Орден Креста

5

Когда Стенет очнулся в палате госпиталя, в первое мгновение ему захотелось исчезнуть, раствориться в этой реальности и стать бездной, в которой исчезло бы его собственное существование.

Сюда его доставили сразу после боя, опасаясь за его жизнь. На нем не было серьезных ран, однако было очевидно, что мужчина был истощен и возможно даже опасен, ведь никто не мог сказать наверняка, что Тьма внутри него прошла сквозь его сердце и исчезла в ином мире. Точно так же она могла остаться в нем и медленно пускать корни в его теле. Никто не мог сказать, чем завершился бой и только Ричард смеялся, утверждая, что сердце Аврелара закрыто даже для самой сильной Тьмы. Его никто не понимал. Точно так же, как не понял бы его Стен, чувствующий себя окончательно разбитым. Ему казалось, что он рвался из кошмара, а тот никак не исчезал.

Так уж сложилось, что люди в целом делятся на два совершенно разных типа. Одни совершая подвиги от героизма или глупости, внезапно чувствуют себя особенными. Они провозглашают себя победителями, повелителями и просто высшими людьми. Им начинает казаться, что они поднялись на ступень выше, стали кем-то большим, чем смертными, или попросту говоря — они просто задирали нос. Таких большинство, но бывают и совершенно другие люди, они способны на самые героические поступки, но настолько углублены в себя и свой вечный суд, что могут их и вовсе не заметить. Они действуют по воле порыва своего естества, не думая о героизме. У них нет мысли о том, как поступил бы тот или другой. Они не задумываются, мог ли быть способен на такое кто-то еще, просто в нужную минуту они забывают обо всем и делают то, что считают правильным, а после и сами поражаются, не веря, что у них действительно получилось. Их может поразить их собственная сила или смекалка, однако они скажут вам, что не смогут повторить подобное, а свой поступок назовут случайностью или везением.

Стен был скорее человеком второго типа. Он не придавал значения своему поступку, даже где-то в глубине души понимал, что слишком сильно рисковал. Более того в какой-то миг он успел испугаться за себя и свою душу. В тот самый миг, когда понял, что просто физически не может очнуться, будто между ним и его телом была преграда. Он боялся, что имя этой преграде Тьма. Ему было страшно даже представить, чем могла обернуться его ошибка. Вот только вспоминая все происходящее, он снова и снова понимал, что никаких признаков неудачи его затеи просто не было. Вот только ясность ума и полное отсутствие тела по-настоящему пугало. Сначала он думал, что проиграл Тьме. Затем, не найдя подтверждения первому предположению, решил, что просто умер, но как только в его сознании мелькнула эта мысль, он внезапно вновь увидел обрывок своего сна. Темноглазый Он вновь смеялся ему в лицо, только на этот раз он заговорил о другом.

— Возвращайся! — приказал Темный и что было сил, толкнул Стенета.

Или инквизитору так только казалось. Просто он не чувствовал прикосновения, не чувствовал удара, но внезапно полетел куда-то прочь, отчетливо ощущая падение и удар обо что-то мягкое.

В следующий миг, ощущение тела вернулось. Слабое и все онемевшее, его тело казалось беспомощным. Он с большим трудом открыл глаза, но свет солнца сразу причинил ему боль. Он тут же зажмурился и попробовал пошевелиться. Это ему удалось, но с большим трудом, он смог изменить положение.

— Не дергайся, будущий епископ, у тебя истощение, — с явной насмешкой сообщил ему голос Ричарда откуда-то со стороны.

От странных ощущений внутри себя, ему действительно хотелось исчезнуть, однако, пересиливая все, он заставил себя повернуть голову в ту сторону, откуда доносился голос.

Ричард лежал на кровати, практически весь покрытый бинтами, однако ничто не мешало ему улыбаться, даже цепи, приковывающие его руки к кровати.

— Ну и видок у тебя, старик, — говорил он. — Ты тут всех напугал. Давно я не видел, чтобы так бегали с… впрочем, надо бы позвать кого-то, пусть убедятся, что все с тобой нормально.

Он усмехнулся и схватив со стола книгу древних — запустил ею в дверь.

Стен даже не успел возмутиться, медленно соображая своим оглушенным разумом. Ему было не понять этого Темного, который помогал сражаться против своих. Да, он знал, что такое случается. Ему приходилось видеть темных, которые, имея черные глаза и порою особые силы, чувствовали себя обычными людьми. Они не знали языка Тьмы, не осознавали кем являются и ужасались новости о своем происхождении. За такими лишь наблюдали и ради их же блага не спешили раскрывать тайну другим. Людям обычно говорилось, что это просто особенные люди, понимая, что просто невозможно сказать обществу, что эти существа носят внутри себя существо Тьмы, что они сами и есть это существо. Зачем они появлялись и проживали смертную жизнь никто не знал. Но сомнений в их природе давно не было. Святые предметы реагировали на них, как на темных, печати изгнания убивали их, а Тьма никогда не могла вселиться в черноглазого, однако могла пробудить его и превратить в чудовище, которому не будет возврата. Все это выяснили еще их предки, а орден современности просто изредка сталкивался с подтверждением данной теории.

Вот только появление Ричарда и его знания выдавали в нем особенного. Стен еще не знал всех тайн этого юноши, но было совершенно очевидно, что зная темный язык, он может знать и нечто большее.

Думать об этом было некогда, тут же в палате оказались врачи и экзорцисты, что обступили Стенета и ругали Ричарда за очередную выходку.

— Тихо, вышли все отсюда! — приказал примчавшийся на шум врач, халат которого был одет поверх сутаны.

Этого человека Стенет знал хорошо, ибо еще юнцом он не раз попадал к нему, как пациент. Теперь из рядового врача-заклинателя, Сморт Онгри превратился в главу госпиталя. Это Стенет понял не только по его грозному тону, но и по отличительному символу на вороте сутаны. То, что спорить с ним никто не стал, только подтверждало предположение Стенета. Он даже поражался, что смог заметить символ, не замечая ничего остального. Его рассеянное внимание никак не собиралось на гуле голосов, но на лидере он сосредоточился сразу, изучив его внешний вид и не упуская его слова. Однако он четко понимал, что ему трудно сохранять внимание и хочется просто побыть в тишине.

— И так Стенет, — заговорил Сморт, как только все остальные покинули палату, — У тебя нет серьезных ран, проверка на одержимость дала сразу отрицательный вариант, но мы не могли быть уверены…

— Вы просто не делаете выводов, — перебил его Ричард. — Я вам сразу сказал, что с ним, а вы…

— Заткнись, иначе я переведу тебя в другую палату!

— Я из нее сбегу, — смеялся Ричард, явно насмехаясь и над своими ранами и над цепями и даже над властью экзорцистов.

Врач явно разозлился. Нервно вздулись вены на его висках, а в лицо ударила краска. Казалось, он взорвется от негодования и просто броситься на темного мальчишку, однако Стенет невольно вмешался.

— Помолчи, Ричард.

Он, конечно, мог приказывать этому пареньку, как старший и как экзорцист более высокого звания, но было очевидно, что Ричард не признавал подобных правил, однако почему-то кивнул и затих. Это поразило врача, а Стенета даже не удивило, словно это было так же естественно, как существование рассвета.

— Что вы хотели мне сказать, — невозмутимо спрашивал Стенет у врача, будто ничего и не произошло.

— Я хотел узнать все ли нормально, действительно ли единственная проблема — слабость?

Стенет медленно сел на кровати и неспешно расправил плечи, затем стал медленно двигаться, проверяя движение всех суставов. Тело слушалось безукоризненно, однако слабость приходилось преодолевать. Только правое плечо немного ныло, в чем Стенет тут же признался.

— Я в полном порядке, разве что потянул наверно правое плечо, ноет немного.

Врач что-то спешно пометил в личной карте Аврелара и пробормотал.

— Это я проверю, однако у меня есть один деликатный разговор.

Мужчина вновь покосился на Ричарда, а тот только хихикнул, словно предвкушая что-то.

— Говорите спокойно при нем.

Врач внимательно посмотрел на Стена и резко спросил в лоб.

— Ты алкоголик?

Такого вопроса Стенет не ожидал и оттого застыл, словно в оцепенении. Он еще по дороге к столице признался себе о недопустимости подобного образа жизни. Он однозначно решил все изменить, однако сейчас даже не думал об этом. Все эти мысли просто исчезли во время битвы с чередой воспоминаний. Его порыв давно угас и он был готов просто вернуться к прежней жизни. Это одна из привычек человеческой натуры. Замечая недостатки или признавая неудовлетворенность своей жизнью, человеческое Я стремится к переменам. Люди с большим удовольствием рисуют себе картины новой жизни и пути к ней. Я сделаю это! — говорят себе они и даже начинают или готовятся начать, вот только редко доводят дело до конца, одни устают и отступают, другие возносят себя на первом шаге и замирают, так ничего по-настоящему и не достигнув; третьи же пересматривают проблему и ничего не начинают, внезапно обнаружив, что все не так уж и плохо, как им почудилось в тоске. Суть все равно одна — люди не меняют свою жизнь, а оставляют ее прежней, возвращаясь к тому с чего начинали, изредка вспоминая, что окружающая их реальность совсем не похожа на их желания и мечты. Кто-то называет это рутиной, кто-то ленью, а кто-то трусостью, но едва ли кто-то смог бы изменить свою жизнь с первого мгновения, после принятого решения. Мир привычек прочными клешнями держит каждого из нас. Он впивается в наш разум и заставляет что-то делать буквально механически. Так Стенет, как тренированный боец уверенно двигался в бою, не задумываясь о своих действиях. Точно также, механически, по воле привычки, он заправлял ворот сутаны, готовил еду, целовал в лоб засыпающего Артема и открывал флягу. Это был тот губительный рефлекс порока, который появляется куда быстрее отточенных движений в бою. Стен знал все это, но как человек он уже начинал думать, что сильно преувеличил свою проблему. В конце концов, ему удавалось не пить, он отдавал себе отчет и был уверен, что не просто знает меру, но и способен в любой момент остановиться. Все это могло дать ему право уверенно взять флягу и с упоением сделать несколько глотков.

Однако этот вопрос внезапно рушил все. Ему сразу захотелось кричать, что это ошибка, что все в действительности не так, однако, он не мог сказать ни слова, споря с самим собой, ибо признать свой порок будучи наедине с собой это не так уж и трудно, куда труднее признаваться другим, к тому же это слово "алкоголик" оно было просто тяжелым и казалось непоправимо безнадежным, словно поставленный росчерком пера крест, такой быстрый, небрежный, но уже ничем неисправимый.

Понимая молчание как ответ, врач заговорил вновь.

— Я говорю это на основании анализов, подобное просто недопустимо для экзорциста любого уровня…

— Я знаю, — перебил его Стен и все же признался. — Последнее время я действительно злоупотребляю алкоголем, однако не думал, что все зашло так далеко. Впрочем, я решу эту проблему.

Врач помолчал. Конечно, он понимал, что никто не любит подобных разговоров. Он видел решимость Стенета, вот только это был не первый такой взгляд. В конце концов, это был далеко не первый случай в ордене. Сталкиваясь с Тьмой и ее ужасами в разное время и по разным причинам послушники, инквизиторы, экзорцисты, паладины и даже епископы порой давали слабину и мало кто из них легко и быстро справлялся.

— Конечно, вы можете с этим справиться и сами, однако я обязан взять это дело на контроль.

Сморт проговорил это совершенно невозмутимо глядя прямо в глаза, сидящему на постели, Стену. Он даже ожидал споров или просьб о сокрытии, как это бывало обычно, но глава восточной епархии спокойно принял эту новость.

— Конечно, поступайте согласно правилам.

А через миг тут же уточнил:

— Если я не решу все сам, меня отстранят от должности или есть основания отстранить меня сразу?

— Для отстранения сейчас нет оснований, но вы едва ли не знаете правил ордена.

— Омраченное и одурманенное сознание не может руководить другими.

Цитата из книги истин, заставила врача на миг почтенно склонить голову.

— В таком случаи, отдыхайте, если ничего не изменится завтра утром, я отпущу вас.

Стен кивнул и тут же спросил о том, что его волновало.

— Вы не знаете, где мой сын?

— В местном приюте ордена, он рвался к вам еще ночью, но ему пришлось соблюдать правила, однако волноваться вам не о чем.

Стенет лишь кивнул и вновь опустился на подушку. Для людей ордена было вполне естественно уходя на задания оставлять своих детей в приютах своей организации, и еще никогда это не вызывало беспокойства. Вот и теперь Стен сразу расслабился, зная, что о маленьком мальчике позаботятся. Он даже забыл про бой, про странные сны и о соседстве с Ричардом. Правда, последнее еще напоминало о себе сквозь приходящую к нему дремоту.

— Эй Сморт! — воскликнул темный, когда врач хотел уйти. — Куда ты пошел, а цепи с меня снять!

— Не положено! — раздраженно бросил мужчина и быстро вышел.

— Вот же зануда, — продолжал посмеиваться Ричард, совершенно не огорчившись из-за отказа.

Теперь Стен заметил его, снова открывая глаза, и в очередной раз задумался над странными реакциями этого ребенка. От мыслей желание спать куда-то исчезло.

— Я видимо чего-то не знаю, но разве темных держат на цепи? — спросил он, глядя в черные глаза Ричарда.

— Так я ж не темный, я демон.

Юноша вновь рассмеялся и стал весело греметь цепями с тем же энтузиазмом, как маленькие дети шумят погремушкой.

— Я помню все о своем настоящем существовании и свободно пользуюсь своими демоническими дарами.

Стен его совсем не понимал, страха в нем не было, но неприятное чувство в груди все же застыло. Он точно так же, как и все не любил непонятное и неясное, а как экзорцист всегда напрягался от слова Демон, однако интерес его только возрастал, ибо рядом был самый настоящий враг, который от чего-то помогал сражаться со своими сородичами.

— И ты помнишь все с самого начала?

— Да. С рождения. Имя Ричард мне было принять куда сложнее, чем это тело.

Стенет помолчал, внимательно глядя на мальчишку, что даже не думал страдать от многочисленных ран. Это поражало Стена и он никак не мог понять, кто именно находится перед ним шутливый ребенок, что просто глумится над ним, или настоящее чудовище, что ведет свою игру.

— Ты не понимаешь меня, верно? — спросил парнишка, чуть склонив голову в бок.

Однако он не ждал ответа, а внезапно сел на постель. Цепи затрещали, но в ответ мальчишка лишь дернул левой рукой и цепь, держащая ее, лопнула. Подобной мощи в сухом юношеском теле нельзя было ожидать, но Стен не чувствовал опасности и только наблюдал, понимая, что ему может открыться что-то особенное.

Ричард тем временем отбросил в сторону простыню и аккуратно передвигал неподвижные ноги, пока не смог сесть на край кровати так, чтобы смотреть на своего собеседника и при этом больше ничего не скрывало его покрытое бинтами тело.

Странно выглядел этот юноша. Он улыбался, а тьма в его глазах буквально ослепляла. От него ощутимо пахло силой, а беспомощность его тела казалась настолько незначительной, словно способность свободно двигаться дело совершенно не нужное.

— Я расскажу тебе Аврелар, расскажу тебе все, ибо без тебя мне не остаться в ордене.

Он небрежно махнул правой рукой, и цепь с нее просто слетела, словно ни на чем и не держалась, словно прежде мальчишка лишь позволял цепям себя касаться, а теперь прогонял их прочь.

— Я не всегда был таким. Родился я в здоровом теле, однако…

Он стал срывать с себя бинты, показывая свежие раны и черные пятна, подобные на те, что появлялись на одержимых перед их смертью.

— Моя сила разрушает это тело и жить мне не больше пяти лет, быть может, даже меньше. Когда я умру, то покину это тело и приму истинную форму, но я не хочу быть изгнанным в мир теней.

Стен нахмурился.

— Олли был моим хозяином, человеком который мог блокировать мои силы и которому я поклялся подчиняться, но его больше нет, а я готов слушать только тебя, поэтому я и оказался с тобой в одной палате.

У Стена закружилась голова.

— Ты должен принять меня…

Головокружение сменилось болью, а человеческий язык вдруг обратился языком тьмы.

-..кхаркара имаро кирар…

Стенет Аврелар потерял сознание, или напротив провалился в свое собственное сознание и начал видеть странные картины.

Быть может, это был лишь сон, или самое настоящее видение, однако палата заполнилась тьмой и, открывая вновь глаза, он чувствовал демоническое пламя на своей коже, но вместе с ним пришли и силы. Он сразу смог сесть и посмотреть на Ричарда, почти в упор.

— Керхар, надеюсь ты еще не забыл, что не должен даже заикаться о моем существовании? — спрашивал он у черноглазого мальчишки.

— Простите, господин, — отвечал ему Ричард, склонив почтительно голову. — Я думал, что вам можно говорить все.

— Не называй меня господином, Керхар. Я такой же, как ты, а ты такой же, как я…

Рука Стенета коснулась лба юноши и тьма пламени на его пальцах, поглотила все окончательно.

Когда Стен вновь открыл глаза, было светло, а тело казалось полным сил. Он так внезапно очнулся, что тут же вскочил на кровати.

— Эй, тихо ты, — как и в прошлый раз раздался рядом голос Ричарда. — Аккуратно, а то отключишься, как в прошлый раз, после разговора с врачом.

Стенет обернулся, чтобы взглянуть на собеседника. Он ожидал бесовских глаз и любой опасности, но рядом был только юноша с книгой. Ричард просто читал, устроившись на горе подушек. Цепи все еще держали его руки и ничто не говорило о том, что их ломали или мистическим образом сбрасывали.

— Как тебя зовут? — спросил Стенет хмурясь.

— Ричард я. Тебе, что хуже стало?

— Нет, но… у тебя ведь есть другое имя, демоническое. Как тебя зовут, как демона?

Ричард рассмеялся.

— Батенька, ты что? Откуда я знаю? Не помню я ничего кроме своей жизни в теле человека. Ричард я.

— Но ты же знаешь язык темных, ты поешь песни теней…

Мальчишка пожал плечами.

— Когда я научусь понимать, что делаю, то обязательно расскажу об этом служителям ордена.

Стен замер. Не было похоже, что мальчишка сейчас врет или играет с ним, он явно ничего не понимал и даже испытывал неловкость от подобных вопросов.

— Погоди, после ухода Сморта мы с тобой не говорили?

— Нет, ты сразу уснул и спал почти весь день.

Стен сел на постель, не чувствуя ни малейшей слабости, размял правое плечо, ожидая легкую боль, но ничего кроме напряжения мышц не почувствовал. Это его удивило, он вновь посмотрел на Ричарда, что спокойно продолжал читать и все же решил его потревожить, задав собственный вопрос из столь реалистичного сна.

— Я наверно чего-то не понимаю, но разве темных держат на цепи?

Ричард посмотрел на него поверх страниц книги, затем все же отложил свое чтение и усмехнулся.

— А вдруг тьма заразна, возьму покусаю вас и вы тоже станете как я, а?

Стен понял всю свою бестактность, однако не представлял, как подобное можно спросить деликатно, оттого просто извинился, уверенно встал и вышел. Ему откровенно хотелось, как можно быстрее покинуть это место.

Казенное одеяние госпиталя никогда не казалось ему удобным, а палаты не вызывали ничего, кроме тоски. Оттого, он даже в юности спешил сбежать из этих стен, как бы не были тяжелы его раны. В постели его могла удержать лишь неспособность долго стоять на ногах, но это был совершенно другой случай. Теперь он был в полном порядке, потому в очередной раз подписал бумаги о своей добровольной выписке, облачился в потрепанную в бою сутану и покинул госпиталь.

Больше всего на свете он хотел бы просто поехать домой, однако должен был задержаться. Похороны епископа были назначены на завтра, и он считал, что должен быть на них, более того, было совершенно очевидно, что скоро состоится и собрание экзорцистов. Новый епископ должен быть избран. И он должен быть на этом собрании, как глава восточной ветви. Он понимал это, но совершенно не думал, ни о покойном, ни о том, что кто-то должен был занять это место, все эти мысли отступали на второй план. Все перекрывал бесконечный поток воспоминаний.

К несчастью, а может быть и к счастью, сердца разбиваются лишь однажды, после просто болят их осколки, но болят так сильно, словно оно разбилось вновь. Но эта боль лишь повторение, лишь память разбитого сердца.

Все проходит, скажете вы.

Да, возможно, но все же не все.

Есть боль, что угасает, есть раны, что излечиваются, однако нет такой силы, что собрала бы разбитый сосуд человеческой души.

К этой боли можно привыкнуть. С ней можно даже научиться жить. Можно забыть о ней, но рано или поздно она напомнит о себе вновь.

Сейчас разбитое сердце Стена болело сильнее прежнего. Ему посчастливилось быть крайне занятым, когда оно трещало и разваливалось. Тогда он едва замечал эту боль, словно глупое сердечное нытье. Теперь это была острая беспричинная болезненность, разрезающая его сознание.

Обнаженное, нутро расколотого сердца захлебнулось воздухом столицы. И теперь он, быстро погружаясь в тоску, спешил умчаться отсюда, как можно быстрее. Однако он не мог себе позволить просто сбежать. В нем жила потребность все доводить до конца, а значит, он должен был оказаться на собрании и если придется принять наличие своей собственной кандидатуры в списке претендентов, а после, отказавшись от подобного поста — удалиться восвояси.

Артэм, которого Стенет естественно поспешил забрать из приюта, никак не мог понять состояние отца и только наблюдал странные метания. То Стенет что-то рассказывал, то вдруг внезапно умолкал и уже не слышал сына. Он невольно ломал пальцы и то и дело, касался фляги, но тут же откладывал ее в сторону, пока и вовсе не вышвырнул из окна. Его даже не волновало, что этот уникальный предмет принадлежал когда-то его отцу, а рисунок на ней был сделан его дедом. Все это было неважно в потоке противоречивых эмоций и мыслей.

Маленький же Артэм ничего не мог понять, просто отчетливо видел, что что-то с его отцом происходит. Он был чуткой и очень мягкой натурой. Он знал, что не стоит ничего спрашивать и даже просить вне периодов ясности, когда отец говорил с ним сам. Мальчик просто наблюдал, но тревога его медленно нарастала. Он привык к работе отца и к тому факту, что иногда желаемое нужно ждать. Еще в раннем детстве он научился принимать трудности. Он не знал матери и его отец по долгу службы нередко оставлял его в приюте и мальчик не видел в этом ничего ужасного и что самое главное, совершенно не чувствовал себя ни брошенным, ни одиноким. Он всегда был при деле, всегда о чем-то думал и никогда не забывал, что у него есть отец. Несмотря на всю не идеальность, своего детства этот мальчик рос ребенком совершенно здоровым морально. Он знал, что его любят и защитят. Он не боялся осуждений и наказаний, хотя порой отец ругал его за шалости и даже по-своему наказывал. Однако этот ребенок рос свободным от страхов и комплексов, в то же время он не был и баловнем, помня, что все желаемое можно получить, заслужив это. Впрочем, самым главным было то, что он не боялся отца и мог смело говорить с ним на любые темы, вот и теперь он все же решился спросить:

— Ты в порядке, папа?

От голоса сына Стенет вздрогнул и даже осмотрелся. Они, по-прежнему, были в той самой комнате, где остановились накануне. Да, он забрал сына, но гулять с ним по городу отказался, сославшись на слабость. Он действительно чувствовал себя дурно и не был уверен, что ему не станет хуже где-нибудь в городе, только боялся он не слабости, а своего безумия, а теперь глядя на взволнованного мальчика, понимал, что уже ведет себя как безумец, нервно расхаживая по комнате.

— Может тебе не стоило уходить из госпиталя так рано? — спрашивал мальчик, наслышанный о подвиге отца. — Кто знает, сколько сил ты потратил…

Стен вздохнул. Действительно, никто не мог знать, сколько сил он потратил за годы бесконечной борьбы с самим собой. Он просто сел на край стола и продолжал смотреть на мальчика.

— Сынок, бой в часовне едва ли виновен в моем состоянии.

Мальчик явно его не понял, но окончательно отложив в сторону книгу, был готов слушать отца, а Стен не боялся быть по-своему честным с сыном.

— Помнишь, мы говорили о том, что в каждом человеке идет борьба с тьмой? Сейчас я на грани поражения в этой битве.

Артем непонимающе моргал.

— Тогда почему ты ничего еще не сделал, ты же экзорцист первого уровня, ты должен знать, как разогнать тьму, а если тебе не хватает сил, тебе просто обязаны помочь другие. Почему же ты ничего не делаешь?

Слова Артема были как всегда точны и просты. Он, как и все дети, еще не усложнял свое видение мира размышлениями, мыслями и чувствами. Он считал, что на все есть ответ, а на все задачи имеется решение и, в сущности, был прав, вот только эти решения не так уж и легко найти.

— Да я экзорцист и я знаю, как изгнать тьму, пришедшую в сердце человека из мира теней, но не знаю, как прогнать тьму в нем зарождающуюся. Сейчас тьма не пытается овладеть моим сердцем, а просто ждет, когда оно падет.

— И никто не может тебе помочь? Совсем никто? — спрашивал мальчишка дрожащим голосом.

— Помочь, возможно, кто-то и сможет, однако победить все равно должен я сам.

Артем решительно встал на ноги и подошел к отцу.

— Я буду тебе помогать! — объявил он, хватая отца за руку. — У тебя сильное сердце, я это точно знаю, иначе оно не смогло бы прогнать того страшного змея.

В голосе мальчика не было ни тени сомнения, он настолько был уверен в родном отце, что протянул бы ему руку, даже в тот миг, когда в его глазах появились бы тени.

— Расскажи мне, что это за зло и я буду бороться вместе с тобой.

Это было очень странно, однако Стен не спорил и рассказал ему все, только так, чтобы мальчик не увидел в рассказе ненужного.

— Когда-то давно я встретил в этом городе особенного человека, который изменил всю мою жизнь, но Тьма забрала его, оставив в моем сердце серьезную рану, а теперь все здесь напоминает мне о том человеке и заставляет ту самую рану болеть.

— Так значит во всем виноват город? Тогда мы перепишем все, что ты знаешь об этом городе, я тебе обещаю!

Мальчик был готов бежать на улицу прямо сейчас и творить некое свое чудо, но было уже слишком поздно, и Стен с большим трудом уговорил его подождать до завтра, но уже в постели малыш рассказал ему, как родился план спасения.

— Помнишь, когда я был маленький, я очень боялся чулана и бегал мимо него, боясь даже задержаться возле него? Тогда ты рассказал мне о духе хранителе нашего дома и вместе со мной пошел в чулан, — тогда я узнал, что в нем нет ничего страшного, а монстры были только придуманы мной, вдруг и твоя тьма, тоже не настоящая? — пробормотал мальчик засыпая.

Стен же усмехнулся, целуя его в лоб, вся эта простота и логичность не могла его не умилять, однако, вздыхая, он понимал, что все не так легко и не так уж и просто. Много думающие люди способны легко заблудиться в паутине своих собственных умозаключений. Они создают сотни вопросов и на каждый из них находят десятки ответов, а после невольно утопают во всем этом. Стенет был именно таким человеком, и многие годы он убегал от своих вопросов, занимая голову другим, но стоило пустить в разум хоть одно воспоминание, и лавина накрыла его сознание. Был ли он виновен в том, что случилось много лет назад? Мог ли он это изменить, предотвратить? Прав ли он, что похоронил ее? Это и многое другое, спрашивал он у самого себя. Он желал ясности в этих вопросах и бесконечно искал ответы на них. Ему казалось, что он видит все грани ситуации и совсем не понимал, что подобно ястребу кружит над одной точкой, нанося удары по своей жертве, причиняя самому себе боль и увязая в ней. Он смотрел в прошлое и не видел настоящего, но даже так встревал в спор с самим собой. Одна часть его снова и снова вешала на него тяжелый груз вины и корила за то, что он даже не пытался что-нибудь узнать и найти ее. Другая, напротив, винила его в нынешних сомнениях, в чувствах, что еще хранились в его сердце. Однако обе эти половины вызывали желание забыться, опустошив несколько бутылок. Это казалось простым, алкоголь притупил бы его чувства, заставил бы боль отступить, а после помог бы уснуть, но подобную слабость он больше не мог себе позволить. Потому Стену пришлось просто лечь спать. В его висках стучала сильная боль и он думал, что его ждет очень тяжелая ночь, полная бессменных метаний, но стоило ему закрыть глаза, как он тут же провалился в неизвестность и только утром тьма сознания, будто бы выбросила его обратно в ответ на голос, докричавшийся до него сквозь непроглядную тьму.

— Папа, папа, проснись, слышишь? — буквально кричал Артэм, до боли впиваясь в руку отца.

Испуганный голос мальчика испугал и мужчину, заставляя резко проснуться, вскочить и тут же крепко обнять сына. Оказалось, был уже день, а ребенок перепугался до дрожи, когда понял, что его отец спит так крепко, что даже не слышит его. Тут же сознание Артэма стало рисовать ему страшные предположения.

— Тебе нельзя было уходить из госпиталя, — всхлипывая, бормотал он, старательно пряча слезы, — ты все еще слаб и тебе нужна помощь.

Стен хотел возразить, но не мог. Сон это та часть нашей жизни, которую мы не замечаем и даже не уделяем ей должного внимания, пока все не начнет выходить за приделы привычного, как это было сейчас со Стеном. Он был склонен не замечать своей бессонницы, не придавал значения снам и старательно забывал все, что с ним в этих снах случалось. Так поступает большинство людей. Они просто забывают даже те свои сновидения, что поразили их до глубины души, однако никто не может просто позабыть сон, что противоречит всем его взглядам на мир. Видеть во сне Ани, обнимать ее и позволять сознанию рисовать картины, в которых она рядом — было нормально и даже естественно. Он не мог не признавать в подобных снах своих собственных желаний и мечтаний. С подобными снами приходилось лишь мириться, но появление темного с его лицом было событием выходящим за границы его желаний. Это не было отражением его мыслей или чувств, а если и было, то он не мог этого понять. Это просто тревожило его, однако сейчас, обнимая сына и слушая его тревоги, он отчаянно понимал, что с ним происходило что-то страшное. Он не мог сказать, что рисовал его разум этой ночью, однако он все еще слышал в своей голове глухое шипение языка темных. Может ему стоило серьезно обеспокоиться за свое здоровье? Первая и, наверно, самая разумная мысль толкала его вернуться в госпиталь и во всем признаться, рассказать о том, что с ним происходило и искать помощи. Вот только он хорошо понимал, что ни о чем подобном раньше никогда не слышал, никто и никогда не страдал подобной проблемой. Он хотел все списать на истощение и на безумный прием совершенный им в последнем бою, но тут же вспомнил, что первый сон настиг его разум еще до битвы.

Люди боятся осуждения и жалостливых взглядов, причем боятся их в равной мере и не напрасно, ведь быть жалким и быть падшим две грани одного состояния — беспомощности воли, перед обстоятельствами, перед собственными слабостями или быть может страхами. Совершенно не важно перед чем и как пала воля человека, но признать это падение равносильно признанию, что ты потерял человеческую сущность. Для Стена было очевидно, что историю его снов непременно объединят с историей алкоголя и тогда ему не избежать жалости и позора. И хотя он не был человеком гордым, но не мог уронить свое лицо человека. Его настолько страшила мысль о своем падении, что он не был готов признавать, что падение вообще было возможно. Он не верил, что всему виной алкоголь и винил во всем тьму, страшился ее и в то же время был уверен, что никто его сейчас не поймет, даже самый сильный экзорцист и самый добрый друг. Ему казалось, что весь мир отвернется от него, если он, поддавшись порыву, отправится в госпиталь. Сознание его рисовало ему страшные картины, пока он сам обнимал сына, стараясь успокоить.

— Все хорошо, — механически шептал он. — Все хорошо. Я в порядке. Я просто крепко спал. Просто спал.

— Правда?

— Конечно правда, ты наверное прав и я поторопился оттого и провалился в столь глубокий сон, такое бывает при истощении.

Артэм ему поверил, однако буквально потребовал, чтобы отец вернулся в госпиталь. И хоть Артэм не был капризным ребенком, однако в этом деле оказался как никогда упрям. Стену пришлось согласиться с необходимостью побывать у врача, и если это будет нужно остаться в стенах тоскливой палаты.

Думать о похоронах и вовсе было слишком поздно. Если он был намерен проститься с покойным, согласно всем традициям он должен был встать ранним утром, теперь же мчаться на кладбище казалось Стенету глупым, особенно если учесть всю странность состояния. Он был из тех людей, что не придавал телам особого смысла, особенно мертвым. Как человек духовный, он куда больше уделял внимание всему не материальному, а человек был для него духом, силой и волей, но никак не телом, оттого все, что было после смерти человека, не имело уже особого смысла. Да существовали традиции, которые он чтил и почитал, и как следствие старался соблюдать, но не испытывал угрызений совести оттого, что теперь нарушал одну из них. Более того, направляясь с сыном в госпиталь и размышляя о церемонии, он заметил, что ему куда выгоднее было отсутствовать. Мысленно он уже простился с епископом, и все же сожалел, что так и не узнал того, что так хотел сказать старик, что не был с ним рядом в последний час, а вот о том, что не будет целовать холодные руки и бросать на крышку гроба горсть земли — нисколько не жалел. Было в этом что-то спасительно-эгоистичное. Он прекрасно понимал, что церемония пройдет без него, но сам он никогда не увидит этого человека мертвым, не будет видеть его погребенным, а значит, позволит ему жить дальше.

Все, что мы видим или слышим сами, врезается в наше сознание куда сильнее, чем то, что мы знаем, но никогда не видели. Подобные факты, даже если и не забываются, но однозначно вызывают куда меньше эмоций. Если же дело касается людей, покинувших этот мир… Будете ли вы вспоминать их мертвыми, если никогда их таковыми не увидите? Чтобы ни произошло и как бы вы не думали об этом человеке, но вы будете помнить его лишь живого, с открытыми глазами и чертами характера в жестах и мимике.

Точно так же Стенет не видел смерти своих родителей. Когда внезапно скончалась мать, он был в столице, а когда приехал домой, то застал лишь тихого печального отца. Тот вскоре тоже угас, пока Стен отправился на помощь к своим коллегам. Тогда он очень переживал, что не простился, что не был на церемонии и не говорил в ней прощальных слов, однако со временем понял, что его переживания напрасны. Он все равно знал, что его родители любили его, более того, он с радостью замечал, что в его памяти мать всегда улыбается, а отец, хоть и хмурится, сложив руки у груди, но внимательно смотрит прямо на него.

Осталось лишь сожаление, что его не было в последний миг, что он не слышал последних, возможно важных слов, что сам он возможно что-то не сказал, не понял, не заметил, опоздал. Это все было важно, а тело и его погребение — нет.

Потому он совершенно спокойно даже не попытался куда-то успеть, чтобы не привлекать своим опозданием лишнего внимания, зато он выполнил требование сына и оказался наедине с врачом. Сморт Онгри решил заняться им лично.

— И так, что случилось? — спрашивал он закрывая дверь, — Раньше ты не возвращался, даже если у тебя расходились швы.

Стен усмехнулся, вспоминая свою беспечную юность, и то насколько далеко заходил в своей невнимательности ко всему телесному. Ему даже невольно вспомнилась одна юношеская глупость, что чуть не стоила ему жизни. Когда-то, в свои молодые двадцать лет, он сбежал из госпиталя, выпрыгнув из окна второго этажа, чтобы помчаться на свидание со своей Ани, ибо тогда он ее совсем еще не знал, как не знал, придет ли она на эту встречу, сможет ли он найти ее после. Зато он знал, что швы точно разойдутся, от беготни по городу. Ани пришла, не потерялась и сразу узнала, что имеет дело с отчаянно влюбленным экзарцистом. От этих воспоминаний он невольно улыбался, и в то же время губы кривились от боли. А что если бы он не пришел: они бы не встретились, не нашлись, не сошлись, не любили? Что если…? Все это спрашивал себя Стенет уже через двадцать лет, которые нельзя было отменить.

— Мой сын настоял, что бы я пришел, — спокойно признался Стен, спеша просто забыть все и вернуться к реальности.

— Почему?

Врач явно удивился, боясь представить, что могло заставить ребенка надавить на отца.

— Я просто провалился в сон, — ответил Стен, расхаживая по комнате. Он сам не заметил, как вместо того, что бы сесть, начал мерять шагами кабинет.

Врач же вернулся к столу, нашел карту Стенета и внимательно слушал.

— Я просто спал так крепко и так долго, что он стал волноваться. Впрочем, я тоже удивлен, — продолжал Аврелар. — Я конечно при истощении не раз проваливался в спячки, но тогда у меня было соответствующее самочувствие, а теперь я чувствую себя отлично, даже легкая слабость прошла еще вчера днем, но ночью я явно отключился от нехватки сил.

— А теперь?

— Теперь все снова в порядке.

— И поэтому ты носишься как безумный?

Стен застыл и внимательно посмотрел на собеседника, понимая, что действительно ведет себя неразумно.

— Ты пил? — спросил Сморт, понимая, что ему ничего не скажут в ответ на легкий укор.

— Нет, — тихо отозвался Стенет и все же сел.

Он не знал, что говорить и как объяснять свое странное состояние.

Врач долго смотрел на него, изучая взглядом и надеясь на дополнительные объяснения, но Стенет ничего не мог ему ответить и оттого просто молчал.

Сморт был из тех врачей, что старались ловить каждую деталь и каждую перемену в человеке, а Стенета он видел не в первый раз и тот факт, что он не видел его много лет, не мешал Онгри делать свои выводы. Он давно составил свое мнение о Стенете и догадывался, что никто не осудит Аврелара так строго, как он сам, а значит и отвечать за себя он в состоянии. Это была та самая черта, что соединяет добро со злом внутри человека. Она может быть щитом или напротив вместилищем для темных сил. Можно судить себя строго и контролировать, при этом каждое движение свой души, но совершив одну ошибку, тут же потерять все и даже не заметить. При подобном контроле ошибки фатальны, а принципы слишком непоколебимы. Сморт хорошо понимал все это и учитывал, что сидящий перед ним тоже понимает и водружает на свои плечи неподъемную ношу ответственности за все происходящее, оттого это увеличивало риск срыва. Как ни странно, но когда мы принимаем свой недостаток, признаем его и понимаем, что он не столь фатален, как нам казалось, осознаем, что мир не рухнул и никто не погиб, мы получаем освобождение. Когда же мы корим себя и давим, мы напротив делаем себя еще более уязвимыми. Стен был готов раздавить себя и, по мнению Онгри, боялся сорваться. Врачу было трудно понять истинные причины метаний пациента, но все же в своих выводах он был прав и Стен был на пороге того, чтобы самолично разрушить свои последние силы. В то же время этот человек знал еще одну тайну человеческого я — все болезни духа, лечит дело. Впрочем дело, порою, может излечить и тело, ибо когда человек полностью отдается чему-либо, когда он готов на все, ради того за что взялся — все его силы начинают следовать за его волей. Поэтому Сморт и заговорил:

— Ты ведь знаешь, что покойный епископ хотел именно тебе передать свой пост?

Такая перемена темы сильно поразила Стена. Бесконечный поиск ответов и сомнения истощили его, заставили постоянно углубляться в детали и порою теряться в этих деталях. Так и сейчас, пока он думал о своих проблемах с алкоголем и немых голосах в голове, он потерял цельную картину реальности и уже не мог связать, то о чем он думал с тем, о чем заговорил врач, для которого связь была очевидной.

— Ну не делай такое лицо, ты не мог не знать…

— Я просто не понимаю, зачем вы говорите об этом. Если вы считаете, что не в состоянии принять подобный пост…

— Погоди, — перебил его врач, чувствуя, что напряжение и развитие темы принимает неприятный оборот. — Не усложняй, а просто выслушай меня.

О том, что мужчина явно себя измучил и теперь не может рассуждать здраво, Сморт конечно, не спешил говорить, а просто поведал свою позицию. При этом, чтобы казаться более открытым и сделать разговор более открытым, он вышел из-за стола и прислонился спиной к шкафу у окна.

— Я не думаю, что ты не способен. Более того, я не думаю, что у тебя все плохо. Поверь, не ты первый и не ты последний, кто дает слабину на этом пути. Однако, прежде, в годы твоей юности, я видел в тебе особую, необычайную энергию, которую обычно называют талантом. Не только Его светлость, добрая ему память, видел это. Все видели, и никто не сомневался, что тебя ждет большое будущее в ордене. Сейчас ты конечно кажешься уже не тем, нет того огня и пылающих глаз, просто нет, но все же ты продолжаешь удивлять. Если даже на границе сломленной воли ты смог изгнать Тьму через свое сердце и не проиграть то, что ты сможешь, когда придешь в норму? Лично я, как врач, считаю, что вернув тебя в строй в полной мере способного действовать, я сделаю для ордена больше, чем проведя десятки операций.

Стенет нервно прикусил губу, чувствуя, как огромен груз его ответственности.

— Поэтому, я напротив считаю, что ты должен занять этот пост. Неужели ты думаешь, что тебе совсем нечего сделать для ордена.

— Я думаю, что я не готов сделать для него то, что мог бы…

— А мне кажется, самое время.

— Ты еще не потерял живое мышление молодости, по крайней мере, я на это надеюсь — но при этом ты обрел немало опыта и уже довольно долго и успешно, находишься на руководящей должности. К тому же подобное дело потребует от тебя всех твоих сил и времени и, если ты отдашься ему, то непременно забудешь обо всем остальном.

Стен помолчал. В его голове начинали роиться совершенно новые мысли, но он не хотел их обсуждать с другими, тем более с главой госпиталя.

— Я подумаю, — прошептал он и поспешил сменить тему. — Я могу успокоить сына на тему своего истощения?

— Несомненно, как бы это ни было удивительно, но объективно ты в отличном состоянии, а легкая слабость, головокружение и желание спать, после твоего подвига, вполне нормальны.

Стен понимающе кивнул, но не спешил вставать, ибо только сейчас он понял, что его беспокоит еще один вопрос. Так бывает с вдумчивыми людьми, они и сами не замечают, как много думают о самых разных вещах, пока что-то не затронет, даже вскользь их тайное размышление.

— Я могу спросить кое-что совершенно постороннее?

— Спрашивай, — удивленно согласился врач.

— Что будет с Ричардом?

— В каком смысле?

— Разве гибель Олли ничего не меняет?

Тут Сморт вздохнул, и вернулся на свое место, словно тем самым возвращал самого себя к должности от которой старался отойти совсем недавно.

— Почему ты вообще спрашиваешь?

— Это трудно объяснить, но мне не безразлична его судьба.

Все же Стен был в этом вопросе честен. Тот сон или быть может галлюцинация, многое меняла и пугала Стената, однако, в то же время, чем-то манила, словно важная загадка, разгадка которой могла бы объяснить все. Более того, каким бы странным ни был тот неизвестный с его лицом и черными глазами в тот момент, когда речь шла о родстве с этим темным юношей, сам Стен чувствовал родство и искренность этих слов, он был уверен, что Ричард связан и с тем темным и с ним самим.

Возможно, куда разумнее было бы бежать от этого мальчишки, спасаясь от странного наваждения и больше не возвращаться к этому, но даже здесь Стен чувствовал своим долгом довести дело до конца, а если точнее разобраться во всем. Более того, даже если отбросить странные сны и слова, становилось очевидным, что Ричард был уникальным членом ордена, в голове которого могли храниться самые разные тайны, раскрытие которых могло изменить многое. Инквизиторы настоящего продвинулись дальше своих предков в вопросах защиты от тьмы, печатях. Они куда больше знали о темных сущностях и демонах, но ничего не знали о темном мире, более того, открывая портал и изгоняя демона, они не могли сказать наверняка, что изгоняют его именно в мир теней, а не в какой либо другой. Язык темных был для них пожалуй даже большей загадкой, чем для основателей, неоднократно пытающихся понять хрипло скрипящие звуки речи Тьмы. Теперь же об этом даже не мечтали, в то время, как Ричард отчетливо и главное осознанно говорил на этом языке.

Стен не знал, как далеко он мог бы зайти в беседах с Ричардом и как достать полезную информацию, не превратив мальчишку в жертву. Да, Стена это волновало. Он не склонен был считать, что для борьбы хороши любые средства, хотя допускал, что в борьбе с людьми, возможно, такая логика уместна, при этом не уходил в размышления, оставляя это тем, кому подобные мысли действительно важны. В его же деятельности как, правило, даже вернее сказать, всегда, определяют исход боя.

Моральная сила и его ценность, вот, что определяло смертную силу экзорцизма. Еще в юности Стенат сталкивался с легендами о великих бойцах, которые во имя победы жертвовали принципами гуманности, ставя победу высшей ценностью. Кто-то из них убивал своих товарищей, кто-то невинных людей или виновных, то есть порабощенных, но так или иначе, они были готовы победить любой ценой. Целью их становилось не спасение и не защита, а победа, со всеми ее почестями. Многим из них удавалось победить в первый раз, во второй или третий, а порою даже с первого, стоило им только подумать о сладости своего могущества — тьма овладевала ими, становясь еще сильнее. В тоже время, в противоположность этому, легенды рассказывали о том, как экзорцисты, боровшиеся за спасение других в конце концов, разжигали и в себе и в своих товарищах куда большую силу веры и, тем самым, меняли многое, принося победу в самых трудных миссиях. Наивным мальчиком, в школе ордена, он верил во все это. После он начал понимать, что все не так героически у тех, кто верит и защищает. Чаще, они не вершат чудес, а погибают, сохранив свою душу нетронутой, в то время, как те, что смеют позабыть свою цель действительно теряют себя в пелене тьмы и не возвращаются с битв уже никогда. Поэтому, как человек строгий к себе, он внимательно следил не только за своими действиями, но и за мыслями.

Это же касается темных, таких как Ричард, с ними все бывало по-разному. Одни сражались за орден до самой смерти, внеся в историю немало подвигов и чудес, другие поднимали завесу тайны в разных областях, третьи жили мирной жизнью, пока тьма не начинала на них охоту или, напротив, они сами не вызывали ее в мир, четвертые пробуждались, проиграв бой и обращались в демонов. Однако каждый темный оставлял свой след, имя каждого черноглазого не просто было записано в архивах ордена, а было частью истории. Ричард еще не вошел в нее, но можно было быть уверенным, что он в нее войдет, вот только никто не мог сказать будет ли в этой истории он другом или врагом. Это хорошо понимал и Сморт и Аврелар, но каждый из них опасался мыслей другого, ибо путь темных никогда не был простым или однозначным.

Стен решил объясниться первым.

— Я хотел бы помочь этому юноше.

Это успокоило Онгри и он вздохнув заговорил:

— Ты ведь ничего о нем не знаешь?

Стен кивнул.

— В той битве я видел его впервые.

Большего врач не спрашивал, а предложил Стену взять дело Ричарда Рейнхада в архиве, а уже завтра после прочтения, приходить для разговора.

Подобное немного смутило Стена, но спорить он с этим не стал, понимая, что все может быть сложнее, чем он предполагал.

— А зайти к нему сегодня я могу?

— Да, конечно, если ненадолго.

Стен согласно кивнул и поспешил удалиться, спеша к сыну.

Маленький Артэм ждал его в коридоре. Конечно, как ребенок, он не мог усидеть на месте и бесконечно бродил, изучая взглядом, разные двери и читая надписи на них. Однако воспитанный ребенок никому не мешал и всегда извинялся, оказавшись на чьем-то пути. Когда же вышел Стен, мальчик говорил с одним из пациентов.

— Папа очень хороший, — говорил мальчик раненному, что сидел перед ним на очень скверном кресле с колесами.

Но именно в этот момент мальчик увидел отца и бросился к нему.

— Я тут с твоим боевым товарищем познакомился, он говорит, что ты особенный.

Стен не успел удивиться и поймать бросившегося к нему мальчика, как кресло развернулась. Безумная, дикая улыбка сияла на лице Ричарда.

Стен не мог понять, что именно чувствует, но ужас и растерянность отчетливо блеснули в его сознании. Сердце испуганно замерло, и он внимательно посмотрел на Артема, но маленький мальчик явно не чувствовал никакой тревоги, не был напуган и был живым и любопытным, как прежде. Он говорил и делился всеми своими новыми впечатлениями.

Тогда Стен вновь посмотрел на Ричарда, но ничего зловещего в нем не заметил. Парень улыбался, но в этой улыбке была лишь печаль, но никак не злоба.

— Я увидел тебя из окна и удивился, — произнес Ричард, — Не поверил, что что-то могло случиться, вот и познакомился с твоим сыном. Он удивительный ребенок, буквально уникальный.

Стен еще раз посмотрел на сына и ласково потрепал по волосам смущенного мальчика, но промолчал.

— Ладно, идите уже, — бросил Ричард спеша развернуть свое кресло и направить его в сторону своего отделения.

Ричард был действительно сложной натурой, и это не было той выдуманной сложностью, за которой прячутся обычно подростки, путаясь в своих эмоциях и мыслях. Ричард же очень хорошо знал и понимал свои эмоции, принимал свои странности, но по опыту знал, что все это ему лучше оставлять при себе. Однако и Стен кое-что мог понять.

— Погоди, давай мы тебя проводим.

— Не утруждайтесь, — буркнул парень и с силой толкнул колесо, пытаясь ускориться, от столь неловкого резкого движения, коляска нелепо дернулась и напротив стала.

— Ну ладно тебе, Ричард! — воскликнул Артэм, бросившись к юноше. — Из-за этих цепей, тебе не удастся быстро управиться с этой штуковиной, а нам не трудно тебе помочь, правда, папа?

— Правда, к тому же, я хотел заглянуть к тебе, — признался Стенет.

Он даже не заметил цепей, что больше не приковывали руки Ричарда к кровати, зато они тянулись от одной руки к другой, как и прежде существуя лишь для того, чтобы сдержать Тьму.

— Зачем я тебе сдался, — пробормотал Ричард, пряча глаза.

Однако помощь он явно принимал, складывая руки на коленях. Вот только забинтованные руки дрожали и старались спрятать цепи в покрывало.

Стен вздохнул и посмотрел на сына.

— Артэм, мне очень надо поговорить с Ричардом наедине, ты можешь спуститься по этой лестнице, подождать меня внизу?

Артэм посмотрел на отца, затем на Ричарда и только потом на указанную лестницу. Он явно дул губы и не скрывал недовольства, однако подчинился и только у самой лестницы заявил обернувшись:

— Если бы была возможность, я бы с радостью стал тебе другом, Ричард.

После этих слов он быстро побежал по лестнице, слыша отчаянный безумный смех Ричарда.

— Почему ты смеешься? — спросил Стен, сдвинув кресло в нужном направлении.

Он не мог видеть лица подростка, однако смех оборвался и тихий голос произнес:

— С такими, как я не дружат, таких, как я боятся.

— Не говори глупостей, не все могут просто тебя понять.

— Заткнись ты, сам испугался пару минут назад.

— Так вот почему ты так реагируешь. Позволь мне объяснить.

И вместо того, что бы вести его дальше, свернул в сторону большого балкона, считая его отличным местом для беседы.

— Мои странные реакции не связаны с тобой. Надеюсь, я могу быть с тобой откровенным и говорить то, чего я не говорил другим?

Он посмотрел на удивленного Ричарда и закурил. Ответа не было, но тот взгляд черных глаз, который следил за ним, был куда откровеннее, любых слов.

— Меня измучили страшные сны, в них я вижу себя с черными глазами, это сделало меня нервозным.

— А что тебе говорил тот ты? — заинтересованно спросил Ричард.

Казалось, он ожил от этого признания и словно что-то понял или стал предполагать, но сам факт явно не удивил его.

— Он говорит, что он и есть я, но пожалуй оставим это и поговорим о другом.

— О чем же?

При этом он спрашивал так, словно ни о чем другом не могло быть интересно поговорить.

— О тебе. Я конечно не могу утверждать подобного, но мне кажется, что тебе нужна помощь.

Ричард прищурился и прикусил губу, явно напрягаясь. Та живость, открытость и даже можно сказать — беспечность, возникшие после признания тут же исчезла, словно возникшая надежда окончательно растаяла.

— Какая разница нужна она мне или нет? Давай ты просто отвезешь меня в палату и пойдешь домой.

Скрестив руки у груди, юноша показательно отвернулся.

— Ричард, почему ты так реагируешь? Я действительно хотел бы тебе помочь.

Ричард все же посмотрел на собеседника, явно о чем-то задумавшись, а после спросил:

— Ты станешь епископом сейчас или предпочтешь сбежать?

Этот вопрос для Стена был слишком внезапным. Он не мог даже представить, что эта тема могла всплыть, но для Ричарда это явно было определяющим вопросом.

— Я не знаю. Все слишком сложно.

— Если это для тебя сложно, то не берись за другое! Прежде чем идти ко мне со своей помощью, лучше помоги себе самому.

На этот раз Ричард не стал отворачиваться, а, напротив, с явным вызовом смотрел в глаза Стенета, но видя его растерянность, видимо сжалился и заговорил уже мягче:

— Ты не сможешь мне по-настоящему помочь, пока не разберешься в себе. Более того, я совершенно не хочу быть твоим способом отвлечься, так что приходи, когда решишь чего ты по-настоящему хочешь.

Больше говорить было нечего, причем этот факт был таким явным, что Стенет больше не говорил ни слова, а просто выкатил коляску с балкона и медленно покатил ее по коридору. Только в палате, он заговорил:

— Но если вдруг тебе нужна будет какая-то помощь, ты можешь попросить ее у меня.

— Хорошо, — согласился юноша и ловко пересел на кровать.

Все же в нем, что-то изменилось. Он явно перестал защищаться, искать подвоха и даже раздражаться, словно в действительности он всегда был просто другом, которого забыли, а теперь нашли. Стен хорошо видел большие черные глаза юноши, но не видел в них и тени зла.

— Иди уже, — бросил внезапно Ричард, почти смеясь.

Неловко попрощавшись, Стен поспешил к сыну. Стоит отметить, что пока мальчик был на территории ордена, он был в безопасности. Тут его никто бы не обидел и не позволил бы натворить глупостей, поэтому Стен был спокоен, однако понимал, что мальчик мог просто обидеться на долгое отсутствие отца. Артэм действительно дулся, и стоя у стены просто ждал, ничего не изучая и никуда не заглядывая.

— Меня долго не было? Извини, — сразу проговорил Стен, протягивая мальчику руку.

Будучи натурой легкой, Артэм принял эту руку. Его серьезное лицо, с чуть сведенными бровями, сразу переменилось, и он искренне ответил:

— Ты быстро, но мне очень хотелось его проводить. Он мне показался хорошим и с ним куда проще, чем с Лейном.

Стен усмехнулся, только теперь осознавая, что Ричард годится ему в сыновья. Просто о его возрасте было слишком легко забыть. Впрочем, не только о возрасте, но и о самом Ричарде Стен и его маленький сын пока решили забыть, направляясь на свою прогулку.

— Веди меня в самые значимые места! — потребовал мальчик.

— В самые знаменитые, ты хотел сказать?

Артэм аж вспыхнул от такого уточнения.

— Папа, не притворяйся. Мне нужны самые важные места в твоей памяти.

Стен только вздохнул. Он был уверен, что детская беспечность позволит Артэму забыть его вчерашние планы и тогда сам Стенат получил бы возможность все забыть. Вот только дети забывают только неинтересное и не важное, если их что-то не удивило и не впечатлило, они с большим удовольствием просто забудут это, буквально потеряют в своей голове, заменяя чем-то новым — ярче и интереснее, зато о важном они никогда не забывают. Во многом это плюс детского сознания, маленький ребенок честен с собой в своих желаниях и интересах, он не склонен все усложнять и анализировать, и потому частенько не знает причины желаний и не понимает последствий, зато точно знает чего именно хочет. Артэм хотел совершить чудо, слишком ярко он видел его в своем уме, чтобы отказаться от своей казалось бы наивной идеи, вот только маленький мальчик был прав.

Изучая город и слушая истории сына, сочиненные на ходу, он внезапно для себя вновь и вновь открывал этот город. Время может и не исцеляет ран и не смягчает боль, но оно безжалостно уничтожает все следы прошлого. Просто чаще всего, мы не желаем замечать, что памятный нам мостик был давно разрушен, а на его месте стоит уже совсем другой, куда изящнее. Мы не желаем видеть, что нет больше той "нашей" скамейки в парке, а старый дуб уже спилили. Так устроен человек, ему проще хранить все так, как оно запечатлелось в яркий момент времени, находя сходство в самых мелких деталях, но не замечая очевидных. Конечно, если он шел бы по городу с легким сердцем, а рядом с ним шагала Ани, они вместе наверняка с доброй улыбкой примечали перемены и вспоминали те детали, что забрало время. Она бы присела на несуществующую скамейку и кокетливо бы наблюдала, притворяясь, что читает. Но он был один в этом городе и единственным ценным, что у него еще оставалось, были воспоминания и он жестоко отводил им в сердце слишком много места. Зато теперь, наблюдая, как маленький мальчик проносится по каменной кладке, представляя себя большой птицей, спустившейся с небес, он понимал, что создает новые воспоминания не имеющие к ней отношения. Он вдруг понял, что хранит в своей памяти призрак, просто призрак чувства, призрак надежды, призрак воспоминания. Стройная рыжая бестия, бесконечно танцующая на улицах столицы исчезла и мужчина просто улыбнулся, слушая сына.

— Вот представь, это ведь могло быть полем битвы, такая огромная каменная площадь прямо перед дворцом короля, будь я Тьмой, я бы обязательно показал свою силу здесь, вот только я будущий экзорцист и если она появится…

Артэм не говорил, что случится в случае его появления, вместо этого он уверенно стал в боевую стойку и поразил воображаемого врага своим невидимым острым мечом, а затем сложил руки для молитвы.

— Верни эту тьму в ее логово и прости ее, господи, — прошептал он тихо.

В этот момент было уже темно, и лицо Артэма освещал тусклый свет фонаря, рисуя глубокие тени. Он делал детское лицо взрослее, а сказанным словам придавал глубину. Это произвело на Стена особо сильное впечатление. "Простить Тьму" — подобной молитвы Стенет еще не слышал, более того, он даже не думал, что ее можно прощать и частенько забывал что она и вовсе живая.

Мальчик весело посмотрел на отца и спешно добавил:

— Но главное береги папу.

Стен в очередной раз улыбнулся, показывая тем самым, что чудо действительно случилось и сыну удалось развеять призраков памяти отца.

Аврелару действительно стало легче, словно он, наконец, выдохнул тяжелый ком невысказанной боли и тут же окончательно о ней забыл. У него были дети и работа, а обо всем остальном можно было и подумать, но все же не сегодня.

— Нам пора возвращаться, — проговорил Стен, протягивая сыну руку, — Чтобы ты хотел посмотреть завтра?

Мальчик тут же поймал эту руку и стал быстро и эмоционально рассказывать обо всех своих мыслях, чтобы потом по возвращении крепко уснуть. Этой ночью, и Стен уснул быстро и спокойно. Ему не слышались голоса, и он не видел своих глаз в черном тоне, да и проснулся он ранним утром, словно его никогда ничего не тревожило.