Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

9 Берлин, между Жандарменмарктом и Уранией

Они надеялись, что бегство в Европу освободит их от проклятия прошлого, что они смогут начать новую жизнь, не обремененную страхом. Для этого они покинули Египет, направившись в неизвестность. Но человек может скрыться от настоящего, бежать же от прошлого не в его власти.

Когда Омар, Халима и Нагиб сошли с корабля в Гамбурге после двухнедельного путешествия и остановились в нерешительности, куда направиться в незнакомой стране, к ним приблизился мужчина, одетый в серое. На нем была кепка шофера с золотой накладкой. Он неожиданно появился перед ними и с вежливой сдержанностью спросил:

— Господа прибыли из Египта?

Нагиб, единственный, кто понимал немецкий язык, ответил утвердительно и спросил, почему это интересует господина. Мужчина в сером пропустил вопрос мимо ушей и продолжил:

— Тогда вы должны быть господами Омаром Муссой и Нагибом эк-Касаром?

Услышав свое имя из уст незнакомого человека, Омар пришел в ужас; он схватил Халиму за руку и думал уже было бежать, скрывшись в толпе. Нагиб же, заинтересованный тем, откуда тому известны их имена, удержал Омара за рукав: «Спокойно. Не торопись». И, вновь обернувшись к незнакомцу, ответил:

— Бесспорно, эти имена принадлежат египтянам. Их разыскивает полиция?

Вопрос Нагиба вызвал улыбку на лице господина. Он понял тактику Нагиба и решил попытаться добиться доверия путешественников другим способом.

— Разрешите представиться, — сказал он, наклонив голову и оставаясь при этом прямым, как дерево, — мое имя — Ханс Калафке, но называют меня просто Жан. Я секретарь, шофер и слуга Густава-Георга, барона фон Ностиц-Вальнитца, если вам что-нибудь говорит его имя.

Говорит ли ему что-нибудь это имя! Нагиб сглотнул. Ностиц-Вальнитц был одним из богатейших людей в Германии, владел дюжиной компаний тяжелой индустрии, имел собственный банк, считался главой немецкой центристской партии, и каждый ребенок знал его имя: «Стальной барон». Ya salaam! Чего хотел от них Стальной барон?

Омар, заметивший удивление, даже изумление Нагиба, вопросительно смотрел на него.

— Господин барон хочет поговорить с вами, — сказал Калафке и продолжил, предупреждая дальнейшие расспросы: — Я должен отвезти вас в Берлин. Вы позволите? — И, не ожидая ответа, он взял их багаж и направился к припаркованному на набережной автомобилю.

Нагиб торопливо пытался объяснить Халиме и Омару происходящее. Халима прижималась к Омару, тот же убеждал Нагиба, что все это — полицейские штучки, их просто хотят арестовать и отправить в Египет следующим рейсом.

Подойдя к автомобилю, Нагиб попросил подождать их. Слуга, привыкший подчиняться, занял место за рулем темного лимузина, нарочито безучастно глядя в пустоту.

— С каких это пор полиция присылает лимузины с шофером? — спросил Нагиб, оглянувшись на Ханса Калафке.

Омар пожал плечами. На уловки полиции это действительно похоже не было.

— Но откуда ему известны наши имена? Как он узнал о нашем прибытии?

— Главное, чего он от нас хочет? — вмешалась Халима и беспокойно огляделась в поисках спрятавшихся полицейских агентов.

Разговор затянулся, и Калафке заметил нерешительность египтян. Он вышел из автомобиля, подошел к Нагибу и сказал:

— Я понимаю ваше недоверие, сударь, но смею заверить вас, барон фон Ностиц имеет лучшие намерения!

— Вы знаете, о чем идет речь? — осведомился Нагиб.

— Сударь, — продолжал Калафке, — мне не пристало вмешиваться в дела барона, а если бы я и знал что-либо, то счел бы своим долгом промолчать. Но вы можете быть уверены, что барон — человек чести.

Нагиб перевел слова Калафке друзьям, Омар и Халима беспомощно переглянулись.

— Что значит человек чести? — спросила Халима.

— Человек чести? В нашем языке такого понятия нет. Это значит, что он справедлив и что ему можно доверять.

— И ты веришь этому кучеру?

Нагиб пожал плечами. Затем подошел к шоферу, который вновь сел за руль, и спросил:

— А если мы откажемся?

— Сударь, я не могу принудить вас. Мое задание — передать вам пожелание барона. Впрочем, барон фон Ностиц-Вальнитц не привык, чтобы ему отказывали. Не могу сказать, как он отреагирует.

— То есть вы хотите сказать, что мы можем идти туда, куда захотим, и с нами ничего не случится?

— Я не могу помешать вам в этом.

Обдумав слова слуги, трое беглецов решили ввериться судьбе и сели в машину Калафке.

Между Жандарменмарктом и Уранией на Фридрихштрассе располагался дворец «Стального барона». Несмотря на то что в распоряжении барона была также вилла в Грюневальде, где он раньше и проводил большую часть времени, развлекаясь разведением почтовых голубей, с тех пор как пару лет назад умерла его супруга Эдигна, которую он называл «Эдди», барон предпочитал суету города уединению природы.

Берлин походил на пороховую бочку. Правые экстремисты убили министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Каждый день происходили убийства на политической почве. И несмотря на репарации англичан, в стране наступила инфляция. Средний класс разорился, в то время как отдельные личности увеличили свое состояние до нереальных размеров. Одним из них был барон фон Ностиц-Вальнитц.

Дворец на Фридрихштрассе, выкрашенный в цвет охры, с высокими, блестящими окнами с жалюзи, был окружен железным решетчатым забором. Вход днем и ночью охраняли вооруженные стражи, благодаря чему здание стали называть «Кафе Рейхсвер».

Несмотря на такую откровенную демонстрацию личного богатства в городе голодающих, барона здесь не ненавидели. Одной из черт его характера была периодическая потребность творить добро и громко заявлять об этом — или, скорее, слушать. Когда он — а случалось это нередко, — проезжая на своем лимузине по шикарной улице Унтер ден Линден, видел нищего, барон выходил из машины, расспрашивал об имени и судьбе несчастного и одаривал его, в зависимости от ситуации, квартирой, работой или оплатой его долгов. Случайно же находящийся неподалеку фотограф «Берлинер Цайтунг» или «Моргенпост» каждый раз помещал соответствующую статью в газету.

Фон Ностиц-Вальнитц любил делать добро, потому что — как он часто повторял — ценности меняются, а чувства остаются. И приводил пример газеты «Берлинер Иллюстрирте», новогодний номер которой стоил две марки, рождественский же уже восемьдесят, хотя газета не стала ни лучше, ни толще, ни красивее.

Уже наступили сумерки, когда Омар, Халима и Нагиб прибыли на Фридрихштрассе. Автомобиль остановился перед колоннами входа, лысый слуга в сером пиджаке принял гостей, поприветствовав от имени барона.

За дверью находился холл, занимавший два этажа и разделенный посередине мраморной лестницей. На полу, выложенном черно-белой плиткой в виде шахматной доски, красовались персидские ковры. Два кожаных кресла, столик и стоящий поодаль белый рояль составляли всю обстановку. С потолка свисала хрустальная люстра, не уступавшая по великолепию интерьеру каирского дворца султана, собранные же бархатные шторы придавали помещению серьезный, почти музейный вид.

Тем временем путешественники забыли о недоверии, любопытство заглушило неуверенность. Слуга проводил их на второй этаж, где попросил подождать перед двустворчатой дверью. Он исчез, не сказав ни слова, через несколько минут вернулся и открыл перед ними дверь, что Омар, Халима и Нагиб восприняли как предложение войти.

Помещение, представшее их глазам, было освещено рассеянным светом, стены до потолка уставлены книгами, между двумя оконными нишами — черный письменный стол огромных размеров, за ним мужчина с красным лицом с седыми волосами, в левой руке сигара, правой рукой он ставил подписи в папке, механически, не глядя на документы. Это был Густав-Георг барон фон Ностиц-Вальнитц.

Когда он оторвал взгляд от поверхности письменного стола, на лице его появилось подобие улыбки, но попытка окончилась неудачей, и улыбка превратилась в гримасу, потому что фон Ностиц не привык улыбаться. Ему с трудом удавалось даже выражение дружелюбности; обосновывал он это следующим образом: я богат, мне не над чем смеяться.

Фон Ностиц поднялся, и теперь стало заметно, что барон, несмотря на полноту, очень невысок и при ходьбе подтягивает за собой левую ногу. Казалось, ходьба требовала от барона сильного напряжения. Он подошел к гостям, поприветствовал их, указал на кресла и без обиняков начал:

— Вы, конечно, удивились, что вас ждали в Гамбурге по прибытии, и наверняка задумались, прежде чем принять мое приглашение. Я прекрасно вас понимаю. Но хочу заверить, вам здесь нечего опасаться. Напротив, здесь я являюсь просителем.

Просителем? Нагиб, единственный, кто понимал слова барона, перевел их и посмотрел на Омара, тот переглянулся с Халимой.

— Как вы узнали о нашем прибытии? — вежливо осведомился Нагиб.

— Это вы должны узнать, и это я вам объясню. — Обстоятельно, не торопясь, барон закурил сигару, выпуская маленькие облачка, повернулся к Нагибу и начал рассказ. — Вероятно, вы уже задумывались о том, кто освободил вас из ловушки Али ибн аль-…

— Аль-Хуссейна?

— Верно, аль-Хуссейна. Вы вообще-то еще должны были находиться в его темнице в Каире, будучи схвачены этим разбойником.

Халима, услышав из уст барона имя аль-Хуссейна, вскочила и бросила взгляд на дверь, а затем на Нагиба, будто ожидая сигнала к побегу. Но тот успокоил ее жестом, сделав знак сесть.

— Откуда вам это известно? — недоверчиво продолжал спрашивать Нагиб.

Барон вытянул левую, поврежденную ногу, с удовольствием взглянул на свою сигару и ответил, не глядя на гостей:

— Знаете ли, наш мир стал очень тесен. Улицы и железные дороги соединяют города, самолеты пересекают океаны. С телеграфа государственной почты можно послать телеграмму в любую точку мира. Речь Ллойда Джорджа во время конференции в Генуе за семьдесят минут была передана в Лондон через Берлин. Я хочу сказать, теперь каждый имеет доступ к любым данным, стало достаточно трудно скрыть что-либо — если вы понимаете, о чем я.

— Нет, я ничего не понимаю, — ответил Нагиб.

Барон фон Ностиц-Вальнитц откашлялся:

— В паре кварталов отсюда находится управление немецкой секретной службы, лучшей из секретных служб мира. С некоторых пор ее агенты наблюдают за деятельностью английских и французских коллег в вашей стране. Цель была до некоторых пор сокрыта для нас, но в Египет привлекалось все большее количество археологов. Предположение, что секретные службы могут интересоваться археологическими исследованиями, было бы абсурдным. Тайная полиция не интересуется прошлым, ее внимание устремлено в будущее. То, что было, интересно; но интерес тайной полиции сосредоточен на том, что произойдет или может произойти в будущем. Таким образом, должно было быть иное объяснение активности наших коллег в сфере археологии. Наша тайная полиция скоро обнаружила его.

— В разных музеях находятся обломки плиты, которые, если их составить вместе, указывают на местонахождение гробницы Имхотепа. Британский археолог по имени Хартфилд, по всей видимости, обнаружил самый большой фрагмент, он утверждал, что в гробнице сосредоточены сокровища, золото, украшения, но и приборы, и документы об утерянных знаниях человечества. Вот это-то последнее и интересует секретные службы. Ходили невероятные слухи по поводу того, что находится в гробнице: химические и физические формулы, чудесные напитки и указания на другие захоронения. Со времен Наполеона ходят легенды, которыми занимаются уважаемые археологи, согласно которым египтянам была известна незнакомая нам форма энергии, и они могли изменять магнитную силу полюсов. Короче говоря, даже если будет обнаружена хоть часть этих знаний, их обладатель окажется в преимущественном положении по отношению ко всему человечеству. То есть сможет властвовать над миром. Потому что если что-то и может подчинить себе мир, то это знание.

Фон Ностиц-Вальнитц говорил с воодушевлением, позволявшим догадаться, насколько подробно он ознакомился с делом. Его гостям становилось понятно, почему он их разыскал. Лишь как оставалось загадочным, как Сфинкс в Гизе.

Во время паузы, когда барон предложил гостям коньяк, от которого они отказались, Нагиб отважился спросить, как ему удалось найти их.

— Об этом я вам расскажу, — ответил фон Ностиц-Вальнитц, и по лицу его вновь проскользнуло неудавшееся подобие улыбки, как и при встрече. — Я получаю информацию из первых рук. Фридрих Фрейенфельс, глава тайной полиции Германии, — мой бывший одноклассник; несколько лет подряд мы делили с ним женщину — как видите, нам нечего скрывать друг от друга. Когда мой друг Фридрих рассказал мне о таинственной истории поиска гробницы в Египте, во мне проснулось желание заняться этим самостоятельно.

Нагиб, Омар и Халима молча переглянулись.

— Я знаю, о чем вы сейчас подумали. — Ностиц залпом допил коньяк. — Вы думаете, это очередная причуда миллионера и он забудет о ней через пару недель. Но, могу вас заверить, это не так. С тех пор как я в курсе дела, меня не оставляет мысль о том, что я, Густав-Георг барон фон Ностиц-Вальнитц, мог бы сотворить нечто вечное, достичь чего-то, что увековечит мое имя. — При этих словах глаза барона загорелись, как глаза ребенка при виде неожиданного подарка, и возбуждение, сквозившее во взгляде, стало заметно и по вздувшимся венам на висках.

— Кто знает, — продолжал барон, — кто знает, сколько мне еще отмерено! Оглядываясь назад на свою жизнь, я спрашиваю себя: чего ты достиг? — и должен сознаться: единственное, чего я достиг, — это богатство, нажил кучи грязных, бесполезных бумажек, бумажек, теряющих свою стоимость день ото дня, и скоро годных лишь на то, чтобы подтирать ими задницу. А однажды меня не станет, и этого никто не заметит. Я не мог иметь детей, к вашему сведению, и я последний Ностиц-Вальнитц. Со мной умрет мое имя. Лет через пятьдесят люди будут спрашивать: Ностиц-Вальнитц? Никогда не слышали. Эта мысль убивает меня — прожить шестьдесят — семьдесят лет, и через поколение тебя уже не вспомнят! Если бы вы знали, как я завидую садоводу! Выведя новый сорт роз, он может дать ему свое имя. Или астроному, открывшему звезду, маленькую и ничего не значащую звездочку. Эта бесполезная звезда в течение тысяч лет будет носить его имя, запечатленное во всех учебниках астрономии. Должно быть, счастье — умирать с сознанием этого. Если я завтра умру, то покажусь себе ничтожным, маленьким и жалким, потому что все, что я делал в этой жизни, было ничтожным, маленьким и жалким.

Эти слова представили гостям маленького, неприятного барона, осчастливленного всеми благами мира, в новом свете. Но чего он хотел от них?

— Вы не ответили на мой вопрос, господин барон, — настаивал Нагиб, — как вы нашли нас и чего от нас ожидаете?

Фон Ностиц вновь неуклюже улыбнулся.

— Я же говорил вам, секретная служба Германии — лучшая в мире. Лучше французской и английской. Фрейенфельс и его люди давно заметили вас, точнее, в тот день, когда Омар Мусса начал следить за британскими агентами на борту парохода, плывшего по Нилу в Луксор. Мы также наблюдали за агентами. Так что некто, имевший аналогичный интерес, явно бросался в глаза. Сначала мы сочли вас агентом некоей неизвестной нам организации, но уже через несколько дней подробного расследования касательно вашей личности наши люди сообщили, что вы принадлежите к тадаману и — чего мы раньше не знали — что тадаман также интересуется гробницей Имхотепа. Все остальное было лишь цепочкой. Сначала мы столкнулись с фигурой Али ибн аль-Хуссейна, затем Нагиба эк-Касара и, наконец, Халимы аль-Хуссейн.

Омар беспокойно заерзал в кресле. Мысль о том, что этот человек знает о них гораздо больше, чем им хотелось бы, пугала его. Но знал ли он действительно все?

— Скажи ему, — обратился Омар к Нагибу, — что мы оба являемся невольными членами тадамана и что за нами охотятся, потому что мы не исполнили задания. Он должен знать это!

Нагиб перевел слова Омара, и барон фон Ностиц уверил, что это ему также известно и в некоторой степени устраивает его, потому что экстремисты любого толка — люди плохо управляемые и не способные ни на что, кроме достижения собственных целей.

В процессе разговора становилось ясно, что немцы уже несколько недель наблюдают за ними, детально знакомы с личной жизнью всех троих и даже незаметно направляли их пути. Та торопливость, с которой начальник порта в Александрии посадил их на немецкий корабль, не была случайностью: Георгиосу немало заплатили за это немецкие агенты. Так что он заработал двойную сумму денег — часть получил от беглецов, часть — от немецких тайных агентов.

Более чем неприятно шаг за шагом узнавать, как ты жил последнее время. Что еще было известно безумному барону и чего он хотел от них?

— Скажите же, наконец, чего вы от нас хотите! — начал Нагиб. — Вы знаете все о нашей жизни — хорошо, вы доставили нас сюда, в Берлин, — хорошо, но мы полагаем, вы поступили так не из соображений чистого альтруизма. Так чего же вы хотите?

— Я хочу сделать вам предложение.

— И какое же?

— Работайте на меня. Найдите для меня, найдите со мной гробницу Имхотепа!

Фон Ностиц поднялся и подошел к стене, выдвинул одну из книг, и, как по волшебству, книжный шкаф отодвинулся, открыв нишу, заставленную папками и бумагами. Лицо барона осветилось гордостью. Он наслаждался удивлением гостей и, с удовлетворением указав на нишу, сказал:

— Я не бездействовал. Все, что собрано на сегодняшний день касательно поисков гробницы Имхотепа, вы найдете здесь. В том числе и сведения, собранные службами других государств.

Омар и Нагиб подошли к полкам и уставились на аккуратно исписанные листы, манускрипты и конверты, фон Ностиц же, небрежно достав одну из папок, полистал ее, остановившись на фотографии. Халима подошла, взглянула на фотографию и вскрикнула: «Это мой отец!»

Она показала на лысого человека, стоящего в ряду. Верно, теперь Омар узнал фотографию с одного из праздников Мустафы Ага Айата. На ней были профессор Шелли и его жена Клэр, директор железной дороги Луксора, леди Доусон, начальник полиции Ибрагим эль-Навави — все с веселыми лицами.

— Фото, — удивленно заметил Омар, — сделано еще до войны, невероятно. Я тогда был еще мальчиком и служил у профессора, ya salaam.

Фон Ностиц удовлетворенно кивнул:

— Теперь вы можете убедиться в тщательности моих исследований.

Омар покачал головой:

— Вы собрали столько материала, о Саид, провели такую работу, почему вас интересует именно наша помощь?

— Очень просто. — Барон вернул папку на место. — У меня сложилось такое впечатление, что пути всех, кто ищет Имхотепа, пересекаются с вашими, и каждый раз именно в тот момент, когда они узнают что-либо новое, о ком бы ни шла речь — об археологах, авантюристах или агентах. Другими словами: вы постоянно оказываетесь на шаг впереди.

Слова барона звучали лестно, но не развеивали сомнений. Конечно, здесь, в Берлине, под защитой такого человека, как барон, они могли чувствовать себя в полной безопасности. Но при общении с агентами тайной полиции им не слишком долго удастся скрываться. А когда их настоящие имена всплывут, аль-Хуссейну понадобится немного времени, чтобы настичь их. Тогда им вновь придется опасаться за собственную жизнь. Возвращение же в Египет в ближайшее время для них невозможно. Как он представляет себе их работу?

Фон Ностиц на такие мелочи внимания обращать не привык. Он решил найти гробницу Имхотепа, и для этого ему нужна была помощь троих египтян. Его взгляд достаточно ясно выражал, что он рассержен сомнениями его гостей касательно сделанного им предложения. Барон нервно мял гаванскую сигару между пальцами.

— Проблема с Али ибн аль-Хуссейном сама собой скоро решится, — значительно сказал он, не уточняя, каким именно образом, — а что касается ваших имен, то мне не составит труда сделать для вас любые документы.

Этот странный барон не привык настаивать или просить. Даже император, повторял он частенько, продажен, вопрос лишь в цене. И чем дольше гости слушали, тем яснее им становилось, насколько он может быть упорен в достижении поставленных целей.

Люди, подобные барону фон Ностицу, одаренные всеми земными благами, испытывают удовлетворение только от сознания своего несчастья и ставят перед собой все новые недостижимые цели. Они не находят радости в личном счастье — либо уже ощутив его, либо считая, что оно невозможно. Но жгучая мысль о достижении недостижимого, несуществующего и возможности завоевать немножко бессмертия заставляет их глаза сверкать.

Отклонить предложение такого человека казалось не только глупым, но и опасным. Барон был, как ребенок, тихим, когда все шло в соответствии с его пожеланиями, и впадал в ярость, как только ему отказывали. В такие моменты его следовало бояться.

И не дожидаясь ответа, будто все уже обговорено, фон Ностиц поднялся, позвонил и дружелюбным тоном сообщил, что неподалеку отсюда, в отеле «Кемпински» для его гостей забронированы комнаты. Калафке отвезет их.

Появился Калафке и проводил Омара, Халиму и Нагиба через холл обратно к лимузину.