Основы искусства святости, том 3

I. Наука

Здесь надо различать науку и науку, то есть духовную, божественную и плотскую, светскую, человеческую. Первая, по апостолу, чиста, мирна, кротка, благопокорлива, вторая — земна, душевна, бесовска (Иак. 3, 15, 17). Христианин должен пользоваться, прежде всего, первой; но в случае надобности может прибегать и ко второй. Как поступать в последнем случае, учит св. Григорий Богослов. «Полагаю, что всякий, имеющий ум, — говорит великий богопросвещенный отец Церкви, — признает первым для нас благом ученость, и не только сию благороднейшую и нашу ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение и за красоту умосозерцаемую, но и ученость внешнюю, которою многие из христиан, по худому разумению, гнушаются как злохудожною, опасною, удаляющею от Бога. Небо, землю, воздух и все, что на них, не должно презирать за то, что некоторые худо уразумели и вместо Бога воздали им божеское поклонение. Напротив того, мы... от создания будем заключать о Создателе, как говорит божественный апостол, пленяюще всяк разум во Христа (2 Кор. 10, 5)... В науках мы заимствовали исследования и умозрения, но отринули все то, что ведет к

-75-

демонам, к заблуждению и во глубину погибели»*. (Св. Григорий Богослов. Творения. Ч. 4. М., 1889. С. 50-51. Слово 43. — Прим, составителя.) Отсюда понятны слова апостола Иакова: не предметы, подлежащие научному

исследованию, мерзки и бесовски, а направление науки, дух ее. Как избежать тлетворного сего влияния, подробнее сказано будет после, а сейчас только замечу, что когда я говорю в этой книге о несостоятельности и вреде науки и шире — всей культуры, то разумею их ложное, демонское направление, в котором для истины и благочестия не остается пространства ни одной пяди, ни одной сотой. Понятно, что слабые души могут пользоваться этой самой наукой (например математикой и инженерно-архитектурным искусством для постройки храмов, железными дорогами для поездки к святым местам или по необходимым делам, а не в качестве, следовательно, туристов), и этого будет довольно с них; сильные же, вооруженные невидимою силою, простираются на большее — входят открыто и безбоязненно в самый стан сопротивника и наносят ему смертельные раны у него же самого в доме, то есть изучают его лжеучения, исследуют внимательно его ядовитые произведения искусства, вскрывая их гниль и смертоносные жала. А слабым душам надо затыкать уши и бежать от всего, несогласного с учением Церкви. И не позволять себе рассуждать. Учить, если заставляют (в школах), учи, знай, но относись, как к срамным словам, услышанным на улице или считанным с забора. Так как в миру теперь все против Бога направлено, то вреда не будет, если и на всякую науку так будешь смотреть — на историю, литературу, естествознание и прочее. Лишь бы мы все делали с мыслью о Боге и ради Бога, а не просто ради гнушания самими предметами.

1. Прикладной характер науки. Если одна наука -божественна, а другая — по характеру своему бесовская и крупицы истины в ней надо вылавливать, как блестки жира в пустых щах, то понятно, что к одной надо стремиться и изучать ее, а другую терпеть и все силы направлять, чтобы как-нибудь приложить ее к полезному и духовному делу. Так как сама по себе она не имеет ценности, которую находят в ней ученые, то оставим их увлекаться своими гипотезами, как ребенка, радующегося новым сочетаниям

-76-

бусинок в калейдоскопе, а мы тем временем подумаем о том, что можно взять из нее для защиты нашей веры. Собственно, надо бы, чтобы все ученые мира работали только для Бога, исследовали Его творение в целях прославления Его Самого, изучали свойства природы для того лишь, чтобы человеку не комфортабельнее жилось, а легче было исполнять заповеди Господни (печать, например, не для «культурных» целей надо бы употреблять, а на проповедь Слова

Божьего). Так как ученые и не думают это исполнять, то пусть делают христиане, что могут, выполняют вместо них. Когда наше время придет — после уничтожения всей культуры и самой земли со всеми ее делами (2 Пет. 3, 19), тогда настанет Царство Единого Бога, и все будет чинно, светло, славно, направлено на богоугождение и прославление Творца.

«Не стоит тратить свое время на расследования бесплодные, — говорит учитель первохристианской Церкви, Климент Александрийский⁹. — Науки человеческие для истинного христианина представляют собой занятия лишь предуготовительные, впрочем, помогающие ему, насколько то возможно, не только воспарять умозрением к истине и утверждаться на этом непоколебимом основании, но и опровергать софизмы возражений против истины. Христианин должен быть знаком со всем курсом школьных наук и со всей эллинской мудростью, только он относится к ним, не как к имеющим значение существенное в себе, — он видит в них лишь полезную принадлежность, по времени и обстоятельствам даже необходимую. В руках еретиков науки служат средством для распространения лжи и зла, в руках же христианина они служат орудием к укреплению добра и истины».

2. В чем заключается истинная философия? Философия есть синтез, завершение всех наук. В чем же состоит для христианина «сумма всех наук», «наука из наук»? — Не в том, однако, что называется в миру философией. Хотя Климент Александрийский говорит, что христианин должен изучить всю мирскую книжную мудрость, но это относится к христианину, живущему в миру среди еретиков и желающему их же оружием защитить свою веру, и притом в целях прикладных, апологетических, о которых сказано было выше. Ну, а зачем же вся мудрость внешняя тому, кто не

-77-

поставлен, как пастырь или учитель церковный, на то, чтобы бороться и даже жить вместе с еретиками? Например, зачем она тому, кто хочет в молчании созидать в себе храм душевный Богу, обитель для пребывания в ней Св. Духа? — Конечно, незачем. Но ведь изучать добродетели делом, поучаться молитвенно в Законе Божием день и ночь — не настоящее ли призвание христианина? — Несомненно. Не является ли «наукой из наук» прохождение в монашестве духовного делания, как о том говорят святые отцы?¹⁰ -Всеконечно. Следовательно, кто, по зову Духа Божьего, углубится в доброделание, отринув всякую науку и возненавидев самый мир, не лучшее ли дело сделает в этом самом мире, не изучит ли высшую науку, какая только есть?

- Истинно, истинно так.

Покажи же мне, скажет читатель, свидетельства. — Охотно, и из святых отцов приведу; приведу даже и свидетельства светских писателей, живущих в миру.

1. «Простоту и неприуготовленность духовного учения никто да не сравнивает с пытливостью любомудрствовавших о небе [то есть астрономов, астрофизиков нынешних],

- говорит св. Василий Великий¹¹. — Сколько красота в женах целомудренных предпочтительнее красоты любодейной, столько же разности между нашими учениями и учениями внешних».

2. «Велико любомудрие в том, чтобы мир почитать мертвым, но еще большее

и гораздо важнейшее в том, чтобы и самому быть как бы умершим для него», — учит св. Иоанн Златоуст¹² о существе истинной философии.

3. Он же сказал: «В том и состоит важнейшая часть любомудрия [философии], чтобы не быть привязанным и пристрастным к настоящей жизни»¹³.

4. Он же: «Терпение зла... есть подвиг любомудрия»¹⁴.

5. Вот еще приговор, подходящий к любомудрию — философии XX века и ее ученым: «Великое благо любомудрие — разумею то любомудрие, которое у нас. У язычников все только слова и басни; а самые эти басни не заключают в себе никакого любомудрия, потому что у них все делается ради славы»¹⁵.

6. Еще, не поленюсь, выпишу из того же Златоуста: «Кто презирает почести, тот и любомудр [философ], он знает дела человеческие, а в знании-то дел Божеских и человеческих и состоит любомудрие [философия]»¹⁶.

-78

7. «Но нет, нет ныне таких философов! — восклицает св. отец. — А потому нельзя найти и примера. Есть, впрочем, между монахами, между мирянами же нет. Что между монахами находятся такие примеры, в доказательство можно привести многих, но я укажу на одного из многих». Дальше идет рассказ о

17

преподобном Юлиане .

Итак, истинная наука заключается не в том, чтобы только знать что-нибудь.

Творец не требует, чтоб в груде гордых книг

Его пытались мы постигнуть, взвесить, смерить, —

говорит совершенно верно Верхарн¹⁸.

Но чего требует? - Любви и сердца. Даждь ми, сыне, твое сердце (Притч. 23, 26). Чистое, разумеется (Мф. 5, 8). И еще: разум кичит, а любы созидает (1 Кор. 8, 1; гл. 13). А чтобы иметь чистое сердце, освобожденное от страстей, требуется подвиг, в частности монашество.

Таким образом тот, кто хочет до конца пройти «христианскую науку» в полном смысле слова, неминуемо придет к монашеству.

3. Во что обратилась нынешняя наука? Вопрос кратко, но исчерпывающе раскрывается в трех срезах. С объективной точки зрения, для человечества XX века наука обратилась в фетишизм, идолопоклонство, нисколько не лучшее, чем у дикарей. Предметы, подлежащие научному изучению, вызывают, как увидим ниже, со стороны ученых такое отношение, которое сродни восхищению первобытных людей перед предметами, обоготворяемыми ими как фетиши. Так же, как и древние грубые язычники — египтяне, например, - «которые обожали все, что было перед глазами, до лука в их садах включительно» (Сертиллянж)¹⁹, — нынешние научники везде ищут и находят предметы для исследования: никакая навозная свалка за городом не оставляется ими без внимания; ими производятся бесчисленные анализы, начиная от состава конских волос²⁰ и

21 22 23

коровьих рогов до золы собачьего молока и птичьих испражнений включительно. Всякая падаль, трупы животных, лягушек и червей, препарированные и заспиртованные, так же дороги для наших ученых, как были дороги набальзамированные чирки и ибисы для египтян; капище для последних и лаборатория или анатомический театр для первых одинаково «святилище»,

-79-

где по полкам расставлены их «боги» . Скажут, что это только образ выражения один и тот же, смысл же различный. Солгут — ибо ученым потому все таковое дорого и они дрожат над всем этим и не хотят сменять ни на какие сокровища мира²⁵, что видят в своих препаратах результат действия механических законов вселенной. А эти законы представляются им частью Универсальной Истины. А последняя — не есть ли извращенное понятие Бога?

С субъективной стороны, наука есть страсть, такая же, как и всякая другая — пьянство, блуд, гордость, тщеславие и прочие. Что это так, доказывают признания самих ученых.

1. Вот дневник профессора В. Арнольди²⁶. В нем то и дело мелькают то чувство

27

зависти («смотрел с завистью» на препарат в музее) , то отчаяние (из-за того, что

ars longa, vita brevis est*,(*наука широка, а жизнь коротка (лат.)) всего не

28

охватишь и не изучишь) .

2. Чем, как не великой страстью, можно объяснить следующее поведение знаменитого энтомолога Фабра²⁹, которое простые люди принимали просто за сумасшествие. «И мы [небольшая компания], — рассказывает он сам, нимало не смущаясь, — нашли то, что ожидали найти... Оставив низменный берег и поднявшись на равнину, мы увидали стада баранов, лошадей, которые всюду рассыпали по обширному пастбищу обильный корм для навозных жуков. ...Вот куча свежеотложенного обыкновенного (а то еще необыкновенный, что ли, есть какой? Я, впрочем, не образован по этой части. — Еп. Варнава) конского навоза... Свежий, только что отложенный навоз — добыча особо ценная среди этих сухих бесплодных равнин. И потому эта куча — настоящий небесный дар [! — Еп. Варнава], который выпадает на долю только счастливцам из навозников».

Рыться в помете, с точки зрения ученого, может быть, серьезное занятие, слов нет, но есть и другая точка зрения. Упиваться «запахом, разносимым ветром на расстояние с версту в окружности» от этой «прелести», вместо того чтобы вдыхать действительно небесный дар — аромат добродетелей, — это ли призвание души человеческой, искупленной драгоценной кровью Христа Спасителя, и достойное ли это дело для нее, предназначенной вдыхать благоухание райских садов и цветов?!.

3. Интересен также рассказ не менее знаменитого Уол-

-80-

леса³⁰. Сообщив, как он несколько дней подкарауливал бабочку- крез (на одном из островов Зондского архипелага), дотоле неизвестную ученым, он говорит о том чувстве, которое испытал по ее приобретении: «Красота и блеск этой бабочки неописуемы, и только натуралист может понять то крайнее возбуждение, которое я испытал, поймав наконец эту бабочку. Когда я достал ее из сетки и развернул ее великолепные крылья, сердце у меня забилось, кровь бросилась в голову, и я был ближе к потере сознания, чем это бывало со мной в виду неминуемой смерти. Весь остальной день у меня болела голова — настолько было велико возбуждение, вызванное причиной, которая большинству покажется совершенно пустою».

Судя по этому заявлению, приходится удивляться, почему выводы Ломброзо в его книге «Гениальность и помешательство» считаются крайними. Если и не попадают такие примеры в курсы психиатрии, то, безусловно, только потому, что ученые стесняются записывать туда своих коллег. (Да и крыловская «Обезьяна с зеркалом» заставляет быть осмотрительней.) Что же касается опасений Уоллеса, что его-де не поймут, то он напрасно боится. Его чувства вполне понятны. И понятен цинизм и своего рода сладострастие, которое он проявил в не меньшей степени, чем любой дегенерат по отношению к своей жертве. Вся разница только в том, что страсть эта невинна по количеству причиненного ею другим материального вреда, но корни ее, как это ни странно, те же самые. Церковь таковых должна присуждать, если они в числе ее членов, к наказанию и епитимии — пока не исцелятся от страсти, что, по-видимому, невозможно.

Нужно ли, наконец, после всего этого прибавлять, что, с религиозной точки

31

зрения, наука есть богоборчество? И людям это нравится, потому что такая наука потакает их страстям, и они все простят ученым, даже если эти ученые

32

пойдут против азбучных истин , лишь бы те ниспровергали христианство. Впрочем, толпа, если бы и пожелала, то, по своему невежеству, не может

33

проверить ученых, хотя бы те и лгали . Она должна им верить на слово. Но где ее пресловутая гордость, которую ученые эти втаптывают в грязь?!.

4. Разочарование ученых в своем деле и тоска их по идеалу («банкротство души»). «Если спросить себя, — пишет бывший марксист, познавший всю тщету обещаний этого -81-

учения, профессор С. Булгаков, — чем живет современный человек, во что он уверовал вместо Бога, ну хотя если спросить среднего русского студента или взрослого гимназиста из "сознательных", то, конечно, он тотчас ответит: хочу приносить пользу человечеству, затем, подумав, прибавит: выработав себе научное мировоззрение. Вера в прогресс, в науку, в возможность разрешить все жизненные противоречия в историческом развитии науки и человечества составляют несложный катехизис современного человека... Однако совместима ли эта вера в разум с общим учением о человеке как двуногом животном, которое в силу случайности, игры материальных атомов и борьбы за существование достигло теперешнего состояния, а в будущем имеет достигнуть еще большего? Откуда у этого "ощипанного петуха", как определил человека философский

нигилист-циник Диоген, берется разум и наука и на чем опирается такая вера в них?.. Вот вопрос, поставленный человечеству критической философией в лице

Канта. Иногда отмахиваются от этих вопросов ссылкой на завоевания науки: да разве современная техника не свидетельствует о силе ума и знания! Но отвечать так — значит неизвестное подтверждать неизвестным, только отодвигать проблему, и не требует ли в таком случае уже самый этот факт объяснения? Ор

ган познания — головной мозг с нервной системой — и функция познания настолько несоизмеримы и несоответственны между собой, что говорить о познании мозгом и нервами мира и его законов — значит впадать не только в мистическую, но прямо мифологическую бессмыслицу или же утверждать громовое чудо, которого вообще не допускают представители новейшей науки. Одно из двух: или человек действительно есть такое ничтожество, ком грязи, каким его изображает материалистическая философия, но тогда непонятны эти

притязания на разум, науку; или же человек есть богоподобное существо, сын вечности, носитель божественного духа, и возможность научного познания

объясняется именно этой природой человека»³⁴.

Такова дилемма, перед которой останавливаются в смущении и тревоге «честные» ученые, желающие осознать до конца, с одной стороны, свое положение и призвание, а с другой — основы и конечную цель науки, которой они занимаются. Особенно, когда угар страсти проходит и наступает реакция.

-82-

И есть от чего смущаться. Ведь от того или иного решения этой дилеммы зависит судьба человека; выбрав одно, он может пойти в одну сторону, выбрав другое — в противоположную. И вот научный «витязь», подобно васнецовскому, стоит «на распутий» и размышляет.

Если смысл науки заключается только в ее общеполезности, если она только продукт комочка грязи, называемого мозгами, и орудие борьбы за существование, как учат дарвинисты в биологии и некоторые гносеологи, то откуда взяли, что истина всегда полезна, и не полезнее ли иногда, а может быть, и всегда, заблуждение? Ведь утверждали же подобное Ницше и некоторые авторы сочинений по теории познания. Не бросил ли дерзко уже Оскар Уайльд в лицо мыслящему человечеству свою знаменитую фразу: «Нет ничего более

нездорового, чем мышление»? А если это так, то значит можно «все доказывать», ничего не считая истиной, как современные модернисты и поступают. Действительно, что такое научная истина, когда еще существует сомнение, доступна ли она человеческому рассудку, когда нужна вера в единство разумного начала в мире и человеке? А раз нужна вера, то чем последняя лучше религиозной, которую «попы» в церкви проповедуют?³⁵

Если же наука возможна только в союзе с религией и должна постоянно опираться на нее, чтобы иметь право на самое свое существование (ибо без религии, т. е. без благодати, ум расстраивается, делается лживым, да и просто не может иметь бытия), то каковы должны быть ее границы и область дозволенного ? В чем же тогда состоит достоинство науки, если она будет (как в средневековье) находиться в подчиненном отношении к религии? Недавно из «служанки» (богословия) она таким трудным, революционным, насильственным путем сделалась самостоятельной «госпожой», неужели опять нужно смириться, слушаться, «не сметь свое суждение иметь»? Но если допустить контроль над наукой со стороны религии, то следует ожидать, что от ученых потребуется отчет (на Страшном Суде) за каждое слово, за неправильное учение, за недолжное употребление научного дара...

Итак, две дороги: с одной стороны — неверие, произвол, умственные и плотские наслаждения, с другой — вера в догматы, благочестие, аскетический подвиг; с одной стороны — безграничное знание, с каждым днем и часом все рас-83-

ширяющееся, с другой — знание отодвигается в будущий век: тогда узнаем лицем к лицу, ныне разумею отчасти, тогда же познаю, якоже и познан бых (1 Кор. 13, 12). Но при этом, с одной стороны — уныние, сомнение, пессимизм, отчаяние, с другой — радость, надежда, утверждение, мужественная бодрость.

Куда же идти?

Эти противоречия всегда мучили великих ученых и мыслителей, не понимала их только полунаука, люди, нахватавшиеся лишь верхушек знания. И нож, давно занесенный над горлом науки, нож, отточенный ею же самой, в последнее время некоторые из этих ученых безжалостно пытаются наконец вонзить в тело своей матери, так жестоко их обманувшей льстивыми надеждами³⁶. И голоса, что

37

человеку мало одной науки, надо еще «кое-что другое» для полного счастья и успокоения мятущегося ума, раздаются со всех сторон — из лагерей художников, поэтов, писателей, духовных лиц, ученых-естествоиспытателей, философов. Вот некоторые из них.

Эмиль Верхарн — талант первой величины в современной Бельгии — заставляет так говорить в своей драме «Монастырь» (акт 1) дона Милитьена:

...В наши времена

Науке только смерть в грядущем суждена;

Ее отвергли те, кто зрел в ней свет нетленный,

Искал найти в ней ключ к гармонии вселенной!

Сегодня правда в том, в чем ложь была вчера;

Систему стройную единый взмах пера

Вдруг может отменить, чтоб вновь творить системы;

Гипотезы кишат, не разъясняя темы;

Нет больше истины, нет больше лжи, и вот

Я жду, когда ж она сама себя пожрет...

Дельно рассуждает пастор Бэртодж в рассказе «Загробная любовь» такого

38

антицерковника, как Анатоль Франс (из сборника «L'etui de nacre»* (*«Перламутровый ларец» (франц.)): «Изыскания в области науки приведут лишь к открытиям в той же области... Духовные истины могут быть открыты лишь для тех, кто идет духовным путем».

Известный физик Лоренц, прочитав по приглашению в -84-

феврале и марте 1901 года в голландском обществе «Tot nut van't Agemeen» несколько публичных лекций, заключил их словами, которые совершенно уничтожают ценность и подъятого им собственного труда, и времени, отнятого у слушателей. Знаменитый профессор сказал, что сообщения его об эфире, молекулах, атомах и электронах были только «гадания», что «чем дальше мы [ученые] идем, тем более мы сознаем, как несовершенна наша работа», что все их научные теории есть только «несовершенное отражение действительности», что их, эти теории, «все время нужно перестраивать, улучшать и даже, может быть, заменить чем-нибудь совершенно другим»³⁹.

Знаменитый Гарнак, выучивший наизусть в подлинниках всю литературу первых трех веков христианства, исписав кипы бумаги и приобретя чрез это славу первоклассного ученого, наконец не выдержал этого чудовищного напряжения и насилия над естеством души и сказал: «Труд и прогресс культуры, без сомнения, очень ценные вещи, к которым мы должны стремиться и для которых мы должны работать, но высший идеал заключается не в них — они не могут наполнить душу истинным удовлетворением»⁴⁰. Позднее раскаянье.

Цену науке и ее пронырливому любопытству или любознательности, кому как угодно, наконец определил Владимир Соловьев⁴¹, о котором, нельзя сказать, чтобы он обладал ограниченным умом или слабой диалектикой. «В этом запутанном (еще бы — для плотского человека!

— Еп. Варнава) мире, — говорит он, — нет больше глупости, как всюду прикладывать деревянный аршин своего разума».

5. Как же должно христианину пользоваться данными науки? «Мы полагаем, дети, что настоящая жизнь человеческая вовсе ничего не значит, — поучал

42

юношей в свое время св. Василий Великий , — совершенно не почитаем и не называем благом того, что доставляет нам совершенство в этой только жизни... Поэтому, что к будущей жизни споспешествует нам, о том говорим, что должно любить сие и домогаться сего всеми силами, а что не переходит в нее, то

— презирать, как ничего не стоящее».

Исходя из этого общего для христианской жизни правила, мы приходим к следующим положениям относительно пользования чисто научными и прочими сочинениями

-85-

светских авторов (излагаю словами вышеупомянутого святого отца):

• «Не должно, однажды навсегда предав сим мужам [т. е. ученым] кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить»⁴³.

• «Если между учениями [евангельским и какого-либо ученого] есть какое взаимное сродство, то познание их будет нам кстати. Если же нет сего сродства, то изучать разность учений, сличая их между собою, немало служит к

44

подтверждению лучшего учения» .

• «Теперь следует сказать, в какой мере должно изучать их [светских авторов]... Не на всем по порядку надобно останавливаться умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых, надобно... соревновать им... А когда доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать подражания сему, так же затыкая уши, как Одиссей, по словам их, заградил слух от песен сирен. Ибо привычка к словам негодным [ср. пристрастие молодых девушек и юношей к романам] служит некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества. Поэтому не будем хвалить стихотворцев, когда злословят, насмехаются, представляют влюбленных [ср. опять наши романы, драмы, комедии]... А любовные похождения и явные студодеяния... которые и о скотах без стыда не стал бы рассказывать иной, предоставим лицедеям [актерам]. То же самое могу сказать и об историках, когда пишут они историю для развлечения слушателей... И как, срывая цветы с розового куста, избегаем шипов, так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться вредного. Поэтому в самом начале нужно рассмотреть каждую из наук и приспособить ее к цели...»⁴⁵

• Вся искушающе, добрая держите, — говорит апостол (1 Фес. 5, 21). Все можно читать — по послушанию и крепкому духом, все исследовать, от всех всему поучаться, изучать, слушать различные повествования, но из всего этого принимать нужно только одно доброе, полезное для души. В первохристианской Церкви для распознавания еретических и прелестных учений был подаваем верующим особый дар различения духов (1 Кор. 12, 10). «В наше время для

-86-

различения, от истины ли речь — воодушевленная и увлекательная, -- служит положительное учение Церкви. Это пробный камень всех учений. Что с ним согласно, то принимай, что несогласно, отвергай. И это можно делать без дальних

рассуждений. Последуя указаниям Церкви, будешь то же делать, как бы ты последовал благодатному дару различения духов»⁴⁶.