Отходной маневр

26

Она вела себя так, будто меня здесь не было. Мне трудно было вплести себя в их упоительный мир, хотя я точно еще не знал, нужно ли это делать, если от меня этого не требуют. Наверное, надо поблагодарить врача за его великодушие и откланяться? Я налил себе водки и выпил. Л ера поставила бокал с отпечатком губной помады на стол, по-кошачьи плавно обошла Альбиноса, встала за его спиной и стала перебирать пальчиками его волосы — ну точно как делают обезьянки в зоопарке, отыскивая в шерсти друг друга блошек.

— Научиться кататься на сноуборде несложно, — сказал Альбинос, тихонько отстраняя Леру. — Но стоит ли тебе тратить на это время? Ты на пианино играешь?

Я поикал плечами, какое отношение имеет пианино к езде на сноуборде.

— Сочинять свою музыку и играть по чужим нотам — это ведь разные вещи, так ведь? А сноуборд инструмент особенный. Он не терпит чужих нот. В противном случае он превращается в обычное корыто, на каких деревенские мальчишки съезжают с ледяных горок.

Я подумал, что этот Альбинос приличный зануда, и попытался перевести разговор в другое русло:

— А в этой гостинице много постояльцев?

— Только мы, — ответила Л ера.

— Это не гостиница, — медленно произнес Альбинос. — Когда-то это был интернат для умственно отсталых детей.

— Мы взяли его в аренду, — сказала Лера, через плечо протягивая Альбиносу свою ладошку. Тот взял ее и поднес к губам. — Хотим открыть здесь райдер-клуб.

— До клуба еще далеко, — возразил Альбинос. — Нужно искать и готовить людей. А это время и деньги.

— А-а… а как же дети? — спросил я.

— Два года назад дети вместе с педагогами погибли в автокатастрофе, — ответил Альбинос и, высунув кончик языка, наклеил на него зеленый листик. — Автобус, в котором они ехали, сорвался в пропасть. С тех пор здесь никого. Только мы с Лерой.

— Мрачное место!

— Ты так думаешь? — усмехнулся Альбинос. — Здесь, как нигде, емко стимулируется энергия тела.

— Может быть, — — осторожно согласился я. — Знать бы только, на что потом эту энергию использовать.

— На концентрацию колоссальной силы, которая приводит к реализации духовных возможностей человека, — ответил мне Альбинос.

— А сноуборд здесь при чем? Разве можно этой колоссальной энергией подчинить его? — с иронией спросил я.

— Поставь чай, — — попросил Альбинос Леру. — Наш друг задает слишком много вопросов, и у меня пересохло в горле.

Девушка послушно встала и вышла из комнаты. Едва за Лерой закрылась дверь, он сказал:

— Хватит, отдыхай. Тебе это совсем не нужно.

— Почему же. Очень даже нужно. Я хочу обуздать своей колоссальной энергией сноуборд, — сказал я, скрывая под иронией свой истинный замысел.

— Зачем?

— Чтобы спускаться с очень крутых склонов. Можно сказать, с отвесных склонов.

— Ты имеешь в виду какой-то конкретный склон? — спросил Альбинос, взял стакан из темного стекла и сделал глоток чая.

— М-м-м… Да.

— Южный склон Крумкола? — не глядя на меня, уточнил Альбинос и сделал еще глоток.

— Ты отгадал.

— Не ты один хочешь оттуда спуститься. Такое желание возникает почти у всех новичков. Не боишься сломать себе шею?

Альбинос пристально смотрел на меня. Я подумал, что эта его привычка оставляет впечатление, с одной стороны, прямолинейности и открытости характера, а с другой — вызывающей агрессивности.

— Хорошо, я тебя научу, — произнес он.

За окном окончательно стемнело. Начал завывать ветер.

— Метель, — произнес Альбинос. — Это хорошо. На склоны нанесет много снега. И тебе будет легче.

— Легче учиться? — уточнил я, подливая себе чая.

— Многим не хватает на это целой жизни. Одним — ума. Другим — смелости… Я еще не знаю твоих способностей.

Лера принесла плед и накрыла им плечи Альбиноса.

— Если идет снег, значит, опустится температура? — спросила она его.

— Не обязательно. Иногда снег является предвестником теплой погоды.

Он встал из-за стола, недвусмысленно давая понять, что пора и честь знать. Мне пришлось тоже подняться.

— Лера проводит тебя в твою комнату, — сказал он и подошел к окну, деланно всматриваясь в ночную мглу.

Мы с Лерой вышли в коридор. Я почувствовал легкое движение холодного воздуха — наверное, где-то была открыта форточка. Света от двух медных «факелов» для всего коридора явно не хватало. С трудом можно было разглядеть темные двери с медными фигурками. Теперь я понял, почему комнаты были обозначены не цифрами.

— А тебе здесь не страшно одной? — спросил я.

— Одной? — удивилась Лера и пошла впереди меня в самую мрачную часть коридора. — А с чего ты взял, что я здесь бываю одна?

— Так, подумалось, что вдруг ему надо будет куда-то уйти… Значит, вы живете здесь вдвоем?

Лера не ответила. Она остановилась напротив двери, на которой с превеликим трудом можно было разглядеть фигурку птички.

— Вот твоя комната, — сказала она, но не открыла дверь и не показала мне кровать, как следовало бы поступить хозяйке дома. Мне показалось, что Лера боится остаться там со мной наедине. Она уже повернулась, чтобы уйти, как я взял ее за руку.

— Спасибо за комбинезон. Мне он очень понравился. Я полдня сегодня переживал, что не увижу тебя больше и не смогу вернуть тебе долг. Значит, я должен тебе за комбинезон, плюс сто долларов, которые ты дала мне в баре, и еще плюс тысячу евро…

— Какую тысячу евро? — — удивилась Лера, как мне показалось, не слишком убедительно.

— Что значит «какую», — пожал я плечами. — Которую ты положила в карман комбинезона.

— Я ничего тебе не клала… — Она опустила глаза.

— Странно, — ответил я, уверенный в том, что девушка лжет. — Когда я расплачивался за доску, нашел в нарукавном кармане тысячу евро.

— Откуда у меня евро? — пожала плечами Лера. — Действительно, откуда у тебя может быть европейская валюта? — пробормотал я и взялся за тяжелую и холодную дверную ручку. — Это она французам нужна. Или, скажем, немцам…

Мы оба рассмеялись. Лера повернулась и пошла по коридору.

Моя комната была узкой, без окна. Лампочка, висящая у самого потолка на голом проводе, давала оскорбительно мало света. Большую часть комнаты занимали поставленные друг на друга столы, табуретки; в углах пылились какие-то скрученные в рулоны плакаты и наглядные пособия, похожие на трофейные знамена. На полу стояли кривые стопки потрепанных книжек и тетрадей. У самой двери меня ждала заправленная казенным одеялом койка. Я сел на нее, покачался под скрип пружин… Очень любопытная парочка. Очень любопытная…

Спать не хотелось. Я встал и принялся бродить по комнате. Нечаянно задел ногой стопку мятых тетрадок. Поднял несколько штук. В уголке каждой был наклеен бумажный квадратик с отпечатанными на нем фамилией и именем. «Лышенко Лена», «Шемеров Вова», «Дацык Алена»… Я открыл одну из них. Сначала мне показалось, что тетрадные листы исчерканы и изодраны бессмысленными каракулями. Но нет, это такой почерк. Очень плохой почерк, едва можно разобрать буквы. Слова идут вкось и вкривь, проваливаясь под строчку, взлетая над ней, наезжая на край листа и сваливаясь куда-то вниз… «Я человек. Я человек. Я человек. Я человек. Я человек…» Я перевернул измочаленную шариковой ручкой страницу. На второй то же самое, тот же бесконечный ряд самоубеждения: «Я человек». И на третьей странице, и на четвертой… Я только на мгновение представил себе обиженного Богом ребенка, склонившегося над тетрадкой и выводящего своими неповоротливыми пальцами малопонятные ему слова, наполненные самым смелым и сильным утверждением. Сколько в каждом движении руки было невысказанной, неосмысленной жажды быть таким же, как все на земле!

Я присел и стал подбирать с пола раскиданные тетрадки. Тут обратил внимание на какой-то слабый посторонний звук. Я замер и прислушался. Кто-то поет… Нет, не поет, это больше похоже на плач. Да, кто-то плачет, всхлипывает, причитает… Я подошел к двери, мягко нажал на ручку и приоткрыл ее… Э-э, да это же голос Леры!

Я вышел в коридор, приблизился к двери комнаты, в которой ужинал. Голос Леры то становился громким и отчетливым, то притухал, и уже нельзя было разобрать ни слова… На некоторое мгновение воцарилась тишина. И вдруг снова, на высокой нервной ноте:

— Уже все, Альбинос! Уже все! Позвони Дацыку! Пожалуйста, позвони ему!.. Я же вижу, ты сам этого не хочешь! Не хочешь!

И снова донеслись до меня приглушенные рыдания. Вдруг дверь резко распахнулась, и проем заслонила фигура Альбиноса.

— Мне показалось, — сказал я, — что кто-то звал на помощь.

— Тебе показалось, — грубо ответил он. — Иди спать!

И с силой захлопнул дверь.

Из комнаты больше не доносилось ни звука. В коридоре стояла тишина.