных и друзей. В конце было написано: «В наш колхоз-миллионер, где я председательствую, часто прилетают самолеты, и если ты, Вася, классный летчик, то сделай одолжение, прилетай к нам в гости и покатай на старости лет меня. Другим свою судьбу доверить не могу».

«Буду, дядя Ваня, классным, обязательно буду», — подумал Пылаев.

В дверь постучали.

— Входите!

В комнату вошел полковник Зорин.

— Был у майора Колоскова и к вам решил заглянуть.

— Садитесь, товарищ полковник.

— О, у вас пополнение, — воскликнул командир полка, рассматривая книжный шкаф.

— Да, покупаю…

— Это хорошо, наверно, много читаете?

— Нет, товарищ полковник, — покраснев, ответил Пылаев.

— А я вот, если куплю книгу, то обязательно должен прочитать…

Помолчали.

— Час тому назад, — снова заговорил Зорин, — у генерала была большая группа румын…

Василий настороженно взглянул на командира полка и по его лицу догадался, что полковник чем-то встревожен.

— На вас жалуются, товарищ капитан.

Пылаев удивленно пожал плечами.

— Почему на меня?

— Вы сегодня ударили управляющего банком, помешали служащим митинговать. С кем вы были?

— Вот сволочи! Сами же виноваты, а на других жалуются. Ну и люди…

— Так кто же с вами был, товарищ капитан? — не дождавшись ответа, спросил Зорин.

— Товарищ командир, все это ложь. Управляющего, этого верзилу, я только оттолкнул от рабочего, которого они избивали. Со мной гвардии майор Колосков был.

— Управляющий представил начальнику гарнизона справку от врача. И когда вы, наконец, образумитесь…

— Да вы поймите, эти буржуи на наших глазах чуть рабочего не убили, а может, и убили…

— Жив он, Вася, жив! — проговорил с порога Костелу. Он легонько прикрыл за собой дверь и подошел к Зорину. — Управляющего наши ребята стукнули.

После недолгого раздумья Зорин попросил румына:

— Расскажите подробно, что там произошло, мне надо все до мелочей знать.

Костелу рассказал, как все было. В заключение решительно заявил:

— Гады, прихвостни капитализма. Сами устроили митинг, а когда услышали правду, стали избивать рабочего. Но жизнь нельзя остановить. Сейчас иду в профсоюз, мы напишем в Советскую контрольную комиссию письмо, пятьсот человек подпишутся.

— Спасибо, друг, — сказал Пылаев.

Уже с порога Костелу бросил:

— Зачинщиков арестуем, этого им не простим…

Когда румын ушел, командир полка внимательно посмотрел на Пылаева.

— Завтра генерал принимает зачеты у летного состава. Вы приготовились?

— Да, товарищ полковник.

— Хорошо. Ну, мне пора, — Зорин встал. — Пишите рапорт на мое имя. Изложите все, как произошло.

— Обязательно писать? — переспросил Пылаев.

Зорин улыбнулся.

— Знаю, капитан, не любите вы писанину. Но надо послать опровержение в газету.

— Хорошо, товарищ полковник, — Пылаев проводил командира полка до дверей веранды и вернулся в комнату. Взглянув в окно, он увидел, как Зорин вышел на улицу и остановился в раздумье. «Всегда переживает», — подумал летчик.

Вечером того же дня Пылаев отправился к Лиде. Она сидела под тенью старого орешника и читала книгу. Рядом, покачиваясь в гамаке, лежал ее приемный сын. Увидев Пылаева, мальчик громко забил в ладоши:

— Дядя Вася, дядя Вася! — и, спрыгнув на землю, побежал навстречу.

Василий подхватил мальчика на руки:

— Ну, герой, как дела?

— Хорошо. Почему к нам редко ходите?

— Дела, брат, работы много.

— Раньше находил время, — улыбнулась Лида. — Сходи, сынок, в комнату и принеси нам квасу, — сказала девушка Вале, и внимательно посмотрела на Василия.

Мимо калитки прошли Кочубей и Пряхин.

— В гости к Дружинину. Нина Дружинина приглашала меня и тебя. Пойдем?

— Пойдем, конечно.

Валя принес графин холодного кваса.

— Мамочка, я пойду к Вите Зорину. Он из Саратова приехал. В красивой форме, как военный.

— Хорошо, только ненадолго.

Валя пошел к калитке, и вдруг вернулся.

— Вспомнил, вспомнил! — закричал он и запрыгал от радости.

— Ну, что тебе, Валюша? — ласково улыбаясь сыну, спросила Лида.

— Мама, а Вера Исаева говорит, что Витька Зорин скоро будет генерал, младший летчик.

— Лейтенант, младший летчик, — поправил мальчика Пылаев.

— А скажите, дядя Вася, кто старше — генерал или командир дивизии.

— Да как тебе сказать… Оба старшие. Ты иди, Валя, гуляй.

Когда мальчик ушел, Василий спросил Лиду в упор: — Скажи, почему ты не отвечаешь на мое письмо?

— Зачем же нам переписываться, когда мы живем в одном городе. Ты можешь спросить, и я отвечу.

Она подняла на него глаза. Взоры их встретились.

— Так и знал. Теперь мне все ясно — смеешься надо мной. — И прибавил горько. — Разве я заслужил это?

— Глупый, да ведь я же люблю тебя! — Лида сказала это очень тихо, почти прошептала.

— Любишь? — тоже шепотом переспросил Василий.

— После смерти Коли, ты для меня стал единственно близким человеком. Я буду очень откровенна с тобой, Вася. Так вот, первое время я просто жалела тебя, а потом и полюбила. И не уезжаю отсюда из-за тебя. Все ждала… А ты все молчал, молчал. Глупый мой…

— Разве я смел надеяться?… Я тебя так люблю, так… Теперь всегда вместе, — проговорил он.

Колосков поспел в самый разгар ужина. На веранде, за длинным узким столом сидели полковник Зорин, подполковник Пряхин, начальник штаба Руденко, капитан Кочубей и Пылаев с Лидой. Нина, жена Дружинина, полная красивая женщина, увидев Якова, радостно воскликнула:

— Наконец-то, а мы думали, что не придешь.

Яков подошел к Зорину, шутливо проговорил:

— Товарищ полковник, разрешите запоздавшему присутствовать?

— Разрешаю, товарищ майор.

Нина, ставя перед Колосковым большую тарелку дымившихся пельменей, смеялась:

— Якову Степановичу, как опоздавшему, двойная порция.

— Э, нет, это несправедливо, — вмешался Дружинин. — Хорошенькое наказание. Да я такую кару с кем угодно и сколько угодно разделю.

— Этот сибиряк замучил меня пельменями, — воскликнула Нина.

— А мне больше нравятся вареники с вишнями… — заявил Кочубей.

— Неплохи и наши крымские чебуреки, — вставил Пылаев.

Колосков поднял бокал с шампанским и, обращаясь к Нине, продекламировал:

Все зааплодировали.

— Друзья! — проговорил Григорий, когда шум стих. — Вы знаете, что получен ответ из Академии и мы с Ниной скоро уезжаем в Москву. Придется ли нам когда-нибудь вот так вместе собраться?

— Конечно, придется. И не раз! Еще и на реактивных самолетах вместе летать будем, — сказал Зорин.

— Дружба — великая сила, — задумчиво заговорила Нина. — Помню, в нашем отряде был разведчик, Андрей Богуславский, смелый такой парень, отчаянно смелый. Однажды его принесли в отряд тяжелораненым. Надо было во что бы то ни стало спасти Андрея. Мой отец связался с Большой землей, попросил прислать санитарный самолет. Трудно тогда было перелететь линию фронта и найти нас в лесу. Каждый это понимал, но все твердо верили: без помощи Андрея не оставят. Три дня подряд мы раскладывали из костров условные сигналы, и что же? Летчик прилетел. Спрашивается, во имя чего он жертвовал собой, ведь куда легче было вернуться и сказать, что не нашел нас. А он все же прилетел и спас Андрея, которого до этого никогда не видел и не знал.

— Григорий вот так же меня спас. Не будь его, я бы… — проговорил Колосков.

— Ну, и ты в долгу не остался.

— Итак, за дружбу, — воскликнула Лида. — И потом, — она сделала паузу, лицо ее покрылось румянцем, — приглашаем вас всех на свадьбу.

— Просим жениха показаться! — крикнул Дружинин.

Пылаев встал, смущенно улыбнулся.

— Редеют наши ряды, — вздохнул Кочубей.

Все засмеялись и стали поздравлять Василия и Лиду.

Возвращаясь поздно вечером домой, Колосков возле аэродрома остановился. Его обогнал Санатеску. Он прошел так быстро, что не заметил майора. «Ну, где я его видел, ведь так знакома его походка!» И, смотря ему вслед, Колосков в который уже раз подумал: «Нет, и сейчас не вспомнить. Никак не вспомнить». Прошел несколько шагов и открыл калитку. В саду у соседей визгливо залаяла собака, кто-то громким и сердитым голосом звал ее к себе. На улице показался «король керосина» — Татулеску. Он воровато осмотрелся и, размахивая тросточкой, пошел в ту сторону, где скрылся Санатеску. «Рыбак рыбака видит издалека», — подумал Яков.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Как-то под вечер к Якову зашел Костелу. Увидев в его руках брошюру Георгиу Деж, Колосков спросил:

— О чем пишет?

— О том, что Коммунистическая партия Румынии зародилась в огне классовой борьбы, в огне революционного подъема, вызванного в нашей стране победой русской Октябрьской революции.

— Постой, Костелу, кажется, ты состоял в социал-демократической партии.

— Со вчерашнего дня я коммунист, — улыбнулся Костелу. — Но пока не должен уходить из социал-демократической организации. Почему — не понимаю. Что это за партия, если к ней примазался Юлиу Санатеску? Никудышный он человек. Документы какие-то показывает, говорит, что за нежелание воевать против русских сидел в тюрьме. Некоторые в нем видят товарища… А я ни одному его слову не верю.

— Твоя задача — помочь разоблачить его и доказать честным социал-демократам, что их истинные друзья — коммунисты.

Костелу услышал, как открылась калитка и кто-то прошел мимо дома. Он подошел к окну и увидел Юлиу Санатеску, который стоял у колодца и с тревогой посматривал на улицу. Через несколько минут около забора остановилась продолговатая, молочного цвета легковая машина. На радиаторе ее развевался небольшой новенький флажок. «Правительственная, из Бухареста», — решил Костелу. Из машины вышел шофер и молча передал Санатеску какой-то конверт. Вдруг Костелу услышал, как Санатеску взволнованно проговорил:

— Не могу. Мне они ничего плохого не сделали!

Тогда шофер что-то быстро затараторил. Костелу задвинул тюлевые занавески: припал к форточке. До Костелу долетали отдельные фразы: «Из России отгрузили пшеницу… Эшелон не должен дойти к месту».

— Зайдемте ко мне. В доме никого нет, — Юлиу поспешно взошел на крыльцо, шофер за ним.

— Яша, эта дверь забита? — спросил Костелу, показывая на дверь в соседнюю комнату.

— Нет, только книжным шкафом задвинута.

— Понимаешь, надо бы кое-что выяснить. К Юлиу приехал шофер, у них произошел странный разговор… Об эшелоне, который мы ожидаем из России, что он не дойдет до места. Я толком не понял…

Яков придержал друга за руку.

— А может, не надо…

Костелу не ответил, бесшумно отодвинул шкаф, чуть приоткрыл дверь и скрылся в соседней комнате. Сквозь стеклянную дверь он увидел собеседников. Ему особенно хорошо был виден Юлиу. Санатеску взволнованно ходил по комнате. Вот он подошел к столу и опустился в кресло.

— Этого выполнить не могу, и вас я не знаю, — услышал Костелу.

— Зато мы хорошо вас знаем.

— Но позвольте, у меня был хозяин здесь, и я с ним рассчитался полностью.

— Но он задолжал нам, и, как видите, теперь мы ваши хозяева. Помните, господин Маниу о вас неплохого мнения, я приехал по его совету.

Костелу увидел, как от этих слов Санатеску откинул голову назад, будто от удара.

— Этот пакет от Джона-Лауэля. Он вас хорошо знает, вы с ним в 1939 году встречались в Италии на курорте. Завтра он вас ждет у королевского дворца.

— Я категорически отказываюсь приехать, — ответил Санатеску.

— Напрасно. У вас выхода нет, вы были летчиком немецкого флота, а «пиковый туз» неплохо поработал в России. Да и дальнейшая ваша деятельность…

— Все это так. Но на ваше предложение я не пойду.

— И все же подумайте.

…Вернувшись в комнату, Костелу торопливо рассказал Якову об услышанном, взволнованно добавил:

— Понимаешь, я не хочу, чтобы эти господа и моим детям и внукам раздавали деревянные кресты. Мне нужен мир. Пока они не ушли, я убью их. — Костелу подбежал к ковру, сорвал охотничье ружье.

— Что ты делаешь! — Яков рванулся к нему и силой отнял оружие. — Запомни, таким путем мира не завоюешь. Все испортишь…

— Но что же тогда делать? — воскликнул румын.

— Иди немедленно на вокзал и предупреди, — сказал Колосков, — а я зайду к своему начальнику.

Когда Костелу ушел, Яков долго еще не мог успокоиться. Он, наконец, вспомнил, где довелось ему встречаться с Санатеску. Было это возле Донца. Сбитый «пиковый туз» упал недалеко от леса. Вскочив на ноги, летчик побежал к лесу. Яков гнался за ним, стрелял, но не попал. А тот прыгнул в реку и поплыл….

…Проводив нежданного гостя, Санатеску призадумался. Уж очень прельщала его большая награда. После недолгого колебания он решил провести диверсию с пшеницей, а потом уехать в Италию. Юлиу быстро собрал ценные вещи в саквояж и пошел в спальню к сестре. Там он долго рылся в шкафу. Наконец, в кармане бархатного платья нашел маленькие золотые часы. «Пусть сестра не обижается, эти вещи мне нужны больше, чем ей. Неизвестно, что меня ждет завтра», — подумал он…

Вторая эскадрилья несла гарнизонную службу. Начальник отдаленного караула гвардии капитан Пылаев вышел из служебного помещения. Было тихо. Над рекой Серетом кружились чайки, они то плавно парили по кругу, то срывались и, свистя крыльями, падали в воду. Донеслась команда:

— Вторая смена, становись!

Было слышно, как караульные, щелкая затворами, быстро зарядили карабины. Смена по одному вышла из помещения. Первый разводящий спросил разрешения у начальника караула и быстро повел караульных на посты.

Второй разводящий выровнял строй.

— Смотри в оба, — строго сказал Пылаев Петру Репину.

Репин обошел склад с боеприпасами, осмотрел двери. Большой дощатый сарай, где временно хранились взрывчатые вещества, находился на краю оврага. С левой стороны в овраг сползал с гор густой лес. Место здесь было очень глухое.

Темнота быстро окутала землю, с реки повеяло холодом. Из-за горы выкатилась луна. В ярком свете ее часовой вдруг увидел прижавшуюся к скалистому уступу горы фигуру человека. Оглядевшись по сторонам, человек скрылся в лесу. Репин насторожился. Следя за своим объектом, он не упускал из виду и железную дорогу, проходившую неподалеку. Вскоре он заметил, что на железнодорожном полотне показались несколько человек. Часовой подошел к телефонной будке, сообщил о подозрительных личностях начальнику караула. Неизвестные между тем подошли к повороту, где железная дорога проходила над крутым обрывом. Тогда часовой сколько было силы крикнул:

— Стой, ни с места!

Неизвестные прыгнули с насыпи и покатились в овраг. Репин, не целясь, выстрелил. Из караульного помещения уже бежали люди во главе с Пылаевым.

— Скорее в овраг. Побежали туда, — крикнул караульным часовой.

— Далеко не уйдут, — ответил начальник караула. — Трое со мной, остальные к речке!

В овраге было сыро, от стоячей воды и гнилых листьев поднимались зловонные испарения. Раздался выстрел. Пуля пролетела мимо и ударилась о склон оврага.

— Ложись! — крикнул Василий, а сам бросился в заросли.

Было слышно, как где-то впереди тяжело бежал человек.

— Живым не возьму, так мертвый не уйдешь! — крикнул Пылаев и выстрелил из пистолета.

Неизвестный остановился, как-то неловко отскочил вправо к проволочному заграждению и, зацепившись одеждой за колючую проволоку, повис. Лицо его было изодрано до крови, широко открытые остекленевшие глаза смотрели в лес. Василий узнал Санатеску.

К Василию подбежали несколько караульных.

— Товарищ начальник, у речки поймали еще одного с оружием и взрывчаткой, в форме румынского солдата.

— Обыскать этого! — приказал Василий и отвернулся.

Где-то далеко послышался гудок паровоза, отчетливо донесся гул приближающегося эшелона.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Раненый волк добежал до реки и повернул в сторону большою оврага. «Не дать ему добраться до оврага, — думал Колосков, преследуя зверя. — Там его не найти».

Со стороны кустов, где в засаде сидели Кочубей и другие охотники, прозвучал выстрел. Волк продолжал бежать. «Надо стрелять, уйдет».

А ведь крестьяне просили избавить их от хищника: покоя не дает. Эту просьбу передал Якову Костелу, а вчера приходил и комендант города. Зорин разрешил Колоскову и еще восьмерым летчикам отправиться на охоту. И вот сегодня, на заре, возле деревни они встретили двух старых волков. Один сразу же бросился в реку, переплыл ее и скрылся в горах. За другим, раненным, они гонятся. Упустить нельзя.

Дорогу зверю преградил румынский охотник, с самого начала охоты сидевший здесь в засаде. «Эх, молодец, — обрадовался Яков, — я и забыл о нем». Волк заметался. Кругом были люди. Раненый зверь поднял вверх морду, протяжно завыл и кинулся в сторону кустов, запорошенных снегом. Одновременно раздалось два выстрела.

Возле убитого волка собрались все охотники. Пылаев с любопытством осматривал зверя.

— Яша, смотри, какой большой, — сказал он Колоскову.

— Да, волчище громадный, — ответил Яков. — Ну что ж, теперь и за остальных можно взяться.

— Пойдем в горы к пастухам, — проговорил Костелу. — Мой дед покажет нам волчьи места.

Перейдя вброд реку, охотники стали медленно подниматься в гору. Узкая тропинка вилась по краю обрыва. Там внизу шумел водопад. К этому водопаду по еле заметным тропинкам со стороны зарослей приходили пить воду дикие кабаны. Поднявшись еще выше, охотники остановились. Отсюда хорошо были видны ютившиеся на склонах гор домишки.

По долине шел поезд, его дым длинной лентой плыл следом за паровозом. Поезд шел в Яссы, к нашей границе, а там пассажиры пересядут в другие вагоны и через несколько часов будут у себя на родине. Счастливцы! Родина! Там и солнце теплее и ярче, и трава пахнет по-иному, и небо голубей. Одно слово — Родина!

— Хороший у нас воздух, пастухи здесь по сто лет живут, — сказал Костелу.

— У нас там лучше, — Кочубей показал вверх. — Поднимешься тысяч на шесть, такой простор, всю Румынию видно, а глотнешь кислороду — на пять лет моложе становишься.

Все засмеялись.

Сплошная стена деревьев, опутанных диким виноградом, и густой орешник на противоположном склоне горы скрывали пастбища. Туда румынские пастухи на все лето пригоняют овечьи отары. Костелу уверенно шел вперед. Тропинка то исчезала в чаще леса, то снова показывалась. Где-то далеко затрещали сухие ветки. Какой-то зверь, почуяв приближение человека, убегал в глубь леса. Собака, бежавшая рядом с Костелу, настороженно подняла уши. Из чащи леса выскочила на тропинку дикая коза. На мгновенье она замерла на месте, вытянув тонкую длинную шею, потом скрылась в чаще леса, так же быстро, как и появилась.

— Какая красавица! — с восхищением проговорил Василий.

— Не будь впереди меня Костелу, я бы убил ее, — сказал Кочубей.

— Жалко, уж больно хороша, — отозвался Колосков.

Когда перевалили через гору, Кочубей предложил:

— Давайте разойдемся, здесь трава густая: дичи, наверное, будет много.

Охотники согласились. Яков и Кочубей свернули влево. Пылаев, Костелу и остальные охотники пошли вправо. Проходя мимо круто нависших скал, Яков увидел родник и жадно припал к нему. Вдруг под ногами качнулась земля, все задрожало. Колосков невольно присел. «Землетрясение», — мелькнула мысль. И он рванулся в сторону, подальше от скал. С высокой скалы посыпалась груда камней, и тотчас же раздался крик. Яков кинулся в ту сторону. Под скалой лежал окровавленный Василий. Недалеко от него лежала придавленная камнями мертвая собака, Костелу нигде не было видно. «Неужели погиб?» — подумал Колосков, приподнимая Василия.

Еще продолжали падать мелкие камни. Они, как мячики, катились вниз, следом за ними, шурша, сыпалась земля. Яков укрыл в надежном месте раненого и торопливо сказал:

— Потерпи, я сейчас.

К месту происшествия подбежали остальные охотники.

— Что случилось?

Подошли Кочубей и побледневший Костелу. Василий, увидев румына целым и невредимым, улыбнулся. Кочубей бросился к Пылаеву и стал разрезать на его ногах сапоги.

— Не волнуйся, штурман, жив. Меня, брат, можно только покалечить, — шутливо проговорил Василий.

— Сейчас окажем тебе первую помощь и отправим в ближайший госпиталь.

Колосков поспешно снял с себя комбинезон и положил под голову Пылаева.

— Терпи, охотник.

— Яков, — тихо отозвался Василий, — ты напрасно из-за меня пошел на риск, — и, закусив посиневшие от боли губы, сдержал стон.

— Ты молчи, — проговорил Колосков. — Все будет хорошо.

— Обидно, первый раз на охоте… — вздохнул Пылаев. — Невезучий я.

Охотники сняли с ружей ремни и стали мастерить походные носилки для раненого.

Уложив чемоданы, Яков присел отдохнуть. Итак, через несколько дней в путь-дорожку. Вчера не успел приехать с охоты, как вызвал командир полка и прочел телефонограмму.

Колосков во главе группы летного состава должен был срочно ехать в командировку, получать новую авиационную технику. Полковник разрешил Колоскову заехать к отцу.

Резко зазвенел телефонный звонок. Колосков от неожиданности вздрогнул, поспешно взял трубку. Дежурный по полку сообщил: в гарнизоне объявлена боевая тревога.

Яков взял походный чемоданчик и выбежал во двор.

Со стороны штаба ветер доносил гулкие удары в рельс, протяжный и резкий вой сирены. По шоссе спешили летчики, штурманы, техники.

У аллеи, ведущей к штабным воротам, Колоскова нагнала легковая машина. Шофер дал протяжный сигнал и затормозил:

— Садись, Яков Степанович, — предложил Дружинин.

Им припомнился 1941-й. Тревожный гул сирен, война… Что ж, такова их судьба военная. В любой момент может быть отдан приказ: «В бой!» И они всегда готовы.

Возле полкового командного пункта машина остановилась. Колосков вышел первым.

— Гриша, ты сегодня заедешь к Пылаеву? — спросил он.

— Обязательно. Я ему путевку в дом отдыха достал.

— Передай привет от меня.

— Хорошо.

Яков подошел к своей стоянке. К самолету уже были подвешены бомбы. Техники расчехлили моторы.

— Товарищ гвардии майор, самолеты готовы к боевому вылету, — доложил инженер эскадрильи Исаев.

— Молодцы, ребята, первая эскадрилья первой вылетает.

…Когда объявили тревогу, в лазарете проснулись все больные. Василий на костылях подошел к окну, распахнул его. С аэродрома доносился гул работающих моторов. Летчик возбужденно провел ладонью по лицу.

— Смотрите, самолеты уже готовы к вылету, — он тяжело вздохнул, — сейчас пойдут на взлет, а моя машина зачехлена…

В палату вошла Лида, следом за ней Костелу, в руках которого был небольшой кожаный чемодан.

— Вася, уезжаю на курсы в Бухарест. Пришел попрощаться.

— Вот это здорово! — проговорил Василий и, обращаясь к жене, воскликнул: — Лида, скорее лечи! Летать желаю! Работать хочу!

Вверху в первых лучах восходящего солнца гордо и величественно проплывали эскадрильи самолетов.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Наступила весна. Буйно распускалась листва на деревьях, в воздухе пахло молодой травой. По оврагам журчали торопливые ручьи. В один из апрельских дней на землю упали первые капли теплого дождя. К вечеру небо не очистилось, лишь далеко над морем алела узкая полоска заката.

В этот апрельский вечер гвардии старший сержант Петр Репин распрощался с частью. Несколько дней тому назад его вызвали в штаб и сообщили о демобилизации.

Перед отъездом он зашел к Лидии Ивановне Пылаевой. Она знала, что Репину разрешили заехать повидаться с ее мужем, который отдыхал на берегу Черного моря в Кармен-Сильве, и приготовила Василию письмо и небольшую посылку.

— Счастливый вы, едете на Родину, Петя, — говорила Лидия Ивановна, ласково оглядывая открытое смуглое лицо, непокорный чуб, выбившийся из-под пилотки, и широкоплечую статную фигуру Репина.

— Правда, Лидия Ивановна. Словно крылья за плечами у меня. Но и с товарищами жаль расставаться. Как родные, они мне.

— Напишите нам обо всем, Петя. А мужу передайте, чтобы отдыхал спокойно.

— Обязательно передам.

Пылаева энергично пожала протянутую ей руку и тут только заметила затаенную грусть в глазах старшего сержанта. И еще ей показалось, что Репин хотел чем-то поделиться с ней, но раздумал. Сдержанная по натуре, Лидия Ивановна не стала расспрашивать Петра, еще раз ободряюще улыбнулась, и они расстались.

Вскоре Репин был уже на вокзале. Друзья не провожали его. Вот уже вторую неделю полк участвовал в учениях. Зато на перроне ждала Репина высокая красивая девушка. Черные глаза ее были полны слез.

Репин встретился с Аникой в прошлом году, когда наши воинские части помогали румынам рыть водоем в долине, и после этого тайком стал ходить к ней на свидания. Об этом ему и хотелось рассказать сегодня Лидии Ивановне, но он постеснялся.

— Почему ты, любимый мой, уезжаешь один? На свою беду я угощала тебя виноградом, — нежно выговаривала ему Аника.

— Ласточка моя, да я готов в чемодане тебя до Белоруссии нести. Но нельзя, пойми, не открыта еще граница, не могу сейчас взять тебя с собой. Вот получим разрешение, тогда приеду.

Девушка, всхлипывая, положила голову ему на плечо:

— Я люблю и свой и твой народ. Так почему же для таких, как я, существует граница, закрыт доступ к вам, в Россию? Не любишь меня, вот и не берешь, — у нее сердито сверкнули глаза. — Или мои руки не привыкли к труду? Или не пара я тебе? Или другая дома тебя ждет?

— Да что ты! Ну зачем так! — воскликнул Репин. — Мои глаза только одну Анику и приметили. Нет у меня другой…

Шурша колесами, подошел поезд. Через минуту он тронулся. Петр на ходу вскочил на подножку, поставил чемодан в тамбур и, держась одной рукой за поручни, неотрывно смотрел на девушку.

— В Москву заезжай, пусть поскорее разрешение дадут, — кричала Аника. — Ради всего святого, приезжай к нам. Буду ждать тебя всю жизнь.

— Приеду! Скоро будем вместе! — Репин взмахнул рукой.

Поезд ускорил ход, и через несколько минут Анику не стало видно.

Репин вошел в вагон, занял свободное место у окна и задумался. Было о чем задуматься… Аника не выходила у него из головы. Да, хорошая девушка встретилась ему на пути. О такой именно мечтал. Он вспомнил первые встречи…

На второй день после работы в долине Репин приехал в село, где жила Аника, они встретились в саду. Она стояла в стороне, настороженно поглядывала на Петра. При расставании старший сержант вдруг шагнул к ней, попытался по-солдатски обнять и поцеловать девушку. Но Аника гневно посмотрела ему в глаза, будто прожгла насквозь, и оттолкнула Репина.

— Так нельзя, — тихо проговорила она. — С хорошими мыслями приезжай, рада буду.

И только в следующий выходной день, когда Репин сам напросился поехать к реке за песком для дорожек, они встретились вновь.

Петро торопился скорее загрузить машину и заехать к Анике, но девушка пришла сама.

Увидев Анику, Репин обрадовался, подошел к ней.

— Пришла, а я думал заехать. Тянет, полюбил тебя… — и обнял ее. На сей раз Аника ответила на его поцелуй.

Всплыла в памяти и последняя встреча. Они долго сидели на берегу реки. Солнце уже давно зашло за горы, стало прохладно. Густой туман медленно поднимался над быстрой рекой. Аника с грустью сказала:

— Ты скоро уезжаешь? Эх, Петр, Петр, зачем ты не румын… — и вдруг тихо заплакала.

— Да ты что?.. — растерянно спросил он. — Разве русский не может любить, или будет плохим мужем? Для меня ты, Аника, всё, я тебя на всю жизнь люблю. Приеду, жди меня.

— Голубь мой! Я готова ждать сто лет, с тобой хоть на край света пойду…

И когда стемнело, они пошли по берегу к селу.

— На вот мой адрес, а завтра приходи провожать, — взволнованно проговорил Репин.

Аника помолчала с минуту.

— Я так верю, а бумагу не надо мне, тебя буду ждать. — Она медленно рвала продолговатый листок и бросала клочки бумаги в реку.

Они пушинками опускались на воду и, подхваченные течением, уплывали.

Петро проводил девушку домой и только утром вернулся в свою часть.

«Свадьбу сыграем по-нашему, по-комсомольски, — думал он. — Приглашу из Кабарды Шеганцукова, а может, к этому времени и полк перелетит на Родину, позову своих командиров. Эх, и заживем… Пойдут дети… Сына назову по-русски, дочь по-румынски…

От железнодорожного вокзала Констанцы, где Репин сошел с поезда, по берегу моря шла асфальтированная дорога. По сторонам росли абрикосы и черешни, осыпанные нежно-розовыми и белыми цветами. Между деревьями высились железные столбы, от которых тянулось множество проводов. На них стайками сидели ласточки.

Репин широким солдатским шагом уходил все дальше от города к морю, вполголоса напевая:

Пройдя с полкилометра, Петр остановился в надежде, не подвезет ли кто-нибудь. Поставил у обочины дороги чемодан, огляделся. Хорошо! Тишина кругом… Теплый ветер обжигает лицо. Сквозь поредевшие облака ярко светит солнце. Море притихло, словно уснуло под теплыми лучами.

Петр улыбнулся и вслух подумал:

— Аника, милая Аника, — украдкой поглядел по сторонам: не подслушивает ли кто. И еще громче: — Устроюсь и на следующий год приеду.

Шоссе было пустынно. Репин пошел дальше. Блестящая дорога убегала вперед и где-то пропадала. Вдалеке на горизонте показался черный дымок — по спокойной глади моря плыл пассажирский пароход.

Через несколько часов Репин встретится со своим командиром, гвардии капитаном Пылаевым.

А утром бухарестским поездом он уедет в Яссы. Потом в Белоруссию, а потом к Шеганцукову, который в письмах звал его в гости. Здорово!

Петр перехватил чемодан другой рукой и вдруг остановился, услышав знакомый шум двигателей. Высоко в небе со стороны города летела девятка бомбардировщиков, их сопровождали истребители. Проплыли последние звенья, а он, как зачарованный, все стоял и смотрел им вслед. Чуть повыше ураганным ветром пронеслись реактивные самолеты, оставив позади себя белые, ровные, как стрелы, дорожки. «Самолеты нашей эскадрильи. Нет, не забыть мне авиацию», — подумал Репин. Сзади послышался шум мотора. Он оглянулся и увидел приближавшуюся легковую машину.

Посигналив, шофер открыл дверцу.

— Садитесь, домну сержант. — Из машины вылез черноволосый, с бритым круглым лицом и короткой шеей человек. Было что-то неприятное, заискивающее в том, как он низко поклонился, пухлой рукой приподняв шляпу. Репин узнал Татулеску — «короля керосина».

— Как это вы попали сюда? — спросил Петр, не решаясь сесть в машину.

— У брата в Констанце Гостил, а сейчас вот к другу едем в Кармен-Сильву. Вы к капитану, а потом в Россию? — спросил Татулеску, шире раскрывая дверцу и пристально разглядывая старшего сержанта маленькими черными глазами.

«Откуда он знает?» — подумал Репин и тут же вспомнил. В воскресенье по приказанию старшины он ходил в город за сапожным кремом и там встретил знакомого румына, который работал у Татулеску, ему и рассказал о своем отъезде. «Эх, язык мой — враг мой», — подумал Репин и решил отказаться от приглашения.

— Чего мы стоим? Садитесь, товарищ. Подвезем, — на чистом русском языке проговорил шофер. — Я из военного дома отдыха. Ездил в штаб, отдыхающего Пылаева знаю.

— Поехали, — сразу решил Репин. Он проворно влез в машину, сел рядом с шофером, резко захлопнул за собой дверцу. Опершись о спинку сиденья, с удовольствием вытянул ноги. Вот повезло! Через несколько минут он будет в доме отдыха, а вечером успеет на вокзал.

— Значит, домой едете? — спросил шофер.

— Да. Как ни хорошо в гостях, а дома лучше. Побуду в родных краях, людей посмотрю, себя покажу, — шутливо ответил Репин. — Ну, а главное, конечно, работа. В армии к технике приучили, хочу, на машинно-тракторной станции силенки испробовать.

— Значит, по колхозным делам пойдете? — спросил Татулеску.

— Там сейчас главный фронт, и потом, люблю землю, она для нас — мать-кормилица. Будет вдоволь хлеба, и жизнь веселее пойдет.

— Вы правы. Я тоже по земле скучаю, — шофер повернулся к Репину. Петр обратил внимание на его веснущатое лицо, короткий нос, крепкий, решительный подбородок. — У нас теперь в Белоруссии благодать, — продолжал шофер. — Вчера мне пообещали — с первой очередью домой. Поеду к себе в Гродно. Надоело скитаться…

— Значит, земляки! — радостно воскликнул Репин. — Я тоже из Белоруссии. Только там у меня никого из родных не осталось. Был дедушка, и того проклятые фашисты погубили.

Он помрачнел, замолк. Машина свернула на ровную проселочную дорогу и, легко покачиваясь, побежала мимо кустов.

«Король керосина» кивнул головой шоферу. Погруженный в раздумье, Репин ничего не заметил. Внезапно сильный удар обрушился на него.

В глазах старшего сержанта на мгновение вспыхнуло огненное пламя и погасло.

— Ах ты!.. — крикнул он и в бессилии опустился на сиденье.

Последнее, что увидел Репин, теряя сознание, было искаженное злобой лицо Татулеску и занесенная для удара рука с зажатым в ней тяжелым пистолетом. Промелькнуло перед глазами побледневшее, тоже ожесточенное лицо шофера, потом все закружилось перед ним, и он провалился в пустоту…

Татулеску обтер окровавленную рукоятку пистолета и поспешно сунул его в карман. На жирном лице выступили, как чечевичные зерна, капли пота.

— Жив? — шепотом спросил шофер.

— Кончается. А крепкий, как дуб, — ответил Татулеску. — Ну, хорошо, сворачивай в кусты.

Машина остановилась в густых зарослях недалеко от берега. Шофер вылез первым, огляделся, потом вытащил из машины Репина, отстегнул ордена, обшарил карманы. Волоком подтащил убитого к обрыву, привязал к ногам ему увесистый камень и сбросил в море. Секунду постоял в нерешительности. Еще раз оглянулся по сторонам. Кругом было тихо и безлюдно. Лишь чайки носились над морем, касаясь грудью воды и жалобно крича, словно оплакивали погибшего.

Шофер поспешил к машине. Дрожащими руками развернул пачку документов.

— Справка об окончании ШМАС. Что-то непонятно, — проговорил он.

— Разве вас этому не обучали? — строго спросил Татулеску.

— Нет.

— Надо знать: ШМАС — это школа младших авиационных специалистов. Вчера мы не успели поговорить подробно, вы приехали поздно. Где обучались?

— В Мюнхене, на авиационном отделении.

— Летать научились?

— Летал самостоятельно.

— Что там дальше?

— Служебная и комсомольская характеристика, документы убитого, — перечислял шофер. — Похвальная грамота. Смотрите, — он показал румыну красиво оформленный лист.

— Прочтите, за что он награжден.

Шофер торопливо прочитал:

— «За успехи в боевой и политической учебе и безупречную службу в рядах Советской Армии награждаю Вас настоящим похвальным листом. Выражаю уверенность, что Вы и впредь будете служить примером добросовестного исполнения своего патриотического долга перед нашей великой Родиной — Союзом Советских Социалистических Республик. Командир части гвардии полковник Зорин». Расписался другой.

— Хороню. Спрячьте все это подальше, пригодится. Значит, у вас есть теперь и деньги и документы, с которыми везде хорошо встретят. Сфотографируйтесь и зайдите к Трояну Мушатеску. Он большой специалист по документам. Сейчас расстанемся. В Яссах ни с кем не знакомьтесь, держитесь в стороне. Тревожить будем редко. Связь держать только со мной или с Трояну Мушатеску. Ясно, пан Пашкевич?

— Да, но…

— Оборудование вам сбросим. Запомните, каждый месяц, десятого, начиная с нового года, вас будет поджидать охотник в платановом ущелье, в развалинах монастыря. Не вздумайте бездействовать.

— Русских я больше вашего ненавижу!

— Отца убили батраки? — спросил Татулеску.

— Так точно. Он работал сотрудником санационной полиции {[3]}. В Западной Белоруссии имели свой хутор, была земля, озеро. Пятьдесят душ работали на нас. В день присоединения к России мы с матерью уехали в Краков.

Ну, а дальше сами знаете. В войну с немцами вернулся к себе домой. В 1943 году меня отправили в Нейссе. Как видите, напрасно предупреждаете… — шофер внимательно посмотрел на Татулеску, а про себя подумал: «Тебя бы послать в Россию».

— Постарайтесь завести знакомство с Константиновым, через него устроитесь на квартиру. Он живет недалеко от военного городка училища, работает начальником отдела кадров на радиозаводе, о котором мы вчера говорили. Предлогом к знакомству послужит фотография его деда. При передаче не забудьте, как мы условились, вручить ему ружье и деньги от деда. Мы с вами живем в такое время, когда за деньги можно все купить и продать. Скажите, что деда вы встретили в советском секторе Берлина, а он узнал адрес внука из разговоров летчиков — выпускников училища.

— Кто же он, немец?

— Да, немец. Жил долгое время в Энгельсе, был арестован и сослан, в 1946 году умер в Архангельске. Будьте осторожны, смотрите сами, как лучше использовать Константинова. Нас также интересует многое: учеба, быт, техника, взаимоотношения солдат и офицеров Советской Армии. Присматривайтесь ко всему. Что ж, пан Пашкевич, пожелаю успеха.

Пашкевич взял чемодан и, не оглядываясь, пошел к шоссейной дороге.

— Не забудьте зайти к Трояну Мушатеску, — бросил вдогонку румын, провожая Пашкевича пристальным взглядом.

Такие, как Пашкевич, были самыми надежными людьми. Они прошли специальное обучение в команде смертников. Каждый из них умел убивать голыми руками, прятаться в болотах или снегах, обходить ловушки. Без промаха стрелять из любого оружия. Молчать на допросах. «Что ж, посмотрим, как с этим пойдет дело», — думал Татулеску, направляясь к машине.

Вторые сутки бушевало море. Вздыбленные непогодой, накатывались одна на другую волны.

Василий Пылаев сидел на высоком берегу и наблюдал за морем. Торопливо бежали черные тучи. Было зябко. Но гвардии капитан не уходил, он ждал Костелу. «Что-то не идет он долго. И Репин почему-то не заехал».

Послышались торопливые шаги. Пылаев обернулся.

— Наконец-то, — вскочил он и протянул подошедшему руку. — Я уже думал, что и ты уедешь, не повидав меня.

— Не мог бы я этого сделать, — ответил Костелу. Он был чем-то расстроен.

— Что с тобой, чего нос повесил?

— Сегодня утром отец со мной по телефону говорил.

— Ну и что же?

— Помнишь Василиу Патрашку? Вчера он выступал перед рабочими электростанции. Кто-то выстрелил из ружья в окно и тяжело его ранил.

— Жаль. Я его хорошо помню. У него и отца убили во время демонстрации у дворца Михая.

— Да, король Михай убил отца Патрашку, а его ублюдки, притаившись в Румынии, хотели убить и сына.

— Чего мы стоим? Присядем. Я вчера с тобой ни о чем и не поговорил, — Василий расстелил на камне шинель. Костелу сел.

— Некогда вчера было. Выступал перед рабочими, отдыхающими в санатории. Сегодня я в твоем распоряжении, а завтра — домой. Соскучился.

— Значит, учеба твоя позади?

— Да, партийные курсы много мне дали. Теперь за дело. Буду работать у себя в городе. А работы — по горло.

— Да, такие, как Татулеску, еще живы. Выстрел — дело их рук. С ними теперь труднее бороться: попрятались в щели. А скрытый враг всегда опаснее открытого.

— Справимся и с ними. Народ поможет, он уже раскусил предательскую политику этих партий. В прошлом году осенью я присутствовал в большом зале Бухарестского военного суда на процессе заговорщиков. На какую только подлость они не шли! Раньше в гестапо работали, потом на американцев. Готовили свержение нашего правительства. Заокеанские дельцы обещали сбросить им с самолетов оружие и солдат. Был составлен список нового правительства во главе с палачом румынского народа генералом Радеску, бежавшим в США. Ну и провалились их планы. Так и сейчас, и всегда будет. Правда?

— А как же иначе. Только так.

Друзья замолчали, прислушиваясь к гулу катившихся волн. То, о чем они говорили, глубоко волновало обоих. После ссылки короля Михая из пределов Румынии положение в стране оставалось напряженным. Враги совершали диверсии на заводах, убивали из-за угла людей, преданных народному правительству, пытались спровоцировать иностранную интервенцию. Но запугать народ было нельзя. Он смело шел своей дорогой.

— Мы строим новую жизнь, — снова горячо заговорил Костелу. — А почему к нам тянутся подлые руки врагов, мы хорошо знаем. В нашей стране все есть: нефть, уголь, железо, медь. Наша земля плодородна. Но как нельзя успокоить разбушевавшееся море, так никому не удастся вернуть старые времена. Народ сам выбрал новый путь. И нет такой силы в мире, чтобы свернуть нас с этого пути. Ну, а если… — он немного помолчал. — Вы всегда поможете нам.

— Безусловно, Костелу, — ответил Василий. — У нас с вами одна цель, и одни и те же враги.

— Румынский народ любит своих друзей, любит и свою родину, — продолжал Костелу. — Он хорошо знает: кто не найдет счастья в своей народной стране, тот никогда не найдет его во всем мире.

— Да, ты прав, — согласился Пылаев и попросил: — угощай сигаретой, у меня папиросы кончились. Жена должна была послать с Репиным, но почему-то Петр не приехал. Пойдем, пора. Переночуешь у нас, а завтра уедешь.

Они не спеша поднялись и через несколько минут вошли в узкую улицу курортного местечка Кармен-Сильва. Здесь было тихо. Защищенные деревьями от моря одноэтажные дома отдыха утопали в цветущих садах.

Земля белела лепестками, словно пушистыми снежинками.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Вечерело. Бомбардировщики, закрытые чехлами, стояли в два ряда: с левой стороны поршневые, с правой — реактивные. Они еще не остыли после полета, и от нагретых двигателей струилась теплота. Было тихо и безлюдно, а недавно здесь бегали люди, раздавались команды, звенели, врезаясь в воздух, пропеллеры и, поднимая облака пыли, взлетали самолеты, мощные керосинозаправщики сновали по стоянке, еле успевая подвозить горючее прожорливым машинам.

Командир эскадрильи майор Колосков отпустил весь личный состав в город, оставив лишь командиров звеньев и штурманов. Настроение у командира эскадрильи было невеселое.

Несколько часов тому назад закончились летные ученья. Первая эскадрилья, считавшаяся лучшей в соединении и успешно осваивавшая новую авиационную технику, выполнила бомбометания только на посредственно, тогда как эскадрилья, летавшая на поршневых бомбардировщиках, отбомбилась отлично.

Яков Колосков, как ведущий, точно пролетел по треугольному маршруту, вывел эскадрилью на цель. Но перед самым бомбометанием его «сбили». С наземной станции посредник передал приказание: «У гвардии майора Колоскова самолет подбит, дальше полет продолжать не может». Колосков передал команду своему заместителю и штурману первого звена, а сам, снизившись, вышел из строя.

А теперь вот сидел Колосков вместе с командирами звеньев и штурманами и думал думы нелегкие. Он оглядел угрюмые лица своих подчиненных.

— Я вас задержал для того, чтобы выяснить, почему мы плохо отбомбились. Прошу высказаться.

— Разрешите, товарищ гвардии майор, — встал штурман звена лейтенант Смирнов.

— Пожалуйста, да вы сидите.

— По-моему, причина в том, что мы не привыкли, не научились поражать цель с первого захода.

— Вот-вот, и я такого мнения, — подхватил командир звена старший лейтенант Никитин. — На полигоне прогуливаемся, как по проспекту. За три года наши штурманы хорошо изучили его, задание всегда выполняют. Привыкли к ориентирам, для расчета зачастую брали один и тот же ветер, одну и ту же высоту, частенько одно направление захода. А здесь другие условия, незнакомая местность, а тут еще сверху истребители «противника» бьют из фотокинопулеметов, вот и получилось — трах, бах и — мимо.

«Выходит, виноват я, — подумал Колосков. — Обстановка приблизилась к фронтовой, и результаты хуже. Забыли истину: чем тяжелее в учебе, тем легче в бою».

— Если, по-вашему, дело только в этом, почему же тогда наши экипажи не выполнили стрельбы из фотокинопулеметов? — спросил он.

Все молчали. Воздушные стрелки, радисты были подобраны хорошие, всегда стреляли точно.

— Что ж, можете идти на отдых. Завтра соберем весь личный состав и подробно обсудим.

Все ушли, кроме старшего лейтенанта Снегова.

— Товарищ гвардии майор, стоит ли так расстраиваться. Конечно, если бы мы с вами бомбили, уверен — бомбы все попали бы в цель.

— Так почему же ведомые бомбят хуже? — воскликнул Колосков. — Советую, Евгений Никифорович, сходить в соседнюю часть, у них там славится как отличный бомбардировщик штурман одного звена, посоветуйтесь с ним.

— Неудобно, товарищ командир…

— Учиться не позор, а необходимость. Расскажите ему о нашем бомбометании.

Увидев торопливо подходившего к ним незнакомого офицера, Колосков замолчал. Лейтенант был среднего роста, худощавый, с приятным, открытым лицом. Четко подойдя к сидящим, он спросил:

— Товарищи офицеры, скажите, как мне найти командира вашей эскадрильи?

— Я командир, — ответил Колосков, с интересом рассматривая лейтенанта. Китель без единой морщинки, хромовые сапоги начищены до зеркального блеска «Сразу видно, только из училища», — решил он.

— Товарищ гвардии майор, лейтенант Гордеев после окончания училища прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы, — представился лейтенант.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант.

— Здравствуйте, товарищ гвардии майор.

— Какое училище окончили?

— Краснознаменное имени Ленина, товарищ гвардии майор.

— Хорошее училище.

— Так точно.

— В армии давно?

— С 1946 года.

— Комсомолец?

— Да.

— Взыскания имели?

— Нет, только благодарности.

— Женаты?

— Не успел, — Гордеев улыбнулся.

— На реактивных пришлось летать?

— Нашей эскадрилье повезло. Остальные не успели. В училище только начали осваивать их.

— Вы один в нашу часть прибыли?

— Шесть человек нас, все из одного училища. В вашу эскадрилью начальник штаба меня одного направил.

— Так, так. Ну, а летать любите?

— Очень. У меня отец полярным летчиком был. Погиб в 1939 году на севере. Еще тогда решил — буду, как он. Летное училище окончил по первому разряду.

— Будете летать в звене старшего лейтенанта Никитина. Нагрузка большая, выдержите?

— Конечно, товарищ командир.

— Хорошо, — добродушно улыбнулся молодому летчику Колосков. — Идите, устраивайтесь. Завтра подробно поговорим.

— Разрешите идти?

— Да.

Лейтенант повернулся кругом и, четко печатая шаг, пошел. Но не успел он сделать несколько шагов, как услышал голос штурмана:

— Наш самолет не для него, руки слабоваты.

— Трудно будет, — согласился командир эскадрильи и подумал: «Мал ростом, цыпленок».

Гордеев внезапно остановился. Эти слова больно задели его, и все же он сдержался, пошел, не оглядываясь.

Прямо с аэродрома Колосков зашел к Пылаеву, чтобы поздравить друга с назначением на должность командира эскадрильи. Но на дверях квартиры Пылаевых висел замок, и Колосков направился в городок, но его окликнул штурман Морозов.

— На беду свою послушал вас, товарищ майор, — сказал Яков.

— В чем дело?

— Воздушный стрелок, рекомендованный вами, Цимбал, не выполнил стрельбы из фотокинопулемета.

— В следующем полете исправится. Надо ему помочь. Ведь, сами посудите, он до этого в течение четырех месяцев выполнял стрельбы.

— Ну да, это когда стреляли по конусам, буксируемым поршневыми самолетами, а тут цель, летевшая в три раза быстрее — Цимбал дело свое любит и при вашей помощи многого достигнет. Он уже мне рассказывал и подал одну дельную мысль. Говорит, учили все время стрелять по конусам с одной скорости, а истребители летают с другой, попробуй сразу попади, это упрощенчество. Я вас очень прошу, помогите ему.

— И чего вы так за этого Цимбала хлопочете?

— Я обязан ему жизнью. До прихода в эту часть я воевал на Кубани. В 1943 году наш самолет ночью сбили возле Славянской. Летчик погиб, я был тяжело ранен в живот и в ногу. Ползком добрался до цыганского табора. Меня нашел Куприян Цимбал. Вместе с матерью прятал от немцев в камышах, в таборе. Я с ними кочевал больше двух месяцев. Там я и полюбил Цимбала, ему тогда было около пятнадцати лет. Такой славный, очень душевный паренек. После войны Цимбал ушел из табора и приехал к моим родным. Отец у меня учитель. Он помог ему устроиться на работу, учил его. Вот уже год, как Куприян в армии, при моем содействии попал в авиацию, к нам в часть. А ведь сами знаете — «сделав добро, худа не ждут».

— Да, тогда стоит с ним повозиться, — Колосков с интересом взглянул на штурмана: — Вы об этом никогда не говорили.

— Не спрашивали, а самому как-то неудобно. Колосков вспомнил, как в прошлом году к нему в эскадрилью пришел рядовой Цимбал. В руках — гитара.

— Пополнение, товарищ гвардии майор, — весело доложил он и тут же осекся, добавил: — На должность воздушного стрелка-радиста рядовой Цимбал прибыл в ваше распоряжение.

— Почему без вещей? — спросил Колосков, с любопытством разглядывая смуглолицего солдата.

— Ничего не имею. Живу на готовом, на государственном довольствии. Народ меня обувает, одевает, кормит и жалование платит, как при коммунизме, — живо ответил тот.

Нет, Яков, ты еще часто неправ бываешь по отношению к людям, судьба которых зависит и от тебя. Ведь должен был понять, почувствовать — интересный парень этот Цимбал. На других не похож? Труднее, недисциплинированней? А тебе надо, чтобы все было гладко да просто, да легко. Вот и повозись с человеком, помоги ему. А не обрушивайся при первой же неудаче. А как ты Гордеева встретил? Какое дело лейтенанту до твоего настроения, до твоих огорчений? «Цыпленок», — вспомнил Колосков и поморщился. А может, цыпленок этот через год-другой и тебя за пояс заткнет. Так-то, товарищ гвардии майор.

В зрительном зале тихо. На сцене за столом, покрытым зеленым бархатом, сидит начальник штаба гвардии подполковник Руденко, возле развешанных схем — штурман части Морозов.

— Командир полка, — сказал Руденко, — поручил мне разобрать, как отбомбилась первая эскадрилья на учении. Прошу, товарищ гвардии майор, — обратился он к Морозову.

— Последнее бомбометание эскадрильи происходило в особых условиях, — начал Морозов. — Перед ведущим командиром эскадрильи майором Колосковым стояла задача сбросить бомбы на вражеский аэродром. Но посредник перед целью вывел из игры ведущий самолет — командира и штурмана эскадрильи. Приняв команду, заместитель не справился со своей задачей. Его штурман сделал неправильно расчеты, и бомбы не попали в цель.

Очевидно, наша передовая эскадрилья отлично бомбит только на полигоне, — продолжал Морозов. — Плохо это. Придется многое пересмотреть.

Колосков сидел весь красный от стыда. Если бы его эскадрилья не подкачала, часть получила бы отличную оценку.

— Я много говорить не буду, — начал свое выступление начальник штаба Руденко. — Успешное выполнение задания зависит не только от летчиков и штурманов, но также и от всех членов экипажа. У нас же, к сожалению, воздушные стрелки-радисты подготовлены плохо: три экипажа, стрелявшие из фотокинопулеметов, не выполнили задания. Плохо вы, гвардии майор Колосков, подобрали стрелков!

— Стрелки не виноваты, — возразил Колосков.

— Старая песня, — ответил Руденко. — Кто же тогда виноват?

— Мы виноваты, товарищ гвардии подполковник. — Мы учили их стрелять с реактивных самолетов по конусам, буксируемым поршневыми самолетами со скоростью 300 километров. А здесь им пришлось стрелять по цели со скоростью 800 километров в час.

— Вы хорошо знаете, что наши конусы буксировать реактивными самолетами нельзя, рвутся, — сердито проговорил начальник штаба. — Что же вы предлагаете?

— Надо создать вместо конуса цель в виде планера, который выдержит любую скорость.

— Лучше готовьте воздушных стрелков-радистов, товарищ Колосков, и не мудрите.

Руденко хотел объявить перерыв, но в зал вошли командир и заместитель по политчасти.

— Товарищи офицеры! — подал команду начальник штаба. Он поспешно сошел со сцены и доложил Зорину: — Товарищ гвардии полковник! Руководящий офицерский состав собран по вашему приказанию.

— Товарищи офицеры! — обратился к собравшимся Зорин. — Сейчас получен приказ. Наша часть перебазируется на Родину. — Радостный шепот побежал по рядам. Наконец-то! — С завтрашнего дня техническому составу готовить к перелету авиационную технику, — продолжал Зорин. — Летному составу приступить к изучению маршрута полета. Начальнику штаба приготовить приказ о перебазировании.

После совещания к Колоскову подошел Пылаев, и они вместе вышли из клуба.

— Почему не зашел? Мы с Лидой ждали.

— Перед совещанием забегал, но не застал вас…

— Приходи, потолкуем. Ведь давно не виделись.

— Да, действительно. Как ты отдохнул? Как самочувствие? Днями загляну. Как живешь-то?

Василий тяжело вздохнул.

— Ты что-то скрываешь от меня…

— Никому не хотел говорить, но тебе… Лида беспокоит меня. Несколько раз заставал ее в слезах. Она тайком достает из чемодана фотографии Николая, перебирает их и плачет…

— В чем же ты можешь обвинить Лиду? Николай — первая ее любовь… Знаешь что, Вася, Лиде ребенок нужен. Это многое изменит. А Николая ни она, ни мы с тобой никогда не забудем…

— Пойми меня правильно, Яша, — тихо заговорил Пылаев, — я ведь только с тобой поделился. Боюсь, что Лида только уважает меня, но не любит. Иногда в голову приходят такие мысли: а вдруг она из жалости стала моей женой. А меня жалеть нечего. Для меня лучше, если ты в глаза правду мне скажешь.

Они дошли до общежития эскадрильи, командиром которой был назначен Пылаев, и остановились.

— Брось ты, Лида не из таких. Любит она тебя, Вася, любит! И не мучай ты себя, — и после паузы: — Петра Репина хорошо проводили?

— Не знаю, я в то время был уже в доме отдыха.

— Жаль, не повидался я с Петром.

— Да, жаль… — ответил Пылаев и подумал в который уже раз: «Почему он не заехал? Почему?»

Из больших открытых окон казармы донеслась команда старшины: «Смирно». Шла вечерняя поверка. «Гвардии старший лейтенант Назаров…» «Герой Советского Союза старший лейтенант Назаров пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины!»

Да, не только они, друзья Назарова, но и весь народ не забудет героя. Всех своих героев…

Утром после построения Пылаев объявил приказ о своем назначении на должность командира эскадрильи, попросил офицеров задержаться, а солдат и сержантов отправил на аэродром.

— От вас зависит успех в работе, — начал он. — Наша эскадрилья за последнее время ни разу не выходила в передовые. Вина общая. Я, как заместитель, и ваш командир эскадрильи, уехавший на курсы, много говорили о выполнении обязанностей, но плохо их выполняли… Учебный год мы начали неудачно. Прошло несколько месяцев, а уже наложено взыскание на рядового Середу за пьянство. Плохо готовит самолеты к полетам младший сержант Павлюченко. Из-за него экипаж не выполнил задание. Так дальше продолжаться не может. Меньше уговоров, больше требований. Не давать поблажки провинившимся. С приездом на новое место базирования приготовьте мне списки солдат и сержантов, которые нарушали дисциплину. Постараюсь убрать их. А теперь за работу. Вопросы есть? — спросил Пылаев.

Все растерянно молчали.

— Нет? Хорошо. Тогда штурманы — в распоряжение гвардии капитана Кочубея, летчики, и техники — на аэродром!

Пылаев почувствовал, что разговором подчиненные его недовольны. Почему же?

— Вася, постой, — обратился к нему Кочубей.

— Я вам не Вася, а командир эскадрильи, и у меня есть звание, — резко оборвал Пылаев штурмана.

— Виноват, товарищ гвардии капитан, — опешил тот и отошел от командира. «Странно, — думал он, — что на него нашло. Или новая метла по-новому, метет. Ведь ничего он не добьется такими методами».

Пылаев решил, что с первых же дней командования заставит подчиненных беспрекословно выполнять все требования. Ему казалось, что дружеские взаимоотношения, которые сложились у него с офицерами эскадрильи, будут мешать ему. «Надо забыть, что я Вася Пылаев. Я капитан, командир эскадрильи. Больше требовать, строже держать себя».

Кочубея глубоко обидела резкость Пылаева. С начала войны они служат в одной эскадрилье. Да разве он не знает, где можно назвать по имени? Нет, надо все-таки поговорить с Василием, пока он дров не наломал. Кочубей возвратился к Пылаеву.

— Ты чего убежал? — сказал Пылаев. — Говори, что хотел.

Кочубей ответил не сразу.

— Смотри, даже в одной фиалке и то разные лепестки, — протянул он Пылаеву цветок, сорванный только что в поле. — И в виноградной кисти не все одинаковые ягоды, не в одно время и вишни на дереве спеют. Так и в одном коллективе разные люди. Не сразу человек освобождается от старых привычек. А ты: наказать, разогнать!..

— Ты меня не понял, — воскликнул Пылаев. — Я же из хороших побуждений, пора ведь порядок наводить.

— Почему ты только плохое подметил в нашей эскадрилье? Разве мы не были примером для других? Почему не вспомнил то время, когда командиром эскадрильи был гвардии майор Дружинин? Разве не из нашей эскадрильи механик старшина Шеганцуков, портрет которого шесть лет не снимался с доски отличников? Штурман первого звена стал лучшим штурманом в дивизии. Этих ты не упомянул, только о нарушителях дисциплины говорил. Не с этого надо было начинать. Разве нельзя было посадить офицеров, да поговорить с ними по душам, а ты нас продержал в строю сорок минут…

— Мы солдаты, а не кисейные барышни. Усади, поговори…

— Ты подумай, Василий, а то оттолкнешь коллектив от себя. Пойми, не наказывать — воспитывать надо.

Офицеры замолчали, задумались. Впереди их за кустами орешника показалось железнодорожное полотно. Через несколько минут из-за поворота выскочила рапида, прошумела и скрылась между домами городской улицы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Гвардии полковник Зорин просматривал письма, полученные в его отсутствие. Одно из них было написано крупным ровным почерком.

«Товарищ командир! К вам обращается ваш бывший подчиненный гвардии старшина Шеганцуков. Я, когда уходил в запас, дал вам слово, что буду работать по-гвардейски. Слово свое стараюсь держать. Работаю комбайнером в МТС. Меня здесь все так и зовут «гвардии комбайнер». Еще сообщаю вам, что Петро Репин за весь год прислал только одно письмо. Обещал приехать в отпуск и обманул. Здесь его ждали. Я-то уже заранее рассказал о его приезде. И что же получается? Форменный обман. На днях был в соседней МТС. Мы с ними соревнуемся. Встретил Константинова, помните? У нас был в полку младший лейтенант, которого в сорок первом году отправили в штрафной батальон. Сейчас он работает на радиозаводе в отделе кадров, однополчан своих не забывает. Передавайте мой наилучший привет гвардии подполковнику Пряхину и всем, кто еще не забыл Шеганцукова. Высылаю вам нашу газету, где пишут обо мне.

Ваш однополчанин старшина Шеганцуков X.».

«Сегодня же отвечу», — думал Зорин, пробегая газетную заметку, потом взял другое письмо. Оно было от сына. Несколько раз прочитал скупые строки. От волнения дрожали руки. Сын коротко сообщал о том, что сейчас он находится в лазарете, что опасность ему не угрожает и вскоре он опять будет летать. Отец положил письмо, с трудом поднялся.

Что же произошло? Авария самолета? Может, сын искалечен, а его, отца, успокаивает, не хочет написать правду? Надо сейчас же написать ему, пусть сообщит подробности. Запросить начальника училища. Он должен все знать.

Кто-то подошел к двери и постучал.

— Войдите!

Дверь медленно открылась. Вошла жена инженера Исаева, невысокого роста женщина, просто, но со вкусом одетая.

— Я к вам, Александр Николаевич, — проговорила она.

— Прошу, Евгения Сергеевна, садитесь.

Исаева нерешительно подошла к дивану, постояла в раздумье и несмело села, положив руки на колени.

— Товарищ полковник, к вам с просьбой. Дайте приказание выписать мне литер, я с эшелоном не поеду. Собираюсь к своим родным.

— А как же муж? Вы поссорились? — негромко спросил Зорин.

— Я никому не рассказывала… Считала это семейной тайной. Думала, с годами все уладится.

Исаева в замешательстве умолкла.

— Вы не волнуйтесь, Евгения Сергеевна. Я все сделаю, чтобы помочь вам.

— Трудно мне говорить об этом, но мой муж… страшно скуп. Особенно здесь, в Румынии, он со своей скупостью дошел до того, что стыдно говорить… — Исаева горько усмехнулась. — Он утром дает мне определенную сумму, а вечером я должна отчитаться… Сам на базар ходит…

— О вашем муже я был всегда хорошего мнения, — сказал Зорин. — Правда, еще на фронте замечалось, что он любил меняться вещами с подчиненными, скупать часы. Мы предупредили его, и он как будто исправился.

— Не все у него плохо, — продолжала Исаева. — Он не пьет, любит дочь. И все же тяжело мне с ним.

— Куда же он деньги девает? — спросил Зорин.

— Откладывает… На черный день… Я решила уехать к своим родным. Одумается, приедет за мной.

— Знаете, Евгения Сергеевна, не торопитесь, подумайте, у вас ребенок. Я обещаю помочь вам.

— Простите за беспокойство.

Вскоре после ухода Исаевой Зорин вызвал Колоскова.

— Яков Степанович, какого вы мнения об Исаеве?

Колоскова удивил такой вопрос. Чего это вдруг начальство интересуется инженером? Он ответил:

— Отлично выполняет свои служебные обязанности. Правда, за последнее время стал пассивно относиться к общественной работе, но мы его поправим. Другого инженера мне не надо.

Зорин усмехнулся, сбил карандашом с кончика папиросы пепел и проговорил:

— Не волнуйтесь, от вас его никто не думает забирать. А вот как у него в семье?

— Семья как семья. Живут как будто неплохо.

— К сожалению, это не так… — и командир части передал Колоскову содержание разговора с Исаевой.

— Не может быть, даже не верится! — воскликнул Колосков.

— Людей мы знаем плохо. Очень плохо… Завтра к десяти часам пришлите ко мне Исаева.

Когда Колосков пошел к выходу, Зорин остановил его.

— Яков Степанович, я давно хотел спросить вас, что нового слышно о судьбе жены старшего лейтенанта Банникова.

— Я дважды запрашивал Смоленск. Ответ один и тот же: в 1942 году их забрала немецкая комендатура, пропали без вести.

— Жаль… — тихо сказал полковник и опустил голову. «Вспомнил жену», — решил Колосков и тихо закрыл за собой дверь. Зорин долго не мог уснуть. Мысли его вновь и вновь возвращались к сыну…

Курсант учебного подразделения Виктор Зорин стоял возле самолета и внимательно слушал указания инструктора. Шлемофон у Виктора чуть сдвинут назад, лицо очень сосредоточенное. Еще бы, сегодня он впервые полетит самостоятельно в строю, ведомым в паре.

— В строю главное — внимание, — говорил старший лейтенант Кудрявцев. — Ведомому необходимо сохранять заданный интервал и дистанцию.

На старте взвилась ракета. Она описала огненную дугу и на несколько секунд осветила зеленое поле аэродрома, радиостанцию и развевающийся авиационный флаг. В ту же минуту на стоянке заработали моторы.

На высоте тысячи метров самолеты стали разворачиваться над долиной. Внизу виднелись дома и улицы города, широкой полоской блестела река. Внимательно следя за ведущим, Виктор прислушивался к командам инструктора. Вдруг он почувствовал резкий толчок, будто самолет уперся в стену, и сразу же увидел, как от самолета отделился винт и вместе с редуктором полетел вниз. Стремясь, насколько возможно, сохранить скорость, Виктор отдал ручку от себя и выключил зажигание. На землю понеслись тревожные сигналы: «Я 101, иду на вынужденную… Оторвался винт. Иду на вынужденную».

Внизу горы, до аэродрома далеко. Куда посадить самолет, как спасти себя и машину? Да, попал в переплет. И вдруг внизу возле самой реки Виктор увидел узкую, но длинную площадку.

— Правильно! Так держите, — услышал он ободряющие слова ведущего и повел самолет на посадку. У самой земли Виктор вырвал самолет из крутого планирования, левой рукой машинально отстегнул плечевые и поясные ремни и, не выпуская шасси, добрал ручку управления на себя. Истребитель коснулся земли фюзеляжем, пополз по траве и, развернувшись на девяносто градусов, остановился. Виктор всем корпусом подался вперед и ударился головой о приборную доску. Через несколько минут он оправился от удара и вылез из кабины. «Не надо было ремни расстегивать. Ведь говорили же, — подумал он, — легко отделался». Что ж, можно радоваться: самолет цел, сам он жив и здоров. Он помахал инструктору, который все время кружился над местом приземления самолета.

После полетов возле методического городка выстроился личный состав части. На щите был вывешен только что выпущенный боевой листок. Он призывал всех курсантов брать пример с Виктора Зорина, который не растерялся в минуту опасности, спас себя и машину.

Начальник штаба громко читал: «На высоте тысяча метров у самолета ЯК-П произошел обрыв винта с редуктором… За проявленное мужество наградить ценным подарком — именными часами и сфотографировать у развернутого знамени курсанта Зорина В. Летчику-инструктору… старшему лейтенанту Кудрявцеву А. И. за хорошее воспитание… объявить благодарность. Приказ объявить всему личному составу…»

Раздалась команда: «Вольно, разойдись!» — и к Виктору кинулись друзья, от души поздравляли его, восхищались его мужеством, смелостью и находчивостью. Зорин, смущенно улыбаясь, подошел к инструктору и сказал:

— Спасибо вам, товарищ старший лейтенант.

Кудрявцев положил на плечо Зорину свою крепкую ладонь.

— Молодец, из тебя выйдет настоящий летчик.

К инструктору подошел с иголочки одетый, подтянутый старший сержант с энергичным лицом, на котором особенно выделялся резко очерченный крепкий подбородок.

— Товарищ старший лейтенант, гвардии старший сержант сверхсрочной службы Репин прибыл в ваше распоряжение на должность механика самолета.

Виктор с любопытством посмотрел на нового механика. Заметив на груди две орденские планки, решил: «Фронтовик. Нам повезло».

— До этого где служили? — спросил Кудрявцев.

— В Румынии, в бомбардировочном полку.

— Самолет ЯК-11 — не бомбардировщик. Освоите?

— Самолет ЯК-11 отлично знаю. Да вы не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, не подведу.

— С жильем устроились?

— Так точно.

— Семья большая?

— Не женат, — механик улыбнулся.

— Мне разрешите идти? — проговорил Виктор.

— Пожалуйста, отдыхайте, товарищ Зорин.

Виктор уловил пристальный взгляд механика, дружески ему улыбнулся и ушел.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В полку теперь разговоры об одном — о возвращении на Родину.

— Как, по твоему, аэродром наш далеко будет от города? — спросил Пылаев у своего штурмана, когда их самолет приземлился после очередного полета.

— Точно могу сказать — километрах в ста.

— Откуда знаешь?

— Мирон рассказывал. Там его родные.

— Жаль, далеко. Так хочется, чтобы театры рядом были, кино, библиотеки, — Пылаев вздохнул.

— Да ну, чего захотел, — усмехнулся Кочубей. — Все это дело второстепенное. Авиаторам — поле да воздушный простор…

— Одно другому не мешает, — Пылаев спрыгнул на землю и стал снимать комбинезон.

Самолет Колоскова зарулил на стоянку. Яков отошел от машины, стал поджидать молодого летчика Гордеева, которого он сегодня вводил в строй. Увидев Пылаева и Кочубея, крикнул:

— Не торопитесь, пойдем вместе!

Лейтенант Гордеев вышел из кабины и подошел к командиру эскадрильи:

— Разрешите выслушать замечания?

— Полетом доволен. Замечаний по технике пилотирования нет. Однако летчик в воздухе обязан не только управлять самолетом, но и за обстановкой следить. Вы же, товарищ лейтенант, не заметили встречного самолета.

— Надеялся, что он отвернет, пришлось с опозданием исправлять ошибку…

— Так нельзя. Летчик должен находить мгновенное и точное решение. Запомните это на всю жизнь.

— Буду помнить, товарищ гвардии майор!

После работы летчики, штурманы и техники направились домой. Колосков догнал товарищей, и они пошли в городок.

— Знаете, товарищи, что сегодня утром я обнаружил? — таинственно проговорил Пылаев.

— Что?

— Инженер Исаев прихватил с собой баллончик и положил его в заднюю кабину. Осталось шланг достать.

— Ну уж хватил! — оправдывался Исаев. — Не баллончик, а бензиновый бак.

— Запасаетесь, значит? — с иронией спросил Кочубей.

— В работе все пригодится, запасные части всегда технику нужны.

Поднявшись на высокую насыпь, они увидели колонну рабочих из железнодорожных мастерских.

— Куда это они? — спросил Кочубей.

— Очевидно, на митинг, нас провожать решили, — ответил Колосков.

— Тогда пошли быстрее, — воскликнул Пылаев.

Стадион был уже заполнен, а люди все шли и шли.

Командир полка открыл митинг.

— Товарищи рабочие, крестьяне и служащие! За три года, прожитые в Румынии, мы оценили вашу любовь и ласку, хорошее, честное отношение к нам — воинам Советской Армии. Мы крепко подружились с вами, и наша дружба скреплена навечно. Разрешите митинг по случаю проводов, считать открытым. Слово имеет представитель городского комитета рабочей партии товарищ Садояну.

Костелу снял шляпу и скомкал ее в руках. Он, видимо, очень волновался.

— Вы, представители великого свободолюбивого народа, очень помогли нам во всем. Мы идем по пути, проложенному советским народом. Я, румын, с глубокой радостью смотрю в будущее. Вижу, как шаг за шагом наш народ осуществляет вековую мечту — строительство новой жизни. Передайте советскому народу наше дружеское спасибо, наш привет. Да здравствует Советская Армия! Да здравствует великая дружба наших народов! Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!..

Из толпы вышла пожилая румынка, держа на ладонях широкое полотенце с красивым узором. На полотенце лежали хлеб и две кисти винограда. Подойдя к командиру части, женщина проговорила:

— Я из села Фотшани. Жители поручили мне передать вам большое спасибо за помощь. В долине у нас теперь воды много. Зацвели сады. В этом году впервые снимаем виноград, и будет у нас всего вдоволь, и хлеба, и фруктов. Нашему народу, как и всем народам, нужен мир, а места под небом всем хватит. Но если нас затронут недобрые люди, мы просим вас прийти на помощь. Пусть же вечно вы и ваши солдаты будут счастливы и здоровы!..

После митинга Пылаев с женой направился домой. В аллее их нагнал Татулеску.

— С добрым вечером, домну капитан, — он приподнял шляпу.

— Здравствуйте, — ответил Пылаев и ускорил шаг.

— Минуточку, — Татулеску кивнул на долговязого румына, который стоял чуть в стороне. — Ваш солдат Репин купил у моего служащего часы, деньги обещал принести, но, как мы сегодня узнали, он уехал к себе на родину. Получилось маленькое недоразумение. Чтобы о русских плохого у нас ничего не думали, я и обратился к вам.

Татулеску взглядом подозвал долговязого подойти ближе. Тот несмело шагнул вперед. «Король керосина» опять приподнял шляпу и, извиняясь, отошел в сторону.

— Сколько Репин вам должен? — спросил у Долговязого на румынском языке Пылаев.

— Пятьсот тысяч лей.

— Деньги он оставил мне.

Пылаев быстро достал кошелек и отсчитал нужную сумму.

— Возьмите.

— Большое вам спасибо, — проговорил «король керосина» и торопливо направился к воротам. Долговязый поспешил за ним, на ходу пересчитывая деньги.

Пылаев с негодованием сказал жене:

— Сволочи!

Не способен Репин на такое.

— Так зачем же ты деньги отдал?

— А как же иначе? Чем докажу, что они врут?

— Странно Репин ведет себя. С тобой не попрощался, посылку не передал. Теперь вот часы эти…

Пылаев и сам часто думал о поведении Репина. Непохоже все это на него. Что могло произойти? Что?

Настал долгожданный день отправки на Родину. Несмотря на ранний час, около аэродрома собралась толпа горожан и жителей окрестных сел.

Утро было пасмурное, моросил мелкий дождичек. Небо казалось сотканным из барашковых шапок. Порою налетал ветер, и тогда тучи клубились и послушно, словно стадо за пастухом, бежали на восток. Через час этим курсом полетят и самолеты бомбардировочного полка.

Колосков залез в кабину, прикрыл колпак и через стекло оглядел толпу. На бугре стоял Костелу. Он высоко поднял руку.

Самолеты звеньями пошли на взлет. На большом кругу они построились в эскадрильи и взяли курс на восток.

Яков во главе девяти реактивных бомбардировщиков зашел со стороны гор и пролетел над центром города. Последний раз бросил взгляд на румынскую землю. Внизу, подняв лица к небу, махали шапками провожающие: «В добрый путь!».