Огонь и Ветер

Глава 2

За последние годы я так хорошо научилась не думать о будущем, что была почти счастлива, проснувшись на рассвете, – сегодня я увижу столицу! Один день можно побыть беззаботной девочкой, которая пойдет гулять по самому прекрасному в мире городу и выбирать платье для бала. Когда тебе девятнадцать и впереди первое в твоей взрослой жизни путешествие и первый бал, очень хочется быть просто счастливой! А с завтрашнего дня, я дала себе зарок, начну готовиться к побегу. Месяц у меня есть, может, даже больше. Из нашего дома убежать за море было бы легче, и даже маму можно заставить смириться с моим решением. С другой стороны, море и порт, в который приходят корабли со всего мира, совсем близко. А еще я умею летать – отец научил, – хоть десять лет уже не пробовала.

– Доброе утро, бабушка. Мне очень понравилась комната, которую вы для меня приготовили. Спасибо!

Я буду послушной и милой девочкой, чтобы меня до последнего ни в чем не заподозрили. Я попытаюсь завоевать расположение этой глубоко неприятной мне женщины. Если есть великая цель, легче улыбаться даже самым ненавистным мне людям.

– Надень свое лучшее выходное платье, – угрюмо цедит толстуха, колышутся ее свисающие щеки. – Иди переодевайся, что смотришь? Я пошлю горничную, чтобы привела в порядок твои волосы.

– Зачем? – продолжаю улыбаться. – Мы сейчас куда-то едем?

Бабушка с трудом поднимается с огромного дубового, окованного железом кресла – да, такое даже под ее весом не сломается! Нависает надо мной:

– Жених твой придет!

Сердце ухает в пятки.

– Как? Уже? Но ведь…

– А чего ждать? И так засиделась. Можно подумать, бесприданницу с испоганенной человеческой кровью родословной все ждут. В очередь женихи выстроились и ждут – в первый же день выбирай кого хочешь, и свадьба через неделю.

– Но меня даже ко двору не представили.

– Вот завтра пусть и представит тебя как свою невесту. Он служит при дворе камердинером.

– Слугой, которому дарована великая честь открывать перед монаршей особой двери и подавать рубашки?

Мой папа был капитаном, воином. Он презирал придворных служак, и я у него этому научилась тоже. Владыке половины мира ты приносишь рубашки или моей сварливой толстой бабушке, большое жалованье за это получаешь или скудное – ты все равно слуга, посвятивший жизнь подношению рубашек. Ты жалок. Детям стихии положено быть воинами, первооткрывателями, творцами, а не подавальщиками рубашек!

Выйти замуж и отдать свою стихию ничтожеству? Лучше пойти на любой риск и сбежать. Пусть меня казнят в храме Ильтсар и моя стихия вольной птицей умчится в небо, но не окажется в липких ладошках раба!

– Я не выйду замуж за мужчину, которого вижу впервые в жизни, – мой голос звучит твердо.

– Да кто тебя спрашивать будет?! – фыркает бабушка.

– По закону вы не имеете права меня заставить.

– Деточка, – она вздыхает, – пойми, пожалуйста, наконец: у тебя нет приданого. Совсем. У тебя нет связей и влиятельных родственников. Твоя бабушка по материнской линии была человеком. Ты на четверть человек – это ужасно! Ты. Никому. Не. Нужна. Счастье, что нашелся мужчина, готовый взять тебя замуж. Я два месяца по всем знакомым такого искала! Твоя мать ведь об этом не подумала. Она ни на что не способна. Да без меня ты умрешь! – она уже кричала, выпучив на меня маленькие коричневые глазки.

Я чуть не расхохоталась ей в лицо. И чуть не плюнула в него же. Ваш сын, мой отец, позаботился обо мне прежде вас, бабуля. Я не такая, как вы и другие женщины-саганы, мне не нужен мужчина, чтобы не сойти с ума. Я свободна!

– Я лучше умру, чем выйду замуж за кого попало! – кричу в ответ, топая ногой.

Бабушка неожиданно успокоилась, усмехнулась даже:

– Будешь умирать – посмотрим, как ты запоешь. Дура молодая, думает, ее тут принц ждет. Ничего, съездишь послезавтра на бал, посмотришь, как тебя все женихи десятой дорогой обходят, – быстро присмиреешь. Марш переодеваться немедленно! И попробуй мне при госте норов свой показывать. Выпорю – до свадьбы сидеть не сможешь.

Хлопнув дверью, бегу в свою комнату. Ненавижу. Она заботится обо мне, как умеет, я это понимаю, но все равно ее ненавижу. Если вам хотят сделать «как лучше» против вашей воли, это отвратительно. Нет ничего хуже, чем злоба, замаскированная под доброту. Я же никому не причиняю вреда, почему меня просто нельзя оставить в покое? Надо придумать план действий. Выдать меня замуж против моего согласия они все же не могут. Буду тянуть время.

Мы приехали вчера поздно ночью, дорожный сундук с моими вещами еще не разобрали. Роюсь в платьях. Их у меня немного, и все не подходят для светского выхода. Мы с мамой никуда не выезжали, взрослой я никогда не танцевала на балах, не присутствовала на светских приемах. В детстве, я помню, когда приезжал папа, он любил устраивать веселые праздники, меня всегда наряжали и выводили к гостям.

Выбрала белое платье с короткими рукавами, отороченное узкой полоской кружева по краю выреза. Оно совсем простое, зато новое, не потрепанное и не застиранное. Покружилась перед зеркалом.

Я знаю, что меня нельзя назвать красавицей, но я себе нравлюсь. Моя внешность – это отражение моей стихии. Стройность, исключительно тонкая кость, отсутствие пышных женственных форм, невысокий рост – все предназначено для полета. Кожа светлая и тонкая до прозрачности, видны все жилки. Волосы черные, тонкие, недлинные – никогда не удавалось отрастить их ниже лопаток. Зато они легко разлетаются на ветру и так ярко блестят на солнце! Лицо бледное, глаза черные, как ночное небо, ресницы длинные. Вот ресницами могу гордиться, другими частями тела женихов, видимо, и вправду не привлечь. И почему меня это совсем не огорчает?

Бабушкину горничную, толстую и мрачную копию своей госпожи, только человеческой расы и несколько меньших размеров, мои волосы довели до слез. Она, наверное, час возилась с моей прической. Пыталась завить волосы в локоны, но кудряшки почти сразу распрямлялись, намертво, казалось бы, закрепленные шпильки падали на пол. От липкой дряни, которой горничная хотела полить мою голову, чтобы прическа держалась, мне удалось отбиться. Вконец отчаявшись, служанка расплакалась и убежала. Тут же постучался слуга от бабушки, сказал, что меня ждут. Я слегка пригладила волосы и смело пошла навстречу судьбе. Может, этот бабушкин избранник испугается уродства невесты и сбежит?

Увидев жениха, я поняла, что этого сагана не испугать ничем. После того что ему доводится каждое утро лицезреть в зеркале. Он среднего роста, толстоват, как и все земляные. Голову уже проела плешь, кожа на лице неровная, угреватая. Немолод. Сильные саганы до самой смерти кажутся юными, у этого, видимо, связь со стихией очень слаба.

Мама с высокой прической, в своем лучшем бледно-бирюзовом платье, которое я любила с детства, сидит рядом с бабушкой. Лицо бледное, испуганное, смотрит на потенциального зятя чуть ли не со слезами. Не бойся, мам, твоя дочь не даст себя в обиду.

– Знакомьтесь, моя внучка, л’лэарди Сибрэйль Верана, – цедит бабушка, не отрывая взгляда от меня. Прической, видимо, любуется. – Сибрэйль, это л’лэард Карташ Нисим, камердинер Его Императорского Величества!

Приседаю в реверансе, с непривычки довольно неуклюже, не уверена, что все выполнила верно.

– Очень, очень приятно, – с энтузиазмом восклицает камердинер. Подскочил, толстые пальцы схватили мою руку, блинообразные губы смачно прижались к запястью, оставив мокрый след.

Как и подобает благопристойной девице, молча и чинно сажусь на край дивана рядом с мамой. Незаметно вытираю обслюнявленную руку о юбку.

Говорит бабушка. Вначале о погоде, потом начинает рассуждать о важности придворной службы. О счастье каждый день находиться так близко к Его Императорскому Величеству. Камердинер краснеет от удовольствия, приосанивается. Но, слушая бабушку, он смотрит прямо на меня, буквально пожирает глазами.

Я не очень знакома со столичными нравами, но, мне кажется, в любом обществе в упор рассматривать женщину просто неприлично.

В просторной гостиной темно и душно, лучики солнца едва пробиваются между тяжелыми бархатными портьерами. В доме бабушки все надежно, основательно – большая грубая мебель, которую невозможно сдвинуть с места, высокие кресла, низкие потолки. Плешивый толстый человечек в коричневом костюме бесстыдно разглядывает меня, поглаживая взглядом от кончиков туфель до лица. Если бы я хоть на минуту отчаялась, поверила всерьез, что должна буду принадлежать человечку в коричневом, вручить ему свое тело, сердце и ветер, рожать от него детей и выполнять его капризы, наверное, у меня была бы истерика, обморок или стошнило бы.

Но я же ветер, а ветер невозможно удержать. И я улыбаюсь им в лицо. Человечек радуется, бабушка тоже – они не подозревают, что я над ними смеюсь. Над их мечтами и надеждами, над их растерянностью, когда я отсюда улечу. Ах, если б они знали, что я о них думаю. Но я смотрю на них с улыбкой, и они благодушно улыбаются в ответ.

– Ты молодец. Понравилась. Дело, считай, решено, – довольно говорит бабушка, после того как камердинер откланивается.

– Мама, я не совсем уверена, что это подходящий жених для Сибрэ, – тихо мямлит мама, робко опуская глаза, чтобы не встретиться со свекровью взглядом.

– Да?! А какой, по-твоему, подходящий?! – Бабушкин голос гремит на весь дом, заставляя маму вжаться в кресло. – Кто еще ее захочет?

– Если бы не твоя кровь! Если бы ты не была получеловеком, то, может, ее и согласился бы кто Другой взять даже без приданого. Если бы не твоя грязная кровь…

Бабушка завелась, и ее невозможно остановить.

– Она никому не нужна, ты слышишь?! Ишь ты, неподходящий! Да он единственный! И то только потому, что его прабабка тоже была человеком. Только поэтому. Ты знаешь, каких трудов мне стоило его найти? – Бабушка разошлась не на шутку. – Как я старалась, и ради кого?! Ради тех, кто долгие годы не вспоминал о моем существовании, даже со светлым днем ни разу не поздравили письмом! Ради этой хамки, которую выпороть бы до крови, и тебя, полукровки, которую сын привел в дом против моей воли! Да я б и пальцем о палец не ударила, если б не честь семьи, – девку из рода Верана ни один саган замуж не захотел, это ж будет смех на весь мир! Неподходящий! Императорский камердинер для грязной полукровки – неподходящий! Ах ты дрянь неблагодарная! Еще раз такое услышу – вышвырну из моего дома! Обеих! – Бабушка наконец охрипла и закашлялась.

У мамы на глазах слезы.

– Простите, – лепечет она и, закрыв лицо руками, выбегает из комнаты, а я смотрю ей вслед со смесью жалости и жгучего гнева.

Бабушка поворачивается ко мне и снова начинает орать, уже хрипло, но я не слышу ее оскорблений.

Во мне будто что-то сломалось. Меня назвали никому не нужной грязной полукровкой, которую надо выпороть до крови. Меня хотят выдать замуж за отвратительного человека, который даже маме не понравился, а мама в ответ просто расплакалась и убежала.

Пытаюсь успокоить бабушку:

– Послушайте меня, пожалуйста. Мы вам очень благодарны, и я и мама, но… Давайте подождем? Впереди аудиенция у Императора, несколько балов. Вдруг повезет, и мною все-таки заинтересуется кто-то чистокровный? Вы сами сказали, я ему понравилась, значит, он не убежит, если немного потянуть время.

– Смешная. Заинтересуется ею чистокровный. Ага, как же, жди. Ты себя хоть в зеркале-то видела? – Она брюзжала уже негромко, без прежней злости.

Мне нужно выиграть время, а огорчаться на оскорбления того, кого уважаешь меньше земляного червя, – да пусть хоть захлебнется ругательствами в мой адрес.

Выйдя от бабушки, я пошла в комнату к маме. Мне многое нужно было ей сказать. Мама печально сидела у окошка, подперев щеку рукой. Глаза у нее были красные, заплаканные. Я встала напротив и начала перечислять свои вопросы, загибая пальцы.

Во-первых. Зачем мы приехали в столицу? Ведь мы столько разговаривали с мамой о моей стихии. Что я не хочу замуж, не могу. Что моя стихия совсем не опасна – я же действительно на четверть человек, стихия у меня слабее, чем у чистокровной саганы. Мы ведь даже рассуждали с ней когда-то, что можно уехать из Империи далеко-далеко за море, выбирали страну.

Во-вторых… Хорошо, пусть она твердо решила меня выдать замуж. Но зачем ей для этого свекровь? Приглашение на императорскую аудиенцию у нас есть, публичные балы открыты для всех саган, в столице осталось немало папиных друзей, с которыми легко можно возобновить знакомство. Например, мама много лет переписывается со своей кузиной л’лэарди Таннам. Узнав, что мы приезжаем в столицу, нас тут же пригласили в гости, пообещали познакомить с «приятными молодыми людьми». А жить мы могли бы в одной из гостиниц верхнего города. Так зачем мама терпит оскорбления бабушки?

Я считала, что мои вопросы разумны и обоснованны, что я заставлю маму задуматься, что мы договоримся, может, даже уехать вместе из Империи. От бабушки точно съедем. Мама добрая, очень добрая, она меня любила и баловала, очень редко ругала, тихо и укоризненно объясняла, что я не права, хотя все равно хорошая девочка. Но сейчас, выслушав меня, она встала со стула, залепила мне пощечину и начала кричать.

Она ругалась бессвязно, всхлипывая, топая ногами и бросая свирепые взгляды в мою сторону. Но суть ее высказываний… Оказывается, все это время мама со мной страдала. Мучилась! Я ее чуть до сумасшествия не довела. Упрямая, как осел, ей потому и пришлось позвать бабушку, в одиночку она бы со мной не справилась, я над ней издеваюсь! У л’лэарди Таннам обе дочери замужем. Они блистают при дворе, одна она в этой глуши невесть сколько лет. Из-за меня! И из-за отца. Он никогда не думал о будущем, это из-за него все, не научи он меня снимать браслет, все было бы хорошо! Была бы я как все девушки, хорошая, послушная! А так я сумасшедшая, сумасшедшая, меня стихия с ума сводит! Это надо же – отказываться от замужества только потому, что со стихией не хочется расставаться! Не зря мудрые саганы в древности завели обычай надевать на девушку браслет! Я пытаюсь нарушить, попрать все обычаи предков!

И жениха бабуля хорошего нашла. Придворного, при самом Императоре! Да даже если плохого – хоть кого-то! Вошедшая в силу стихийница – это же катастрофа! Я скоро непременно сотворю что-то страшное! Такое страшное! Я уже сумасшедшая!

Все саганы испокон веков отдают стихию мужу. Значит, так надо! Значит, так правильно! Все саганы так делают!

– Чем ты лучше их? – закричала она мне в лицо, подскакивая и тряся меня за плечи. – Почему ты решила, что можешь жить иначе, чем они? Да кто ты такая?

Каждое ее слово было как удар кинжалом. Я вырвалась и убежала в свою комнату, заперлась там. Разбила об стену кувшин с водой, разодрала на кусочки два носовых платка, стараясь кричать и реветь беззвучно.

До сих пор я верила, что мама – мой союзник против всего враждебного мира. Пусть слабый, но верный. Мы же столько раз говорили, мама соглашалась со мной, что невозможность для женщины овладеть стихией – это предрассудок, и неплохо было бы попробовать. Мне казалось, она меня понимает. Выходит, она мне врала. Значит, она все это время считала, что мое стремление любой ценой сохранить стихию – сумасшествие.

Я лишилась последнего друга. Я одна против всего мира. Нет ни единого сагана или человека, кто бы мне посочувствовал. «Чем ты лучше других? Почему ты решила, что можешь жить иначе, чем они?» Женщины-саганы скажут: «Мы пожертвовали своей стихией, с какой бы стати тебе миновать эту участь?» Мужчины-саганы скажут: «Ты женщина, отдать магию нам – твой долг». А люди скажут: «У нас и не было никогда стихии, почему у тебя должна быть?»

– Чем ты лучше других? – шипела я своему отражению в зеркале.

Но, с другой стороны, почему я должна отдавать бесценное сокровище, дарованное мне природой, в руки ничтожного плешивого камердинера? Чем он лучше меня? Тем, что он мужчина? Ненавижу! Мужской род. Женщин, неспособных защитить своих дочерей. Всех. Весь мир. Они все мои враги. Никто меня не пощадит.

– Нет друзей… – прошептала я себе в зеркале. – Нет союзников… Каждый встреченный – твой враг.

Улыбайся, чтобы они об этом не догадались.

Я пошла открывать дверь, в которую уже давно кто-то колотил.

Бабушка привезла свою портниху, мадам Брису. Худая, вертлявая человечка с ни на миг не закрывающимся ртом сходу осыпала меня, бабушку и маму градом комплиментов и разложила на кушетке с десяток кружевных платьев. Незамужней сагане дозволено одеваться весьма вольно, в такие вот полупрозрачные наряды, замужние дамы, напротив, носят очень строгие, закрытые платья. Таков обычай, покуситься на честь саганы, защищенной браслетом-эскринас, – равносильно тому, чтобы лишиться собственной стихии.

Я плохо разбираюсь в кружеве, но даже на мой неискушенный взгляд предложенные портнихой платья были весьма низкого качества. Единственное, которое мне приглянулось, – серебристое, очень тонкого кружева – стоило столько, что мама ахнула, бабушка решительно буркнула: «Нет, ишь ты», и я смирилась.

– Я доверюсь вашему вкусу, бабушка, со стороны всегда лучше видно.

Она выбрала широкое, грубое платье с какими-то чудовищными розовыми цветами, украшавшими вырез. Очень обидно, конечно, в таком убожестве впервые появиться при дворе пред очами императора, ну да что ж. Зато недорого. Все равно, я не жениха искать туда еду, и недолго в нашем высшем обществе мне кружить. Я уже все решила – убегу, даже если это будет стоить мне жизни. Какая разница? Примерила, покрутилась перед зеркалом, ужасаясь про себя, улыбнулась и поднялась к себе в комнату.

На сердце каменная тяжесть – с такой не летают. Иногда я слышу музыку. Она будто пронизывает все мироздание и каждую клеточку моего тела. Тогда приходит легкость, тогда я могу пробежать по канату над пропастью или шагнуть со скалы. Мне нужна музыка, чтобы решиться на побег, а мне подсунули это проклятое платье, в котором я весь бал буду ощущать себя чучелом, стесняться, слышать смешки за спиной – какое уж тут настроение, какая музыка!

Мама заглянула через десять минут.

– Сибрэ, я подумала… Мне кажется, платье, выбранное л’лэарди Верана, смотрится немного… ужасно смотрится. Я подумала, представление ко двору бывает раз в жизни.

И она развернула серебристое кружево.

– Спасибо, мама.

Наверное, она ожидала моего восторга. Ее взгляд потускнел.

– Ты рада?

– Да, я очень тебе благодарна, мама.

– Обиделась, – правильно поняла мать. Отложила платье, подошла ко мне, попыталась обнять. – Сибрэ… Ты ведь знаешь, как я тебя люблю. Я хону, чтобы у тебя все было хорошо. Очень волнуюсь, поэтому говорю злые слова. Ты ведь понимаешь, что если кто-то узнает…

Она оглянулась и продолжила уже шепотом:

– Если кто-то узнает, что ты снимала браслет, ты в смертельной опасности, это же незаконно. За это же казнят. Я очень много расспрашивала, читала. Я возобновлю все свои знакомства. Мы попытаемся найти для тебя кого-нибудь помоложе, чем л’лэард Нисим.

– А если нет, мам? – спросила я. – А если не найдем? Ты заставишь меня выйти замуж за этого плешивого, старого, мерзкого.

– Не надо! Не надо так о нем говорить. Он уважаемый человек. Доченька, красота не главное в мужчине. Я, пока л’лэарди Верана не сказала, думала, нам жениха легче будет найти. Но она права, ты полукровка. А он очень добродушный, это по нему видно. Он совсем неплохой.

– Даже если меня от него тошнит, а, мам?

– А иначе тебя ждет плаха! – отрезала она с непривычной жесткостью.

– Нет, если ты поможешь мне сбежать.

Моя тихая, робкая мама сжала кулаки, на бледных щеках выступил румянец:

– Куда сбежать? Ты в своем уме?

– Что значит в своем уме? Мы свободные саганы, мы можем в любой момент уехать куда захотим. В этом даже нет ничего незаконного. Меня так легко спасти, почему ты этого не хочешь, мама?

– Легко? – она прижала руки к сердцу. – Ехать куда-то, плыть… Куда? Чужая страна. Чужие люди, язык. Мы ведь совсем бедны, а л’лэард Нисим богат, кстати. О Богиня, какая ты глупая. Что тебя ждет там? Стихия сводит тебя с ума. Все женщины со стихией – сумасшедшие. Твой отец, в этом он виноват. Научил тебя снимать браслет, потому что ты плакала. Он никогда не думал о будущем. Обе дочери л’лэарди Тайнам уже вышли замуж. Мы будем жить в столице. Балы, приемы, театры… Л’лэард Нисим очень добрый. Мы ни в чем не будем нуждаться. У тебя появятся детки.

Да упаси меня Богиня продолжить род плешивых коричневых червячков!

– Доченька, представь, спустя годик ты уже будешь нянчить собственного сыночка или дочку. И будешь думать, какой глупой была. Крошечные пальчики, неуверенные ножки, я так любила носить тебя на руках.

Я поморщилась. Фу, как приторно. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я перегрызу горло каждому, кто осмелится тявкнуть на него «грязная полукровка». Но если материнство так необратимо повреждает мозг, что стихия кажется глупостью, я выбираю никогда не стать матерью.

– Когда повзрослеешь, ты все поймешь. Ты будешь мне благодарна.

Если повзрослеть – это решить, что общество плешивого камердинера с его слюнявыми мерзкими поцелуями намного дороже полета, то упаси меня Богиня от такой взрослости!

Разумеется, ничего из того, что подумала, я не сказала. Обняла маму, растянула губы в искусственной улыбке.

– Мама, ты права. Извини. Я все сделаю, как ты скажешь. Только дай мне время, пожалуйста. Не вынуждай выходить замуж за камердинера прямо сейчас. Дай мне хотя бы месяц.

– Ой, я написала л’лэарди Лираму. Мы получили еще одно приглашение. Нас ждет много вечеров, много выходов. Даже два месяца, три. – Мама неуверенно улыбнулась в ответ. Чувствовала мою фальшь.

Все-таки она хорошо меня знает. С нею надо быть особенно осторожной. Комок в горле, хочется плакать. Даже для собственной матери я – сумасшедшая и почти преступница. Конечно, они никогда не знали, что такое стихия. И маме еще в раннем детстве закрыли источник ее природной магии, с чего я взяла, что она поймет меня? Конечно, для бескрылой курицы полет – это, наверное, настоящее сумасшествие. Променять на него уютный насест и регулярный корм – да Богиня упаси!

Мам, ты ведь даже неверующая. Твоя мама была человеком, а у людей другая религия. Она учила тебя молиться Единому. Две причины мешают тебе помочь мне сбежать. Первая – нежелание понять, как важна для меня стихия. А вторая – трусость. Трусость помешала тебе поставить на место свекровь. Если бабушка на тебя надавит, ты забудешь свои обещания и станешь требовать от меня согласия на свадьбу с камердинером немедленно.

Если выживешь после удара в спину от самого близкого человека, во всем мире не останется ничего, что может испугать. Сделай мне больно еще раз, мама. Чтобы мне стало плевать на тебя, чтобы меня уже ничто не удерживало в Империи.