Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I

I. Первое столкновение России с революцией Поход Суворова в 1799 году Заслуж. проф. Воен. Акад. ген. Н. П. Михневича

Россия не участвовала в первой коалиции европейских держав против Французской республики. Императрица Екатерина находила, что новый порядок, создавшийся во Франции, не затрагивал интересов России, но после мира при Кампо-Формио самовластие победоносной республики вынудило императрицу отказаться от занятого ею положения и вступить в назревшую тогда в Западной Европе вторую коалицию против Франции. Смерть помешала императрице Екатерине II привести в исполнение это ее намерение.

Император Павел, по вступлении на престол, отказался от участия в коалиции и даже начал искать сближения с Францией, но вскоре должен был изменить свое намерение, так как Франция начала угрожать интересам России в Польше и Турции и стремилась к расширению своих владений, угрожая европейскому равновесию. Кроме того, захватом острова Мальты было нанесено личное оскорбление императору Павлу, как официальному покровителю рыцарского ордена Иоанна Иерусалимского.

У императора Павла постепенно складывалось убеждение, что только силою можно заставить Францию отказаться от способа ее действий, и вследствие этого начались приготовления к войне: в июне 1798 года отправлены две эскадры для содействия Англии, а в июле того же года 20-тысячный корпус Розенберга и обсервационная армия сосредоточены на границе Пруссии.

После захвата французами острова Мальты корпус Розенберга, по соглашению с римским императором, был направлен в Австрию по пути на Краков, Брюн и Кремс. В декабре 1798 года Россия заключила союз с Англией, Турцией и Неаполем, чтобы совместными силами покарать державу, в которой, как выразился император Павел, «развратные правила и буйственное воспаление рассудка» попрали закон Божий и повиновение установленным властям.

Австрия еще колебалась вступить в коалицию, но быстрая расправа Французской республики с Неаполем разрушила мечты Австрии о расширении ее владений в Италии, а ультиматум о выводе в двухнедельный срок из ее пределов корпуса Розенберга, находившегося уже в Кремсе, положили конец ее колебаниям. Франция открыла военные действия, и тогда Австрия примкнула ко второй коалиции.

Все члены коалиции преследовали в предстоявшей войне с Францией определенные материальные цели, и только Россия стремилась «принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие».

Предстоящая война имела огромное значение для русской армии, после семилетней войны не появлявшейся на полях сражений средней Европы. В славную Екатерининскую эпоху была произведена в ней большая преобразовательная деятельность на почве истинно русских основ, благодаря работе многих, но особенно Румянцева, Потемкина и Суворова. Русская армия была одета, обучена и воспитана совершенно своеобразно. Выработанные в ней тактические формы и способы ведения боя значительно были выше европейских, где все еще держались, отживших свое время, идей и форм Фридриховской эпохи. Высокий дух, воспитанный на постоянных победах, сознательная дисциплина и смелый почин начальников всех степеней делали из нее страшного противника. Вдобавок, во главе ее появились многие талантливые начальники и в особенности Суворов — высший выразитель русского воинского духа и военного таланта.

Суворов — фанатик военного дела, глубоко его понимавший, мысли которого и до сих пор служат основными при решении важнейших вопросов войны, пользовавшийся нескончаемым обаянием среди войск, был в то же время одним из образованнейших военных людей своего времени. Успех никогда не покидал его на войне, при самых трудных условиях.

А. В. Суворов (портр. Шмидта, лит. Прохорова)

Современный нам австрийский военный писатель Биндер фон-Криглштейн в сочинении «Дух и материя на войне», на основании войны 1799 года, и особенно швейцарского похода, преклоняется перед образованностью Суворова, перед его знанием военного дела, а главное — восторгается его изумительной энергией, преодолевшей все препятствия со стороны противника, со стороны союзников (австрийцев) и со стороны природы; боевую энергию Суворова автор ставит выше энергии Наполеона, проявленной им в его лучших бессмертных образцах военного искусства. Он высказывает: «Мы вполне понимаем то фанатическое почитание, каким до сих пор пользуется память Суворова в рядах русской армии, и мы смело и с полным убеждением признаем в этом величественном отпрыске славянского племени величайшего полководца на ряду с Фридрихом и Наполеоном».

Австрийцы в турецкой войне, действуя рядом с русскими, в сражении при Рымнике увидели, каковы русские войска и каков предводивший ими Суворов. И вот, после многих лет тяжелых испытаний и поражений со стороны высоко воодушевленных войск республиканской Франции, не находя в себе ни энергии ни тех духовных сил, которыми только и можно было сломить вновь появившуюся на европейских полях сражения новую силу, решились обратиться за содействием русских войск и их гениального вождя Суворова. Император Павел согласился на просьбу римского императора, и русские войска, с 70-летним фельдмаршалом Суворовым во главе, совместно с австрийцами должны были вступить в борьбу с французскими войсками в Италии.

Но это была уже не вполне Екатерининская армия. Император Павел — страстный поклонник Фридриховского военного искусства, стремился с корнем вырвать все то, что выработалось в нашей армии в славную эпоху его матери. О воспитании войск, о значении нравственного элемента в войсках было забыто; русскую армию начали истязать по правилам немецкой муштры. Грубость и унижение личности стали обычным явлением. Требовалось только механическое исполнение; всякий личный почин был убит. В деле обучения водворился педантизм, внутреннее содержание угасло; все ушло на внешнюю сторону. «Военные почти все время проводят исключительно на параде», писал наследник Александр Павлович Лагарпу.

Суворов попробовал было протестовать против новых порядков, но был исключен из службы и сослан на житье в с. Кончанское, где продолжал следить за тем, что делается в Европе. Он уже оценил новые боевые формы, которыми республиканские войска побеждали европейские армии, и уже в своем гениальном поучении солдатам говорил: «Есть безбожные, ветреные, сумасбродные французишки, они воюют на немцев и иных колоннами! Если бы нам случилось против них, то надобно нам их бить колоннами же!»

Не пришлось великому полководцу осуществить это на деле: в Италии он вел русские и австрийские войска, обученные по принципам уже отжившей тактики Фридриха Великого, основанной на вытягивании войск в тонкие линии и огне залпами из сомкнутого строя.

И с этими-то деревянными формами старику фельдмаршалу пришлось бороться против войск превосходных по духу, на пересеченной местности северной Италии, где рассыпной строй и колонны французских войск имели громаднейшее превосходство.

Суворов сумел возбудить в своих войсках удивительную энергию и с невероятною смелостью направлял их для атаки противника.

Тот же Биндер фон-Криглштейн, о котором мы упоминали выше, пишет по этому поводу следующее: «Невероятно смело! Да! И в этом заключается величие Суворова. Он чувствовал, или, если угодно, знал, что энергия составляет все на войне, и он довел ее до крайних пределов. В 1799 г. Суворову удалось уравновесить неслыханной энергией невыгоды старой линейной тактики в борьбе с преимуществами элементарного боя французских войск, и что достигается при помощи очень чувствительных жертв. Суворову удалось превосходству французской пехоты с успехом противопоставить старые тактические формы при помощи своей высокой энергии в ведении боя — пример причудливой многосторонности войны. Успехи Суворова способствовали более, чем то обыкновенно думают, сохранению старой линейной тактики даже в то время, когда Суворов почил уже вечным сном».

Отпуская Суворова к армии, император Павел, вопреки своим взглядам и принципам, сказал ему: «Веди войну по-своему, как умеешь». Чтобы не ставить австрийские войска в подчинение русскому генералу, Суворов был зачислен на службу в австрийские войска фельдмаршалом.

Быстро поскакал Суворов в Вену, поторопил русские войска и сам отправился на театр войны, в Верону.

До прибытия Суворова в Италии произошло следующее: французы выставили на театр войны две армии — в северной Италии, между реками Киезой и Минчио, 50–60.000 Шерера и в Неаполитанских владениях 30–40.000 Макдональда, около 30–40.000 составляли гарнизоны крепостей. Кроме того, в Швейцарии действовала Гельветическая армия Массены в 30–40.000 человек.

Австрийцы, временно под начальством Края, имели 55.000 на реке Эче; вскоре к ним должен был присоединиться Суворов с 30.000 русских войск; гарнизонами в Каринтии и Крайне было 23.000 чел.

Суворов ведет русские войска для борьбы против Франции (карик. 1799 г.)

Корпус Римского-Корсакова 30.000 русских войск направлялся в Швейцарию. Край не намеревался открывать военные действия ранее прибытия русских войск и Суворова, но французы сами перешли в наступление. Они сделали ошибку: вместо того, чтобы сначала соединить обе армии — Шерера и Макдональда, республиканское правительство предписало Шереру немедленно наступать. Шерер двинулся к Эчу несколькими колоннами, но был неожиданно атакован, перешедшим тоже в наступление, генералом Краем. 5 апреля разыгралось сражение при Маньяно, в котором Шерер потерял 8.000 чел. и 18 орудий, а австрийцы — около 6.000 человек.

6 и 7 апреля Шерер отступил за Минчио, а потом и за Олио, усилив гарнизоны Пескиеры и Мантуи. У него оставалось налицо всего 28.000 чел.; за Олио он думал выждать присоединения неаполитанской армии Макдональда.

Австрийцы не преследовали. 15 апреля в Валеджио прибыл Суворов и вступил в командование австро-русскою армией. Отдавши превосходный приказ по армии, в котором объявлялись основные начала тактики Суворова, вместе с тем он приказал русским инструкторам обучать австрийские войска штыковому бою. Это вызвало с их стороны некоторое неудовольствие, но на выражение его не было и времени, так как через 4 дня Суворов начал наступление. На предложение генерал-квартирмейстра Шателера произвести рекогносцировку, Суворов отвечал решительным отказом, говоря, что рекогносцировки служат только для открытия наших собственных намерений: «колонны, штыки, натиск: вот мои рекогносцировки!»

Между тем, угрожаемый обходом с флангов, Шерер отступил за реку Адду и разбросал свои войска 28.000 чел. на 100 верст, от озера Комо до реки По, занявши все переправы.

(Карик. 1799 г.)

19 (8) апреля Суворов двинулся к реке Олио, овладел Брешией, оставил 20.000 с генералом Краем для осады Пескиеры и Мантуи и решил немедленно атаковать противника за рекой Аддой. Вследствие непогоды и испортившихся дорог движение было крайне затруднительно; австрийский генерал Мелас самопроизвольно дал своим войскам на реке Мелле дневку, за что получил выговор Суворова.

Поразила австрийцев и быстрота марша Суворова и его требование «неприятеля везде атаковать». Что это за стратегия? — говорили они, пожимая плечами[11]. Вскоре дело разъяснилось: по-прежнему на реке Адде была бы возня в течение нескольких недель, Суворов решил дело в два дня.

Он сосредоточил 40.000 между Тревилио и Каприно, на прямой дороге к Милану, а к флангам двинул небольшие силы: Багратиона вправо, на Лекко, и Гогенцоллерна влево, на Кремону. 26 (15) Багратион ведет демонстративный бой у Лекко, притягивает туда внимание противника, и хотя в этот день Шерер был замещен новым главнокомандующим генералом Моро, который сделал распоряжение, чтобы сосредоточить войска к Ваприо и Кассано, но не успел в этом, так как за ночь Суворову удалось переправить у с. Джервазио и Бривио три дивизии пехоты и утром атаковать с 24.500 чел. всего 10.500, которых подтянул Моро к месту боя. Французы с большими потерями отступили частью к Милану, частью — к Меленьяно. 28 (17) апреля союзники двинулись к Милану, причем у Вердерио взяли в плен 3.000 отряд Серрюрье.

Урон французов в боях 26, 27 и 28 апреля: убитыми и ранеными 2.500 чел., пленными 5.000 и 27 орудий. Союзники потеряли около 2.000 человек.

Союзники заняли Милан и объявили Цизальпийскую республику упраздненной.

Моро сначала отвел свои войска за реку Тичино, а потом — к Александрии, где на высотах С.-Сальвадоре занял сильную позицию, прикрытую слева рекой По, а с фронта — Танаро и Бормидою. Отсюда он имел сообщение на Асти, к Турину, в Генуезскую Риверу и к Ницце.

Для дальнейшего наступления Суворов должен был оставить в тылу 23.000 войска так как ему не разрешили употребить для этой цели войска генерала Края. 1 мая, после трехдневного отдыха в Милане, Суворов двинулся двумя колоннами на Мецано-Корти и Пиаченцу, в долину реки По. К армии прибыл со вторым эшелоном корпуса Розенберга великий князь Константин Павлович.

Суворов некоторое время продержался у Александрии; его беспокоило отсутствие точных сведений об армии Макдональда; но когда узнал, что Макдональд надолго задержан в средней Италии, он решил движением в глубь Пьемонта и угрозою Турину выманить Моро из сильной позиции под Александрией.

Суворов тащит на веревке пятерых членов Директории (карик. 1799 г.)

16(5)мая Суворов приступил к выполнению этого плана, арьергард его помешал Моро овладеть дорогой на Геную, почему последний и отступил в Ривьеру, где и расположился между Лоано и Сарцано.

Оставив 11.000 для наблюдения за Моро и блокады Тортонской цитадели, Суворов быстро двинулся к Турину и занял его 26 (15) мая; жители открыли ворота города, а французский гарнизон Фиорелли отступил в цитадель. В крепости взято около 400 орудий, 20.000 ружей и множество разных запасов.

В пять недель Суворов завоевал почти всю Ломбардию, прошел более 400 верст, занял столицу Пьемонта и стоял в каких-нибудь 100 верстах от французской границы!

Заняв Турин, Суворов готовил план наступления итальянской армии в Швейцарию, дабы соединенными силами с австрийскими войсками, действовавшими в Швейцарии и на Рейне (Готце, Бельгарде и эрц-герцог Карл), предпринять дальнейшее наступление во Францию. К великому горю Суворова, император Франц отклонил этот план, приказав обеспечить владение Италией занятием всех крепостей. Пришлось стоять в Турине в ожидании исхода бесконечных осад. Это было не в характере Суворова. Даже такой значительной крепости, как Мантуя, он не придавал теперь большого значения; его больше занимали остатки армии Моро и неаполитанская армия Макдональда. В письме к графу Толстому Суворов говорит: «Мантуя — сначала главная моя цель, но драгоценность ее не стоила лучшего потеряния времени кампании, субсистенция ее уменьшилась. Теперь от Нордовой черты приступили тверже к иной, наполнив героями край, пора помышлять о Зюйдовой черте: недорубленный лес опять вырастает». Однако, по настоянию гофкригсрата, пришлось возиться с осадами крепостей.

Выполняя нелепые предписания гофкригсрата, Суворов горько жаловался на его председателя старого систематика барона Тугута, про которого он писал Разумовскому: «Эта старая сова не с ума ли сошла? или вовсе его не имела?» Император Павел был тоже недоволен австрийцами за Суворова, но просил старика фельдмаршала исполнять желания императора Франца.

Пришлось стоять на месте и давать противникам время исправить свое положение, а между тем они окружали его с трех сторон: со стороны Швейцарии, южной Франции и из Ривьеры, да еще из средней Италии ожидалась армия Макдональда, которая могла окончательно перерезать все его сообщения.

Имея всего 114.000 человек, Суворов должен был осаждать крепости, охранять тыл длиною в 400 верст и наблюдать за противником во все стороны. И все это он выполнил в высшей степени искусно и сгруппировал свои войска так, что имел возможность временно задержать противника, откуда бы он ни появился, а затем к любому пункту через несколько дней мог сосредоточить почти две трети своих сил. Это — высочайший образец стратегического искусства, до сих пор не превзойденный никем из полководцев.

Суворов, пожирающий французов (англ. карик. по поводу победы на Треббии)

Между тем французские армии действительно решили соединиться и совокупными силами атаковать Суворова. Макдональд прибыл с армией в Тосканские владения и уговорился с Моро соединиться у Тортоны. Это решение было рискованно, так как Тортона была в руках Суворова. Для выполнения условленного плана Моро отступил в Ривьеру; Суворов хотел немедленно броситься за ним, но одновременно получил донесение о наступлении противника со стороны Швейцарии и южной Франции, что к Моро подвезены морем значительные подкрепления и что войска Макдональда тоже морем перевозятся в Геную. Следовало ожидать наступления Моро или на Турин, или к Александрии, поэтому Суворов занял выжидательное положение у Турина. Только 29 мая (9 июня) выяснилось, что Моро движется к Александрии; тогда Суворов, оставив 8.000 Кайма и 3.000 пьемонтских ополчений для осады Туринской цитадели, на следующий день быстро двигается к Александрии, куда и прибывает 1 (12) июня, сделавши по дурным дорогам в два с половиной дня 100 верст! Здесь он сосредоточил 34.000 человек, но предполагал довести свои силы до 50.000 чел., присоединивши Края, осаждавшего Мантую, которому и послал соответствующее приказание. Но Край приказания не исполнил, так как имел особую, тайную от Суворова, инструкцию от гофкригсрата, исключительно заниматься осадою Мантуи и никуда от нее не удаляться. Это — лучшая характеристика того, насколько связан был в своих распоряжениях Суворов.

А. В. Суворов (с оригинала Крейцингера 1799 г.)

Прибыв к Александрии, Суворов вскоре выяснил, что со стороны Генуи противник, по-видимому, ничего не предпринимает, но что у Модены и Пармы появились сильные колонны неприятеля и 12 (1) июня разбили отряд Кленау. Становилось ясным, что Макдональд перешел Апенины и что в этот момент главная опасность угрожала не со стороны Генуи, а с востока, от Модены.

Суворов решает броситься навстречу Макдональду с 24.000 чел., оставил 14.500 Бельгарда у Александрии, приказав ему выслать сильные авангарды в горы; у Валенцы и Бассиньяно построить предмостные укрепления; крепости Павию и Пиччигетоне вооружить орудиями из Турина. Постройка мостов через Танаро и Бормиду задержала Суворова под Александрией на 2 дня.

15 (4) июня, в 10 ч. вечера быстро двинулись войска навстречу Макдональду, при чем главные силы сделали в сутки 45 верст, а авангард — 60. Утром 17 (6) июня главные силы должны были дойти до Сен-Джиованни, а авангард — до реки Треббии.

Макдональд уже теснил перед собой 6.000 ген. Отта, который накануне (16 — 5 июня) отступил за реку Тидоне. Обе стороны были сильно растянуты в глубину: войска Суворова на 30 верст, а Макдональда почти на 100.

На берегу pp. Тидоне и Треббии 17, 18 и 19 (6, 7 и 8) июня разыгралось сражение, в котором армия Макдональда была разбита.

На этом месте, прославленном за 2.000 лет перед тем победою Ганнибала над завоевателями древнего мира, на этом самом месте суждено было и Суворову победить войска народа, домогавшегося владычества над всей Европой. Здесь столкнулись победоносные воины Рымника, победители Очакова, Измаила, Праги, увенчанные свежими лаврами Италии, с победителями при Лоди, Арколе, Риволи; силы обеих сторон были одинаковы, даже некоторое численное превосходство было на стороне французов; они же превосходили союзников в тактике, более отвечающей характеру местности на поле сражения. Победа на сторону союзников могла склониться только при огромном нравственном превосходстве, которое сумел создать гениальный Суворов.

17 (6) июня Макдональд успел оттеснить Отта до Сен-Джиованни; Суворов, получив об этом донесение, быстро двинулся вперед и около 4 часов дня с передовыми войсками энергично атаковал победоносных французов: сперва кавалерией, а потом и подоспевшей пехотой.

Когда на приказание Суворова атаковать, Багратион доложил фельдмаршалу на ухо, что войска истомлены, много отсталых, в ротах не более 20 рядов, то он сказал, указывая на французские войска:

— Голубчик, атакуй: у него и того меньше!

Неудержимая атака «чудо-богатырей» Суворова дала ему победу. Французы отступили, имея 19.000 чел. против 14.000 союзников.

18 (7) июня в 10 ч. утра войска Суворова тремя колоннами двинулись в долину реки Треббии; правая колонна, в которую входили все русские войска, была сильнее других, здесь возможно было ожидать прибытия подкреплений от армии Моро. Войскам объявлен отзыв «Коллин», в воспоминание одержанной в этот день австрийцами победы. Несмотря на то, что к Макдональду подтянулись еще две его дивизии — Оливье и Монришара, день был нерешительный. Река Треббия разделяла обе армии на ночлеге.

19 (8) июня Суворов успел подтянуть к месту боя 3 батальона и 6 эскадронов; Макдональд подтянул дивизию Ватреня и ожидал прибытия отряда Лапоипа и подкреплений Моро. Опять бой начался с 10 ч. утра, при чем на стороне Макдональда было уже превосходство в силах, и он охватил оба фланга Суворова. Был даже критический момент, когда часть войск Розенберга была окружена.

Прискакал адъютант к Суворову с донесением, что придется отступать. Фельдмаршал в одной рубашке лежал около большого камня и, обратившись к посланному, спросил:

— Можешь свернуть этот камень?

— Не могу, — было ответом. — Ну, и Суворов не может отступать.

Прискакал обожаемый полководец к войскам, и неприятель был опрокинут.

Суворов в Альпах (Картина Сурикова)

В тот же день австрийцы присылали спросить — куда отступать. «В Пиаченцу», т. е. на 5 верст вперед, был ответ Суворова. С большим трудом все атаки французов были отбиты, и войска заночевали на поле сражения. Снова день нерешительный.

Семидесятилетний полководец еле держался на ногах. Несмотря на это, он весело поздравлял собравшихся вечером генералов «с третьей победой» и сказал:

— Завтра дадим четвертый урок Макдональду!

В 5 ч. утра было приказано быть готовым для новой атаки.

Потери сторон за три дня боя были: французов более 14.000 убитых, раненых и пленных, а союзников 6.000 (3.600 русских и 2.400 австрийцев).

А. М. Римский-Корсаков (Пис. Варнек)

Макдональд собрал военный совет, на котором было принято решение отступать, так как запасов нет, потери огромны, многие генералы ранены (Макдональд, Виктор, Руска, Сальм и Оливье); о Лапоипе и Моро сведений нет, в тылу же снова появились отряды союзников — Гогенцоллерна и Кленау.

Ночью началось отступление армии Макдональда, которое было обнаружено союзниками только к утру. Вечером Суворов получил тоже неприятную весть о появлении отрядов Моро у Вогеры и Кастеджио, т. е. у него в тылу.

С утра 20 (9) июня Суворов двинул свои войска двумя колоннами для преследования французов и в два дня проходит 38 верст до реки Арды, уничтожив арьергард Виктора и захватив массу пленных (12.000 с 4 генералами, в числе которых были Оливье и Руска). Затем Суворов бросается назад, против Моро.

Моро, шедший на соединение с Макдональдом, действовал медленно: 20 (9) июня он опрокинул Бельгарда у Кассина-Гросса и, выставив против него заслон, двинулся было к Пиаченце с тем, чтобы выйти в тыл Суворову, но, узнав о разгроме армии Макдональда, поспешил отступить в Ривьеру.

Вся операция против Макдональда продолжалась 11 дней, в течение которых союзная армия сделала 220 верст, вела трехдневный бой против в полтора раза сильнейшего противника и разгромила его, заставив потерять более половины своего состава, 8 знамен, 7 пушек, массу пленных и обозов, и заставила другую неприятельскую армию отказаться от своих боевых задач, едва только приступив к их выполнению. Такие результаты достигнуты гением Суворова и русским штыком!

За победу при Треббии император Павел пожаловал Суворову свой портрет, оправленный в бриллианты, при рескрипте, в котором было сказано: «Портрет мой на груди вашей да проявит всем и каждому признательность государя к великим делам своего подданного — им же прославляется царствование наше».

Остатки армии Макдональда из Тосканы двинулись в Генуезскую Ривьеру, где и примкнули к войскам Моро, составив его правое крыло, под начальством генерала С.-Сира; Макдональд же уехал в Париж.

Суворов хотел наступать против Моро до соединения его с Макдональдом, но венский кабинет слышать не хотел о каком-либо наступлении ранее овладения крепостями. Суворов должен был подчиниться. Более 55.000 чел. были заняты осадами, а остальные, доведенные до 50.000 подкреплениями, прибывшими из Швейцарии и России, должны были прикрывать эти осады от покушений Макдональда, Моро или со стороны Альп.

После побед Суворова крепости быстро сдавались союзникам: 21 (10) июля сдалась Александрия, а 28 (17) — Мантуя.

Французы составили новый план действий: из Швейцарии и южной Франции произвести сильную диверсию, а для спасения Мантуи 50.000 итальянской армии Жубера наступать к Александрии и дать генеральное сражение. Моро получил назначение командовать армией на Рейне, но, по просьбе Жубера, согласился временно оставаться при итальянской армии.

Не зная, что Мантуя уже сдалась, Жубер 9 августа двинулся из Ривьеры и 14 (3) сосредоточил свои войска на высотах у г. Нови, командовавших лагерем Суворова, у которого было 54.000 пехоты и 9.000 кавалерии.

В армии Жубера было около 35.000 чел. Она занимала очень сильную позицию на высотах, покрытых садами и виноградниками, длиною около 6 верст; в центре ее был город Нови. Пути отступления отходили от флангов: от левого на Гави, а от правого, более удобный, по долине реки Скривии.

Достигнув Нови, Жубер узнал о падении Мантуи и присоединении войск генерала Края к Суворову. Следовало отступить, что и высказали генералы на военном совете, но Жубер не мог на это решиться после обещаний, данных в Париже[12]. Отпустив генералов к войскам, он до утра не присылал диспозиции и войска ночевали, совершенно не подготовившись к бою.

Битва при Цюрихе 26 сент. 1799 г. (карт. Bouchot)

Между тем Суворов уже решил утром 15 (4) августа атаковать Жубера. План состоял в том, чтобы, поведя демонстрацию против левого фланга позиции французов, с целью притянуть туда их резервы, с фронта вести задерживающий бой, а окончательный удар в конце произвести на правом фланге позиции противника.

Так сражение и разыгралось. С рассветом Край и Бельгард с 27.000 чел. ведут атаку на левое крыло армии Жубера почти неожиданно; на этот бой прискакивает Жубер и убит; его замещает генерал Моро. Подтянув резервы, французам удается отбить атаку и принудить Края отступить на равнину. Тогда Край просит Багратиона поддержать его, но он необычно медлит. Суворов сообщил своему другу, князю Петру, сущность задуманного им плана сражения: для боя на фронте, который должен был составить второй последующий акт, Суворов предназначал войска Багратиона, Милорадовича и Дерфельдена, которые должны были подобно молоту давать последовательные удары по труднодоступной позиции противника.

Лишь в 9 часу утра Суворов выехал к войскам русского авангарда, велел Багратиону атаковать Нови, Милорадовичу — поддержать Багратиона, Дерфельдену — идти от Ривальты к Нови, а Краю — возобновить атаку на левый фланг противника.

В тылу, в виде общего резерва оставались войска Меласа и Розенберга.

Закипел горячий бой по всей позиции французов. Багратион был отбит, но при поддержке атаки Милорадовича снова повел атаку на Нови и имел уже успех, когда был атакован, прибывшей с правого фланга, свежей дивизией Ватреня и вторично должен был отступать: с прибытием же Дерфельдена был произведен третий удар; французы отступили с равнины, но держались еще на высотах.

Уже 8 часов продолжался бой, а между тем ни один из противников не достиг еще решительного успеха. В ожидании прибытия Меласа, которому Суворов послал приказание спешить к полю сражения, атаки русских прекратились и бой затих по всей линии.

Суворов под ударами Массены изрыгает проглоченных французов, а вместе с ними ордена и медали

В 4 часу пополудни подошел Мелас и Суворов приказал всем войскам одновременно атаковать французов. Снова загорелся упорный бой, на этот раз с полным успехом для союзников; Нови было взято; войска Груши, Периньона и Колли на левом фланге французов были окружены и взяты в плен; остальные войска отступали в страшном беспорядке, прикрываясь частью войск С.-Сира, кое-как удерживавшего натиск союзников на правое крыло. В 8 ч. вечера сражение окончилось.

В сражении при Нови французы потеряли 6.500 убитыми и ранеными, 4.600 пленными и несколько тысяч разбежавшимися. Таким образом была уничтожена половина армии Моро. Союзники потеряли 8.000 чел. убитыми и ранеными. Взято трофеев: 4 знамени, 39 орудий, т. е. вся французская артиллерия, и множество обоза.

Преследование на следующий день производил Розенберг до Гави, а потом оно было приостановлено, так как австрийское комиссариатское управление заявило, что при войсках всего только на 2 дня продовольствия; а мулов и запасов для похода в горы не заготовлено, в Ривьере же найти запасов невозможно. Снова Суворов не может двинуться вперед!

За победу при Нови, император Павел повелел войскам, даже в присутствии государя, отдавать Суворову воинские почести, следуемые по уставу только особе императора.

Переход через С.-Бернард 20 мая 1800 г. (В. Адам)

Сражение при Нови есть необыкновенное творчество гения Суворова: при линейных формах и линейной тактике того времени, он ведет его в духе современной нам глубокой тактики. Заменив глубокую форму построения расположением нескольких частей одна за другою, хотя и построенных в линейных формах, приучив войска к стремительной атаке, он заменяет этим колонны глубокой тактики.

Самое руководство сражением есть высочайший образец искусства, но и оно не в духе линейной тактики. Это было нечто неожиданное, небывалое, почему Суворов был прав, воскликнув в день сражения при Нови: «Уж и будут меня за сегодняшний день бранить тактики!»

Жубер

Получив известие, что от М. Женевра и Малого С.-Бернара появились войска армии Шампионнэ, Суворов перешел к Асти. Здесь 27 (16) августа он узнал о новом плане союзников, по которому Суворов должен был увести русские войска из Италии в Швейцарию, соединиться там с корпусом Римского-Корсакова и оттуда, через Франш-Конте, вторгнуться во Францию, имея на флангах австрийские армии: эрцгерцога Карла и итальянскую Меласа.

8 сентября (28 августа) Суворов двинулся к Валенце и Хераско, но получив сведения, что Моро выступил из Ривьеры для деблокады Тортоны, вернулся назад. Моро отступил.

Через три дня цитадель сдалась, и Суворов, в одной колонне, двинулся к Белинцоне.

Римский-Корсаков прибыл в Швейцарию с 27.000 войск в начале августа. Из Вены было дано приказание немедленно вывести оттуда австрийские войска, возложив на русских невыполнимую и опасную задачу: 27.000 войск охранять в горной стране пространство в 200 верст, имея перед собой 80.000-ю армию с талантливым Массеной во главе.

Чтобы облегчить положение русских офицеров, эрц. Карл временно оставил в Швейцарии войска Готце 21.500 ч., да еще против швейцарских проходов в северной Италии стояли отряды Штрауха и Гадвика 12.000 чел. Всего, против 80.000 Массены, у союзников, было 60.500 челов.

Сведений о расположении французов не имелось; Суворов, впрочем, предполагал, что они расположены «в виде запятой, жирная часть которой находится против Римского-Корсакова, а хвост поставлен под удары из Италии через С.-Готард, по сведениям, проходимый для войск». Суворов решил двинуться прямо на С.-Готард и атаковать правый фланг французов, а австрийцев просил занимать их с фронта; потом он намеревался двинуться на соединение с австрийцами к Гларису, и оттуда, по соединении с корпусом Римского-Корсакова, атаковать главные силы французов.

Суворов, не зная местных условий, не рискнул привести свой план в исполнение, не посоветовавшись с австрийскими генералами, Штраухом, Линкеном и Готце, которые уже долгое время находились в Швейцарии и должны были хорошо знать местные условия. Они изменили пункт соединения, избрав, вместо Глариса, Швиц, но не предупредили Суворова, что путь, идущий через С.-Готард, у Альторфа упирается в Фирвальдштедское озеро, и чтобы отсюда попасть в Швиц, нужно идти по западную сторону озера, следуя на Люцерн.

Сражение при Нови, 4 августа 1799 г. (карт. Коцебу)

Суворов одобрил этот план и предполагал 17 сентября (6) подойти к С.-Готарду, а 19 (8) уже атаковать его. Сделав в 6 дней 150 верст, наши войска прибыли 15 (4) сентября в Таверну и принуждены были стоять четыре дня в ожидании мулов для вьючного обоза, которых австрийцы по обыкновению не выставили. Суворов спешил 1.500 казаков и их лошадей обратил под вьюки.

Переход через Панникс (карт. Коцебу)

19 (8) сентября Розенберг двинут в Белинцону, где и оставался до получения приказаний, а через два дня выступил из Таверны к С.-Готарду с главными силами и Суворов. Римскому-Корсакову и Готце послано предложение содействовать ему в его операциях, как сами признают лучшим.

Под проливным дождем и при холодном ветре войска сделали в 3 дня 58 верст до Дацио: Розенберг в это время двинулся через гору Лукманиер к Диссентису и Тавечу в долину верхнего Рейна. Розенберг ночевал на перевале в 8.000 ф., не имея даже хвороста для бивачных огней.

24 (13) сентября Суворов назначил атаку С.-Готарда: с фронта главными силами, а в тыл французам должен был выйти, переваливши еще раз через горы, из долины верхнего Рейна к Урзерну, Розенберг.

Атаковать приходилось по узкой вьючной тропинке, несколько раз пересеченной глубокими обрывистыми оврагами. На вершине перевала был монастырь-приют, а по сторонам тропинки высились крутые, острые скалы, движение по которым считалось невозможным.

Для обороны перевала из дивизии Лекурба была выделена бригада Гюденя в 4.300 ч. Но позиции были таковы, что горсть храбрецов на каждом шагу могла задержать целую армию. Шедший в авангарде Багратион на Айроло сбил противника с двух позиций; он отошел на перевал. Суворов решил атаковать с фронта главными силами, а Багратиона послал в обход левого фланга позиции противника, куда он должен был карабкаться по скале. Два раза суворовские «чудо-богатыри» атаковали французов и оба раза неудачно.

О Розенберге известий не было. К вечеру Суворов повел атаку снова, но в это время показался на вершинах скал Багратион, и противник был сбит. Розенберг тоже выполнил задачу, занял в тылу противника Урзерн, так что французы отступили без дороги в горы.

На утро 25 (14) сентября предстояла не менее трудная задача: в версте от д. Урзерн, дорога, ведущая долиною Рейссы, входит в тоннель длиною около 80 шагов (Урзернская щель), а за ним на 400 шагов тянется по карнизу у подошвы отвесных скал и потом круто поворачивает на мост, в виде арки перекинутый через бушующую водопадом реку (Чортов мост).

Здесь французы заняли позицию, но снова наши смельчаки забрались на скалы, другие бросились в водопад р. Рейссы и с страшными усилиями и потерями сбили противника; разрушенная арка моста была покрыта стволами деревьев, связанными офицерскими шарфами, и переправа была восстановлена.

Во время боя у Чортова моста австрийский отряд Ауфенберга, спустившись с гор, появился в тылу французов у Амштега. Лекурб с главными силами отбросил австрийцев и проложил себе дорогу к Альторфу.

На следующий день 26 (15) сентября с постоянным боем, тесня перед собою противника, Суворов дошел до д. Альторф и здесь увидел то ужасное положение, в которое его поставили австрийские советчики; дороги на Швиц по правому берегу Фирвальдштетского озера не было, а по левому была кружная, но преграждалась Лекурбом. Идти назад или в долину верхнего Рейна — значило отступать и отказаться от принятого плана соединения у Швица. К Швицу вела через гору Росшток тропинка, по которой иногда ходили самые отважные альпийские охотники. По этой-то дороге решился Суворов вести свои войска! Багратион шел в авангарде, Розенберг должен был подбирать вьюки и отбиваться от Лекурба.

Сражение у Чортова моста 14 сентября 1799 г. (карт. Коцебу)

В 5 ч. утра 27 (16) сентября потянулись войска через Росшток в Муттенскую долину. Чем выше они поднимались, тем движение становилось труднее; местами тропинка исчезала на голых скалах и в снегу, покрывавшем вершину хребта. Двое суток длился этот ужасный переход 16 верст. Великий князь Константин Павлович сделал его пешком, наравне с солдатами. Старый фельдмаршал, полубольной, изнуренный, своими остротами и шутками поддерживал упавшие силы солдат. Видя, что они приуныли, он затянул песню: «Что девушке сделалось, что красной приключилося?»

Громкий смех раздался в рядах солдат, все приободрились, и усталости как не бывало.

Прибыв в Муттенскую долину, опоздав всего на два дня против условленного времени, 17 сент., вместо 15, Суворов с ужасом узнал, что 14 и 15 сентября Римский-Корсаков разбит Массеной и отступил к Шафгаузену, что Готце 15-го разбит на р. Линте и отступил за Рейн, разрушив мосты, что Елачич и Линкен тоже отступили. Разведка казаков выяснила, что Клентальская долина и Гларис заняты французами. Жители сообщали, что главные силы Массены сосредоточиваются к Швицу[13].

Суворов один и окружен! Войска его утомлены и истощены: одежда превратилась в рубище, продовольствия никакого; заряды и патроны на исходе, лошади обезножены и истощены бескормицей.

Суворов решил пробиться, но перед этим утром 29 (18) сентября собрал военный совет, перед которым очертил всю трудность положения, в котором они очутились… «Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели… Теперь одна остается надежда на всемогущего Бога да на храбрость и самоотвержение моих войск: Мы русские. С нами Бог!.. Спасите честь России и Государя. Спасите сына нашего Императора!..»

С этими словами фельдмаршал, обливаясь слезами, бросился к ногам великого князя.

Великий князь со слезами поднял Суворова, обнимал и покрывал поцелуями, а Дерфельден, как старший, от лица всех начальников ручался за войска, готовые идти всюду, куда их поведет великий полководец. Суворов оживился и с уверенностью сказал: «Да, мы русские, с помощью Божией мы все одолеем».

Тут же Суворов продиктовал диспозицию, по которой войска должны были выступить в тот же вечер 18 сентября: в авангард Ауфенберг, за ним Багратион и Швейковский, а Розенберг и Ферстер оставались в Муттенской долине, пока главные силы и вьюки перейдут гору Брагель.

Розенбергу, как начальнику арьергарда, приказано было держаться упорно, не подаваться ни шагу назад; гнать же неприятеля не далее Швица.

19 и 20 сентября суворовские «чудо-богатыри» вели бой и в Клентальской и в Муттенской долине; ничто не могло устоять против отчаянной храбрости штыков русских. Победоносные войска Массены два раза бежали под штыками Розенберга до Швица. На 20-е вечером он получил разрешение следовать за армией Суворова в Гларис, где сосредоточились все войска Суворова 23 сентября.

На военном совете в Гларисе решено через Шванден, Эльм и снежный хребет Паникс отойти в долину Рейна, к Планцу. В ночь с 23-го на 24-е вся армия тихо снялась с позиции и двинулась к Эльму. Багратион прикрывал движение и отбил все атаки втрое сильнейшего противника. Посреди страшных лишений особенно тяжел был переход через хребет Паникс. Много людей и до 300 вьюков погибло, сорвавшись в бездну; бывшие при армии орудия пришлось бросить, по невозможности везти их.

Ночь пришлось провести на голом снегу, камнях или прислонившись к скале. От сильной стужи многие солдаты замерзли на вершине горы. К полудню 26 сентября все войска собрались к дер. Паниксу и в тот же день дошли до г. Планца. Здесь только они вышли из опасности и могли спокойно отдохнуть и подкрепиться.

1 октября русские войска достигли Фельдкирха, потом перешли к Аугсбургу, где и простояли всю зиму на квартирах: весной, по приказанию императора Павла, они двинулись обратно в Россию.

За месяц Швейцарского похода армия Суворова потеряла 100 офицеров и 3.700 нижних чинов, т. е. шестую часть армии.

Памятник Суворову в Швейцарии

Швейцарский поход Суворова произвел на современников сильное впечатление. Даже Массена, талантливый его противник, сказал: «Я отдал бы все свои двадцать походов за один Швейцарский поход Суворова!»

Император Павел пожаловал Суворову звание генералиссимуса и в рескрипте от 29 октября писал Суворову: «Побеждая повсюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, недоставало вам одного рода славы — преодолеть и самую природу. Но вы и над ней одержали ныне верх».

Швейцарский поход Суворова, хотя и не приведший к желанному концу, представляет высочайший классический образец действий в горной стране. В нем русская армия, под предводительством великого полководца, проявила высочайшую доблесть и способность вести войну при самых тяжелых условиях. Вот почему имя Суворова до сих пор еще живет в преданиях швейцарцев, обратившись в легенду, и на картах Швейцарии путь, по которому шел с армией Суворов в 1799 г., до сих пор обозначается краткой, но много говорящей надписью: «Путь Суворова».

Н. П. Михневич

II. Международная политика России в начале царствования Александра I (до 1807 г.) Прив. — доц. В. И. Пичета

момент смерти Павла Россия находилась в дружеских отношениях с Францией и в войне с Англией[14]. Все изменилось с вступлением на престол его сына.

Новое правительство прекрасно понимало, какой вред экономическим интересам страны наносился разрывом с Англией. Поэтому немедленно, по вступлении на престол, Александр I поспешил ликвидировать враждебные отношения с Англией. Спустя два дня после трагического конца Павла, граф Пален писал русскому посланнику в Англии, С. М. Воронцову, что «правительство желает восстановления доброго согласия между обоими государствами и готово содействовать тому всеми средствами, при условии присоединения Англии к морской конвенции, которая не нарушает интересов Англии». Военные действия английского флота, прорвавшегося через Зунд, осада Копенгагена и намерение захватить ревельский порт, задержали ведение переговоров.

12 марта 1801 г. в Петербурге

Русское правительство заявило с. — джемскому кабинету, что переговоры могут возобновиться при условии немедленного ухода флота из территориальных вод. Когда флот удалился, 6 мая последовал указ об отмене распоряжения Павла I о наложении секвестра на английское имущество и эмбарго на суда. Начавшиеся вслед за этим переговоры привели к соглашению, и 5 (17) июня 1801 года между Россией и Англией была заключена конвенция о взаимной дружбе.

Конвенция отвергла основные принципы второго вооруженного нейтралитета. Правда, Англии пришлось отказаться от притязания объявлять гавани состоящими в блокаде для прекращения к ним доступа нейтральных судов, но зато она добилась согласия России на следующие выдвинутые ею статьи: а) нейтральный флаг не прикрывает товара и б) право осмотра торговых судов сохраняется и в том случае, когда они плывут под прикрытием военных кораблей.

Гр. А. И. Морков (Пис. Изабэ)

Конвенция с Англией не могла не вызвать неудовольствия в шведском и датском правительствах, но им в сущности ничего не оставалось, как присоединиться к ней.

Одновременно с переговорами с Англией русское правительство вступило в такого же рода сношения и с Францией. Наполеоновское правительство принципиально желало в данное время мира с Россией и даже заключения с ней союза для совместной борьбы с Англией, но последняя не входила в планы русского правительства, и Наполеону пришлось считаться с этим нежеланием. Когда в Петербург прибыл генерал Дюрок приветствовать Александра I с вступлением на престол, он встретил при дворе весьма сердечный прием. Беседы с государем выяснили точку зрения, которой русское правительство было намерено держаться во внешних сношениях. Россия не стремится к завоеваниям и не намерена вмешиваться во внутренние дела государств: всякий имеет право избрать себе такое правительство, которое ему нравится. В этих словах было кое-что недоговоренное, и уже в инструкции, данной 5 (17) июля 1801 года представителям России в Лондоне, Вене и Берлине, в которой были повторены только что приведенные мысли, между прочим, было сказано: «Мне нет нужды, какую бы форму правления ни установили у себя народы, пусть только и в отношении к моей империи руководствуются тем же духом терпимости, каким руководствуюсь я, и мы останемся в самых дружественных отношениях». Эти слова уже составляли в некотором отношении угрозу, и с ней, конечно, приходилось считаться. Международная политика России обсуждалась неоднократно и в заседаниях неофициального комитета: так об этом шла речь в заседании 10 (22) июля 1801 года.

Общий тон был таков, что не следует пока заключать никаких договоров, связанных с выполнением тех или других обязательств, но следует быть искренними в иностранной политике. Впрочем, политика миролюбия исключалась по отношению к Франции — в данном случае приходилось «искать возможности наложить узду на ее властолюбие, не компрометируя, однако, себя». Это уже были слова определенного содержания, идущие немного в разрез с политикой невмешательства и миролюбия. В августовском заседании негласного комитета по существу говорили тоже о принципах международной политики России; правда, у России есть естественные враги — Швеция и Турция, но за слабостью они не могут быть опасны. Зато у нее есть и естественные союзники, которых можно использовать с наибольшей для себя выгодой — это Австрия и Пруссия. По словам Кочубея, «оба государства, постоянно враждебные между собою, будут искать союза с нами для достижения своих видов, и нам остается, соблюдая нейтралитет, отклониться от него в пользу одной из сих держав только лишь тогда, когда того потребуют собственные выгоды».

Вот каких принципиальных взглядов держалось правительство Александра I на задачи внешней политики, когда Россия и Франция вели между собою переговоры об условиях мира.

Переговоры велись долго и в общем малоуспешно. Слишком были различны точки зрения, которых держались оба правительства во время переговоров. Россия не желала вмешиваться во внутренние дела Франции, но поведение французского правительства она считала угрожающим европейскому миру. Поэтому установление мирных отношений России и Франции могло состояться лишь в том случае, если Наполеоном будут приняты статьи, могущие служить к водворению общего мира, а благодаря Люневильскому миру (9 февраля 1801 года) отношения Франции вообще к европейским державам и, в частности, к Германии были очень натянутыми.

Замирение Европы фактически было бы невозможно, пока не были решены вопросы о вознаграждении германских владельцев, вследствие присоединения левого берега Рейна к Франции, и о возвращении Пъемонта сардинскому королю. Точка зрения французского правительства совершенно иная. Правительство Франции настаивало только на заключении мира с Россией, «не задерживая его столь второстепенными соображениями, каковыми должны быть для императора Александра участие, принимаемое им в сардинском царьке». В конце концов русскому представителю Моркову удалось сговориться с Талейраном, и 8 октября н. с. 1801 года был подписан мирный договор с Францией. На основании заключенного договора оба государства обязывались с обоюдного согласия распределить земли, коими будут вознаграждены по Люневильскому трактату князья, потерявшие владения на левом берегу Рейна, устроить дела в Италии, примирить Францию с Турцией, вознаградить короля сардинского, курфюрста баварского, герцога вюртембергского и маркграфа баденского. К этому трактату была присоединена еще и секретная конвенция от 11 октября 1801 года, по которой обе державы обещались употребить все усилия к тому, чтобы водворить общий мир на условиях трактата от 8 октября 1801 года, обещая при этом действовать согласно, убеждениями и силою для блага человечества, спокойствия общего и независимости держав.

А. Б. Куракин

Теоретические условия мирного трактата и секретной конвенции вполне соответствовали планам русского правительства, имевшего полное основание гордиться достигнутым дипломатическим соглашением, благодаря которому водворялось в Европе некоторое политическое равновесие. На самом деле правительство Наполеона и не думало о каких бы то ни было уступках, считая условия мира только соглашением, которое можно и не приводить в исполнение. Это и почувствовал во время хода переговоров представитель России — Морков. Да и некоторая неопределенность условий трактата и конвенции только могла дать повод к нарушению его, а, следовательно, и спокойствия в Европе.

Мирным договором с Францией были недовольны и в России, и в Европе. Английская партия в России находила условия мира несоответствующими достоинству России, считая мир с Францией преждевременным; не были довольны мирным трактатом и в Англии, где рассчитывали на сближение России и Англии против Франции. Английское правительство знало о характере переговоров между Россией и Францией и со своей стороны, не желая остаться изолированным, приступило к переговорам о мире. Нельзя сказать, чтобы министерство Аддингтона, сменившее воинственного Питта, вело переговоры осмотрительно и с должным мужеством отстаивало национальные интересы. Заключенный 15 (27) марта 1802 года Амьенский договор был невыгоден для Англии: ей пришлось сделать значительные уступки Франции, но зато, выговаривая возвращение Египта Турции, Англия выступила посредницей между Францией и Турцией, не допуская возможности заключения между двумя названными державами особого сепаратного соглашения. Это положение английского правительства шло в разрез с планами русского правительства — быть посредником между двумя заинтересованными правительствами. Оно и не скрывало своего раздражения, и отношения его к Англии стали довольно холодными. К тому же Амьенский договор был заключен без участия в нем России, и в его статьях даже не было речи о России. Она упоминается только в той статье мирного трактата, в которой говорится о гарантии со стороны шести держав возвращения Мальты Малтийскому ордену. Поэтому, когда английское правительство, с согласия Наполеона, обратилось к Александру I с просьбою принять под свое покровительство, государь справедливо отказался, а между тем мальтийский вопрос мог стать поводом для нового вооруженного столкновения между Францией и Англией.

Общественное мнение Англии было недовольно условиями Амьенского трактата. По мнению крайних националистов, «Амьенский договор представляет собою прелиминарии смертного приговора Англии». Уступая общественному мнению, правительство не торопилось выполнением статей трактата, удерживая Мальту и не очищая мыса Доброй Надежды и Александрии. Для Англии было крайне важно, чтобы Мальта и другие острова остались в ее руках. Владение островами на Средиземном давало ей возможность удержать за собой господство на море. Франция стремилась к тому же. Вполне понятно поэтому возникшее недоразумение между Францией и Англией из-за Мальты.

Английское правительство, чувствуя близость разрыва с Францией, предложило России союз с Англией в целях «гарантировать обоюдные свои владения против Франции». Русское правительство отнеслось к союзу отрицательно, находя, «что интересы России и Англии столько имеют между собою общего, что и без постановления на бумаге они друг другу союзниками считаться могут».

Поведение Англии естественно раздражало Наполеона. Резкое обращение Наполеона с английским послом Витвортом, неоднократно сделанные резкие заявления — «Мальта или война» — фактически предрешали разрыв дипломатических сношений с Англией.

Бар. А. Я. Будберг

Международное положение осложнялось еще тем, что Наполеон, как и следовало предполагать, не имел никакого желания следовать условиям трактата 8 октября 1801 года. Наполеон нарушил первую статью секретной конвенции, по которой удовлетворение владетелей, потерявших земли, должно производиться с обоюдного согласия России и Франции. Наполеон в распределении вознаграждения обошелся без России, да и сами германские владетельные князья предпочитали подобный образ действий, вступая с Наполеоном в сепаратные соглашения. Правда, пока правительство Александра I не имело прямых причин уклониться в сторону от ранее заявленных принципов международной политики, но поведение Наполеона считалось серьезной угрозой европейскому миру и вызвало вполне законные нарекания России. К тому же между русским и французским правительством возникли недоразумения из-за восточного вопроса. Александр I считал сохранение единства и нераздельности Турции одним из оснований своей политической системы — «стремление поддерживать всеми силами государство, слабость и дурная администрация которого служат драгоценным ручательством безопасности». Между тем Морков сообщал, что Наполеон постоянно заводит разговор о близком распадении Турции, и русскому правительству была поставлена серьезная дилемма — пристать ли к державам, собирающимся совершить международный грабеж, или как-нибудь предотвратить раздел Оттоманской империи. В неофициальном комитете преобладало последнее мнение. Граф Строганов полагал, что пора положить преграду властолюбивым планам Франции, по отношению же к Турции стремиться к тому, чтобы она всегда оставалась в теперешнем положении, и не допускать ей ни усилиться, ни подвергнуться окончательному распадению. Кочубей указывал, что Франция угнетает государства Европы, и это может повести к войне, и тогда России придется стать во главе европейских держав. Так впервые раздались в комитете голоса о близости и своевременности коалиционного выступления держав против Наполеона, а пока русское правительство решительным тоном заявило Наполеону, что император Александр никак не намерен принять участие ни в каком проекте, враждебном Турции. Решительное заявление русского правительства прекратило дальнейшие разговоры о целесообразности раздела Турции, но отношения России и Франции не стали лучше. Нетактичное, резкое, а подчас и совершенно грубое обращение с русским послом, угрозы по адресу русского правительства — все это показало призрачность миролюбивой политики Наполеона и близость разрыва с Россией.

Международное положение дел сильно осложнилось благодаря возникшей войне Англии с Францией. Соотношение сил стало неопределенным. Россия и Австрия не находили своевременным вмешаться в эту борьбу, хотя и относилась к ней сочувственно, считая господство Англии на море менее тягостным, чем преобладание Франции на суше. Сам Александр резко изменил свое отношение к Наполеону, не перестававшему всеми средствами оказывать ему свое внимание. Впрочем, и с Англией отношения несколько обострились. Русское правительство не было довольно действиями английских каперов, захвативших и русские суда, а также блокадой устья Эльбы. Правда, англичане оправдывались необходимостью, но это было грубое нарушение конвенции России с Англией. И политика Англии в Турции считалась подозрительной. Русские дипломаты сообщали, что английский представитель идет во всем в разрез с желаниями русского правительства; англичане предлагали Турции занять Александрию и Египет для защиты страны от Наполеона. Защита Англией поведения турецкого правительства по отношению к христианским народностям тоже была источником охлаждения России и Англии. Однако оно было непродолжительным. Поведение Наполеона становилось слишком вызывающим, и убийство герцога Энгиенского, переполнило чашу терпения и определило необходимость сближения России с Англией и образования новой коалиции против Наполеона. Русское правительство наложило траур при дворе. Высшее общество откровенно заявило о своем нерасположении к Франции, игнорируя на вечерах жену французского посла. Русский поверенный в делах Убри передал Талейрану ноту, в которой выражалась скорбь о судьбе, постигшей герцога Энгиенского, и высказывалась надежда, что первый консул «почувствует необходимость употребить самые действительные средства, чтобы успокоить все правительства относительно только что внушенных им опасений и содействовать прекращению порядка вещей в Европе, слишком тревожного для их безопасности и независимости, на которые они имеют неоспоримое право».

А в ноте, переданной в Регенсбурге германскому сейму, Россия приглашала все немецкие державы протестовать по поводу нарушения неприкосновенности Германии и требовать от французского правительства мер, диктуемых оскорбленным достоинством империи. Одна нота дополняла другую. Правительство Наполеона ответило нотой, определившей дальнейшую линию поведения русского правительства. В ноте указывалось, что русское правительство действует по внушениям неприятелей Франции, указывалось на желание русского правительства образовать коалицию, и что предыдущая политика России — ее стремление об успокоении германских держав на счет их безопасности и независимости — только предлог для образования коалиции. По словам ноты, нарушительницей безопасности держав является собственно Россия тем, что в Дрездене и Риме покровительствует и содержит заговорщиков, употребляющих во зло присвоенные им права и волнующих соседние страны; тем, что русские резиденты хотят распространить покровительство народного права на уроженцев государств, при дворах коих они аккредитованы. Далее указывалось, что Германия и Франция взаимно обязались не давать убежища никому из тех, кои могли бы нарушить спокойствие соседней державы… Мы требуем, чтобы эмигранты, состоящие в русской службе в то время, когда велась война между Россией и Францией, были удалены из тех мест, где они известны своими происками против нашего правительства, а Россия упорно содержит их там. Затем в ноте наносилось личное оскорбление Александру вместе с намеками на некорректные поступки английского правительства (la plainte qu'elle (la Russie) eleve aujourd'hui conduit a demander si lorsque l'Angieterre medita l'assassinat de Paul I-er, on eut en connaissance que les auteurs du complot se trouvaient a une lieue des frontieres on n'eut pas ete empresse de les faire saisir). Нота заканчивалась изъявлением надежды, что русское правительство со временем заметит коварство людей, стремящихся к войне, выгодной только для Англии, а также и угрозой по адресу России: первый консул не искал войны, но всегда готов скорее вести ее, нежели позволить кому-либо оскорбить достоинство Франции. И как он не присваивает себе никакого преобладания и не вмешивается в действия Российского кабинета, то и требует, чтобы в отношении к нему поступали так же. После подобного ответа французского правительства, естественно последовал разрыв дипломатических сношений. Ответная нота Наполеона и провозглашение его императором заставили русское правительство предпринять быстрые решительные шаги к заключению коалиции. Естественными ее членами, кроме России, являлись Австрия, Пруссия и Англия, но достигнуть соглашения было очень трудно. Австрия не желала немедленного разрыва с Наполеоном, находя себя малоподготовленной к войне и боясь захвата со стороны Пруссии ее владений, если она откажется по тем или другим соображениям присоединиться к коалиции. Что касается Пруссии, то, несмотря на Мемельское свидание прусского и русского государей с взаимными уверениями в дружбе и преданности, Пруссия тоже боялась разрыва и не могла предпринять шаг, враждебный Наполеону. Легче было сговориться с Англией. Общие экономические и политические интересы убедительно говорили в пользу забвения всякого рода недоразумений и скорейшего координирования совместных действий. Участие Англии в коалиции было необходимо; она владела флотом и господствовала на море, и, как наиболее богатая страна, она могла субсидировать континентальные державы. Следовало также привлечь к коалиции и Швецию, чтобы обезопасить столицу с этой стороны.

Король и королева прусские, Александр и Константин

Радикальная перемена, происшедшая в направлении русской внешней политики, вызвала отставку государственного канцлера А. Р. Воронцова и передачу Министерства Иностранных дел кн. Адаму Чарторижскому. Он был за скорейшее образование коалиции для борьбы с Наполеоном, считая данный момент наиболее удобным для восстановления польского королевства и в возвращении ему тех областей, которые во время польских разделов отошли к Австрии и Пруссии. По мнению Чарторижского, восстановление польского королевства — одно из главных средств для борьбы с Наполеоном. Противопоставление политике силы и насилия принципа справедливости и законности — вот то знамя, с которым возможно победить Наполеона.

Чарторижский не скрывал трудностей выполнения своего плана. Больше всего он опасался противодействия со стороны Пруссии, война с которой была необходима для удачи его планов. Но Александр как раз по отношению к Пруссии намерен был держаться другой тактики — сближения и постепенного втягивания Фридриха-Вильгельма III в коалицию.

Патриотические замыслы руководителя иностранной политики окончились полной неудачей. Момент, переживаемый Европой, был слишком напряжен, чтобы можно было думать о каких-то отдаленных и неопределенных мечтаниях. Приходилось скорее думать о заключении союзных договоров. Скорее всего удалось это выполнить по отношению к Швеции. 2 января (14) 1806 года договор между Россией и Швецией подписан.

Республиканские шампиньоны

1. Король Пруссии: «Diue comme ca pousse: c'est effrayant».

2. Император русский: «Ca serait bien agreable a manger».

3. Император Австрии: «N'y touchez pas, confrere, c'est veneneux».

Вместе с тем русскому послу в Берлине Алопеусу была сообщена инструкция и проект письма, заключавшего в себе условия секретного оборонительного союза против общего врага. Русское правительство обещало выставить 100-тысячную армию. В проекте подробно перечислялись те обстоятельства, при которых Россия и Пруссия должны были вооружиться и координировать свои действия. Пруссия оставалась глухой к предложениям русского правительства — содействовать благой цели водворению прочного мира и политического равновесия в Европе, отказываясь от заключения оборонительного союза с Россией.

Одновременно велись также переговоры и с Англией, участие которой в коалиции признавалось необходимым. Правда, русские дипломаты довольно оптимистически смотрели на морское могущество Англии и преувеличивали значение моря в борьбе с Наполеоном, но зато Англия могла оказать коалиции серьезную материальную поддержку.

Наполеон и Луиза в Тильзите (R. Eichstaedt)

Для ведения переговоров в Англию специально был послан Новосильцев, снабженный и особыми полномочиями, и инструкцией, отражающей в себе взгляды русского правительства на международное положение Европы в целях ее скорейшего и полного умиротворения. Достижение последнего возможно при условии союза с Англией. Вот почему Новосильцеву, человеку, пользующемуся неограниченной доверенностью государя и знающему все его мысли, «поручалось устроить такой союз между Россией и Англией, который был бы на самом деле полезен и благодетелен». Заключение такого союза вполне возможно, так как Россия и Англия — единственные державы в Европе, интересам которых негде было сталкиваться. Союзные действия России и Англии, в конечном счете, должны привести к крушению политики Наполеона и реставрации прежних государств. При этом, принимая во внимание, что, по общему мнению, политика французов есть дело свободы и благосостояния государств, оба правительства соглашаются в странах, освобожденных от ига Наполеона, «не восстанавливать прежних злоупотреблений и такого положения дел, к которому народы, испытавшие формы независимости, примениться не могут; напротив, надобно постараться упрочить им свободу, установленную на своих настоящих основаниях». Поэтому, Россия и Англия приняли на себя следующие обязательства, выполнение которых было существенно необходимо при восстановлении политического равновесия Европы: а) восстановление и расширение владений сардинского короля, который в то же время должен был даровать либеральную и мудрую конституцию; b) предоставить Швейцарии устроить правительственный порядок, основанный на особенностях страны и на воле народонаселения; с) Голландии организовать правительство, сходное с желаниями и характером народа; d) Франции следовало бы объявить, что война ведется не против нее, а против ее правительства, столько же демократического, сколько и опасного для всей Европы. Ей дается свободный выбор образа правления. Подобная политика должна была повлечь за собою полное умиротворение Европы и утверждение мира на прочных основаниях, для чего необходимо заключить, подобно Вестфальскому, общий договор. Затем, между Россией и Англией необходимо заключить соглашение относительно судьбы Оттоманской империи, так как ее беспорядочное внутреннее состояние постоянно угрожало спокойствию Европы.

Фридрих Вильгельм III

Английское правительство отнеслось в высшей степени сочувственно к теоретическим планам русского правительства. Реализация их должна была укрепить экономическую связь между Россией и Англией и раз навсегда установить господство Англии на море. Но были и пункты разногласия — в особенности в восточном вопросе: тут интересы договаривавшихся держав расходились. Министерство Питта видело в предложениях России относительно Оттоманской империи скрытое желание расширить свою территорию на счет Турции. Это предположение сильно тормозило ход переговоров. В ответ на вопросы Питта относительно Турции, Новосильцев старался отделаться дружеским замечанием, что в Англии слишком подозрительно относятся к русским намерениям относительно Порты. Английское же правительство находило, что в такой критический момент, какой переживала Европа, несколько несвоевременно заниматься планами насчет Турции. Предложение Питта сводилось к следующему: Россия должна устроить коалицию против Наполеона, Англия будет платить деньги. Переговоры с Англией были приведены к желательному концу, и 30 марта (11 апреля) 1805 года был подписан договор России с Англией.

Обе державы постановили принять «самые скорые и действительные меры для образования общего союза европейских держав и для соединения с помянутой целью вооруженных сил, в числе 500 т. человек налицо, независимо от тех, которые будут выставлены Англией, и действовать ими энергически, чтобы побудить французское правительство к согласию на восстановление мира и политического равновесия в Европе». Установление последнего невозможно без очищения Ганновера от французских войск, признания независимости голландской и швейцарской республик, восстановления сардинского короля в Пьемонте, обеспечения неаполитанского королевства и полного очищения Италии со включением острова Эльбы. Английское правительство обязывалось выдавать союзным державам субсидии на каждые 100.000 человек по 1.250.000 ф. стерл. в год. Наконец в договоре обусловливалась возможность заключения мира с Францией не иначе, как с общего согласия всех союзных держав.

Этот союзный трактат в общем соответствовал планам и задачам русского правительства, решившегося на агрессивный путь действий в области внешней политики. При заключении договора, русскому представителю пришлось отказаться только от следующего предложения: русское правительство предлагало занятие Мальты русским гарнизоном, против чего усиленно протестовал Питт. Удержание Мальты необходимо для экономических интересов Англии, в противном случае она потеряет господство на Средиземном море и расстроит свою восточную торговлю.

Русское правительство давно побуждало Австрию к более решительным действиям по отношению к Франции. Австрия под разными предлогами все отказывалась, ссылаясь то на свою неподготовленность для немедленного начала военных действий, то на свое затруднительное материальное положение. В известном смысле, оба довода были справедливы. Опасалась также Австрия и активных действий со стороны Пруссии: без сохранения нейтралитета со стороны последней, Австрия никоим образом не могла присоединиться к коалиции.

Однако положение дел складывалось не в пользу Австрии. Последняя могла опасаться новых решительных действий Наполеона в Италии. В случае успешных его действий исчезала всякая надежда на возможность расширения австрийского владычества в Италии. Непреклонное заявление Англии об удержании за собой острова Мальты и согласие на это русского правительства затрагивали экономические и политические интересы Австрии на востоке. Этим самым австрийскому правительству стала очевидной необходимость скорейшего присоединения к коалиции. Это уже отчасти предрешалось конвенцией от 25 октября (6 ноября) 1804 года, заключенной между Россией и Австрией, по которой Австрия и Россия обязывались в случае каких бы то ни было покушений Франции на независимость Италии выставить 365.000 солдат, причем на долю Австрии приходилось 250.000 чел. Кроме того, русское правительство обязывалось поставить на границах Австрии и Пруссии особый наблюдательный корпус.

Переговоры с французским правительством наглядно показывали, что оно не имело намерения оставить Италию в покое и предоставить ее самой себе. Принятие же французским императором титула короля Италии раскрывало планы его насчет Италии.

Наполеон и Александр на Немане (соврем. гравюра)

Действительно, 4 июня н. с. 1805 г. Генуя присоединилась к французской империи, а Лукка была отдана во владение сестре Наполеона. Медлить дальше с присоединением к коалиции было нельзя, да и опасно было оставить Австрию изолированной от прочих государств. Особой декларацией от 28 июля (9 августа) 1805 года Австрия приступила к союзному договору России с Англией.

Союзные державы стремились втянуть в коалицию и Пруссию для ее полноты, но выполнение этого плана по отношению к ней было очень трудным. Пруссия боялась возобновления борьбы с Наполеоном, предпочитая путем уступок и уклончивых ответов оставаться в мире с Францией. В этом отношении на Фридриха — Вильгельма III не влияли даже письма Александра I, убеждавшего принять короля «самое деятельное участие в славе восстановления политического равновесия Европы». Вмешательство Александра I в шведско-прусский конфликт, конечно, явилось серьезным тормозом к присоединению Пруссии к коалиции в данный момент, тем более, что Наполеон, по вполне понятным политическим соображениям, не стеснялся в разного рода заманчивых обещаниях Пруссии, настаивая на заключении союза с Францией, как более соответствующего прусским интересам, и в качестве компенсации предлагая Пруссии Ганновер. Наполеон указывал, что в случае союза Пруссии с Францией союзники никогда не решатся начать военных действий, и мир таким образом будет обеспечен. При заключении же мира, английских представителей не составит большого труда убедить возвратить Ганновер Пруссии. Со своей стороны, Пруссия должна санкционировать существующий порядок в Италии. Конечно, такого рода заманчивые предложения могли заставить поколебаться правительство, и более твердо державшееся своих принципов в политике. Таким образом, неприсоединение Пруссии к коалиции было обеспечено; но и союз с Францией против коалиции тоже был рискованным шагом со стороны Пруссии, так как ее территория могла бы немедленно стать ареною военных действий со стороны русских войск. Поэтому руководители прусской внешней политики рекомендовали сохранение полного нейтралитета на обе стороны. С другой стороны, в Пруссии была сильна патриотическая партия, во главе с королевой Луизой, считавшая унижением для Пруссии молчаливое примирение с захватами Наполеона. Временно она оставалась в тени, и ее выступлению содействовал сам Наполеон, нарушив нейтралитет Пруссии проведением войск через ее владения. Патриоты подняли голову, указывая на оскорбление, нанесенное Пруссии, и даже извинительное письмо Наполеона не уменьшило негодования, охватившего часть населения. Сторонники союза с Россией считали себя победителями.

Большая охота в честь Александра и Наполеона 6 окт. 1808 г. в Эттерсберге у герц. Саксен-Веймарского (грав. Швердгебурта)

Настроение, охватившее прусское общество, обеспечило Александру I восторженный прием в Берлине, и таким образом дружба двух монархов, заключенная в 1802 году у гроба Фридриха II, была снова возобновлена. Затем в Потсдаме был подписан договор Пруссии с Россией, к которому немедленно присоединилась и Австрия.

Правда, Пруссия не входила в состав коалиции. Она лишь предлагала свое посредничество союзным державам для заключения мира с Францией, при условии оставления за Францией всего того, что ей следовало по Люневильскому миру, за исключением Пьемонта и Нидерландов. В случае же, если предложения, сделанные со стороны Пруссии, будут отвергнуты, Пруссия обещала свое активное участие в коалиции с обязательством выставить 180 т. солдат. Но планы этой коалиции потерпели вскоре полное крушение. Ульм и Аустерлиц показали союзникам, что сладить с Наполеоном не так просто.

Луиза (Richter)

Разбитая Австрия поспешила заключить унизительный для себя Пресбургский мир (26 декабря 1806 года). Отчасти виноват в этом Александр I, не пожелавший последовать совету кн. Чарторижского заключить мир с Францией совместно, с Австрией, чтобы последней были предложены менее стеснительные и унизительные условия. По Пресбургскому миру Австрия уступала Франции Венецию со включением Истрии и Далмации, но без Триеста. Кроме того, Австрия признавала Наполеона королем Италии. Французский император отказывался от всяких феодальных прав в Баварии, Вюртемберге и Бадене. Австрия в пользу Баварии отказывалась от Тироля и Форарльберга. Вюртемберг и Баден получили также значительное приращение своей территории. Бавария присоединяла вольный город Аугсбург, но зато Зальцбург переходил к Австрии. Кюрфюрсты баварский и вюртембергский получили титул королей и принимали на себя обязанность содействовать Франции во всех ее войнах. С своей стороны, Наполеон обязывался оружием поддерживать неприкосновенность их владений. В общем, Австрия потеряла до 3 милл. подданных в Италии и Германии и заплатила до 85 милл. франков.

Пресбургский мир свел Австрию на положение второстепенной державы. Он окончательно лишил Австрию первенствующего положения в Германии. Австрийскому императору пришлось отказаться от титула императора Священно-Римской империи и удовольствоваться только одним титулом императора австрийского, так как вскоре в западной части Германии был образован Рейнский союз, направленный против Австрии и Пруссии. Россия же, хотя и потерпела решительное поражение при Аустерлице, расстроившее ее военную организацию, однако о мире пока и не думала. Новое изменение политической карты Европы и на этот раз произошло без участия Александра.

Наполеон одержал не только дипломатическую победу в Пресбурге. Одновременно с переговорами, происходившими с Австрией, Наполеон поставил ультиматум Гаугвицу, представителю Пруссии, предлагая или немедленный союз с Францией или занятие войсками Силезии. Гаугвиц уступил и 3 (16) декабря в Шенбруне от имени Пруссии заключил оборонительный и союзный договор с Францией. Кроме того, Пруссия уступала Франции герцогство Клевское, маркграфство Аншпахское и княжество Невшательское, но в вознаграждение получила Ганновер. Пруссия должна была санкционировать все перемены, связанные с переменой карты Европы, и гарантировать неприкосновенность Турции[15].

Прусский король не соглашался на ратификацию договора в том виде, в каком он был заключен в Шенбруне. Король был против оборонительного союза с Францией, да и отдача родовых владений Пруссии взамен Ганновера, принадлежащего Англии, казалась сделкой мало выгодной. Гаугвицу пришлось снова поехать в Париж, где он убедился в полной готовности Франции к войне. По приезде в Берлин, ему пришлось долго убеждать короля дать согласие на ратификацию договора, столь невыгодного для Пруссии. Смерть давнишнего врага Франции — Питта и переход власти к мирно-настроенному Фоксу говорили за необходимость ратификации договора. Последний был ратифицирован, и Пруссии пришлось занять своими войсками Ганновер и удалить в отставку постоянного антагониста Наполеона — Гарденберга, заменив его Гаугвицом.

Союз Пруссии с Францией, конечно, был нарушением Потсдамского трактата и поражением партии патриотов во главе с воинственно-настроенной королевой Луизой. Прусский король первоначально предполагал, что союз с Францией никоим образом не может отразиться на ее отношениях к России, но, конечно, Наполеон был иного мнения и стремился к изоляции России. Вскоре после ратификации договора, по требованию короля, был отозван Алопеус — виновник Потсдамского договора.

Занятие Ганновера прусскими войсками вызвало объявление войны Пруссии со стороны Англии: около 100 прусских кораблей были в блокаде: «Пруссия становится соучастницей бонапартовских притеснений. Нельзя смотреть на такие обмены иначе, как на воровство. Другое дело завоевать, и другое дело овладеть без сопротивления».

Встреча на Немане Наполеона и Александра 23 июня 1807 г. (гравюра Ламо и Мюльбаха)

Аустерлицкое поражение произвело ошеломляющее впечатление на общественное мнение России, в особенности в высшем кругу общества, где без всякого стеснения, открыто порицали поведение государя во время Аустерлицкого сражения, тем более, что создавшиеся политические отношения грозили серьезными последствиями для государства и угрожали его экономическим и политическим интересам. Разгром Австрии и наладившиеся отношения Пруссии и Франции совершенно нарушили систему политического равновесия, которое русское правительство пыталось установить в Европе. Выдвигалась нежелательная возможность для России восстановления Польши и всякого рода осложнений на Ближнем Востоке, так как Наполеон не скрывал своего намерения овладеть восточными берегами Адриатики, стать соседом Турции, чтобы перехватить у англичан их восточные торговые пути.

Луиза, королева прусская

И польский, и восточный вопросы, выдвинутые Наполеоном, конечно, должны были озабочивать в той или другой степени русское правительство. Восстановление Польши — при удачном стечении обстоятельств — могло повлечь за собой потерю Россией всех земель, присоединенных к ней после трех польских разделов. Сближение с Турцией и усиление французского влияния на Балканском полуострове подорвало бы авторитет правительства и его влияние среди славянства. Положение дел было слишком серьезно и щекотливо, и требовало осторожного, но внимательного анализа сложившейся политической конъюнктуры.

В конце января 1806 года Александр предложил Государственному Совету «обсудить положение дел в Европе». По существу — это обсуждение на внешнюю политику России не имело никакого влияния, так как продолжение войны с Наполеоном в принципе было предрешено Александром. Обмен мнений в Государственном Совете по вопросу о ближайшем направлении внешней политики России министр иностранных дел Чарторижский резюмировал следующим образом: 1) Россия не должна опасаться последствий от возмущения Польши, особенно по уходе французов из австрийских владений; 2) Франция приобретением Далмации получила полную возможность изменить отношения между Россией и Турцией и привести в исполнение свои виды на Турцию; 3) для противодействия этому надо быть в союзе с Англией, сохранять доверенность Турции и войти в сношение с славянскими народностями и греками, подвластными Турции; 4) воспрепятствовать Пруссии вступить в тесную связь с Францией и, в случае надобности, предложить ей помощь; 5) принять меры к разузнанию намерений Наполеона относительно России; 6) держать наготове сухопутные и морские силы, чтобы их можно было бы немедленно употребить, особенно в Молдавии и Валахии, в случае движения туда Австрии и в случае войны Франции с Портой. Теоретически Александр согласился с мнением Государственного Совета, и от 12 февраля 1806 года в рескрипте Разумовскому, послу при венском дворе, говорил: «Моя система будет состоять преимущественно в защите моих владений и государств, которые потребуют моей помощи или которых существование будет необходимо для моей безопасности». Последние слова допускали, конечно, самое широкое толкование, и, конечно, имелась здесь в виду соседняя Пруссия, хотя заключение ею союза с Францией стало в это время фактом.

Победитель. Resultat de la journee dite Trois Emprereurs, gagnee par Sa Majeste Napoleon le jour du premier anniversaire de sou couraunement.

Новый руководитель иностранной политики в Пруссии — Гаугвиц, занявший место Гарденберга, противника франко-прусского союза, дал совет своему монарху, Фридриху-Вильгельму, выступить с предложением русскому правительству заключить секретный мир с Францией, так как при этом условии Пруссия развязывала себе руки по отношению к России и ликвидировала установившиеся ненормальные политические отношения между Россией и Пруссией. Прусский король согласился с предложением своего министра и послал в Петербург герцога Брауншвейгского, приехавшего тогда, когда в столице уже знали о ратификации Парижского договора. Герцога встретили очень любезно, но холодно. Ему не давали никаких определенных обещаний, но для русского правительства стала очевидной необходимость заключения мира с Францией, тем более, что и Наполеон тоже был не прочь заключить мир с Россией и Англией. К тому же в том же направлении раздался и авторитетный голос Государственного Совета.

П. Я. Убри (Пис. Крюгер)

Новый руководитель русской иностранной политики, барон А. Л. Будберг, сменивший Чарторижского, был также сторонником возобновления переговоров с Францией, куда еще при его предшественнике был послан Убри с полномочиями, под предлогом облегчения участи русских военнопленных. Одновременно также при помощи Алопеуса и Гарденберга заключили с Пруссией секретный договор, который должен был успокоить Россию и укрепить трактат 1800 года. Гаугвицу не было сообщено об этом секретном договоре. Прусский король в силу нового трактата обязался: 1) что союз Пруссии с Францией не вредит прусско-русскому трактату 1800 года; 2) Пруссия ни в каком случае не соединится с Францией против России; 3) Пруссия совместно с Россией гарантирует независимость и целость Турции, владений Австрийского дома, как они определены Пресбургским договором, северной Германии и Дании. В других статьях Пруссия гарантировала неприкосновенность владений шведского короля и обязывалась употребить все усилия, чтобы французские войска как можно скорее вышли из Пруссии. Обязательства со стороны России были далеко не платонического свойства: 1) правительство обязывалось употреблять постоянно большую часть своих сил на защиту Европы и все свои силы на поддержание независимости и целости государства прусского; 2) продолжать систему бескорыстия относительно всех государств Европы; 3) сохранять в глубокой тайне обязательства, принятые прусским королем. Обязательство русского правительства совпадало с словами рескрипта Разумовскому. Уже в них была предрешена возможность новой войны, так как никто не сомневался, что Франция не замедлит нарушить в той или другой степени парижскую конвенцию.

Французское правительство встретило Убри дружелюбно и довольно скоро вступило с ним в переговоры. Переговоры шли медленным темпом, так как инструкция, которой был снабжен Убри, в некоторых статьях существенно задевала интересы Франции. При ее составлении все внимание России было обращено на отношения Франции к Турции, в целях помешать их сближению. Отсюда идут требования России о восстановлении неаполитанского короля, очищении Далмации и образовании независимых владений между Портой и Италией. Чтобы парализовать парижскую конвенцию Франции с Пруссией, Убри запрещалось подписывать условия, которые бы признавали обмен владений между Францией и Пруссией в ущерб Ганноверскому курфюрству. Договор мог быть заключен только совместно с Англией, а отдельно только в том случае, если он представлял для России какие-нибудь существенные выгоды.

Переговоры велись не особенно успешно. Убри не желал отступать от данной инструкции. Французский уполномоченный считал требования русского правительства оскорбительными для победоносной Франции. В конце концов, Убри пошел на уступки и 8 (20) июля подписал мирный договор. Новый трактат — полная дипломатическая победа Франции. Русский уполномоченный отступил от принципов инструкции и добился только одного — гарантии независимости и целости владений Турции.

Впрочем, договор нуждался в согласии Александра. К моменту возвращения Убри уже была заключена секретная конвенция с Пруссией, и это значительно изменяло политическую конъюнктуру и дало возможность русскому правительству не утвердить договор, подписанный Убри, под предлогом, что условия трактата противоречили данной ему инструкции. И Государственный Совет, «вдохновляемый сознанием народной славы и всем известной высокой честности монарха», приветствовал решение государя.

По поводу несостоявшегося мира с Францией Александром был выпущен манифест, в котором, с одной стороны, выражалась уверенность, что верные его подданные соединят усилия свои с ним, как скоро безопасность России, глас славы и веления наши призовут их действовать в пользу общую, а с другой стороны, объявлялось, что принцип бескорыстия, как основного начала политики Александра, остается по-старому основным стимулом русской внешней политики. «Во всех наших предприятиях, — говорилось в манифесте, — не расширение наших пределов и не тщетной славы преходящих побед мы ищем, но желаем и действуем в утверждение общей безопасности, в охранение наших союзов и в ограждение достоинства империи нашей».

Одновременно Францию постигла неудача и в переговорах с Англией, так как условия, предложенные лорду Ярмуту французскими уполномоченными, были слишком унизительными для национального достоинства Англии, как морской и торговой державы.

Ко времени окончания неудачных переговоров России и Англии с Францией и отношения к последней Пруссии радикально изменились. Политика Наполеона в Германии открыла глаза Фридриху-Вильгельму на действительное отношение Наполеона к Пруссии. Так, во время переговоров с Англией французские уполномоченные предложили вернуть Ганновер английскому королю, не сговорясь предварительно с Гаугвицем и не уведомив даже об этом прусского посла в Париже — Луккезини. Затем Наполеон, пользуясь разгромом Австрии и некоторой нерешительностью России и Англии, приступил к образованию Рейнского союза, в состав которого вошли западные немецкие владения, за исключением Австрии и Пруссии[16]. Союз явно был направлен против двух этих государств. Делами союза заведывал сейм в Франкфурте. Помимо этого, при образовании Вестфальского королевства у Пруссии была отнята часть владений. Эта политика Наполеона и заставила Пруссию немедленно готовиться к войне, скрывая по возможности военные приготовления от императора французов. Кроме того, как бы в противовес Рейнскому союзу, Пруссия придумала организовать Северный союз, но в Германии его встретили несочувственно. Второстепенные княжества боялись гегемонии Пруссии и обратились к защите Александра, а вольные города обратились даже к Франции с просьбой о заступничестве. Тогда Наполеон объявил Пруссии, что не допустит насильственного включения в союз того или другого государства.

В связи со всем этим, прусский король, получив от Александра уверение в помощи, послал Наполеону ультиматум, в котором требовал немедленного удаления всех войск из Германии и обязательства не препятствовать образованию Северного союза из всех государств, не вошедших в Рейнский союз.

Ш. Уитворт

Ответом Наполеона на ультиматум был разгром прусской армии при Йене и Ауэрштете и занятие Берлина. Прусский король удалился в Кенигсберг, лишившись почти всех своих владений, так как крепости по Эльбе, Одеру почти без боя сдавались на милость победителя. Разгром Пруссии был полный. Разгром Пруссии обязывал Александра помочь ей не только в силу одних союзнических отношений.

Ослабление Пруссии и чрезмерная близость Наполеона к России были нежелательны для правительства, с точки зрения его взглядов на задачи и цели внешней политики, неоднократно провозглашаемые Александром I. Это и определило возобновление военных действий с Наполеоном, тем более, что и Англия, не желая усиления Франции на севере Европы и закрытия портов для английских кораблей, была готова вступить в коалицию против Наполеона.

Возобновились военные действия. После сражения при Прейсиш-Эйлау, союзники заключили 26 апреля в Бартенштейне новую конвенцию. Пруссия получает свои старые владения или соответствующую компенсацию. Австрии и Англии в случае присоединения к союзу обещано территориальное расширение. Россия не получала ничего, а одной статьей конвенции провозглашалась независимость и целость Порты. Бартенштейнская конвенция не встретила сочувствия в других державах, и таким образом не имела никакого практического значения, хотя Англия и обещала вступить в союз с платой Пруссии определенной военной субсидии.

Поражение русской армии при Фридланде и отсутствие союзников говорило о бесполезности дальнейших военных действий и целесообразности мирных переговоров. К тому же и Наполеон желал того же. Сначала было заключено предварительное перемирие между воюющими сторонами, а затем приступили и к переговорам. С Пруссией перемирие было заключено отдельно.

Мирные переговоры велись, конечно, не при равных условиях. Побежденный Александр не мог быть так настойчив в своих предложениях, как Наполеон.

Во время хода мирных переговоров и Наполеон, и Талейран были очень внимательны к русским уполномоченным, князю Л. Б. Куракину и князю Лобанову-Ростовскому, и довольно скоро соглашались на второстепенные предложения русских уполномоченных. Заключая мир с Александром, Наполеон хотел в его лице приобрести верного союзника, с помощью которого ему, быть может, удастся нанести решительный удар Англии и ее торговому могуществу. Мирный трактат был подписан 7 июля (н. с.) и ратифицирован (9 июля н. с.) 1807 г. Сущность его заключалась в следующем. Наполеон, из уважения к императору всероссийскому и в изъявление своего искреннего желания соединить обе нации узами доверенности и непоколебимой дружбы, возвращал «прусскому королю, союзнику Его Величества, Императора Всероссийского, все завоеванные страны, города и земли». Согласно трактату, прусский король получал только часть прежней территории.

Из польских областей, принадлежащих Пруссии, было составлено Варшавское герцогство и отдано саксонскому королю. Город Данциг объявлялся вольным городом. К России присоединялась Белостокская область. Александр признавал все изменения, произведенные Наполеоном в политической карте Европы. Россия обязывалась заключить перемирие с Портой и очистить Молдавию и Валахию от войск, но турки не могут занимать этих областей до заключения мира между Россией и Турцией. Наконец Александр должен был выступить в качестве посредника между Англией и Францией. Оба императора взаимно ручались за целость своих владений и владений держав, упомянутых в договоре. Кроме того, еще был заключен дополнительный секретный договор. На его основании между Россией и Францией заключался оборонительный и наступательный союз. Оба императора обязывались действовать заодно, на суше и на море, во всякой войне, которую Россия или Франция будут вести против какой-либо державы. Военные действия ведутся по взаимному соглашению и сообща заключается мир. В случае, если Англия откажется от посредничества России, не признает независимости всех морских держав и не возвратит Франции ее колонии, завоеванные Англией с 1805 года, то дипломатические сношения между Россией и Англией должны быть прерваны. К тем же действиям будут приглашены копенгагенский, стокгольмский и лиссабонский дворы. И Россия, и указанные государства запирают гавани для английских кораблей. Таковы основные статьи секретного договора.

Тильзитский мир был большой дипломатической победой Наполеона. Впрочем, при данных обстоятельствах другого нельзя было ожидать. Помимо того, что Россия обязывалась приступить к континентальной системе, столь тяжело отразившейся на наших финансах, разрывался старинный союз с Англией, начиналось восстановление Польши.

Правда, образование великого герцогства Варшавского было сделано с согласия Александра, постоянно мечтавшего о восстановлении Польши, и должно было отчасти удовлетворить Александра, но, по существу, и эта политическая комбинация была вредна для интересов России. Давая согласие на образование Варшавского герцогства, Наполеон имел в виду создать на Висле удобную базу против Александра I, если он отклонится в сторону от тильзитских соглашений и станет на сторону врагов Франции. Наконец измененная Наполеоном карта Европы закреплялась на будущие времена согласием Александра. Всей горечи договора не могло искупить и присоединение к России Белостокской области.

Зато Тильзитский мир развязывал руки правительства по отношению к Швеции. Правительство еще в XVIII веке было намерено присоединить остатки шведской Финляндии к России, но шведская война при Екатерине кончилась ничем: каждая из воюющих сторон сохраняла status quo ante bellum. Сам Наполеон предложил Александру обратить внимание на Швецию и лишением ее Финляндии наказать ее за враждебное отношение к нему. Завоевание Финляндии, по словам Наполеона, должно было служить «вознаграждением за ведение войны… Шведский государь… неприятель географический. Петербург слишком близок к финляндской границе…» Война России с Швецией была тем более в интересах Наполеона, так как, по ее объявлении, последовал бы немедленно разрыв России и Англии. Александр вскоре воспользовался предложением Наполеона.

Наполеон встречает прусскую королеву в Тильзите (рис. Гроссе)

Тильзитский мир поставил Россию с глазу на глаз с Францией. Он ослабил Россию, лишив ее прежнего престижа среди европейских держав и оторвав ее от ее союзников. Никто не сомневался в кратковременности союза с Францией, встреченного в России с большой нелюбовью и принесшего стране немало экономического и финансового расстройства. Его условия определяли дальнейшее направление внешней политики Александра I. В них заключались причины будущей войны, единоборства России и Франции, которое должно было возвратить России прежнее политическое значение.

Вл. Пичета.

III. Походы 1805–07 года Подполк. В. П. Федорова

риступая к описанию действий[17] союзников против Наполеона, я считаю необходимым оговориться, что цель статьи: показать первоначальные столкновения русских с французами и их действия против французов, а потому действия австрийцев и французов будут показаны возможно короче, в пределах крайней необходимости.

Численное соотношение армий враждующих сторон было таково: Австрийская армия — 373.435 человек, разделенная на три части под начальством эрцгерцогов Карла, Иоанна и Фердинанда, — номинально, а фактически под начальством генерал — квартирмейстеров Мейера, Цаха и Макка; первая армия была расположена на границе с Италийским королевством, вторая — в Тироле и третья, в Ульме (Бавария); к этой последней армии должна была присоединиться русская армия Кутузова — 50.000 человек и совместно принять на себя удары Наполеона, который вел армию свыше 500 тысяч человек. Сосредоточение армии Кутузова совершено было у Радзивиллова с Высочайшим указанием подчиняться непосредственно императору Францу. Выступление Кутузова в поход состоялось 13 августа 1805 года, при чем ему повелено было идти через Тешен, Брюнн, Крелас и Браунау к Ульму. Начат поход был отлично: войска шли спокойно, по маршруту, радушно встречаемые населением.

Быстрый марш русской армии на помощь Пруссии (Совр. карик.)

Но это продолжалось только до 10 сентября, когда венский двор узнал о быстром наступлении Наполеона к среднему Рейну. Около Тешена Кутузов получил просьбу ускорить марш, воспользовавшись для облегчения движения массою предоставленных подвод. Марш был распоряжен таким образом: половину переходов пехота шла пешком без ранцев и шинелей, сложенных на подводах, а другую половину ехали на подводах; делали в день 45–60 верст; офицеры ехали в почтовых колясках. Кавалерия получала усиленный фураж. Артиллерию везли на подставных лошадях, а наши лошади получали двойную порцию фуража. Однако весь этот форсированный марш оказался бесполезным: Наполеон разбил австрийскую армию и взял Ульм ранее, чем подоспела русская армия, а затем всеми силами обрушился на нее. Дойдя до Браунау, Кутузов остановил армию, заняв Браунау авангардом под начальством Багратиона, и приказал, расставив передовые посты по р. Инну, собрать сведения о неприятеле, в виду полученных им смутных известий о происходивших неблагоприятных операциях под Ульмом. Положительные сведения принесли ему австрийские генералы Кинмейер и граф Ностиц, отрезанные Наполеоном от Ульма; они сообщили ему, что Наполеон взял Ульм 8 октября, Макк сдался на капитуляцию и Наполеон пошел к Мюнхену. Печально оказалось положение русской армии: сосредоточение ее у Браунау еще не закончилось; подходили усиленными маршами последние колонны; солдаты были изнуренные, частью босые; наступившее осеннее ненастное время давало себя знать, — до 6.000 человек больных оставлено было в пути, а между тем надо было предпринимать решительные действия в том или другом направлении против надвигающегося сильнейшего противника. В это время ум и осторожность Кутузова выказаны были во всей силе. Он послал письмо императору Францу с просьбой разрешить передвижение армии к Ламбаху, а оттуда к Линцу или Энсу, смотря по вновь образующимся моментам стратегического расположения противника, и при этом доносил, что так как между Браунау и Веной нет других войск, кроме его армии, то он «без воли Его Величества не обнажит от войск дороги в Вену и не предаст ее во власть французам», а в ожидании ответа и развития предприятий Наполеона он неторопливо приказал вывозить из Браунау больных, австрийские парки и артиллерию, ломать мосты по Инну, оставив на левом берегу наблюдательные отряды. При общем унынии он один был хладнокровен и старался поднять общий дух даже с помощью устраиваемых увеселений. Наполеон также имел сведения о положении союзников; знал, что армия графа Буксгевдена была на марше от Троппау к Ольмюцу, армия Беннигсена у Варшавы, гвардия русская только что выступает из Бреста и Кутузов у Браунау стоит среди разрозненных армий без надежды на скорую помощь, так как против австрийских корпусов в Италии и Тироле Наполеон послал с превосходными силами Ожеро и Нея, и они на выручку к Кутузову не придут, а потому решил разгромить Кутузова, выступив из Мюнхена по направлению к Инну 15 октября, но… Кутузов не дремал! 17 октября он приказал отступить: русским — от Браунау к Ламбаху, Кинмейеру от Зальцбурга, держась на высоте нашего левого фланга, Ностицу — из Пассау к Линцу.

Арьергард был поручен Багратиону, конница в нем — Витгенштейну, артиллерия — Ермолову, между армией и арьергардом резервный отряд — Милорадовичу…

Битва при Маренго 14 июня 1800 г. (В. Адам)

Первая встреча русских войск с французами произошла у Вельса. Противники, не знавшие до того времени поражений, сошлись при следующих обстоятельствах: Мюрат насел на четыре австрийских батальона, шедших между Кутузовым и Кинмейером; запросили помощи; Багратион, стоявший в Ламбахе, послал эскадрон Павлоградских гусар, 6 и 8 егерские полки и роту артиллерии. Пять часов ничего не мог поделать с этим отрядом Мюрат. Егеря наши ходили два раза в штыки. Часть 8 егерского полка, лишившись шефа своего графа Головкина, смертельно раненого, была приведена в беспорядок лишь на несколько минут и вновь устроена графом Тизенгаузеном. Русские потеряли только 152 человека и одно орудие подбитым. С честью выйдя из первого боя с сильнейшим противником, Кутузов велел истребить мосты на Трауне и пошел к Энсу, направив корпус Кинмейера к Штейеру. На марше присоединил к себе отряд графа Ностица, отступавший из Пассау, приказал ему уничтожить мост у Линца (на Дунае) и 23 октября перешел через быструю реку Энс с главными силами у гор. Энса. Арьергард Багратиона сделал весь путь под безуспешным напором кавалерии Мюрата; в последнем усилии Мюрат хотел отрезать Багратиона у моста на Энсе, но спешившийся отряд Павлоградских гусар под командою полковника графа Орурка зажег мост под картечью неприятеля. Перейдя реку, Кутузов с русскими войсками расположился при впадении Энса в Дунай, а австрийцам под главным начальством графа Мерфельда приказал занять оборонительную линию вдоль берега реки и даже построить укрепления, рассчитывая удержаться здесь согласно воле императора Франца, но эта надежда оказалась несбыточной: Наполеон отбросил австрийцев и перешел Энс, — Кутузову пришлось отступать. Он пошел к Амштетену и прибыл туда 24 октября. Неотступно преследовавший Мюрат снова насел на русских у Амштетена. Первый удар был на Багратиона. Дело завязалось жаркое, горячность французов долго разбивалась о стойкость русских, но превосходство сил взяло свое: Багратиону пришлось отступить; тогда Кутузов выдвинул новую силу: отряд Милорадовича — гренадер, которым Милорадович напомнил, как Суворов учил их действовать штыком, и запретил заряжать ружья. Они сошлись грудь с грудью с гренадерами Удино; схватка произошла ожесточеннейшая, бились до истощения сил, раненые спешили в строй после перевязки и, в конце-концов, смяли французов, которые отступили в беспорядке, преследуемые охотниками. Сознавая невозможность держаться против всей силы Наполеона, сколько бы частных боев не было выиграно, Кутузов повел отступление далее: через Мельк к Санкт-Пельтену. У Мелька Мюрат снова ударил на арьергард, шедший уже под начальством Милорадовича. Снова жарко было обоим противникам, но результатом остались довольны обе стороны: русские — тем, что, давши отпор, отступили в порядке, а французы — тем, что подвинулись вперед.

Проводник (Мейссонье)

Наполеон обдумал в это время план: пройдя Мельк, окружит Кутузова и припереть его к Дунаю. Для этого был переправлен немедленно на левый берег Дуная корпус Мортье, чтобы отрезать пути отступления Кутузову. И этот план постигла неудача; не дался Кутузов в руки Наполеону: как только получил сведение о появлении Мортье на левом берегу, тотчас разгадал план Наполеона, повел армию к Кремсу, перешел там Дунай и велел Милорадовичу истребить мост, что и было исполнено под выстрелами французов. Неприятно был поражен Наполеон, лишившись цели своих соображений и увидя в опасности отделенный рекою корпус Мортье. Тотчас остановил он общее наступление, послал Мортье приказание быть осторожнее и подкрепление, которое опоздало: Мортье с трудом удалось пробиться к Дирнштейну.

Действия русских получили справедливую, хотя своеобразную оценку одного из лучших французских генералов — Дюпона: «твердость русских равнялась мужеству французов», пишет он. В течение двух дней после этого боя французы совершенно очистили левый берег Дуная. Кремское сражение дало полную свободу действий Кутузову: ждать Буксгевдена в Кремсе, или спокойно идти ему навстречу, или идти к Вене; кроме того, оно имело огромное нравственное влияние в Европе. Все бывшие от Браунау до Кремса арьергардные дела доказывали, что прошла, наконец, Наполеону пора дешевых побед и он встретил соперников, оставляющих поля битв не по принуждению неприятеля, а по воле своих начальников. Гневу Наполеона от этой первой неудачи его оружия среди блистательного похода не было границ. Спокойно отдыхал Кутузов с своими войсками у Кремса после тяжкой страды непрерывных маршей и битв в течение двух недель и надеялся также спокойно дождаться у Кремса Буксгевдена, принимая во внимание, что для перехода Наполеоновской армии на левый берег Дуная имеется лишь мост против Вены, который австрийцы должны суметь отстоять, но и на этот раз союзники разочаровали Кутузова: мост, подготовленный к взрыву, был взят французами без боя с помощью обмана; к мосту подскакали Мюрат и Ланн, махая белыми платками; начальник отряда князь Ауэрсперг встретил их на мосту; они начали переговоры якобы о перемирии, а в это время приблизились французские колонны и перебежали мост. Дело было испорчено, и Кутузов решил отходить на Брюнн для соединения с Буксгевденом, Наполеон же стремился не допустить этого соединения. Чтобы достичь цели, Кутузову надлежало пройти по Цнаймской дороге до Погорлиц, откуда отступление до Брюнна было уже обеспечено. Это понимал и Наполеон, который направил против Кутузова лучших своих генералов. Кутузов же противопоставил им отряд одного Багратиона, передвинутый из Кремса в Эберсбрунн форсированным маршем ночью по непролазной грязи и к тому же не успевший даже поужинать. Позиция у Эберсбрунна не была признана Багратионом удобной для обороны, почему он перешел к местечку Шенграбен и боем под ним с французами заслужил отряду наименование «дружины героев», ухитрившись в заключение уйти от французов обманом под прикрытием ночи, но в порядке и с трофеями: пленным полковником, 2 офицерами, 50 рядовыми и знаменем французским. Придя к Погорлицу, он соединился с Кутузовым, не надеявшимся уже увидеть его в живых, и вместе пошли к Брюнну, куда прибыли 6 ноября. Здесь присоединились к нему войска бывшего венского гарнизона под командою графа Лихтенштейна, а 8 ноября под Вишау, куда отодвинулся Кутузов, присоединился и корпус Буксгевдена. Наполеон, который занял Брюнн, расположил армию свою на кантонир-квартиры и стал обдумывать дальнейшие действия.

Взятие Вены. Наполеон принимает ключи от Вены (Girodet)

Армии союзников собрались в это время в Ольмюце (70 верст от Брюнна). Здесь были оба союзные императора, которые решили остаться в Ольмюце, чтобы дать заслуженный и необходимый отдых войскам. Кутузов был назначен главнокомандующим над соединенными в Моравии русскими и австрийскими войсками. Во время стоянки подошла гвардия и другие подкрепления, так что образовалась внушительная сила в 82 с половиной тысячи человек, расположенная на крепкой позиции.

Что же думал Наполеон? Несмотря на успехи и занятие Вены, положение его было опасное; увлеченный далеко от Франции в глубину Моравии, он стоял в виду русской армии, показавшей ему на 400-верстном отступлении, каких упорных битв должен он ожидать впереди. Он начал переговоры о мире, но в это время судьба помогла ему: в Ольмюце почувствовался недостаток продовольствия, и военный совет решил подвинуться на два — три перехода вперед. Решение это было противно мнению Кутузова, который говорил, что в этом случае Наполеон перейдет в наступление, а столкновение с ним несвоевременно. Его не послушались и дождались… разгрома под Аустерлицем, где были погребены труды всех предшествовавших действий Кутузова. Передвинувшись вперед до Вишау, союзники не стали ждать нападения Наполеона, а сами ударили на него 17 ноября авангардом Багратиона и принудили французов оставить город. Это авангардное незначительное дело интересно для русской истории лишь тем, что в нем впервые император Александр I находился в огне и в виду Наполеона. 18 ноября союзники подвинулись еще на 12 верст. Между Брюнном и Аустерлицем, роковым пунктом, избрал Наполеон место для сражения. 80.000 человек союзной армии (из них лишь 14.000 австрийцев) стояли против 90.000 человек Наполеона. Размеры статьи не дают возможности поместить подробное, специальное обследование этого замечательного сражения; приходится говорить о нем кратко: союзники были разбиты, но честь русского оружия посрамлена не была. Виновниками поражения указывает история: неумело составленную диспозицию (распоряжения о расположении войск на поле сражения), растянутость позиции, трудность общего руководительства по этому случаю, несвоевременное (слишком раннее) начатие боя. Гений Наполеона использовал все эти недостатки, использовал своевременно полученные сведения об окончательном расположении противника и, начав сражение в 8 часов утра 20 ноября, блистательно завершил его к ночи победою. Действия русских войск кратко и, надо полагать, наиболее справедливо оценены были спустя несколько лет следующими словами Наполеона: «Под Аустерлицем русские оказали более мужества, нежели в других битвах со мною».

Первая раздача ордена Почетного Легиона (Дебре)

21 ноября войска собрались к Чейчу, а оттуда двинулись на Гединг, перешли через Марху и стали у Голича. Начались переговоры о перемирии. Сделано было распоряжение о возвращении русской армии на родину. Пруссия заключила договор с Наполеоном, и Австрия, оставшись беспомощной, заключила Пресбургский мир. Этим было завершено первое столкновение России с Наполеоном на полях брани.

Получив прусский ультиматум, Наполеон прибыл в Бамберг, главную квартиру французских войск в Германии, взяв в свои руки руководство кампанией. К сожалению, дух прусского короля был сильнее, чем его армия, давно не работавшая на полях битв, имевшая во главе старых генералов, не подготовленных к борьбе с таким противником и не имевших в руках даже достаточного числа карт театра предстоящих военных действий. Пока стали судить да рядить, Наполеон с обычным его быстрым натиском выдвинулся вперед, отрезал пруссаков от Эльбы и Берлина, разбил у Зальцбурга и Зальцфельда и погнал к Йене. Под Йеной (Наполеоном) и Ауэрштедтом (Даву) были разгромлены в один и тот же день две прусские армии, и французы двинулись победоносно далее. Крепости прусские (Эрфурт и семь других) с гарнизоном в общей сложности до 59.000 человек позорно сдавались без боя. Без боя же был отдан и Берлин.

Уничтожив с такою легкостью Пруссию, Наполеон отправился 13 ноября в Познань. Здесь быстро определил главное складочное место для провианта, снарядов и амуниции, а затем прибыл к армии, сосредоточившейся на Висле, и объявил приказом по армии о начале войны с Россией. — Таким образом, во второй раз стать лицом к лицу с французами и их гениальным вождем пришлось России не при наступательном, а при оборонительном положении, и вместо того, чтобы прогнать Наполеона за Рейн, пришлось помышлять о защите своих границ.

Встреча Наполеона и Франца после Аустерлица (Гро)

В силу Высочайшего повеления Беннигсен перешел 22 октября 1806 года границу у Гродно, к 1 ноября расположился у Остроленки и ожидал указаний короля прусского. Король подчинил ему находящийся на правом берету Вислы единственный уцелевший после разгрома корпус Лестока (14.000 человек) и предложил идти на защиту старой Пруссии. На это Беннигсен вынужден был ответить, что, двинувшись туда, он даст возможность неприятельской колонне, идущей к Варшаве, угрожать границам России, которые он не в праве обнажать от войск, и что он просит разрешения стать при Пултуске, имея на Висле авангарды, и ожидать развития действий Наполеона, а также прибытия свежих войск из России. Разрешено было действовать по усмотрению.

Наполеон двинул вперед свою армию по трем направлениям: на Торк, Плоцк и Варшаву. 14 ноября положено было действительное начало войны атакой французского авангарда на русский при Блонье. Русские уклонились от неравного боя и перешли на правый берег Вислы — в Прагу. За ними последовал прусский гарнизон Варшавы и сжег за собою мост. Два дня только оставался русский авангард в Праге и отошел к Пултуску, куда 20 ноября отступила и вся армия Беннигсена, но, видя, что французы не преследуют, Беннигсен через четыре дня снова выдвинулся к Пултуску, и в это время совершилось важное обстоятельство, много повредившее ходу дел до конца 1806 г.: был назначен главнокомандующим «заграничною» армией фельдмаршал граф Каменский, человек неподготовленный для борьбы с таким противником и притом с полуразрушенным организмом.

Расположение армий, которого Каменский не нарушил, было в это время таково: Беннигсен у Пултуска, граф Буксгевден у Остроленки, Эссен 1-й у Бреста и Лесток у Страсбурга; авангарды: графа Остермана у Чарнова, Барклая-де-Толли у Сохочина и Колозомба и Багговута у Зегрже.

Первое жаркое дело было у Сохочина и Колозомба, где Наполеон решил перейти реку Вкру. Жестоко оборонялись несколько батальонов Барклая, удерживавших нападение нескольких корпусов французских. В то же время граф Остерман у Чарнова неустанно и бесстрашно отбивал пять непрерывных атак сильнейшего противника, добившись, что русские удержались на месте, а Наполеон прекратил бой. Великой чести заслужили русские военачальники обоих этих авангардных боев, так как важные последствия дали геройские их подвиги: удержав французов на переправе более десяти часов, они лишили Наполеона возможности предупредить Беннигсена у Пултуска и отрезать его от переправы через Нарев. Это было 11 декабря 1806 года, а 12 декабря застало русскую армию при таком положении: корпус Беннигсена у Стрегочина, дивизия Дохтурова в Голимине, Тучкова в Макове, Анреп и Эссен у Попова между Наревом и Бугом. Французы, перейдя Вкру и Нарев, спешили занять Пултуск, но он был уже занят отрядом Багговута, который выдержал жаркий бой с авангардом Ланна, но Пултуска не отдал. В это время фельдмаршал Каменский начал маневрирование частями всей армии, чтобы сосредоточить ее у Пултуска. Маневрирование это было так беспорядочно, что донесения о них поставили даже прозорливого Наполеона в недоумение, и он 13 декабря простоял под Насельском с своею гвардией и резервной конницей, ожидая выяснения положения. В ночь с 13 на 14 декабря Каменский вовсе расхворался и, отдав Беннигсену повеление подчиниться графу Буксгевдену, оставил армию. Однако Беннигсен удержал командование в своих руках и 14 декабря принял бой у Пултуска. Этот бой замечателен единодушным действием и взаимоподдержкой всех начальников. Багговут, Барклай, Остерман, Сакен и Беннигсен так горячо и дружно вели дело, что значительно превышавшие числом французы не только не взяли ни пяди у русских, но еще вынуждены были и отступить во мраке морозного декабрьского вечера. Беннигсен воздержался от преследования отходившего Ланна лишь благодаря темноте и вьюге, а на заре 15 числа стал отходить через Рожан к Остроленке. 14 же декабря отряды князя Голицына и Дохтурова, шедшие к Пултуску через Маков и Голимин, выдержали упорнейший бой с маршалами Ожеро и Даву у Голимина; численно малосильные отряды отбивались целый день артиллерийским огнем, а ночью завершили дело рукопашным боем. Благодаря неудачам в этих двух пунктах, разрушились предположения Наполеона, с которыми он двигался на Пултуск: отрезать нашей армии пути отступления в Россию. Мало этого: первые четыре встречи Наполеона с русскими в 1806 году, окончившиеся неудачами для него, оказали сильное нравственное влияние на воевавшие армии.

Колонна в честь Великой Армии в память Аустерлица (в Париже)

После операции Пултуск-Голимин погода совершенно испортилась; все дороги и окрестности утопали в грязи, «пятой стихии» — по определению Наполеона. Никакие боевые действия не были возможны, и русские армии Беннигсена и графа Буксгевдена стали с великим трудом, но тихо и покойно, отходить сначала на Новгрод, а потом на Тыкочин, где и соединились. Наполеон до 18 декабря двигался за ними, а в этот день приостановил все движения и, дав указания по расположению на кантонир-квартиры, сам уехал в Варшаву. Последние дни русской армии были проведены на марше к Йоганнисбургу, «чтобы не пускать неприятеля к нашим границам через северную Пруссию, лишить его в этой области продовольствия и остановить наступательные действия Наполеона».

1 января 1807 г. русская армия стояла уже в Бияле, и здесь Беннигсен вступил согласно Высочайшего рескрипта в должность главнокомандующего. Вступление свое он не замедлил ознаменовать объявлением наступательного плана, выработанного им с целью не допустить Наполеона занять Кёнигсберг и Пиллау, обладание которыми давало ему возможность пресечь наше сухопутное сообщение с Данцигом и господствовать над берегом Балтийского моря между этими крепостями: отдельному корпусу Эссена I выступить из Бреста в Брянск и защищать границы России от Бреста до Гродно; армии двинуться в два перехода вперед, — до Ариса, а затем до Рейна, прикрываясь двумя авангардами — Маркова, Барклая-де-Толли и Багговута. Выступление из Биялы совершилось 4 января среди снегов и метелей. Пять дней похода до Бишофштейна прошли незаметно, без стычек с неприятелем, но уже 10 января Беннигсен приблизился к линии расположения французской армии (Гутштат-Алленштейн), и с подходом 11 января к Гейльсбергу, а затем Вормидту, близость эта сказалась. Авангардный отряд под начальством Маркова, пройдя Либистат и следуя к Морунгену, получил сведение, что Морунген занят французами корпуса Бернадота. Не успел Марков подвинуться немного вперед до селения Георгенталь, как Бернадот, желая остановить его, завязал с ним бой. С переменным счастьем шел бой; были шансы, что французы возьмут многолюдством, но в это время Бернадот получил известие, что русские обрушились на Морунген и взяли его. Бернадот помчался туда, но оказалось, что отряд князя Голицына быстро со всем управился: разгромил и разогнал защитников, увез с собою весь обоз, так что у самого Бернадота осталось лишь то платье, которое было на нем. Впрочем, Беннигсен на другой день любезно вернул Бернадоту его личное имущество. 14 января, после Морунгенского дела, Беннигсен, придя в Либистат, сделал новое расписание армии и выступил к Морунгену, желая атаковать Бернадота, но тот уже отступил к Торну. Узнав о наступлении Беннигсена, Наполеон заключил, что он идет к Висле, и решил, не закрывая ему пути, обойти его с флангов, но благоприятствующая судьба отдала в руки русских разъездов курьеров с рассылаемым планом Наполеона.

Раздача орлов Наполеоном (Давида)

Беннигсен приостановил наступательное движение, и Наполеон, полагавший русскую армию на марше к Висле, нашел ее, к удивлению и досаде своей, на позиции у Янкова, готовой отражать его нападение. Наполеон не задумался атаковать русских 22 января, но — увы! — безуспешно: до поздней ночи бросались французы на русские штыки, но ничего не добились, а темной ночью Беннигсен увел армию через Вольсдорф на кёнигсбергскую дорогу, и поднявшийся утром Наполеон снова увидел свои соображения расстроенными. Тяжело досталось русским отступление от Янкова. Идти пришлось по глубокому снегу, узкими дорогами и лесами, прорубая просеки, стоя по пояс в снегу, протаскивая артиллерию и обозы. Наполеон в это время тоже не дремал: на протяжении трехдневного марша наши арьергарды, предводимые Марковым, Багговутом и Барклаем, непрерывно почти отбивались от наседавших французов; только при Гофе, 25 января, удалось Наполеону сломить страшным усилием русские арьергарды, но в это время Беннигсен успел уже устроить армию для боя под Прейсиш-Эйлау.

1806 год (Мейссонье)

Плохо спалось полководцам русскому и французскому в ночь с 26 на 27 января 1807 года: Беннигсен думал, удастся ли ему соединиться с Лестоком и защитить Кёнигсберг? Наполеон волновался от мысли, примут ли русские бой и удастся ли ему разгромить их. Оба не были уверены, «что день грядущий им готовит»…

Въезд Наполеона в Берлин (Дебре)

Тревога Наполеона была не напрасна: сражение в первую половину дня закончилось невиданной в истории рукопашной схваткой; более 20.000 человек с обеих сторон бились беспощадно грудь с грудью, и, в конце концов, русские штыки опрокинули корпус Ожеро и погнали его; несколько знамен было отбито у французов; русские рвались вперед неудержимо: увлекшись погоней, один русский батальон очутился в 100 шагах от Наполеона, спасенного от плена полком старой гвардии и конницы, конвоировавших его; не худшие результаты дал русским и бой второй половины дня, когда все французские отряды, бросаемые на русских Наполеоном, были отбрасываемы и, наконец, совершенно разгромлены артиллерийским огнем. К ночи подоспели к русским и свежие силы — корпус Лестока. С его помощью следовало бы Беннигсену продолжить бой, который, по свидетельству французов, имел бы для Наполеона пагубные последствия, но из-за ночной тьмы он приостановил действия, а на ночном военном совете решили отойти к Кенигсбергу. Эйлаускою битвою Наполеон не приобрел ни малейшей существенной выгоды, потерял знамена, не отбив ни одного, и вынужден был стоять несколько дней на одном месте. Эйлауское сражение было самое упорное и кровопролитное из битв того времени и надолго оставило глубокое впечатление во французах. Девять дней прошло в затишьи. Русская армия в Кенигсберге вполне отдохнула и оправилась, воспользовавшись охотно предлагаемыми услугами плотников, слесарей, портных, а главное — врачей; заменила обувь; пополнила продовольствие. Наполеон же остался под Эйлау в тяжелом раздумьи: твердость русских войск поколебала его; из всех бывших с начала похода дел и сражений он удостоверился в трудности сломить русских, в безнадежности на дешевые победы и начал уже желать прекращения войны. Находясь под Эйлау после сражения, Наполеон предложил Беннигсену заключить перемирие. Беннигсен не согласился и посоветовал королю прусскому не соглашаться на мирные предложения Наполеона. Донес об этом мнении своем и государю. Боевые действия должны были продолжаться. 5 февраля Наполеон отступил через Ландсберг, Мельзан и Вормидт, на левый берег Пассарги и отступил торопливо, что свидетельствовали брошенные обозы, умирающие страдальцы-солдаты без покрова и одежды и издыхавшие лошади. Большая часть французской армии расположена была за Пассаргой с главной квартирой в Остероде, а на правом берегу был оставлен у Гутштата корпус Нея. 17 февраля, когда подморозило и стало легче идти, Беннигсен предпринял наступательный марш Ландсберг-Лаунау и 20 поставил армию свою у Гейльсберга с главной квартирой в Бартенштейне. 2 апреля прибыл сюда и император Александр, а к 14 апреля и король прусский. Здесь они заключили договор, имевший целью «упрочить Европе твердый и общий мир, обеспеченный ручательством всех держав». С наступлением весны и началом военных действий судьба-насмешница перевернула все вверх дном одним ударом, и не только проект союзников предложить Наполеону условия мира остался не продиктованным, но им самим пришлось подчиниться условиям, которые диктовал Наполеон, овладевший всей Пруссией. Это было при следующих обстоятельствах. Во время вынужденного бездействия на одном театре войны Наполеон оперировал, однако, своими войсками на другом: маршал Лефевр взял крепость Данциг, защищаемую смешанным гарнизоном — прусским и русским, при чем последний был в меньшинстве. По отношению к русским и здесь французы не достигли цели: Лефевр хотел, чтобы акт о капитуляции подписал и русский генерал князь Щербатов, но он отказался.

Битва при Эйлау (Гро)

Битва при Фридланде (карт. Вернэ)

Весенние действия на театре войны близ Тильзита между Беннигсеном и Наполеоном едва не начались 1 мая: предположено было атаковать в присутствии государя корпус Нея, слишком выдвинувшегося вперед, но по полученному сведению, которое потом оказалось ложным, что Наполеон со всею армией идет на помощь, атака была отменена, и государь уехал в Тильзит. Затем Беннигсен предполагал дать бой Наполеону у Гутштата, но снова переменил намерение и избрал позиции у Гейльсберга. Во время маневрирования для приведения в исполнение первого плана не обошлось без жестоких стычек: 1) у Альткирха — Багратион и Сакен понудили Нея отступить так поспешно, что брошены были две пушки и его собственный экипаж; 2) у Олшевоборки Витгенштейн опрокинул отряд Клапареда, взял в плен двух офицеров, 28 рядовых и неприятельский лагерь и 3) у Клейненфельда Раевский разбил бригаду Гюо, при чем генерал этот был убит. С 10 часов утра до 11 часов ночи 29 мая снова шел большой, по составу армий, и кровавый бой под Гейльсбергом. Счастье окончательно изменило Наполеону: в большинстве столкновений мелких отрядов армии взяли перевес русские, и общим результатом сражения было то, что Наполеон приказал ударить отбой и отвел свою армию назад за речку Спибах, под ударами преследующих русских. Наполеон приписывал удачу русских хорошему укреплению позиций, а потому на другой день, хотя к нему прибыли свежие силы, он решил не переходить в наступление, а выманить русскую армию с Гейльсбергской позиции. Предпринятые с этою целью передвижения не привели ни к чему, но и под Гейльсбергом Беннигсен не остался: посоветовавшись с цесаревичем Константином Павловичем, Беннигсен решил передвижение в Фридланд, а цесаревич поехал в Тильзит объяснить государю положение дел. Шли форсированным маршем, с одним отдыхом у Шиппенбейля, чтобы предупредить занятие Наполеоном позиций под Фридландом, где предполагалось дать сражение, долженствовавшее по воле судьбы решить исход войны. Если бы переход был совершен не так быстро, то французы опередили бы; и то их небольшой авангардный отряд кавалерии успел занять Фридланд, но был выбит из города после упорной схватки нашим эскадроном. Сражение началось на заре 2 июня. Беннигсен не ожидал, что Наполеон успеет сосредоточить против него всю армию, но это случилось, и сильный перевес в людях и орудиях сыграл свою роль: несмотря на то, что русские дрались, как львы, сражение было проиграно. Беспристрастный очевидец сражения лорд Гутчинсон, бывший при главной квартире Беннигсена, донес английскому правительству: «мне не достает слов описать храбрость русских войск; они победили бы, если бы только одно мужество могло доставить победу». Такая оценка — гордость армии. Беннигсен стал отходить через Велау на Тильзит, оставив Кенигсберг на жертву Наполеону. 6 июня русская армия перешла Неман, и все прусское королевство было во власти Наполеона. Отметить что-либо замечательное на отступательном марше нельзя. Была одна интересная сшибка, где против французской кавалерии, шедшей по пятам, выступили только что прибывшие к армии две башкирские пятисотенные команды и Ставропольский калмыцкий полк, пустившие несколько сот стрел в неприятеля, изумленного невиданным оружием. Перейдя за Прегель, Беннигсен остановился и донес государю о необходимости заключения перемирия. 12 июня ратифицировано было перемирие, а 25 июня был подписан Тильзитский договор о мире.

В. Федоров.

Наполеон, раненый при Регенсбурге в 1809 г. (Готеро)

IV. Великое герцогство Варшавское И. С. Рябинина

Vous etes Varsoviens…

Этими словами, согласно рассказу министра юстиции в великом герцогстве Варшавском Феликса Лубенского, встретил Наполеон депутацию от всех воеводств прусской Польши, явившуюся к нему с приветствием после решительной его победы над прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III. Депутаты, полагавшие, что Наполеон ошибочно считает их представителями одного только города Варшавы, возразили, что они являются от всей прусской Польши, но император еще раз с ударением повторил: Vous etes Varsoviens[18]. Значение этих слов выяснилось в июле 1807 г., когда из отвоеванных у Пруссии польских земель, доставшихся ей по второму и третьему разделам Речи Посполитой, было образовано новое польское государство со странным названием великого герцогства Варшавского.

Варшавское герцогство — результат сложной дипломатической работы. Оно должно было и удовлетворять видам Наполеона и вознаградить поляков за кровь, пролитую ими под французскими знаменами, и не возбуждать в участницах польским разделов, Австрии и России, тревоги за целость их польских владений.

По Тильзитскому договору от 25 июня (7 июля) 1807 г. на престол вновь образованного великого герцогства Варшавского был возведен саксонский король Фридрих-Август. Новый варшавский герцог был до некоторой степени связан с поляками узами политического родства; еще конституция 3 мая 1791 г. провозглашала его наследником короля Станислава Понятовского, поэтому передача герцогской короны давнишнему польскому избраннику являлась как бы доказательством внимания к пожеланиям польского народа. С другой стороны, Фридрих-Август, в качестве саксонского короля, был членом Рейнского союза государств, образованного Наполеоном под своим протекторатом. Верный союзник французского императора, «малёванный» король, как называют его поляки, не решавшийся считать себя даже императорским наместником, Фридрих-Август вполне удовлетворял требованиям, которые Наполеон предъявлял к главе вновь образованного польского государства. Воля Наполеона была для него священна, и в точном исполнении этой воли он видел исполнение своих обязанностей в отношении польского народа. При его молчаливом согласии новое польское государство постепенно превратилось во французскую префектуру, поставлявшую Франции провиант и «пушечное мясо». Цель, которую поставил себе Наполеон, теперь была им достигнута: созданием Варшавского герцогства он ослабил Пруссию и лишил ее значительной территории, приобрел удобный базис для действий своей армии в случае войны с Россией и Австрией и получил в свое распоряжение военную дорогу, ведшую к самым границам названных держав.

Аллегорическое изображение раздела Польши

Государству, созданному из коренных польских областей, Наполеон дал, чуждо звучавшее в ушах поляков, название Варшавского герцогства. Он тщательно избегал во всех официальных актах слов «поляк» и «польский», дабы рассеять опасения России и Австрии за целость присвоенных ими польских земель и убедить эти державы в том, что образование герцогства отнюдь не служит началом восстановления Польши в ее исторических границах. Давая 22 июля 1807 г. конституцию «населению Варшавы и Великой Польши», Наполеон обязался «согласовать ее со спокойствием соседних государств», т. е. не включать в нее ничего такого, что могло бы служить признанием прав поляков на польские земли, конфискованные этими государствами. До какой степени новое государство утратило свой польский характер, можно судить по следующему факту: в конце 1807 года министр юстиции герцогства, опираясь на акт конституции, в котором Наполеон употребил термин «Великая Польша» (Grande Pologne), внес на рассмотрение самого государственного совета вопрос о законности выражения: «поляк из Варшавского герцогства»…

Фридрих-Август

Конституция, которую получило герцогство, была так же призрачна, как все конституции, данные Наполеоном созданным им государствам; по справедливому замечанию историка великого герцогства Варшавского гр. Фридриха Скарбка, она вводила абсолютизм, прикрытый конституционными формами.

Королю, сосредоточивавшему в своих руках исполнительную власть, принадлежала и законодательная инициатива. Под его председательством состоял государственный совет, вырабатывавший проекты законов, вносимых в сейм; этот совет, составленный из шести министров и четырех референдариев, назначаемых королем, имел лишь совещательное значение; все его постановления требовали утверждения короля. Король назначал не только министров, но и всех светских и духовных сановников. Ему же, как председателю государственного совета, принадлежал высший надзор за судебными местами. Он мог самовольно изменять и дополнять конституцию. Во избежание противоправительственных движений ему было предоставлено право выводить из герцогства в Саксонию часть 30.000 польской армии и заменять ее таким же числом саксонского войска.

Сейм состоял из двух палат: сенаторской и посольской. В первой заседало 6 епископов, 6 воевод и 6 каштелянов, назначаемых королем, но в состав сената, в случае непринятия им предложенного правительством закона, могли быть введены и новые лица; принятый посольской избой закон король мог санкционировать, несмотря на противодействие сената. В посольской избе преобладал шляхетский элемент; из ста членов, ее составлявших, 60 избиралось от шляхты, а 40 от городов и гмин[19]. Посольская изба, лишенная законодательной инициативы — эта инициатива, как сказано выше, принадлежала королю — не могла в полном своем составе и обсуждать законы. Она лишь избирала на каждую сессию особые комиссии для рассмотрения проектов, составленных государственным советом, и только члены этих комиссий и государственного совета могли произносить в пленарных заседаниях речи в пользу или против данного законопроекта, палата же ограничивалась его принятием и отвержением. В каждый момент она могла быть распущена королем. Этот «немой» сейм собирался каждые два года лишь на 15 дней.

Гр. Фр. Скарбек

Уже отмеченными сторонами — сосредоточением правительственной власти в руках короля и подчинением ему власти законодательной — конституция герцогства живо напоминает свой прототип — французскую конституцию VIII года, вводившую единовластие под республиканскими формами.

Рассматривая административную организацию Варшавского герцогства, мы и в ней замечаем наполеоновский принцип централизации при полном подавлении начал самоуправления. По конституции 1807 г. вновь образованное польское государство было разделено на департаменты (6) и поветы (60), управляемые префектами, назначаемыми королем; король же назначал бургомистров, стоявших во главе городов; в департаментах, поветах и городах находились соответственные советы, члены которых избирались жителями и пользовались совещательным голосом при решении административных вопросов.

В великом герцогстве Варшавском, подчиненном почти неограниченной власти саксонского короля, исполнявшего, в свою очередь, веления французского императора, не могло быть места и для гражданских свобод; действительно, в конституционной хартии 22 июля 1807 г. нет никакого намека ни на предоставление «населению Варшавы и Великой Польши» свободы слова, печати, собраний и союзов, ни на обеспечение за ними личной и имущественной неприкосновенности.

Наполеон Бонапарт (Давида)

В противоположность шляхетской конституции 3 мая 1791 года, конституция 1807 года отличалась всесословным характером. Она признавала всех граждан равными перед законом, допускала мещан к участию в сейме и вводила личную свободу крестьян. Но предоставление крестьянам личной свободы могло бы принести положительные результаты единственно при одновременном улучшении их экономического быта, между тем конституция Варшавского герцогства совершенно не поднимала вопроса о том, кому должны принадлежать земельные участки, обрабатываемые крестьянами. По удачному выражению одного польского писателя, крестьянам Варшавского герцогства была дарована свобода птицы, которую можно согнать с дерева на дерево, с крыши на крышу. Изданные, в дополнение к конституции королевские декреты провели пагубный принцип: «крестьянам — личная свобода, а шляхте — земля»; они предоставили помещику право по истечении годичного срока аренды устранять землепашца с занимаемого им участка, при чем крестьянин, покидавший землю, должен был оставить в пользу помещика инвентарь и посевы. Если помещику было выгодно заменить крестьянскую бедноту предприимчивыми и зажиточными немецкими колонистами, платившими более высокий чинш, то для крестьянина — землепашца, выбитого из своей обычной колеи и не имевшего средств на покупку земли в другом месте, дарованная ему свобода переселения превратилась в свободу стать бесприютным бродягой, а нередко и преступником. Таким образом, землевладельческая шляхта, пользуясь своим преобладанием в сейме, решила крестьянский вопрос в свою собственную пользу, с полным пренебрежением интересам землепашцев — крестьян.

Дарование Наполеоном конституции Великому Герцогству Варшавскому в Дрездене (карт. Бачиарелли 1811 г.) Справа от Наполеона — Талейран и гр. Марэ. Во главе польской депутации Станислав Малохович и др. члены временного правительства.

Провозглашенное конституцией равенство граждан перед законом осталось лишь теорией и по отношению к евреям Варшавского герцогства. Королевские декреты от 17 октября и 19 ноября 1808 года ограничили евреев в пользовании политическими правами и запретили им приобретать сельские недвижимые имущества, а декрет 1809 года лишил их права селиться на некоторых улицах Варшавы.

1 мая 1808 года состоялось торжественное объявление кодекса Наполеона гражданским уложением герцогства. В этот день по улицам Варшавы двигалась окруженная войсками процессия с министром юстиции во главе, несшая на пышной подушке, словно святыню, богато переплетенный экземпляр нового кодекса. По свидетельству гр. Скарбка, поляки видели в этом торжестве лишь «обряд погребения своих родных установлений». Наполеоновский кодекс, несмотря на его многочисленные положительные стороны, был чужд духу польского народа. Его демократические начала противоречили аристократическим преданиям поляков, а правила, провозглашавшие брак простым гражданским договором, допускавшие развод и устранявшие церковные обрядности при рождении и погребении, оскорбляли религиозные чувства населения.

Но если Наполеон питал мало доверия к общественным силам польского народа, если он не допускал его к самостоятельности и самодеятельности и отмерял ему свободу лишь в тех границах, какие согласовались с видами Франции, то, с другой стороны, он далек был от намерения продолжать в землях, входивших в состав Варшавского герцогства, политику прусского правительства. Эта политика тогда, как и поныне, была направлена к истреблению польской национальности и насаждению в польских провинциях германизма. Для Наполеона же было ясно, что новое польское государство может принести ему действительную пользу лишь в том случае, если его население будет искренно предано Франции, если создатель герцогства будет окружен ореолом воскресителя польского народа. Поэтому ни в одном постановлении конституции 1807 г. нельзя заметить стремления денационализировать польское племя. Стране, стонавшей под игом прусской бюрократии, лишенной родной речи в правительственных учреждениях, в судах и в преподавании и обреченной на полное онемечение, Наполеон возвратил ее администрацию, школы и суды. Статьи 83 и 84 конституции гласили: «Никто не имеет права занимать духовные, гражданские и судебные должности, если он не гражданин Варшавского герцогства. Все правительственные, законодательные и судебные акты будут издаваться на национальном языке». Образованная в 1807 г. под председательством Станислава Потоцкого эдукационная палата (izba edukacyjna) в течение короткого времени покрыла страну сетью средних и низших школ, воспитывавших юношество согласно традициям польского народа; она ввела преподавание на польском языке и, сохранив некоторые благие нововведения пруссаков, реформировала те училища, которые в эпоху прусского господства были открыты исключительно с политическими целями онемечения страны.

Гугон Коллонтай (портр. Pfeifra)

Как отнеслись поляки к учреждению Варшавского герцогства и к дарованной ему конституции? Их заветной мечтой со времени последнего раздела Речи Посполитой было восстановление польского государства в его исторических границах, возвращение Польше утраченной ею независимости. Бессильные сами по себе, они обращали свои взоры на победоносную Францию, объявившую войну «за освобождение всех народов», и на ее гениального вождя, открыто признававшего разделы Польши актом величайшей несправедливости. Они стремились оказать Франции поддержку в ее борьбе с европейскими державами, рассчитывая впоследствии при ее помощи завоевать свободу для собственной родины. Эта надежда поддерживала и польских легионеров, сражавшихся под знаменами Наполеона Бонапарта в 1797–1801 гг., и организованную по его призыву в 1806 г. польскую армию, мужественно боровшуюся рядом с французами при Пултуске, Прейсиш-Эйлау и Фридланде. И хотя услуги, оказанные поляками Франции, не были особенно существенны, но образование незначительного герцогства, насчитывавшего лишь 2.400.000 жителей, являлось вознаграждением, не соответствовавшим даже этим небольшим услугам. Это признавал сам Наполеон. Представившейся ему польской депутации он указывал на подозрительность соседей, стеснявших его при решении польского вопроса. Но сложная дипломатическая работа, произведенная в 1807 г. в Тильзите, недоступна была пониманию широких слоев польского общества: оно не отдавало себе отчета в планах французского императора, искавшего в то время сближения с Александром I и не желавшего раздражать последнего восстановлением польского государства; оно не проводило границы между возможным и невозможным, но оно видело, что Наполеон, разгромивший на голову исконного врага Польши — Пруссию, нанесший чувствительное поражение России и имевший, казалось, возможность диктовать в Тильзите свои условия, согласился на сохранение за прусским королем Фридрихом-Вильгельмом III польских земель, доставшихся ему по первому разделу; что он распространил свою континентальную систему на «великую житницу Польши» — Гданск, торговавший почти исключительно с Англией, и этим вызвал обесценивание всех польских продуктов и вздорожание заграничных фабричных изделий; что из отвоеванных у Пруссии польских областей он сделал подарок Александру I в виде Белостокской области, желая этим наглядно убедить своего нового союзника в отсутствии намерения восстановить прежнее польское государство.

Ю. Немцевич (с медал. Давида)

Эта частица некогда могущественной Польши, получившая обидное для поляков название Варшавского герцогства и превращенная в самодержавную монархию, напоминавшую прежний строй Речи Посполитой лишь приятно звучавшими польскими терминами: посол, сейм, сеймики, не могла не вызвать горького разочарования в поляках, которые еще в 1796 г. просили Бонапарта позволить им разделить с ним опасности, «дабы увенчать его новыми лаврами и к титулам, которые он приобрел, добавить название отца угнетенных»[20]. Иронически относясь к своему новому государству, поляки говорили, что у них «герцогство Варшавское, монета прусская, войско польское, король саксонский, а кодекс французский». Но, сознавая свою полную зависимость от Наполеона, они заглушали в себе это естественное чувство недовольства. «Как высшие классы польского общества, так и низшие, как те, которые всегда руководствуются рассудком, так и те, которые в политике поддаются одному только чувству, были прикованы к Наполеону, — говорит польский писатель Юлиуш Фальковский, — тем, что все одинаково понимали, что судьбы той частицы Польши, которая составляла Варшавское герцогство, и в которой билось сердце всего народа, роковым образом связаны с судьбой великого завоевателя, связаны более сильно, чем судьба самой Франции, так как Франция могла существовать без него, а Варшавское герцогство им только жило и в случае его падения было обречено на возвращение в могилу разделов»[21].

Наиболее заслуженные политические и общественные польские деятели старались укрепить в гражданах нового государства веру в Наполеона и возбудить надежду на лучшее будущее. По мере приближения первого сейма стало появляться большое количество трактатов и статей, содержавших всевозможные советы гражданам, предостережения, практические наблюдения и т. п.; всякий, находивший свою мысль полезной для страны, спешил сделать ее общественным достоянием, дабы внести посильную лепту в великое дело устроения вновь возвращенной частицы своей родины. Знаменитый публицист Гугон Коллонтай уже больным стариком издал брошюру под заглавием «Наблюдения над теперешним положением той части польской земли, которую со времени Тильзитского мира стали называть Варшавским герцогством» со знаменательным эпиграфом: «Nil desperandum»; в этой брошюре Коллонтай доказывал, что Варшавское герцогство не может долго оставаться в союзе с Саксонией, но что оно или будет присоединено к какому-нибудь другому государству или послужит началом восстановления прежней Польши; не решаясь категорически высказываться в пользу последнего мнения, он находил все-таки, что Франция, проявлявшая много заботы по отношению к герцогству, делала это не за тем, чтобы впоследствии вновь отдать эту страну под ярмо прусского короля; как бы то ни было, — говорил Коллонтай, — «у нас не было земли, которую нам позволено было бы называть своею, ныне же мы получаем ее из рук великого Наполеона…; докажем сначала на этой частице земли, что мы достойны быть великим народом, и тогда у нас будет право доискиваться намерений этого великого человека и судить обо всем его творении». Юлиан Немцевич, общественный деятель, поэт и историк, призванный после установления герцогства на родину из Сев. — Ам. Соединенных Штатов и занявший пост секретаря сената и члена эдукационной палаты, написал «Предостережение для земляков на 1809 год»; он дает здесь полякам практические советы и старается примирить их с конституцией герцогства; доказывая ее благотворное значение для Польши, Немцевич заходит так далеко, что признает спасительными даже те постановления, которые лишали послов права произносить в палате речи, так как «эти бурные прения были полезны только велеречивым интриганам и лицам, состоявшим на жаловании у иностранных дворов и местных можновладцев». Отметим еще небольшой труд по статистике Польши Станислава Сташица, в котором этот патриарх польской демократии признает, что с образованием герцогства поляки «получили почву для вооружения и сплочения сил»; «весь народ, — говорит Сташиц, — должен действовать легальными и нелегальными, явными и скрытыми способами, чтобы в худшем случае сохранить если не все свое существо в целом, то, по крайней мере, народность, законы и учреждения».

Станислав Сташиц

Под влиянием этих увещаний стала воскресать поколебавшаяся посла Тильзитского мира вера поляков в Наполеона. Популярный король Фридрих-Август и призванные им к кормилу правления министры, преимущественно участники четырехлетнего сейма и восстания Костюшки, с большим рвением занялись устройством нового герцогства. Им предстояла трудная и сложная задача. На маленькую страну, разоренную недавними переходами французских войск и лишившуюся лучших национальных имений, которые Наполеон пожаловал своим маршалам и генералам, была возложена обязанность содержать на свой счет 30.000-ную армию и уплатить французскому императору в течение трех лет 20 миллионов франков. И польский народ, забывший обо всех испытанных им разочарованиях и считавший Варшавское герцогство предвестником возрождающейся Польши, с редкою готовностью приносил тяжелые жертвы своему «спасителю и благодетелю». Соединяя свою судьбу с ярко горевшей звездой Наполеона и посылая своих храбрейших сынов умирать под стенами Сарагоссы и на полях Бородина, поляки верили, что этим путем они приближаются к осуществлению своей мечты о восстановлении польского государства.

И. Рябинин

Франция в XIX в. (Racinet)

V. Первые войны с Наполеоном и русское общество Д. А. Жаринова

ервые войны с Наполеоном — эпоха, когда интерес к внешней политике успел уже приобрести некоторое право гражданства в России. Достаточно окрепли и умножились культурные и экономические связи России с Зап. Европой; самые западноевропейские события, выдвинутые только что пронесшейся революцией, выпукло и ярко сгруппировались теперь около одной личности — Наполеона. «С самого восшествия на престол императора Александра Павловича, — говорит современник — политический горизонт был покрыть тучами… Тогда во всех петербургских обществах толковали о политике, и даже мы, мелкие корнеты, рассуждали о делах! Это было в духе времени». Толки о политике волей-неволей заставляли оглядываться и внутрь России: каковы ее силы? что может обусловить успех ее или неуспех в случае активного вмешательства в ход событий? Обнаруживаются два направления: правительственное, официально патриотическое — людей довольных существующим строем, солидарных с правительством, и оппозиционное — несогласных с правительством.

Карнавал при первой империи (рис. Дебикура)

Указ Сенату от 1 сентября 1805 г., объявлявший рекрутский набор и изъяснявший причины первой войны с Наполеоном, не был неожиданностью для русского общества. Уже в 1803 г. в лучшем из русских журналов, «Вестнике Европы», слышатся нотки, предостерегающие от чрезмерного увлечения Наполеоном. Этот великий человек имеет некоторое право назваться в истории «единственным»: но не случаю ли он обязан своим счастьем? «Описание обстоятельств и прагматическая история таких великих происшествий будет делом потомства». Недоверие к Наполеону сменяется враждой к нему после принятия им императорского титула и казни герцога Энгиенского. Известно, что после события в Эттенгейме все высшее петербургское общество облеклось в траур, а супруга французского посла на вечере у князя Белосельского должна была уехать за час до ужина, так как с ней разговаривала только ее кузина. Журналы и частные письма пестрят уже суровыми отзывами о Бонапарте: это «опасный деспот», «хищник, не уважающий народных прав», «мещанин на троне», недостойный титула, который себе присваивает. Объявление первой войны было встречено большинством сочувственно. «Весь город толкует о войне, — пишет про Москву в сентябре 1805 г. Жихарев. — Ненависть к Бонапарту возрастает, между тем как любовь к государю доходит до обожания и доверенности к нему беспредельной». В октябре только и разговоров, что о войне: ожидают чего-то чрезвычайного. Помещик Перхуров так расходился в Английском клубе, что кричал на всю залу: «Подавай мне этого мошенника Бонапарта, я его на веревке в клуб приведу!» Настроение господ передается крестьянам: на пути за границу войска встречают в деревнях радушный прием; современники, по словам Михайловского-Данилевского, должны помнить возгласы: «забросаем Бонапарта шапками». Самоуверенная политика Наполеона могла возмутить русское общество. Но у патриотизма, несомненно, были и другие менее видные, но более веские источники. Один из источников — опасность, которая угрожала со стороны Наполеона экономическим связям России с Англией. Дело не обходилось и без непосредственной английской агитации в пользу войны. «Англичане, — говорит Булгарин, — распложали различные оскорбительные выдумки насчет Наполеона, и притом почти на всех языках, чтобы посеять во всех народах ненависть и презрение к главе французского правительства. Множество этих пасквилей переведено на русский язык, и в свое время все это с жадностью было прочитано». При дворе была влиятельная партия сторонников Англии с А. Воронцовым во главе. Уже в 1804 г. французский посол Эдувиль доносит, что англичане распускают слух о военных приготовлениях Наполеона против России: «нет нелепостей, которых они не распространяли бы каждый день — и все они клонятся к тому, чтобы поссорить нас с Россией». В 1806 г. с. — петербургскому главнокомандующему подкинули анонимное письмо о необходимости продолжения войны — с эпиграфом «Nov (now?) or never» — по стилю, переведенное с иностранного: судя по эпиграфу, автор, если не англичанин, то во всяком случае лицо, не чуждое английских симпатий. Письмо было передано государю и заслужило его одобрение. Не мешает отметить и другой источник: Наполеон — исчадие революции — и, в конце концов, его успехи не могут ли еще более усилить и без того неспокойное настроение русских крепостных крестьян? Желая уронить в глазах русского правительства гр. Моркова и в то же время несколько напугать Россию, Наполеон не нашел лучшего способа, как сообщить в августе 1803 г. о слишком будто бы неосторожных толках Моркова по поводу освобождения крестьян. Вопрос о крестьянах становился больным местом, незаметно связывавшимся с внешней политикой. «О Чарторижском, — пишет в апреле 1805 г. Ростопчин своему другу Тицианову, — все заражены мыслью, что он скрытый враг России и первый пророк вольности, коей стращают дворянство».

Мания танцев (Дебикура)

Громадное большинство за войну и солидарно с правительством. Оппозиция еще очень слаба и вращается пока в сфере, главным образом, вопросов внешней политики — около несогласий с правительством во взглядах на создавшееся международное положение, на личность и значение Наполеона. Против войны министр юстиции, граф Н. П. Румянцев, будущий канцлер: войну в защиту Австрии он считает несовместимой с интересами России. Самоуверенный тон русской дипломатии находит себе осуждение и у Вигеля, по словам которого гр. Морков в Париже держал себя так, как будто Россия имеет дело не с Францией, а с Польшей. Более резко проявляется оппозиционное настроение у гр. Ростопчина — вельможи павловского царствования, которое, как известно, закончилось сближением России с Францией против Англии. Ростопчин не поклонник Наполеона, но «знает его беспокойную голову»: «в бешенстве» он «столь много может вредного для нас вздумать; мы сможем всегда спасти Англию, а она нас никогда». Россия, по словам Ростопчина, игрушка в руках Англии: Питт, несомненно, затащит в войну сухие державы, «чтобы из них сделать мокрых кур». Сторонники нейтралитета и мира с Францией были, по словам Булгарина, и среди молодежи. Но если одними руководили при этом соображения о политическом равновесии, то другие были против войны с Наполеоном, видя в последнем провозвестника и поборника революционных идей, успевших себе приобрести сторонников и в России. Молодежь, даже во время войны, «явно пьет здоровье Бонапартево». «Времена были необыкновенные, — жалуется Вигель, — грубое свободомыслие, которое при Екатерине допустили разойтись по России, притеснениями Павла получило некоторую сущность и благостью Александра думало утвердиться». (Свободомыслие было подмечено Вигелем даже не в столицах, а в его родной Пензе). Против свободомыслия правительство нашло уместным возродить «Тайную экспедицию», упраздненную было 25 сентября 1802 г.: 5 сентября 1805 г. состоялось Высочайшее повеление об учреждении тайного комитета для совещания по делам высшей полиции — из трех министров: военно-сухопутных сил, внутренних дел и юстиции. В руководство комитету дана была секретная инструкция; он должен был сноситься с дирекцией почт, дабы получать немедленные и скорые сведения о подозрительных переписках. По слабости ли оппозиции, по неудовлетворительности ли организации комитета — он не получил особого значения и вскоре был закрыт.

Война началась — общество с нетерпением ждет известий с театра войны. Доходящие оттуда слухи или скудны, или тревожны. «Вести военные нас не веселят, — пишет преосвященный Евгений. — С часа на час ожидаем известий о сшибке наших войск с Бонапартием. Газеты иностранные о нас что-то скромничают. Новостей из Питера никаких нет потому, что три недели уже от Государя ни одной бумаги ни в Сенат, ни в Синод не приходило. В Москве матери начинают тревожиться за судьбу детей. Более солидные и влиятельные люди обращаются за справками к главнокомандующему, у которого ежедневно большой съезд». В Английском клубе, по словам Жихарева, постоянный «воскресный базар». Князь Одоевский нарочно нанял себе квартиру против почтамта, чтобы немедленно получать все новости и разносить их по знакомым. К государю, со стороны дворянства и других классов, — самое трогательное внимание, которое вызвало даже благодарственный Высочайший рескрипт на имя главнокомандующего Петербурга, С. К. Вязмитинова, от 24 ноября 1805 г. Но, в конце концов, в отсутствии или тревожном характере известий с театра войны не могло не находить себе новой нити оппозиционное настроение. От осуждения русский дипломатии Ростопчин переходит к нападкам на русских командиров. «Артиллерию Аракчеев так отделал, что в большой армии она уже теперь неподвижна, а часть сожжена в Пулаве, — пишет он. — Войну затеяли — дай Бог хороший конец! На командиров, правду сказать, надеяться трудно: Кутузов, коего немецкие принцы загоняют; Буксгевден — дурак бесчестный, а Беннигсен и Михельсон на все готовы, а своего дела не знают»…

30 ноября 1805 г. Москва была поражена известием об Аустерлице. Впечатление было ошеломляющее. Русские, по словам современников, привыкли к победам: тем тяжелее была для их национального самолюбия весть о поражении. «Москва не в плену, однако ж, Москва уныла, как мрачная осенняя ночь, — пишет Жихарев: — ни одни стихи так не были кстати и не выражали лучше настоящего состояния Москвы, как эти стихи нашего Дмитриева». Подробностей о сражении долго не сообщали. Московскому губернатору Беклешову отдано распоряжение, чтобы рассказчиков унимать; одного из рассказчиков, адъютанта Желтухина, отправили из Москвы в Петербург. «Вестник Европы» еще в январе 1806 г. выражает сомнение насчет исхода Аустерлицкой битвы, приписывая все слухи о поражении французским газетным статьям, не стоящим опровержения. Неизвестность, однако ж, не могла не смениться уверенностью в действительности совершившегося факта. Патриотическому настроению наносится тяжелый удар, который, впрочем, оно все-таки выдерживает. «В течение века оглашаемая победами, Россия, — пишет Вигель, — содрогнулась, но не поколебалась в убеждении о храбрости сынов своих»…

Моды 1803 г. (Московский Меркурий).

К 3 декабря Москва уже действительно повеселела. Купцы снова заговорили, что народу хватит у нас не на одного Бонапарте — «и не нынче, так завтра подавится окаянный». В Английском клубе утешились мыслью, что ведь нельзя же России всегда иметь удачи; находились люди, допускавшие, что поражение даже, может быть, нужно для России по соображениям высшей политики: государь, конечно, знает сам лучше всех, что и для чего делается. Более вдумчивые ищут причин для поражения и находят их частью в действиях немцев, частью в чрезмерной уступчивости государю Кутузова; Наполеону притом помог целый ряд благоприятных обстоятельств — удачный переход французских войск через нейтральные земли Гессен и Аншпах, лукавство Баварии, корыстолюбие вюртембергских министров, задержка русских в Пруссии. «Основанные на всем этом успехи французов должны ли, — спрашивает „Вестник Европы“, — приводить кого-либо в отчаянье? Никак». Отличившемуся во время войны Багратиону устроили торжественный обед в Английском клубе, с пением специально написанной патриотической кантаты. Некоторые молодые люди позволили себе по поводу неудачи осуждать правительство. Главнокомандующий распек их отечески у себя на дому.

Пресбургский мир, по своим условиям, явно предсказывал возможность второй войны. Это сознает и правительство и общество. Вопрос о второй войне, в свою очередь, вызывает к себе различное отношение со стороны лиц, солидарных с правительством, и лиц, настроенных критически. Но и правительственное и оппозиционное настроение получают на этот раз новые оттенки. Как ни легко примирилось русское общество с Аустерлицем, все-таки первая война послужила до некоторой степени уроком. Положение оказалось гораздо более трудным и сложным, чем это представлялось на первый взгляд, требовало к себе более сознательного и обдуманного отношения. В гораздо большей степени, чем раньше, политическая мысль не довольствуется одной оценкой внешних событий и обращается внутрь России, откуда и черпает аргументы в защиту своих мнений. Обнаруживается и еще перемена. Первая война затронула русское национальное чувство; даже оппозиционно настроенные люди нередко теперь стоят за войну; но поднимается вопрос: может ли пойти успешно война при внутренних неурядицах, которые правительство частью допускает, частью прямо вызывает своими мерами? Не следует ли для успеха войны обратиться к внутренним реформам? Критика становится настойчивее и резче — и правительству приходится обратить на нее более серьезное внимание.

«Вестник Европы» — защитник правительственных взглядов. На страницах его мы находим в 1806 г. обстоятельную статью «О состоянии политических дел Европы в продолжение 1805 г. и первых трех месяцев нынешнего» (т. е. 1806 г.). Статья представляет изложение французской брошюры графа де-С., вышедшей в это время и в русском переводе. Цель статьи — доказать необходимость новой войны с точки зрения русских интересов и полную возможность ее успеха. Напрасно утверждают, что коалиции созданы только Англией, в английских интересах. Наполеон сам вызывает войну своей агрессивной политикой, которая необходима ему, как основателю новой династии: «ибо хищник не может иначе утвердиться, как на развалинах». От завоеваний Наполеона в северной Германии и Италии страдают интересы русской торговли. Но дело и не в одних материальных интересах: Франция ставит препятствия русской политике в Зап. Европе, оскорбляет лиц, состоящих под русским покровительством, заключает в тюрьму русских подданных, покушается оспаривать у России политическую важность, приобретенную в знаменитое царствование бессмертной Екатерины. «Существенные силы государств не только в обширности владений, во многолюдстве, в богатстве, но еще в причинах моральных, даже метафизических, которые так же необходимы для его благосостояния, как и предметы, чувствам подлежащие… Честь нации, слава ее оружия, правота ее политики, твердость в намерениях, благодушие Монарха суть также основание могущества, как произведения земли, торговля, жители»… Война с Францией может пойти весьма успешно. Конечно, был Аустерлиц, но нет никакого основания считать Наполеона непобедимым. Русских подвела их союзница — Австрия. Наполеон деятельно готовился к войне, а в Вене «гнездились крамолы, несогласия, беспорядки, нерадения, робость и моральное расстройство». В войсках распространяются ложные умствования, а правительство рассчитывает действовать «на поле, как на вахт-параде, вычисляя препятствия, тогда как надобно было побеждать оные». И не веди себя так дурно Австрия, русские не были бы разбиты при Аустерлице. Самое положение Наполеона — так ли оно прочно? Не зависит ли оно всецело от военной удачи? Но воинственная политика скоро будет не под силу Франции, она совершенно расстроит ее финансы. Из общего обзора создавшегося в Европе положения автор категорически выводит, что Россия не только должна вступить в войну с Францией, но и отнюдь не отчаиваться в ее успехе. Такова, несомненно, правительственная точка зрения, которая, в значительной степени, разделяется и обществом.

Александр I. Из собрания Ровинского (типа Кюхельгена)

Иначе подходят к вопросу о войне представители оппозиции. Война — неизбежное следствие создавшегося положения, ее требует честь России. Но к войне надо готовиться серьезно, и она может пойти благополучно лишь при условии внутреннего благополучия России. А что замечается в этом направлении? «Нет нужды писать тебе об унынии, так сказать, всей России, — читаем мы в письме Ростопчина Тицианову еще в январе 1806 г. — Неудача, измена немцев, неизвестность о прошедшем, сомнение о будущем, а еще больше рекруты другой год и пагубная зима — все преисполнило и дворянство и народ явною печалью. Все молчит, одни лишь министры бранятся в совете и пьют по домам. Господи помилуй! Как я ни люблю свое отечество и как ни разрываюся, смотря на многое, но теперь очень холодно смотрю на то, что бесило; ибо вижу, что, кроме Бога, никто помочь не может. Все рушится, все падает и задавит лишь Россию. Флота нет. В мирное время, год назад, 4 миллионов дохода не достало; в армии генералов и офицеров нет, и в солдатах духу много нерусского. Соли в трех губерниях нет, губернаторов мужики бьют, все крадет. До того дошло, что прокуроров определяют немцев, кои русского языка не знают, а Государь печется об общем благе, и мухе, верно, зла не сделал!» В нападках Ростопчина чувствуется националистическая нота: в доброй половине русских беспорядков виноваты «прокуроры-немцы». Эта националистическая нота еще резче звучит у Ростопчина в его памфлетах и повестях «Мысли вслух с Красного крыльца», «Письме к издателю „Русского Вестника“» и «Ох, французы!» Но интересно, что в ответ на эти националистические выступления появилось у нас оригинальное произведение неизвестного автора «Нужды и горе России в 1807 г.».

Моды 1803 г. (Московский Меркурий)

Памфлет обращен непосредственно к Силе Андреевичу Богатыреву, герою «Мыслей вслух». Автор хвалит Ростопчина за его заботы о России; но заботливость эта направлена несколько не туда, куда нужно; вредны «некрещенные басурманы», но ведь есть и «крещенные». Россия полна беспорядков, и надо бы открыть государю глаза на все это. «Я лет пять держал мельницу и знаю, что коль скоро валовые колеса испортятся, шестерня и жернова разладятся и все пойдет плохо; так-то и тут, на больших глядя и все хоть брось, а Батюшке Государю где за всем приглядеть, ему худого-то не покажут, все шито да крыто, прогневали Господа Бога». «Большие головы» в России или «близорукие неженки, или бездушные мздоимщики». В судах нет никакой правды. За помещичьих крестьян заступаются господа, а казенным ни от кого нет защиты. Исправники и заседатели, вместо помощи народу, «в мутной воде рыбу ловят да наживаются и больше худа делают, чем басурмане». А кто виноват в таком дурном составе должностных лиц? «Кто ж, как не сами баря: богатым служить не хочется, впору зайцев да волков гонять, да в карты играть, да заводы заводить» — так они «на место себя выбирают беспоместных бездушников, записывают за них душ до 5 да земли сколько-нибудь, что будто тутошние дворяне: дела такие судьи не знают, а только набивают карманы». «Кабы я, батюшка Сила Андреевич, — заключает автор, — был на твоем месте, я бы пред надеждою Государем все вывел на свежую воду: написал бы ему такую грамотку, чтоб он погодил на время управляться с некрещенными басурманами, а поуправился бы с крещенными: они внутри больше делают зла, чем французы, от тех хоть оборониться можно, а на этих и разинуть рта не смей; вить и мы люди, терпя терпя и камень треснет»…

М. Ф. Каменский (грав. Осипова)

Вторая война вызвала в обществе мысль о необходимости созыва ополчения, которое и было организовано применительно к проекту Н. Витовтова, представленному государю за два дня до объявления войны. Подразделяя русские вооруженные силы на «войско походное» и внутреннее, т. е. именно ополчение, Витовтов предлагал заменить последним полицию, «под игом которой народ стонет во всем государстве». 30 ноября вышел указ об ополчении, но без передачи последнему полицейских функций. Самая весть об ополчении была встречена — особенно в столицах — сочувственно. «В исходе 1806 г. в недрах России, — пишет С. Н. Глинка, — ходило воззвание о составлении милиции или земских войск к отвращению бури, угрожавшей России. Сильна была скорбь моя, когда на заре жизни я прощался с родным пепелищем, но неизъяснимое чувство взволновало мою душу. В то время отечество для меня было новою мечтой, и воображение мое горело, как чувство юноши, согретое первым пламенем любви». О подобных же возвышенных чувствах при вступлении дворян в ополчение свидетельствует и Вигель. Старые екатерининские генералы, потерявшие значение при Павле, теперь снова находили себе деятельность, как начальники 7 округов, на которые по ополчению была распределена Россия; молодежь увлекалась мундиром, возможностью приобщиться к пользовавшемуся популярностью военному кругу; в московское ополчение охотно поступали в том расчете, что сюда не доберется неприятель. Щедро посыпались пожертвования, при чем патриотическое чувство поддерживалось и приказом государя — публиковать имена жертвователей в «С.-Петербургском Журнале» и «Московских Ведомостях», с занесением этих имен и в дворянские книги. Пожертвования очень разнообразны и по размерам, и по содержанию. Известный в то время благотворитель, ротмистр Володимиров жертвует 105.000 р. и 10 пушек (за что и получил Высочайший рескрипт и орден Владимира 4-й степени); с другой стороны, титулярный советник Федоров уделяет ежемесячно из своего жалованья по 5 р. Знатные дамы жертвуют бриллиантовые украшения; жертвуют городские общества, иерархи, монастыри; пожертвования ниже рубля встречаются редко, хотя жертвовало немало и бедноты, среди которой были и сами ратники. В речах предводителей дворянства по поводу ополчения слышатся самые патриотические ноты, полное довольство существующим строем. «В ограде благодетельного правления, — говорит орловский предводитель, — мудростью Предержащей власти устроенного, мы безмятежно наслаждаемся жизнью и имуществом; но когда завистливый враг дерзает посягать на потрясение священной ограды сей, тогда жизнь и имущество наше не должны ли принесены быть в жертву для низложения святотатственного его покушения?» Мысль о том, что нападение Наполеона грозит внутреннему спокойствию России, настоятельно подчеркивается и правительством — в разъясняющих манифесте 30 ноября, Высочайшей инструкции и секретном циркуляре графа Кочубея на имя петербургского губернатора от 4 и от 17 декабря 1806 г. «Цель сего вооружения есть, — читаем мы в инструкции, — иметь в готовности сильный отпор против такого неприятеля, который прибег, пользуясь своим счастием, действовать не одною силою оружия, но и всеми способами обольщения черни, который, врываясь в пределы воюющих с ним держав, всегда старается прежде всего испровергать всякое повиновение внутренней власти, возбуждать поселян против законных их владельцев, уничтожать всякое помещичье право, истреблять дворянство и, подрывая коренные основания государства, похищать законное достояние и собственность прежних владельцев». Сочувственно встреченная и надлежащим образом разъясненная, мысль об ополчении далеко не оказалась, однако же, практичной при проведении ее в жизнь. От 31 губернии должно было поступить 612.000 ратников; масса эта могла до известной степени произвести впечатление на врагов России, но на вооружение ее не хватало оружия. Согласно инструкции, крестьян, записанных в ополчение, нельзя было употреблять на посылки, удаляющие их на несколько дней от места жительства, но это было неудобно для помещичьего хозяйства. В порыве патриотического великодушия дворянство некоторых губерний сделало постановление о сборах на вспомоществование тем дворянам-ополченцам, которые не могли служить из собственных средств; но мелкопоместных дворян было очень много, и постановление о вспомоществовании сильно тяготило более зажиточных. Положение ополченцев-крестьян оказывалось тяжелым в том отношении, что, кроме помещиков в селах владельческих и обычных властей в селах казенных, над ними становилась еще новая власть в лице сотенных командиров и других начальников к ополчению; этой последней власти, по инструкции, крестьяне должны были быть послушны, «никак не разрывая между тем тех отношений, в коих они, как крестьяне, по селениям их состоят». Прибегая к помощи народной массы, правительство в то же время не могло вполне доверять ей, в виду постоянных крестьянских волнений. Оружия крестьяне отнюдь не должны были иметь в домах, но единственно в «сборных местах», где оно и выдавалось на время учения; самое обучение должно было состоять «в одних первоначальных и необходимых правилах воинского дела». Крестьяне не понимали цели ополчения и неохотно шли в него. С. Н. Глинка, по дороге из Петербурга в Москву, заметил близ Твери какое-то волнение: крестьяне останавливают проезжих и спрашивают, что такое милиция?

В одном селении за Тверью «крестьяне как будто в английской матросской схватке ловили друг друга, и рука сильного связывала и закручивала руки слабого, для отдачи, как они говорили, в „милиц“». Глинка обратился к крестьянам с речью и, насколько мог, успокоил их… Но ополчение, несмотря на все меры предосторожности, все-таки вызвало по местам волнения. В Новороссии, в связи с организацией милиции, разнесся слух о возобновлении на Дунае Запорожской Сечи: крестьяне взволновались, начались усиленные побеги в Молдавию; целые селения оставляли места жительства и, вооруженною рукою противясь действию земской полиции, прорывались за границу. Впоследствии, в 1808 г. произошел бунт в 3-ей бригаде Киевской милиции, и по расследованию оказалось, что сами помещики, для привлечения крестьян в милицию, наобещали им от правительства наград, которые народ, по собственному усмотрению, понял, как освобождение от военной службы и крепостного права. Вмешательство чиновников в помещичью жизнь по поводу ополчения служило источником злоупотреблений. Принимая в расчет эти злоупотребления, сам граф Кочубей в письме к герцогу Ришелье от 2 февраля 1807 г. должен был признать, что для дворянства, несомненно, был бы предпочтительнее дополнительный рекрутский набор, даже при обязанности вооружить и снарядить рекрут на счет владельцев. «Государь! — доносил в январе 1807 г. И. В. Лопухин: — Я жил в Москве, и общий образ мнений известен мне. Весьма коротко знакомы мне люди всех состояний. Нет никого, кроме водимых видами личных выгод или легкомыслием, кто бы не находил учреждение милиции тягостным и могущим расстроить общее хозяйство и мирность поселянской жизни». В циркуляре 9 марта 1807 г. правительство нашло необходимым ограничиться вооружением и движением только третьей части ополчения. Но ропот не прекратился. Внутренние дела настолько запутались, что даже из-за одного этого приходилось подумывать о возможно скором окончании войны…

К воздействию на народ в желательном направлении еще с самого начала войны была призвана церковь.

Граф С. К. Вязмитинов

В 1806 г., при проезде из Москвы в Петербург, Глинка застал в канцелярии товарища министра юстиции Н. Н. Новосильцева некоего В — ко с Апокалипсисом в руках. В ответ на выраженное Глинкой недоумение чиновник объяснил, что для возбуждения в народе патриотизма очень удобно переделать одно место из Апокалипсиса, поставив вместо упоминаемого там царя бездны Аввадона и Аполлиона — Наполеона. Глинка отговорил чиновника от задуманной им меры. Но в обращенном к народу воззвании Святейшего Синода все-таки указывалось, что Наполеон грозит «потрясением православной греко-российской церкви, тщится наваждением дьявольским вовлещи православных в искушение и погибель», что он во время революции поклонялся истуканам, человеческим тварям и блудницам, в Египте «проповедовал Алькоран магометов», наконец, «к вящшему посрамлению церкви Христовой, задумал восстановить синедрион, объявить себя Мессией, собрать евреев и вести их на окончательное искоренение всякой христианской веры». Усиление оппозиционного настроения во всех классах общества вызвало к жизни новый тайный «комитет общей безопасности» — 13 января 1807 г. Комитет первоначально состоял из трех лиц — министра юстиции князя Лопухина, тайных советников Новосильцева и сенатора Макарова; по мере надобности, в него могли быть приглашаемы министр внутренних дел граф Кочубей и министр военный Вязмитинов, а временами в нем присутствовали и другие лица. Комитет должен был прежде всего руководить полицией по раскрытию преступлений, в коих «подозревается шпионство и измена»; затем он должен был ведать и «вообще все дела, касающиеся до измены государству и тайных заговоров против общей безопасности, которые должны быть сохраняемы в величайшей тайне», как «возбуждение народа слухами о вольности крестьян», «о распространяющих в народе ложные и вредные слухи по поводу военных событий», «составление и распространение возмутительных воззваний, вредных сочинений» и пр. Сначала комитет сам судил и назначал наказание; указом 31 января ведено было, по расследованию, передавать дела в обыкновенные суды. Уже 19 февраля, в виду обилия присылаемых в комитет «из всех мест» дел, при нем пришлось открыть канцелярию — из правителя, секретаря, двух переводчиков и трех писцов. Журнал канцелярии представлялся на Высочайшее благоусмотрение. Из дел комитета некоторые заслуживают внимания.

Крестьянин Алексей Корнилов, кучер надворного советника Тузова, распространил слух, что Бонапарт писал государю об освобождении всех крепостных людей — «иначе он и войны не прекратит». Когда приедет Бонапарт, тогда, утверждал Корнилов, он будет служить Тузову за плату. В половине декабря 1806 г. крепостной человек Петра Григорьевича Демидова Иван Спиров, отец которого был сослан в Сибирь, писал отцу: «Честь имею уведомить, что я в скором времени располагаю видеться с вами через посредство войны. Кажется, у нас, в России, будет вся несправедливость опровергнута. В Лифляндской губернии латыши поговаривали об избиении немцев». Деятельность комитета проявлялась в ряде секретных арестов, «без объяснения причин»: так подвергалась аресту с 22 по 26 сентября крестьянская вдова Анна Герасимова и ее свекровь, доставленные из Ораниенбаумского уезда в Петербург. Волновалось крестьянство, но и интеллигенция доставляла работу комитету. Из Москвы в Петербург коллежский асессор Апарин привез в 1806 г. листок с такой картиной внутреннего состояния России:

Некая Васса Баскакова обратилась к московскому архиепископу Августину с письмом, в котором доказывала, «что если за необходимость почиталось, как в древние времена, равно и в нынешние», каждому народу быть в зависимости от самодержавнейшей власти единого монарха, то и монарх, в свою очередь, должен быть кротким, попечительным, правосудным и милостивым; не для собственного своего славолюбия должен всходить он «на таковую вышнюю степень», но для благополучия народа. Вот что должно быть в характере государя, а не завоевание областей, не постройка великолепных зданий. Государь должен быть примером для подданных, а вместе с тем лично следить за всем происходящим в его государстве: «каждый бы судья, ведавши, что сам государь имеет смотрение в судопроизводстве и никогда ухо не отвратит от жалоб невинного, а наказует неправосудие — всякий бы устрашился не довольно через пребыточество перевесить правду, но даже и по неосторожности не вникнувши в дело, сделать какое неправосудие».

Внезапный отъезд Каменского из армии сильно смутил общество, но битвы при Пултуске и при Прейсиш-Эйлау вызвали ликование патриотов. «Темные силы на этот раз не помогли Наполеону, — читаем мы в „Вестнике Европы“, — остатки полчищ вражеских понесут стыд в отечество мятежей и разврата!» Повышенное настроение высказалось в новых пожертвованиях. Титулярный советник Каблуков в г. Туле, несмотря на недостаточность своего состояния, представил в Приказ общественного призрения сто рублей для выдачи процентов с них одному рядовому лейб-гвардии кирасирского полка, участвовавшему в молодецкой атаке трехтысячной неприятельской колонны. Новоладожский помещик Сапожников уничтожил все акты и долговые обязательства на его имя, на сумму 1.000 р., подписанные офицерами Тенгинского полка во время его пребывания в Новой Ладоге. Патриотизм соединяется, однако ж, с более осторожным, чем раньше, отношением к событиям. Уже на другой день после получения в Москве известия о Прейсиш-Эйлау Жихарев заносит в свои записки: «Кажется, над нами сбылась народная поговорка: наша взяла, а рыло в крови». Знакомые Жихарева Родофиникин и Дивов уверяют, что, по соображениям знающих людей, это сражение вовсе не оканчивает дела и есть только начало других битв, что «оно важно лишь в отношении нравственного влияния на дух наших войск»…

Гр. Ник. Петр. Румянцев (пис. Г. Доу)

За Пултуском, Прейсиш-Эйлау и последовал Фридланд. В армии пробудился ропот. «Полковники и офицеры, — пишет А. Б. Куракин императрице Марии Федоровне, — жаловались, что им не выдано за две трети их скромное жалованье и что у них нет ни гроша в кармане, чтобы купить кусок хлеба. Не хватает хирургов и медикаментов. Беннигсен, вследствие своих дурных распоряжений, несообразных с основными правилами военного искусства, погубил наши лучшие войска»… После Фридланда не было сил на продолжение войны. Волей-неволей надо было заключать мир.

«Русский Бог бодрствует над нами и посылает свое благословение на нас!» писал Куракин по поводу Тильзита. Но так отозвалась на мир официальная Россия. Наиболее сознательная часть общества встретила мир холодно или даже враждебно. С замечательной непоследовательностью правительство изменило тем самым утверждениям, с которыми так самоуверенно выступало в начале войны, объявляя Наполеона врагом церкви. Мир и неожиданный союз с Францией, принятие континентальной системы — все это возвращало Россию ко временам Павла, ко временам столь неприятного для русского дворянства разрыва с Англией. «Война с Англией, — говорит Булгарин, — не могла возбудить энтузиазма, не представляя никаких польз и видов и лишая нас выгод торговли. Вот что породило общий ропот». По словам Вигеля на Петербург, даже на Москву и на все те места в России, коих просвещение более коснулось, Тильзитский мир произвел самое грустное впечатление: «там знали, что союз с Наполеоном не что иное может быть, как порабощение ему»… «Эпоха, в которую нежнейшая любовь, какую могут только иметь подданные к своему государю, превратилась вдруг в нечто хуже вражды, в чувство какого-то омерзения… От знатного царедворца до малограмотного писца, от генерала до солдата все, повинуясь, роптало с негодованием»… Иностранные послы свидетельствуют о тревожном настроении в столицах, даже о готовящейся революции, о возможном изгнании царской фамилии за исключением великой княгини Екатерины Павловны, которую будто бы думают возвести на престол…

Неудачные войны с невыгодным миром обостряют оппозицию; но, с другой стороны, немедленно после мира начинает расти и крепнуть убеждение, что борьба с Наполеоном не кончена, что ее самый важный последний акт впереди.

Д. Жаринов.

Сад любви в Мальмезоне