Открытие Индии

Глава девятая ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ (3). ВТОРАЯ МИРОВАЯ ВОИНА

НАЦИОНАЛЬНЫЙ КОНГРЕСС ОПРЕДЕЛЯЕТ СВОЮ ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ

Национальный конгресс, подобно всем другим политическим организациям в Индии, долгое время был всецело поглощен проблемами внутренней политики и уделял внешнеполитическим событиям мало внимания. В двадцатых годах он начал проявлять некоторый интерес к международным делам. Подобного интереса не проявляла ни одна другая организация, если не считать небольших групп социалистов и коммунистов. Мусульмански организации интересовались Палестиной и время от времени принимали резолюции, в которых выражали свою солидарность с тамошними арабами-мусульманами. Они внимательно следили за воинствующим национализмом в Турции, Египте и Иране, однако не без некоторых сомнений, ибо национализм этот носил светский характер и вел к реформам, которые не вполне согласовались с их представлениями о мусульманских традициях. Национальный конгресс постепенно выработал собственную внешнеполитическую линию, основанную на ликвидации политического и экономического империализма во всем мире и установлении сотрудничества между свободными странами. Эти принципы йаходились в согласии с требованием о предоставлении независимости Индии. Еще в 1920 году Конгресс принял резолюцию о внешней политике. В этой резолюции подчеркивалось наше желание сотрудничать с другими странами и в особенности установить дружественные отношения со всеми соседними государствами. Позднее Конгресс рассмотрел также вопрос о возможности новой большой войны и в 1927 году, за двенадцать лет до начала второй мировой войны, уже определил свою политику в этом вопросе.

Это было за пять или шесть лет до прихода Гитлера к власти и до начала японской агрессии в Маньчжурии. Муссолини укреплял свою власть в Италии, однако в то время он еще ие проявил себя в качестве серьезной угрозы всеобщему миру. Фашистская Италия находилась в дружественных отношениях с Англией, и английские государственные деятели восхищались дуче.

В Европе было в то время несколько мелких диктаторов, и все они, как правило, поддерживали хорошие отношения с английским правительством. В то же время в отношениях между Англией и Советской Россией наступил полный разрыв: был совершен налет на Аркос, и дипломатические представители были отозваны. Англия и Франция проводили в Лиге наций и в Международном бюро труда явно консервативную политику. В то время как все представленные в Лиге наций страны, а также и США в ходе бесконечных дискуссий о разоружении высказались за полное запрещение воздушных бомбардировок, хАнглия сделала ряд существенных оговорок. Английское правительство на протяжении многих лет использовало самолеты, как оно выражалось, «в полицейских целях» — для бомбардировки городов и селений в Ираке и в Северо-западном пограничном районе Индии. Оно отстаивало это свое «право», препятствуя тем самым достижению какого-либо общего соглашения по этому вопросу в Лиге наций, а впоследствии на конференции по разоружению.

Германия — Германия Веймарской республики — стала полноправным членом Лиги наций. Локарно превозносили как предвестника вечного мира в Европе и триумф английской политики; другая точка зрения на все эти события состояла в том, что происходит изоляция Советской России и против нее создается единый фронт в Европе. Россия тогда только что отметила десятую годовщину своей революции. Она установила дружественные связи с различными восточными странами — Турцией, Ираном, Афганистаном и Монголией.

Китайская революция также развивалась весьма успешно, и националистические армии завладели половиной Китая. При этом они пришли в столкновение с иностранными, в особенности с английскими, интересами в портовых городах и в глубинных районах страны. Впоследствии в гоминдане возникли внутренние раздоры, и он раскололся на соперничающие друг с другом группировки.

В международных отношениях чувствовалось постепенное движение в сторону серьезного конфликта между Англией и Францией, возглавлявшими европейскую группу стран, и Советской Россией, связанной с рядом восточных стран. Соединенные Штаты Америки держались в стороне от обеих этих групп: глубокое отвращение к коммунизму отдаляло их от России, а недоверие к английской политике и конкуренция с Англией в области финансов и промышленности препятствовали объединению их с английской группировкой. Помимо всех этих соображений, в Америке сказывались изоляционистские настроения и страх оказаться вовлеченными в европейские раздоры.

В этих условиях общественное мнение Индии, разумеется, было на стороне Советской России и восточных стран. Это не означало, что коммунизм встречал одобрение в сколько-нибудь широких кругах, хотя социалистические идеи завоевывали все большее число приверженцев. Успехи китайской революции вызывали восторг как предвестники близящегося освобождения Индии и ликвидации европейской агрессии в Азии. Мы стали интересоваться националистическими движениями в Голландской Индии, Индо-Китае, а также в странах Западной Азии и в Египте. Превращение Сингапура в крупную военно-морскую базу и расширение гавани Тринкомали на Цейлоне представлялись нам частью общих приготовлений к будущей войне, в которой Англия будет пытаться укрепить и упрочить свои империалистические позиции и сокрушить Советскую Россию, а также поднимающиеся националистические движения Востока.

Такова была обстановка, в которой Национальный конгресс начал в 1927 году определять свой внешнеполитический курс. Конгресс заявил, что Индия не может принимать участие в империалистической войне и что ни при каких обстоятельствах нельзя принуждать ее к вступлению в какую бы то ни было войну не заручившись согласием ее народа. В последующие годы эта декларация была неоднократно повторена и в соответствии с нею велась широкая пропаганда. Эта декларация стала одной из основ политики Национального конгресса, а также, как это признавалось всеми, и политики Индии. Ни один человек и ни одна организация в Индии не выступили против нее.

Между тем в Европе совершались перемены, появились Гитлер и нацизм. Конгресс немедленно отозвался на эти перемены и осудил их, ибо Гитлер и его доктрина казались прямым воплощением и усилением того самого империализма и расизма, против которых Конгресс вел борьбу. Японская агрессия в Маньчжурии вызвала еще более сильную реакцию ввиду нашей симпатии к Китаю. Японо-китайская война, события в Абиссинии, Испании, Чехословакии и Мюнхен усиливали все эти настроения и напряженность в связи с приближением войны.

Однако эта грядущая война, повидимому, должна была отличаться от той, какую мы себе представляли до появления Гитлера. И тем не менее английская политика была почти неизменно профашистской и пронацистской, и трудно было поверить, что она может в один прекрасный день измениться и провозгласить защиту свободы и демократии. Англия упорно продолжала держаться своих основных империалистических воззрений и стремилась сохранить свою империю, она также оставалась глубоко враждебной к России и ко всему тому, что Россия собой олицетворяла. Однако становилось все более очевидным, что, несмотря на все желания умиротворить Гитлера, он превращался в господствующую силу в Европе, которая полностью нарушала прежнее равновесие сил и угрожала жизненным интересам Британской империи. Война между Англией и Германией становилась вероятной. Какой же должна быть наша политика в случае возникновения этой войны? Как сможем мы примирить два основных направления нашей политики — оппозицию английскому империализму и оппозицию фашизму и нацизму? Как мы сумеем согласовать наш национализм с нашим интернационализмом? Это был трудный вопрос при существующих обстоятельствах, трудный для нас, однако он не представил бы никаких трудностей, если бы английское правительство предприняло шаги, показывающие нам, что оно отказалось от своей империалистической политики в Индии и намерено полагаться на добрую волю народа.

В споре между национализмом и интернационализмом победу должен был одержать национализм. Так бывало в любой стране при всяком кризисе, а в стране, находящейся под чужеземным господством и хранящей горькую память о непрерывной борьбе и страданиях, это должно было быть неминуемым, неизбежным результатом. Англия и Франция изменили республиканской Испании и предали Чехословакию, принеся тем самым интернационализм в жертву тому, что они ошибочно, как это показали последующие события, считали своими националь-нымег интересами. Соединенные Штаты Америки придерживались изоляционизма, несмотря на их очевидное сочувствие Англии, Франции и Китаю и ненависть к нацизму, японскому милитаризму и агрессии. Только Пирл Харбор заставил их ринуться в пучину войны. Советская Россия, этот символ интернационализма, проводила строго национальную политику, повергая тем самым в смущение многих своих друзей и сторонников. Только внезапное нападение германских армий, совершенное без предупреждения, втянуло СССР в войну. Скандинавские страны, Голландия и Бельгия пытались избежать войны и осложнений в тщетной надежде спасти себя, и все же война их настигла. Турция в течение пяти лет с трудом балансировала на тонком острие не очень строгого нейтралитета, руководствуясь исключительно национальными соображениями. Египет, который при всей его видимой независимости остается до сих пор полуколониальной страной и представляет собой один из главных театров военных действий, находится в странном и ненормальном положении. Фактически это воюющая сторона, полностью находящаяся под контролем вооруженных сил Объединенных наций, и в то же время, повидимому, он не является воюющей стороной.

Все эти разновидности политического курса, избранные различными правительствами и странами, могут иметь свое объяснение или оправдание. Демократическая страна не может ринуться в войну, не подготовив предварительно свой народ и не заручившись его сотрудничеством. Даже авторитарное государство должно заранее подготовить почву. Но каковы бы ни были выдвигаемые при этом причины или оправдания, совершенно очевидно, что как только возникал кризис, решающее значение приобретали национальные соображения или то, что принималось за таковые, все же остальное, не согласующееся с этими соображениями, отметалось. Поразительно, как во время мюнхенского кризиса сотни международных обществ, антифашистских лиг и других организаций в Европе лишились дара речи; стали бессильными и недейственными. Отдельные лица и небольшие группы людей могут проникнуться духом интернационализма и даже способны принести свои личные и непосредственные национальные интересы в жертву более высокой цели.Б о народы относятся к этому иначе. Интернациональные интересы вызывают у них энтузиазм лишь тогда, когда, по их мнению, они согласуются с интересами национальными. Несколько месяцев назад лондонский «Экономист», касаясь английской внешней политики, писал: «Толькотакая внешняяполитика, которая обеспечивает полную и очевидную защиту национальных интересов, имеет шансы на то, что она будет проводиться последовательно. Ни одно государство не ставит интересы международного сообщества выше своих собственных интересов. Лишь при совпадении тех и других возможен сколько-нибудь действенный интернационализм».

Только в свободной стране может развиваться интернационализм, ибо все помыслы и вся энергия порабощенной страны направлены к достижению собственной свободы. Это порабощенное состояние подобно внутренней раковой опухоли, которая не только делает невозможным исцеление пораженного органа тела, но и действует как постоянный раздражитель на мозг человека, придавая определенную окраску всем его мыслям и поступкам. Оно содержит в себе конфликт, который приковывает к себе все мысли и не дает возможности рассмотреть более широкие проблемы. История длинного ряда прошлых конфликтов и страданий вечно живет в сознании отдельной личности и всего народа. Она становится навязчивой идеей, всепоглощающей страстью, от которой невозможно избавиться иначе, как устранив причину, породившую ее. Но даже и в этом случае, когда ощущение порабощенности пропадает, излечение совершается медленно, ибо духовные раны заживают медленнее, чем раны телесные.

Такая обстановка давно уже существует в Индии, и все же Ганди сумел придать нашему националистическому движению новое направление, несколько ослабившее сознание тщетности наших усилий и чувство горечи. Эти чувства продолжали существовать, но я не знаю другого националистического движения, которому было бы в такой мере чуждо чувство ненависти. Ганди был пламенным националистом, но в то же время он был человеком, который сознавал, что ему есть что сказать не только Индии, но и всему человечеству, и он горячо жаждал всеобщего мира. Его национализм, таким образом, отличался определенной мировой ориентацией и был совершенно свободен от каких бы то ни было агрессивных устремлений. Желая независимости для Индии, он вместе с тем пришел к убеждению, что единственно правильной целью, хотя бы и осуществимой лишь в отдаленном будущем, является создание всемирной федерации взаимозависимых государств. Он говорил: «Национализм в моем понимании значит, что моя страна должна обрести свободу, что, если нужно, вся моя страна должна умереть, чтобы человечество могло жить. Здесь нет места расовой ненависти. Пусть это будет нашим национализмом». И далее: «Я хочу мыслить в масштабах всего мира. Мой патриотизм включает благо всего человечества. Поэтому мое служение Индии включает служение человечеству... Целью государств мира является не изолированная независимость, а добровольная взаимозависимость. Лучшие умы мира желают сегодня видеть не абсолютно независимые государства, воюющие друг с другом, а федерацию дружественных взаимозависимых государств. Осуществление этой идеи может оказаться делом далекого будущего, Я не хочу предъявлять каких-либо чрезмерных претензий от имени нашей страны. Но я не вижу ничего чрезмерного или невозможного в том, чтобы выразить наше согласие на всеобщую взаимозависимость вместо независимости. Я желаю иметь возможность быть совершенно независимым, не утверждая своей независимости».

По мере того как националистическое движение крепло и обретало уверенность в своих силах, многие стали мыслить о свободной Индии: какою она будет, что она будет делать и каковы будут ее отношения с другими странами. Огромные размеры страны, ее потенциальная мощь и ресурсы уже сами по себе заставляли мыслить большими масштабами. Индия но могла быть простой приспешницей какой-либо страны или группы государств; ее освобождение и рост должны были оказать огромное влияние на Азию, а следовательно, и па весь мир. Это неизбежно порождало мысль о полной независимости и о разрыве уз, связывавших ее с Англией и с Британской империей. Статус доминиона, хотя бы и приближающийся к независимости, казался нелепым ограничением и препятствием к полному развитию страны. Идея, лежавшая в основе статуса доминиона,— идея матери-родины, тесно связанной со своими дочерними странами, с которыми ее объединяет общность культурных традиций,— казалась совершенно неприложимой к Индии. Она, несомненно, означала расширение сферы международного сотрудничества, что было желательным, но в то же время она предполагала меньшую степень сотрудничества со странами, не входящими в эту империю, или содружество наций. Таким образом, эта идея превращалась в некий лимитир}чощий фактор, и в своих помыслах, исполненных упований на будущее, мы перешагнули эти границы и жаждали более широкого сотрудничества. В особенности мы думали об установлении более тесных связей с соседними нам странами на Востоке и на Западе — с Китаем, Афганистаном, Ираном и Советским Союзом. Мы желали более тесных связей даже с далекой Америкой, ибо мы могли многому поучиться у Соединенных Штатов, так же как и у Советского Союза. Нам казалось, что мы исчерпали свои возможности научиться чему-нибудь еще у Англии и что, во всяком случае, мы можем лишь выгадать от связи друг с другом, встречаясь на началах равенства, после того как будут разорваны противоестественные узы, связывавшие нас.

Расовая дискриминация и обращение с индийцами в некоторых английских доминионах и колониях укрепляли нашу решимость порвать с этой группой стран. В частности, роль постоянного раздражителя играла Южная Африка, а также Восточная Африка и Кения, находившиеся под непосредственным управлением английских колониальных властей. Как это ни странно, каждый из нас в отдельности хорошо ладил с канадцами, австралийцами и новозеландцами, ибо они представляли новую традицию и были свободны от многих предрассудков англичан и от их социального консерватизма.

Говоря о независимости Индии, мы мыслили ее себе не в плане изоляции. Мы, быть может в большей мере, чем многие другие страны, понимали, что полная национальная независимость старого типа обречена на гибель и что должна наступить новая эра всемирного сотрудничества. Поэтому мы неоднократно давали понять, что вполне готовы вместе с другими странами ограничить эту независимость в рамках какой-то международной системы. Эта система должна была предпочтительно охватывать весь мир или же максимально большую часть его или же быть региональной. Британское содружество наций не отвечало ни одному из этих условий, хотя оно и могло являться частью более широкой системы.

Поразительно, насколько мы при всем нашем пламенном национализме прониклись духом интернационализма. Ничего подобного не наблюдалось ни в одном националистическом движении других порабощенных стран: общая тенденция в этих странах была направлена на то, чтобы не связывать себя какими-либо международными обязательствами. В Индии тоже были люди, которым не нравилась наша солидарность с республиканской Испанией и Китаем, с Абиссинией и Чехословакией. Зачем настраивать против себя такие могущественные страны, как Италия, Германия и Япония? — говорили они. К каждому врагу Англии мы должны относиться, как к своему другу; идеализму не место в политике, которая имеет дело лишь с силой и ее надлежащим применением. Однако настроения масс, воспитанные Конгрессом, одержали верх над этими противниками, и они не осмеливались высказывать свои взгляды публично. Мусульманская лига неизменно хранила благоразумное молчание, не связывая себя какими-либо определенными высказываниями по поводу такого рода международных проблем.

В 1938 году Национальный конгресс послал в Китай медицинский отряд, состоявший из нескольких врачей со всем необходимым оборудованием и материалами. В течение нескольких лет этот отряд выполнял там полезную работу. В то время когда организовался этот отряд, председателем Национального конгресса был Субхас Бос. Он не одобрял мероприятий Конгресса, направленных против Японии, Германии или Италии. И все же таковы были настроения в Конгрессе и во всей стране, что он не противился этому или другим проявлениям солидарности Конгресса с Китаем и с жертвами фашистской и нацистской агрессии. В период его пребывания на посту председателя Национального конгресса мы приняли множество резолюций и организовали множество демонстраций, которых он не одобрял, но он был вынужден примириться с ними, не протестуя, ибо понимал, какие сильные чувства их вдохновляли. Между ним и другими членами Исполнительного комитета Национального конгресса имелись серьезные разногласия по вопросам как внешней, так и внутренней политики, и это привело в начале 1939 года к разрыву. После этого Субхас Бос стал публично осуждать политику Конгресса, и в начале августа 1939 года Исполнительный комитет предпринял весьма необычный шаг, применив против него, одного из своих бывших председателей, дисциплинарную меру.

ОТНОШЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО КОНГРЕССА К ВОЙНЕ

Таким образом, Конгресс сформулировал и неоднократно провозглашал двустороннюю политику в отношении войны. С одной стороны, она выражала оппозицию к фашизму, нацизму и японскому милитаризму, как в связи с их внутренней политикой, так и в связи с их агрессией в отношении других стран, горячее сочувствие к жертвам этой агрессии и готовность принять участие в любой войне или любой иной попытке положить конец такой агрессии. С другой стороны, она делала упор на освобождение Индии — не только потому, что это было главной нашей целью, к достижению которой мы постоянно стремились, но и, в особенности, в связи с возможностью войны. Ибо мы утверждали, что только свободная Индия способна надлежащим образом участвовать в этой войне, только обретя "свободу, могли бы мы преодолеть мучительное наследие наших прошлых отношений с Англией, зажечь энтузиазм в массах и мобилизовать наши обширные ресурсы. Без такой свободы новая война не отличалась бы от любой прежней войны, она была бы борьбой между империалистическими соперниками, попыткой отстоять и увековечить Британскую империю как таковую. Нам казалось нелепым и невозможным встать на защиту того самого империализма, против которого мы вели столь длительную борьбу. И даже если некоторые из нас, исходя из высших соображений, расценивали это как наименьшее из зол, мы были совершенно неспособны повести за собой наш народ. Только свобода могла развязать энергию масс и обратить их ожесточение в горячее стремление служить общему делу. Иного пути не было.

Конгресс особенно требовал, чтобы Индию не вовлекали в какую бы тони было войну без согласия ее народа или представителей этого народа и чтобы без такого согласия индийские войска не посылались для несения службы за границей. Последнее требование было также выдвинуто Центральным законодательным собранием, в состав которого входили представители различных группировок и партий. Индийский народ издавна негодовал по поводу того, что наши войска посылались за границу в империалистических целях, часто для покорения шга подавления других народов, с которыми у нас не было решительно никаких поводов к ссорам и чьим усилиям вернуть себе свободу мы сочувствовали. Индийские войска использовались в качестве наемников в этих целях в Бирме, Китае, Иране, на Среднем Востоке и в различных районах Африки. Они становились символом английского империализма во всех этих странах и вызывали у их народов вражду к Индии. Я помню горькое замечание одного египтянина: «Вы не только потеряли свою собственную свободу, но еще и помогаете англичанам порабощать других».

Две составные части этой двусторонней политики не вполне увязывались друг с другом, в них был элемент взаимной противоречивости. Но эта противоречивость была создана не нами: она была заложена в самих окружающих условиях и неизбежно проявлялась во всякой политике, которая возшткала из этих условий. Мы неоднократно указывали на непоследовательность осуждения фашизма и нацизма при одновременном сохранении империалистического господства. Правда, фашизм и нацизм творили чудовищные преступления, в то время как империализм в Индии и в других местах стабилизировался. Однако это было различие лишь в степени и во времени, а не качественное различие. Кроме того, фашизм и нацизм были далеко от нас, о них мы только читали, тогда как империализм всегда был у наших дверей, окружал нас, наполнял собой всю атмосферу. Мы подчеркивали, что нелепо поднимать знамя демократии в других местах и в то же время лишать демократии нас в Индирг.

Какая бы непоследовательность ни содержалась в нашей двусторонней политике, вопрос о том, что доктрина ненасилия может явиться помехой в оборонительной войне или в войне против агрессии, не поднимался.

Летом 1938 года я посетил Англию pi европейскрш контргнент и в своих выступлениях, статьях и частных разговорах разъяснял нашу иолртшу и указывал, сколь опасно предоставргть события их теченрио или оставлять pix в их тогдашнем состоянии. В разгар судетского кризиса встревоженные чехи спраишвали меня, как поступит Индия в случае войны. Опасность, нависшая над ними, была слишком близка и страшна, чтобы оирт могли прршимать во внимание различные tohkoctpi и старые обиды, но, тем не менее, они понимали мою точку зрения и соглашались с ее логикой.

Примерно в середине 1939 года стало известно, что индийские войска посланы за границу, по всей вероятности в Сингапур и на Средний Восток. Тотчас же последовали громкие протесты против того, что это было сделано без ведома представителей народа. Естественно, что в период кризиса передвижения войск часто приходится осуществлять в секретном порядке. Но, несмотря на это, имелось множество различных способов поставить об этом в известность народных представителей. В составе Центрального законодательного собрания находились лидеры партий, а в каждой провинции имелись избранные пародом правительства. В нормальных условиях центральное правительство должно было консультироваться с правительствами провинций и держать их в курсе ряда вопросов конфиденциального характера. Однако к представителям народа и к ясно выраженной воле нации не было проявлено хотя бы формального или номинального уважения. Через английский парламент предпринимались шаги к тому, чтобы дополнить принятый в 1935 году Закон об управлении Индией, которым определялась деятельность правительств провинций. В соответствии с этими дополнениями в случае военного кризиса вся полнота власти сосредоточивалась в руках центрального правительства. При нормальных условиях, в демократической стране, это могло бы явиться естественным и разумным шагом, если бы шаг этот был предпринят с согласия заинтересованных сторон. Общеизвестно, что объединенные на федеративных началах штаты, провинции и автономные административные единицы в федерации чрезвычайно ревниво относятся к своим правам и нелегко отказываются от них в пользу центральной администрации даже в период кризиса или чрезвычайных обстоятельств. Эта борьба за верховенство постоянно ведется в США, и в тот самый момент, когда пишутся эти строки, референдум в Австралии отклонил предложение о расширении полномочий федерального правительства в ущерб штатам даже для военных целей и на период войны. И это несмотря на то, что как в США, так и в Австралии центральное правительство и законодательные органы избираются народом и состоят из представителей этих же штатов. В Индии центральное правительство было и остается совершенно неответственным и авторитарным, не избираемым и ни в каком отношении не подотчетным ни народу в целом, ни провинциям. Оно действовало исключительно как агент английского правительства. Расширить его власть за счет правительств провинций и законодательных собраний значило еще больше ослабить эти народные правительства pi подорвать самую основу провинциальной автономии. Проекты такого рода вызывали глубокое возмущение. Мы считали, что они противоречат тем заверениям, которые были даны при формировании конгрессистских правительств, и указывают на то, что война, как это бывало и в прошлом, будет навязана Индии без ведома ее выборных представителей.

Исполнительный комитет Национального конгресса заявил о свсем решительном несогласии с этой политикой, которую он расценивал как проявление нарочитого пренебрежения к декларациям Конгресса и Центрального законодательного собрания. Он заявил, что считает своим долгом противиться любым принуждениям такого рода и не может примириться с тем, чтобы Индию связывали какими-либо далеко идущими политическими обязательствами без согласия на то ее народа. Он вновь заявил в начале августа 1939 года, что «в нынешнем мировом кризисе симпатии Рабочего комитета всецело на стороне народов, отстаивающих демократию и свободу. Конгресс неоднократно осуждал фашистскую агрессию в Европе, Африке и на дальнем востоке Азии, так же как и предательство демократии английским империализмом в Чехословакии и Испании». Но, указывалось далее в заявлении, «прошлая политика английского правительства, а также события последнего времени со всей ясностью свидетельствуют о том, что это правительство не стоит за свободу и демократию и способно в любой момент предать эти идеалы. Индия не может связывать себя с таким правительством, и от нее нельзя требовать, чтобы она предоставила ему свои ресурсы во имя демократической свободы, которой она сама лишена и дело которой, вероятно, будет предано».

В качестве первого шага, выражающего протест против этой политики, конгрессистам — членам Центрального законодательного собрания было предложено воздержаться от участия в следующей сессии Собрания.

Эта резолюция была принята за три недели до начала войны в Европе. Правительство Индии и стоявшее за ним английское правительство, повидимому, склонны были полностью игнорировать общественное мнение Индии не только в важных вопросах, возникающих в связи с военным кризисом, но и по ряду второстепенных вопросов. Эта политика находила свое отражение в поведении губернаторов провинций и Индийской гражданской службы, которые стали еще в большей мере игнорировать конгрессистские правительства. Положение этих конгрессистских правительств провинций становилось все более затруднительным, и широкие круги общественности были взволнованы и встревожены. Они опасались, что английское правительство поступит так же, как оно поступило за четверть века до этого, в 1914 году: навяжет Индии войну, не считаясь ни с правительствами провинций, ни с общественным мнением, ни со всем тем, что было достигнуто за этот период, и превратит войну в ширму для подавления той ограниченной свободы, которой Индия добилась, и для безудержной эксплуатации ее ресурсов.

Однако много событий произошло за эту четверть века, и настроения народа сильно изменились. Мысль о том, что с такой великой страной, как Индия, обращаются, как с собственностью, а ее народ полностью и с презрением игнорируют, вызывала глубокое возмущение. Неужели борьба и все страдания последних двадцати лет были впустую? Неужели индийский народ опозорит свою родину, покорно смирившись с этим бесчестием и унижением? Многие индийцы научились сопротивляться тому, что они считали злом, и не покоряться, когда такая покорность считалась постыдной. Они с готовностью соглашались принять последствия, которыми грозило такое неповиновение.

Были и другие — более молодое поколение, которое не имело опыта националистической борьбы и того, что было с нею связано, и для которого даже кампании гражданского неповиновения двадцатых и начала тридцатых годов были не более как историей. Они не прошли испытания в огне борьбы и страданий и многие вещи принимали на веру. Они критически относились к старшему поколению, находя его слабым и склонным к компромиссам, и воображали, что сильныо выражения могут с успехом заменить действия. Они спорили между собой по вопросам личного руководства или различных тонкостей той или иной политической или экономической доктрины. Они обсуждали международные дела, весьма мало в них разбираясь. Они были незрелы, и им нехватало уравновешенности. У них были хорошие задатки, восторженная готовность поддержать благородное дело, но общее впечатление, которое они производили, было несколько разочаровывающим и расхолаживающим. Быть может, это было временное состояние, из которого они вырастут, а возможно, и выросли уже благодаря горькому опыту, приобретенному ими с тех пор.

Все эти группировки в рядах националистов, каковы бы ни были прочие разногласия между ними, одинаково реагировали на английскую политику в отношении Индии в период кризиса. Они были возмущены ею и требовали, чтобы Конгресс противился ей. Гордый и чувствительный национализм не желал мириться с таким унижением. Все прочие соображения отступили на второй план.

В Европе была объявлена война, и вице-король Индии тотчас же провозгласил, что Индия также находится в состоянии войны. Один человек, к тому же еще чужеземец и представитель ненавистной системы, мог ввергнуть четыреста миллионов человеческих существ в войну, ничуть не поинтересовавшись, хотят ли они этого. Система, при которой возможно было подобным образом решать судьбы этих миллионов, была в своей основе несправедливой и порочной. В доминионах решение принималось народными представителями после всестороннего обсуждения и с учетом различных точек зрения. В Индии положение было иное, и это было унизительно.

В тот момент, когда началась война в Европе, я находился в Чунцине. Председатель Национального конгресса телеграфировал мне, чтобы я немедленно возвращался, и я поспешил на родину. Я прибыл как раз к заседанию Исполнительного комитета Конгресса. На это заседание был приглашен также М.А. Джинна, но он заявил, что не может явиться. Вице-король не только связал Индию формальным обязательством участвовать в войне, но и издал ряд соответствующих декретов. Английский парламент принял также дополнения к Закону об управлении Индией 1935 года. Все эти постановления ограничивали и урезывали полномочия и деятельность правительств провинций и вызывали всеобщее возмущение, особенно в связи с тем, что не было сделано ни малейшей попытки проконсультироваться с представителями народа. Неоднократно высказывавшиеся ими пожелания и их декларации, по существу, полностью игнорировались.

14 сентября 1939 года, после длительного обсуждения, Рабочий комитет Конгресса опубликовал пространное заявление по поводу военного кризиса. В нем упоминалось о шагах, предпринятых вице-королем, о новых законах и декретах и указывалось, что «Рабочий комитет придает этим событиям весьма серьезное значение». В заявлении осуждались фашизм и нацизм и, в частности, «новейший акт агрессии нацистского правительства Германии против Польши», и выражалось сочувствие тем, кто оказывал им сопротивление.

Предлагая свое сотрудничество, Рабочий комитет указывал, что «всякое навязанное решение... неизбежно вызовет сопротивление с его стороны. Если хотят заручиться сотрудничеством в достижении поставленной цели, то этого нельзя добиться путем принуждения и давления. Комитет не может согласиться с тем, чтобы индийский народ выполнял приказы, издаваемые чужеземной властью. Сотрудничество должно быть сотрудничеством между равными, оно должно проводиться с обоюдного согласия и во имя цели, которую обе стороны признают достойной. В недавнем прошлом народ Индии шел на серьезный риск и охотно приносил большие жертвы, чтобы добиться для себя свободы и создать в Индии свободное демократическое государство. Поэтому его симпатии целиком на стороне демократии и свободы. Но Индия не может связать себя войной, именуемой войной за демократическую свободу, в то самое время, когда сама она такой свободы лишена и когда у нее отнимают даже ту ограниченную свободу, которой она обладает.

Комитету известны заявления правительств Великобритании и Франции о том, что они борются за демократию и свободу, а также чтобы положить конец агрессии. Однако история недавнего прошлого изобилует примерами, свидетельствующими

о постоянном расхождении между словами, провозглашенными идеалами и действительными мотивами и целями». После ссылки на некоторые события прошлого, имевшие место во время первой мировой войны и по ее окончании, в заявлении далее говорилось: «Последующая история вновь продемонстрировала, что даже пламенная с виду клятва может быть подло нарушена... Сейчас вновь утверждают, что демократия в опасности и ее нужно защищать, с чем Комитет полностью согласен. Комитет верит, что народы Запада движимы этим идеалом и этими целями и что они готовы нести жертвы во имя них, но идеалы и стремления народов и тех, кто пожертвовал собой в борьбе, снова и снова оставляются без внимания, и клятва, данная им, нарушается.

Если война ведется во имя защиты статус кво, империалистических владений, колоний, интересов отдельных групп и привилегий, то Индия не может связывать себя с ней. Если же в ней решается судьба демократии и мирового порядка, основанного на демократии, тогда Индия глубоко в ней заинтересована. Комитет убежден, что интересы индийской демократии не противоречат интересам английской демократии или всемирной демократии, тогда как между демократией в Индии и в других местах и империализмом и фашизмом существует неразрешимый внутренний конфликт. Если Великобритания борется за сохранение и расширение демократии, она непременно должна покончить с империализмом в своих собственных владениях... Свободная демократическая Индия с радостью объединится с другими свободными странами ради совместной обороны от агрессии и в целях экономического сотрудничества. Она готова содействовать созданию такого мирового порядка, который действительно будет основан на свободе и демократии и использует знания и ресурсы всего мира в интересах прогресса и благосостояния человечества».

Исполнительный комитет Конгресса, несмотря на свой национализм, встал на интернационалистическую точку зрения. Он видел в войне нечто гораздо более значительное,нежели столкновение между вооруженными силами противников. «Кризис, переживаемый Европой, затрагивает не одну юлько Европу — это кризис всего человечества, и он не пройдет, подобно другим кризисам и войнам, оставив нетронутыми основы современного мира. К лучшему или к худшему, но он, несомненно, изменит облик мира в политическом, социальном и экономическом отношении. Этот кризис является неизбежным следствием социальных и политических конфликтов и противоречий, которые угрожающе нарастали со времени прошлой мировой войны, и он не будет полностью разрешен до тех пор, пока эти конфликты и противоречия не будут устранены и пока не будет установлено повое равновесие. Это равновесие может быть основано лишь на ликвидации угнетения и эксплуатации одной страны другою и на перестройке экономических отношений на более справедливой основе в интересах общего блага. Индия представляет собой узел этой проблемы, ибо в ней наиболее отчетливо проявляется политика современного империализма, и никакая перестройка мира не может быть успешной, если она будет игнорировать эту жизненно важную проблему. Индия с ее огромными ресурсами должна играть важную роль в любом плане реорганизации мира, но она может выполнять эту роль лишь в качестве свободной нации, раскованная энергия которой может быть направлена к этой великой цели. Свобода сегодня неделима, и всякая попытка сохранить империалистическое господство в любой части мира неизбежно приведет к новому бедствию».

Упомянув далее о предложениях правителей индийских княжеств оказать поддержку в борьбе за демократию в Европе, Комитет указывал, что было бы весьма уместно, если бы они ввели демократию в своих собственных княжествах, где господствует неприкрытая автократия.

Комитет снова заявлял о своем горячем желании оказать всяческую помощь, но вместе с тем выражал опасения по поводу направления политики Англии как в прошлом, так и в настоящем, в которой он ие усматривал «ни малейшей попытки содействовать делу демократии и самоопределения и не видел никаких свидетельств того, что английское правительство поступает или намерено поступать в соответствии со своими нынешними военными декларациями». Он добавлял, однако, что ввиду серьезности момента, а также поскольку за последние несколько дней события развивались настолько стремительно, что человеческий ум не в состоянии поспеть за ними, Комитет не хочет на этом этапе принимать окончательного решения, пока не выявится с полной ясностью, во имя чего ведется борьба, каковы ее действительные цели, а также положение Индии в настоящем и в будущем».Поэтому Комитет призывал«английское правительство недвусмысленно заявить, каковы его цели в этой войне в отноше нии демократии, империализма и предполагаемого нового порядка и, в частности, как эти цели будут распространены на Индию и осуществлены в настоящем. Предусматривают ли они уничтожение империализма и обращение с Индией как со свободной страной, политика которой будет направляться в соответствии с волей ее народа?.. Проверка искренности любой декларации состоит в том, осуществляется ли она в настоящем, ибо именно настоящее определяет сегодняшние действия и придает форму будущему... Будет величайшей трагедией, если даже эта ужасная война будет вестись в духе империализма и в целях сохранения нынешнего строя, который сам по себе является причиной войны и человеческого вырождения».

Опубликование этого заявления, явившегося результатом тщательного обсуждения, было попыткой преодолеть преграды, вставшие между Индией и Англией и портившие на протяжении полутора столетий их отношения, найти какой-то способ примирить наше горячее стремление принять в условиях народного подъема участие в этой мировой битве с нашей страстной жаждой свободы. Отстаивание права Индии на свободу не было чем-то новым, оно не являлось результатом войны или международного кризиса. Это издавна составляло основу всех наших мыслей, всех наших действий, из этого исходила вся наша деятельность в течение многих поколений. Опубликовать ясную декларацию о свободе Индии и затем увязать ее с существующими условиями, имея в виду нужды войны, было несложно. Именно этого и требовали нужды войны. Если бы у Англии было желание и воля признать свободу Индии, все основные разногласия исчезли бы, а остальные можно было бы примирить с общего согласия заинтересованных сторон. Во всех провинциях действовали местные правительства. Можно было без труда создать народный центральный аппарат власти на период войны, который организовал бы военные усилия на действенной общенародной основе, обеспечил бы полное сотрудничество с вооруженными силами и служил бы связующим звеном между народом и правительствами провинций, с одной стороны, и английским правительством — с другой. Прочие конституционные проблемы можно было отложить до окончания войны, хотя, конечно, было желательно попытаться разрешить их поскорее. После войны выборные представители народа разработали бы постоянную конституцию и заключили бы с Англией договор, обеспечивающий наши взаимные интересы.

Исполнительному комитету Конгресса нелегко было обратиться к Англии с этим предложением в то время, когда большинство нашего народа слабо разбиралось в соответствующих международных проблемах и выражало негодование по поводу политики, проводившейся Англией за последнее время. Мы знали, что давнее обоюдное недоверие и подозрения не могут быть развеяны никакими магическими заклинаниями. И все же мы надеялись, что сами события заставят руководителей Англии отбросить свои узкие империалистические взгляды, проявить дальновидность и принять наше предложение, положив конец давней вражде между Англией и Индией и направив энтузиазм народных масс и ресурсы Индии на службу войне.

Но этому не суждено было сбыться. Они ответили отказом на все наши просьбы. Нам стало ясно, что они желают видеть в нас не своих друзей и коллег, а только рабов, которые исполняли бы их приказания. Мы пользовались одним и тем же словом — «сотрудничество», но каждая сторона придавала ему совершенно различное значение. Для нас сотрудничать значило находиться среди товарищей и равных; для них это значило: они командуют, мы без возражений повинуемся. Мы не могли смириться с таким положением, ибо это означало бы предательство и отказ от всего, за что мы боролись и что придавало какой-то смысл нашему существованию. Но даже если бы некоторые из нас захотели так поступить,они не смогли бы увлечь за собой наш народ, они оказались бы на мели, изолированные и отрезанные от живых истоков национализма, а также и от интернационализма, каким мы его себе представляли.

Положение наших правительств правинций стало затруднительным. Им приходилось либо подчиниться постоянному вмешательству в их дела губернатора и вице-короля, либо идти на конфликт с ними. Другого выбора у них не было. Высший административный аппарат был всецело на стороне губернатора и в еще большей степени, чем раньше, смотрел на министров и на законодательные органы как на самозванцев. Мы снова сталкивались здесь со старым конфликтом по вопросу о правах между королем-самодержцем или его представителями и парламентом, с той разницей, что в данном случае первые были чужеземцами и их господство опиралось на вооруженную силу. Было решено, что конгрессистские правительства в восьми провинциях из одиннадцати (то есть во всех провргациях, кроме Бенгалии, Пенджаба и Синда) в знак протеста выйдут в отставку. Некоторые считали, что нужно не уходить в отставку, а продолжать свою деятельность и вынудить губернатора распустить эти органы. Было ясно, что вврщу внутреннего конфликта, который становился все очевиднее с каждым днем, столкновения между правительствами и губернаторами были неизбежны, и если правительства не уйдут в отставку, их все равно распустят. Они избрали строго конституционную процедуру— выход в отставку, который должен был повлечь за собой роспуск законодательного собрания и новые выборы. Так как эти правительства опирались на значительное большинство в законодательных собраниях, то сформировать другие правительства было невозможно. Однако губернаторы стремились во что бы то ни стало избежать новых выборов, ибо они отлично понимали, что эти выборы принесут огромную победу Национальному конгрессу. Они не распустили законодательные собрания, а лишь временно приостановили их деятельность, взяв на себя все полномочия правительств провинций и законодательных собраний. Они стали в полном смысле слова самодержавными правителями провинций: принимали законы, издавали декреты и делали все, что им заблагорассудится, без всякого согласования с каким бы то ни было выборным органом или с общественным мнением.

Официальные английские представители часто утверждали, что, предложив правительствам провинций уйти в отставку, Исполнительный комитет Конгресса действовал деспотически. Это весьма странное обвинение в устах тех, кто своим деспотизмом превзошел всех за пределами фашистского и нацистского мира. Собственно говоря, свобода действий в провинциальной сфере и невмешательство губернатора или вице-короля составляли основу политики Конгресса. Именно на этой основе, после получения соответствующих заверений вице-короля, были избраны члены законодательных собраний и сформированы правительства провинций. Однако такое вмешательство стало теперь частьтм явлением, и даже установленные в соответствии с Законом об управлении Индией 1935 года права правительств провинции были еще более ограничены. Дополнения к Закону, принятые английским парламентом, попирали эти права провинций под предлогом военной необходимое™. Решение вопроса о том, когда и в какой мере вмешиваться в дела провинций, было предоставлено целиком на усмотрение правительства Индии, а это означало — на усмотрение вице-короля, не оставляя никаких юридических гарантий, ограждающих полномочия правительств провинций, которые могли существовать только по его милости. Врще-король и генерал-губернатор при обеспеченном сотрудничестве исполнительного совета, состоявшего из назначенных членов, могли под предлогом военной необходимости отменить любое решение правительств провинцией и законодательных собраний. В таких условиях не могло действовать ни одно ответственное правительство, оно должно было либо прийти в столкновение с губернатором и административным аппаратом, либо с законодательным собранием и его избирателями. Каждое законодательное собрание, в котором большинство принадлежало Национальному конгрессу, после начала войны официально одобрило требование, выдвинутое Конгрессом, и отклонение этого требования вице-королем неизбежно означало бы либо конфликт, либо отставку. Среди рядовых членов Конгресса большинство склонялось к тому, чтобы вступить в борьбу с английскими властителями. Однако Исполнительный комитет Конгресса стремился, по мере возможности, избежать этого и избрал более умеренный курс. Английскому правительству нетрудно было проверить настроения всего народа или избирателей посредством проведения выборов. Однако оно не желало их, ибо не сомневалось в том, что выборы приведут к безусловной победе Национального конгресса.

В больших провинциях Бенгалии и Пенджабе и в маленькой провинции Синд правительства не подали в отставку. Как в Бенгалии, так и в Пенджабе губернаторы и высший административный аппарат издавна играли господствующую роль, а потому там не могло возникнуть никакого конфликта. Несмотря на это, впоследствии в Бенгалии губернатор, которому не угодил премьер-мршистр, принудил его вместе со всем кабршетом уйти в отставку. В Синде несколько позднее премьер-министр направил врще-королю письмо, в котором он критиковал политику английского правительства и в знак протеста отказался от награды, пожалованной ему этим правительством. Он не подал в отставку. Однако вице-король потребовал, чтобы губернатор уволил его с поста премьера ргз-за этого письма, которое он счел оскорбительным для своего вице-королевского достоинства.

Прошло уже почти пять лет с момента ухода в отставку конгрессистских правительств провинций. В течение всего этого периода в этих провинциях единолично правили губернаторы. Под предлогом войны, в хаосе, порожденном ею, мы вернулись к неприкрытому самодержавию середины 19 века. Гражданская служба и полиция всевластны, и если кто-либо из ее служащих, будь то англичанин или индиец, проявляет малейшее неподчинение жестокой политике английского правительства, он навлекает на себя сильнейший гнев. Многое из того, что было сделано копгрессистскими правительствами, сведено на нет, а их планы ликвидированы. К счастью, кое-что от законодательства, касающегося арендной системы, сохранилось, однако даже эти законы часто истолковываются в ущерб интересам арендаторов.

За последние два года в трех небольших провинциях — Ассаме, Ориссе и Северо-западной пограничной провинции — правительства были восстановлены на новой основе с помощью весьма несложного приема, состоящего в заключении в тюрьму ряда членов законодательных органов этих провинций и превращении таким образом меньшинства в большинство. В Бенгалии существующее правительство полностью зависит от’ поддержки значительного блока европейцев. В Ориссе правительство держалось недолго, и эта провинция вернулась к единоличному управлению губернатора. В Пограничной провинции правительство продолжало функционировать, хотя оно и не располагало большинством, на которое могло бы опереться, а потому там избегали созывать законодательное собрание. В Пенджабе и Синде были изданы специальные указы относительно членов законодательных собраний — конгрессистоа (освобожденных из тюрьмы), запрещавшие им присутствовать на сессиях законодательных собраний или принимать участие в какой-либо общественной деятельности¹⁰⁷.

НОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО КОНГРЕССА И ЕГО ОТКЛОНЕНИЕ АНГЛИЙСКИМ ПРАВИТЕЛЬСТВОМ.

УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ

Переход к деспотическому единоличному правлению в восьми провинциях не был простой сменой лиц, стоявших у руководства, как это бывает при простой смене кабинета. Это было коренное, органическое изменение, сказывавшееся на общем духе, политике и методах всей государственной организации. Законодательные собрания и различные органы народного контроля над исполнительной властью и над постоянным административным аппаратом исчезли, и отношение к общественности со стороны гражданских властей — от губернатора и ниже,— а также со стороны полиции изменилось. Это был не иросто регресс, не просто возврат к периоду, предшествовавшему созданию конгрессистских правительств. Это было нечто гораздо худшее. С точки зрения так называемого права это было возвращение к неограниченному деспотизму 19 века. На практике дело обстояло еще хуже, ибо прежнего доверия и отеческой опеки уже не было, а английский элемент в органах администрации был полон страха и страстей, которые испытывали старые привилегированные круги, чувствуя, как почва уходит у них из-под ног. Им нелегко было выносить более двух лет существование конгрессистских правительств; им претило проводить политику и выполнять приказы тех, кого прежде всегда можно было отправить в тюрьму, если они чем-либо докучали. Теперь им хотелось не только вернуться к старым порядкам, но и водворить этих смутьянов в надлежащее место. Каждого крестьянина в поле, каждого рабочего на заводе, ремесленников, торговцев, промышленников, лиц свободных профессий, молодых людей и девушек в колледжах, мелких служащих и даже тех индийцев, занимающих высшие административные посты, которые проявили сколько-нибудь доброжелательное отношение к народным правительствам, надо было заставить понять, что английская власть еще существует и с ней необходимо считаться. Именно эта власть будет определять судьбу каждого из них и их шансы на продвижение, а не какие-то временные узурпаторы. Те, кто раньше были секретарями министров, стали теперь хозяевами, распоряжавшимися от имени губернатора, у них снова появилась прежняя надменная манера разговаривать; окружные магистраты вернулись к исполнению своих прежних функций гаулейтеров своих районов; полиция почувствовала, что она может свободнее прибегать к своим старым приемам, ибо она прекрасно знала, что получит поддержку и защиту свыше, даже если превысит свои права. Все можно было делать под покровом войны.

Даже многие из тех, кто относился к конгрессистским правительствам критически, взирали на происходящее с ужасом. Теперь они вспоминали многие достоинства этих правительств и выражали сильнейшее недовольство по поводу их отставки. По их мнению, эти правительства должны были при всех обстоятельствах оставаться на своих местах. Любопытно, что опасения высказывали даже члены Мусульманской лиги.

Если такова была реакция не-членов Конгресса и критиков конгрессистских правительств, легко себе представить реакцию конгрессистов и тех, кто сочувствовал Конгрессу, а также депутатов законодательных органов. Министры ушли со своих правительственных постов, но не отказались от своих мест в законодательных собраниях, не ушли в отставку и спикеры и другие депутаты этих законодательных органов. Тем не менее их оттеснили в сторону, игнорировали, а новые выборы не проводились. С таким положением трудно было мириться даже с чисто конституционной точки зрения, и оно в любой стране вызвало бы кризис. Такая могущественная полуреволюционная организация, как Национальный конгресс, олицетворявшая националистические чаяния страны и имевшая за своей спиной долгие годы борьбы за свободу, ие могла пассивно мириться с подобным деспотическим единоличным правлением. Она не могла оставаться простым свидетелем происходящего, тем более, что все это было направлено против нее. Неоднократно раздавались решительные требования активно выступить против подавления законодательных органов и всякой общественной деятельности вообще, а также против всей политики английского правительства в отношении Индии.

После того как английское правительство отказалось сформулировать цели, которые оно ставит перед собой в войне, или осуществить какие-либо прогрессивные мероприятия в Индии, Рабочий комитет Конгресса заявил: «Ответ на это требование [Конгресса] был совершенно неудовлетворителен, причем со стороны английского правительства предпринята попытка вызвать недоразумения и затемнить основной моральный аспект проблемы... Эту попытку уклониться от заявления о целях войны и освобождении Индии под различными несостоятельными предлогами Комитет может истолковать лишь как желание сохранить империалистическое господство в Индии в союзе с реакционными элементами страны. Конгресс рассматривает военный кризис и возникшие в результате этого кризиса проблемы в основном в их моральном аспекте и не стремится спекулировать на них. Необходимо удовлетворительно разрешить главную, моральную проблему, связанную с целями войны и освобождением Индии, прежде чем приступать к рассмотрению других, второстепенных вопросов. Конгресс ни в коем случае не может взять на себя ответственность за управление страной даже в течение переходного периода, если народным представителям не будет предоставлена действительная власть».

Далее Комитет указывал, что в связи с теми заявлениями, которые были сделаны от имени английского правительства, Конгресс счел себя вынужденным отмежеваться от английской политики и в качестве первого шага не-сотрудничества коигрес-систские правительства провинций подали в отставку. Эта общая политика не-сотрудничества продолжалась и должна была проводиться до тех пор, пока английское правительство не пересмотрит свою политику. «Однако Рабочий комитет напоминает членам Конгресса, что сатъяграха во всех его формах требует не щадить усилий для достижения достойного соглашения с английским правительством... Поэтому Рабочий комитет будет продолжать изыскивать способы достижения достойного соглашения, несмотря на то, что английское правительство захлопнуло дверь перед Конгрессом».

Учитывая возбуждение, охватившее страну, и возможность насильственных действий со стороны молодежи, Комитет напоминал народу об основных принципах политики пенасилия и предостерегал против их нарушения. Если даже где-нибудь и будет оказано гражданское сопротивление, оно должно быть абсолютно мирным. «Сатьяграха,— указывалось далее в заявлении, — означает доброжелательность по отношению ко всем, особенно же по отношению к оппонентам». Это упоминание о ненасилии не имело никакого отношения к войне или к обороне страны от агрессии, оно относилось лишь к тем действиям, которые могли быть предприняты в ходе борьбы за освобождение Индии от английского владычества.

Это были месяцы, когда после разгрома Польши в ходе войны в Европе наступило затишье,— период так называемой «странной войны». В Индии война казалась особенно далекой как рядовому индийцу, так и — пожалуй, в еще большей мере — английским властям, если не считать того, что приходилось поставлять материалы. Коммунистическая партия Индии в то время и вплоть до дня нападения Германии на Россию в, июне 1941 года была решительно против какой бы то ни было поддержки военных усилий Англии. Партия находилась под запретом. Ее влияние было незначительным, оно сказывалось лишь на некоторых группах молодежи. Но так как партия выражала в весьма энергичной форме господствующие настроения, она стала своего рода источником брожения.

В этот период легко было провести выборы как в провинциях, так и в Центральное законодательное собрание. Война, конечно, ни в коей мере этому не мешала. Выборы прояснили бы атмосферу и дали бы ясное представление о действительном положении в стране. Но именно этого-то прояснения и боялись английские власти, ибо оно рассеяло бы постоянно выдвигавшиеся ими многочисленные несостоятельные доводы насчет влияния различных групп. Выборов избегали. Провинции попрежнему управлялись единолично, а Центральное законодательное собрание, избранное на основе крайне ограниченного избирательного закона на трехлетний срок, существовало уже десять лет. Уже в 1939 году, к моменту возникновения войны, оно на два года превысило срок своих полномочий. Год за годом жизнь его продлевается, депутаты становятся все старше и почтеннее, время от времени кто-нибудь из них умирает, и самое воспоминание о выборах изглаживается из памяти. Английское правительство не любит выборов. Они возмущают покой жизпи и нарушают привычное представление об Индии как о стране враждующих религий и партий. Без выборов гораздо легче выдвигать человека или группу, заслуживающих покровительства.

Положение в стране в целом и в особенности во многих провинциях, где теперь процветало единоличное правление, становилось все более напряженным. Отдельные члены Конгресса были брошены в тюрьму за обычную деятельность. Крестьяне громко требовали избавить их от возобновившегося гнета мелких чиновников и полиции, которые стремились заслужить расположение начальства путем всевозможных вымогательств, производившихся под предлогом войны. Требования предпринять какие-то действия в связи с создавшимся положением становились все более настойчивыми, и Конгресс на своей ежегодной сессии, состоявшейся в марте 1940 года в Рамгархе (провинция Бихар) под председательством маулана Абул Калам Азада, решил, что единственный оставшийся путь — это организация гражданского неповиновения. Однако в тот момент Конгресс не предпринял каких-либо конкретных шагов, а лишь призвал народ готовиться.

Создавалось ощущение все более углубляющегося внутреннего кризиса. Конфликт казался неизбежным. Закон об обороне Индии, принятый в качестве военной меры, широко использо-валсй для подавления самой обычной деятельности и для арестов и заключения в тюрьму людей, часто даже без суда.

Внезапное изменение в ходе войны, приведшее к вторжению немцев в Данию и Норвегию, а немногим позднее к неожиданному крушению Франции, произвело огромное впечатление. Реакция народа была, разумеется, различной, но тотчас же после Дюнкерка и в период воздушных бомбежек Англии наблюдалось глубокое сочувствие к Франции и Англии. Конгресс, готовый было начать кампанию гражданского неповиновения, не мог и думать о подобном движении, пока решалась судьба самого существования свободной Англии. Конечно, находились люди, которые считали, что затруднения и опасности для Англии создавали благоприятные возможности для Индии, однако руководители Конгресса решительно возражали против того, чтобы обстановка, чреватая такими опасностями для Англии, была использована подобным образом, и заявляли об этом публично. На время всякие разговоры о гражданском неповиновении были оставлены.

Конгресс предпринял новую попытку прийти к соглашению с английским правительством. Если в прошлый раз он выдвинул далеко идущие требования, предусматривавшие не только реформы в Индии, но и заявление Англии о ее целях в войне, то на этот раз его предложение было кратким, лаконичным и касалось одной только Индии. Конгресс требовал признания свободы Индии и учреждения центрального национального правительства, что предполагало сотрудничество различных партий. На этой стадии от английского парламента не требовали принимать каких-либо новых законов. Конгресс предлагал, чтобы национальное правительство было образовано вице-королем в рамках существующей конституции. Рекомендованные изменения, сколь бы важными они ни были, могли быть осуществлены на основе соглашения и договоренности. Конечно, за этим должны были последовать юридические и конституционные изменения, но их можно было обсудить впоследствии и они могли подождать более благоприятного момента, если за Индией будет признано право на полную свободу. При этих условиях Конгресс обещал оказать полную поддержку военным усилиям Англии.

Эти предложения, выдвинутые по инициативе Раджагопала-чари, смягчали неоднократно повторявшиеся требования Конгресса. Они были гораздо скромнее тех требований, которые мы издавна отстаивали, и могли быть осуществлены немедленно, без каких бы то ни было юридических затруднений. В этих предложениях делалась попытка учесть требования других влиятельных групп и партий, ибо национальное правительство неизбежно должно было быть смешанным правительством. В них учитывалось даже своеобразное положение английского правительства в Индии. Сохранялся вице-король, хотя предполагалось, что он не будет налагать вето на решения национального правительства. Однако его положение главы правительства неизбежно означало, что он будет поддерживать с национальным правительством самый тесный контакт. Военный аппарат оставался под контролем главнокомандующего; вся сложная система гражданской службы, созданная англичанами, сохранялась. По существу, главным результатом реформы явилось бы то, что она вдохнула бы новый дух в администрацию, открыла бы перед ней новые перспективы, пробудила энергию, обеспечила растущее сотрудничество народа в военных усилиях и в разрешении серьезных проблем, стоявших перед страной. Эти перемены, вместе с ясным заверением о предоставлении Индии независимости после войны, создали бы в стране новую моральную атмосферу, которая обеспечила бы самое тесное сотрудничество в войне.

Конгрессу нелегко было выдвинуть это предложение после всех своих прошлых деклараций и после всего пережитого им. Существовало мнение, что национальное правительство, созданное на таких началах и ограниченное подобным образом, было бы недейственным и довольно беспомощным. В кругах Конгресса это предложение встретило значительную оппозицию, и я сам согласился с ним лишь после длительных и мучительных размышлений. Я согласился с ним исходя главным образом из более широких международных соображений, а также потому, что мне хотелось, чтобы мы, если только это было осуществимо без ущерба для нашей чести, полностью связали свою судьбу с борьбой против фашизма и нацизма.

Однако нас ожидали гораздо более серьезные трудности, а именно — оппозиция Ганди. Эта оппозиция была порождена почти исключительно его пацифизмом. Он не возражал против наших предыдущих предложений оказать поддержку военным усилиям, хотя, без сомнения, он не был согласен с ними. В самом начале войны он заявил вице-королю, что Конгресс может оказать Англии лишь полную моральную поддержку, однако это заявление не отражало политику Конгресса, которая была принята впоследствии и неоднократно провозглашалась. На этот раз Ганди определенно высказался против того, чтобы Конгресс согласился взять на себя ответственность за активные военные усилия. Его убеждение было настолько сильным, что из-за этого вопроса он порвал со своими коллегами и со всей организацией Конгресса. Это причинило большую боль всем тем, кто был с ним связан, ибо нынешний Конгресс был его детищем. Тем не менее Конгресс не мог согласиться с применением принципа ненасилия к войне, и в своем горячем стремлении прийти к соглашению с английским правительством он пошел на крайнюю меру — на разрыв со своим дорогим и любимым вождем.

Обстановка в стране во многпх отношениях ухудшалась. В политической сфере это было очевидно. Даже в экономическом отношении, хотя положение некоторой части крестьянства и рабочих в связи с войной несколько улучшилось, большинство народа сильно пострадало. Кто процветал, так это военные спекулянты, подрядчики и целая орда чиновников, главным образом английских, работавших на войну и получавших за это фантастические ставки. Правительство, очевидно, полагало, что, поощряя стремление к чрезмерному обогащению, оно наилучшим образом способствует развертыванию военных усилий. Продажность и кумовство царили повсюду, и не было никаких общественных рычагов, чтобы сдержать их. Всякая критика рассматривалась как подрыв военных усилий и, следовательно, подлежала запрету в соответствии с всеобъемлющим Законом об обороне Индии. От такого зрелища можно было впасть в уныние.

Все это побудило нас еще раз приложить максимальные усилия, чтобы прийти к соглашению с английским правительством. Каковы были шансы на это? Они были не слишком обнадеживающими. Вся система постоянного гражданского аппарата пользовалась такой свободой от всякого контроля и критики, какой она не знала уже на протяжении двух и даже более поколений. Эти учреждения могли упрятать в тюрьму по суду или без суда любого человека, который был им не по душе. Губернаторы пользовались неограниченной властью над огромными провинциями. Зачем им было соглашаться на какие-либо перемены, если их не вынуждали к этому обстоятельства? На вершине имперского здания восседал вице-король, лорд Линлитгоу, со всей помпой и торжественностью, подобающими его высокому положению. Человек с неповоротливым телом и медлительным умом, твердый, как скала, и почти так же, как скала, безразличный к окружающему, обладающий всеми достоинствами и недостатками старомодного английского аристократа, он искренне и честно стремился найти выход из создавшейся путаницы. Однако его слишком многое сковывало. Он мыслил старыми представлениями и чурался каких бы то ни было новшеств; его кругозор был ограничен традициями господствующего класса, из которого он вышел; он видел глазами и слышал ушами чиновников, которые его окружали; он не доверял людям, говорившим о необходимости коренных политических и социальных перемен; он не любил тех, кто не проявлял надлежащего уважения к высокой миссии Британской империи и ее главного представителя в Индии.

В черные дни германского «блицкрига» против Западной Европы в Англии произошли изменения. Невиль Чемберлен ушел, и это во многих отношениях принесло облегчение. Маркиз Зетланд, это украшение его благородного сословия, также покинул Департамент по делам Индии. Никто его не оплакивал. Его место занял Эмери, о котором не много было известно, но то немногое, что о нем знали, было весьма знаменательно. Он энергично защищал в палате общин японскую агрессию против Китая, выдвигая при этом тот довод, что если они осудят то, что Япония делала в Китае,им придется осудить точно так же и то, что Англия делала в Индии и Египте¹⁰⁸. Здравый довод, приведенный в обоснование ложного вывода.

Однако действительно крупной фигурой был Уинстон Черчилль, новый премьер-министр. Взгляды Черчилля по вопросу о свободе Индии были ясны и определенны. Он высказывал их неоднократно. Черчилль был непреклонным противником этой свободы. В январе 1930 года он заявил: «Рано или поздно вам придется сокрушить Ганди и Индийский Национальный конгресс и все то, что они отстаивают». В декабре того же года он сказал: «Английский народ отнюдь не намерен отказываться от контроля над жизнью и прогрессом Индии... Мы не намерены отказываться от этой самой блестящей и драгоценной жехмчу-жины королевской короны, которая в большей мере, чем все прочие наши доминионы и владения, составляет силу и славу Британской империи».

Несколько позже он разт>яснил, что в действительности означали в применении к Индии магические слова «статус доминиона», которыми нас так часто угощали. В январе 1931 года он заявил: «Мы всегда имели его (статус доминиона) в виду в качестве некой конечной цели, но никто не предполагал — разве лишь в чисто формальном смысле, подобно тому как представители Индии принимают участие в совещаниях во время войны,— что эти принципы и политика, относящиеся к Индии, будут претворены в такие сроки, предопределять которые было бы для нас разумно или целесообразно». В декабре 1931 года он сказал: «Большинство видных общественных деятелей, к числу коих в свое время принадлежал и я, выступали с речами — я, во всяком случае, выступал— насчет статуса доминиона, но я не имел в виду, что Индия когда-либо в обозримом будущем будет иметь такие же конституционные права и такую же систему, как Канада... Англия, потеряв Индию в качестве части своей империи, навсегда перестанет существовать как великая держава».

В этом и заключалась суть дела. Индия была основой империи; обладание ею, эксплуатация ее — вот что создавало силу и славу Англии, делало ее великой державой. Черчилль не мог мыслить себе Англию иначе, как центром и владычицей обширной империи, а потому он не мог представить себе Индию свободной. Что же касается статуса доминиона, которым нас столько времени пытались соблазнить как чем-то вполне для нас доступным, то, как выяснилось, все это сводилось к одним лишь фразам и формальностям и было весьма далеко от действительной свободы и власти. Впрочем, мы отвергали статус доминиона даже в его настоящем значении, настаивая на независимости, так что пропасть, разделявшая нас с г-ном Черчиллем, была поистине весьма глубокой.

Мы помнили его заявления и знали, что он человек решительный и непреклонный. От Англии, руководимой Черчиллем, нахМ не приходилось ждать многог о. При всем его мужестве и выдающихся способностях руководителя он олицетворял консервативную империалистическую Англию 19 века и был, видимо, неспособен понять новый мир с его сложными проблемами и силами и в еще меньшей мере — будущее, очертания которого начинали вырисовываться. И все же он был большим человеком, способным на большие дела. Его предложение о союзе с Францией, хотя и сделанное в момент страшной опасности, свидетельствовало о проницательности и об умении применяться к обстоятельствам. Оно произвело в Индии огромное впечатление. Быть может, занимаемый им ныне новый пост с его огромной ответственностью расширил его поле зрения и заставил его подняться выше былых предрассудков и представлений. Быть мо^: жет, сами нужды войны, имевшие для него решающее значение, заставят его осознать, что освобождение Индии не только неизбежно, но и желательно с точки зрения интересов войны. Я вспоминал о том, как в августе 1939 года, когда я собирался в Китай, он передал мне через одного общего нашего друга пожелания успеха в моей поездке в эту страну, терзаемую войной.

Учитывая все это, мы выступили со своим предложением не без некоторой надежды, хотя и не рассчитывая на слишком многое. Ответ английского правительства не заставил себя долго ждать. Это был категорический отказ, более того, он был изложен в такой форме, которая ясно показала нам, что англичане отнюдь не намереваются отказаться от своего господства над Индией; они намерены были поощрять внутренние раздоры и поддерживать любые средневековые и реакционные элементы. Они, видимо, предпочитали гражданскую войну и гибель Индии ослаблению своего империалистического контроля.

Как ни привыкли мы к подобному обращению, это явилось для нас ударом. Уныние овладевало нами все сильнее. Помню, я в то время писал статью, которую озаглавил: «Пути расходятся». Я долгое время стоял за независимость Индии, будучи убежден, что мы как народ ни при каких иных условиях не сможем развиваться и преуспевать, а также поддерживать нормальные дружественные отношения с Англией и сотрудничать с нею. И все же я желал этих дружественных отношений. Однако теперь я внезапно почувствовал, что, если только Англия не изменится коренным образом, нам с нею не по пути. Нам придется идти разными путями.

ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ГРАЖДАНСКОЕ НЕПОВИНОВЕНИЕ

Итак, вместо того чтобы воодушевиться мечтой о свободе, которая развязала бы нашу энергию и побудила бы наш народ с энтузиазмом включиться во всемирную борьбу, мы испытывали боль разочарования, ибо нам было отказано в свободе. Этот отказ был сформулирован в самых надменных выражениях и сопровождался прославлением английского господства и английской политики, а также перечислением ряда условий, которые требовалось соблюсти, прежде чем Индия могла претендовать на свободу,—условий, из которых некоторые казались совершенно невыполнимыми. Для нас стало совершенно очевидным, что все эти разговоры, весь ритуал парламентских дебатов в Англии с их высокопарными фразами и торжественным стилем были не более как политическим надувательством, весьма плохо прикрывавшим твердое намерение до последней возможности цепляться за Индию как за владение и собственность империи; империализм не желал разжимать своих когтей, которые он глубоко запустил в живое тело Индии.Чего же стоил тот международный свободный и демократический порядок, за который Англия, по ее утверждению, вела борьбу?

О том же свидетельствовал и другой знаменательный факт. Бирма выдвинула скромное требование, чтобы ей гарантировали предоставление статуса доминиона после войны. Это было задолго до начала войны на Тихом океане, и ее требование никоим образом не могло помешать ведению войны, ибо осуществление его мыслилось лишь после окончания военных действий. Бирма просила не независимости, а всего лишь предоставления ей статуса доминиона. Ей, так же как и Индии, неоднократно заявляли, что статус доминиона составляет цель английской политики. В отличие от Индии она была гораздо более однородной по составу населения страной, и все те возражения, действительные или надуманные, которые выдвигались англичанами применительно к Индии, были к ней неприложимы. И, тем не менее, единодушное требование бирманцев было отклонено и никакого заверения им дано не было. Статус доминиона предназначался для какого-то отдаленного будущего, это была некая расплывчатая и призрачная метафизическая идея, имевшая отношение к какому-то иному миру и к какой-то иной, не нашей эпохе. Это было, как заявлял Уинстон Черчилль, пустым разглагольствованием, формальностью, не имевшей никакого касательства к настоящему или к ближайшему будущему. Но и все возражения против независимости Индии, все выдвинутые Англией нелепые условия также были пустым разглагольствованием, лишенным, как это всем было известно, всякого реального содержания и смысла. Единственное, что было реальным, это решимость Англии любой ценой удержать Индию и решимость Индии вырваться из се рук. Все прочее было софистикой, юридическим краснобайством или дипломатической казуистикой. Только будущее могло решить исход этого непримиримого конфликта.

Будущее довольно скоро продемонстрировало нам плоды английской политики в Бирме. В Индии это будущее вскоре также стало постепенно открываться нашим взорам, неся с собой борьбу, горечь и страдания.

Оставаться пассивными зрителями того, что происходило в Индии, после последнего оскорбительного отказа английского правительства стало невозможным. Если такова была позиция этого правительства в разгар опасной войны, когда миллионы людей во всем мире верили в необходимость огромных жертв во имя свободы и шли на них, то какою же она будет, когда кризис минует и этот общественный подъем ослабнет? Между тем по всей стране наших людей хватали и бросали в тюрьмы. Наша обычная деятельность ограничивалась, и ей чинились всевозможные препятствия. Ибо следует помнить, что английское правительство в Индии ведет непрерывную войну против националистического и рабочего движений — оно не ждет, когда начнется кампания гражданского неповиновения, чтобы действовать. Время от времени эта война разгорается, превращаясь в наступление на всех фронтах, иногда она несколько затихает, но никогда не прекращается¹⁰⁹. В течение

Торжественный выезд раджпугского раджи. Раджастан. 18 век. (Музей Виктории и Альберта.)

Рлдха и Кришна, Картина школы Кангра. Начало 19 века. (Музей Виктории и Альберта.)

короткого периода существования конгрессистских правительств провинций эта война вступила в полосу затишья, однако вскоре после их ухода в отставку возобновилась с новой силой, и административным чиновникам доставляло особое удовольствие отдавать всевозможные приказания видным конгресси-стам и депутатам законодательных собраний я затем сажать их в тюрьмы.

Решительные действия стали неизбежны, ибо иногда единственной причиной неудачи является именно бездействие. Согласно нашей установленной политике, эти действия могли проводиться лишь в форме гражданского неповиновения. Однако мы позаботились о том, чтобы не допустить народных волнений, и гражданское неповиновение было ограничено специально избранными лицами. Это было так называемое индивидуальное гражданское неповиновение в противоположность массовой разновидности этого движения. Г1о существу, оно носило характер широкого морального протеста. Политику может показаться странным, что мы сознательно избегали всяких попыток расстроить нормальную деятельность администрации и позволяли ей легко упрятывать в тюрьму нарушителей порядка. Подобные методы ие применялись в ходе наступательных политических действий или революций в других странах. Но именно таков был метод Ганди, сочетавший этику с революционной политикой, а Ганди был неизменным руководителем такого движения всякий раз, когда оно возникало. Таким путем он хотел показать, что хотя мы и отказываемся подчиниться английской политике и выражаем наше возмущение и решимость бороться против нее, добровольно идя па страдания, однако цель наша состоит не в том, чтобы вызвать беспорядки.

Это индивидуальное гражданское неповиновение проводилось вначале в весьма ограниченных масштабах. Каждый должен был пройти своего рода испытание и получить соответствующее разрешение, прежде чем он или она могли принять участие в этом движении. Избранные для этой цели лица нарушали какое-нибудь официальное установление, подвергались аресту и приговаривались к тюремному заключению. Как это обычно у нас практикуется, в первых рядах шли руководящие лица — руководители Исполнительного комитета Конгресса, бывшие члены правительств провинций, депутаты законодательных собраний, члены центрального и провинциальных комитетов Конгресса. Постепенно круг расширялся, пока от 25 до 30 тысяч мужчин и женщин не очутилось в тюрьме. Среди них были спикеры и большое число депутатов наших провинциальных законодательных собраний, деятельность которых была временно приостановлена правительством. Тем самым мы показывали, что депутаты наших выборных законодательных собраний не подчинятся деспотическому режиму, воспрещающему деятельность этих собраний, и предпочитают тюрьму.

Помимо тех, кто оказывал действительное гражданское неповиновение, несколько тысяч человек было арестовано и осуждено за публичные выступления или какую-либо иную деятельность или же содержалось под стражей без суда. Я был арестован в самом начале кампании и приговорен к четырем годам тюрьмы за произнесенную мною речь.

С октября 1940 года и на протяжении года с лишним все эти лица пребывали в тюрьмах. Мы пытались следить по доступным нам источникам за ходом войны и за развитием событий в Индии и во всем мире. Мы слышали о «Четырех свободах» президента Рузвельта, мы слышали об Атлантической хартии, а вскоре после этого услышали об оговорке Черчилля насчет того, что на Индию эта хартия не распространяется.

В июне 1941 года мы были взволнованы внезапным нападением Гитлера на Советскую Россию и с горячим интересом следили за драматическими изменениями в ходе войны.

4 декабря 1941 года многие из нас были освобождены. Тремя днями позже произошло нападение на Пирл Харбор и началась война на Тихом океане.

ПОСЛЕ ПИРЛ ХАРБОР А*

ГАНДИ И НЕНАСИЛИЕ

К тому времени, когда мы вышли из тюрьмы, задачи, стоявшие перед нашим националистическим движением ничуть не изменились. Проблема взаимоотношений Индии с Англией оставалась прежней. Тюрьма сказывается на людях по-разному: у одних дух оказывается совершенно сломленным или ослабленным, другие закаляются и еще больше укрепляются в своих убеждениях, и обычно именно последние оказывают наибольшее влияние на народные массы. Однако, несмотря на то, что в нашем положении как нации не произошло никаких изменений, события в Пирл Харборе и то, что за ними последовало, внезапно создали новую напряженность и открыли новые перспективы. Рабочий комитет Конгресса немедленно собрался в атмосфере этой новой напряженности. Японцы еще не успели к этому времени далеко продвинуться, но нанесли уже ряд серьезных и ошеломляющих поражений. Война перестала быть каким-то далеким зрелищем, она начала приближаться к Индии, затрагивать се непосредственно. Конгрессисты прониклись горячим желанием активно участвовать в этих опасных событиях, и в этой новой обстановке вся эта затея — сознательно подвергать себя тюремному заключению — казалась уже бессмысленной. Но что мы могли сделать, не получив хоть какой-нибудь возможности для почетного сотрудничества, не дав народу какого-то позитивного стимула для действия?

Одного лишь негативного страха перед грозящей опасностью было недостаточно.

Несмотря на историю прошлого и на все то, что произошло, мы были готовы предложить свое сотрудничество в войне, и в особенности в деле обороны Индии, при том обязательном условии, что будет создано национальное правительство, которое позволит нам действовать в сотрудничестве с другими силами страны и даст народу почувствовать, что это действительно национальная война, а не война, навязанная нам чужеземцами, поработившими нас. Что касается этого общего подхода к вопросу, среди коигрессистов и большинства народа не существовало разногласий. Однако довольно неожиданно вознлкли серьезные расхождения принципиального характера. Ганди оказался не в силах отбросить свой основной принцип ненасилия даже по отношению к внешней войне. Сама близость этой войны как бы явилась вызовом ему, испытанием его убеждений. Если бы он отказался от своего принципа в этот критический момент, это означало бы одно из двух: либо ненасилие не является всеобъемлющим и основополагающим принципом и образом действий, каковым он его считал, либо он неправ, отказываясь от него или идя накомпромисс. Он не мог отказаться от того, во что верил всю свою жизнь и на чем построил всю свою деятельность, и он чувствовал, что ему надо примириться с неизбежными последствиями этого принципа ненасилия.

Аналогичное затруднение и конфликт возникли впервые примерно в период мюнхенского кризиса 1938 года, когда война казалась совсем близкой. Я находился в то время в Европе и не присутствовал при происходивших спорах. Однако затруднение исчезло с окончанием кризиса и отсрочкой войны. Когда же в сентябре 1939 года война действительно началась, подобный вопрос не возникал и нами не обсуждался. Лишь в конце лета 1940 года Ганди снова дал нам понять, что он не может поддержать насильственные военные действия и хотел бы, чтобы Конгресс занял такую же позицию в этом вопросе. Он соглашался оказывать моральную и всякую иную поддержку, исключая практическую помощь в вооруженных насильственных действиях. Он желал, чтобы Конгресс заявил о своей верности принципу ненасилия даже в условиях свободной Индии. Ганди, разумеется, знал, что в стране и даже в самом Конгрессе имеется немало людей, не разделяющих этой веры в принцип ненасилия. Он понимал, что в вопросах, касающихся обороны, правительство свободной Индии, по всей вероятности, откажется от ненасилия и создаст свои вооруженные силы — сухопутные, морские и воздушные. Но он хотел, чтобы Конгресс как можно выше держал знамя ненасилия, воспитывая тем самым сознание людей и все больше приучая их думать о мирных способах борьбы. Милитаризация Индии внушала ему ужас. Он мечтал о том, чтобы Индия стала символом л образцом иенасилия и чтобы своим примером она заставила весь остальной мир отказаться от пути войны и насилия. Даже если в целом Индия этой идеи не примет, Конгресс все же не должен отказываться от нее в час испытания.

Принцип и практика ненасилия давно были приняты Конгрессом применительно к нашей борьбе за свободу и достижению единства в стране. Однако он никогда не шел дальше этого и не распространял этот принцип на оборону от внешней агрессии или на внутренние беспорядки. Он проявлял горячий интерес к укреплению индийской армии и неоднократно требовал иидианизации ее офицерского состава. Конгрессисты — депутаты Центрального законодательного собрания часто вносили или поддерживали резолюции по этому вопросу. Мой отец в качестве лидера Национального конгресса в двадцатых годах согласился войти в состав комитета Скина, созданного с целью иидианизации и реорганизации индийской армии. Впоследствии он из него вышел, но причиной тому были политические соображения, ие имевшие никакого отношения к ненасилию. В 1937—1938 годах депутаты-конгрессисты после консультации со всеми правительствами провинций bhccih в Центральное законодательное собрание предложения о расширении индийской армии, ее механизации, увеличении до смешного незначительных, почти не существующих военнот-морских и военно-воздушных сил и о постепенной замене английской армии в Индии индийской армией. Так как содержание английских войск в Индии обходилось примерно в четыре раза дороже содержания индийских войск, то механизация и увеличение численности последних в случае замены ими английских войск не потребовали бы больших дополнительных затрат. В период Мюнхена снова подчеркивалась важность увеличения военно-воздушных сил, однако правительство заявило, что мнения специалистов на этот счет расходятся. В 1940 году депутаты-конгрессисты специально присутствовали на сессии Центрального законодательного собрания, чтобы вновь повторить свои предложения и указать на то, сколь некомпетентными оказались правительство и его военное ведомство ири разработке планов обороны Индии.

Насколько мне известно, вопрос о ненасилии никогда не рассматривался применительно к армии, военно-морскому флоту, авиации или полиции. Считалось само собой разумеющимся, что сфера его применения ограничена нашей борьбой за свободу. Правда, теория ненасилия во многих отношениях оказала сильнейшее воздействие на нашу идеологию и сделала Конгресс решительным сторонником всеобщего разоружения и мирного разрешения всех, как международных, так и внутринациональных, споров.

В тот период, когда в провинциях действовали конгрессистские правительства, многие из них стремились ввести в какой-то форме военное обучение в университетах и колледжах. Но правительство Индии не одобрило этой идеи и помешало ее осуществлению.

Ганди, без сомнения, осуждал все эти тенденции, однако он не вмешивался. Он был даже против использования полиции в качестве вооруженной силы для подавления беспорядков и выражал свое огорчение, если э го случалось. Однако он примирился с этим, как с наименьшим из зол, и надеялся, что его учение постепенно проникнет в сознание индийского народа. Именно неодобрение им этих тенденций внутри Конгресса побудило Ганди в начале тридцатых годов порвать формальную связь с Конгрессом и выйти из его состава, хотя и после этого он остался бесспорным руководителем и советником Конгресса. Такое положение было ненорхмальным и неприятным для всех нас, но, повидимому, это давало ему возможность считать, что оп не несет личную ответственность за все те решения, которые Конгресс принимал время от времени и которые не вполне согласовывались с его принципами и убеждениями. В душе Ганди постоянно существовал этот внутренний конфликт, и он пронизывал всю нашу национальную политику: конфликт между Ганди — национальным вождем и Ганди— человеком, проповедующим учение, которое обращено не только к одной Индии, но и ко всему человечеству, всему миру. Примирить строгую приверженность к правде, какою она вам представляется, с соображениями целесообразности и требованиями жизни, особенно политической жизни,— это весьма нелегкая задача. Обычно люди даже и не тревожатся из-за подобных проблем. Правде они отводят отдельное место где-то в уголке своего сознания — если вообще отводят ей какое-либо место,— а в практике своей руководствуются соображениями целесообразности. В политике — это всеобщее правило, и не только потому что политрши, к сожалению, представляют собой особенную разноврвдность оппортунистов, а потому что онрг не могут руководствоваться чисто личнымр! прршципами. Они должны заставлять действовать других, а потому им приходится учитывать их слабости, их понимание правды рг их прргверженность к ней. Все это заставляет политиков в той или иной мере поступаться правдой и приспосабливать ее к существующим условиям. Такое приспособление становится неизбежным, и все же оно всегда связано с риском: тенденция к пренебрежению правдой и отказу от нее усиливается, и едршственным критерием действия становится целесообразность.

Ганди, пррх всей его непоколебршой преданности определенным принцршам, проявил огромную способность приноравливаться к взглядам других людей и к изменяющимся обстоятельствам, учитывать сильные и слабые стороны этих людей, особенно сильные и слабые стороны народных масс, а также меру их способности действовать в соответствии с правдой, как они ее себе представляли. Однако время от времени он останавливается, как бы испугавшись, что зашел слишком далеко по пути компромисса, и возвращается к своим исходным позициям. В разгар действия он, повидимому, пребывает в согласии с настроениями масс, учитывает их возможности и соответственно применяется к ним; в другое время он выступает больше как теоретик и, видимо, менее способен приспосабливаться к окружающим условиям. Такое же несоответствие наблюдается и в его деятельности, и в его работах. Это сбивает столку его собственный народ и в еще большей мере тех, кто незнаком с условиями Индии.

В какой мере личность одного человека может оказать влияние на мышление и идеологию народа, сказать трудно. Влияние некоторых исторических личностей было очень сильным, но, возможно, они лишь подчеркивали и выявляли нечто, уже существовавшее в сознании народа, или находили ясное и четкое выражение смутно осознаваемым идеям своей эпохи. В наше время влияние Ганди на сознание индийского народа огромно. Как долго и в какой форме оно сохранится — покажет будущее. Влияние Ганди распространяется не только на тех, кто разделяет его взгляды, признает его национальным вождем, но также и на тех, кто не согласен с ним и относится к нему критически. В Индии мало кто целиком принимает его учение о ненасилии или его экономические теории, и все же на очень многих они так или иначе оказали свое влияние. Пользуясь обычно религиозными понятиями, Ганди делает упор на моральный подход к проблемам политики и повседневной жизни. Религиозная сторона его учения оказала свое воздействие главным образом на тех, кто проявлял к ней склонность, моральный же подход оказывал влияние и на других. Многие заметно поднялись на более высокий уровень морально-этического поведения; еще больше оказалось таких, которых он побудил хотя бы мыслить морально-этическими понятиями, а мысли уже сами по себе оказывают некоторое воздействие на их деятельность и поведение. Политика перестает быть просто вопросом целесооб-разности и оппортунизма, каковым она обычно была повсюду, и всякая мысль и действие подготовляются непрерывной моральной борьбой. Целесообразность или то, что представляется непосредственно осуществимым и желательным, пикогда нельзя игнорировать, однако, эти соображения несколько ослабляются иными соображениями и учетом более отдаленных последствий.

Влияние Ганди в различных областях широко распространилось по всей Индии, оставив на ней свой след. Однако он стал крупнейшим и наиболее выдающимся из индийских вождей не благодаря своему’ учению о ненасилии или своим экономическим теориям. Для огромного большинства индийского народа он является символом решимости Индии добиться освобождения, ее воинственного национализма, ее отказа подчиниться высокомерной силе, символом неизменного сопротивления всему, что влечет за собой национальное бесчестие. Хотя многие в Индии расходятся с ним во взглядах по самым различным вопросам, хотя они критикуют его или даже порывают с ним по тому или иному конкретному поводу, но в момент действия и борьбы, когда на карту поставлена свобода Индии, все они снова собираются вокруг него, видя в нем своего неизменного руководителя.

Когда в 1940 году Ганди поднял вопрос о принципе ненасилия в связи с войной и будущим свободной Индии, Рабочий комитет Конгресса вынужден был подойти к этой проблеме со всей прямотой. Комитет дал ему понять, что не может идти в этом вопросе так далеко, как этого хотел бы Ганди, и что он никак не может связать Индию или Конгресс обязательством применять этот принцип в будущем в области внешней политики. Это привело к полному и открытому разрыву с ним в данном вопросе. Дальнейшие дискуссии привели двумя месяцами позже к выработке согласованной формулы, которая была впоследствии принята Исполнительным комитетом Конгресса как составная часть одной из его резолюций. Эта формула не вполне отражала позицию Ганди, в ней было лишь изложено, с согласия Ганди, быть может данного против воли, что должен Конгресс заявить по этому вопросу. К этому времени английское правительство уже отвергло последнее предложение Конгресса о сотрудничестве в войне на основе создания национального правительства. Надвигался конфликт, и вполне естественно, что Ганди и Конгресс обратили свои взоры друг к другу и стремились примирить свои разногласия. Эта формула не касалась войны, ибо как раз перед тем наше предложение о сотрудничестве было самым бесцеремонным и категорическим образом отвергнуто. Она теоретически определяла позицию Конгресса в отношении ненасилия и впервые заявляла о том, как свободная Индия должна будет, по мнению Конгресса, применять этот принцип в своих внешних отношениях. Эта часть резолюции гласила:

Исполнительный комитет Конгресса «твердо верит в политику и практику ненасилия не только в борьбе за сварадж, но также и в свободной Индии, в той мере, в какой это может быть там применено. Комитет убежден — и последние мировые события укрепляют его в этой мысли,— что, если мир не хочет подвергнуть себя разрушению и вернуться к состоянию варварства, необходимо осуществить всеобщее полное разоружение и установить новый, более справедливый политический и экономический порядок. Поэтому свободная Индия будет всеми силами поддерживать всеобщее разоружение и будет сама готова показать в этом отношении пример всему миру. Осуществление этой инициативы неизбежно будет зависеть от внешних факторов, а также от внутренних условий, но государство сделает все, что в его силах, для претворения в жизнь этой политики разоружения. Действительное разоружение и установление всеобщего мира путем прекращения национальных войн зависят в конечном счете от устранения причин, вызывающих войны и национальные конфликты. Эти причины должны быть искоренены путем ликвидации господства одной страны над другой и эксплуатации одним народом другого народа или группы. Индия будет прилагать мирные усилия для достижения эюй цели, и именно эту задачу имеет в виду индийский народ, желая обрести статус свободного и независимого государства. Достижение этой свободы явится прелюдией к тесному объединению с другими странами в рамках содружества свободных наций в интересах мира и всеобщего прогресса».

Как видим, хотя эта декларация решительно подтверждает стремление Конгресса к мирным действиям и к разоружению, она в то же время выдвигает ряд оговорок и ограничений.

Внутренний кризис в Конгрессе был разрешен в 1940 году. За этим для многих из нас последовал целый год тюремного заключения. Однако точно такой же кризис возник вновь в декабре 1941 года, когда Ганди стал настаивать на полнейшем соблюдении принципа ненасилия. Снова произошел раскол и возникли открытые разногласия. Председатель конгресса маулана Абул Калам Азад и другие не могли согласиться с точкой зрения Ганди. Стало очевидно, что весь Конгресс в целом, включая и некоторых верных последователей Ганди, не согласен с ним в этом вопросе. Сила обстоятельств и быстрая смена драматических событий оказали влияние на всех нас, в том числе и на Ганди, и он не стал навязывать свою точку зрения Конгрессу, не присоединяясь в то же время и к взглядам Конгресса.

Этот вопрос ни разу больше не поднимался Ганди в Конгрессе. Когда впоследствии прибыл сэр Стаффорд Криппс со своими предложениями, вопрос о ненасилии не поднимался. Его предложения рассматривались исключительно с политической точки зрения. В последующие месяцы вплоть до августа 1942 года национализм Ганди и его горячее стремление к свободе побудили его даже согласиться на участие Конгресса в войне при условии, что Индия сможет действовать как свободное государство. Для него это было поразительное и знаменательное изменение позиции, связанное с моральными и душевными страданиями. В борьбе между принципом ненасилия, который стал для него источником жизненной силы, смыслом существования, и свободой Индии, являвшейся его главной всепоглощающей страстью, чаша весов склонилась в сторону последней. Это, конечно, не означало, что его вера в ненасилие ослабла. Это означало лишь, что он готов был согласиться на то, чтобы Конгресс не применял этого принципа к данной войне. Практический государственный деятель одержал верх над непреклонным пророком.

Наблюдая и размышляя над борьбой в душе Ганди, которая нередко порождала такое множество кажущихся противоречий и которая столь непосредственным образом затрагивала меня и мою деятельность, я вспомнил одно место из книги Лиддел Гарта: «Идея окольного пути тесно связана со всеми проблемами, имеющими касательство к влиянию одного разума на другой разум — этому важнейшему фактору человеческой истории. Однако ее трудно примирить с другим принципом, заключающимся в том, что к истинным выводам можно прийти или приблизиться, лишь следуя по пути истины, не считаясь с тем, куда она может привести и какое действие она может оказать на различные заинтересованные круги.

История является свидетельницей того, какую важную роль «пророки» играли в прогрессе человечества, что доказывает, насколько практически полезно с полной откровенностью говорить правду так, как ты ее себе представляешь. Однако ясно также, что принятие и распространение этого откровения всегда зависело от другой категории людей — от «вождей», которым приходилось быть стратегами в области философии, добивающимися компромисса между истиной и способностью людей воспринимать ее. Их успех часто зависел от того, насколько они сами постигли истину, а также от практической мудоости, проявлявшейся ими при ее провозглашении.

Пророков неизбежно забрасывают камнями; такова их участь, и это критерий того, в какой мере выполнили они свое предназначение. Но вождь, которого забрасывают камнями, доказывает тем самым, что он не справился со своей задачей по недостатку мудрости или же потому, что он спутал свои функции с функциями пророка. Только время может показать, оправдают ли результаты этой жертвы его явный провал как вождя, провал, делающий ему честь как человек}'. По крайней мере, он избегает более распространенного греха вождей — принесения истины в жертву целесообразности без какой бы то ни было выгоды для дела. Ибо всякий, кто привык подавлять истину в угоду тактике, производит урода из недр своего разума.

Существует ли практический способ сочетать процесс постижения истины с процессом ее приятия? Возможное разрешение этой проблемы подсказывается некоторыми стратегическими принципами, указывающими на то, как важно постоянно иметь в виду определенную цель и применять для ее достижения средства, отвечающие обстоятельствам. Противодействие истине неизбежно, особенно если истина облекается в форму какой-либо новой идеи, но сила сопротивления может быть уменьшена, если уделить внимание не только цели, но и методу подхода. Избегай фронтального наступления на давно укрепленную позицию; вместо этого старайся обойти ее с фланга, с тем чтобы натиску истины подверглась более уязвимая сторона.

Однако всякий раз, избирая подобный окольный путь, нужно следить за тем, чтобы не уклониться от истины, ибо ничто не может быть более губительным для ее утверждения, как скатиться ко лжи... Присматриваясь к тому, через какие этапы прошли различные новые идеи, пока они не получили признания, мы убеждаемся, что этот процесс был облегчен в тех случаях, когда их удавалось представить не как нечто совершенно новое, а как возрождение в модернизированном виде освещенных временем, но позабытых принципов или практики. Для этого не надо было прибегать к обману, надо было лишь взять на себя труд обнаружить такую связь, ибо «нет ничего нового под солнцем»¹¹⁰.

НАПРЯЖЕННАЯ ОБСТАНОВКА

В эти первые месяцы 1942 года положение в Индии становилось все более напряженным. Театр военных действий все приближался, так что теперь стали вероятными воздушные налеты на индийские города. Что произойдет в тех странах Востока, где бушует война? Что нового произойдет во взаимоотношениях между Индией и Англией? Будем ли мы жить по-старому, гневно взирая друг на друга, связанные и одновременно разобщенные горькими воспоминаниями прошлого, жертвы неотвратимой трагической судьбы? Или же общая опасность поможет нам перекинуть мост через эту пропасть? Даже базары пробудились от своей обычной летаргии и были охвачены волнением. Они были полны самых разнообразных слухов. Состоятельные классы боялись будущего, которое так быстро надвигалось на них, ибо это будущее, что бы оно ни несло с собой, по всей вероятности, должно было нарушить привычный им социальный порядок и создать угрозу их интересам и привилегированному положению. Крестьянин и рабочий не знали этих страхов, ибо они мало что могли потерять, и они были бы рады любому изменению в своем бедственном положении.

В Индии всегда наблюдалась горячая симпатия к Китаю и, как следствие этого, некоторая антипатия к Японии. Вначале ожидалось, что война на Тихом океане принесет облегчение Китаю. На протяжении четырех с половиной лет Китай боролся с Японией один на один. Теперь у него были могущественные союзники, и это, несомненно, должно было облегчить его бремя и уменьшить нависшую над ним опасность. Однако эти союзники получали удар за ударом; под натиском наступающих янонских армий английская колониальная империя разваливалась с поразительной быстротой. Значит, это величественное здание было всего лишь карточным домиком без всякого фундамента и внутренней устойчивости? Этот факт неизбежно сопоставлялся с длительным сопротивлением Китая японской агрессии, несмотря на отсутствие у него почти всего того, что требуется для современной войны. Престиж Китая в глазах народа вырос; что же касается Японии, то народ не питал к ней симпатии, однако он получал удовлетворение, наблюдая крушение старых европейских колониальных держав под натиском вооруженной мощи азиатской державы. Враждебные к восточноазиатской расе настроения наблюдались и среди англичан. Пережить разгром и поражение само по себе было достаточно горько, но тот факт, что победу над ними одержала восточная азиатская держава, усугублял горечь и унижение. Один высокопоставленный англичанин сказал, что он скорее предпочел бы, чтобы «Принс оф Уэлс» и «Рипалс» были потоплены немцами, чем желтыми японцами.

Приезд китайских руководителей, генералиссимуса Чан Кай-ши и его супруги, явился большим событием для Индии. Официальные условности и позиция правительства Индци помешали им общаться с народом, но уже самый факт их пребывания в Индии в этот критический момент и ясно выраженное ими сочувствие делу освобождения нашей страны помогли вытянуть Индию из раковины ее национальной замкнутости и яснее осознать международные проблемы, судьба которых решалась в то время. Узы, связывавшие Индию с Китаем, укрепились, так же как и желание Индии встать плечом к плечу с Китаем и другими странами в борьбе против общего врага. Опасность, грозившая Индии, содействовала сближению националистических и интернационалистических взглядов. Единственным разобщающим фактором была политика английского правительства.

Правительство Индии, без сомнения, ясно отдавало себе отчет в надвигающейся опасности. Оно должно было ощущать тревогу и сознавать необходимость срочных действий. Однако таковы были привычные условия жизни англичан в Индии, они так закостенели в своей раз навсегда установленной рутине, так сжились с постоянным бюрократическим формализмом, что в их взглядах и деятельности не наблюдалось сколько-нибудь заметных изменений. Не видно было, чтобы они торопились, спешили, испытывали напряжение, проявляли активность.

Система, которую они представляли, была создана для другой эпохи и с другими целями. Касалось ли это их армии или их гражданских учреждений, назначение их состояло в одном — в оккупации Индии и в подавлении всяких попыток индийского народа к освобождению. Для этой цели они были вполне пригодны; совсем иным делом была современная война против могущественного и жестокого противника, и им было чрезвычайно трудно к ней приспособиться. Они не были годны для этой цели интеллектуально, к тому же значительная часть их энер1ии уходила на подавление национализма в Индии.

Крушение бирманских и малайских властей, оказавшихся неспособными справиться с новыми проблемами, было знаменательным и красноречивым фактом, однако из этого факта не было сделано никаких выводов. Бирмой управляла такого же рода гражданская администрация как и та, что управляла Индией; по существу, несколькими годами ранее она еще была частью индийской администрации. Методы управления там были те же, что и в Индии, и Бирма показала, насколько отжившей была эта система. Однако система эта продолжала существовать в неизменном виде, и вице-король со своими высшими чиновниками действовали точно так же, как и раньше. Они прибавили к своим штатам многих высокопоставленных чиновников, столь постыдно обанкротившихся в Бирме, и на самой верхушке в Симле водворилось еще одно «превосходительство». Подобно тому как в Лондоне существуют эмигрантские правительства, нам была предоставлена привилегия иметь в своей среде чиновников — эмигрантов из английских колоний. Они нашли для себя как нельзя более подходящее место в английской системе в Индии.

Подобно силуэтам в театре теней, эти высшие чиновники продолжали действовать по-старому, пытаясь произвести на нас впечатление своим сложным величественным ритуалом, своими придворными церемониями, своими дурбаралш¹¹¹ и инвеститурами, своими парадами, своими обедами и вечерними туалетами, своими напыщенными разглагольствованиями. Дом вице-короля в Дели представлял собой главный храм, где творил обряд верховный жрец, но кроме него имелось множество других храмов и жрецов. Весь этот церемониал и величественная помпезность были рассчитаны на то, чтобы производить впечатление, и они действительно производили в былые дни впечатление на наш народ, ибо индийцы также падки до всяческих церемоний. Однако с тех пор появились новые критерии, произошла переоценка ценностей, и теперь весь этот, старательно разыгрывавшийся спектакль стал объектом шуток и насмешек. Индийцев принято считать медлительными людьми, не склонными к спешке и торопливости, но даже они стали проявлять известную быстроту и энергичность в своей работе, настолько сильно было их желание сдвинуть дело с мертвой точки. Конгрессистские правительства провинций, каковы бы ни были их недостатки, горячо стремрщись добиться практических результатов и трудились упорно и непрерывно, не считаясь во многом с давно установившейся рутиной. Возмутительно было видеть пассивность и медлительность правительства Индии и его многочисленных чиновников перед лицом серьезного кризиса и опасности.

И вот в этот-то момент в стране появились американцы. Они очень торопились, были чрезвычайно активны, ничего не знали о методах и церемониале правительства Индии, да и не слишком стремились с ними познакомиться. Не терпя проволочек, они пресекали всяческие обструкции и бюрократизм и нарушали ровное течение жизни в Дели. Они мало заботились о том, как следует одеться в том или ином случае, и подчас нарушали строгие правила протокола и официальной процедуры. Хотя помощь, которую они оказывали, была весьма желанной, их самих в высших официальных кругах недолюбливали и отношения с ними были натянутые. Индийцам они в общем иравились. Их энергия, энтузиазм, с каким они относились к своему делу, были заразительны и составляли резкий контраст с полным отсутствием этих качеств в официальных английских кругах в Индии. Мы ценили их прямоту и отсутствие официальной принужденности. Над трениями между новопришельцами и чиновничьим классом немало потешались втихомолку и по этому поводу рассказывали множество истинных и вымышленных историй.

Приближение войны к Индии сильно беспокоило Ганди, Нелегко было согласовать его политику и программу ненасилия с этим новым обстоятельством. Гражданское неповиновение, естественно, исключалось перед лицом вторгающейся вражеской армии, а также в условиях двух противостоящих друг другу армий. Пассивность или примирение с вторжением равным образом исключались. Что же оставалось? Его собственные коллеги и Национальный конгресс в целом отвергли применение принципа ненасилия в подобном случае или в качестве альтернативы вооруженному сопротивлению вторжению, и он в конце концов согласился, что они имели на это право. Но, тем не менее, он был встревожен, и поскольку дело касалось его лично как человека, он не мог поддержать какие бы то ни было насильственные действия. Однако он значил гораздо больше, чем отдельная личность. Занимал ли он какоэ-либо официальное положение в националистическом движении, или нет, но он играл в нем выдающуюся, руководящую роль, и его слово имело большой вес для огромного числа людей.

Мало кто в настоящем или прошлом знал Индию и особенно индийские народные массы так, как знал их Ганди. Дело было не только в том, что он много путешествовал по Индии и соприкасался с миллионами людей. У него было какое-то свойство, позволявшее ему устанавливать эмоциональный контакт с массами. Он мог слиться с массами, чувствовать вместе с ними, и именно потому, что массы сознавали это, они платили ему любовыо и преданностью. И все же его представление об Индии было до известной степени окрашено теми взглядами, которые он усвоил в молодые годы в Гуджарате. Гуджаратцы представляли собой, по существу, общину мирных торговцев и купцов, находившихся под влиянием джайнистской доктрины ненасилия. Другие районы Индии в гораздо меньшей степени испытали на себе влияние этой доктрины, а некоторые вообще не испытали ее влияния. Многочисленное сословие еоинов-кшатриев, разумеется, не допускало, чтобы она служила помехой войне или охоте на диких животных. Другие сословия, включая брахманов, также в целом мало были подвержены влиянию этой доктрины. Но у Ганди был свой особый взгляд на развитие индийской мысли п истории. Он считал, что ненасилие было главным принципом, лежавшим в основе этого развития, хотя имели место и многочисленные отклонения от него. Эта теория представлялась весьма искусственной, и многие индийские мыслители и историки не соглашались с ней. К достоинствам доктрины ненасилия на нынешнем этапе человеческого существования это никакого отношения не имело, но говорило о некоторой пристрастности исторических воззрений Ганди.

Особенности географического положения страны имели огромное определяющее влияние на ее национальный характер и историю. Тот факт, что Индия была отрезана могучим барьером Гималаев и морем, внушил обитателям этого обширного района сознание своего единства и в то же время породил замкнутость. На этой обширной территории возникла яркая и однородная цивилизация. Она имела неограниченный простор для своего расширения и развития и продолжала сохранять прочное культурное единство. Однако в рамках этого единства возникло и разнообразие, обусловленное также географическими факторами. Обширная северная и центральная равнина не походила на пестрые холмистые районы Декана, и люди, обитавшие в различных географических районах, приобрели свои отличительные особенности. Ход истории также был различен на севере и на юге, хотя иногда пути ее скрещивались и сливались. Равнинный характер местности и обширные открытые пространства севера, лапоминающие Россию, требовали мощных центральных правительств для защиты от внешних врагов. На юге, как и на севере, существовали процветающие империи, но настоящим центром империи был север, который часто господствовал над югом. В старые времена сильное центральное правительство неизбежно было самодержавным. Тот факт, что маратхи сыграли отнюдь не последнюю роль в падении Могольской империи, не был простой исторической случайностью. Маратхи пришли из холмистых районов Декана. У них в какой-то мере сохранился дух независимости, в то время как огромное большинство населения северных равнин стало угодливым и покорным. Англичане легко одержали победу в Бенгалии. Обитатели ее плодородных равнин покорились им с удивительным смирением. Закрепившись там, англичане проникли затем и в другие районы.

География имеет значение и сейчас, она будет иметь значение и в будущем, однако ныне более важную роль играют другие факторы. Горы и моря уже не являются более барьерами, но они все еще определяют характер народа, а также политическое и экономическое положение страны. Их нельзя игнорировать при рассмотрении новых планов раздела, расчленения или воссоединения, если только эти планы разрабатываются не во всемирном масштабе.

Ганди глубоко изучил Индию и индийский народ. Хотя он и не питает большого интереса к истории как таковой и, быть может, не обладает тем пониманием истории, тем чутьем историка, которое свойственно некоторым людям, однако он но упускает из виду и ясно представляет себе исторические корни индийского народа. Ои хорошо осведомлен о текущих событиях и тщательно следит за ними, хотя внимание его сосредоточено, естественно, на сегодняшних проблемах Индии. Он обладает способностью схватывать самую суть проблемы или той или иной ситуации, отбрасывая в сторону все несущественное. Подходя ко всему, как он считает, с моральным критерием, он схватывает суть вещей и видит их в перспективе. Бернард Шоу сказал, что хотя он (Ганди), возможно, совершает много тактических ошибок, но его основная стратегия остается правильной. Большинство людей, однако, не слишком тревожится по поводу отдаленных результатов, их гораздо больше интересуют тактические выгоды момента.

СЭР СТАФФОРД КРИППС ПРИБЫВАЕТ В ИНДИЮ

Спадением Пенанга и Сингапура и по мере продвижения японцев в Малайе оттуда началось массовое бегство индийского и другого населения. Все эти беженцы устремились в Индию. Им приходилось покидать свой дом внезапно, и они ничего не успевали захватить с собой, кроме одежды, которая была на них. Затем последовал поток беженцев из Бирмы. Их были сотни тысяч, главным образом индийцев. Рассказ о том, как они были брошены на произвол судьбы гражданскими и прочими властями и эвакуировались своими силами облетел всю Индию. Они тащились сотни миль в телегах через горы и густые леса, окруженные врагами. Многие погибали в пути, убитые кинжалом, болезнью пли голодом. Это было ужасное следствие войны, с которым приходилось мириться. Но не война была причиной различия в отношении к индийским и английским беженцам. О последних, по мере возможности, заботились, их обеспечивали транспортом, оказывали им помощь. Из одного пункта в Бирме, где скопилось большое число беженцев, в Индию вели две дороги. Лучшая из них была предоставлена англичанам и другим европейцам. Ее стали называть «Белой дорогой».

Мы услышали страшные рассказы о расовой дискриминации и страданиях людей. Их приносили с собой голодные беженцы, растекавшиеся по всей стране, и эти рассказы производили глубокое впечатление на индийский народ.

В этот момент в Индию прибыл сэр Стаффорд Криппс с предложениями английского военного кабинета. На протяжении последних двух с половиной лет эти предложения обсуждались во всех подробностях, и они стали уже достоянием истории. Для того, кто принимал участие в последовавших затем переговорах, довольно затруднительно сколько-нибудь подробно остановиться на них, не высказав при этом много такого, о чем до поры до времени было бы лучше помолчать. Собственно говоря, все те вопросы и соображения, которые возникли в этой связи, были уже изложены в печати.

Я вспоминаю, что, когда я впервые прочел эти предложения, я был сильно удручен, и это было вызвано главным образом тем, что я обкидал от сэра Стаффорда Криппса чего-то более значительного, особенно, учитывая тогдашнюю критическую ситуацию. Чем больше я вчитывался в эти предложения и размышлял над их содержанием, тем сильнее становилось мое уныние. Человек, незнакомый с индийскими проблемами, мог вообразить, что эти предложения во многом идут навстречу нашим требованиям. Однако при ближайшем рассмотрении в шгх оказывалось столько оговорок, а самое признание принципа самоопределения сопровождалось столькими условиями и ограничениями, что это создавало угрозу нашему будущему.

Предложения касались главным образом будущего. Они имели в виду период после прекращения военных действии, хотя в их заключительном пункте содержалось неопределенное приглашение к сотрудничеству в настоящее время. Этот план для будущего, подтверждая принцип самоопределения, предоставлял провинциям право не входить в Индийский союз и создавать свои независимые государства. Кроме того, такое же право невхождения в Индийский союз было предоставлено индийским княжествам, а надо иметь в виду, что в Индии насчитывается около шестисот таких княжеств. В их числе есть несколько крупных, но в подавляющем большинстве это крошечные владения. Все эти княжества и провинции должны были принять участие в разработке конституции и оказать свое влияние на эту конституцию, а затем могли отказаться от ее соблюдения. В основе всего оказался бы сепаратизм, тогда как действительно важные экономические и политические проблемы, стоящие перед страной, были бы оттеснены на второй план. Реакционные элементы; во многом расходящиеся между собой, объединились бы для того, чтобы воспрепятствовать созданию сильного, прогрессивного, объединенного национального государства. Под постоянной угрозой выхода из союза в конституцию могли быть включены нежелательные статьи, центральное правительство могло оказаться ослабленным ст обессиленным, а выход из союза все равно мог последовать, причем тогда было бы уже трудно изменить конституцию и сделать ее более приемлемой для оставшихся в составе союза провинций и княжеств. Выборы в провинциях в учредительный орган должны были происходить на основе существующей системы отдельных религиозных избирательных курий. Это было весьма прискорбно, ибо должно было возродить прежний дух разобщенности, однако при существующих обстоятельствах это было неизбежно. Что же касается княжеств, то выборы там вообще не предусматривались, и девяносто миллионов их жителей полностью игнорировались. Полуфеодальные правители княжеств могли назначать своих собственных представителей пропорционально численности их населения. Среди этих назначенных лиц могли оказаться некоторые способные министры, но в общем они неизбежно представляли бы не население княжества, а его феодального самодержавного властителя. Эти представители составили бы около одной четверти общего числа членов учредительного органа и своей численностью, своей социальной отсталостью и угрозами выхода из союза оказали бы огромное влияние на его решения. Учредительное собрание или орган по выработке конституции представлял бы собой странное смешение выборных и назначенных членов, из которых первые были бы выбраны отдельными религиозными куриями и некоторыми привилегированными сословиями, а последние — назначены правителями княжеств. К этому надо добавить, что сила, побуждающая принять согласованные решения, здесь отсутствовала бы, а следовательно, не могло быть и того ощущения реальности, которое создается выработкой единых и окончательных решений. Многие члены учредительного собрания были бы склонны действовать совершенно безответственно, сознавая, что могут в любой момент уйти и отказаться от ответственности за осуществление этих решений.

Любое предложение о расчленении Индии на части причиняло нам боль; оно противоречило всем глубоким чувствам и убеждениям, которые так волнуют народ. Все индийское националистическое движение было основано на единстве Индии, но это чувство единства возникло раньше и было глубже современного национализма; оно восходило к самым ранним периодам индийской истории. События новейшего времени укрепили эти чувства и представления, так что они стали для огромного числа людей символом веры, чем-то таким, что нельзя было подвергать сомнению или оспаривать. Вызов этому единству был брошен Мусульманской лигой. Однако мало кто отнесся к этому серьезно, и очень многие мусульмане не были с этим согласны. Предложение Мусульманской лиги исходило не из территориального принципа, хотя оно и предусматривало в расплывчатой и неопределенной форме раздел территории. В основе этого предложения лежала средневековая концепция наций, исходившая из религиозных различий, согласно которой в каждой индийской деревне было две, а то и больше национальностей. Даже раздел Индии не мог устранить эти широко распространенные и тесно переплетавшиеся религиозные различия. Собственно говоря, такой раздел лишь еще более усугубил бы трудности и осложнил проблемы, которые он призван был разрешить.

Помимо чувств, существовали еще и другие веские основания против раздела. Социальные и экономические проблемы Индии главным образом вследствие политики английского правительства достигли остроты кризиса, и для предотвращения катастрофы необходим был быстрый и всесторонний прогресс. Этот прогресс был возможен лишь при условии реалистического и правильного планирования для всей Индии, ибо различные районы взаимно удовлетворяли нужды друг друга. Индия в целом представляла собой могущественную и самостоятельную единицу, тогда как каждый район в отдельности был бы слабым и зависимым от других. Если все эти и прочие доводы были убедительны и достаточны в прошлом, то современные политические и экономические события удвоили их убедительность. Мелкие государства как независимые единицы повсюду исчезали; они поглощались более крупными государствами или становились их экономическими придатками. Возникла неизбежная тенденция к образованию больших федераций или объединений многих государств, выступающих как единое целое. Сама идея национального государства уступала место идее многонационального государства, а в отдаленном будущем уже вырисовывались очертания всемирной федерации. Помышлять именно в этот момент о разделе Индии значило идти наперекор всему направлению современного исторического и экономического развития. Это выглядело совершенно фантастически.

И тем не менее под давлением жестокой необходимости или какого-нибудь неотвратимого бедствия приходится мириться со многими нежелательными вещами. Обстоятельства могут принудить к разделу того, что по логическим соображениям и при нормальных условиях не подлежит расчленению. Однако предложения, выдвинутые от имени английского правительства, не имели в виду какой-либо определенный и конкретный план расчленения Индии. Они открывали неограниченные возможности для выделения множества единиц как провинций, так и княжеств. Они побуждали все реакционные, феодальные и социально отсталые группы требовать отделения. По всей вероятности, ни одна из этих групп всерьез не желала раздела, ибо не могла существовать самостоятельно. Но они могли причинить массу хлопот и затруднить, задержать создание свободного индийского государства. Если их поддерживала политика Англии, как это, очевидно, и было, это означало, что нам не видать никакой свободы в течение длительного времени. Мы были знакомы с этой политикой на горьком опыте, и мы неизменно убеждались в том, что она поощряет раскольнические тенденции. Какова была гарантия, что Англия не будет продолжать такую политику и впредь, после чего заявит, что ке может выполнить свое обещание, ибо для этого нет надлежащих условий. Все говорило за то, что эта политика будет продолжаться.

Таким образом, это предложение предполагало не просто признание Пакистана или какого-либо конкретного плана расчленения, что было бы достаточно скверно само по себе, но заключало в себе нечто гораздо худшее: оно открывало возможности для неограниченных разделов. Это создавало постоянную угрозу свободе Индии и препятствовало осуществлению того самого обещания, которое нам было дано.

Решение относительно будущности индийских княжеств, согласно английским предложениям, должно было быть принято не населением этих княжеств или их выборными представителями, а их самодержавными правителями. Принятие нами этого принципа явилось бы отказом от нашей твердо установленной и неоднократно провозглашавшейся политики и предательством по отношению к народам княжеств, которые были бы обречены на продление периода господства самодержавных режимов. Мы были готовы проявить по отношению к князьям максимальную предупредительность, дабы заручиться их сотрудничеством при переходе к демократическому режиму, и, не будь третьей стороны в лице Англии, мы бы, без сомнения, преуспели в этом. Однако, поскольку английское правительство поддерживало самодержавный режим в княжествах, следовало ожидать, что князья откажутся вступить в Индийский союз и будут полагаться на военную поддержку Англии для защиты их от собственных народов. Собственно говоря, нам было заявлено, что в случае возникновения подобных обстоятельств в княжества будут направлены иностранные войска. Поскольку многие из этих княжеств представляли бы собой изолированные островки, окруженные со всех сторон территорией предполагаемого Индийского союза, возникал вопрос, каким образом иностранные войска могли бы быть туда доставлены и как они стали бы сообщаться с войсками, находящимися в каком-либо другом подобном же княжестве. Это предполагало предоставление иностранным войскам права передвижения по территории Индийского союза.

Ганди неоднократно заявлял, что он не является врагом князей. И действительно, его отношение к ним было неизменно дружественным, хотя он часто критиковал их за методы управления и за отказ предоставить хотя бы элементарные права своим народам. В течение многих лет он противился тому, чтобы Конгресс непосредственно вмешивался в дела княжеств, ибо он считал, что народы, населяющие княжества, должны сами проявить инициативу и таким образом выработать чувство уверенности в себе и укрепить свои силы. Многие из нас не одобряли его позицию. Одпако в основе се лежало твердое убеждение, которое сам он сформулировал следующим образом: «Основной принцип, который определяет мою позицию, состоит в том, что я никогда не соглашусь торговать правами народов княжеств 1даже] во имя свободы народа Британской Индии». Профессор Берридейл Кит, видный специалист по вопросам конституции Британского содружества наций и Индии, поддерживал позицию Ганди (которая была в то же самое время и позицией Конгресса) в отношении княжеств. Он писал: «Советники короны не могут утверждать, что население княжеств должно быть лишено тех прав, которыми пользуются индийцы, проживающие в провинциях. Их прямой долг состоит в том, чтобы рекомендовать королю-императору использовать свою власть, дабы обеспечить проведение князьями конституционных реформ, которые привели бы в недалеком будущем к созданию в княжествах ответственных перед народом правительств. Не может отвечать интересам Индии такая федерация, в которой представители провинций были бы вынуждены сидеть рядом с лицами, назначенными самодержавными правителями. Невозможно, по существу, оспаривать утверждение Ганди, что князья должны последовать примеру короны в передаче власти народу». Профессор Кит высказал это мнение в связи с более ранним предложением английского правительства относительно создания федерации. Однако в еще большей мере оно было приложимо к предложениям, которые привез с собой сэр Стаффорд Криппс.

Чем больше мы вдумывались в эти предложения, тем более фантастическими они нам казались. Индия становилась шахматной доской, состоящей из десятков номинально независимых или полунезависимых княжеств. Многие из них опирались на военную поддержку Англии для сохранения своих самодержавных режимов. Стране не обеспечивалось ни политическое, ни экономическое единство, и Англия имела полную возможность попрежнему осуществлять свое господство как в политической, так и в экономической области через контролируемые ею многочисленные мелкие княжества¹¹².

Я не знаю, какие планы на будущее были у английского военного кабинета. Полагаю, что сэр Стаффорд Криппс желал Индии добра и надеялся видеть ее свободной и объединенной. Однако дело было не во взглядах отдельных лиц пли в чьих-то личных добрых намерениях. Нам предстояло рассмотреть государственный документ, весьма тщательно составленный при всей его нарочитой расплывчатости, и нам было заявлено, что мы должны либо целиком его принять, либо целиком отвергнуть. За ним стояла неизменная на протяжении века политика английского правительства, провоцировавшего раскол в Индии и поощрявшего все, что могло воспрепятствовать ее национальному развитию и освобождению. Всякий шаг вперед, предпринимавшийся им в прошлом, обязательно сопровождался оговорками и ограничениями, которые вначале казались довольно безобидными, а на деле оказывались огромным препятствием и тормозом.

Возможно и даже вероятно, что многих из тех страшных последствий, которыми, казалось, грозили эти предложения, удалось бы избежать. Благоразумие, патриотизм и дальновидный учет интересов Индии и всего мира, без сомнения, оказали бы свое влияние на позицию многих, в том числе властителей и министров индийских княжеств. Предоставленные самим себе, мы отнеслись бы друг к другу с доверием, рассмотрели бы проблему во всей ее сложности, с учетом всех трудностей, стоящих перед каждой группой, и после всестороннего обсуждения пришли бы к согласованному решению. Однако нас не собирались предоставлять самим себе, хотя и говорилось о том, что мы будем пользоваться правом па самоопределение. х\нглийское правительство присутствовало всюду, оно занимало все стратегические пункты и могло чинить нам самые различные помехи. Оно не только контролировало весь аппарат правительства, административные органы и т. п., но его резиденты и политические агенты в княжествах занимали господствующее положение. Фактически сами князья, игравшие по отношению к своим народам роль самодержцев, находились под полным контролем политического департамента, непосредственно подчиненного вице-королю. Многие из главных министров были им навязаны и являлись чиновниками английской администрации.

Даже если бы многих возможных вредных последствий английского плана удалось избежать, их все же осталось бы достаточно, чтобы подорвать свободу Индии, задержать ее прогресс и создать новые опасные проблемы, которые породили бы огромные трудности. Введение отдельных религиозных избирательных курий, имевшее место более чем тридцать лет назад, причинило уже достаточный вред. Теперь любая реакционная группа получала широкую возможность причинять беспокойство, и возникала угроза непрекращающихся разделений и расчленения Индии. От нас требовали согласия на установление этого порядка в неопределенном будущем, которое должно было явиться результатом войны. Не только Национальный конгресс, но и наиболее умеренные из наших политических деятелей, неизменно сотрудничавшие с английским правительством, заявили, что они не считают это возможным.

Однако Конгресс, при всем его страстном стремлении к единству Индии, горячо желал завоевать на свою сторону меньшинства и другие группы. С этой целью он заявил, что никакая территориальная единица не может удерживаться в составе Индийского союза, если это противоречит желанию ее населения. Он соглашался даже с принципом расчленения, если бы таковое оказалось неизбежным, но никоим образом не хотел его поощрять. В своей резолюции по поводу предложений Криппса Рабочий комитет Конгресса указывал: «Конгресс посвятил себя идее свободы и единства Индии, и всякое нарушение этого единства, особенно в современном мире с его неизбежным стремлением к созданию все более крупных федераций, было бы вредным для всех заинтересованных сторон, и сама мысль об этом крайне мучительна. Тем не менее Комитет против того, чтобы принуждать население какой-либо территориальной единицы оставаться в составе Индийского союза, если это не соответствует его твердому и ясно выраженному желанию. Признавая этот принцип, Комитет считает, что необходимо приложить все усилия для создания таких условий, при которых различные территориальные единицы могли бы жить общей национальной жизнью, построенной на началах сотрудничества. Из признания этого принципа неизбежно следует, что не должно производиться никаких изменений, которые вели бы к возникновению новых проблем и были бы связаны с применением принудительных мер по отношению к другим значительным группам в пределах этого района. Каждая территориальная единица должна пользоваться возможно более полной автономией, допустимой в пределах Индийского союза и совместимой с сильным национальным государством. Предложение, внесенное ныне от имени английского военного кабинета, поощряет сепаратизм и приведет к попыткам отделения в самом начале создания союза. Таким образом, в тот самый момент, когда больше всего необходимы сотрудничество и добрая воля, оно породит трения. Это предложение, повидимому, имеет целью удовлетгорить требования религиозных общин, однако оно будет иметь также и другие последствия и побудит политически отсталые и реакционные группировки, имеющиеся в различных общинах, к созданию беспорядков с целью отвлечь внимание общества от жизненно важных проблем, стоящих перед страной».

Комитет далее указывал, что «в условиях нынешнего серьезного кризиса наибольшее значение имеет настоящее, и даже предложения, имеющие в виду будущее, важны лишь постольку, поскольку они влияют на настоящее». Хотя Комитет не мог согласиться с предложениями, касающимися будущего, он стремился прийти к какому-то соглашению, с тем чтобы Индия, как он указывал, могла должным образом взять на себя бремя своей обороны. Вопрос о ненасилии не имел к этому никакого отношения, и о нем не упоминалось ни на одной стадии переговоров. Больше того, среди обсуждавшихся вопросов был во-ирос о необходимости назначения министра обороны из индийцев.

Позиция Конгресса на этой стадии сводилась к тому, что ввиду непосредственной военной опасности, грозившей Индии, он готов отложить в сторону вопросы, касающиеся будущего, и сосредоточить свои усилия на формировании национального правительства, которое могло бы полностью сотрудничать в ведении войны. Конгресс не мог согласиться с конкретными предложениями английского правительства относительно будущего, поскольку они были связаны со всевозможными опасными обязательствами. Предложения, которые касались будущего, могли быть взяты обратно или оставлены как показатель намерений Англии; при этом следовало ясно отметить,что Конгресс их не принимает. Все это, однако, не должно было помешать найти какой-то путь к сотрудничеству в настоящем.

Что касается настоящего, то предложения английского военного кабинета были туманны и неполны, если не считать того, что они ясно давали понять, что оборона Индии должна оставаться исключительной заботой английского правительства. Из неоднократных заявлений сэраСтаффордаКриппса следовало, что, помимо обороны, все остальные области деятельности будут переданы под действенный индийский контроль. Говорилось даже о том, что вице-король будет играть роль лишь конституционного главы государства, подобно английскому королю. Ссе это вело к тому, что мы вообразили, будто единственным спорным вопросом, который оставалось рассмотреть, был вопрос

об обороне. Наша позиция сводилась к тому, что в военное время в понятие обороны может быть включена, и в значительной мере действительно включалась, большая часть всех прочих видов национальной деятельности. Если оборона полностью исключалась из сферы компетенции национального правительства, в его ведении могло остаться очень немногое. Было достигнуто соглашение, что английский главнокомандующий будет попрежнему осуществлять полный контроль над вооруженными силами и над военными операциями. Договорились также о том, чтобы общая стратегия определялась имперским штабом. Однако помимо этого выдвигалось требование иметь в составе национального правительства министра обороны.

После некоторых споров Криппс согласился, что может быть учрежден департамент обороны, возглавляемый индий-ием, однако в круг вопросов, подведомственных этому департаменту, должны были входить: вопросы связи с печатью, снабжение бензином, организация лавок в войсковых частях, снабжение канцелярскими принадлежностями и работа типографий, обслуживание иностранных миссий, организация развлечений для солдат и т. п. Перечень этот был весьма знаменателен. Он ставил индийского главу департамента обороны в смешное положение. В результате дальнейшего обсуждения этого вопроса были внесены некоторые изменения. Хотя между точками зрения обеих сторон оставалась, повидимому, еще огромная пропасть, однако казалось, что они сближаются. Впервые я, как и другие, почувствовал, что соглашение может быть достигнуто. Углубление военного кризиса служило для всех нас постоянным стимулом прийти к соглашению.

Опасность войны и вторжения была велика, и ее так или иначе нужно было отразить. Однако для этого имелись различные способы, вернее же говоря, существовал лшпь один способ, который был действительно эффективным в настоящее время и в еще большей мере в будущем. Мы опасались, что благоприятный психологический момент может миновать, а это было чревато не только опасностями в настоящем, но еще большими опасностями в будущем. Помимо старого оружия, нужно было новое оружие, новые способы его применения, новый энтузиазм, новые перспективы, новая вера в будущее, которое должно было коренным образом отличаться от прошлого и настоящего и залогом чего должны были явиться перемены в настоящем. Наш пыл, видимо, настраивал нас оптимистически, заставляя забывать на время о страшной пропасти, разделявшей нас и английских властителей, или представлять ее себе менее широкой и глубокой. Вековой конфликт не так-то легко было разрешить даже перед лицом опасности и катастрофы. Всякой империалистической державе нелегко выпускать из своих когтей подвластные ей территории, если только она не оказывается к этому вынужденной. Могли ли нынешние обстоятельства вынудить к этому, убедить в необходимости такого шага? Этого мы не знали, но надеялись, что это возможно.

И вдруг, в тот самый момент, когда я был преисполнен самых радужных надежд, начали твориться всевозможные странные вещи. Лорд Галифакс, выступая где-то в США, жестоко обрушился на Национальный конгресс. Почему он сделал это в тот именно момент в далекой Америке, было неясно, но он вряд ли стал бы говорить в таком тоне в то время, когда велись переговоры с Конгрессом, если бы это не отражало взглядов и политики английского правительства. В Дели было известно, что вице-король лорд Линлитгоу и высшие чиновники гражданской службы были решительно против соглашения и ограничения их власти. Происходило много такого, о чем мы имели лишь смутное представление.

Когда мы вновь встретились с сэром Стаффордом Криппсом, чтобы обсудить окончательную формулу, определяющую функции министра обороны, выяснилось, что все наши прошлые разговоры на этот счет были совершенно беспредметны, ибо назначать министров, наделенных какими бы то ни было полномочиями, вовсе ие имелось в виду. Сохранялся существующий Исполнительный совет при вице-короле, и единственное, что предполагалось сделать, это включить в состав этого Совета дополнительное число индийцев, представляющих различные политические партии. Совет ни в коей мере не был кабинетом министров. Он представлял собой всего лишь группу руководителей департаментов пли секретарей, причем вся власть была сосредоточена в руках вице-короля. Мы понимали, что для изменений в законодательном порядке нужно время, и потому мы на этом не настаивали. Но мы требовали, чтобы соблюдалось некое соглашение, по которому вице-король должен был относиться к Исполнительному совету как к кабинету министров и считаться с его решениями. Теперь нам было заявлено, что это невозможно и что полномочия вице-короля должны оставаться неизменными не только в теории, но и на практике. Это был поразительный факт, которому мы едва могли поверить, ибо все прошлые наши переговоры велись на совершенно иной основе.

Мы обсуждали вопрос о том, как увеличить способность Индии сопротивляться вторжению. Мы горячо желали дать индийской армии почувствовать, что сна являотся напиональ-ной армией, ст таким образом внести в войну патриотический дух. Мы хотели также быстро создать новые части, милицию, отряды местной обороны и т. п. для защиты страны на случай вторжения. Все они, разумеется, были бы подчинены главнокомандующему. Однако нам было заявлено, что это невозможно. Индийская армия представляет собой в действительности часть, подразделение английской армии, и она не может рассматриваться как национальная армия или даже именоваться таковой. Было также сомнительно, чтобы нам разрешили сформировать какие-либо самостоятельные части вроде милиции или отрядов местной обороны.

Таким образом, все свелось к тому, что существующая система управления сохранится в точно таком же виде, как и прежде, вице-король будет попрежнему обладать самодержавной властью, а некоторым из нас будет позволено составить его ливрейную свиту и присматривать за войсковыми лавками и тому подобным. Это ни на поту не отличалось от того предложения, которое было сделано полтора года назад Эмери и кото-рое мы тогда расценили как оскорбление Индии. Правда, после всего, что произошло, психологическая атмосфера должна была измениться. Выбор людей также имеет значение. Сильные и способные люди действовали бы совершенно иначе, чем холопствующая клика, которая обычно окружала трон вице-короля.

Однако для нас в любое время, в особенности же сейчас, немыслимо и невозможно было согласиться на это. Если бы мы решились дать согласие, от нас отрекся бы наш собственный народ. Надо сказать, что когда впоследствии общественности стали известны факты, раздались громкие крики протеста против многочисленных уступок, на которые мы пошли в ходе переговоров.

На всем протяжении наших переговоров с сэром Стаффордом Криппсом ни разу не затрагивалась и не обсуждалась так называемая проблема меньшинств или религиозных общин. На той стадии она не возникала. Она имела важное значение при рассмотрении будущих конституционных перемен, но обсуждение последних было сознательно отложено в связи с нашей первой реакцией на английские предложения. Если бы было достигнуто согласие по принципиальному вопросу о действительной передаче власти национальному правительству, несомненно, возник бы вопрос о представительстве различных групп в этом правительстве. Однако поскольку мы так и не пришли к соглашению относительно этого принципа, указанный вопрос вообще не возник и не рассматривался. Что касается нас, то мы так горячо желали иметь действительно национальное правительство, пользующееся доверием всех главных партий, что, по нашему мнению, вопрос о пропорциональном представительстве не вызвал бы серьезных трудностей. Председатель Конгресса маулана Абул Калам Азад писал в письме Стаффорду Криппсу: «Мы хотели бы обратить Ваше внимание на то, что предложения, выдвинутые нами, являются не только нашими предложениями — они могут рассматриваться как единодушное требование всего индийского народа. По этим вопросам между различными группами и партиями нет никаких разногласий — разногласия существуют между индийским народом в целом и английским правительством. Те разногласия, которые имеются в Индии, относятся к конституционным изменениям в будущем. Мы готовы отложить решение этого вопроса, с тем чтобы обеспечить достижение максимального единства перед лицом нынешнего кризиса в интересах обороны Индии. Было бы трагедией, если бы английское правительство и теперь, когда в Индии существует такое единодушие, помешало деятельности свободного национального правительства, которое могло бы сослужить свою службу Индии, а также содействовать достижению высоких целей, во имя которых сегодня терпят страдания и умирают миллионы людей».

В следующем и последнем письме председателя Конгресса говорилось: «Мы не заинтересованы в том, чтобы Конгресс как таковой получил власть, но мы заинтересованы, чтобы весь индийский народ в целом обладал свободой и властью... Мы убеждены в том, что, если бы английское правительство не проводило политику поощрения раскола, все мы, к какой бы партии или группе каждый из нас ни принадлежал, смогли бы прийти к соглашению и выработать общую линию поведения. Однако, к несчастью, английское правительство даже в этот час грозной опасности не может отказаться от своей раскольнической политики. Это приводит нас к заключению, что оно придает большее значение тому, чтобы как можно дольше сохранять свое господство над Индией и поощрять с этой целью разлад и раздоры в стране, нежели обеспечению надежной обороны Индии от угрозы агрессии и вторжения, которая нависла над нами. Для нас, как и для всех индийцев, важнейшим соображением является оборона и безопасность Индии. И именно это является для нас основным критерием».

В этом письме он определил также нашу позицию в отноше-нпи обороны. «Никто не предлагал как-либо ограничить законные полномочия главнокомандующего. Больше того, мы были готовы согласиться на предоставление ему все более широких полномочий как военному министру. Однако совершенно очевидно, что наши взгляды и взгляды английского правительства на оборону весьма различны. С нашей точки зрения, обороне должен быть придан национальный характер, нужно призвать каждого мужчину и каждую женщину в Индии принять участие в ней. Это означает оказать доверие нашему народу и заручиться его активным участием в этих великих усилиях. Точка зрения английского правительства, повидимому, основана на полном отсутствии доверия к индийскому народу и на лишении его подлинной власти. Вы ссылаетесь на высший долг и ответственность правительства Его Величества в отношении обороны. Этот долг и эта ответственность не могут быть должным образом выполнены, если индийский народ не будет сам нести и чувствовать свою ответственность, я это подтверждается событиями недавнего прошлого. Правительство Индии не отдает себе отчета в том, что война может вестись лишь на народной основе».

Почти немедленно по получении этого последнего письма председателя Конгресса сэр Стаффорд Криппс вылетел на самолете в Англию. Однако перед этим, а также по возвращении на родину он выступил с рядом публичных заявлений, которые противоречили фактам и вызвали сильнейшее возмущение в Индии. Несмотря на опровержения ответственных лиц в Индии, эти заявления были повторены Криппсом и другими.

Английские предложения были отвергнуты не только Национальным конгрессом, ио решительно всеми партиями и группами в Индии. Даже наиболее умеренные из индийских политических деятелей выразили им свое неодобрение. За исключением Мусульманской лиги, все остальные партии и группы выдвинули более или менее одинаковые причины неодобрения. Мусульманская лига, по своему обыкновению, выждала, чтобы другие высказали свое мнение, а затем отвергла предложения по своим собственным соображениям.

В английском парламенте и в других местах заявляли, что отклонение английских предложений Конгрессом явилось результатом непреклонной позиции Ганди. Это совершенно не соответствует действительности. Ганди, как и большинство других, решительно осуждал неопределенные и бесчисленные разделы, к которым повели бы английские предложения, а также тот факт, что девяностомиллиоиное население индийских княжеств лишено было права голоса в решении своего собственного будущего. Все последующие переговоры, касающиеся перемен, которые должны были быть осуществлены в настоящем, а не в будущем, происходили в его отсутствие, ибо ему пришлось уехать в связи с болезнью его жены, так что он не имел к ним никакого отношения. Рабочий комитет Конгресса в прошлом неоднократно расходился с ним во взглядах по вопросу о ненасилии и горячо желал создания национального правительства, которое сотрудничало бы в ведении войны и особенно в деле обороны Индии.

Война была главным предметом, занимавшим умы людей. Вторжение в Индию казалось совсем близким. Однако достижению соглашения помешала ие война, ибо войной, естественно, должны были бы руководить военные специалисты, а не политики. Относительно ведения самой войны прийти к соглашению было бы нетрудно. Действительная проблема заключалась в передаче власти национальному правительству. Это был старый спор между индийским национализмом и английским империализмом, и в этом споре английский господствующий класс в Англии и Индии был полон решимости, не считаясь с войной, удержать то, что имел. За ним стояла внушительная фигура Уинстона Черчилля.

КРУШЕНИЕ НАДЕЖД

Внезапное прекращение переговоров, которые вел Криппс, и его неожиданный отъезд удивили нас. Неужели же член английского военного кабинета приезжал в Индию только за тем, чтобы сделать это жалкое предложение, которое оказалось, поскольку это касалось настоящего, всего лишь повторением того, о чем нам неоднократно заявляли в прошлом? Или же все это было лишь пропагандистской уловкой, предназначавшейся для американского народа? Наша реакция была сильной и болезненной. Надежды на соглашение с Англией не было. Индийскому народу не позволяли даже защищать свою страну от вторжения, как он того желал.

Между тем возможность такого вторжения усиливалась, и толпы голодных индийских беженцев непрерывно прибывали в Индию через ее восточные границы. В Восточной Бенгалии под влиянием паники, вызванной ожидаемым вторжением, были уничтожены десятки тысяч речных судов. (Впоследствии было заявлено, что причиной этого являлся неправильно понятый официальный приказ.) В этом обширном районе имелось множество водных путей, и единственным доступным средством транспорта являлись эти суда. Уничтожение их изолировало большие группы населения, лишало их средств к существованию и передвижению и явилось одной из дополнительных причин, способствовавших возникновению голода в Бенгалии. Были проведены приготовления к массовой эвакуации из Бенгалии, и можно было считать вероятным повторение того, что произошло в Рангуне и Нижней Бирме. В городе Мадрасе смутный и неподтвержденный слух (оказавшийся ложным) о приближении японского флота послужил причиной внезапного отъезда высших правительственных чиновников и даже частичного разрушения портовых сооружений. Создавалось впечатление, что гражданская администрация Индии находится в состоянии нервного потрясения. Она была сильна лишь в подавлении индийского национализма.

Что нам было делать? Мы не могли допустить, чтобы какая-либо часть Индии смиренно покорилась вторжению. Что касается вооруженного сопротивления, то это было делом армии и авиации. Американская помощь прибывала, особенно в виде поставок самолетов, и благодаря этому военная обстановка постепенно менялась. Единственный способ, каким мы могли бы оказать помощь, состоял в том, чтобы изменить всю атмосферу на внутреннем фронте, возбудить в народе энтузиазм и страстное желание сопротивляться любой ценой и создать с этой целью гражданское ополчение, отряды местной обороны и т. п. Однако из-за политики Англии нам крайне трудно бьи о это сделать. Даже накануне вторжения она не могла доверить оружие ни одному индийцу, не находящемуся в рядах регулярной армии, и даже наши попытки организовать невооруженные-отряды самообороны в деревнях осуждались и иногда пресекались. Английские власти не только не поощряли организацию народного сопротивления, но боялись его, ибо они издавна привыкли рассматривать всякую организацию народной самообороны как мятежную и опасную для английского господства. Им приходилось придерживаться своей старой политики, ибо единственной альтернативой было согласие на создание национального правительства, опирающегося на народ и организующего его для нужд обороны. Эта альтернатива была ими решительно отвергнута, а какой-либо средний путь или компромисс были невозможны. Неизбежным результатом было то, что они обращались с народом как с рабами, которым не положено обладать какой бы то ни было инициативой и которыми можно помыкать и распоряжаться по своему усмотрению. Исполнительный комитет Конгресса, собравшийся в конце апреля 1942 года, выразил свое глубокое негодование по поводу этой политики, а также по поводу подобного обращения и заявил, что он никогда не сможет согласиться с таким положением, при котором мы будем рабами чужеземных правителей.

Тем не менее мы не могли оставаться безмолвными и пассивными свидетелями трагедии, которая, казалось, вот-вот должна была разразиться. Нам необходимо было сказать народу, огромным массам гражданского населения, как им следует вести себя в случае вторжения. Мы заявили им, что, несмотря на их возмущение политикой Англии, они не должны чинить никаких препятствий операциям английских или союзных вооруженных сил, ибо это явилось бы косвенной помощью вражеской агрессии. Ни при каких обстоятельствах они не должны покоряться захватчику, подчиняться его приказам или принимать от него какие бы то ни было милости. Если вторгшиеся войска попытаются завладеть домами и полями индийцев, им необходимо сопротивляться до конца. Это сопротивление должно было носить мирный характер и представлять собой полнейший бойкот противника.

Многие весьма саркастически критиковали эту нелепую, по их мнению, идею сопротивления вторгшейся в страну армии методами ненасильственного бойкота. Между тем в ней не только не было ничего нелепого, но это был единственный метод, остававшийся в распоряжении народа, и притом метод, требовавший очень большого мужества. Мы рекомендовали его не вооруженным силам, и мирное сопротивление предлагалось не в качестве альтернативы вооруженному сопротивлению. Наш совет относился только к невооруженному гражданскому населению, которое, почти как правило, покоряется захватчику в тех случаях, когда вооруженные силы терпят поражение или отступают. Помимо регулярных частей, можно создавать партизанские части, которые тревожили бы противника. Но мы лишены были этой возможности, ибо такие части нуждаются в обучении и оружии и в полной поддержке со стороны регулярной армии. К тому же, если бы даже удалось обучить какие-то партизанские части, надо было подумать и об остальном населении. Считается обычным, что гражданское население покоряется вражеской оккупации. Было известно, что английские власти в некоторых угрожаемых районах издали инструкции, рекомендующие населению и даже части мелких чиновников после ухода армии и отъезда высших чиновников покориться врагу.

Мы прекрасно понимали, что мирный бойкот не может остановить наступающую вражескую армию. Мы знали также, что для большинства мирных жителей сопротивляться противнику было бы трудно, даже если бы они этого хотели. И все же мы надеялись, что некоторые видные лица в городах и селениях, оккупированных противником, откажутся подчиняться ему, выполнять его приказы, содействовать в получении продовольствия или оказывать какую бы то ни было иную помощь. Это грозило им немедленным наказанием, вполне вероятно — даже смертью, а также могло вызвать репрессии. Мы рассчитывали, что такое неповиновение пусть даже ограниченного числа лиц, их сопротивление до конца произведут сильное впечатление на население не только данного района, но и всей Индии. Мы надеялись, что таким образом можно будет пробудить в народе дух сопротивления.

На протяжении нескольких предыдущих месяцев мы создавали в городах и селениях, часто вопреки противодействию властей, продовольственные комитеты и отряды самообороны. Продовольственная проблема сильно тревожила нас, и мы опасались возникновения кризиса в связи с усиливающимися транспортными затруднениями и другими обстоятельствами, связанными с войной. Правительство почти ничего не предпринимало в этой связи. Мы пытались организовать самоснабжение населения, особенно в сельских местностях, и поощрять использование примитивных средств транспорта, например телег, запряженных волами, в случае выхода из строя современных средств. Можно было также ожидать, что в случае вторжения противника с востока большое число беженцев и эвакуирующихся внезапно двинется в западном направлении, как это было в Китае. Мы пытались подготовиться к тому, чтобы принять и устроить их. Все это было чрезвычайно трудно и даже едва ли возможно без содействия правительства, и все же мы пытались сделать все, что могли. Задачей отрядов самообороны было помогать нам в этих начинаниях, предотвращать панику и поддерживать порядок в своих районах. Воздушные налеты и вести о вторжении противника хотя бы в отдаленный район могли вызвать панику среди гражданского населения, и чрезвычайно важно было это предотвратить. Меры, предпринимавшиеся с этой целью властями, были совершенно недостаточны и не внушали доверия общественности. В сельских районах усиливались грабежи и бандитизм.

Мы разработали обширные планы и кое-что сделали для претворения их в жизнь, однако было совершенно очевидно, что мы не затрагиваем существа стоящей перед нами гигантской проблемы. Ее действительное разрешение мыслимо было лишь при полном сотрудничестве между правительственным аппаратом и народом, а это оказалось невозможным. Создалась надрывающая сердце ситуация: в то самое время, когда кризис громко напоминал нам о себе и мы были преисполнены кипучим стремлением к действию, всякая возможность действительно полезной деятельности была у нас отнята. Бедствие, катастрофа гигантскими шагами приближались к нам, а Индия лежала беспомощная и инертная, ожесточенная и угрюмая — поле сражения для соперничающих и чужеземных сил.

При всей моей ненависти к войне перспектива японского вторжения в Индию ничуть меня не пугала. В глубине души я даже в некотором смысле радовался этому приходу в Индию войны, сколь бы ужасной она ни была. Ибо я хотел, чтобы миллионы людей лично испытали мощную встряску, которая вывела бы их из состояния могильного покоя, навязанного нам Англией. Нужно было что-то такое, что заставило бы их взглянуть в лицо сегодняшней действительности и освободиться от прошлого, которое с таким упорством цеплялось за них, подняться над поглощавшими их мелкими политическими дрязгами и временными проблемами, которые приобретали в их представлении преувеличенные масштабы. Не порывать с прошлым, но и не жить в нем; понимать настоящее и обратить свои взоры к будущему. Изменить ритм жизни и привести его в соответствие с настоящим и будущим. Бремя войны было тяжелым, и возможные последствия ее еще совершенно неясны. Мы этой войны не хотели, но коль скоро она пришла, можно было воспользоваться ею, чтобы закалить народ, чтобы приобрести тот необходимый опыт, из которого може*г произрасти новая жизнь. Множество людей умрет, это неизбежно, но лучше умереть на войне, чем от голода, лучше умереть, чем влачить жалкую жизнь, лишенную всякой надежды. Из смерти рождается новая жизнь; люди и нации, не умеющие умирать, не умеют и жить. «Только там, где есть могилы, там есть и воскресение».

Но хотя война пришла в Индию, она не вызвала у нас духовного подъема, не открыла перед нами возможности излить свою энергию в некоем радостном порыве, когда забываешь о боли, о смерти и о собственном я и когда значение имеет лишь свобода и видение будущего. Нашим уделом были лишь скорбь и страдания да сознание надвигающейся катастрофы, обострявшее наши чувства и усугублявшее боль,— катастрофы, которую мы не могли отвратить. Нас все более угнетало тягостное сознание неизбежной и неотвратимой трагедии — трагедии в одно и то же время личной и общенациональной.

Это не имело никакого отношения к победе или поражению в войне, к тому, кто выйдет победителем pi кто окажется побежденным. Мы не хотелрг, чтобы войну выиграли державы оси, ибо это, несомненно, повело бы к катастрофе. Мы не хотели, чтобы японцы вторглргсь в какой-либо район Индии ртли оккупировали его. Этому необходимо было сопротивляться всеми силами, и мы постоянно внушали народу эту мысль, однако все это был негативный подход. Какая же позитивная цель содержалась в этой войне, какое будущее должно было возникнуть из нее? Была ли она всего лишь повторением прошлых безумств и катастроф, игрой слепых сил природы, не считающихся с желаниями pi идеалами человека? Какая судьба ожидает Индию?

Мы вспоминали о завещанрш Тагора, о его предсмертном обращении, написанном год назад: «...Демон варварства отбросил прочь всякое притворство и уже не скрывает своих когтей, готовый предаться оргии разрушения и растерзать человечество. Все небо над миром затянуто ядовитым дымом ненависти. Дух насилия, повидимому пребывавший в скрытом состоянии в психике Запада, в конце концов пробудился и осквернил дух человека.

Наступит день, когда волею судьбы англичане будут вынуждены отказаться от своей индийской колонии. Но какую Индию оставят они после себя, какую вопиющую нищету! Когда поток веков господства Англии наконец высохнет, сколько грязи и тины останется в его русле! Когда-то я верил, что из сердца Европы забьют родники цивилизации. Но сегодня, когда я готовлюсь покинуть мир, от этой веры но осталось и следа.

Оглядываясь вокруг, я вижу разбитые осколки гордой цивилизации, разбросанные как какой-нибудь ненужный хлам. И все же я не впаду в тяжкий грех и не утрачу веры в человека. Я буду надеяться, что наступит момент, когда в истории его откроется новая глава, после того как катаклизм завершится и атмосфера очистится духом служения и жертвенности. Быть может, заря эта займется на нашем горизонте, на востоке, там, где восходит солнце. Наступит день, когда непокоренный человек, преодолевая все преграды, снова вступит на свой победоносный путь, чтобы отвоевать свое утраченное человеческое наследие.

Сегодня мы являемся свидетелями тех опасностей, какие таит в себе наглая сила. Когда-нибудь станет ясно, как правы были мудрецы, когда они говорили: «Прибегая к нечестивым средствам, человек преуспевает, добивается того, что кажется ему желанным, побеждает своих врагов, но при этом сам он внутренне гибнет».

Нет, потерять веру в человека нельзя. Бога мы можем отрицать, но на что нам останется надеяться, если мы будем отрицать человека и тем самым все низведем к тщетности? И все же трудно было во что бы то ни было верить и считать, что справедливость неизбежно восторжествует.

Усталый физически и обеспокоенный душевно, я стремился вырваться из своего окружения и предпринял путешествие в Кулу, находящийся в одной из внутренних долин Гималаев.

Вернувшись после двухнедельного отсутствия из Кулу, я убедился, что внутренняя обстановка в стране быстро меняется. Реакция на провал последней попытки добиться соглашения все усиливалась. Создалось впечатление, что с этой стороны ни на что уже надеяться но приходится. Официальные анг-лршские заявления в парламенте и других местах подтверждали это мнение и вызывали возмущение у народа. Официальная политика властей в Индии была явно направлена на подавление нашей законной политической и общественной деятельности, и давление повсюду усиливалось. Многие из наших работников пребывали в тюрьме на всем протяжении переговоров с Криппсом. Теперь же, на основании Закона об обороне Индии, было арестовано и заключено в тюрьму несколько моих ближайших и наиболее выдающихся сотоварищей и коллег. В начале мая был арестован Рафи Ахмад Кидваи. Вскоре после этого были арестованы председатель комитета Конгресса в Соединенных провинциях Шри Кришнадата Палливала и многие другие. Походило на то, что большинство из нас будет схвачено подобным же образом и отстранено от активной деятельности и в результате наше национальное движение не сможет более развиваться и постепенно придет в упадок. Могли ли мы пассивно примириться со всем этим? Мы были воспитаны не в таких традициях, и вся наша гордость — и личная и национальная — восставала против подобного обращения.

Но что могли мы сделать в условиях серьезного военного кризиса и возможного вторжения? И все же бездействие и в данных условиях не могло быть оправдано, ибо под влиянием его усиливались настроения, внушавшие нам опасения и тревогу. В общественном мнении Индии существовало множество различных направлений, что было естественно для такой огромной страны и к тому же еще в период кризиса. Прояпонские настроения — в собственном смысле слова — практически отсутствовали, ибо иикто не желал менять хозяев, прокитайские же настроения были сильны и широко распространены. Однако имелась небольшая группа людей, позиция которых была косвенно прояпонской — в том смысле, что они рассчитывали воспользоваться японским вторжением в интересах освобождения Индии. Они находились под впечатлением выступлений по радио Субхаса Чандры Боса, который за год до этого тайно бежал из Индии. Большинство было, конечно, попросту пассивным, молча выжидая дальнейшего развития событий. Если бы, к несчастью, обстоятельства сложились таким образом, что какая-то часть Индии оказал’ась.под контролем вторгшегося противника, появилось бы, без сомнения, много коллаборационистов, особенно из числа тех, кто получает высокие доходы и превыше всего печется о спасении своей жизни и собственности. Эта порода коллаборационистов с их специфической психологией в прошлом заботливо выращивалась и поощрялась английским правительством в Индии в своих собственных целях. Они умели приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам, никогда не упуская из виду своих личных интересов. Мы наблюдали широкое распространение коллаборационизма даже во Франции, Бельгии, Норвегии и многих других оккупированных странах Европы, несмотря на рост движений сопротивления. Мы видели, как вишисты, говоря словами Пертииакса, «ломали себе головы, пытаясь выдать позор за честь,трусость за мужество, малодушие и невежество за мудрость, унижение за доблесть, а полное одобрение германской победы за моральное возрождение». Если так было во Франции, этой стране революции и пламенного патриотизма, то само собой разумеется, что аналогичным образом могли повести себя подобные же классы и в Индии, где психология коллаборационизма так долго процветала под английским покровительством и так щедро вознаграждалась. Следовало ожидать,что именно те, кто сотрудничал с английскими властителями и во всеуслышание заявлял о своей верности им, первыми стали бы сотрудничать с вторгшимся в страну противником. Они довели искусство коллаборационизма до совершенства, и для них не представило бы никакой трудности удержаться на прежнем фундаменте, даже если бы покоящаяся на нем надстройка изменилась. Если же впоследствии вновь произошла бы смена этой надстройки, они приспособились бы и к ней, так же как это проделывали им подобные в Европе. В случае необходимости они могли бы оправдать это ростом антианглийских настроений, которые после провала переговоров Криппса усилились, как никогда. Так же поступили бы и другие, не из личных и оппортунистических соображений, но движимые различными мотивами, утратив всякие надежды и позабыв о более широких проблемах. Все это наполняло наши сердца тревогой, и мы чувствовали, что рост вынужденной угрюмой покорности английской политике в Индии мог привести к всевозможным опасным последствиям и к полной деморализации народа.

Довольно распространенным было мнение, что в случае попытки вторжения и оккупации противником некоторых восточных районов произойдет развал гражданской администрации и в других, более обширных районах страны и в результате возникнет хаос. Мы видели, что произошло в Малайе и в Бирме. Едва ли кто-либо ожидал, чтобы сколько-нибудь значительная часть страны была оккупирована противником, даже в случае благоприятного для него хода войны. Индия — обширная страна, а на примере Китая мы убедились в том, что пространство играет важную роль. Правда, пространство играет важную роль лишь в том случае, если имеется решимость использовать его в целях сопротивления врагу, не падать духом и не сдаваться. Весьма достоверные сообщения указывали на то, что войска союзников, по всей вероятности, отойдут на внутренние линии обороны, предоставив противнику оккупировать обширные районы. Однако, так же как это было в Китае, противник, вероятно, не оккупировал бы все эти районы. Возникал вопрос, что нам надлежит предпринять в этом случае как в оккупированных районах, так и в других, если гражданская администрация перестанет функционировать. Мы старались по мере возможности подготовиться в моральном и других отношениях к такого рода критическим обстоятельствам, поощряя местные организации, которые могли бы поддерживать порядок, и в то же время настаивая на необходимости любой ценой сопротивляться захватчику.

Почему китайцы так стойко сражались на протяжении многих лет? Почему русский и другие народы Советского Союза сражались с таким непревзойденным мужеством, упорством и воодушевлением? В других странах народы также сражались храбро, движимые любовью к родине, страхом перед агрессией и стремлением сохранить свой уклад жизни. И все же военные усилия России были проникнуты большим воодушевлением, чем это имело место в других странах. Другие великолепно сражались, как, например, в дни Дюнкерка и после, но как только непосредственный кризис проходил, наблюдалось некоторое ослабление духа; казалось, существовали некоторые сомнения относительно будущего, хотя войну так или иначе необходимо было выиграть. В Советском Союзе, насколько можно было судить по имеющимся материалам, не было ни сомнений, ни споров (хотя, правда, споры там и не поощрялись) и существовала полная уверенность как в настоящем, так и в будущем.

А в Индии? Здесь налицо было глубокое отвращение к настоящему и будущее представлялось столь же темным. Не патриотический порыв к действию двигал людьми, а лишь желание оградить себя от вторжения и еще худшей участи. Малокто.руко-водствовался международными соображениями. Ко всем этим чувствам примешивалось возмущение тем, что иностранная империалистическая держава помыкала нами, эксплуатировала и подавляла нас. Система, при которой все зависело от желаний и капризов самодержца, была порочна в самой своей основе. Свобода дорога всем, но больше всего она дорога тем, кто лишен ее или кому грозит опасность ее потерять. В современном мире свобода во многом стеснена и ограничена, но те, кто ею не обладает, не видят этих ограничений и идеализируют идею свободы, превращая ее в предмет своего страстного стремления, непреодолимого, всепоглощающего желания. Все, чю не согласуется с этим стремлением или кажется противоречащим ему, неизбежно отвергается. Стремлению к свободе, во имя которой трудилось и страдало столько людей в Индии, не только был нанесен удар, но казалось, что все перспективы на этот счет отодвинулись в какое-то туманное и отдаленное будущее. Вместо того чтобы соединить этот порыв с происходящей всемирной битвой и использовать этот огромный резервуар энергии в интересах свободы Индии и всего мира, а также для нужд обороны Индии, война была изолирована от всех этих стремлений, и с исходом ее не связывалось никаких надежд. Никогда не следует оставлять любой народ, даже врагов, без надежды.

Конечно, в Индии были люди, видевшие в войне нечто гораздо большее и более значительное, нежели игру мелких честолюбий государственных деятелей различных стран, принимающих в ней участие, люди, сознававшие ее революционное значение и понимавшие, что воздействие ее конечного исхода и последствий на мир выйдет далеко за рамки военных побед, пактов и разглагольствований политиков. Однако число таких людей было, разумеется, ограничено, подавляющее же большинство, как и в других странах, придерживалось более узких взглядов, которые оно именовало реалистическими, и руководствовалось соображениями момента. Некоторые, склонные к оппортунизму, приспособились к английской политике и нашли в ее рамках место для себя, точно так же, как они стали бы сотрудничать с любой другой властью и поддерживать любую другую политику. Другие решительно восставали против этой политики, находя, что подчинение ей является предательством не только интересов Индии, но и всего мира. Большинство же стало просто пассивным, инертным, неподвижным. Это был давнишний недостаток индийского народа, с которым мы так долго вели борьбу.

В то самое время, когда в сознании Индии происходила эта борьба и все более усиливались настроения отчаяния, Ганди написал несколько статей, которые внезапно придали новое направление мыслям людей, или, как это часто случается, облекли в определенную форму их смутные идеи. Бездействие в столь критический момент и покорность всему происходящему стали для него непереносимы. Единственно правильным образом действий в данных условиях было признание свободы Индии, с тем чтобы свободная Индия могла отразить агрессию и вторжение в сотрудничестве с союзными странами. Если такого признания пе последует, необходимо будет предпринять какие-то действия, дабы бросить вызов существующей системе и пробудить народ от летаргии, парализующей его и делающей его легкой добычей любой агрессии.

В этом требовании не было ничего нового. Оно бьиго повторением того, что мы говорили всегда, но в его речах и статьях звучала новая настойчивость и страстность. В них заключался также намек на необходимость действия. Не было никаких сомнений в том, что он выражал в тот момент господствующие настроения в Индии. В столкновении национализма с интернационализмом одержал победу национализм, и новые статьи Ганди взволновали всю Индию. И все же этот национализм никогда не был враждебен интернационализму и даже всячески пытался найти какие-то способы ужиться с этим последним, если бы ему позволили сделать это, не роняя достоинства и с пользой для дела. Конфликт между ними вовсе не был неизбежным, ибо в отличие от агрессивного европейского национализма индийский национализм не стремился к вмешательству в дела других народов, а скорее к сотрудничеству с ними в интересах общего блага. Национальная свобода рассматривалась как важнейший базис истинного интернационализма и, следовательно, как путь к последнему, а также как подлинная основа сотрудничества в общей борьбе против фашизма и нацизма. Между тем интернационализм, о котором так много говорили, начинал подозрительно походить на старую политику империалистических держав в новом, хотя и не совсем новом, облачении. По существу он представлял собой тот же агрессивный национализм, стремившийся под видом империи, содружества наций или опеки навязать свою волю другим.

Некоторые из нас были обеспокоены и угнетены этими новыми обстоятельствами, ибо действие не имело смысла, если оно не было эффективным действием, всякое же эффективное действие неизбежно оказалось бы помехой военным усилиям в то время, когда Индия сама находилась под угрозой вторжения. Общий подход Ганди, повидимому, также не учитывал важных международных соображений и казался основанным на узком национализме. На протяжении трех лет войны мы сознательно придерживались политики, состоявшей в том, чтобы не создавать затруднений властям, и те действия, к которым мы прибегали, носили характер символического протеста. Этот символический протест принял гигантские масштабы в 1940—1941 годах, когда тридцать тысяч наших виднейших работников, мужчин и женщин, были брошены в тюрьмы. Но даже это добровольное обречение на заключение в тюрьму было делом отдельных, специально на это выделенных лиц и не должно , было вызывать каких бы то ни было массовых беспорядков и прямого вмешательства в деятельность правительственного аппарата. Повторить это было невозможно, а если бы мы предприняли что-то другое, это должно было носить иной характер и быть более эффективным. Могли ли эти действия не помешать ведению войны, которая приблизилась к границам Индии, и не поощрять противника?

Таковы были очевидные трудности, и мы подробно обсуждали их с Ганди, не навязывая друг другу своих принципов. Трудности были реальным фактом, и любой образ действий, так же как и бездействие, казались сопряженными с риском и опасностями. Задача заключалась в том, чтобы взвесить их и вы'брать наименьшее из зол. В результате наших споров прояснилось многое из того, что было расплывчатым и туманным, и Ганди принял .в расчет многие международные факторы, на которые мы обратили его внимание. Его последующие статьи носили уже иной характер, и сам он подчеркивал эти международные соображения и рассматривал проблемы Индии в более широком аспекте. Однако в основе его позиция осталась прежняя: он выступал против пассивного подчинения деспотической и репрессивной английской политике в Индии и горячо желал предпринять что-то, чтобы бросить вызов этой политике. Подчинение, по его словам, привело бы к тому, что дух Индии оказался бы сломленным, и какие бы формы ни приняла война, каков бы ни был ее исход, индийский народ вел бы себя холопски и достижение свободы отодвинулось бы на длительное время. Это означало бы также подчинение захватчику вместо продолжения сопротивления ему, невзирая на временное военное поражение или отступление. Это означало бы полную деморализацию нашего народа, который утратил бы всю свою силу, обретенную им за четверть века неустанной борьбы за свободу. Это означало бы, что мир забыл требование Индии об освобождении и послевоенное урегулирование определялось бы старыми империалистическими устремлениями и целями. Он страстно желал освобождения Индии, но Индия была для него чем-то большим, чем его любимая родина. Она была символом всех колониальных и эксплуатируемых народов мира, пробным камнем, на котором проверялась мировая политика. Если бы Индия осталась несвободной, то и другие колониальные страны и угнетенные народы остались бы в своем нынешнем порабощенном состоянии, и тогда оказалось бы, что война велась напрасно. Необходимо было изменить моральную основу войны. Армии, флоты и авиация действовали в своих соответствующих областях и могли добиться победы с помощью более совершенных методов насилия, но к чему привела бы эта победа? И даже в вооруженной борьбе необходима моральная опора; разве не говорил Наполеон, что на войне дух втрое важнее физической силы? Если бы сотни миллионов угнетенных и эксплуатируемых людей во всем мире знали и верили, что эта война действительно ведется ради их освобождения, это явилось бы моральным фактором огромного значения даже с узкой точки зрения чисто военных интересов; еще большее значение это имело бы, когда наступит мир. Уже самый факт, что в судьбах войны наступил кризис, требовал изменения взглядов и политики, дабы превратить миллионы подавленных, охваченных сомнением людей в горящих энтузиазмом борцов. Если бы такое чудо совершилось, вся военная мощь держав оси не смогла бы их спасти, и разгром их был бы неизбежен. Много людей в странах оси было бы подвержено влиянию этого мощного мирового подъема.

В Индии лучше всего было претворить эту угрюмую пассивность народа в дух неповиновения и сопротивления. Хотя это неповиновение на первых порах обратилось бы против деспотических приказов английских властей, оно могло быть превращено в сопротивление вторгшемуся противнику. Покорность и раболепство по отношению к одному означали бы точно такую же позицию и по отношению к другому, а это повлекло бы за собой унижение и деградацию.

Все эти доводы были нам знакомы. Мы признавали их и сами часто ими пользовались. Но трагедия заключалась в том, что политика английского правительства мешала совершиться этому чуду. Все наши попытки хотя бы временно разрешить индийскую проблему в ходе войны потерпели неудачу, а все наши требования провозгласить цели, во имя которых ведется война, были отвергнуты. Было несомненно, что любые новые попытки такого рода точно так же окончатся неудачей. Что же оставалось? Если суждено было возникнуть конфликту, сколь бы он ни был оправдан по моральным и иным соображениям, можно было не сомневаться, что он серьезно затруднит военные усилия в Индии в то самое время, когда опасность вторжения была весьма значительной. От этого факта никуда нельзя было уйти. Но, как это ни странно, именно эта опасность вызвала кризис в нашем сознании, ибо мы не могли оставаться праздными зрителями, видя, как неумело управляют нашей страной и губят ее люди, которых мы считали некомпетентными и совершенно неспособными взять на себя руководство народным сопротивлением, которого требовали обстоятельства. Вся наша сдерживаемая страсть и энергия искали какого-то выхода, какого-то проявления в действии.

Ганди старел, ему было уже за семьдесят, и долгая жизнь, заполненная непрестанной деятельностью и тяжелым трудом, как физическим, так и умственным, подорвала его силы; но он был еще достаточно энергичен и считал, что труд всей его жизни окажется напрасным, если он теперь покорится обстоятельствам и ничего не предпримет в защиту того, что было ему всего дороже. Его жажда свободы для Индии и всех других эксплуатируемых стран и народов оказалась сильнее даже его горячей приверженности принципу ненасилия. Несколько ранее он скрепя сердце неохотно дал согласие на то, чтобы Конгресс не придерживался этой политики в отношении обороны и функций государства при чрезвычайных обстоятельствах, но сам он держался в стороне от всего этого. Он понимал, что его половинчатая позиция в этом вопросе может помешать достижению соглашения с Англией и Объединенными нациями. Поэтому он пошел дальше и сам внес в Конгресс резолюцию, которая гласила, что первейшей обязанностью временного правительства свободной Индии будет мобилизация всех ее огромных ресурсов для борьбы за свободу, против агрессии и полное сотрудничество с Объединенными нациями в обороне Индии, с использованием для этого всех имеющихся в его распоряжении вооруженных и других сил. Ему нелегко было связать себя подобным обязательством, но он проглотил горькую пилюлю, настолько сильно было его желание достигнуть какого-либо соглашения, которое позволило бы Индии сопротивляться агрессору в качестве свободного государства.

Многие теоретические и иные разногласия, часто разделявшие некоторых из нас с Ганди, исчезли, но все еще оставалось одно главное затруднение: всякое действие с нашей стороны неизбежно явилось бы помехой военным усилиям. К нашему удивлению, Ганди все еще упорно верил.в возможность соглашения с английским правительством и заявлял, что он приложит все усилия, чтобы попытаться достигнуть такого соглашения. Поэтому, хотя он много говорил о необходимости действия, он никак его не определил и не говорил о том, что именно он намерен предпринять.

Пока мы предавались сомнениям и спорам, настроение народа изменилось, и угрюмая пассивность уступиламесто возбуж-дснню и надежде. События не ждали решений или резолюций Конгресса. Высказывания Ганди дали им толчок, и теперь они двигались вперед уже сами, стихийно. Было ясно, что Ганди — прав ли он был или нет — выразил господствующее настроение народа. В этом настроении был оттенок отчаяния, эмоциональный порыв, который отодвигает на второе место логику, рассуждения и хладнокровную оценку возможных последствий того или иного действия. На эти последствия мы не закрывали глаза, отдавая себе отчет в том, что независимо от успехов этих действий цена в человеческих страданиях будет высокой. Однако цена, которую приходилось уплачивать изо дня в день душевными муками, тоже была высокой, и не было никакой надежды на избавление от этих мук. Лучше было броситься в неведомые пучины деятельности, что-то предпринимать, чем быть покорной игрушкой в руках злой судьбы. Это не был подход политика, это был подход народа, пришедшего в отчаяние и ие считающегося с последствиями, и все же налицо было постоянное обращение к рассудку, попытка согласовать противоречивые эмоции, найти какую-то последовательность во врожденной непоследовательности человеческого характера. Война обещала быть затяжной, она должна была продлиться еще много лет. В ходе ее было немало катастроф, и, повидимому, предстояли новые катастрофы, но война все равно будет продолжаться, пока она не укротит и не истощит страсти, которые ее породили и которые она сама пробудила. На этот раз не будет полупобед, которые часто бывают мучительнее поражений. Война приняла нежелательный оборот не только с точки зрения развития военных операций, но в еще большей степени — с точки зрения тех основных целей, во имя которых она будто бы велась. Быть может, действия, которые мы могли предпринять, заставят обратить внимание на этот последний недостаток и направят события по новому, более обещающему пути. И даже если в настоящее время они не приносят успеха, в дальнейшем они могут послужить этой освободительной цели и тем самым содействовать оказанию в будущем могучей поддержки военным действиям.

Если гнев народа усиливался, то усиливался и гнев правительства. Для этого не требовалось никакого эмоционального или иного стимула, ибо это было его нормальное состояние духа и обычный образ действий, свойственный чужеземным властителям, оккупирующим порабощенную страну. Они, видимо, радовались этой возможности сокрушить раз и навсегда, как они думали, все силы в стране, осмеливавшиеся противиться их воле; и они соответствующим образом готовились к этому.

События развивались, но, как ни странно, Ганди, который так много говорил о необходимости действовать, чтобы отстоять честь Индии и утвердить ее право на свободу и активное участие в качестве свободного государства в борьбе против агрессии, ничего не говорил о том, какой характер должны носить эти действия. Они должны были, разумеется, быть мирными — но все же какими? Он начал делать больший упор на возможности соглашения с английским правительством, подчеркивая свое намерение вновь обратиться к нему и приложить все старания,чтобы найти выход из создавшегося положения. В своей заключительной речи на заседании Исполнительного комитета Конгресса он выразил горячее желание добиться соглашения и решимость обратиться с этой целью к вице-королю. Ни публично, ни в частных беседах во время заседаний Рабочего комитета Конгресса он не обронил даже намека на то, какого рода действия он имел в виду. Лишь однажды он сообщил в частной беседе, что в случае провала всех переговоров он призовет прибегнуть к той или иной форме несотрудничества и провести в знак протеста однодневный хартал, то есть прекратить всякую работу в стране, нечто вроде однодневной всеобщей забастовки, символизирующей общенациональный протест. Однако и это разъяснение было довольно неопределенно. Он не вдавался ни в какие детали, ибо не желал разрабатывать какие-либо дальнейшие планы до тех пор, пока не осуществит своей попытки достигнуть соглашения. Таким образом, ни он, ни Рабочий комитет Конгресса не давали каких-либо руководящих указаний, ни открытых, ни секретных, помимо того, что они призывали народ быть готовым ко всему и при любых обстоятельствах придерживаться принципа мирных и ненасильственных действий.

Хотя Ганди все еще надеялся найти какой-то выход из тупика, мало кто разделял его надежды. Общее направление событий и все то, что произошло за это время, указывало на неизбежность конфликта,-а когда создается такая ситуация, промежуточные позиции утрачивают всякий смысл и каждому приходится решать для себя, к какой стороне он примкнет. Перед конгрессистами и всеми теми, кто разделял их вгляды, вопрос о выборе не вставал. Невозможно было представить себе, чтобы в то самое время, когда могущественное правительство всей своей силой обрушивается на наш народ, пытаясь сокрушить его, кто-либо из нас оставался в роли пассивных наблюдателей борьбы, от исхода которой зависела свобода Индии. Многие, разумеется, остаются в стороне, несмотря на свои симпатии, но всякая такая попытка спасти себя от последствий своих же собственных прошлых действий была бы позорной и бесчестной для видных конгрессистов. Но и помимо этого никакого выбора у них не оставалось. Их позиция определялась всей прошлой историей Индии, мучительной болью настоящего и надеждами на будущее. Все это толкало их вперед и определяло их действия. «Нагромождение прошлого на прошлое происходит безостановочно,— говорит Бергсон в «Creative Evolution».— В действительности прошлое сохраняется само собой, автоматически. В своей совокупности оно, вероятно, следует за нами ежеминутно... В наших мыслях прошлое, несомненно, занимает лишь незначительное место, но наши желания, воля и действия определяются всем нашим прошлым, включая первоначальные склонности нашей души».

7 и 8 августа 1942 года в Бомбее Исполнительный комитет Конгресса публично обсуждал резолюцию, получившую с тех пор название резолюции «Вон из Индии». Резолюция была длинная и обстоятельная. В ней обосновывалась необходимость немедленного признания свободы Индии и прекращения английского господства в этой стране «как в интересах Индии, так и ради торжества дела Объединенных наций. Дальнейшее сохранение господства унижает и ослабляет Индию, делая ее все менее способной защищать себя и вносить свой вклад в борьбу за свободу всего мира». «Империалистическое господство, вместо того чтобы умножать мощь господствующей державы, стало для нее бременем и проклятием. Индия, классический пример колонии современного империализма, стала центром, к которому привлечено всеобщее внимание, ибо предоставление свободы Индии определит отношение к Англии и Объединенным нациям и вселит надежду и энтузиазм в сердца народов Азии и Африки». В резолюции предлагалось создать временное правительство, смешанное по своему составу и представляющее все влиятельные круги населения. Его «основной функцией будет оборона Индии и сопротивление агрессии всеми вооруженными, а также и мирными силами, находящимися в его распоряжении, вместе с союзными державами». Это правительство должно подготовить созыв учредительного собрания, которое разработает конституцию Индии, приемлемую для всех слоев населения. Конституция должна быть федеральной и предусматривать максимальную автономию для территориальных единиц, входящих в состав федерации, с предоставлением этим единицам ограниченной власти. «Свобода даст Индии возможность оказывать действенное сопротивление агрессии, опираясь на единодушную волю и силу народа».

Это освобождение Индии должно явиться символом грядущего освобождения всех остальных азиатских народов. Далее предлагалось создание всемирной федерации свободных государств, начало которому должно быть положено Объединенными нациями.

Комитет указывал, что он «не стремится ни в коей мере затруднять оборону Китая и России, чья свобода драгоценна и должна быть сохранена, или ослабить обороноспособность Объединенных наций». (В то время наибольшие опасности грозили Китаю и России.) «Но опасность усиливается как для Индии, так и для этих наций. Пассивность и подчинение чужеземной власти в настоящих условиях не только унижают Индию и ослабляют ее способность к самозащите и сопротивлению агрессии, но несовместимы с этой усиливающейся опасностью и не в интересах народов Объединенных наций».

Комитет вновь обращался к Англии и Объединенным нациям «в интересах свободы во всем мире». Но — здесь-то и обнаруживалось жало резолюции — «Комитет не имеет больше права удерживать нацию от попытки утвердить свою волю вопреки воле империалистического и авторитарного правительства, которое господствует над пей и препятствует ей действовать в своих интересах и в интересах всего человечества. Комитет поэтому постановляет: санкционировать для защиты неоспоримого права Индии на свободу и независимость начало массовой борьбы на основе принципа ненасилия под непременным руководством Ганди». Эта кампания могла начаться лишь тогда, когда Ганди .счел бы это необходимым. В заключение указывалось, что Комитет «не стремится обеспечить власть Конгрессу. Власть, когда она будет получена, будет принадлежать всему индийскому народу».

В своих заключительных речах председатель Конгресса маулапа Абул Калам Азад и Ганди дали ясно понять, что следующим их шагом будет обращение к вице-королю, как к представителю английского правительства, а также к главам важнейших государств, входящих в Объединенные нации, с призывом к почетному урегулированию, которое, признавая свободу Индии, в то же время учитывало бы интересы Объединенных наций в их борьбе против агрессивных держав оси.

Резолюция была окончательно принята поздно вечером

8 августа 1942 года. А спустя несколько часов, ранним утром

9 августа, в Бомбее и по всей стране было произведено множество арестов. Так мы очутились в Ахмаднагарской тюрьме.