Однополчане

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Новое место было не обжитое, безлюдное. Несколько старых кирпичных домов стояли у самой подошвы горбатой горы, в ста метрах от них виднелись трубы землянок, белели туго натянутые палатки. Сразу же за стеной военного городка начинался ровный, как бильярдный стол, аэродром.

Возле малокалиберной винтовки, установленной на тренажере, Колосков проводил занятия с воздушными стрелками-радистами. Шли стрельбы по подвижной мишени. Требовалось быстро произвести расчет, определить ракурс и вовремя поразить цель.

Куприян Цимбал несколько раз брался за расчеты, но не укладывался в положенное время. Командир эскадрильи говорил ему:

— У вас пробоины в хвосте. Оценка-посредственно.

— Товарищ гвардии майор, если я буду так стрелять в воздухе, то это прекрасно, — возразил Куприян.

— В воздухе лучше нужно стрелять.

— Ну да, там скорость — дух захватывает, не успеешь повернуться, а цели нет.

— Поэтому-то и надо сперва научиться отлично стрелять на земле по движущимся целям и только тогда подниматься в воздух. Вот смотрите, — подвел Колосков воздушного стрелка-радиста к прицелу, — так вписывается цель в кольцо подвижной сетки прицела во время преследования. Для того чтобы это запомнить, думаю, особенно больших знаний не требуется.

— Товарищ майор, завтра наши тренируются в воздухе, а как же будет со мной? — спросил Цимбал.

— Пока не отработаете хорошо все упражнения в тире, в воздух не подниметесь.

Командир эскадрильи объявил перерыв и пошел на аэродром.

— Эх, Цимбал, Цимбал, много говорите, а мало делаете, — покачал головой штурман Снегов. — Лучше бы присматривались хорошенько да учились у других. Поймите, мы первые в части осваиваем стрельбы и бомбометание с реактивных самолетов. На нашем пути много трудностей, мы их должны преодолеть. А вы…

— Честное комсомольское слово, стараюсь. Но у них вон пули, как по струнке, в мишень летят, а у меня… Эх, золотые мои. Как хочется показать, на что способен и Цимбал, — Он сорвал с головы пилотку и бросил на землю. — Добьюсь! Верьте мне!

После обеда летчики стреляли на полигоне по наземным целям.

Колосков отстрелялся первым и, запросив по радио результаты стрельб, приземлился.

Собрав свой летный состав возле самолета, он рассказал, как лучше заходить на цель. Убедившись, что летчики поняли его, скомандовал:

— По самолетам!

Когда шли к машинам, старший лейтенант Снегов сказал между прочим:

— Вы заметили, как мы посадили самолет? Классно! Две посадки в одно и то же место.

— Вы-то тут при чем, товарищ штурман? — спросил Гордеев.

— Как при чем? — воскликнул Снегов. — Да ведь штурман — правая рука командира. Попробуйте-ка вы так посадить самолет.

— Самолет сажает летчик, а не вы. А что касается меня, то одна в одну притру и без штурмана.

— Гордеев, да вы хвастун, — полушутя бросил Снегов, — одного желания мало, товарищ Миша.

— Я берусь сегодняшние три посадки сделать в одну точку, — слегка вспыхнув, проговорил Гордеев.

Летчики и штурманы с интересом смотрели на штурмана эскадрильи; что же он ответит молодому пилоту?

— Хорошо, давайте поспорим. Не выйдет у вас.

— Проспорите, товарищ старший лейтенант, — Гордеев протянул Снегову руку. Глаза его по-мальчишески озорно заблестели. Молодой летчик был уверен в себе. В училище он лучше всех курсантов освоил новый тип самолета.

— По рукам!

— Хорошо, товарищ лейтенант, если две первые посадки и расчеты будут одинаковые, отдаю вам свои штурманские часы. Но… Проспорите — тут же сбреете свои усы.

Бомбардировщики первой эскадрильи выруливали на старт и оттуда улетали в зону стрельб. Дошла очередь и до лейтенанта Гордеева. Руководитель разрешил полет.

— Взлетел отлично, — следя за самолетом, сказал Исаев. — Снегов, готовь часы.

— Это мы еще посмотрим.

Во втором полете Гордеев дальше обычного сделал четвертый разворот, усложнив этим расчет и посадку. Самолет приземлился основными колесами на краю посадочных знаков. Посадка получила высокую оценку. Многие позавидовали мастерству летчика, и все же второй расчет резко отличался от первого. Гордеев зарулил самолет на стоянку и неохотно пошел к товарищам. Второй раз в летной практике он не рассчитал своих сил.

Еще в училище как-то Гордеев сел с большим перелетом. Его инструктор, который любил говорить: «Сажать самолет надо так, чтобы червяка на посадке видно было», спросил его, почему сел с перелетом. Гордеев набрался смелости и сказал: «Червяк уполз вперед, вот я и сел дальше». Инструктор рассмеялся, тем дело и кончилось. А теперь опять сорвался…

Пряхин похлопал Гордеева по плечу.

— Не горюй, Снегов пошутил. А ошибка ваша в том, что после четвертого разворота надо было уйти на второй круг, не торопиться с посадкой. Летали вы хорошо и сможете летать отлично.

Лейтенант повеселел и поднял голову.

— Нехорошо получилось, товарищ гвардии подполковник. Теперь подумают, я хвастун.

— Никто не думает.

— Давайте разойдемся на мирных началах, — обращаясь к Снегову, попробовал отшутиться Гордеев.

— Э, нет, у нас не положено слово на ветер бросать.

— Честное слово, товарищ гвардии старший лейтенант, после отпуска сбрею красу свою.

— Нет, ждать я не согласен. Может, ножнички и зеркальце нужны? — Снегов полез в боковой карман летной куртки.

— Нет, спасибо, — Гордеев достал свои маленькие ножнички.

— Ладно, лейтенант, на первый раз прощаю. Один ноль в мою пользу, — засмеялся Снегов и отошел.

— Нет уж, благодарю, в долгу не люблю оставаться, — Гордеев решительно щелкнул ножничками.

Кто-то громко вздохнул и с сожалением бросил:

— Я их породил, я их…

— Что вы делаете! — воскликнул Снегов и схватил лейтенанта за локоть. — Вот упрямец!

После выполнения задания на самолете ПО-2 Пылаев прилетел на полигон за Кочубеем, который руководил здесь стрельбами. Не выключая мотор, Пылаев вылез из кабины.

— Чем порадуете, товарищ штурман?

— Своя рука — владыка, кому сколько захочу, столько и отмечу, — шутливо ответил Кочубей.

— А точнее?

— Лучше всех стреляли летчики эскадрильи Колоскова. Сам он поразил цель отлично. У остальных по восемь и десять попаданий. Общая оценка эскадрильи — отлично.

— У нас как? — нетерпеливо переспросил Пылаев.

— Да так себе. Четверо выполнили на хорошо, три — на посредственно. Командир второго звена стрелял отлично.

— Для нас и это неплохо. А я как выполнил упражнение?

— Хорошо. И все же Яков намного нас обскакал, — заметил Кочубей.

— Куда нам за Яковом. Они стреляли с реактивных. Самолет при пикировании устойчив. Вот скоро переучимся, тогда покажем класс. А сейчас, как говорится, выше головы не прыгнешь.

— Знаешь, командир, поговорка эта уже устарела. Сейчас повыше головы прыгают.

— Ладно, ладно, остряк-самоучка. Ты лучше скажи, пойдешь сегодня вечером на лекцию?

— А как же, надо Колоскова послушать.

— Ну вот, там и встретимся, садись в переднюю кабину, полетим.

Самолет зарулил на стоянку. На аэродроме, кроме механика, никого уже не было. Пылаев со стоянки пошел в эскадрилью Колоскова, столкнулся с ним в коридоре.

— Перед лекцией думаю забежать домой, закусить, — сказал Яков.

— Разве ты не пойдешь в столовую? — спросил Пылаев.

— Нет. Дома жена ждет.

— А я за тобой зашел. Думал вместе поужинать. Сегодня Лида с сыном уехала в город за покупками. А здесь… — он замолчал.

В открытые окна донесся со стороны гор жалобный вой шакала, и в ту же минуту откликнулось еще несколько голосов.

— Начинается симфония. Ну и местечко.

— Не унывай, Василий. Построим здесь такой городок, залюбуешься. Уже в этом году будет семь стационарных домиков, в следующем — еще сорок. Организуем регулярное автобусное сообщение с городом. Заживем, в общем, не хуже других.

Пылаев свернул в сторону кирпичного здания, где разместилась столовая летного состава. Колосков зашагал домой. Дома его ждала Таня. Она стояла у окна, пристально всматриваясь в горы, постепенно тающие в вечерней синеве.

— О чем задумалась, Танюша? — ласково спросил с порога Яков. Он подошел к жене и обнял ее за плечи. Она улыбнулась.

— Смотрю на эти горы да крик шакалов слушаю. Ехала к тебе с радостью, и вот уже полмесяца, а не могу привыкнуть.

— Конечно, здесь не Харьков!

Тане почудилась в словах мужа насмешка, и она, обидевшись, отошла и молча начала накрывать на стол, Не замечая настроения жены, Яков продолжал:

— Ничего, Таня, машину купим, я уже записался на очередь. До города дорога хорошая, часа два езды.

Таня взяла с плитки кастрюлю с варениками и поставила на стол.

— Как хочешь, Яша, а мне очень трудно. Нельзя так жить.

— Почему нельзя? Ты же знала, когда выходила замуж: я военный летчик, куда пошлют, туда и поедем.

— Вот и плохо, Яша, то, что некоторые начальники не думают о судьбе человека. Для них главное — летное поле. Приедет какой-нибудь головотяп, посмотрит: земля ровная, летать можно, поставит кол и прикажет — отныне быть здесь энской части. А кроме солдат и офицеров, есть еще семьи, дети, и о них надо думать.

Яков не ответил жене, лишь искоса посмотрел в ее сторону.

— Разве ты не заслужил лучшей жизни? — продолжала Таня, присаживаясь к столу. — Пора бы уж о себе, о семье своей подумать.

— И это говоришь ты?.. — раздраженно проговорил Яков.

С грохотом отодвинув стул, Таня подбежала к тумбочке и, взяв диплом об окончании института, бросила его на стол.

— Для чего меня государство учило? Кому здесь мои знания нужны?

— Вот что, Таня, успокойся, не говори глупостей. Я из этой части никуда не поеду. Это мой дом, моя вторая семья. Да, сейчас здесь нелегко, но трудности эти временные.

Таня заплакала.

— Ну вот, — вздохнул Яков, — Ну, Таня, перестань! Ты же у меня умница.

Открылась дверь, и в комнату вбежал Валя, сын Пылаевых.

— Тетя Таня, я к вам. Мама пошла к командиру в штаб, а у нас света нет…

— Садись кушать с дядей Яшей, — поспешно вытерев глаза, проговорила Колоскова.

— Мы обедали в городе. Мама котлеты брала, такие вкусные, с перчиком!

Яков подошел к вешалке, надел фуражку.

— Мне пора на лекцию, — у порога постоял, посмотрел на Валю, на жену. «Нам бы сына», — подумал, а вслух сказал: — Приду поздно, дверь не закрывай.

Послушать лекцию командира эскадрильи пришли все летчики и штурманы части. Заместитель командира части подполковник Пряхин объявил:

— Лекцию на тему «О путях развития бомбардировочной авиации» прочтет майор Колосков.

— Такая лекция была запланирована партийным бюро еще в Румынии, — начал Колосков. — Я беседовал с летчиками и штурманами, интересовался высказываниями военных специалистов и решил поделиться с вами своими мыслями.

Колосков коротко рассказал о зарождении нашего воздушного флота, показал, как с ростом могущества Вооруженных Сил менялось и лицо бомбардировочной авиации. На смену винтовым пришли реактивные самолеты со скоростью свыше тысячи километров. Наши летчики овладевают новой техникой. Они летают дальше всех, быстрее всех и выше всех…

— Современный бомбардировщик в руках наших летчиков — грозное оружие для врага, — закончил Колосков, — и мы с вами должны на учении показывать отличные результаты.

Он коротко разобрал и причины плохой стрельбы воздушных стрелков своей эскадрильи, поделился мыслями о том, как думает добиться от всех экипажей хорошего выполнения стрельб с реактивных бомбардировщиков.

— Разрешите задать вопрос, — проговорил Гордеев, приподнявшись с места. — Правда, что в будущем нам все-таки придется отказаться от бомбардировщиков? Истребитель — вот король воздуха, ему принадлежит будущее.

— Товарищ подполковник, позвольте мне ответить Гордееву, — попросил Пылаев.

— Что ж, давайте послушаем.

— Я думаю, каждому на своем месте надо быть мастером своего дела и в совершенстве владеть имеющимися машинами. А будет или не будет бомбардировочной авиации — так вопрос сейчас ставить нельзя.

— Прошу ответить еще на один вопрос, — раздался снова голос Гордеева. — В какой мере количество попаданий зависит от скорости движения цели?

— Каждому ясно, что, чем быстрее передвигается цель, тем труднее в нее попасть и, наоборот, чем медленнее движется цель, тем легче ее поразить.

— Выходит, буксировка конуса поршневыми, а не реактивными самолетами помогает нашей эскадрилье выполнять стрельбы на отлично?

В зале зашептались. Командир эскадрильи не растерялся.

— Вы правильно заметили, товарищ лейтенант. Я давно, еще в Румынии, внес предложение вместо конуса сделать планер-мишень и производить буксировку реактивными самолетами. Технический состав заканчивает такой планер, но разрешения из округа на его испытание пока нет.

— После дождичка в четверг пришлют, ответственности боятся! — громко выкрикнул Исаев.

— Не волнуйтесь, там разберутся, — сказал командир.

После лекции к Колоскову подошел Пряхин.

— Яков Степанович, завтра в училище проводится встреча курсантов с участниками гражданской и Отечественной войн. Начальник политотдела просил прислать летчика с боевым опытом. Поезжайте.

— Да я не успею подготовиться.

— Чего же тут готовиться?

— Товарищ гвардии подполковник, а не лучше ли послать Кочубея?

— Нет. Курсанты просят обязательно героя. — Пряхин улыбнулся. — Договорились?

— Придется ехать.

— Вы сейчас куда, Яков Степанович?

— Зайду в общежитие.

— Тогда до свидания.

Возле общежития Колоскова догнал Пылаев.

— Яша, просьба к тебе, — отрывисто заговорил он, — через два дня я поднимаю в воздух всю эскадрилью, а сейчас мне доложил инженер, что на одном самолете течь в бензиновом баке появилась. На складе баков нет.

— А что я могу сделать? Мы-то летаем на реактивных, — удивился Колосков.

— У Исаева есть — из Румынии привез, помоги.

— Да ты сам попроси у него.

— Отказал. Заявил инженеру, что привез для себя, а не для «дяди».

— Вон что!.. Тогда придется поговорить. — Колосков протянул Пылаеву руку. — Завтра все решим.

В коридоре общежития — двухэтажного каменного дома — Колоскову повстречался Исаев. Инженер был не в духе. Он журил старшину механиков за беспорядок в общежитии.

Колосков взял под руку Исаева и отвел его в сторону.

— В соседней эскадрилье не все самолеты в боевой готовности. Требуется для одного самолета новый бензобак.

Исаев насторожился, сразу сообразив, к чему клонится разговор.

— Плохо. На складе таких баков нет, и когда будут, неизвестно, — проговорил он.

— И я говорю, что плохо. Надо помочь. У вас есть бак?

— Да.

— Надо отдать.

— Не могу, — отрезал Исаев. — Пусть докладывают старшим. Они обязаны помочь.

— Меня удивляет, что так рассуждает коммунист.

Исаев молча отвернулся в сторону.

— Вы, товарищ командир, готовы последнюю рубашку отдать другому, а я так не могу. Бак нам самим нужен.

— Товарищ Исаев, я был о вас хорошего мнения. Не заставляйте изменить его.

— Когда прикажете отдать? — угрюмо спросил Исаев.

— Зачем приказывать? Вы без приказания отдайте. Дело-то ведь у нас общее…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мирон Исаев шел по берегу реки. Рабочий городок радиозавода светился россыпями огней. Дрожа и переливаясь, они отражались в реке. Было уже совсем темно, когда он подошел к дому, где жили его мать и сестра Роза. Стучаться не пришлось. Входная дверь была открыта. Исаев вошел в коридор и услышал из комнаты возбужденный голос матери:

— Как я сказала, так и будет!

Когда Мирон вошел в комнату, разговор матери с дочерью прекратился.

— О чем это вы? — спросил он. — Все о том же, о замужестве?

— Помоги, сынок, вразумить Розу. От своего счастья отказывается. Вчера Леша Кудрявцев, летчик из училища, сватался. Она ответила: «Подумаю». А что думать? Школу бросила, специальности нет. Жить-то как?

— Послушай, Роза, а ведь мама правду говорит. Пора тебе подумать и о специальности. Мой совет: пока не кончишь десятилетку, замуж не выходи.

— С учебой плохо, — слегка краснея, призналась сестра. — Осталась в девятом классе. А дальше учиться врачи не советуют, сам знаешь — головные боли.

— Да зачем ей учиться, — вмешалась мать. — У нее женихов хоть отбавляй. Ей надо замуж, это единственный выход. И пусть не связывается с Зориным. Правда, Виктор неплох собой, сын полковника, но он еще не в силах прокормить свою жену. Нет, дочка, надо выходить за Лешу. Получает много, тихий, культурный…

Роза молчала. Она редко задумывалась о своем будущем. В Саратове окончила семилетку, после войны переехала с родителями в эти края. Учиться не хотелось. Ходила в кино, на танцы. Многие из летчиков-инструкторов и курсантов поглядывали на красивую девушку. Два года тому назад она познакомилась с сестрой Кудрявцева, а через нее и с Лешей. А совсем недавно появился Виктор…

— Я замуж не собираюсь, и давайте об этом не говорить, — вздохнула Роза.

— Ты меня своим характером в гроб вгонишь! — воскликнула мать. — Что же я скажу Леше, я ему обещала уладить…

— Садитесь, чайку выпьем.

Брат и сестра пересели к столу.

— Отец мой, а ваш дедушка, — говорила мать, разливая чай, — из семьи Ухватовых. А кто такой Ухватов, ты, сынок, знаешь, не раз бывал у них в гостях. Он к деньгам жадный был, а если за что возьмется — не упустит. Ушел в Сибирь в лаптях, а там стал крепким хозяином. Царство ему небесное, суров был на руку, вашу бабушку бил, копеечку жалеючи.

— Вот и Мирон в Деда пошел, — засмеялась Роза, — такой же жадный.

— Это не твоего ума дело. Ты не зарабатываешь, — огрызнулся Мирон.

— А я так погляжу, — продолжала мать, — там, где достаток, там любовь и счастье. Красота — это природный дар, и ею надо умело пользоваться.

— Нет, мама, в человеке важен прежде всего ум. Без ума и красота завянет, — возразил Мирон.

— Не скажи, сынок. Вон отец ваш не обижал меня, любил семью, но странность имел: терялся в жизни, когда давалось — не брал. Почему мы и жили в нужде, из долгов не выходили…

— Вот и хорошо, мама. Значит, я вся в папу, — захлопала в ладоши Роза и, отодвинув стакан, встала.

— У вас мать не в почете, не дадите слова сказать, — обиженно проговорила Исаева.

С улицы донесся громкий голос.

— Роза, на минуточку!

Роза проворно выскочила из комнаты. Мирон посмотрел в окно и, увидев старшего сержанта, спросил у матери.

— Кто это?

— Репин. Рядом с нами живет, в училище работает механиком, А ты его разве не знаешь?

— Нет. Первый раз слышу.

— Константинов говорил, что из вашей части демобилизовался.

— Наверное, однофамилец, — сказал Исаев, внимательно рассматривая военного.

Вбежала Роза и, помахивая билетом, объявила:

— Я приглашена на танцы.

— Поздравляю, — ухмыльнулся Исаев. — Ну, мне пора. Скоро автобус отходит. — Мирон поцеловал мать. — В следующий раз приеду с семьей… Да, мама, я обещал вам для душа бачок, да не вышло… Сама знаешь, мое дело солдатское…

В фойе Дома офицеров играл духовой оркестр. Пашкевич, он же Репин, наблюдал, как по кругу проплывали танцующие пары.

В воскресный день здесь всегда было людно, на танцы приходили не только офицеры с семьями, но и гости — молодежь с радиозавода.

В зал вошел Виктор Зорин, бережно поддерживая под руку Розу Исаеву; они сразу вошли в круг танцующих. Поравнявшись с Репиным, Виктор дружески улыбнулся и кивнул головой в знак приветствия.

Мимо старшего сержанта Репина прошла среднего роста красивая девушка. Это была Галя Кудрявцева, сестра инструктора. Она остановилась возле открытого окна и стала следить за танцующими.

Механик, придав лицу оживленное выражение, подошел к девушке.

— Галя, вы, как фея, явились неведомо откуда, — пожимая ей руку, проговорил он. — Вашего брата нет, я думал, и вы не придете.

Галя молча отдала Репину объемистую тетрадь. Они прошли в угол фойе, сели на диван.

Девушка, посмотрев в глаза Репину, заговорила:

— Задержалась, дневник ваш дочитывала и узнала большую для себя радость. Подумайте, вы на фронте встречались с моим старшим братом.

— Было это на Будапештском направлении. Капитана Кудрявцева я хорошо знаю. Познакомились в бою. Смелый летчик, можно сказать, герой. А где же он сейчас?

Пашкевич отлично знал, что брат инструктора Кудрявцева погиб под Прагой, но решил скрыть это. Дневник Петра Репина он дал прочесть Гале, чтобы войти в доверие к девушке, может, даже заставить ее полюбить себя и тогда… Пашкевич рисовал себе картины, как он успешно добывает через Галю нужные ему сведения. Пока дела шли неплохо. С Константиновым все удалось, как было задумано. Должно получиться и здесь. «Надо действовать решительно», — подумал он, поглядывая на Галю.

— Брат мой погиб в 1945 году, 8 мая. Похоронен в районе Праги, — Галя притихла.

— Жаль. Каких людей теряли!

Девушка встала.

— Мне пора. За дневник спасибо. Богатая у вас биография.

— Все, что пережил, старался записать, — скупо ответил Репин и отвернулся от девушки.

— Да, теперь я уверена, что была неправа, я ведь одно время думала, что где-то встречалась с вами.

— Вы в прошлый раз обидели меня. Я видел, что вы не верите мне, не попрощались, ушли с братом. Мне было больно. Поэтому я решил дать свой дневник, рассеять ваше сомнение.

— После первой встречи в клубе я не находила себе места, говорила с братом, интересовалась вашим прошлым.

— Что же ответил брат?

Галя пристально взглянула на Репина.

— Вас хвалили, как лучшего механика, — после недолгого молчания заговорила девушка. — Сказали, что всю воину вы были на фронте. Дневник окончательно убедил меня и рассеял мои сомнения.

Прозвенел первый звонок. Оркестр замолчал. Многие направились в зрительный зал смотреть кинокартину, некоторые вышли в парк.

— Я сегодня работаю в ночной смене, скоро иду на завод, — сказала Галя.

— Здесь душно, пойдемте посидим у реки. Галя медлила с ответом. Она торопилась домой.

— Пойдемте, Галя, — настаивал механик. Девушка нехотя пошла к выходу. По аллее медленно направились к реке. Луна щедро освещала долину. За рекой четко вырисовывались горы, заросшие лесом. На склоне мелькали огни селения. Вдруг где-то вспыхнула молния, и на мгновенье ярко обозначились далекие зубцы снеговых гор.

Старший сержант и девушка шли молча. Вскоре перед ними открылась широкая река.

— Какая красота! Правда, чудесно здесь? — Галя оглянулась. — Вот поживете и полюбите наши края. А народ здесь какой…

Пашкевич мельком окинул девушку пристальным рзглядом прищуренных глаз, поджал губы. «Фанатичка», — подумал он.

— Бывает же в жизни такое. Никогда не гадал, что встречу здесь сестру капитана Кудрявцева, — как бы в раздумье проговорил Репин и впервые попытался взять Галю под руку. Она отстранилась.

Помолчали.

— В следующее воскресенье наша эскадрилья собирается в городской театр. Вы поедете? — спросил Репин.

— Нет, буду занята.

— Жаль, — проговорил он.

Они подошли близко к воде. Галя выбрала местечко на высоком берегу и присела на камень. Репин сел на траву. Внизу плескалась вода, мягко ударяясь о берег.

— Знаете, Петр, — заговорила Галя. — До этого дневника я бы не осмелилась так откровенно заговорить с вами. Но бывает в жизни так. Живут двое, не знают друг друга, и вдруг один из них рассказал о прожитой жизни. Сразу человек становится ближе. Вы знаете, читала я ваш дневник и свою жизнь вспомнила. Я тоже осталась десяти лет без отца. Нас было трое в семье: я и два брата. Мама окружила нас лаской и заботой. Перед войной старший брат окончил техникум, стал работать на радиозаводе и учиться в аэроклубе. Началась война, и он добровольно ушел на фронт. В 1945 году погиб. Леша — младший брат — заменил старшего, также окончил училище, стал инструктором. Я и мама с начала войны жили в Темрюке. Во время налета вражеской авиации погибла мама, меня с девушками, как невольниц, увезли в Германию, в город Нейссе…

— Зачем вы мне все это рассказываете? Я в прошлом не люблю копаться, — перебил ее Репин и придвинулся к девушке.

— Напрасно вы рисуетесь. Не верю. Прошлое каждому человеку дорого, — задумчиво продолжала: — Жили мы в Нейссе на окраине в большом дворе, обнесенном кирпичным забором. Ежедневно к нам приходили немки, осматривали нас, как цыгане лошадей на базаре. Какая нравилась — брали в работницы. Тех, кто протестовал и отказывался, загоняли за колючую проволоку. Попала и я туда вместе с пожилой женщиной, которая мне заменила мать. Звали ее Любовь Андреевна Зорина.

Пашкевич вздрогнул и почувствовал, что бледнеет. Да, и он не забудет эту женщину. Ведь это она на допросе плюнула ему в лицо, не позволила унизить себя, даже не пожелала с ним говорить.

— Каждое утро, — продолжала свой рассказ Галя, — нам за изгородь бросали вместо хлеба плоские лепешки цвета макухи, зубами не разгрызешь. Но мы все не сдавались и требовали возвращения на Родину. Сколько мы пережили горя, мучений, издевательств и насмешек. Любовь Андреевна решила бежать, у нее во Львове остались дети. К ней присоединилось еще несколько женщин. В это время в нашем лагере появился новый охранник Пашкевич, из Белоруссии. Он стал по вечерам украдкой приносить нам белый хлеб, рассказывать новости из дому… Мы попросили его помочь женщинам бежать и как же горько после этого каялись.

Галя достала платочек и медленно вытерла слезы.

— Перед побегом расстреляли Любовь Андреевну как зачинщицу. Через несколько дней избили плетьми еще нескольких женщин и отправили их к Одеру. Пашкевич к нам больше не возвращался, хотя каждая из нас ждала его, чтобы плюнуть в лицо. Ведь больше мы ему не могли ничего сделать.

После всех этих событий меня взяла семья немецкого учителя. Я прожила в городе Обер-Глагау до прихода наших войск. Встретила старшего брата, и он отправил меня к своей жене, а потом приехала к Леше…

С противоположного берега отчалило несколько лодок. Было слышно, как весла всплескивали воду. Лодки выплыли на середину реки. Заиграл баян. Звонкий девичий голос запел что-то печальное.

— Наши заводские комсомольцы, — с оттенком гордости проговорила Галя. — Петр, вот вы часто вспоминаете в дневнике летчиков Дружинина, Колоскова, Пылаева, где они теперь?

— Гвардии капитан Пылаев за границей, командует эскадрильей.

— У вас был командир Зорин? Он не отец курсанта Виктора Зорина? — допытывалась Галя.

«Вот пристала!» — сердито подумал Репин и неохотно ответил: — Откуда мне знать?

Репин и Галя поднялись и тихо пошли по крутому берегу. Внизу спокойно текла река, сверкая тысячами искр, разбросанных лунным светом. Галя с легкой дрожью в голосе проговорила:

— Здесь дна нет. Было время — на этом месте стояла мельница. Однажды ночью ее кто-то поджег, хозяин с горя бросился в этот омут. Так и не нашли его.

Репин шутливо подтолкнул девушку к берегу.

— Что вы делаете? Я плавать не умею! — испуганно вскрикнула Галя и отшатнулась.

— Ах, вы трусишка?

Пашкевич фальшиво и громко засмеялся.

Они пошли быстрее.

Все тише доносились слова незнакомой песни. То приближались к берегу, то уплывали по течению плавные аккорды баяна.

Недалеко от старшего сержанта и девушки в сторону радиозавода прошла группа девушек. Они спешили на дежурство. Смех и шутки нарушили тишину.

— Галя, держись подальше от берега, насморк получишь!

— Я с военным, — шутливо отозвалась Галя.

«А вдруг она по-прежнему будет интересоваться моим прошлым? — подумал Репин, искоса поглядывая на девушку. — Узнает Зорина, пойдут расспросы, подозрения. Начнется проверка документов. Нет, этому надо положить конец, избавиться от нее!» — решил он.

«Я плавать не умею», — всплыли в памяти слова Кудрявцевой. Репин посмотрел по сторонам. Девушки отошли уже далеко, поблизости никого нет, кругом тихо, тихо.

Шагая рядом с Галей, Репин незаметно оттеснял ее к реке, где над самым обрывом склонились ветви деревьев. Ничего не подозревавшая девушка взглянула вверх, остановилась.

— Хотите, я сорву вам веточку? — быстро спросил ее спутник и, не дождавшись ответа, высоко подпрыгнул, схватился за ветку, сделал вид, что сорвался, и, падая вниз, сбил Галю с обрыва, а сам повис над водой. Девушка вскрикнула от страха и неожиданности и сразу же скрылась под водой.

Механик, не отрываясь, смотрел, куда упала Галя. Из воды показалась голова Кудрявцевой. Оглушенная падением, она торопливо задвигала руками, пытаясь держаться на поверхности. На миг он увидел ее большие испуганные глаза. Раздался пронзительный крик:

— Помогите! Помогите!

— Держись… Я сейчас! — отозвался Репин. Оттолкнулся ногой от берега и тяжело упал а воду. Довольная и злая улыбка скользнула по тонким губам. «Вот так лучше» — подумал он. Быстрое течение воды снесло его в сторону. Галя несколько секунд держалась на поверхности, но, обессилев, снова погрузилась в воду. С двух сторон на крик уже спешили люди. Раздался всплеск, и. тогда, поняв, что дело проиграно, Репин что было сил закричал:

— Помогите, тону! Скорее! Борясь с течением, он старался держаться на видном месте. К нему уже летела моторная лодка. Облегченно вздохнув, глотнул побольше воздуха, стал медленно погружаться.

— Здесь он, прыга…а…а! — неслось по реке. На крик поспешили люди из парка. Первым подбежал старшин лейтенант Кудрявцев.

— Что случилось?

— Галя… ваша сестра… оступилась, упала с берега, — ответили ему. — И еще кто-то, — отозвался другой голос.

Кудрявцев быстро скинул сапоги и прыгнул с кручи в воду. На реке живее забегали огоньки фонарей, донесся чей-то радостный голос:

— Вот она, помогите!

Галю вытащили на пологий берег, положили на траву и стали оказывать первую помощь. Прошло несколько минут, и она открыла глаза. Кто-то положил пиджак ей под голову. Кудрявцев, увидев в стороне Репина, подошел к нему.

— Так это ты, оказывается, не уберег ее? Эх ты, а еще мужчина!

— Плавать не умею… — ответил механик.

— Не умеешь плавать — по берегу не ходи.

— Виноват, товарищ командир. Но я готов был… — с дрожью в голосе воскликнул Репин.

— Иди в общежитие, переоденься, — сказал старший лейтенант уже мягче и пошел к сестре.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Летние грозы быстро приходят и уходят. Утром над долиной повисли густые и тяжелые тучи, небо словно прорвалось, и из него хлынул ливень. Раскатисто и страшно загудел гром в горах, содрогнулась земля. Но уже вскоре выглянуло солнце, и тучи торопливо разошлись, оседая в складках гор. В лучах солнца заблестели омытые дождем самолеты.

Аэродром училища был расположен недалеко от реки. Кругом его раскинулись сады и виноградники совхоза «Комсомолец».

Высоко над горами в пилотажной зоне летал самолет. Он то свечой поднимался в высоту, то плавно переворачивался на крыло, то снижался, набирая скорость, и снова ласточкой взмывал к облакам.

Молодые курсанты, слушая беседу старшего лейтенанта Кудрявцева, украдкой поглядывали в небо, любуясь мастерством летчика. Каждому хотелось бы летать вот так же виртуозно, но не хватало еще опыта и мастерства.

Старший лейтенант держал в руках макет самолета, показывая, как надо правильно строить маршрут по кругу и рассчитывать посадку.

— Курсант Зорин второй день повторяет одну и ту же ошибку. Четвертый разворот делает, пройдя «Т», в результате при заходе на посадку параллельно знакам ему приходится доворачивать самолет. Этим он усложняет расчет и посадку. Вот почему вчера ему приходилось несколько раз уходить на второй круг. А нужно делать так…

Кудрявцев разыграл полностью полет по кругу, потом отдал макет самолета Виктору и приказал повторить.

— Хочу поставить перед вами, товарищи курсанты, еще один вопрос, — продолжал Кудрявцев. — Нас в экипаже девять человек, все комсомольцы. Казалось бы, дружной семьей должны жить, а у нас что получается? Курсант Зорин без разрешения старшины группы в воскресенье пошел на танцы, хотя, как вы знаете, был вечер только для офицеров, сверхсрочников и их семей. Там был наш механик, но он мне ничего не сказал. Я узнал об этом случайно от командира звена. О какой же дружбе, о какой спаянности коллектива нашего может идти речь?

— Товарищ старший лейтенант, — вдруг заговорил Зорин. — Я не думал… — голос его оборвался, и он тихо пробормотал: — Извините, больше не повторится…

— Хорошо, курсант Зорин, только давайте так, чтобы слова с делом не расходились.

После занятий Кудрявцев отправил свою группу помочь механику. Старший сержант Репин разъяснил курсантам задание, а сам, вытирая руки паклей, подошел к Зорину.

— О чем говорил инструктор? — спросил Репин.

— Досталось мне за то, что ходил на танцы.

— Ты танцуешь с Исаевой, а старший лейтенант неравнодушен к ней, вот в чем весь вопрос, — проговорил Репин.

— Ты думаешь?

— Я убежден. Сам увидишь.

— Брось ты наговаривать на командира.

— Это не наговор, я правду говорю, — ответил механик. — Вы уже позавтракали? — меняя разговор, спросил он.

— И тебе пора на завтрак. Скоро столовая закроется.

— Не могу оставить самолет. Вдруг разрешат полеты, а меня нет. Когда все сделаем, тогда и скажем: конец — делу венец.

— Так можно и похудеть, — шутливо проговорил Виктор.

— На войне и не то бывало, пережили, живы остались.

— Кто крепко держится, тот побеждает. Силу не одолеешь, — заметил курсант Степанов.

— Не только поэтому, — быстро возразил Репин, забывая об осторожности. Его постоянно выводила из равновесия непонятная ему спокойная уверенность советских людей в своей силе. — В войне случайность, риск и счастье — также спутники солдата. Если тебе фортуна улыбнулась, ты живешь. Что ни говорите, а нам повезло…

— Значит, по-вашему, мы победили потому, что нам повезло? — проговорил тот же курсант. Он не спеша положил на крыло ветошь, которой обтирал самолет, и продолжал: — Вижу, товарищ старший сержант, вы читали Клаузевица. Это он умалял значение человека в решении судьбы войны. По его мнению, смелость и доблесть в армии — следствие внушения полководца. Душа солдата, говорил он, подобна чистому листу бумаги, на котором можно написать все, что пожелает полководец. Война показала другое. А вы — «случайность, риск, счастье»…

К самолету подошел Кудрявцев. Репин скомандовал «смирно», сделал несколько шагов навстречу командиру экипажа и доложил:

— Товарищ старший лейтенант, самолет номер шесть готов к полету. Механик самолета гвардии старший сержант Репин.

— Вольно! Продолжайте работать. Летать будем во вторую смену, — проговорил Кудрявцев, потом отвел механика в сторону. — Я слышал ваш разговор. Курсант Степанов совершенно прав. Наша Коммунистическая партия возглавила народные массы, а коммунисты всегда были впереди, показывали мужество и героизм. Без этого никакие случайности не спасли бы нас от поражения. Вам это пора знать, в партию готовитесь.

— Товарищ командир, маленько не додумал. Теперь ясно… За поправку спасибо…

— Перекурите, а затем работать до второго завтрака без перерыва, — сказал, уходя, старший лейтенант.

— Считаю, товарищ механик, нашу ассамблею закрытой. Пойдемте курить, — примирительно сказал Степанов.

Виктор не курил. Оставшись возле самолета, он достал наставление, стал читать его. До слуха Зорина донесся недовольный голос Репина. Механик что-то бурчал себе под нос.

— Вы что, опять не согласны? — отрываясь от книги, спросил Виктор.

— Мы еще завтра поговорим. Я и Маркса и Ленина принесу. Пусть не думает Степанов, что он умнее других. Подумаешь, учить вздумал, сам в армии без года неделю.

Он злобно посмотрел в сторону ушедших курсантов. «Все им не так… строители», — с презрительной усмешкой подумал он и решил: «Буду осторожнее. Меньше говорить, а больше слушать. Береженого и бог бережет».

— Ты, Петро, как я погляжу, смелый, — усмехнулся Виктор. — Вроде нашей Жучки. Она всегда перед сильными поджимает хвост, перестает лаять, ну, а когда никого нет, откуда смелость берется.

— Это ты к чему? — сердито спросил Репин.

— А к тому, уважаемый механик, если не согласен — отстаивай свою точку зрения. В споре рождается истина, а ты язык прикусил, как только Кудрявцев возразил тебе.

— Истина не всегда сразу ясней становится.

— Ладно, все равно ты неправ, — добродушно проговорил Зорин и отвернулся от Репина, давая понять, что разговор окончен.

— Чудак человек, не хотел я возражать инструктору. Ты же перед ним, небось, трусишь? Он у тебя невесту отбивает, а ты: возьмите ее, пожалуйста.

— Замолчи! — крикнул Зорин. — Подлец ты после этого…

— Ах ты, молокосос! — воскликнул механик и подскочил к курсанту. — Я жизнь свою не щадил, у меня деда убили… А такие, как ты, с маменьками по тылам отсиживались, на крови других счастье себе строили!

Зорин выпрямился, гневно блеснул глазами и вдруг ударил Репина по лицу.

— Подлец! Мать мою не тронь, знаешь, где она?

Старший сержант сжал кулаки и бросился было на Зорина, но сдержался.

— Так ты еще драться? Хорошо, я этого так не оставлю. К начальнику училища пойду сейчас же! — и почти побежал от самолета.

— Можешь жаловаться! — крикнул ему вдогонку Виктор.

Оставшись один, юноша стал ругать себя: «Вот бестолочь, что наделал! Не мог сдержаться. Теперь к полетам не допустят… Нет, а какой все же он гад! Что придумал: «На крови других».

И чем больше думал, тем сильнее разгоралась в его душе злоба против механика.

Третий год работал в училище летчиком-инструктором старший лейтенант Алексей Кудрявцев. За свою летную практику он воспитал и обучил много курсантов. И всегда в его группе все было благополучно. И вдруг такое ЧП: курсант, его подчиненный, осмелился поднять руку на старшего товарища! Когда механик доложил ему о случившемся, Кудрявцев, в первую минуту не мог даже поверить, что Зорин мог сделать подобное.

— Расскажите еще раз, как это произошло, — попросил Кудрявцев старшего сержанта.

Тот снова подробно рассказал летчику-инструктору о том, как курсант ударил его по лицу.

— Вы до этого не оскорбляли его?

— Что вы, товарищ старший лейтенант, да разве я позволю себе такое?

— Хорошо, я разберусь, — и Кудрявцев зашагал на аэродром.

Курсанты летной группы были выстроены возле самолета. Все уже знали, что произошло. Лица у ребят сумрачные, напряженные. Старший лейтенант резко скомандовал:

— Курсант Зорин, два шага вперед, шагом марш! Кру-гом!

Зорин стоял, опустив голову, перед своими товарищами и молчал. «Переживает парень, — думал Кудрявцев. — Еще бы — не в его характере такие проступки совершать. А может, все произошло не так, как ему доложил механик? Может, что-то еще было? Но почему Зорин молчит? И, как ни тяжело, он, Кудрявцев, должен принять по отношению к нему самые строгие меры».

— Что ж вы молчите? Оправдываться нечем? Так вот: я отстраняю вас от полетов и завтра на комсомольском собрании эскадрильи внесу предложение о наложении на вас строгого взыскания.

— Товарищ старший лейтенант, — тихо проговорил Виктор. — Накладывайте самое строгое взыскание, но разрешите летать.

— Вы хорошо летали, Зорин, этому я вас научил. А вот, как вести себя с товарищами, к сожалению, не научил. А без этого летчиком стать невозможно.

Виктор собрался было что-то сказать в свое оправдание, но, встретившись взглядом с курсантами, которые, как ему показалось, осуждающе смотрели на него, подумал: «Все против меня, чего оправдываться».

— Марш в общежитие, — скомандовал Кудрявцев Виктору и обратился к курсантам: — Думаю, вы уже и сами дали оценку проступку товарища. А сейчас приготовиться к полетам.

Курсанты разошлись по своим местам. Зорин медленно побрел от стоянки в городок.

Как командир Кудрявцев должен ходатайствовать перед вышестоящим начальством об исключении Зорина из училища. Однако как летчик-инструктор он просто не мог отчислять подчиненного, показавшего хорошую успеваемость в освоении летного дела. Вот тут и ломай голову. Придется попробовать вызвать Зорина на откровенный разговор, расспросить подробно и только тогда принимать окончательное решение.

Виктор не пошел в общежитие. Ему хотелось побыть одному. Он перемахнул через забор и направился к реке.

Прислонившись к дереву, он смотрел в воду и думал: «Буду молчать. Факт налицо, я ударил механика. А за что — пусть сам Репин об этом расскажет. Неужели он умолчит? А вдруг не расскажет? Тогда выгонят из училища. Каково-то будет отцу, когда узнает о моем позоре?»

Заслышав позади себя шаги, Виктор быстро обернулся. К нему подошла мать Розы Исаевой.

— Здравствуй, Витя, Розу поджидаешь?

— Нет, — сухо проговорил Зорин и отвернулся, желая этим показать, что он не хочет разговаривать. Он недолюбливал эту женщину. Тем не менее Исаева не торопилась уходить. Она присела на траву и протяжно, певучим голосом заговорила:

— Как погляжу на тебя и Розу, так удивляюсь, как крепко вы сдружились.

Виктор молчал.

— Роза замуж выходит, а ты как на это смотришь?

— Для меня это новость.

— Вот именно. Розе надо подумать о будущем, устроить свою жизнь. Как мать, прошу тебя, не встречайся больше с нею.

— Что же нам поссориться, что ли? — спросил Зорин.

— Не хитри, Виктор, — погрозила она ему пальцем. — Через сколько лет ты станешь летчиком?

Виктор с недоумением посмотрел на женщину. «Чего ей надо? Пристала, как смола».

— Понимаю, военная тайна, — усмехнулась Исаева, — тогда я сама скажу: через два года. Сколько ты сейчас получаешь? — и опять, не дождавшись ответа, веско произнесла: — Твоих денег не хватит для того, чтобы жить с женой.

— Тетя Соня, к чему вы все это говорите! — воскликнул Зорин.

— Не обижайся, я хочу своей дочери счастья. Не ходи больше к нам.

— Успокойтесь, больше не приду ни к вам, ни к вашей дочери…

— Дерзкий ты, молодой человек, невоспитанный.

Женщина поднялась и пошла по берегу к воротам радиозавода, на котором работала машинисткой.

Виктор смотрел ей вслед, ему было стыдно и обидно. «Проклятый день, одно за другим сыплется».

Зорин скинул комбинезон, постелил на траву, лег, заложив руки под голову. Над рекой строем пролетели два истребителя, они, меняясь пеленгами, взяли курс в сторону перевала. Небо чистое, прозрачное. Лишь в одном месте притаилось у гор небольшое, белое, как снег, облачко, словно голубка у своего гнезда. Проводив самолеты задумчивым взглядом, Зорин подумал: «Вместо того, чтобы быть там, в небе, с друзьями, я лежу здесь одинокий и никому не нужный».

У него задрожали губы. До чего же паршиво на душе! Такое же состояние было у Виктора, когда мать больше не вернулась с базара домой, и он остался среди чужих людей. Вечером пришла хозяйка с работы и зашла к нему в комнату, где они временно остановились на жительство, покачала головой и вдруг запричитала: «Что же с тобой делать? У меня и без тебя четверо детей». Виктор посмотрел на женщину и, сдерживая слезы, пошел к двери, бросив на ходу: «Мне ничего не надо. Я здесь не останусь. Отца пойду искать. Наши наступают». И ушел, ни разу не оглянувшись назад…

— Зорин! Виктор, ты оглох? Что ты тут делаешь? — послышался вдруг голос Степанова. — Иди в общежитие. Скоро проверка, а тебя нет. Я весь аэродром обегал.

— Не пойду. Пусть на гауптвахту сажают и за драку и за самовольную отлучку. Все к одному.

— Эх, ты, «принципиальный человек». Да ты понимаешь, что делаешь? — с горечью сказал Степанов. — Зачем ушел с территории училища? Увидят патрули, мигом заберут. Пойдем, я помирю тебя с механиком. Тебе надо только извиниться перед ним.

— Извиниться, говоришь. Не хочу унижаться.

И Виктор подробно рассказал товарищу все, что произошло между ним и механиком.

— Инструктору рассказал об этом? — спросил Степанов, присаживаясь рядом с Виктором.

— Он все равно мне не поверит. Репин старше меня, фронтовик… Нет, пусть он сам все честно расскажет.

— Ладно, пойдем, я за тебя попрошу извинения. Мы уже с ним говорили, и он попросил старшего лейтенанта строго тебя не наказывать. Все уладится как-нибудь.

— Поздно, от полетов отстранили. Да мне все равно уж, пойду служить в солдаты. Вот только отца жаль — на старости лет его опозорил…

— Да ты что, Виктор? Разберутся. Инструктор погорячился. Расскажи ему все, и он отменит свое решение.

— Никому я больше ничего не буду рассказывать. Репин пусть говорит.

— Напрасно. В общем, пойдем. С ребятами обсудим. Да, Репин похвальный лист показывал за подписью твоего отца.

— Неужели? — удивленно проговорил Виктор. — Значит, он вместе с ним служил? Вот дела… Тогда пойдем, но… прощения просить не буду.

Он решительно поднялся, оправил гимнастерку, перекинул на руку комбинезон. Степанов ободряюще хлопнул его по плечу, и друзья пошли к общежитию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лидия Ивановна Пылаева вышла из штаба и по тропинке направилась к военному городку. Недалеко от аэродрома, в небольшом заброшенном саду, стояли недавно выстроенные домики. Здесь жили семьи военнослужащих. Городок был обнесен высокой кирпичной стеной. Сразу же за оградой возвышались скалистые горы. На одной из вершин маячила старинная крепость.

Лидия Ивановна повернула к домику, где жила Евгения Сергеевна Исаева. В комнате сидели несколько женщин и оживленно разговаривали.

Только вчера Лидию Ивановну выбрали председателем женсовета. Сейчас она сидела, слушала Колоскову и думала о том, как повести работу среди женщин. А работы было много…

— Кончить институт для того, чтобы сидеть в этой дыре. Разве это правильно? — говорила Колоскова. — Мои знания здесь не нужны. Что я здесь делаю? Смотрю на горы да слушаю вой шакалов.

— А ведь ты, Таня, во многом неправа, — перебила Пылаева. — Работы тебе и всем нам найдется, стоит только захотеть. Вот, например, командир полка и замполит обращаются к нам за помощью. В нашу часть прибыли молодые солдаты разных национальностей, для них нужно организовать вечернюю школу. Многие из нас могли бы преподавать в этой школе. Как вы на это смотрите, товарищи?

— Конечно, мы согласны! Что за вопрос.

— Ну вот и хорошо. Конкретнее об этом поговорим в следующий раз. Я только хочу сказать, что за нами не одна школа. А детские ясли разве не нужны? А самодеятельность? В общем, нам, женщинам; найдется много работы.

— Берусь вести русский язык, — первая заявила Евгения Сергеевна.

— За мной физика, — поспешно бросила Пряхина.

— Ну, а я возьму на себя географию, — весело сказала Лидия Ивановна.

— Куда тебе, скоро в больницу.

— Мы без тебя справимся, — проговорила Колоскова, — математика и география пусть будут за мной.

Пылаева взглянула на подругу, улыбнулась ей.

— А тебе, Лида, придется еще раз сходить к полковнику, договориться об организации родильного дома, — заговорила Евгения Сергеевна. — Шутка сказать, до больницы сто километров. Пусть хоть на первый случай оборудуют санитарную машину. Тебе ведь первой рожать придется.

Лида смущенно опустила ресницы, на щеках заиграл яркий румянец. Предложение Исаевой поддержали все.

Женщины разговорились, стали вспоминать прожитые годы, сетуя на трудности кочевой жизни.

— Нет, что ни говорите, а жизнь жены офицера очень тяжелая. Вечно кочуешь с места на место, не заметишь, как и старость придет, — вздыхала Колоскова.

— А мне нравится наша жизнь, — мечтательно сказала Исаева. — Где только не побываешь, чего только не увидишь! И каждый раз новое.

Долго обсуждали женщины волнующие их вопросы, решали, как лучше и веселее жить на новом месте.

— А не организовать ли нам вечер отдыха офицеров с семьями? Попросим из училища духовой оркестр, — оживилась Колоскова.

— Давайте. Организаторами выделяем Таню и Евгению Сергеевну. Обратимся к партийной организации, помогут, — поддержала Пылаева.

Беседовали еще долго, никому не хотелось уходить. И только когда на аэродроме начались ночные полеты и первый самолет с ревом пролетел над крышей, женщины разошлись по домам.

Ярко-красными маками разбросаны по аэродрому огни ночного старта. На командном пункте в репродукторе слышится голос Василия Пылаева.

— Арфа, Я — Сокол-11. Захожу на цель. Разрешите выполнять задание. Я — Сокол-11, прием.

— Сокол-11, я — Арфа. Выполняйте задание.

За столом стоит гвардии полковник Зорин, рядом с ним штурман части Морозов. Он переставляет на планшете мелкие целлулоидные самолетики, чертит линии полета каждого бомбардировщика, прокладывающего себе путь в воздухе.

Возле радиостанции группа летного состава ждет сигнала на взлет. К летчикам подходят Пылаев и Кочубей. Они только что прилетели с задания.

— Привет небесным тихоходам, — говорит Колосков.

— Мое почтение отдыхающим, — видимо, довольный полетом, отвечает Пылаев и пожимает всем руки.

— Не успели вы сесть, а на вас уже группа полигонных мышей подала коллективную жалобу, — шутит Исаев.

— Скажите, пожалуйста, а мы не знали. Ну, коль и они выступили с протестом, значит, наши бомбы крепко их потревожили, — смеется Кочубей.

— Я пошел, моя очередь, — и Колосков сливается с темнотой.

Через несколько минут Яков подруливает самолет на линию старта и запрашивает по радио разрешения на вылет. Бомбардировщик, плавно покачиваясь, идет на взлет. Он бежит мимо освещенных кустов стартовой полосы, отрывается от земли. В темноте самолета с земли не видно, но по мигающим огонькам можно проследить за его полетом.

Вот он делает первый разворот и летит параллельно электрическому «Т». Вслед за ними выруливает на старт очередная машина и тоже идет на взлет.

Целую ночь на аэродроме не смолкал гул самолетов.

На рассвете резкий звонок будильника поднял Зорина. Всего два часа пришлось отдохнуть после ночных полетов. Но если было бы нужно, Зорин не спал бы несколько суток, не теряя работоспособности.

Полковник вышел из помещения и присел на ступеньках крыльца. Городок спал. Лишь кое-где в домах, как бы украдкой, вспыхивал огонек и через несколько минут опять погасал. Где-то у стен кирпичного забора, опоясавшего городок, жалобно скулили шакалы, словно просили часовых открыть для них ворота. «Через тридцать минут пойду на подъем в эскадрилью Колоскова, а потом побуду на разборе ночных полетов у Пылаева», — решил Зорин.

Подул прохладный ветерок. Уже отчетливее были видны ребра скалистых гор. Внизу на взгорье волнами засеребрился ковыль, а чуть выше зазеленели альпийские луга. Дружно пропели петухи. Зорин в раздумье поднялся, бросил окурок и пошел к воротам. Миновав часового, он вышел в поле. По направлению к городу шагал с чемоданом военный. Что такое, неужели Виктор? Да, это он. Предчувствуя неладное, отец поспешил навстречу сыну.

— Вон ты какой стал, детинушка, — ласково целуя Виктора, проговорил Зорин. — Я, по правде сказать, ждал тебя только в воскресенье. Ну, рассказывай, как жил? Что случилось?

Виктор торопливо заговорил, словно боясь, что отец прервет его. Он рассказал о том, как ему объявили благодарность и сфотографировали у развернутого знамени, как он был тогда счастлив! Но вот случилось так, что он поругался с механиком и его отстранили от полетов…

— Папа, но не только я виноват. Ты сам посуди: когда тебе бросают в лицо, что ты «на крови других строил свое счастье», разве удержишься?

Отец внимательно выслушал сына и заговорил:

— И все же, сын, ты не имел права поднять руку на товарища. Ты обязан был доложить своему начальнику, потребовать от комсомольской организации разобрать его поступок и наказать виновника. Так положено в армии.

Отец и сын сели на траву.

— Репин… Ведь он воспитывался в нашей части. Не верится, что он мог так сказать… Но ты тоже хорош! Как думаешь дальше жить?

— Буду просить у тебя помощи.

— В помощи я никогда не отказывал. Но смотря какая помощь.

— Помоги перейти из этого училища.

Зорин отрицательно качнул седой головой.

— Где ты начал учиться, там и должен кончать.

— Тогда возьми к себе рядовым солдатом.

— Виктор, не дури, о матери вспомни.

Виктор склонил голову и стал нервно крутить пуговицы гимнастерки.

— Что же ты молчишь? Раскис от первой неудачи? Подумай, чего стоят твои переживания в сравнении с тем, что мы переживали в годы войны. Тогда было по-настоящему трудно! Со смертью лицом к лицу не раз встречались… Но ведь не останавливались, не поворачивали назад…

— Прости меня, отец, но мне все-таки очень тяжело…

— Умел ошибаться — умей и исправиться, — отец дружески похлопал сына по плечу и поднялся. — Пойдем, уже подъем играют… Сколько у меня пробудешь?

— Сутки.

— Вот за сутки и обдумай дальнейшее свое поведение в училище.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В выходной день личный состав во главе с командирами эскадрильи ушел на аэродром строить стрелковый тренажер. Куприян Цимбал, жалуясь на головную боль, остался в общежитии.

Когда все ушли, ему стало скучно. Он взял гитару, тетрадь и поплелся в кусты к кирпичному забору. Там он скинул гимнастерку, положил гитару в тень, расстелил шинель и лег. Попробовал было зубрить схемы воздушных стрельб, но ничего не получалось. Тогда он отбросил тетрадь в сторону и задумался. Мысли унесли его в прошлое.

…1943 год. Почти каждый вечер над станицей появлялись советские бомбардировщики. С малых высот они сбрасывали бомбы, обстреливали из пулеметов фашистских солдат, которые откатывались к Темрюку. Цыганский табор стоял недалеко от реки Протока, в заброшенном саду, от которого на запад и северо-восток на десятки километров тянулись плавни. Густой камыш шумел, как вековой лес. Вот уже вторую неделю цыгане не могли вырваться с Таманского перешейка на степные просторы Кубани. Однажды, когда табор начал просыпаться, Куприян, подтягивая на ходу изодранные и поношенные брючонки, соскочил с телеги. Вдруг послышался протяжный стон. Куприян вздрогнул и быстро спросил:

— Кто там? Ответа не последовало. Тогда он нагнулся к земле.

В траве лежал человек.

— Летчик, — прошептал подросток. — Наш летчик — и, затаив дыхание, стал слушать: жив ли?

Раненый лежал полусогнувшись, лицо было запорошено землей, местами на нем виднелись большие кровавые ссадины. Пальцами летчик зажал рану выше колена, из которой сочилась кровь. Другая рука с пистолетом была отброшена.

— Жив, ей-богу, жив, — сказал цыганенок и поднял голову.

— Мама, мама! — позвал Куприян, — иди сюда.

Старая цыганка, ворча, слезла с телеги и, отбрасывая с лица растрепанные волосы, нагнулась к раненому. Потом она быстро разыскала среди вороха одежды кусок белой материи, вытерла рану и крепко перетянула ногу. Подняв голову, цыганка вдруг увидела, что к табору идет группа немецких солдат.

— Беда, Куприян, бери скорее за ноги раненого, отнесем в камыши. Немцы опять идут за самогоном…

Мать ушла, а мальчик остался в камышах возле раненого. Через несколько минут раненый пришел в себя.

— Где я?

— Возле цыганского табора. Тише, недалеко немцы…

— Цыганенок, значит, — улыбнулся раненый. — Звать-то как?

— Куприян. А тебя?

— Андрей Морозов.

— Это в тебя ночью стреляли?

— Да, сбили нас. Летчик погиб, а я вот уцелел, — и он тихо застонал, не то от боли, не то от досады, что не сумел вернуться к своим.

Со стороны табора до слуха долетала частая стрельба. Было слышно, как пули свистя срывали верхушки камыша.

— Опять напились, — проговорил подросток.

Недалеко от них над камышами появился ястреб и стал кружиться на одном месте, высматривая добычу.

— Хорошо летает, шельма, — с трудом проговорил раненый. — А только далеко ему до нас, летчиков.

— А я бы смог стать летчиком?

— Конечно. Вот разобьем врага, подавайся в авиацию.

— Меня не примут. Я цыганского рода, неграмотный… Я, кроме как играть на гитаре да плясать, ничего не могу.

— Не горюй, только бы немцев прогнать, учиться никогда не поздно, было бы желание.

Зашелестел камыш. Куприян насторожился. Раненый поднял пистолет. На полянку вышла цыганка.

— Вот беда, — заговорила она. — Еле ушла, пьяные за бабами гонялись. Что же теперь будем делать, а, соколик? — Бросив на землю рогожу и рваную мешковину, она присела рядом.

На другой день табор снялся с места и медленно поплелся в сторону станицы Крымской. Раненого спрятали в кибитке, заваленной вещами. По вечерам, когда табор останавливался на привал, отец Куприяна залезал под телегу и, набив большую, побуревшую от дыма трубку, умолял мать:

— Давай оставим летчика, все равно ему не подняться. Зачем смерть с собой возить?

Мать молчала. Порой, когда отец слишком уж докучал ей, она шепотом, чтобы не услышал раненый, начинала ругаться:

— Бесстыжий, что плетешь. Разве мы не люди. До Крымской версты остались. А там его родители.

— Уйду от вас! — повышал голос, кричал в ответ отец. — Я не хочу умирать.

В спор вмешивался Куприян.

— Иди, отец, только спьяна не проболтайся… Но я раненого не брошу, я буду ухаживать за ним и доставлю его целым и невредимым в станицу Крымскую.

Крепко привязался Куприян к Морозову, полюбил его, как старшего брата. Он готов был отдать жизнь за его спасение. Морозов много рассказывал Куприяну о самолетах, о разных случаях из жизни летчиков.

— Куприян. Ты знаешь, кто такой Пушкин?

— Слышал, а что?..

— Хорошо Пушкин писал про вас:

Много дней спустя, темной ночью, Куприян привез Морозова к родным. Штурман на прощанье крепко обнял Цимбала и поблагодарил цыган, которые вылечили его.

Сразу же после войны Куприян бросил свой табор и переехал в Крымскую. Там с помощью родителей Морозова он устроился работать на нефтяные промыслы. Вечерами учился грамоте. При содействии Морозова Куприян попал в школу воздушных стрелков.

Он так страстно мечтал летать, и вот теперь не справляется со своими обязанностями, и его хотят перевести в наземные войска.

— Пусть попробуют перевести, убегу! — проговорил он вслух.

— Куда это собираетесь убегать? — раздался за его спиной спокойный голос.

Куприян приподнял голову и тут же вскочил на ноги, растерянно уставившись на Пряхина.

— Здравствуйте, товарищ гвардии подполковник. Размечтался.

— Здравствуйте, товарищ Цимбал. Мечтать надо. Каждому интересно представить, что с ним будет, скажем, через десять лет.

Цимбал быстро надел гимнастерку, заправился, Пряхин присел на корточки и взял с земли гитару.

— Зря бросаете на землю. Отсыреет, звука тогда не будет. Итак, вы решили убежать, а скажите, пожалуйста, куда?

— Не получается у меня со стрельбой. Знаний не хватает. Ругают. Инженер сказал, что такого, как я, к самолету нельзя подпускать.

— Знания — дело наживное. Сегодня их нет, а завтра они будут. Так почему вы думаете, что не научитесь стрелять?

— Трудно мне, я ведь всего два класса кончил… Стыдно было малограмотным считаться, и я купил свидетельство об окончании семилетки…

— Нехорошо получилось…

— Как же теперь быть, товарищ гвардии подполковник?

— Что ж, надо учиться. Поступайте в вечернюю школу. И главное — трудитесь. У вас командир эскадрильи замечательный человек, превосходно летает. Он поможет и вам.

— Разрешите идти?

— Да, можете идти.

Куприян закинул гитару на плечи и свернул на тропинку, которая вела к аэродрому. Пряхин улыбнулся и пошел следом за солдатом.

На строительство тренажной вышки пришел весь офицерский состав. Гвардии майор Колосков по схеме объяснил личному составу своей эскадрильи работу электрического стрелкового тренажера.

— Управление здесь будет автоматическое, от штурвала самолета. Высота вышки девять метров. Наверху установим кабину самолета. Для передвижки мишеней поставим электромотор.

Личный состав разошелся по своим местам. Колосков только теперь заметил, что среди них не было рядового Цимбала. Он отозвал секретаря комсомольской организации эскадрильи лейтенанта Гордеева и спросил:

— Почему Цимбал не на работе?

— Заявил, что у него голова болит. Видать, его музыкальные пальцы к земляной работе не привыкли.

— Пусть тогда приходит с гитарой, да и баян прихватит.

Но Цимбала не пришлось звать. Через минуту он появился на аэродроме.

— Вот хорошо, — сказал Гордеев, — даже с гитарой.

— Я работать пришел, а не играть, — ответил Куприян, глядя на подошедшего к ним Колоскова, вытянулся и поднес руку к пилотке. — Прибыл на работу, товарищ майор, перестал болеть…

В перерыве на поляне, недалеко от виноградников, заиграл на баяне гвардии майор Колосков. К нему со стороны стрелкового тренажера потянулись солдаты и офицеры.

— Смелые и умелые, в круг! — громко выкрикнул Василий Пылаев.

— Цимбал! Цимбал пусть покажет, как ногами надо работать, — послышались голоса.

Цимбал положил гитару, медленно прошелся по кругу, словно выбирая себе достойного партнера, потом высоко подпрыгнул, ударил ладонями по кирзовым голенищам и задорно бросил:

— Эх, залетные, не подведите! — и стал отбивать одно колено за другим.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Колосков по вызову командира части прибыл в штаб.

— Получен ответ от начальника отдела боевой подготовки. Испытания вашей мишени-планера разрешены. Кроме того, приказано больше не производить стрельб по конусам, буксируемым поршневыми самолетами. Что, довольны небось? — с хитрецой спросил Зорин.

— Еще бы, товарищ гвардии полковник. Я ведь за последнее время и сам стал сомневаться, прав ли я. Виду только не подавал.

— Свою правоту отстаивать надо. Я, например, был уверен, что ваше предложение дельное.

— Так что, товарищ гвардии полковник, может, завтра и попробуем?

— Добро, только чадо хорошо подготовиться. Сами понимаете, — момент ответственный.

— Не сомневайтесь, товарищ гвардии полковник, все сделаем. Правда, у нас не все воздушные стрелки хорошо стреляют. Взять, например, Цимбала…

— Сегодня звонили из штаба дивизии, — сказал Зорин. — Создается строительный батальон. Требуются от нас специалисты. Рядовой Цимбал знает, кажется, столярное дело. Может, мы его направим в строительный батальон?

Зорин изучающим взглядом смотрел на Колоскова.

— Я, товарищ командир, прошу оставить его у нас. Мы сделаем из него хорошего стрелка.

— Правильно. Насколько мне известно, Цимбал любит свою специальность и хочет летать, надо только помочь ему.

— С теорией у него плохо.

— Он почти неграмотный. Вы этого не знали и неверно организовали ему помощь. Откровенно скажу вам, Яков Степанович: вы опытный командир, в целом хорошо работаете и все же делаете промахи. Почему? Да потому, что многое берете на себя. Надо, чтобы весь коллектив работал, а не только вы один. За всем не уследишь. Вот и Цимбала вы узнали не до конца. Оказывается, свидетельство об окончании семилетки у него купленое, а фактическое образование — два класса… Только вы не обижайтесь, — добавил Зорин, заметив, как нахмурился Колосков. — Обида только помеха делу.

Попрощавшись с командиром полка, Колосков вышел на улицу.

Июльское солнце щедро посылало на землю свои жгучие лучи. В городке было душно и тихо. Был час послеобеденного отдыха. Со стороны аэродрома показался Пылаев, он торопливо шел к штабу, но, увидев Якова, сразу же свернул к нему.

— Куда держишь курс? — спросил его Яков.

— К начальнику штаба, — с трудом переводя дыхание, ответил Пылаев. — Получено приказание выделить одного солдата в строительный батальон.

— Кого думаешь отдать? — спросил Колосков.

— Рядового Павлюченко.

— Командир полка советует, — заметил Колосков, — выделить в строительные батальоны только отличников боевой и политической учебы.

— Неужели? — удивился Пылаев. — Тогда пойду в эскадрилью, посоветуюсь с командирами звеньев. Пусть сами решают.

— Пошли, нам по пути, — сказал Колосков.

Возле стадиона Пылаев остановился.

— Смотри, Яша, мои вышли, — и он кивнул головой в сторону солдат, выстроившихся на плацу.

Увидев командира эскадрильи, старшина механиков Самохин подал команду «смирно» и доложил о том, что отделение находится на занятии по физкультуре.

— Как обстоит дело с младшим сержантом Павлюченко? — спросил Пылаев. — Вы его научили преодолевать препятствия?

— Никак нет, товарищ гвардии капитан. Он не решается.

— Что значит не решается!

Пылаев подошел к строю, громко и раздельно проговорил:

— За мной по одному через ров бегом марш!

Командир, разбежавшись, легко перепрыгнул через препятствие.

Из строя вышел Павлюченко. Он был худощав, большие жилистые руки прижались к телу. Солдат побежал, но перед самым рвом замедлил, оступился и упал. Поднялся и, тяжело дыша, подошел к командиру эскадрильи. По бледному, взволнованному лицу сбегали капли пота.

— Повторите. Перед прыжком вы должны делать толчок.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите в следующий раз. Все равно не перепрыгну.

— Что вы, товарищ Павлюченко. Как можно не верить в свои силы, — мягко проговорил Пылаев. — Ну, смелее!

Павлюченко снова рванулся вперед, но, не добежав до трамплина, остановился.

— Устал, разрешите завтра? — невнятно проговорил он и попятился назад.

— Что же, тогда отойдите в сторону, смотрите, как прыгают ваши товарищи.

Пылаев видел, что Павлюченко просто боится. Надо помочь ему преодолеть этот страх.

— Вы на велосипеде катаетесь? — спросил командир эскадрильи, подойдя к солдату.

— Так точно.

— Когда едете, куда смотрите?

— Вперед, товарищ гвардии капитан.

— Вот видите, и здесь надо смотреть только вперед, а вы под ноги смотрели.

— Неужели? — удивился Павлюченко.

— Давайте еще раз попробуем. Я прыгну первым, а вы за мной.

Солдат заметно оживился и приготовился к прыжку. Когда он добежал до рва, ему снова захотелось остановиться. Но в это время Пылаев крикнул: «Павлюченко, нажми!» — и он прыгнул.

— Вот это прыжок, — похвалил Пылаев. — А вы говорили — «не могу». Из вас выйдет хороший солдат.

Вот уже несколько дней Цимбал выполнял наземные стрельбы на «хорошо» и «отлично», и сегодня ему разрешили подняться в воздух. Наконец-то!

От результатов сегодняшнего полета зависело, летать ему или приобретать другую специальность. И, естественно, он не находил себе места. Побродив по аэродрому, Цимбал вышел за городок в поле. Почему-то вспомнились родители. Где они сейчас? Пусть бы они посмотрели теперь на него! Сегодня он впервые поднимется в небо на реактивном самолете.

Цимбал бросил беглый взгляд на дорогу и вздрогнул. Что это? Неужели цыгане? По дороге медленно тянулись подводы.

Сердце у него учащенно забилось, и он повернул к аэродрому.

— Товарищ Цимбал! — окликнул его инженер эскадрильи. — Где ты ходишь? Тебя вон там родители дожидаются. Командир отпустил тебя до вечера. Стрелять будешь завтра.

Мать встретила сына радостно, со слезами. Отец сдержанно пожал ему руку и иронически заметил:

— Что-то не вижу твоих офицерских погон.

На развернутом цветастом платке появились колбаса, окорок, хлеб и три стопки. Отец вынул из кармана бутылку и налил водки.

— Пей, — сказал он сыну, — за нашу встречу!

Опрокинув стопку и закусив, отец продолжал:

— Это мать упросила меня заехать к тебе. Она была в Крымской, узнала от учителя твой адрес… Похудел, знать, достается, — с усмешкой закончил отец.

— Работы много. Если буду стараться, обещают послать учиться.

— Не верь им. Идем с нами. Мы вольные. Женишься. У Игната дочка растет, красавица, мастерица на все руки. Работать не будешь.

— Нет, отец, в табор я не вернусь. Да пора и тебе с матерью о будущем подумать. Дальше так жить нельзя.

Отец нахмурил брови.

— И правда, сынок, — поспешно заговорила мать, — приезжай. В таборе тебя ждут, — ее морщинистое высохшее лицо задрожало. — Мужчин мало. Приезжай.

Отец выпил еще стопку, подвинулся ближе к сыну и зашептал:

— Бросай службу, паспорт хороший достанем, поищут и забудут, а мы, перелетные, махнем в Сибирь, хочешь — в Молдавию.

— Не уговаривай. Я честно жить хочу. В армии мне добра желают. Подполковник в вечернюю школу послал. На подлость не пойду. Я Родине присягал.

Отец резко развернул узелок, оттуда, шелестя, посыпались пачками деньги.

— Здесь тысячи, придешь — все твое будет.

— Нет, отец, мою совесть за деньги не купишь. Лучше мать приодень, скоро зима. Сам-то вон как нарядился, женихом.

— Не цыган ты! Будь прокляты твои учителя. Они украли у меня сына! — закричал в ярости старый Цимбал и, не попрощавшись с сыном, пошел к дороге. Мать поспешно собрала узелки и на прощанье припала к сыну:

— Будь счастлив. Не осуждай отца, стар он и многого не понимает…

— Останусь на сверхсрочную, возьму тебя, — ласково проговорил Куприян и сунул матери в руки деньги. — От меня. Купи себе полушалок.

Мать еще раз поцеловала сына и побежала догонять старика. Куприян долго еще стоял и смотрел им вслед.

Из-за гор показался краешек солнца, будто кусок раскаленного металла, и долина ожила. На виноградных кустах заблестела роса. Проснулись птицы, в кустах возле реки закричали фазаны. Где-то, ломая камыши, прошли на водопой дикие кабаны.

На взлетной полосе, разрезая крыльями утренний воздух, взлетел с аэродрома реактивный бомбардировщик. В несколько секунд он набрал высоту и скрылся за горами.

Самолет летел над верхней кромкой облаков. Внизу, словно сотканное из ваты, лежало облако, оно прикрывало землю. Колосков прислушался к работе двигателей. Ритмичный гул турбин радовал его. После бомбометания по цели Колосков встретится в квадрате семь с буксировщиком планера-мишени и проведет пробные стрельбы. Гвардии майор решил сегодня раньше всех выполнить свое задание, чтобы потом до конца полетов быть на земле.

Бомбардировщик, набирая высоту, стал пробивать облачность. Стрелка показала десять тысяч метров, и самолет принял горизонтальное положение.

— Довернуть вправо на десять градусов. Так держать, — слышится команда штурмана.

Самолет держит курс на полигон. Вот и цель. Сбросив бомбы, Колосков с креном уходит от полигона и смотрит на часы. В его распоряжении двадцать минут до встречи с буксировщиком. И вдруг из эфира слышится голос командира части:

— Сокол-3, я Арфа-1. С курсом 160 градусов, на высоте одиннадцать тысяч метров неизвестный самолет, немедленно обнаружить.

«Пока наши истребители, дежурящие на аэродроме, поднимутся и наберут высоту, нарушитель улетит», — думает Яков, а сам всматривается в бесконечную синеву. Он знает, что без самолетного локатора вряд ли ему удастся обнаружить самолет. И все же…

Внезапно внизу блеснул позолотой неизвестный самолет.

— Самолет иностранной марки, реактивный бомбардировщик, — доложил Снегов. — Курс 190 градусов.

Большое дело вовремя уметь определить зрительно тип самолета противника, тогда легче и догнать его. Колосков сразу представил себе этот самолет. Возможная скорость до 800 километров в час. Практический потолок — двенадцать тысяч двести метров. Вооружен пулеметами. Надо использовать высоту и внезапно зайти сзади и сверху. Прячась за обрывками облачности, Яков приблизился к неизвестному самолету. Их разделяла высота примерно в шестьсот метров.

Неизвестный самолет вдруг рванулся вперед, словно собака, спущенная с цепи, сзади блеснул огонь.

— Отстреливается, гад! — крикнул штурман.

На землю понеслись тревожные позывные:

— Арфа-1, я — Сокол-3. В квадрате семь неизвестный самолет открыл огонь. Я Сокол-3, прием.

— Сокол-3, я — Арфа-1, — вмешиваются еще несколько станций и забывают слышимость.

— Арфа-1, я — Сокол-3, иду в атаку, — торопливо бросает в эфир Колосков и ждет ответа. Но ответа нет.

Неизвестный самолет короткими очередями ведет огонь из пулемета и пытается уйти на максимальной скорости. Делая резкие повороты на 10–15 градусов в обе стороны, он не дает возможности вести по нему прицельный огонь. Потом пират с невероятной скоростью врезается в большой массив облачности.

Что делать? Нырнуть за врагом в облачность — значит потерять его. Лучше всего идти над облачностью по кратчайшей прямой на максимальной скорости. Облачность закончится, и враг будет обнаружен. Колосков мгновенно принимает решение.

— Следите за облачностью, — передал он команду штурману. — Стрелок Цимбал, увидите неизвестный самолет — открывайте огонь.

В эфире слышатся голоса:

— Над морем небо чистое. Разрешите посадку.

— Продолжайте поиск!

— Слушайте мою команду. Я — 01. Разворот влево. Держать 45 градусов. Высота цели десять тысяч метров. Осторожно, там наш бомбардировщик.

Прошло пять минут полета, но конца облачности еще нет.

— Товарищ командир, до границы двести километров, — предупреждает штурман.

«Неужели я просчитался? — думает Колосков. — Вот и конец облака. Если я предугадал маневр нарушителя, значит, сейчас он должен появиться». И в эту минуту из облаков вырывается чужой самолет.

— Огонь! — командует гвардии майор, нажимая на гашетки.

Первая же атака оказалась удачной, нарушитель накренился на крыло, вспыхнул и камнем полетел вниз…

Как только самолет Колоскова приземлился, его окружили люди. Все уже знали о происшествии в воздухе. Старший техник эскадрильи Исаев бегло осмотрел бомбардировщик и доложил:

— Четыре пробоины в плоскостях. От души поздравляю вас, товарищ гвардии майор, с победой.

Воздушные стрелки-радисты окружили Цимбала и расспрашивали его о подробностях. Он чувствовал себя героем. Ведь он стрелял в настоящего врага, и кто знает, сколько именно его снарядов попало в самолет-нарушитель. Куприян воодушевленно рассказывал товарищам о полете, о том, как уходил от них пират, но его обхитрили, не дали перелететь границу.

Пересекая летное поле, к стоянке эскадрильи мчалась «победа». «Полковник Зорин», — решил Колосков и построил свой экипаж возле самолета. Из машины вышли командир части и штурман Морозов. Колосков доложил:

— Товарищ гвардии полковник. При выполнении задания в квадрате семь экипажем был обнаружен бомбардировщик без опознавательных знаков. Заметив нас, он открыл огонь. Я вынужден был вступить в бой. При перехвате, в районе между Нагорной и Заречной, самолет-нарушитель был сбит.

— Благодарю за выполнение боевого задания.

Летчик, штурман и воздушный стрелок-радист дружно ответили:

— Служим Советскому Союзу!

— Итак, товарищи, на наших бомбардировщиках можно не только отлично бомбить, но и, когда необходимо, вести воздушный бой с самолетами противника, — сказал Зорин, подошел к самолету и стал внимательно осматривать пробоины. Морозов обратился к улыбающемуся Цимбалу и поздравил его:

— Рад за тебя, Куприян.

— Стараюсь.

— Почему не заходишь к нам? Жена и дети о тебе спрашивают, — продолжал Морозов. — Приходи сегодня.

— Обязательно приду!

Командир части и штурман Морозов уехали на старт. Колосков, собрав летчиков и штурманов, стал проверять, как они приготовились к воздушным стрельбам.

Возвращаясь поздно вечером домой, Колосков остановился возле штурманского класса. Или кто-то из офицеров его эскадрильи еще не ушел, или дежурный забыл погасить свет. Яков вошел в класс. Возле большой карты стояли лейтенант Гордеев и штурман Снегов. Они так были поглощены своим делом, что не заметили командира эскадрильи.

— На четверку ты знаешь, — говорил Снегов.

— Товарищ старший лейтенант, я хочу на отлично. Спросите еще.

— Пора и совесть знать. Замучил ты меня. Я еще дома не был.

— Лейтенант, не старайтесь, у нашего штурмана невозможно получить отличную оценку, — офицеры одновременно повернулись на голос командира. — Перед зачетами тренируетесь? Что ж, хорошо, продолжайте, я вам мешать не буду. Только не забывайте, завтра летаем в первую смену.

Командир вышел из класса и сразу же во всем теле почувствовал усталость. Погода изменилась. Небо заволокло тучами. Крупные капли дождя забарабанили по крышам казармы. «Неужели завтра нелетный день?» — подумал Колосков. Погруженный в свои мысли, он незаметно подошел к своему дому.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Скорый поезд нырнул в туннель, и Колосков быстро закрыл окно и задернул шторы. Он был один, соседи по купе ушли в вагон-ресторан.

Вчера ночью его разбудил звонок телефона. Командир части передал приказание командующего сегодня утром выехать в округ. Очевидно, его вызывают в связи с происшествием в воздухе.

«Имел ли он право сбивать самолет, не получив на то разрешения начальства? Правильно ли он поступил? Да, правильно. Разрешения ждать не было времени, и, кроме того, нарушитель открыл огонь», — так думал Колосков.

Поезд замедлил ход и, выйдя из туннеля, пошел на подъем. Колосков опять открыл окно. На взгорье раскинулись сады, приземистые мандариновые деревья гнулись от плодов. Внизу, почти у самой насыпи, плескалось море. Отдыхающие махали пассажирам загорелыми руками и, разбрызгивая воду, убегали далеко в море. «Дадут отпуск, поеду с Танюшей куда-нибудь в Крым или в Сочи», — решил Колосков.

Включил радио. Сразу же, словно по заказу, из репродуктора полились знакомые слова песни:

Вечером Колосков прибыл в приморский городок. В большом многоэтажном доме он отыскал нужный кабинет. Его принял худощавый полковник с суровым обветренным лицом.

— Поздравляю, майор, с победой, — сказал он. — Вы заслужили награду, — и протянул широкую крупную ладонь.

— Благодарю, товарищ полковник, — ответил Колосков, а сам насторожился. «За этим меня и вызывать не надо было, что-то поважнее есть, наверное». Словно отвечая на мысли Колоскова, полковник сказал:

— Я вызвал вас по одному очень важному вопросу. Скажите, вы точно видели, что из сбитого вами самолета-нарушителя никто не выпрыгнул?

— Так точно, товарищ полковник. Я, штурман и стрелок наблюдали за горящим самолетом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Правда, до того, как мы его сбили, нарушитель находился некоторое время в облачности. Но он шел с такой скоростью, что вряд ли кто из экипажа мог рискнуть катапультироваться.

— Вы не могли ошибиться в определении типа самолета-нарушителя?

— Нет. Самолет был реактивный бомбардировщик, имел на вооружении крупнокалиберные пулеметы. Пробоины в моем самолете наглядно подтверждают это.

— Допустим, этот вопрос мы уточнили. Тогда ответьте на другой. Вы сбили нарушителя в 7 часов 30 минут. В это время никаких самолетов не было в вашем районе?

— Не было. Наш самолет-буксировщик находился на сотню километров севернее.

— Да, загадочная картина, — задумчиво проговорил полковник. Он несколько раз прошелся по кабинету и остановился возле карты. — Яков Степанович, перейдите, пожалуйста, в соседнюю комнату, сядьте там на диван, и внимательно слушайте показания человека с самолета, который вы сбили.

Колосков поднялся и с недоумением посмотрел на полковника.

— Солдаты из артиллерийской части под начальством майора Денисова были на лесозаготовках в горах и задержали парашютиста в тридцати километрах от моря.

— Но я сбил самолет в районе между Нагорной и Заречной! — воскликнул Колосков и ушел в другую комнату.

Автоматчики ввели в кабинет невысокого небритого человека в сером костюме.

— Скажите, Никое Варути, кто еще выпрыгнул, кроме вас? — задал ему вопрос полковник.

— Не могу знать. Я сам чудом спасся.

— В первом показании вы утверждали, что вы летели на пассажирском самолете с аэродрома…

— Города Самин, господин начальник, — торопливо подхватил человек в сером костюме. — Город этот находится на побережье моря. Мы незаметно отклонились от курса и совершенно случайно оказались над вашей территорией.

— Наш самолет сбил вас над морем?

— Да, господин начальник.

— Время вы хорошо заметили?

— В семь часов тридцать минут.

Полковник задумался. Выходит, в это утро два иностранных самолета перелетали нашу границу. Один, пассажирский, заблудившийся, другой — военный, и оба были сбиты в одно и то же время. Непонятно.

— Ладно, идите, — сказал он, — постараемся разобраться.

Колосков сидевший в соседней комнате, слушал допрос и пытался припомнить: где он слышал этот голос? А может, ему показалось, что голос знакомый? И когда арестованный уже уходил, Колосков не выдержал и выглянул.

— А, господин Татулеску? Не узнаете?

Татулеску вздрогнул и остановился. В его маленьких глазах на миг вспыхнуло удивление, которое тут же сменилось испугом. Он никак не мог поверить, что перед ним стоит майор, которого он не раз встречал в Румынии.

— Ха-ха-ха, ведь это вы, домну майор, от вас не скроешься.

Полковник сел за стол и строго спросил:

— Надеюсь, вы теперь заговорите по-иному. С каким заданием перелетели границу?

— В мае этого года, — поспешно заговорил Татулеску, — я бежал в Грецию. Занялся торговлей. С домну майором встречался в Румынии. Наш городок маленький, степной. Меня там все знают. Я имел магазины и продавал керосин. Когда уехал король Михай, появилась государственная торговля… С новыми порядками я был не в ладах и перешел границу. В Салониках живет мой зять, я поселился у него. Летел за товарами под фамилией зятя.

Ложь Татулеску была очевидной, и полковник его не слушал. Он думал о том, что, может быть, самолет сбросил еще одного-двух парашютистов, которые сейчас разгуливают по нашей стране.

— В каком районе вы выбросили груз? — перебил полковник.

«Купец» молчал.

— С кем должны были встретиться в горах?

Опять молчание.

Позвонил телефон.

— Да, я слушаю. Неужели? Молодцы.

Довольная усмешка скользнула по бритому лицу полковника, он оживленно проговорил:

— На один из моих вопросов ответ уже есть. Ящик с радиостанцией найден в ущелье, в двадцати километрах восточнее вашего приземления… Значит, вы были сброшены с военного самолета вместе с грузом.

— Я был на пассажирском самолете и о грузе ничего не знаю. Мы летели над морем в тумане, летчик чуть-чуть не врезался в горы, когда набирал высоту, нас сбили.

— Для какой цели вас сбросили?

— Я спасал свою жизнь. Я не тот, за кого вы, господин полковник, меня принимаете.

Татулеску вызывающе взглянул на полковника.

— Не беспокойтесь, мы все проверим, а вы пока подумайте. Увести, — приказал полковник.

«Почему именно Татулеску оказался в этих местах, с кем он должен был встретиться? Неужели это связано с нашим полком?» — думал Колосков, слушая, как изворачивается Татулеску.

— До войны этот Татулеску состоял членом общества «Румыно-Американо», филиала американского концерна «Стандарт-Ойл», — сказал Колосков, когда Татулеску вышел. — «Король керосина» — так его прозвали в Румынии. В свое время имел несколько магазинов и в Кишиневе.

— Да, ясно, почему именно его хозяева избрали для связи, — проговорил полковник.

— Но с кем он должен встретиться, — вот что меня тревожит.

— Выясним, для этого и поставлены, — задумчиво сказал полковник. — Один из наших заводов начал выпускать новый самолет с ракетными установками. Это не дает покоя империалистам, вот они и зашевелились… Скажите, Яков Степанович, кто-либо из части, кроме вас, был знаком с Татулеску?

— Я выясню, товарищ полковник, и тотчас же вам позвоню.

Полковник встал, протянул летчику руку.

— Татулеску старый враг, матерый шпион и очень хитрый. Пока такие, как он, еще живы, нам с вами, товарищ майор, всегда надо быть начеку. Нельзя допустить, чтобы пушки заговорили снова.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Старший лейтенант Кудрявцев отошел от стоянки самолетов и направился к восточной окраине аэродрома. Хотелось побыть одному, кое о чем подумать. Забот у него, летчика-инструктора, было немало. Разрешить самостоятельный полет курсанту — значит дать ему путевку в жизнь. От того, как инструктор научил его летать, зависит дальнейшая судьба будущего летчика, а порою и жизнь. Легко исправить допущенную ошибку на земле и гораздо труднее — в воздухе. На земле ты споткнулся, упал — сразу же поднялся и пошел дальше. Этого не сделаешь в воздухе.

А тут еще это происшествие с Зориным. Инструктор до сих пор не мог найти ответа на вопрос, почему его курсант, всегда дисциплинированный и прилежный, совершил грубейшее нарушение…

Шорох в кустах, окаймлявших дорожку, прервал размышления Кудрявцева.

— Тьфу-у-у, — вздрогнул Кудрявцев от неожиданности. — Что вы в кустах прячетесь?

— Виноват, товарищ командир, — позевывая, заговорил сонный механик. — Немножко вздремнул. Часы подвели, пришлось раньше прийти. Вижу, стоянка еще закрыта, на частную квартиру идти далеко, а сейчас тепло, лег в кустах и уснул.

Старший лейтенант посмотрел на часы.

— Да, до конца обеда осталось сорок минут, через час придут курсанты. Надо торопиться.

— Товарищ старший лейтенант, я прошу вас поговорить с Галей, — неожиданно заговорил Репин. — «Надо проверить, — решил он, — не грозит ли отсюда опасность». Не виноват я, сам чуть не утонул. Напрасно она сердится. Расскажите ей, она вас послушает. — Он замолчал и, старательно разыгрывая волнение, добавил: — Ведь я ее люблю.

Старший лейтенант окинул механика пристальным взглядом.

— Я признался одному вам, — заговорил механик. — Клянусь, люблю Галю больше жизни. Помогите мне помириться с ней. Тяжело… — Губы его дрогнули, и он отвернулся.

— Я сестре не советчик, — ответил Кудрявцев. — Она своим умом живет. Лучше вы с ней сами поговорите.

Кудрявцев гордился своей сестрой. Ее портрет вот уже второй год не снимают с Доски почета. Большой заводской коллектив ее уважает и ценит. Пережив столько страданий и унижений в годы войны, она очень осторожно подходит к оценке людей. И если быстро перестала встречаться с Репиным, значит, он заслужил этого. Да и сам Кудрявцев после случая с Зориным чувствовал какую-то неприязнь к механику.

— Правда, что вы женитесь на Исаевой? — неожиданно спросил Репин.

— Думаю, — сдержанно ответил инструктор.

— Счастье не в воздухе вьется, товарищ командир, а руками берется.

— Это верно.

— Так действуйте смелее, через мать, она поможет.

— Как-нибудь сами договоримся.

— Сегодня в городе вечер молодежи, вы поедете? — допытывался Репин.

— Да. Приедут офицеры из бывшей вашей части. Я уже познакомился с Мироном Исаевым, Кочубеем, — хорошие товарищи. А вы видели своих однополчан?

— Нет, товарищ командир, там у меня друзей не осталось. Многие демобилизовались, разъехались в разные концы Союза. И все-таки жаль, что я не могу поехать. Договорился с ребятами податься на охоту.

На стоянке самолетов появились механики первой эскадрильи. От реки хорошо было видно, как они дружно стали снимать чехлы с моторов, готовить самолеты.

— Пойдемте, скоро придут и наши курсанты, — заторопился инструктор.

Они вышли на тропинку и стали подниматься к аэродрому.

— Вы новость слышали, товарищ старший лейтенант? — спросил механик.

— Кто-нибудь новую планету открыл? — пошутил Кудрявцев.

— У нас в рабочем поселке говорят, якобы вчера наши летчики сбили иностранный самолет над горами.

— Слышал. Приезжал брат Розы. Он рассказывал, что экипаж майора Колоскова сбил чужой самолет, с которого выпрыгнул парашютист.

— Неужели?

— Парашютиста задержали солдаты. Колосков опознал в нем румына из того города, где стояла ваша часть, не то Трубалеску, не то Татулеску. Не знали такого?

— Нет, не знал, — с трудом владея собой, проговорил механик. Стараясь не выдать своего волнения, он замедлил шаг и приотстал от инструктора.

Кудрявцев вслед за Розой вышел из танцевального зала. Невдалеке виднелся летний ресторан. Оттуда до летали оживленные разговоры и звон бокалов.

— Мороженое купить? — спросил Кудрявцев девушку.

Она молчала, смотрела в сторону танцевальной площадки, где кружилась парами молодежь. Вспыхнули ракеты. Множество разноцветных огней посыпалось на деревья. Громче заиграл духовой оркестр, живее закружились пары.

— Молчишь…

Роза повернула к Кудрявцеву лицо, капризно поморщилась.

— Леша, пойдем танцевать.

— Да неохота. Сама знаешь, танцор я неважный.

— Жаль. И Виктора нет, не с кем потанцевать. Они выбрали под деревом скамеечку, присели. Кудрявцев заговорил:

— Ты знаешь, я давно тебя люблю. Не раз говорил об этом, но ты молчишь. Что с тобой? Почему ты не говоришь: да или нет. С огнем не шутят, Роза. Надо выбирать: или я, или Зорин. Дальше так продолжаться не может. Если любишь Виктора — так и скажи. Как ни тяжело мне будет, я отойду. Насильно мил не будешь.

Роза чуть отодвинулась, приподняла голову:

— За что Виктор сидел на гауптвахте? Что он тебе плохого сделал? — спросила она.

— Заслужил — наказали, — резко ответил Кудрявцев. — К тебе это отношения не имеет.

Наступило неловкое молчание. Опять ярко осветился парк. Рвались хлопушки, конфетти снежинками сыпались на танцующих. Доносился голос затейника:

— Вальс «Березка», кавалеры, приглашайте своих дам!

Кочубей на своем новеньком «москвиче» доехал до реки. У рыбаков попросил лодку, им же оставил на хранение машину и, работая одним веслом, стал переправляться на другой берег, где его должна была ждать Галя. С девушкой он познакомился в клубе радиозавода на танцах. Галя понравилась ему, и он зачастил к ней на свидания.

Легкая лодка быстро скользила по реке. Над долиной серпом висел месяц, полоской освещая реку.

Кочубей издалека увидел на берегу Галю. Сердце у него учащенно забилось. Лодка ударилась о берег.

— Здравствуй, Галя. На двадцать минут опоздал. Прошу прощения, — вытаскивая лодку на песок, виновато говорил Кочубей.

Галя улыбнулась откровенно радостно. Кочубей понял, что эта встреча так же желанна ей, как и ему. Они присели на большой камень, недалеко от берега.

— Понимаешь, какое дело. В четыре утра начало полетов, и на вечер я ехать не могу. Давай решим: или погуляем здесь, или я провожу тебя до автобуса и ты одна поедешь на вечер.

— Здесь сыро, пойдем повыше, — ответила Галя. Вышли на тропинку, стали медленно подниматься вверх. Прохладный речной ветерок догнал их, обласкал, и, не задерживаясь, унесся дальше.

Галя присела на срубленное дерево, Николай примостился рядом. Они говорили обо всем, о любимых книгах, о друзьях, о жизни. Оказалось, что взгляды у них одинаковы, что на людей, на их поступки Кочубей и Галя смотрят одними глазами…

Проводив Николая, Галя долго еще стояла на берегу. Потом неохотно отошла от воды и, прислонившись к дереву, подумала: «Какой он хороший, славный».

Полковник Зорин взволнованно ходил по старту: до сих пор не вернулась на аэродром машина Гордеева. За перевалом появилась грозовая облачность, и два самолета возвратились, не выполнив задание. А этого юнца все нет и нет. «Эх, видно, поспешил я выпустить его в самостоятельный полет, да еще по такому маршруту», — сетовал Зорин, поглядывая в сторону перевала, откуда должен был прилететь самолет Гордеева. Сядет на вынужденную или врежется в горы, — не найдешь. Да, промашку, видно, я дал».

Подошел к Пряхину.

— Что с Гордеевым? Как думаешь?

Пряхин посмотрел на кромку высоких гор, которые вдруг вспыхнули огнями, и, не оборачиваясь к командиру части, спокойно ответил:

— Солнце еще только встает, рано волноваться. Лейтенант Гордеев летает отлично.

— Так почему он вместе с другими не прилетел? Нет, что-то не так.

В это время из репродуктора, установленного на стартовом командном пункте, послышалось:

— Астра, я — 0,8, подлетаю к перевалу. Разрешите посадку?

Зорин торопливо отдал приказание в эфир:

— 0,8, я — Астра, посадку разрешаю.

И тут же посмотрел на Пряхина. Суровое, обветренное лицо Александра Николаевича сделалось добродушным и ласковым.

Далеко в глубокой лазури неба засеребрилась небольшая точка. Вот она все ближе, ближе, отчетливо стали видны очертания реактивного бомбардировщика. Самолет выпустил шасси и зашел на посадку.

— Командира эскадрильи и лейтенанта Гордеева ко мне! — отдал приказание Зорин, входя в радиостанцию.

— Товарищ гвардии майор, задание выполнил. Маршрут прошел полностью, — доложил лейтенант Гордеев Колоскову.

Для молодого летчика это был первый полет в тяжелых метеорологических условиях. Он с волнением ожидал оценки, которую даст командир эскадрильи.

Но Колосков молчал. Лейтенанта охватила тревога. «Неужели, что-нибудь случилось?» Майор внимательно смотрел на горы, откуда только что прилетел Гордеев. Темно-фиолетовые тучи сплошной стеной медленно сползали в долину.

— Два экипажа вернулись из-за погоды. Почему вы не прекратили полет? Зачем рисковали? — хмуро спросил Колосков.

Летчик смотрел на своего командира эскадрильи с недоумением. Вот этого он не ожидал.

— Действительно, товарищ командир, мы встретили грозовые облака. Я решил обойти их и выполнить задание. Думаю, что принял правильное решение.

— Пойдемте к командиру, вызывает.

— Не понимаю, — произнес Гордеев, — в чем же моя ошибка? Прежде чем принять решение к продолжать полет, я спросил себя: если бы такое случилось на фронте, неужели бы я вернулся? Конечно, нет. Значит, надо выполнять задание! Кто риска боится, товарищ гвардии майор, тому, я думаю, в авиации и делать нечего.

— Да, в авиации элементы риска неизбежны, но принимать вот такие рискованные решения имеет право лишь очень опытный летчик. Скажите, на каком удалении вы обходили грозовые облака?

— Около десяти километров, товарищ командир, с выключенным радиооборудованием.

Колосков в душе был на стороне летчика, он на его месте поступил бы точно так же.

— Почему не вернулись с маршрута, почему не последовали примеру других? — спросил Гордеева гвардии полковник.

— Задание можно было выполнить, и я взял на себя инициативу.

Зорин не дал Гордееву договорить.

— Значит, пренебрегли моим приказом? Первый и последний раз вас предупреждаю: летайте без ненужных выдумок. Ваше решение неправильное и могло привести к очень плохим последствиям.

— Нет, не могло, — упрямо ответил молодой летчик. — Я всесторонне оценил свои силы и силы экипажа.

— Ладно. Рисковать будете на войне. Идите, еще раз проанализируйте сегодняшний полет, мы к нему еще вернемся.

Когда Гордеев ушел, Колосков заметил:

— Гордеев, товарищ командир, летает отлично.

— Этого, Яков Степанович, мало. У него отсутствуют тренировка, опыт. Хорошо, что грозовая облачность охватила небольшой район…

— Без риска, товарищ гвардии полковник, ничего не дается. Он задание выполнил точно и уложился во время. Два же первых экипажа действовали по шаблону. Увидели грозовую облачность, вернулись, даже не подумали о выполнении задания. На войне так бы они не сделали, да и вы бы им не простили. Летчик и в мирное время обязан творчески подходить к выполнению каждого задания, а не летать по готовому рецепту.

Зорин нахмурился и, не отвечая, сердито сунул руку в карман брюк, достал коробку папирос и, не закуривая, вышел из радиостанции. Он не ожидал, что Колосков примет сторону Гордеева.

«Тоже учить вздумал, молодо-зелено», — с горечью подумал он, направляясь к стоянке эскадрильи Пылаева.

На полпути Зорина нагнала легковая машина. Пряхин открыл дверцу, предложил:

— Садитесь, Александр Николаевич.

Зорин молча уселся рядом с заместителем и только тут закурил.

— А ведь вы неправы, товарищ командир. Разумную инициативу лейтенанта Гордеева надо было поддержать.

— Да что вы, сговорились сегодня все, что ли? — рассердился Зорин, но где-то в глубине души мелькнуло сомнение: а может, все же он неправ, может, действительно, просто погорячился?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

С бомбометанием в эскадрильи Колоскова не ладилось. Несмотря на то, что ведущий сбросил бомбы точно по цели, эскадрилья выполнила бомбометание только на «хорошо». Большинство бомб упало с недолетом.

Колосков задумался. Он еще раз просмотрел результаты индивидуального бомбометания каждого экипажа. Результаты были высокие. За последнее время ниже, чем на «отлично», не бомбили.

Так в чем же дело?

Колосков зашагал на аэродром к штурману части. Морозов и лейтенант Гордеев стояли возле самолета ЯК-18, они готовились к перелету на полигон. Эскадрилья реактивных бомбардировщиков сегодня бомбит с больших высот.

— Товарищ гвардии майор, — обратился Колосков к штурману части. — Прошу вас, уловите момент пролета нашей группы над целью и точками, покажите место каждого самолета в строю.

Морозов с любопытством посмотрел на командира эскадрильи.

— Хорошо, сделаю.

Колосков торопливо направился к самолетам своей эскадрильи. Подозвал Исаева, отдал последние указания.

— Запускать двигатели по моей команде. Я через тридцать минут сообщу по радио. Готовьте буксировщик с нашей мишенью.

— Конструкция отличная, — заметил Исаев. — Любую скорость выдерживает, не чета конусу.

Колосков вызвал с командного пункта дежурную автомашину и уехал на старт. На стоянке одновременно заработали все турбины. Резкий гул взбудоражил тишину. Со старта Колоскову хорошо был виден столб пыли, поднятый воздушными потоками, вылетающими из реактивных сопел.

Бомбардировщики звеньями выруливали на старт. Подана команда на взлет. Самолеты на большом кругу пристроились к ведущему и, набирая заданную высоту, развернулись над аэродромом.

Колосков с земли следил за полетом. Эскадрилья летела острым клином. Самолеты прошли над стартом. Правый ведомый левого звена чуть поотстал и этим усложнил полет своему ведущему.

— Десятый! — скомандовал с земли командир эскадрильи. — Подойдите ближе, следите за ведущим.

— Я — десятый, вас понял.

Колосков приказал ведущему повторить заход.

Над горами самолеты развернулись и взяли куре строго по долине.

Колосков вошел в автобус, оборудованный под радиостанцию, и подсел к большому репродуктору. В дверях автобуса показался заместитель командира полка по политчасти. Колосков доложил:

— Товарищ гвардии подполковник, девять самолетов находятся в воздухе. Руководитель полета гвардии майор Колосков.

— Здравствуйте, Яков Степанович. Каких результатов сегодня ждем?

— Думаю, ниже, чем на «хорошо», не должны выполнить. Ведь пора быть мастерами своего дела. Сколько труда положено…

— Именно. Решил сегодня тряхнуть стариной. С эскадрильей Пылаева полечу на стрельбы.

— А я от поршневых самолетов уже отвык, — признался Колосков.

— Мы на них последний месяц летаем и — на прикол, — проговорил Пряхин и загадочно глянул на Колоскова: — Для вас новость есть.

— Какая?

— После полетов зайдете к командиру полка, он вам сообщит.

В репродукторе раздался бас Морозова:

— Я — сорок первый, цель накрыта. Результаты лучше, но не отличные. Работу прекращаю.

«Опять результаты ниже, чем в других эскадрильях. В чем же причина?» — думал Колосков и не находил ответа. Но то, что сегодня эскадрилья отбомбилась лучше, чем вчера, уже радовало.

Пылаев стоял около своего поршневого бомбардировщика и ревниво наблюдал за посадкой реактивных самолетов. Ничего, через несколько дней его эскадрилья тоже пересядет на реактивные. Он окинул взглядом свой старенький бомбардировщик, потерявший яркость окраски. За колесом самолета, под плоскостью он увидел Павлюченко. Оружейник так задумался, что не услышал приближения командира. У ног его лежал конверт и листок из ученической тетради, исписанный красными чернилами.

— Вы почему не ушли на обед? — спросил Пылаев.

— Не хочется что-то.

— К полету приготовились? Стволы почистили?

Павлюченко молчал. Он действительно не успел почистить стволы.

— Разве не знаете, что через полчаса вылетаем? — сурово спросил капитан и подумал: «Вечно с этим Павлюченко какое-то недоразумение. Надо было его все-таки отправить в стройбат».

Павлюченко достал ящик с инструментами, приготовил стремянку.

— Что это вы сегодня, словно неживой? Может, нездоровы — так скажите, — допытывался Пылаев.

— Спасибо, здоров.

— Вон, бумагу потеряли, подберите.

— Это письмо из дому, — приглушенно ответил оружейник и нагнулся к конверту.

— Наверное, мать интересуется, как ее сын служит?

— Нет, это соседка пишет.

Командир поспешно взял исписанный листок и бегло пробежал глазами. Соседка сообщала, что мать Павлюченко переехала машина и что ее в тяжелом состоянии отправили из Кочубеевки в Полтаву.

— Почему сразу не сказали? — спросил Пылаев, и взгляд его потеплел.

— А зачем?

— Как зачем? Домой вам надо съездить.

— А разве пустят?

— Ну конечно же. Медлить нельзя. Отец где?

— Погиб под Кременчугом на Днепре.

— Идите готовьтесь к отъезду, а я сейчас доложу командиру полка. Документы на проезд в штабе получите.

Павлюченко не верил своим ушам, стоял растерянный, не зная, что предпринять. Замасленной ладонью он стал протирать глаза, будто туда залетела соринка.

— Плохо, что сегодня начфина нет, в город уехал. Деньги-то есть у вас?

— Трошки есть, — робко ответил солдат и впервые прямо посмотрел на командира.

Пылаев достал кошелек и, отсчитав двести рублей, протянул их.

— Возьмите, когда приедете, вернете…

— Да, я… — сказал солдат в сильном волнении, не трогаясь с места.

— Садитесь на московский поезд, там есть вагон прямого сообщения. Ну, живее. Не падайте духом.

Павлюченко зажал в руках деньги и, рванувшись с места, побежал от самолета. «Вот я его успел два раза отругать, а что отец погиб на Днепре, не знал», — думал командир эскадрильи, глядя вслед солдату.

Новость, которую сообщил командир части, обрадовала и взволновала Колоскова. Он заторопился домой.

— Танюша, поздравь, — бросил он с порога.

— С чем? — отозвалась жена.

— С новым назначением.

— Неужели уезжать? — воскликнула Таня, бросаясь к мужу. — Ну вот, а я только стала привыкать…

— Да нет, жить здесь будем. Приказом Главкома назначен заместителем командира по летной подготовке.

— Поздравляю, Яша, а теперь ужинать, ужинать. Таня быстро поставила два прибора, и они сели за стол.

— Да, сегодня письмо от Гриши получил, — сказал Яков. — Тебе привет.

— Хорошо Грише в Москве, — вздохнула Таня.

— Наверное, неплохо, однако он хочет после окончания академии проситься к себе на родину в Новосибирск, или в нашу часть, если будет место, — ответил Колосов. — А меня, Танюша, из полка никуда не тянет. Через два года окончу академию, здесь останусь.

— Со временем и здесь неплохо будет.

— Это что-то новое. Ты же говорила, что здесь одни шакалы…

— Пора и забыть об этом… — смущенно проговорила Таня.

Вспомнился разговор с мужем несколько месяцев тому назад, стало стыдно: как она могла тогда скучать? Ведь везде можно жить и работать, дружить и веселиться. Главное — жить с коллективом, уметь в любых условиях быть полезной обществу.

После ужина Яков сел заниматься. Таня готовилась к занятиям в школе. В комнате стало тихо. Немного времени спустя Таня отложила учебник и обратилась к мужу:

— Знаешь, позавчера Куприян так мне отвечал урок, что я бы ему и шестерку, и десятку поставила. А есть еще такие, что только и ждут подсказки.

— Дисциплина отсутствует, товарищ педагог.

— А ты хоть бы раз к нам заглянул. Там и твои подчиненные учатся.

— Есть, товарищ начальник, — весело проговорил Яков. — Спасибо, что напомнила.

— Серьезно, Яша, у вас в части замечательные ребята…

Уже далеко за полночь Яков, потягиваясь, встал из-за стола, подошел к окну. Веяло прохладой. Было слышно, как капли дождя шелестят в листьях деревьев. Донесся отдаленный голос часового: «Стой, кто идет?» И опять все стихло. Городок спал.

Мимо окна проехала легковая машина. «Кочубей от девушки», — подумал Яков и улыбнулся. Ведь и он, бывало, за тридцать километров ездил на свидание к Тане.

— Пожалей себя. Скоро рассвет, — послышался голос жены.

— Ложусь, Танюша.

Колосков собрал книги, сложил на этажерку, выключил свет в комнате и вышел на кухню покурить.

В доме напротив в одной из комнат светился огонек.

«Гордеев не спит, видимо, готовится к завтрашним занятиям», — подумал командир эскадрильи.

Сегодня в перерыве между занятиями в класс вошел Исаев и отозвал в сторону Колоскова и Пылаева.

— Константинов приехал, просит вас.

— Где он? — спросил Колосков.

— Я его встретил у проходной будки и привел на аэродром.

Нелегко было узнать бывшего летчика Константинова. Он похудел, в его пышных волосах уже заметно мелькала седина.

Колосков и Пылаев молча пожали ему руку. Преодолевая неловкость, Константинов начал:

— Ну вот, мы и снова встретились… Я к вам, товарищи, не только повидаться… Дело у меня…

— Давай, выкладывай, чего стесняешься, — сказал Колосков. — Поможем.

— Да нет, у меня не личное, не подумайте чего. Скажите, Репина помните!

— Помним, как же. У меня в эскадрильи был, весной этого года демобилизовался, — ответил Пылаев.

— Сейчас он сверхсрочником служит в училище недалеко от нашего радиозавода, а живет у меня, — пояснил Константинов.

— Это не тот Репин, я видел его, — заметил Исаев.

— Не может быть, — взволнованно заговорил Константинов. — Я лично читал его дневник, там жизнь нашего полка хорошо описана. Видел фронтовые фотографии Зорина, Пряхина. Вручение наград Кочубею, Дружинину. Я не смог ему признаться, что я когда-то служил в полку.

— Я собирался навестить Репина, кое-что у него выяснить, да Исаев сбил меня с толку — «однофамилец, однофамилец», — Пылаев с иронией посмотрел на инженера: — После домашнего угощения, видно, все у тебя перепуталось…

— Не дури, — обиделся Исаев. — Не мог я ошибиться.

— Для меня он загадка, — проговорил Константинов. — Он ни разу не напомнил мне о том, что я попал в штрафной батальон, хотя он должен был бы знать об этом.

— Вероятно, не знает. Он прибыл в часть, когда тебя уже не было, — вставил Пылаев.

— Вот именно, но зато хорошо помнит, что я после ранения попал в немецкий госпиталь в Харькове, что у меня дед немец и что он был осужден. А ведь я об этом в полку никому не говорил. Случайно проболтался врачам в госпитале…

— Так откуда же он все это знает? — с удивлением воскликнул Колосков.

— Вот я и приехал к вам… Если бы не это… не тревожил бы свои раны. Преступление, которое я совершил в сорок первом, хотел забыть, вырвать из памяти. Но, приехал Репин, привез от деда ружье, и я опять все старое вспомнил.

— Какое ружье, от какого деда, толком объясни, — сказал Колосков.

— Репин привез мне ружье от моего деда, которого он будто бы встретил в Берлине. А дед мой действительно куда-то исчез. Возможно, что он и в Берлине. Я взял ружье. Репин поселился у меня на квартире. Первое время жили мы с ним дружно, ходили на охоту, два раза ездили на полигон за перевал, были и в платановом ущелье, но… — он замолчал, собираясь с мыслями. — А потом приехали вы, Репин что-то стал нервничать и путать.

— Еще бы, — подхватил Пылаев. — Моя жена передала с ним посылку, он не заехал ко мне; купил часы у румына — не заплатил. Совесть, видно, заедает…

— Ничего вы не понимаете, — сердито заявил Исаев. — Я голову даю наотрез — это не тот Репин. А вот то, что он знает о Константинове и о других летчиках нашего полка, вызывает подозрение.

Пылаев громко рассмеялся.

— Ну вот, ты готов в нем чуть ли не врага видеть.

Уверен, что это наш Репин. И надо мне к нему все-таки съездить, разузнать, что и как с ним произошло. Вы, Константинов, подождите, у нас еще час занятий, а потом мы что-нибудь сообразим.

Колосков, Пылаев и Исаев ушли в класс. Константинов остался один. Из-за стены ангара до его слуха донесся знакомый голос. Он встал, прошел вдоль стены и, как вкопанный, остановился. Он увидел Кочубея, который проводил с сержантами беседу. Константинов попятился назад, боясь встретиться с живым свидетелем его позора. Ведь это он, Константинов, бросил тогда тяжелораненого Кочубея, и если бы не друзья Кочубея, он не остался бы жив. «Сейчас кончится политинформация, и Кочубей встретится со мной. Как же я посмотрю ему в глаза? Нет, надо уходить», — решил Константинов и медленно побрел к дороге.

Кончились занятия. Колосков вышел из класса. Он внимательно огляделся по сторонам, но Константинова нигде не было видно. Подошел Пылаев.

— Знаешь, Василий, надо сейчас же доложить о Репине. Там быстро разберутся.

— Я тоже так думаю. А прежде надо самим повидать его.

Через несколько часов Колосков и Зорин выехали в летное училище.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Механики, осмотрев свои самолеты, отдыхали в ожидании прихода летных групп. На стоянку принесли газеты. Репин не спеша развернул газету и вздрогнул от неожиданности. «Процесс группы шпионов в Румынии, — читал он. — Сегодня в бухарестском военном трибунале начался процесс группы шпионов, которые завербованы иностранной разведкой в Румынии с целью проведения шпионажа, террора и другой подрывной деятельности… На скамье подсудимых десять главарей, в том числе организаторы этой шпионской банды Троян Мушатэску, Пэтру Драгомиреску, Мирга Барбору и другие. В обвинительном заключении говорится, что иностранная разведка после войны сумела завербовать преступные элементы — бывших членов фашистской партии, а впоследствии членов партии Маниу и Братиану, а также военных и уголовных преступников, недовольных новым демократическим строем в Румынии. Снабжала их радиоаппаратурой, шифром, оружием, фальшивыми документами, ядами и деньгами. Шпионская группа за это время совершила ряд диверсионных и террористических актов против рабочих, служащих и крестьян, преданных народно-демократическому правительству. Кроме того, шпионы-террористы, завербованные иностранной разведкой, прошедшие подготовку на специальных курсах, с помощью Иона Татулеску и Трояна Мушатэску перебрасывались в Советский Союз с целью собирания информации экономического, политического и военного характера. Подсудимый Мушатэску показал, что, когда ему уже нельзя было больше оставаться на территории Румынии, он собрал шпионский материал и вместе с женой в ночь с 14 на 15 августа попытался перейти границу, но был задержан. Несколько позже были арестованы другие главари этой шпионской группы. На предварительном следствии все подсудимые полностью признали себя виновными».

Читая сообщение, Репин почувствовал, как холодный пот заливает ему лицо. Вот и конец. Теперь доберутся и до него. Оставаться сейчас здесь — значит погибнуть. Надо немедленно удирать подальше на юг. Но как? Он не находил выхода. «А если сесть в кабину «яка» да попытать счастья? — мелькнула мысль. — До границы около 400 километров, а там…»

Репин огляделся. Возле самолетов стояли группами механики и техники, ожидавшие командиров экипажей. До его слуха долетели шутки и громкий смех.

«Нет, эти не дадут взлететь, — размышлял Репин, — а если и взлетишь, — сразу же посадят. На «яке» далеко от реактивного не уйдешь. Придется подождать до завтра. Напрошусь дежурным по стоянке. В случае чего сделаю круг над аэродромом и сяду. Там пусть наказывают… Оправдаюсь: всю, мол, жизнь мечтал стать летчиком, вот и решил самостоятельно испробовать свою подготовку. Могут досрочно демобилизовать. Что же, это к лучшему. А если меня сегодня же арестуют? Но ведь другого выхода нет».

Взяв себя в руки, механик полез в кабину протирать приборы. Потрогал ручку управления, плавно потянул на себя, потом остановил ее в нейтральном положении, отдал сектор газа. Нет, не забыл! Готов хоть сейчас взлететь.

Подошли курсанты. Степанов окликнул Репина и, отозвав его в сторону, тихо сказал:

— Приезжает отец Зорина. Так вот, мы тебя просим, не напоминай полковнику о своей ссоре с Виктором. С тобой он обязательно говорить будет. Ведь вы вместе всю войну провоевали. Ну, как, не подведешь?

Механик окончательно растерялся.

— Что же молчишь? — переспросил Степанов.

— Хорошо, все сделаю, — машинально ответил механик и нерешительно подошел к самолету. Ему казалось, что за ним уже следят.

Раздалась команда инженера эскадрильи:

— Становись!

Личный состав выстроился впереди своих самолетов для встречи командира эскадрильи, и только после этого инструкторы-летчики стали принимать самолеты. Старший лейтенант Кудрявцев выслушал рапорт Репина и начал надевать парашют.

— Техник звена при пробе мотора присутствовал? — спросил он.

— Так точно! Вы не сомневайтесь, мотор на земле работает превосходно, — ответил Репин и стал помогать командиру экипажа застегивать парашют.

— На вас лица нет, вы больны? — пристально посмотрел на механика инструктор.

— Нет, просто устал. Пришлось за короткий срок снять старый и поставить новый мотор.

— Желаете послушать в воздухе работу мотора?

— Очень, — поспешно проговорил механик.

— Надевайте парашют. Часок полетаем, сядем, вы проверите, потом я опять полечу, и только после этого допустим курсантов. Садитесь.

Далеко позади остался аэродром. Скорость 400 километров. Стрелка высотомера подползла уже к 3500 метрам. Механик засуетился в кабине. «Час полета до границы — и я спасен. Как овладеть самолетом»? Мозг напряженно работал. Попробовать вырвать у Кудрявцева управление и махнуть к границе? Но не успел он дотронуться до ручки, как услышал окрик старшего лейтенанта:

— Репин, не мешай, убери руки!

Тогда он поспешно достал из комбинезона большой складной нож, чуть подался вперед к перегородке и, сколько было силы, ударил Кудрявцева в шею.

Застонав от боли, Кудрявцев бросил управление и обеими руками схватился за голову. В первый момент он не сообразил, что с ним произошло. Но, когда почувствовал, как механик, овладев управлением, разворачивает самолет к границе, понял, что за спиной у него враг.

Превозмогая боль, старший лейтенант стал передавать на землю:

— Изумруд, я — Кудрявцев. Ранен, иду на вынужденную. Я — Кудрявцев, прием.

Но ему никто не отвечал, да и не мог ответить, так как механик сбил волну и нарушил двухстороннюю связь. Тогда Кудрявцев, схватившись за ручку управления, с яростью стал вырывать ее у противника. Самолет то набирал высоту, то резко шел на нос, нагоняя скорость…

Старший лейтенант чувствовал, что слабеет от потери крови. Вырвать управление он не в силах, не мог он и убрать газ или выключить зажигание. В туманном сознании мелькнула мысль:

«Если я его не задержу, кто же это сделает? Надо не допустить, чтобы враг удрал за границу. Но как?»

И тогда Кудрявцеву пришла смелая мысль: вместе с Репиным врезаться в землю. Только так. Правым коленом и обеими руками он уперся в управление и стал жать ручку к приборной доске. В этом положении он замер, и уже никакая сила не могла бы его оторвать. Самолет почти отвесно стал приближаться к земле. Задрожал весь корпус фюзеляжа, словно готовый разлететься на мелкие части. Репин понял замысел Кудрявцева, он немедленно открыл фонарь и выдернул кольцо парашюта. Подхваченный потоком воздуха, купол парашюта вырвал механика из кабины. К летчику ворвалась бешеная струя воздуха. Поняв, что задняя кабина пуста, он, как во сне, медленными рывками стал брать управление на себя, стараясь уменьшить скорость падения. Внизу горы, покрытые лесом. Кудрявцев увидел между складками гор ущелье и там поляну, убрал газ, выключил зажигание, стал планировать к земле. Внизу замелькали редкие кипарисовые деревья. Чем дальше летел самолет, тем шире становилось ущелье. В голове — одна мысль: не потерять скорость, не сорваться в штопор. Раздался треск. Самолет, срывая верхушки деревьев, прополз несколько метров и внезапно, словно наткнувшись на что-то твердое, подался назад, пошел на нос и, упираясь в землю, приподнял хвост.

Как иголками кольнуло в позвоночник, дрожь пробежала по всему телу, и Кудрявцев застонал от боли.

Приподняв голову, Кудрявцев отчетливо видел купол парашюта: враг спускался в ущелье.

— Убежит, — прошептал инструктор и стал осторожно освобождаться от парашютных ремней. Сжав зубы от боли, он перевалился на вырванный борт кабины, упал на плоскость и медленно скатился в траву. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.

Место было пустынное. Небольшую долину окружали молчаливые горы. Вряд ли сюда заглянет кто-нибудь. Значит, он, Кудрявцев, погибнет здесь, и никто не узнает, что под фамилией Репина скрывался враг? Нет, надо выбраться отсюда, надо выжить!

Летчик кое-как поднялся на четвереньки и пополз. Его мучила жажда, внутри все горело, во рту ощущался солоноватый вкус крови. Где-то пронзительно закричала птица, потом рядом хрустнули сучья. В глазах совсем потемнело, будто наступила ночь. Но Кудрявцев все полз и полз.

«Что же ты, Леша? Крепись!» — подбадривал он себя, посматривая на небо. Невысоко над ним парил большой горный орел. Его могучие крылья, разрезая воздух, плавно скользили вперед. Сделав несколько взмахов, орел опустился на зубчатую скалу, слегка наклонил голову и стал смотреть в ущелье.

«Надо попробовать еще проползти, здесь в зарослях оставаться нельзя, тут меня не найдут», — решил Кудрявцев. Но с места сдвинуться уже не мог. До слуха донесся топот множества ног. Совсем рядом, в кустах, что-то затрещало и хрюкнуло. Это были дикие кабаны. Почуяв человека, они метнулись в сторону.

Кудрявцев стал рвать сочную траву, чтобы утолить жажду. Пережевывая горькие листья, он высасывал из них холодный сок.

«Сейчас в училище тревога, нас разыскивают», — успокаивал он себя и… потерял сознание.

Очнулся от холода. Солнце зашло за горы, в ущелье запахло сыростью. Очевидно, сегодня его уже не найдут. Придется ждать до завтра. А выдержит ли он до завтра? «Что ж, я сделал все, что мог, не дал врагу перелететь границу. Здесь его обязательно схватят наши люди».

Опираясь обеими руками о землю, летчик поднял отяжелевшую голову и прислушался. Откуда-то издалека до его слуха донесся рокот работающих моторов. Вдруг невысоко над ущельем пролетел бомбардировщик. Он круто развернулся и прошел над разбитым самолетом.

— Я здесь! — громко, как думалось ему, закричал Кудрявцев. На самом деле голос был таким тихим, что его нельзя было услышать и за десять шагов. Бомбардировщик свечой набрал высоту и выскочил из ущелья.

Высоко в небе зажглись звезды. Горы и ущелье покрылись вечерней дымкой. Где-то поблизости однозвучно журчала вода. Кудрявцев прислушивался и ждал…

Возвращаясь с задания, Василий Пылаев и Кочубей пробили облачность над морем и взяли курс на приводную радиостанцию.

— ЯК-18 вышел из облаков, разрешите продолжать выполнять задание, — передал летчик руководителю полетов.

Получив по радио положительный ответ, Пылаев увеличил скорость. Под крылом самолета мелькали горы и сплошной лес. Внезапно на волне связи с наземной радиостанцией послышалось слово «ранен». Как ни напрягал слух, он больше так ничего и не уловил.

— Кто-то ранен, — сказал штурману летчик.

— Да. Наверно, отказал мотор и при посадке пилот ранил себя. Давай спустимся ниже, — проговорил Кочубей и приготовился к осмотру местности.

Спустились к горам. Искусно пилотируя, командир эскадрильи повел самолет над ущельем. Замелькали острые выступы скал. Узенькой полоской потянулась горная речонка. Штурман сообщал:

— Платановое ущелье. Растет много платановых деревьев и течет Черная река.

Штурману вспомнилась легенда об этом ущелье.

Когда-то здесь находился монастырь, в котором жило столько монахов, сколько кругом росло платанов. Каждый из монахов имел право посадить только одно дерево. У кого платан принимался, тот считался святым и оставался в монастыре, остальных убивали.

За платановыми деревьями ущелье было шире, здесь местами река разливалась на несколько рукавов, образуя ровные песчаные площадки. Всматриваясь в эти песчаные «пятачки», Кочубей заметил разбитый истребитель. Нос самолета уткнулся в землю, высоко торчал хвост.

— Смотри ЯК-11, вероятно, из училища.

Пылаев уменьшил обороты, установил нужную скорость и прошел над разбитым самолетом. Возле разбитого самолета, да и поблизости, никого не было видно. Значит, летчик или погиб или тяжело ранен и не может подать сигнал о помощи.

— Сообщи руководителю полетов, — отдал приказание Пылаев.

— Слушаюсь, — ответил Кочубей.

Пылаев дал полный газ. Бомбардировщик сердито взревел, как будто не хотел улетать из ущелья, и резко взмыл над горами.

На аэродроме самолет уже поджидал Колосков. Пылаев отрапортовал:

— Задание выполнено. Полет в облаках прошел успешно.

— По пути встречных самолетов не заметили? — спросил Колосков.

— Нет. Но видели разбитый ЯК-11 в районе платанового ущелья.

— Укажите место на карте, — заторопил гвардии майор и взял у Пылаева планшет.

— Вот здесь, — показал пальцем Кочубей. — Двадцать километров южнее монастырских развалин.

— Надо срочно сообщить в училище. Кудрявцев с Репиным не вернулись на аэродром. Звонил оперативный дежурный из округа.

— Что с ними случилось, неужели отказал мотор? Леша — грамотный летчик. И зачем так далеко залетели, — проговорил Кочубей.

— Трудно гадать, скоро все выяснится. Будем надеяться, что Кудрявцев и Репин живы.

— Товарищ майор, разрешите съездить в училище, — спросил Кочубей. — У Гали горе, с ее братом несчастье.

— Поезжай, помоги девушке, — ответил Колосков. — Пойдемте в штаб позвоним.

Миновав поляну, друзья вышли к кирпичным стенам военного городка.

— Мы были в училище, — заговорил Колосков. — Репина так и не дождались. Летал с инструктором. А теперь вот… Даже не верится.

Репин-Пашкевич посмотрел на часы — было пять часов утра. Вчера до наступления темноты он только и успел дойти до монастырских развалин. Ночью боялся идти через перевал и просидел здесь в полуразрушенной башне, не смыкая глаз, до самого утра. С рассветом решил двинуться через перевал на юг. О погоне Пашкевич не думал. Он был уверен, что самолет разбился, Кудрявцев погиб и похоронил с собой его тайну. Если и найдут самолет, то, вероятнее всего, предположат, что Репин тоже погиб.

Достать бы теперь гражданский костюм, переодеться и можно смело пробиваться к границе. Он развернул портмоне и осмотрел его содержимое. Деньги, паспорт на имя Смоглова он отложил, остальные документы, принадлежащие Репину, сжег. Отныне он — Иван Смоглов, техник-строитель, прибывший на отдых к морю. Спрятав среди камней погоны и пилотку, Пашкевич двинулся в путь.

Прошло несколько часов. Идти было трудно. То и дело тропинку преграждали стволы поваленных деревьев, навороченные камни. Пашкевич решил отдохнуть. Вдруг со стороны ущелья до его слуха донесся лай собаки. Неужели по его следам идут люди? Пашкевич побежал вверх. Он уже не обращал внимания ни на камни, попадавшиеся на пути, ни на колючие кустарники. Лицо, руки, ноги кровоточили, но он не замечал этого. «Только бы до перевала добраться, — лихорадочно думал он, — а там уже будет легче».

Вот и перевал. Далеко внизу видна светлая полоска горной реки. Добежать бы до воды, тогда и собака не угонится.

Снова послышался лай собаки, уже явственнее, ближе. Пашкевич побежал вниз, спрыгнул с обрыва в реку. Где-то недалеко раздался паровозный гудок. Значит, он вышел к железной дороге, к морю. Надо запутать следы и сбить погоню! Пашкевич подошел к водопаду. Струи воды, сверкая на солнце, падали в широкий водоем, за которым виднелся вход в пещеру. Скорее туда.

Только Пашкевич успел спрятаться, как появились двое с собакой. В одном из преследователей Пашкевич узнал Зорина и еще теснее прижался к мокрой стене.

Собака, потеряв след, подняла в нерешительности голову и жалобно заскулила.

— Оскандалился, Снежок, — долетел до Пашкевича голос лейтенанта. — Нарушитель скорее всего по реке спустился вниз к городу, но ничего, от нас далеко не уйдет…

Лейтенант закурил, подумал немного, очевидно, принимая решение, и заговорил снова:

— Вы можете быть свободны, товарищ курсант. Спасибо за помощь. А мы со Снежком будем продолжать поиски. Придется обследовать оба берега и найти то место, где он вышел из воды.

— Разрешите мне с вами остаться, — попросил Виктор.

— Не возражаю, — согласился лейтенант и взглянул на часы.

— Пошел, Снежок!

Собака крутилась на месте и не хотела уходить.

— Пойдем, пойдем, — потянул за ошейник лейтенант.

Лейтенант, Зорин и Снежок скрылись за поворотом реки, и Пашкевич только теперь позволил себе пошевелиться. Ноги у него окончательно застыли, и все тело страшно ломило. «Далеко ли они пройдут вниз по реке и как скоро вернутся?» — спрашивал он себя, не рискуя выходить из пещеры.

Время, как ему казалось, тянулось страшно медленно. Через полчаса на противоположном берегу речки снова показались те же фигуры. Лейтенант на поводке держал Снежка, который шел, обнюхивая землю. Вскоре они остановились, о чем-то посоветовались и пошли в сторону города.

Только теперь Пашкевич решил покинуть своё убежище. Через водоем он двинулся из пещеры. Застывшие ноги едва повиновались ему. Заметив большого тарантула, он остановился. Рядом с тарантулом опустился желтый шмель и стал брать глину. Тарантул подбежал к нему. Шмель взлетел, сердито загудев. Через несколько секунд опять сел, но ядовитый паук опять прогнал его. Тогда шмель, «спикировав» на тарантула, ударил его всем корпусом. Тарантул мертвый распластался на земле.

Не выходя из воды, Пашкевич напился и вымыл руки.

— Рано вы еще справляете по мне отходную, я вам не тарантул, — прошептал он и злобно выругался.

Через границу ему теперь не пробраться. Придется остаться в городе, надежно спрятаться и ждать до нового года, чтобы потом встретиться с охотником в платановом ущелье.

Обсушившись и отдохнув в укромном месте, Пашкевич, минуя тропинку, пробрался к городу. Здесь он сразу же зашел в первый попавшийся магазин, купил белые брюки, голубую шелковую рубашку, шляпу с широкими полями, легкие парусиновые туфли. Все это он вложил в небольшой чемодан и вышел к морю. Полчаса спустя, переодетый, с чемоданом в руке, Пашкевич с группой курортников вошел в аллею. «Попробуйте найдите теперь меня», — зло подумал он и затерялся среди отдыхающих.

Виктор встретил Кочубея и Галю возле легковой машины. Они уже давно поджидали его, чтобы возвратиться в училище. Он поздоровался и тут же спросил:

— Как самочувствие командира? Вы были у него, разговаривали?

— Нас не пустили к нему. С позвоночником неладно, и крови много потерял, рана глубокая, — Галя сжала губы, чтобы не расплакаться. — Неужели этого подлеца не поймают?

— Поймают. Мы за ним через перевал гнались. Рекой воспользовался, собака следы потеряла. Он, вероятно, в городе скрывается. Там-то его и накроют.

— Коля, а как к нему попали документы и дневник вашего однополчанина?

— Сам, Галя, об этом думаю. Вчера сделали запрос в военкомат, узнаем, где Петр Репин. Я думаю, не случайно спустился на парашюте в эти края и «король керосина», какая-то связь между ними есть.

«Москвич» тронулся с места и легко побежал по раскаленному асфальту. Кочубей украдкой поглядывал на Галю, которая сидела рядом с ним. Она задумчиво и грустно смотрела вперед, губы часто вздрагивали. Лицо за эти сутки осунулось и побледнело.

Сегодня утром, покрыв за пять часов свыше ста пятидесяти километров, они приехали сюда, чтобы повидать Кудрявцева, но их не допустили к нему. Несмотря на слезы и мольбы Гали, врач не согласился даже на то, чтобы она «хоть взглянула на брата». Он лишь сказал: «Сделаем все, будет жить». Только к вечеру медицинская сестра рассказала им о том, что офицер не поднимается, сильно ушиб позвоночник, да и рана вызывает опасение. И вот они едут домой, где все с нетерпением ждут их сообщений.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Галя чуть свет забежала к Розе Исаевой. Дверь была открыта, но в комнате никого не было.

— Роза, где ты?

— Заходи, — отозвалась Роза из спальни, — я еще в постели.

— Я к тебе на минутку… Вчера Лешу в тяжелом состоянии привезли в больницу… — и, вытирая платком слезы, рассказала все, что ей удалось узнать. — Поедем ночью пригородным поездом, ему будет приятно, если ты навестишь его.

Роза медлила с ответом. Сегодня в части, где служит ее брат, вечер офицерского состава. Хотелось потанцевать. Она не думала лишать себя такого удовольствия.

— Стыдись. В такую минуту ты медлишь с ответом. Значит, не любишь моего брата?

— Могут бог знает что подумать, — невнятно проговорила Исаева.

— Вы дружили, и здесь нет ничего плохого, твой долг навестить товарища. Леша мне говорил, что скоро ваша свадьба.

— Мне нравится твой брат, но замуж я не собираюсь. А сегодня я дала согласие поехать на вечер к своему брату.

— Я тебя, Роза, не могу понять, что ты за человек?

Исаева обняла подругу и шепотом сказала:

— Не сердись. Передай привет. Ведь он и без меня все равно поправится.

— Подумай, Роза, — сердито заговорила Галя, — что ты говоришь. Месяц тому назад вот в этой комнате ты мне говорила, что выйдешь только за Лешу и мы втроем хорошо заживем, а теперь?

Роза беспечно рассмеялась и стала заплетать косы. Глядя в зеркало и любуясь собой, она гортанным голосом пропела:

— Ты, Галюша, думаешь о какой-то неземной любви, а ее нет. Только в романах пишут. И мужа надо выбирать с умом.

— Опять слова матери. Все с расчетом да подсчетом.

— Хорошее слово не грех повторить. Ты не обижайся на меня, — более серьезно проговорила Роза. — Я глупая и сама не знаю, что тебе говорю. Конечно, к Леше надо поехать, он столько сделал мне добра…

— Не надо одолжений, — сказала Галя и быстро вышла.

До начала работы оставалось около тридцати минут. Она села на скамеечку под дубом. Здесь было тихо. Упало несколько сухих листьев. Галя подняла их и положила на колени. Она думала о брате, о себе, и глаза помимо ее воли наполнялись слезами.

Много горя пережила она за свою короткую жизнь. Смерть матери и старшего брата… Годы неволи на чужбине… Вспомнился тот, кто скрывался под фамилией Репина. Она не случайно тогда заподозрила его…

И кого он ей тогда напомнил? От неожиданной догадки Галя даже привстала. Да, конечно же, это был он, палач из концлагеря в Нейссе. Как ей раньше не пришло в голову. Сейчас она по-иному оценила поступки и поведение лже-Репина. Нет сомнения, что он хотел покончить с ней, как с живой свидетельницей, и столкнул в реку. Он и брата чуть не убил…

В ясном безоблачном небе проплыли на юг звеньями бомбардировщики. Они быстро слились с кромкой высоких гор и скрылись из виду. «Наверное, там и Коля Кочубей», — подумала девушка. — Хороший парень». «Я за такую девушку не только в воду, но и в огонь брошусь», — вспомнила она его слова и улыбнулась.

Заводской гудок вывел Галю из раздумья, и она поднялась.

Возле проходных ворот толпились рабочие. Увидев Галю, они поздоровались и расступились, давая ей дорогу.

— Слышали о геройском поступке Алексея, — пропуская Галю вперед, сказал мастер цеха. — Как его здоровье?

— Плохо.

— Когда к нему поедешь?

— После работы.

— Возьми меня и Николаеву, вместе поедем. Договорились?

Галя молча кивнула головой.

Роза после ухода Гали подошла к столу, где лежали золотые часы, подаренные Кудрявцевым, надела их на руку и задумалась. Как глупо она вела себя с Галей. Даже не спросила о здоровье Леши. Он хороший и душевный человек, с ним не надо терять дружбу. Когда поправится, они опять вдвоем будут весело проводить время.

Вошла мать.

— Ты еще спишь? Я вот такое услышала, что не верится даже. Репин — шпион, а Леша разбился, лежит при смерти.

— Знаю, мама, Галя приходила, приглашала поехать к нему в больницу.

Исаева подумала, все взвесила и сказала:

— Поезжай. Он этого заслужил. Только не задерживайся. У тебя скоро день рождения. Надо подумать, кого пригласить.

— Брата с женой, Кочубея и Галю, а может, и Леша к этому времени приедет.

— Что ты. У него с позвоночником неладно. На всю жизнь калека. Я Виктора Зорина приглашу.

— Мама, что ты говоришь? — воскликнула Роза и вся загорелась от возмущения. — Сама не разрешала ему заходить к нам. Я перестала с ним встречаться, а теперь…

— Я тогда не разрешила, так нужно было, а теперь разрешаю, — спокойно ответила Исаева.

— Как это гадко!

— Эх, милая. Жизни ты не знаешь. С твоим характером в девках насидишься. Счастье, как голубь: не удержишь — улетит.

— Напрасно, мама, ты стараешься, женихов мне ищешь. Замуж я без любви не пойду. Думаю поговорить с братом и устроиться у них на работу. А там, может, и в комсомол вступлю.

— С твоей-то красотой работать, — всплеснула руками Исаева и от неожиданности даже присела на стул. — Ты вот все о любви мне говоришь, а любовь — это привычка, к хорошему человеку всегда можно привыкнуть. Без любви люди живут, и неплохо. Вот Константинов, живет всем на загляденье, не смотри, что без руки.

— У него жена на пятнадцать лет старше, — возразила Роза, — брак с выгодой. А мы договорились с Лешей повременить, я его на другого не променяю…

— О Леше ты забудь. Если и выживет, то все равно с постели ему не подняться. А с Виктором я промахнулась, каюсь, доченька. Что-нибудь надумаю, как вас помирить.

Роза махнула рукой и безразличным тоном проговорила:

— Делай как знаешь. Только, если у Виктора есть самолюбие, он к нам не придет.

Колоскова с утра знобило, и все же он не остался дома. «Пройдет», — подумал он и пошел в класс своей бывшей эскадрильи, где, по его мнению, сегодня должен проводиться разбор полетов.

К его удивлению, в классе, кроме Пылаева, никого не было.

— Летчики где? — спросил он командира эскадрильи и, отвечая на приветствие, подал Пылаеву руку.

— Отправил на аэродром парашютной подготовкой заниматься, — ответил гвардии капитан, поглядывая на хмурое, недовольное лицо заместителя командира части.

— Разбор полетов провели?

— Нет, да и зачем. Командир части вчера указал на недостатки.

— Ты, как командир эскадрильи, обязан был самостоятельно провести разбор полетов в своем подразделении. Командир части всех ошибок у твоих подчиненных не мог подметить, ты их лучше знаешь.

— После обеда проведу, исправлю ошибку.

— Правильно. Я советую тебе, независимо от того, были полеты или нет, ежедневно собирать личный состав, подводить итоги за день, ставить задачу на следующий день. Больше показывай людей, кто как работает, лучших похвали, поставь в пример. Ваша эскадрилья может и должна быть лучшей.

— Я мечтаю до приезда командира сделать эскадрилью отличной.

— Видишь, ты даже поставил перед собой цель, это хорошо. Люблю, когда у человека есть цель впереди, значит, он будет работать не вхолостую и наверняка добьется того, что желает. Партийная организация у вас многочисленная, надежная опора.

— Коммунисты работают хорошо, не жалуюсь. Только вот командир беспартийный, как отрезанный ломоть, — с сожалением проговорил Пылаев.

Колосков достал из планшета аккуратно сложенный лист бумаги.

— Вот тебе моя рекомендация. Другую даст Пряхин. Мы с ним говорили об этом. Вступаешь, Василий, в партию, где и маршалы и солдаты все равны.

— Не подведу — сказал Пылаев, — спасибо, друг.

— На вечере сегодня будешь? — спросил Колосков и устало присел за стол. Он почувствовал непривычную слабость в ногах, все тело дрожало, в голове шумело.

— Да, придется.

— Мне-то женщины работенку нашли: на баяне играть. Попробуй откажись.

— Молодцы наши женщины. За короткий срок, а что сумели сделать. Организовали самодеятельность, музыкальный кружок для детей, работают в вечерней школе. Цветов насадили. Как-то уютней стало в нашем городке.

— Да, хорошо, что ты напомнил о детях. Комсомольцы взяли шефство над детским садом. Лейтенант Гордеев закупил литературу. Почему бы вашей эскадрилье не взять шефство над школой?

— Мысль хорошая. Надо поговорить с личным составом, — ответил Пылаев.

— Добро, сейчас пойдем в штаб, надо потолковать кое о чем.

В штабе они застали Пряхина, Кочубея и Исаева.

— Как будто все в сборе, — сказал Пряхин, — начинай, Яков Степанович.

— Товарищи, друзья! Мы начали войну все вместе. Били врага сообща. Делили и радость и горе. Вместе хоронили своих друзей… В мирное время мы по-прежнему все вместе… И больно было узнать, что один из нас имеет два лица: одно на работе, другое в семье… Я имею в виду тебя, Мирон.

Мирон побледнел и после недолгого молчания спросил:

— В чем же я все-таки виноват?

— Ты виноват в том, что плохо живешь с женой. Помнишь, еще в Румынии, когда жена от тебя хотела уйти, ты дал слово командиру, что исправишься. Ты сдержал слово? Нет. Ты и поныне прячешь от жены деньги, жадничаешь на каждом шагу.

— Что это, офицерский суд? — дерзко проговорил Исаев.

Пряхин нахмурился и сердито сдвинул брови.

— Как тебе не стыдно, и как ты смеешь бросать нам такие слова! Мы пока еще твои друзья, и ты должен нас выслушать. Твоя жадность и на работе отражается. Ты, Мирон, не всегда можешь товарищу помочь. Недаром говорят: «У Исаева среди зимы снега не выпросишь».

— Подумай, Мирон, нехорошо получается, — вмешался в разговор и Пылаев. — Имеешь на книжке тысяч тридцать, а жена вынуждена перед получкой ходить занимать деньги. Да разве так можно жить?

— Позор. Инженер эскадрильи, с тебя пример рядовые должны брать, а ты… — резко сказал Пряхин.

— Выходит, и хорошего у меня ничего не осталось. Разве мне когда-нибудь делали замечания по службе или не ставили в пример, лично вот вы, товарищ гвардии майор?

— Вот поэтому мы с тобой и разговариваем, хочется спасти тебя, а ты… ты этого не понимаешь. Отвечай, как ты думаешь дальше жить, хочешь ли называться нашим другом?

Исаев с трудом проговорил:

— Конечно, товарищи, что за вопрос. Сам понимаю, водится за мной такое… Я не думал, что это так серьезно… Если поверите еще раз, — простите.

— Ну как, боевые друзья, поверим еще? — спросил Пряхин.

— Придется поверить, но в последний раз, — ответил за всех Кочубей и вышел из класса. За ним вышли Пылаев, Колосков и Пряхин. Исаев остался один. «До чего докатился, — с горечью подумал он. — Если я не справлюсь со своей жадностью, то потеряю друзей, а может быть, и службу. Надо жить иначе, но как себя переделаешь?»

Весело проходил вечер отдыха офицеров и их семей. Танцы были в разгаре. Колосков сидел возле радиолы и перебирал пластинки. К нему подошла Лидия Ивановна.

— Что не танцуешь?

— К сожалению, не научился.

— Чего же тебя жена не научит? Она, говорят, хорошо танцует.

— Не знаю, может, и хорошо.

Жена Колоскова танцевала с полковником Зориным. Он молодцевато приподнял поседевшую голову и, улыбаясь своей партнерше, лукаво поглядывал на Колоскова. Следом за ним шли Исаевы, Пряхины, Морозовы и другие пары. Замыкающим в круге был Руденко. Начальник штаба части не отставал от молодежи и легко кружился в вальсе.

Радиола замолкла. Колосков снял пластинку и положил другую, но в это время на середину зала вышел Кочубей и громко объявил:

— Просим Якова Степановича на баяне исполнить краковяк. Танцуем на приз.

Колосков забросил широкий бархатный ремень на плечо и заиграл. К нему подсела жена.

— Приз обеспечен начальнику штаба, смотри, как красиво танцует.

— Внимание, товарищи, — заговорил Кочубей, когда Танец кончился, — приз присуждается… — он замолчал и лукаво посмотрел на окружающих.

— Руденко, Руденко! — раздались дружные возгласы.

— Правильно, товарищи, наши мнения сходятся!

Внимание всех приковано к закрытой корзине, которую вручила комиссия жене начальника штаба. Руденко торжественно поднял крышку, и все увидели голову красивой хохлатки. Необычный приз был встречен смехом и аплодисментами.

— Просим Мирона Исаева, пусть что-нибудь прочтет, — проговорила Таня Колоскова.

— Просим!

Исаев стал отказываться. После беседы с друзьями он чувствовал себя неловко и не знал, как себя вести. Но, взглянув на Пылаева, который громче всех кричал «просим», согласился.

Колосков поставил баян возле радиолы, а сам вышел в коридор покурить.

— Яков Степанович, что с вами, вы побледнели? — с беспокойством спросил его Зорин.

— Целый день плохо себя чувствую, то в холод бросит, то в жар.

— Надо быть осторожным. В санчасть ходили?

— Нет, товарищ командир. Занят был.

— Понимаю. Но придется сходить к врачу.

В зале Мирон Исаев красивым басом читал:

— Да… — тяжело вздохнул Зорин. — Многих среди нас нет… — Он опустил голову, замолчал. К нему подошел дежурный по гарнизону и вручил телеграмму. Зорин быстро прочел ее и обратился к Колоскову:

— Поздравляю вас, Яков Степанович, — он пожал Колоскову руку, — пойдемте в зал. Товарищи, — обратился он к танцующим. Радиола умолкла, все повернулись к Зорину. — Получен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами офицеров нашего полка: «За отличное выполнение своего служебного долга наградить: орденом Красного Знамени гвардии майора Колоскова Якова Степановича. Орденом Красной Звезды — капитана Снегова Евгения Никифоровича, рядового Цимбала Куприяна Гавриловича».

Дружные аплодисменты раздались в зале. Все бросились поздравлять награжденных.

— Внимание! — крикнул Морозов. — Послушаем боевых друзей — гвардии подполковника Пряхина, гвардии майора Колоскова, гвардии капитана Пылаева и Кочубея. Пусть исполнят «Солнце скрылось за горою».

Радостные возгласы и аплодисменты были ответом. Колосков взял баян, и товарищи дружно запели:

Присутствующие вполголоса подхватили знакомые слова песни:

Не успела смолкнуть песня, как раздался громкий голос Евгении Сергеевны Исаевой:

— Дамский вальс.

Исаева включила радиолу и подошла к Якову.

— Яков Степанович, не откажите.

— Отказываться не смею, да еще в такой вечер. Но учтите, это первый провозной, — сказал он и несмело вошел в круг.

После танца Колосков проводил Исаеву к месту, почувствовав себя плохо, вышел из клуба.

Ночь была темная, высоко в небе горели крупные звезды. Колосков прислонился к стене и стал слушать песню, долетавшую сюда из открытых окон.

Воздух был мягок и душист. Из-за горы показался щербатый месяц и несмело осветил дома, позолотил крыши старинных солдатских казарм. За высокими кирпичными стенами военного городка возле скал закричали хором шакалы, будто настойчиво просили часового: «пусти, пусти».

До слуха Колоскова донесся громкий голос Кочубея:

— Отгадайте! «Без ног оно, и без крыльев оно, не видно его, и не слышно его. Быстро летит — не догонишь его».

Кто-то тоненьким голоском выкрикнул:

— Время! — и все засмеялись.

Опять заиграла радиола, зашуршали подошвы танцующих. Яков Степанович вошел в коридор и встретил жену, улыбнулся ей. Она внимательно посмотрела на него и сказала:

— Яша, тебе плохо? Может, уйдем?

— Да нет уж, останемся. В кои веки собрались. Иди веселись. — Он взял жену под руку и повел ее в зал.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Колосков положил на подоконник руки и, прижав горячий лоб к стеклу, смотрел на улицу. Ему хорошо было видно, как первые самолеты заходят на посадку, и он пытался угадывать, кто ведет машину.

Колоскова тянет на аэродром, к друзьям, но болезнь крепко приковала его к кровати. Вот уже второй день он не выходит из дому. А что толку? Болезнь не оставляет его в покое.

Колосков обессиленный опустился на кровать. «Немного полежу и встану, — подумал он, — не надо, чтобы Таня и врач застали меня в постели».

Сколько прошло времени, он не помнил. Отбросив одеяло, он снова посмотрел в окно. Полеты кончились. Из штаба вышел командир части при всех орденах. «Куда это он?» — подумал Колосков. Командир части сел в машину и поехал в сторону аэродрома.

«Наверное, к сыну», — решил Колосков. Мимо окна прошел Цимбал. В его руках Яков Степанович заметил газеты и несколько журналов.

— Разрешите, — донесся с порога голос.

— Входите, — ответил Колосков и, пошатываясь, встал.

— Здравствуйте, товарищ гвардии майор. Как ваше здоровье?

— Здравствуйте, товарищ Цимбал, вот воюю с малярией, думаю не поддаваться. Садитесь.

— Як вам на минутку, газеты занес и письмо из Румынии.

Колосков распечатал письмо и сел на кровать.

— От Костелу Садояну, — бросил он и начал читать. Вдруг руки его опустились. — Убили, — прошептал он в волнении.

— Кого убили, товарищ майор? — воскликнул Цимбал.

— Репина убили, а мы-то гадаем, где он. Между Констанцей и Кармен-Сильвой сбросили в море. Говорил, вот отслужу в армии, загляну в Белоруссию, посмотрю, где деда похоронили, потом поеду к Шеганцукову. Вот и не поехал…

Колосков продолжал читать вслух: «Мы поставили Петру Репину памятник на крутом берегу Черного моря. Аника, его знакомая девушка, принесла нам фотографию. Убийца Репина, очевидно, под фамилией Репина скрывается у вас. Будьте бдительны, не давайте себя обмануть. Дорогой Яша, жизнь у нас налаживается, делается лучше. Я работаю в горкоме партии. Вот бы вам сейчас заглянуть в Румынию. У меня на этот случай припрятана бочка темно-красного, как рубин, вина. Дорогим гостям всегда рады. Привет Лидии Ивановне, Василию и всем, кто меня знает. Пиши, как живете, что у вас нового в семье. Твой друг Костелу».

— Передайте командиру полка это письмо, — проговорил Колосков, обращаясь к Цимбалу.

— Все офицеры уехали в училище. Командующий вызвал, — ответил Цимбал. — Разрешите идти?

Цимбал вышел из комнаты и побежал в общежитие, чтобы рассказать солдатам и сержантам о гибели однополчанина Петра Репина, которого в части многие хорошо знали.

Колосков несколько времени сидел неподвижно, потом, взглянув на фотографию брата жены, стоявшую на столе в красивой рамке, подумал: «Да, Боря, такие-то дела… Из наших однополчан еще одного не стало. Борьба продолжается. Надо немедленно передать письмо Костелу куда следует».

Яков Степанович незаметно задремал, сидя на кровати, и не слышал, как вошли в комнату жена и врач. Таня подошла к мужу и взяла его за плечо.

— Яша, проснись.

Колосков приоткрыл глаза.

— Товарищ гвардии майор, — заговорил врач, — из города прислан санитарный самолет. Надо вам лететь в госпиталь. Сейчас приедет за вами машина, и мы отвезем вас на аэродром.

— Без госпиталя нельзя разве обойтись? — с обидой спросил Колосков.

— У нас нет условий в лазарете. Вам необходимо полежать в госпитале.

— Жаль, а я ведь думал, два дня потрясет и отпустит. Бессильна ваша медицина…

В комнату с криком вбежал Валя Пылаев.

— Дядя Яша, спасите, мама умирает, а папы нет.

— Окажите помощь, — приказал врачу Колосков и сам, шатаясь, без фуражки, пошел за мальчиком.

— Яша, куда же ты, сейчас машина приедет! — крикнула вдогонку Таня и бросилась за ним.

Лидия Ивановна без сознания лежала на полу, по ее бледному лицу текла кровь. Вероятно, падая, она ударилась виском о порог.

Здесь уже была Евгения Сергеевна.

— Яков Степанович, что же делать? Лиду срочно надо в больницу, она за последний час дважды теряла сознание от резких болей. Могут начаться преждевременные роды.

Колосков спросил врача:

— Какое ваше решение?

— Надо везти в город.

— Давайте машину и везите к санитарному самолету.

— А вы?

— Я потерплю до завтра.

Евгения Сергеевна и Таня вместе с врачом понесли Пылаеву к машине, Исаева попросила жену Колоскова:

— Таня, пригляди за дочуркой, я полечу с Лидой. Муж приедет, передай ему, заночую у его матери.

Яков присел на стул и снова почувствовал, что очень слаб и уже отсюда ему не дойти до своей квартиры. Он откинул со лба нависшие влажные волосы и, чтобы не упасть, оперся руками о стол. Со двора вошли Таня и Цимбал, они помогли ему подняться и, поддерживая, повели домой. Таня всю дорогу испуганно посматривала на мужа.

В Доме офицеров летного училища только что окончилось совещание. Пылаев и Кочубей вышли первыми.

Солнце уже клонилось к закату и лежало на зубчатом перевале, как будто не хотело уходить за горы и на время задерживалось здесь. В небе над притихшей долиной кружились ласточки. Наступал вечер.

К летчикам подошли гвардии подполковник Пряхин и штурман части Морозов.

— Командир части и Кочубей остаются здесь. Мы едем вчетвером. Остальные за нами, на грузовой, — сказал Пряхин.

Они спустились по ступенькам прямо к парку.

— Желаем, Николай, тебе успеха, — протягивая руку, проговорил Пылаев.

Морозов ударил Кочубея по плечу.

— Невесту привози. Да смотри не задерживайся, послезавтра вылетаем в командировку. На мою руку, благословляем всей частью…

По деревянному мосту, перекинутому через реку, шла домой очередная смена рабочих. Кочубей среди них увидел Галю и пошел ей навстречу.

Кто-то из работниц громко, чтобы услышал и он, крикнул:

— Галя, смотри, твой идет!

Раздался смех, шутки. Девушки о чем-то зашептались.

Николай поздоровался с девушками и подошел к Гале. Не скрывая охватившей их радости, они медленно пошли к заводскому парку.

— Несколько дней не виделись, а показалось вечностью, — заговорил Кочубей. — Как Леша, что у тебя нового?

— Брату стало лучше. Вчера у него был командующий, сказал, что он представлен к награде. Врачи заверили, через шесть месяцев будет летать. Спрашивал о тебе, передавал привет.

— Спасибо.

— Давай побудем здесь, — предложила Галя и первая присела на скамейку. Они сидели недалеко от реки. Отсюда хорошо был виден противоположный обрывистый берег, большое трехэтажное здание офицерского клуба. Река за мостом уходила вправо и пропадала среди высоких зарослей орешника.

— Я эти дни скучал по тебе, — проговорил Николай.

Он ласково посмотрел в лицо Гале и быстро поцеловал. Она не сопротивлялась и не сердилась, лишь легонько оттолкнула его.

— Скажи, любишь? — тихо и настойчиво спросил он.

— Вот чего захотел…

— А ты скажи, прямо скажи!

— Да, — прошептала Галя, и щеки ее покрылись густым румянцем.

— Сейчас же иди домой, надень самое красивое платье, я тебя буду ждать возле машины, через час едем в город. Там в ЗАГСе нас будут поджидать гвардии полковник Зорин с сыном.

— Что за поспешность, и почему именно через час. Да разве можно так! — в замешательстве, растерянно шептала Галя.

— Родная ты моя, я за эти четыре месяца все продумал. Мне не восемнадцать лет, и если я полюбил, то крепко, на всю жизнь. Нет силы отговорить меня. Отвечай: да или нет?

Николай ждал и боялся, что она сейчас возьмет и скажет — нет. Галя молчала, и это тревожило его.

— Говори. Только правду… — настаивал он, стараясь скрыть свое волнение.

— Коля, дай подумать, посоветоваться с братом.

— Нет времени. Понимаешь, в моем распоряжении всего два дня.

— Какие два дня, что ты говоришь? Куда же ты денешься?

— Только что собирал нас командующий. Еду на год в учебную командировку, — он подсел ближе к девушке.

— В какую командировку! Как же так, а я?.. Что же будет, а если не вернешься?..

— Вернусь, — твердо проговорил он. — Ничего со мной не случится. Всю войну провоевал, жив остался… Ну как, согласна?

Галя молча прижалась к нему. Со стороны заводского клуба донеслись звуки рояля, кто-то играл «Полонез» Огинского.

— Коля, откажись от командировки… Я не хочу с тобой расставаться.

Николай поправил на голове девушки шелковую косынку, нежно дотронулся ладонями до ее пылающих щек.

— Не могу, вопрос уже решен. Но если ты будешь моей женой, то, может, тебе разрешат приехать ко мне…

Кочубей обнял ее и стал целовать. Галя вырвалась и побежала по мосту.

— Догонишь, тогда поеду в ЗАГС! — громко крикнула она.

— От меня не уйдешь.

Николай несколькими прыжками настиг девушку и взял за руку.

— Постой. Тебе надо сходить на завод и отпроситься на эти два дня.

Галя раскраснелась и, тяжело переводя дыхание, проговорила:

— Жди меня здесь. Я позвоню из проходной.

— Не задерживайся, — крикнул он ей вдогонку. Кочубей облокотился на перила моста и закурил.

Не ошибся ли я? Не поспешил ли с предложением? Нет, она самой судьбой предназначена для него. Она будет верной женой и подругой.

Увидев на берегу, левее моста, множество кустов роз, Кочубей подошел к ним и сорвал ярко-красный цветок. Сзади кто-то положил на его плечо руку. Кочубей увидел сторожа заводского парка.

— Нехорошо, гражданин военный. Придется вас оштрафовать.

— Папаша, сорвал только одну, простите.

— Ничего не знаю. Если каждый из нас сорвет по одной розе, то ничего не останется. Они для красоты посажены, чтобы человеку легко на душе было. Платите, батенька, пять рублей, — грозно сказал сторож и уже поднес к губам свисток, чтобы позвать милиционера.

— Меньше можно? — пошутил Кочубей.

— Гражданин военный, я с вами не шуточку шучу, не позволю рвать розы, приказ.

— Хорошо. Только не шумите, — Николай полез в карман за деньгами. — У меня сегодня счастливый день, папаша, через час едем с Галей Кудрявцевой в ЗАГС, расписываться, вот и решил преподнести ей этот цветок.

— Гале! Так что же ты раньше не говорил? Поздравляю, молодой человек, — старик крепко пожал штурману руку. — Такой день бывает у человека раз в жизни. От меня подарочек примите с невестой. Знаю ее, хорошая девушка, — сторож осторожно срезал несколько роз, еще не полностью распустившихся.

Кочубей достал газету и, аккуратно завернув букет роз, поблагодарил и пошел к мосту. Вот и Галя.

— Наконец-то.

— Сделала все.

Он привлек ее к себе.

— А вдруг, Коля, уедешь, разлюбишь, найдешь себе другую?

Кочубей нахмурился и медленно проговорил:

— Ты не веришь мне…

— Прости, Коля, я и сама не знаю, что говорю.

Галя теснее прижалась к нему и крепко поцеловала в губы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Весть о том, что завтра друзья уезжают в командировку, дошла и до Колоскова. Он приподнял отяжелевшую за ночь голову и сел на постели. Почему же его оставляют? Надо пойти в штаб и все выяснить.

— Таня! — позвал он жену. — Я ухожу.

— Куда ты пойдешь? Врач не велел тебе выходить на улицу.

— Ничего не случится. Я пойду и все сам разузнаю.

— Вчера Зорин спрашивал о твоем здоровье и сказал, что перед отлетом они к тебе зайдут…

— Я сам пойду… Послышался стук в дверь.

— Войдите! — сказала Таня.

Вошел командир части с Кочубеем. Зорин ласково пожал руку хозяйке и подошел к Колоскову.

— Пришли попрощаться. Завтра утром улетаем в Москву.

Кочубей нагнулся к Якову и негромко проговорил:

— И я уезжаю. Надо. Больно расставаться. Далеко перебрасывают, — и он сообщил место командировки.

— Кто же из наших летит? — тихо спросил Яков, губы у него дрогнули.

Зорин понял волнение Колоскова и поспешно ответил:

— Я, Морозов, Пылаев, Кочубей и два командира звена со своими штурманами.

— Обидно, товарищ командир. Вместе воевали. Прослужили столько лет в одной части. Все едут, а я… Значит, мне не доверяют.

— Напрасно обижаетесь. На вас выпала не менее ответственная задача. Вы должны принять от меня полк. Получена телеграмма из Москвы о вашем назначении.

— Рано. Не справлюсь, — невнятно пробормотал Колосков.

— Не скромничай, — проговорил Кочубей и лукаво подмигнул другу.

— Когда личный состав строится? — поспешно спросил Колосков и в волнении прошелся по комнате.

— Завтра в девять часов утра, на аэродроме.

— Я обязательно приеду.

— Вам нельзя. Скоро Пылаев и Морозов придут, попрощаетесь здесь, — ответил Зорин.

— Не могу, товарищ гвардии полковник, лучшие Друзья улетают, а я остаюсь…

— Не один, — перебил его Зорин, — с народом. Выдвините на штурмана части Снегова, а командиром звена назначьте лейтенанта Гордеева. Да разве у нас мало молодых, способных людей!

— А все же жаль расставаться, — заговорил Кочубей, — чертовски больно покидать родную часть.

— Да, мы крепко сдружились, — вздохнул Зорин, — во имя этой дружбы я прошу вас, Яков Степанович, не забывайте моего сына. В следующем году он кончает училище, не теряйте его из виду. Помогайте и остающимся здесь семьям своих товарищей. Сами понимаете, как тяжело всем в разлуке.

— Постараюсь все сделать.

— Мою жену тоже не забывайте, хотя она и не здесь живет, — сказал Кочубей.

— Будущую, — улыбнулся Колосков.

— Нет, Яша. Настоящую. Вчера поздравили меня с законным браком. Я женился на Гале Кудрявцевой.

— Неужели? — удивился Колосков. — Наконец-то ты за ум взялся, поздравляю!

Колосков обнял Кочубея.

— Вот что, дорогие друзья. По закону гостеприимства сегодня у меня ужин. Прошу, товарищ гвардии полковник, вас с сыном. Николай, тебя с молодой женой, Морозова, Пряхина, Руденко, Исаева — всех с супругами и Пылаева. Жаль, что Лида в больнице.

— Василий ночью уехал в город. Рано утром позвонили, что родилась дочь, — сказала Таня.

— Значит, в нашем городке родился новый человек, — оживленно сказал Кочубей. — Нужно поздравить Василия!

На другой день Яков Степанович встал чуть свет. Побрился. Жена помогла ему надеть парадный костюм.

Осеннее солнце уже висело над долиной. Щурясь от солнца, Колосков посмотрел на небо. День был ясный, значит, через два часа друзья улетят.

Гвардейская часть была выстроена возле самолетов. Все приготовились к встрече знамени. Показался знаменосец. Наступила торжественная и незабываемая минута.

Командир части гвардии полковник Зорин подал команду:

— Полк, смирно!

Все замерли, повернули головы в сторону гвардейского знамени. Звено, сопровождающее знамя, осталось на левом фланге, а знаменосец с ассистентами пошел вдоль фронта части к правому флангу. Раздалась команда:

— Полк, к но-ге! Вольно!

Зорин внимательно оглядел строй и громко заговорил:

— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Через час я и группа офицерского состава оставляем часть. От своего имени и от имени улетающих прошу вас, берегите славные боевые традиции нашего полка. Высоко несите гвардейское знамя, неустанно совершенствуйте свое мастерство. В наших руках находится первоклассная боевая техника, — Зорин рукой показал в сторону, где стояли закрытые чехлами новые бомбардировщики. — Будьте всегда в боевой готовности, зорко охраняйте мирный труд своего народа. — Немного помолчав, Зорин продолжал: — Приказом Главкома гвардии майор Колосков Яков Степанович назначен командиром полка!

Гвардии полковник шагнул к развернутому знамени. Он опустился на одно колено и поцеловал край шелкового полотнища. За ним последовали Пряхин, Морозов, Кочубей и Пылаев. Они отошли в сторону, а Зорин обошел строй и стал прощаться с каждым солдатом, сержантом и офицером.

Пылаев подошел к задумавшемуся Колоскову. Увидев друга, Яков Степанович поднял брови и чуть улыбнулся побледневшими губами. От слабости у него дрожали ноги, но он крепился.

— Яша, не забудь вечером позвонить в больницу. Когда Лида будет выписываться, вышли машину.

— Хорошо. Не беспокойся. Я сам съезжу за ней.

На старте заработали моторы самолета ЛИ-2. Друзья стали прощаться. Колосков и Пылаев крепко обнялись и трижды поцеловались.

— Смотри, Василий, будь осторожен. О семье не беспокойся.

— За совет спасибо. Я рад, что именно тебя назначили командиром части. Но как жаль, что мы расстаемся… Не успели обжиться, как опять приходится улетать.

— Да, наша жизнь неспокойная. И вечный бой. Покой нам только снится…

Колосков на прощанье пожал руку всем отлетающим и с каждым расцеловался. Гвардии полковник Зорин с сыном подошли к Колоскову.

— До свиданья, Яков Степанович!

— До свиданья. Не сомневайтесь, Александр Николаевич, ваше доверие оправдаем, — отозвался молодой командир полка.

Зорин поднялся в самолет.

Колосков помахал рукой вслед улетающему ЛИ-2 и прошептал:

— Счастливого пути, друзья.

Со стороны стоянки донесся мощный гул реактивных двигателей. Боевые машины готовились к завтрашним полетам.