Глава 6

— Я только одного не понимаю — почему Маркес выступил именно сейчас? — генерал Рамос с видимым трудом отвел взгляд от ног Мэри — теперь на придвинутом кресле лежали обе — и нахмурился.

— Я думаю, — Мэри пыхнула сигарой и поудобнее устроила голову на высокой спинке, — что вся предварительная подготовка была проведена заранее, а потом случилось что-то, что заставило его начать.

Вам виднее, что это могло быть, я здесь недавно и не вполне официально.

Сидящие за столом мужчины переглянулись. Повисло напряженное молчание, каждый, должно быть, пытался проанализировать последние события. Вдруг Филатов резко и громко щелкнул пальцами и ощерился в недоброй усмешке:

— «Сантьяго»!

— Что — «Сантьяго»? — подалась вперед Мэри. Левое колено возмутилось, но она не обратила на это внимания.

— Четыре часа назад тяжелый крейсер «Сантьяго» вышел из подпространства и взял курс на Кортес.

— Отлично! Великолепно! «Сантьяго»! Я в восторге! — ехидству Мэри не было предела. — А кто на нем летит? Если вы правы, то там помимо экипажа должны быть пассажиры. Пассажиры, которые Маркесу либо очень нужны, либо, напротив, такие, от которых он не прочь избавиться.

— Я не знаю, сеньорита, — слегка развел руками Рамос. — Конечно, мы можем попытаться связаться с «Сантьяго», на это мощности передатчика русской миссии, — он коротко поклонился Мамонтову; тот кивнул, — должно хватить.

— Попытайтесь. А заодно поинтересуйтесь, принимает ли в данный момент «Сантьяго» сигналы маяков зоны перехода?

— Сигналы маяков? При чем тут маяки? — Аркадий напрягся. Впрочем, нельзя сказать, что он расслабился хоть на минуту с тех пор, как «баронесса Эштон» заговорила по-русски. Во всяком случае, уследить за ходом ее мысли он мог далеко не всегда и это его раздражало. Однако одному из дежуривших у входа порученцев он знаком приказал действовать, не дожидаясь объяснений.

Мэри снова откинулась на спинку кресла и задумчиво заговорила, выписывая сигарой в воздухе замысловатые узоры:

— Видите ли, Аркадий… Я сейчас пытаюсь поставить себя на место Маркеса. Он псих, верно, но не считайте его глупцом. Что нужно вновь провозглашенному государству помимо харизматичного лидера и хоть какой-то поддержки населения?

— Армия? — осторожно предположил Филатов.

— И флот, — спокойно кивнула Мэри. — Что же касается «Сантьяго» и маяков… Среди вас ведь нет пилотов, господа? — она окинула вопросительным взглядом своих собеседников. Число их в течение последних полутора часов постоянно возрастало и достигло уже почти двух десятков человек. С полчаса назад она переоделась, а Джон наложил фиксатор на поврежденное колено. Щиколотку держал пилотский ботинок. Самое, с точки зрения графини, смешное состояло в той перемене, которая произошла в отношении к ней мужчин одновременно с переодеванием. Теперь они смотрели на нее как на коллегу, только Рамос… и ведь она уже надела комбинезон… ну да что взять с истинного кабальеро.

— Пилотов здесь действительно нет, — кивнул генерал. — Просветите нас, сеньорита.

— Все очень просто. Современная межзвездная навигация действует по давно выверенной схеме взаимодействия между маяками. Но все зависит от массы объекта. Корвет может уйти в подпространство, опираясь на заданный вектор движения, скорость и сигнал принимающего маяка. В случае эсминца возможны варианты, тут очень многое решает мастерство пилота. Но уже легкому крейсеру для точного построения процесса перехода нужен не только маяк выхода из подпространства, но и маяк входа в него. Иначе последствия непредсказуемы. Если сигнал пропал в тот момент, когда вошедший в систему корабль еще находится собственно в зоне, есть надежда вернуться на тот маяк, от которого стартовали. Но чем дальше вы успели уйти в глубь системы… — Она встала и пошла вокруг стола. Губы кривились в злой пародии на улыбку, легкая хромота делала походку немного косолапой.

— Я видела записи зафиксированных попыток протащить крупный корабль через зону перехода без четкого сигнала выпускающего маяка. Это входит в стандартную программу Звездного Корпуса: посмотрите, дети, чего делать не надо. Я видела, да, но вам не советую. Последние лет сто пятьдесят такие попытки не предпринимались именно потому, что результат был более чем плачевен. Что же касается «Сантьяго», этого ублюдочного творения верфей Пинты, то тут двух мнений быть не может: без работающих маяков он не уйдет из системы и, не исключено, станет флагманом флота свободного Кортеса. И, кстати, если маяки отключены, никто сюда не придет. Нет сигнала выхода, понимаете? Пока «Конкистадор» подавляет работу маяков, изнутри системы мы не можем сделать ничего. А единственный внешний вариант возобновления навигации — пустить в действие поисковики. Но сколько времени займет процесс — я не знаю.

Мэри подошла к окну и всмотрелась в густые сумерки, окутавшие город. За ее спиной сухо откашлялся Мамонтов. Она обернулась и вопросительно посмотрела на него. Аркадий постучал пальцем по коммуникатору.

— Вы были правы, графиня. Час тому назад маяки зоны перехода прекратили подачу сигнала.

— Ну что ж. Радоваться нам нечему, господа. До тех пор, пока работа маяков не восстановлена, Кортеса на звездных лоциях нет.

* * *

Беспамятство было густым и вязким, как болотная жижа. Зря она все-таки укусила Леху. Ну подумаешь, провел пальцем по губам… а теперь мало того что нос сломан, так еще и во рту снова тряпичный жгут, и дышать почти невозможно. Оказалось, что организм Мэри имел собственное представление о том, что важно, а что не слишком, и к категорическому приказу пребывать в сознании отнесся наплевательски. И как ни стыдно было в этом признаваться, она была ему благодарна за это. Беспомощность и боль — отвратительная пара. По отдельности с каждым из этих ощущений вполне можно справиться, но с их сочетанием она столкнулась чуть ли не впервые в жизни. А забытье, пусть совсем короткое, давало передышку. Может быть, в этом и был смысл такого непривычно-низкого уровня сопротивляемости? Сохранить хоть немного сил к тому моменту, когда настанет пора действовать? Ладно, будем считать, что организму виднее, что еще остается…

Липкая темнота отступила сразу, рывком, словно кто-то не слишком аккуратный сдернул чехол с укрытого от пыли предмета обстановки. Открывать глаза Мэри благоразумно не спешила, тем более что за время, проведенное в этой комнате, прекрасно научилась определять действия своего мучителя на слух. Он подошел к ней спереди, но сигары в руках, судя по всему, не было, а значит, пока можно не слишком беспокоиться. Подошел, хмыкнул, присел на корточки. Зажим на правой щиколотке ослаб и упал, за ним последовал левый.

— Ну вот, красавица! — тихо, почти нежно, с придыханием произнес поднявшийся на ноги Леха. Ладони он положил на шею Мэри, приподнимая большими пальцами подбородок. — Давай, приходи в себя. Сейчас нам с тобой будет еще веселее, обещаю…

Глаза девушки внезапно приоткрылись настолько, насколько позволяли заплывшие веки, и за оставшиеся ему доли секунды Леха успел увидеть в совершенно ясном взгляде только свою смерть.


Гроза — это хорошо. Это просто великолепно. Особенно такая гроза, какая бушевала сейчас над северной оконечностью Черного Кряжа. Десантным катерам она никакого вреда причинить не могла, еще не хватало! А вот списать на нее помехи в подавляемых с орбиты системах слежения можно было запросто. По крайней мере, лейтенант Терехов очень на это надеялся. На это — и еще на то, что вой и свист ветра, оглушительный грохот громовых раскатов и падающая стеной на землю вода скроют посадку от живых наблюдателей. Конечно, условия для пилотажа были так себе, и Тарас Горелик, сидящий на управлении, матерился почти не переставая. Но катер опускался как по ниточке. Ниже. Еще ниже. Есть контакт. А теперь на выход. Посмотрим, что это за шахты и кто тут такой борзый выискался, что даму в гости приглашает без соблюдения приличествующего этикета. Почему-то Терехов был свято уверен в том, что майор Гамильтон (ну не получалось у него называть ее Марией Александровной!) здесь и, более того, найдет ее именно его группа.

Борюсик тоже считал, что гроза — это здорово. В самом деле, что может быть лучше плохой погоды! На объекте тишина и покой, работяги кто в бараках, кто в забое, начальство убралось и теперь уж точно не появится, пока атмосфера не угомонится. Милое дело! Можно покемарить, а можно, пожалуй, и Леху навестить. Кореш, небось, уже поразвлекся, глядишь, и ему, Борюсику, чего-нить обломится. А там и Толика позвать не грех. Молодой еще, конечно, но с какой стороны у бутерброда масло — соображает.

Когда внешняя дверь начала открываться, Борюсик даже не понял сперва, что происходит. Проклиная грозу, которая теперь казалась не такой уж хорошей — ну сколько можно, опять автоматику вышибла, падла! — он двинулся к створкам, чтобы вручную запустить механизм. И вот тут-то его предельно аккуратно взяла за горло рука в броневой десантной перчатке, а указательный палец другой руки прижался к глухому шлему в общеизвестном жесте соблюдения тишины.

Борюсик истово закивал, косясь на открытую дверь караулки, но туда мимо него скользнуло несколько блестящих от воды теней… оглушительный в тишине стук перевернутого стула… задушенный всхлип… Одна из теней вернулась, кивнула, и забрало шлема человека, который держал охранника за горло, поползло вверх, открывая мрачное лицо.

— Первый вопрос, паря, — тихо произнес мордоворот, в котором за версту было видно уроженца Новоросса. — Где остальные?

Не отпускающая горло рука бесцеремонно подтащила Борюсика к висящей на стене схеме эвакуации, и он дрожащим пальцем указал месторасположение постов и комнат, занимаемых охраной. Беззвучно вбегавшие снаружи фигуры в броне поворачивали головы к схеме и растворялись в полумраке скупо освещенных коридоров.

— Умничка, — произнес новороссец так ласково, что у Борюсика подломились колени, а штаны стали мокрыми. Рука на горле слегка ослабла. — Теперь второй вопрос: где женщина?

— Т-т-там… — палец еще раз мазнул по схеме, захватив с десяток помещении. Десантник разжал пальцы и Борюсик упал на пол, быстро отполз к стене и уже оттуда тихо, визгливо запричитал:

— Это не я… клянусь, не я!., это все Леха, а я ему говорил… а ему повеселиться захотелось…

— Повеселиться? — от улыбки десантника кровь стыла в жилах. — Да вы тут в своем медвежьем углу совсем нюх потеряли! Веселиться — и без десанта?! Показывай дорогу, весельчак, да смотри у меня — без глупостей, если жить не надоело!


Дверь ничем не отличалась от остальных в этой части подземного комплекса. Такая же, как добрый десяток других, ведущих в серверные, склады, подсобки. Неприметно-серая. Узкая. Запертая, в чем подгоняемый тычками Борюсик и убедился с изрядным облегчением. Впрочем, облегчение было недолгим. Повинуясь скупым жестам Терехова, Кречетов оттащил Борюсика от двери и освободил место Григорию Донцову.

Десантник должен многое уметь, хотя не обязательно все и сразу. К примеру, Савва Фадеев был медиком отряда. Одинцов вполне мог собрать противопехотную мину из светового пера, батареи плазмовика и пары зубочисток. Григорий же славился мастерством вскрытия замков. Несколько нестерпимо длинных секунд… еле слышное ворчание — Донцов полагал, что замки надо не столько взламывать, сколько уговаривать… все. Григорий разогнулся, плавно шагнул в сторону и принял оружие на изготовку. Кречетов снова подтолкнул Борюсика — полдюжины десантников рассредоточилось по бокам дверного проема — и тот нехотя приоткрыл дверь. Приоткрыл и застыл, и вдруг заверещал, как подбитый заяц.

Первым в дверь, отшвыривая пленного внутрь и влево, влетел Одинцов, гаркнул:

— М-мать… Фадеев! — и, забросив плазмовик за плечо, ринулся в глубь помещения. Вслед за ним ввалились остальные. Представшее десантникам зрелище на первый взгляд казалось порождением ночного кошмара. Почти в центре ярко освещенной комнаты в потолок была вмурована лебедка с карабином на конце массивной цепи. Сейчас через карабин был пропущен центральный блок силовых наручников, застегнутых на запястьях обнаженной по пояс женщины. Высота, на которую был поднят карабин, была такой, что пленница могла стоять, но ее ноги в чем-то изрезанных, окровавленных брюках бессильно подогнулись. Голова, на которой сквозь слипшиеся от пота и крови седые волосы проглядывали тарисситовые татуировки, свесилась на испещренную круглыми ожогами грудь. А возле самых ботинок, неуместно-щегольских для этой безумной сцены, неподвижно лежало тело мужчины.

Одинцов и сам не смог бы сказать, когда успел избавиться от перчаток, но к шее Мэри прижались уже голые пальцы.

— Жива! — выпалил он. — Потерпи, потерпи, сейчас мы тебя снимем… — он прикоснулся было к ее спине и тут же отдернул руку, словно обжегшись. На ладони была засыхающая кровь. — Да Фадеев же!

— Тихо ты, — прошипел тот, торопливо выгружая из широкой перевязи все необходимое на стоящий поблизости стол. Лежащий на нем хлыст Савва смахнул на пол и зло наступил каблуком, как на ядовитую змею. — Не ори, ей сейчас даже от громкого звука может стать хуже. Афоня, нет! Не смей!

Потянувшийся было к карабину Кречетов недоуменно оглянулся:

— Почему?

— А как ты ее положишь? Живого места же нету, дай я хоть спину обработаю, — он подошел к Мэри сзади и принялся за дело, продолжая говорить, словно стараясь словами отгородиться от того, что видели глаза. — Ее сейчас даже на руки взять нельзя. Вынь эту хрень изо рта, раз уж помогать взялся. А ты, Федя, приподними ее, аккуратно, только чтобы снять нагрузку с рук. И придержи, чтобы она, не дай бог, не ткнулась в твою броню, ей и так хватит выше крыши. И найдите кто-нибудь одеяло или простыню… да хоть занавеску… что-то, во что можно завернуть, одеть-то не получится.

Донцов тут же выскочил за дверь, а Федор послушно обхватил девушку правой рукой чуть выше колен и поднял над полом. Одновременно он левой ладонью уперся, старательно избегая ожогов, в ключицу, не давая телу наклониться вперед. Фадеев прижимал к спине шприц-тюбики в каких-то ему одному известных точках, наклеивал пластыри, распылял искусственную кожу уже из второго по счету баллончика. То, что он при этом цедил сквозь стиснутые зубы, даже привычного ко всему Одинцова заставляло время от времени вздрагивать. Савва всегда был по меркам десанта тихоней и идеалистом, но теперь являл собой ярчайшую иллюстрацию к поговорке «Не будите спящую собаку!».

Вставший на четвереньки Борюсик решил под шумок смыться и бочком-бочком начал смещаться к двери, но его движение было прервано ботинком Терехова. Ударил лейтенант от души: пленный охранник отлетел шага на три, врезался в стену и бесформенной грудой свалился на пол.

— Повеселиться, значит… — пробормотал Терехов. — Повеселиться… А с этим что? — гадливо бросил он в сторону всеми забытого тела у ног Мэри, которое Одинцов попросту отпихнул в сторону, чтобы не мешало. Кречетов наклонился, перевернул мужчину на спину, одобрительно присвистнул и поднял голову:

— Падаль, господин лейтенант. Как есть падаль. Судя по всему, — он снова нагнулся, всматриваясь, — сукину сыну сладенького захотелось. И он освободил ей ноги, выпрямился и встал почти вплотную. К бельтайнскому пилоту. Кретин.

— И как, по-твоему, она это сделала? — Терехов подошел поближе.

— Как учили, похоже. Смотрите, — Кречетов быстро обозначил ладонью точки ударов. — Правой, левой, правой. Сначала в пах, потом в лицо, чтобы разогнулся и сделал шаг назад, а потом мыском ботинка в висок. Ботинок с титановой прокладкой, висок в кашу… Сами видите.

— Да уж вижу… Фадеев, что там у тебя?

— Почти готово, господин лейтенант. Еще немного… Все, снимаем.

В углу комнаты стояло что-то вроде топчана, и на нем вернувшийся Донцов уже расстелил невесть где раздобытое одеяло и свежую простыню.

— Федор, повернись немного влево… молодец… теперь стой ровно, я сейчас руки отпущу, а ты подхватишь под плечи… ага… с грудью осторожнее… давай потихоньку… клади.

Одинцов бережно опустил Мэри на топчан. Кречетов, порывшийся в карманах трупа, быстро отомкнул наручники найденной там ключ-картой, и руки девушки осторожно уложили вдоль тела. В тот момент, когда Фадеев уже заканчивал обрабатывать ожоги, она вдруг вздрогнула и приоткрыла глаза. Разбитые губы почти беззвучно шевельнулись:

— Кто?.. — но Савва ее услышал.

— Тише, Мария Александровна. Свои. Молчите, вам нельзя напрягаться.

— Да… уж… намолчалась…

— Понимаю. Пить хотите? Впрочем, что это я… Просунув руку под простыню, Фадеев приподнял затылок Мэри и поднес к губам протянутую лейтенантом флягу. Она сделала несколько глотков и благодарно кивнула. Рядом мялся Одинцов.

— Это… Савва… может, самогону?

— Сдурел? — прошипел медик, не поднимая головы и начиная разбираться с порезами на ногах. Остатки брюк он просто обрывал и нетерпеливо отбрасывал в сторону. — Я ей столько всякого и разного вколол, что если для комплекта еще твое пойло добавить, она прямиком на небеса отправится. Ты давай готовься. Я сейчас закончу и понесешь. В коридорах с носилками не развернешься, узко… и в катере их не закрепить… да и нету тут носилок, на руках придется. Интересно, что там с погодой? Господин лейтенант, надо бы дать знать на «Александр». И с доктором Тищенко я бы хотел проконсультироваться.


Никита маялся. Больше всего ему хотелось быть сейчас на Черном Кряже. Или хотя бы в рубке. Вместо этого он сидел у себя в кабинете и в ожидании новостей в сотый, наверное, раз ободрял нахохлившегося у стола Тедеева, поднявшегося по приглашению контр-адмирала Корсакова на флагман. Умом генерал понимал, разумеется, что в его возрасте и положении возглавлять высадку десанта нонсенс, так то ж умом…

— Тяжко это, Никита Борисович… Тяжко чувствовать себя бесполезной старой развалиной.

— Алан Хазбиевич, ну что вы такое говорите! Все бы молодые так быстро ориентировались в обстановке!

— Эх, Никита Борисович, вашими устами — да мед бы пить…Только разве я не понимаю, что мне уже в катерах с орбиты не сваливаться…

И так по кругу. До бесконечности. Как, интересно, этот причитающий зануда ухитрился до генерала дослужиться? И ведь не где-нибудь, в десанте! А теперь он еще и наместник. Бедный Орлан. Ну вот, опять завел свою шарманку. Ох, да когда ж это все…

Стационарный экран в кабинете осветился. Каперанг Дубинин — воплощенная невозмутимость — коротко отдал честь и самым официальным тоном доложил:

— Ваше превосходительство! Группа лейтенанта Терехова сообщила об успешном завершении миссии. Графиня Сазонова в самое ближайшее время будет доставлена на борт «Александра».

— Принято, — бросил Никита, отключил связь и с силой потер лицо ладонями. Когда он поднял голову, то увидел, что Тедеев смотрит на него с едва заметной усмешкой. Ни следа уныния ни во взгляде, ни в осанке не осталось.

— Прости мне, Никита Борисович, мое лицедейство, — пророкотал он, переходя на «ты» и кладя руку ошарашенному Корсакову на плечо. — Прости великодушно. Пока ты был вынужден старого дурня утешать, тебе мысли всякие в голову не лезли. Встречать-то отправишься? Да ты кури, кури, я пока с полицией да с безопасностью свяжусь, рапорты приму…

Он отошел в сторону, негромко отдавая распоряжения в коммуникатор, и контр-адмирал поспешил закрыть рот. Что, Корсаков, получил? Сделали тебя, как мальчика. И поделом. Это что ж у тебя на лице написано было, Никита, что абсолютно посторонний человек прочитал без дешифратора?!


Гроза ушла в сторону океана. Дождь стих, и поддатый истопник-ветер уже вовсю раздувал угольки далеких звезд, встряхивая перед просушкой тяжелые мокрые тучи. Предупрежденный лейтенантом Горелик посадил катер совсем близко от того входа в комплекс, через который проникла внутрь группа Терехова. Сам Даниил прошел вперед, чтобы лично доложить обо всех обстоятельствах командовавшему операцией майору Стерлигову. Тот выслушал подчиненного, стиснув зубы так, что побелели скулы. Терехов постарался сделать свой доклад максимально кратким и сухим, но взгляд Стерлигова не сулил ничего хорошего согнанным в кучку охранникам шахт. Шахтеры, судя по всему, были кем-то вроде рабов. Опустившиеся люди, которых в случае исчезновения никто и не подумал бы искать. А вот охрана явно состояла из вольнонаемных. Поэтому их стерегли куда тщательнее, чем толпу безучастных ко всему мужиков с усталыми серыми лицами, выведенных из бараков и штолен.

— Вот что, лейтенант, — Стерлигов говорил негромко, но веско. — Чем меньше народу будет знать, что вы там нашли, тем лучше. Свидетели из местных есть?

— Никак нет. Был один, хотел удрать, так я малость того… перестарался…

— Это хорошо, это правильно. И своим объясни попонятнее, чтоб языками не трепали.

— Сделаем, господин майор, — увидев, как лицо Стерлигова делается совсем уж ледяным, лейтенант обернулся. Из освещенного прожекторами входа в подземный комплекс выбрался, морщась от яркого света, Одинцов с завернутой в одеяло Мэри на руках. Ее голову Фадеев пристроил сержанту на плечо, предварительно подложив для мягкости сложенное полотенце, край которого заботливо прикрывал рассаженную ударом кулака щеку. Капитан дернул головой и двинулся вперед. К трапу катера они с Одинцовым подошли одновременно.

Жестом остановив Федора, Стерлигов несколько секунд молча рассматривал то, что оставляли на виду одеяло и полотенце. Ноздри майорского носа раздувались от ярости, губы превратились в тонкую белесую линию на загорелом лице. Наконец он кивнул Одинцову, взмахнул рукой — мол, «на борт!» — и сделал два шага назад.

— Летите, Терехов. Отправляйтесь прямо сейчас. Мы тут сами почистим. Вон уже и полиция подтягивается… как всегда, кулаками после драки…

На землю один за другим опускались полицейские катера.


Когда Терехов поднялся в катер, Одинцов уже сидел в кресле. Соседние подлокотники был убраны, и успевший пристегнуться сержант готовился принять на руки Мэри, которую держал Кречетов. Фадеев руководил процессом, поправляя положение тела, поднимая ноги и заново подкладывая полотенце под голову. Несмотря на изрядные дозы медикаментов, девушка пребывала почти в сознании и это Савве не нравилось. Боли она, судя по всему, не чувствовала, вопрос только в том — надолго ли? Бельтайнский организм…

— Федор, смотри… точно удержишь? А то давай попробуем уложить?

— Да ладно! — пренебрежительно хмыкнул тот. — В Марии Александровне весу, как в котенке! Ты о своем беспокойся, эскулап.

Медик скептически покачал головой, но спорить не стал. Еще раз проверил, как лежит в образованной руками Одинцова люльке его пациентка, пристроился рядом с ее головой, пристегнулся и кивнул Терехову:

— Можем взлетать, господин лейтенант. Пройдясь по проходу, Терехов убедился в том, что все в порядке, насколько слово «порядок» вообще применимо к создавшейся ситуации, сел на свое место и обратился к пилоту:

— Слушай меня внимательно, Горелик. Взлетаем на полной гравикомпенсации, ясно? Нежно взлетаем. Исходи из того, что тебе надо на орбиту мыльный пузырь доставить в целости и сохранности. Понял меня?

Ответное «Так точно!» состояло примерно в равных долях из обиженного «Командир, не считай меня идиотом!» и высокомерного «Ты еще меня учить будешь!». Лейтенант усмехнулся — уж в чем, в чем, а в пилотаже на Тараса всегда можно было положиться. Сомневаться не приходится, доставит в лучшем виде из всех возможных. И действительно, отрыв от поверхности произошел именно нежно — сам Терехов не почувствовал ничего, хотя Мэри, лицо которой было ему прекрасно видно, едва заметно поморщилась. Ну, тут уж ничего не поделаешь, верно Савва сказал — живого места не осталось. Ничего, сейчас доберемся, а там и доктор Тищенко подключится…

Именно с Тищенко и разговаривал сейчас Фадеев, негромко и лаконично. Даниил прислушался.

— …Кости целы, только нос сломан… Так точно… Не могу сказать, мой сканер — не ваш диагност, но на первый взгляд… Почки надо посмотреть повнимательнее, остальное вроде не вызывает подозрений… Вот плечевые суставы и запястья плохо, висела… Да… Да… В основном мягкие ткани. Порезы, ссадины, гематомы, рубцы, ожоги… А вот это — нет. Не успел, сволота. Хотел, судя по всему, да, но не успел… Доктор, я все сделал по схеме, но она не спит, а дозу повышать я не рискую — отключить-то отключу, а потом?.. — специфическая медицинская абракадабра, медик в ответ на неслышный запрос перечисляет препараты и свои действия. — Хорошо… Понял… Понял… Мы медленно идем, ей сейчас любая перегрузка… Хорошо… Спасибо…

Закончив разговор, Фадеев поймал взгляд лейтенанта и кивнул:

— Доктор Тищенко нас встретит. Говорит — я все правильно сделал…

— Я и не сомневался, Савва. Ты молодец. Нам повезло, что ты в нашем подразделении, — одобрительно заметил Терехов и сдержанно улыбнулся при виде того, как у не слишком привычного к похвалам медика начинают пламенеть уши.

Перед ведущим на причальную палубу шлюзом Корсакова и Тедеева, считавшего своим долгом само лично приветствовать графиню Сазонову, встретил доктор Тищенко. Рядом с ним стояли гравиносилки.

— Станислав Сергеевич? — Никита напрягся. Все это, хоть и в несколько ином масштабе, он уже видел. После боя в Зоне Тэта.

— Медик группы Терехова доложил — Мария Александровна… гм… пострадала. Ничего вам сейчас сказать не могу, надо глазами смотреть.

— Тааак… — рука Тедеева сжала локоть, как клещами. Корсаков скосил глаза — генерал стоял, глядя прямо перед собой, словно и не слышал сказанного. Полнейшее безразличие на лице, вот только пальцы… пальцы, стиснувшие руку контр-адмирала…

Вспыхнул сигнал готовности, и створки шлюза исчезли в переборках. На палубе было холодно, но Никите было не до того. Он не сводил глаз с уже спущенного трапа. Сначала вышел лейтенант Терехов. Козырнул, но остался рядом с нижней ступенью. Потом спустились еще двое. Наконец в проеме появился Одинцов, двигающийся так плавно, словно нес на руках что-то, что может рассыпаться в прах от одного неверного движения. Впрочем, наверное, так оно и было. Корсаков, забыв обо всем, рванулся было вперед, но Тедеев был начеку. Притормозил, остановил… не дал сделать больше ни единого шага. Со своего определенного генералом места Никита видел только кровоподтеки и ссадины на лице и пятно ожога в центре тарисситового креста на правом виске. Носилки выехали вперед, остановились перед сержантом и он осторожно уложил на них свою ношу. К шее лежащей Мэри присосались щупальца экспресс-диагноста и Тищенко высказался. Высказался так, что одними словами, наверное, мог бы сжечь тяжелый эсминец. Приподнял край одеяла, в которое было завернуто тело на носилках, и высказался еще раз. Тут уж, пожалуй, не выдержал бы и любой из линкоров, входящих в эскадру «Гнев Господень».

— Лейтенант!

— Слушаю вас, доктор, — отозвался Терехов.

— Тот, кто это сделал… он жив?

— Никак нет.

— Жаль… чертовски жаль… — По лицу врача, быстро подключающего что-то под одеялом, на ощупь, бродила странная усмешка. Странная и страшная. — Я бы не отказался разъяснить ублюдку истинное значение термина «боль». На его собственном примере, да-с. И никакая клятва Гиппократа меня не остановила бы, — усмешка стала укоризненной. — Поторопились, лейтенант.

— Никак нет. Это не мы. Это она. Сама. Когда мы пришли, мерзавец был еще теплым, но в остальном — по нулям.

— И почему я не удивлен… так, Фадеев, вы идете со мной, — Тищенко недвусмысленно махнул рукой в сторону выхода с палубы, и носилки, закрытые защитным пологом, в сопровождении медиков выкатились вон. Генерал, помедлив, отпустил руку Корсакова и теперь стоял, с нескрываемым удовольствием рассматривая десантников.

— Терехов… — Никита кашлянул, справляясь с изменившим ему голосом. — Терехов, я жду полный отчет.

— Так точно! Только…

— Что — «только»?!

— Ваше превосходительство, я не вправе вам советовать… но чем меньше глаз увидят записи наших видеофиксаторов, тем лучше. Ни одной женщине не придется по вкусу то, что ее видели в таком положении. Мои-то что, мои будут молчать…

— Ну и мы болтать не станем, — решительно вступил в разговор Тедеев. — Вы сказали, госпожа Сазонова сама убила эту сволочь? Как именно?

Терехов помялся, покосился на Никиту, но никаких подсказок не получил: лицо командующего эскадрой напоминало мраморную маску.

— Ну… Руки у нее были скованы над головой, а ноги свободны. То есть он их освободил…

Генерал поднял сцепленные руки и вдруг сделал несколько быстрых движений. Воздух на палубе испуганно вздрогнул, расступаясь перед хлесткими ударами.

— Вот так?

— Примерно, — кивнул Терехов. — Только майор с правой начала.

— Да это-то как раз не удивительно. Кровь — не водица. Батюшка ее покойный, десантник, кстати, не из последних, тоже начинал всегда с правой. Ладно, Никита Борисович, отправьте-ка меня вниз. Не буду путаться под ногами. Да и пистон кое-кому лучше вставлять лично.


Самое мерзкое в лазарете — это скука. Всепоглощающая, безраздельная, убийственная скука. Заняться абсолютно нечем, разве что спать. Эта идея — спать, спать и еще раз спать! — очень нравится твоему лечащему врачу. И дай ему волю, он реализовал бы ее по полной программе, даже кормил бы тебя путем прямого введения питательных веществ в организм. Впрочем, здесь, в лазарете, ты полностью в его власти. И воля его так же неограниченна, как и скука, и тебе с огромным трудом удается выцарапать право на хоть какую-то толику бодрствования. А еще тебе не дают зеркало. Вообще не дают. Ни одной отражающей поверхности в твоей палате нет, даже в санитарном блоке. И все, что ты можешь определить с уверенностью — это степень заживления сигарных ожогов на груди и тонкого пореза, идущего от горла к животу. Порез заживает отлично, как и следы ножа на ногах, они уже почти не видны, а вот ожоги… Нет, они тоже затягиваются неплохо, но следы, видимо, останутся. Похоже, скорость и качество регенерации, присущие тебе от природы, существенно снизились в последние месяцы. И, будь ты по-прежнему офицером действующей армии, можно было бы сказать «какая разница?», но ты уже не офицер. Ты женщина и это… мешает. Отвлекает от действительно важного, вынуждает размышлять о глупостях наподобие того же зеркала.

Ты и рада бы подумать о чем-то более привычном, вроде анализа происходящего на Орлане. Но терминала в палате нет, портативного компьютерного блока тоже, коммуникатор тебе так и не вернули, а накачанные снотворным мозги отказываются работать в полную силу самостоятельно, без техподдержки. А главное — это отсутствие внешних данных. Полнейшее. Что творится там, внизу? Шахты нашли и оприходовали, это понятно, но что там добывают? Кто их построил? Когда? Как организовали поставку оборудования и вывоз продукции — не совсем же слепцы и бездельники тут сидят и не всех же смогли подкупить? Хотя, если хорошенечко подумать… а вот как поступила бы ты? Дано: необходимо организовать разработку полезных ископаемых втайне от официальных властей…

Мэри сидела на кровати и потирала висок — ожог на тарисситовом кресте зудел, мешая сосредоточиться. Она задумалась так глубоко, что даже не обратила внимания на открывшуюся дверь в палату. Корсаков молча стоял на пороге, не рискуя отвлекать ее от размышлений: чем-чем, а ангельским характером его несостоявшаяся невеста не отличалась по определению. Впору перекреститься с облегчением, сказать, что все к лучшему… Эх, Никита Борисович, много чему ты выучился за свои сорок пять лет, полезному и не слишком, а вот искусство врать самому себе так и не постиг.

Должно быть, чем-то он себя все-таки выдал. Мэри резко отдернула руку от виска, как будто ее поймали за чем-то неподобающим, и повернулась лицом к двери. На ее губах возникла неуверенная улыбка. И за одну эту, совершенно несвойственную майору Гамильтон, неуверенность Никита был готов стереть в порошок планету Орлан вместе со всеми обитателями.

— Привет, — проговорил он со всей теплотой, на какую был способен. — Скучаешь?

— А ты как думаешь?! — фыркнула она, поднимая застежку пижамы до самого подбородка. — Сижу тут… ей-богу, хуже, чем в тюрьме. Там, говорят, хоть прогулки бывают… Работать невозможно, поговорить не с кем, зеркало — и то не дают. И вообще, я, наверное, самый счастливый человек на твоем крейсере.

— Это еще почему? — уследить за ее логикой Корсакову удавалось далеко не всегда.

— Часов не наблюдаю! — рявкнула она, и Никита с облегчением расхохотался.

— Тебе смешно? — взвилась Мэри. — Я даже не знаю, сколько времени болтаюсь в лазарете!

— Мэри, успокойся, — а ведь верно, смеяться тут не над чем. Самому-то тебе понравилась бы такая изоляция от внешнего мира? Что-то Станислав Сергеевич перемудрил. — В лазарете ты около двух суток. Досталось тебе крепко, и то, что Тищенко не дает тебе работать, по-моему, вполне нормально. Поговорить… ну вот я пришел поговорить. Если не выгонишь.

— Не выгоню, — ее интонация сменилась на вполне миролюбивую. — При условии, что ты мне расскажешь, чем закончилась вся эта заварушка.

— Видишь ли… — обстоятельно начал Никита. — Я бы не сказал, что она закончилась. Похоже, все только начинается. Что конкретно ты хотела бы узнать? Конечно, я не база данных, но какую-то информацию смогу тебе предоставить.

— Что добывают на Черном Кряже? Только не говори мне, что до сих пор не разобрались, анализ занимает минуты, в крайнем случае, часы, а вовсе даже не двое суток.

— Вариатив. Там добывают вариатив. Богатейшее месторождение, между прочим. Как пропустили при обследовании планеты перед заселением — непонятно…

— Тю! — Мэри вскочила на ноги и принялась расхаживать по палате. Корсаков, дабы не мешать, отъехал на табурете в дальний угол и уже оттуда с удовольствием наблюдал за процессом. Может быть, еще удастся перевести разговор… ведь была же у нее какая-то причина прописать его допуск на коммуникатор…

— Как пропустили… да запросто. Орлан заселяли лет триста назад, так? И кто тогда знал, что такое вариатив? Как его искать, где его искать и на что он похож? И вообще — вариатив на кислородной планете… Небось все геологи Империи… да что Империи — Галактики, если их поставили в известность! — на ушах стоят и бровями помогают. Вариатив… Ах, как интересно… Спасибо, Никита, ты мне сейчас ключевой кусочек головоломки подкинул.

Мэри раскраснелась, хмурую неподвижность как будто стерли с лица, ее место заняло целеустремленное оживление.

— Ты не поверишь, а ведь складывается! Складывается! Слушай, — она буквально запрыгнула на кровать, ловко соорудила гнездо из подушек и требовательно уставилась на Корсакова, — ты сигару, случайно, не захватил?

Никита воровато оглянулся на дверь.

— Меня Тищенко съест. Без соли. Держи. И пусть моя безвременная кончина будет на твоей совести.

— Ничего, моя совесть выдержит, — Мэри прикурила от поднесенной зажигалки, откинулась на подушки и вдруг рассмеялась, коротко и зло. — Все просто отлично, Никита. Но какова наглость, я положительно в восторге! Спорим, проверка покажет, что сам комплекс сооружали одновременно со строительством последнего полигона для утилизации кораблей? А начало промышленных разработок по времени примерно совпадет с гибелью десантного подразделения под командованием полковника Сазонова.

— Почему?

— Так проходческое оборудование — оно ж довольно специфическое. То, что для строительства, нахально задекларировали как входящее в работы по созданию полигона. При их уровне подделки документов… А вот с проходческим сложнее, надо было внимание отвлечь, и они отвлекли. Эх, отец… погибнуть потому, что кто-то захотел деньжат срубить… ну да ладно, я этого так не оставлю.

— Мэри…

— А знаешь, как они вывозили руду? Ставлю свои погоны против кружки пива, взлетали и садились в хвосте тех кораблей, которые пригоняли на разборку, и транспортов, вывозящих переработанное. Там шлейф такой…

— Мэри, — Никита был не на шутку встревожен произошедшей на его глазах переменой, — успокойся!

— И не подумаю! Так-так-так… Слушай, мне все это не нравится, причем чем дальше, тем больше. Я, конечно, не слишком следила за рынками руды, но предложение по вариативу, по-моему, не росло, а должно было. Сам же говоришь, месторождение богатейшее, уж такой-то всплеск на бирже даже я бы не пропустила. Келли вкладывался, в частности, в перерабатывающие компании и все время пытался меня заинтересовать, даже демонстрировал изменения, произошедшие за последние пятьдесят лет. Куда-то же орланский вариатив девали? А куда? Ах, черт побери, мне бы сейчас выход в Галанет…

— Вам бы сейчас подзатыльник, Мария Александровна! А вашему собеседнику — два! — появившийся в дверях палаты Тищенко демонстративно скрестил руки на груди. Вид его не сулил Корсакову ничего хорошего. — Сигара! Я-то думал, удастся хоть вас отучить от привычки тащить в рот всякую дрянь, да разве что получится — при таких-то помощничках!

Никита виновато улыбнулся, кивнул на прощание и под испепеляющим взглядом врача вышел из бокса. Вот и поговорили…

Загрузка...