Отпечатки затертых литер

Ничего не страшись, ни о чем не жалей —

Это служит дурную службу.

Просто помни, разбитый печалью своей,

Дружбу крепкую, нашу дружбу.

Пусть проклятый огонь раздирает виски

И по нервам гуляет вьюга!

Твердо верю: мне сгинуть не даст от тоски

Голос ветра и голос друга.

Словно тонкие нити стальных проводов,

Электричество гонят вены.

Оглядись! Детства нашего дружного кров —

Это школьные наши стены.

Здесь пропитанный знанием воздух хранит

Отпечатки затертых литер.

Здесь мы грызли упрямой науки гранит,

Сквозь окно созерцая Питер.

Ты вдохни, ты почувствуй звенящий порыв!

В нем и гордость, и смех, и диво…

Дабы голосом дружбы, что в памяти жив,

Было счастье вовеки живо.

Плыву, взмывая на волне, —

Лечу в морскую даль.

Несется бриз навстречу мне,

И где-то там, на самом дне,

Камней мерцает сталь;

Гудит, взрываясь, летний зной,

Горя огнем в груди;

Лазурь искрится надо мной,

И свищет ветер за спиной —

Свобода впереди!

Она с напевами морей

Сливается, звеня;

Играя сотнями огней,

Поет волна — о Ней, о Ней!

И, подхватив меня,

Взлетает птицей в вышину,

Туда, где солнца лик;

А я смеюсь — но не тону!

И, оседлав свою волну,

Продлить желаю миг…

Рокочет море чуть дыша,

С природой в унисон;

Валы стекают неспеша —

И умиляется душа,

Сдержав счастливый стон…

Морского воздуха, взлетев,

Я делаю глоток

И, на мгновенье замерев,

Под ветра громогласный рев…

В шальной лечу поток!

Валюсь, скрываясь с головой,

Неведомо куда:

Поток бушует надо мной,

И по бокам, и за спиной…

Кругом — одна вода!

Не побороть ее никак,

Единую волну:

Уж воздух, кажется, иссяк,

И свет подводный, как маяк,

Манит меня ко дну…

Как жаль, что милые края

Безумно далеки!..

Вдруг жизнь воспрянула моя,

Как будто ощутила я

Стальные плавники!

И вновь теперь, напрягши грудь,

Взмывая к небесам:

Я не хочу сейчас тонуть —

Мне б лучше воздуха вдохнуть,

Назло морским волнам!..

Взлетев на гребне, чуть дыша,

Природы слышу звон…

А с ним — и буря не страшна!

Пускай дрожит твоя душа,

Надменный Посейдон!..

Лето промчалось, как клин журавлиный,

Скоро, невидимо, неудержимо, —

Счастьем горячего дня.

Зелень кафтанов пылает рябиной —

Вскоре падут. Вновь провалишься в зиму,

В сердце июль сохраня.

Окутанный рассветной пеленой,

Старинный лес шумит под небесами.

Он погружен в живительный покой

И птичьими наполнен голосами…

Сквозь кроны величавые его

Проходит свет струящимся каскадом…

Здесь некогда творилось колдовство,

Которое не различимо взглядом.

И мудрость чародейскую хранят

Безмолвные лесные великаны:

Здесь колдуны вершили свой обряд

И били до рассвета в барабаны…

А их костров магических огни

Взлетали к звездам в небеса ночные,

И загорались ярче звезд они,

Просторы озаряя неземные…

Есть озеро чудесной глубины

Среди лесной красы нерукотворной,

Там в тишине, на самом дне озерном

Спит витязь из далекой старины…

Не слышит он русалочьей баллады,

Ему не ведом пламенный закат,

И утренняя свежая прохлада

Его истлевших не касалась лат.

Лишь только в час, когда заря лесная

Суровый обагряет небосвод,

Красы чудесной дева золотая

Приходит плакать у зеркальных вод —

Она поет о витязе прекрасном

В звенящей предрассветной тишине,

О гибели и славной, и несчастной,

Его постигшей на озёрном дне…

Тех дивных слез красавицы лесной

На водной глади жемчуга сверкают

И звоном еле слышным нарушают

Успопшего безвременный покой…

То нимфа плачет, горько и печально,

С тревожной грустью на рассвете дня,

И голос, невесомый и хрустальный,

Сквозь пелену рассветного огня

Чудесным эхом звонко отдается…

И вдруг — стихает. Снова тишина.

И только в красных небесах смеется

До полночи ушедшая Луна

Да утренней серебряной капели

Прозрачный раздается перелив,

Как позабытый в древности мотив

Лесного духа озорной свирели.

Бурлит необъятное море,

Клокочет седой небосвод

И ветер звенит на просторе

Кипящих неистовых вод.

Сквозь бурю суровую эту,

Сквозь туч грозовую вуаль,

Кораблик несется по свету —

Стремится в лазурную даль…

Бушует лихая стихия,

Чудесные рвет паруса,

А дерзкие волны морские,

В ночные взлетев небеса,

Корабль накрывают лавиной

И тянут на самое дно,

Чтоб стало могилой глубинной

Ему в одночасье оно:

Тогда в бирюзовой пучине

На тихом таинственном дне

Кораблик лежал бы поныне,

Забывшись в безвременном сне.

Ласкало бы только теченье

Льняные его паруса,

Русалочьи лишь голоса

Его б нарушали забвенье…

Но был бы наполнен печалью

Тот жизни лишенный покой:

Кораблику счастье — далекие дали

Да шелест волны под кормой!

Своей красотой безмятежной

Пучина его не влечет:

Простор ему дорог безбрежный

И светом луны белоснежным

Залитый ночной небосвод!..

Грохочет рассерженный гром

И силится тщетно стихия

Зеленые воды морские

Над гордым сомкнуть кораблем…

Пускай беспрестанно скрипит

В порывах неистовой бури

Сосновая мачта; звенит

Над парусом цвета лазури

Ветров беспокойный напев;

Пусть волны кипящие блещут

И, в самое небо взлетев,

Шумят переливом зловещим,

Но шторм, роковой и печальный,

Того не страшит корабля!

Ведь где-то за гладью хрустальной

Родная осталась Земля:

Всем сердцем кораблик стремится

Родимых достичь берегов,

Где ждут его певчие птицы

В тиши благодатной лесов

И милые сердцу рассветы

Сменяют волшебные дни…

Где гордо чернеют они —

Незыблемых гор силуэты…

Коль жизни вечной после гроба нет,

К чему тогда нам ныне жить пристало?

Уж не рождаться лучше бы на свет,

Чем ждать со страхом горького финала!

Но разве Смерть венчает этот путь?

Во славу ей проходит жизнь земная?!

И разве праведник не может посягнуть

На Божий суд и на блаженство рая?

Неужто грешники, которые разбой

Своим считали жизненным призваньем

И вечно шли преступною тропой,

На небе не получат наказанья?!

Ужель закончим мы существовать,

Вступив во твердь отверстую могилы,

Ужель ни Рай, ни Ад нам не дадут познать

Великие божественные силы?

Ужель библейский выдумал Пророк

Чудесное явленье Серафима,

И праведник поднялся на костер

На площади языческого Рима,

И даже смерть мучительная та

Была напрасна? Нет. Душа святая

Страдала за великого Христа,

А после поднялась к воротам Рая…

Так, значит, существует мир иной?

И парадиз, и мрачная геенна…

И, значит, память о душе святой

Спустя века по-прежнему священна…

Дыша прохладой городских небес,

Танцует Осень сольный полонез,

С улыбкой скорби пред лицом разлуки…

Вы вслушайтесь в торжественные звуки:

Здесь нынче роскошь смело правит бал,

Пока далёк безрадостный финал,

Аккордами резвится дождь по крышам,

И высший свет в звенящих нотах слышим!..

Вот, кажется, вступают скрипачи

Под мерный шелест дорогой парчи

И изредка звенит хрусталь бокалов

Ожившим эхом петербургских залов:

Стаккато по блестящей мостовой…

Прощальный бал играют над Невой —

Мазурки, вальсы, чудные кадрили,

В глаза Хозяйка напустила пыли,

На радость всем устроив листопад!

Повсюду он, куда ни кинешь взгляд,

Проносится в восторге небывалом,

Горя огнём: то золотым, то алым…

Тем временем уж близится конец:

Бледнеет красной Осени венец,

И, подхвативши веера и трости,

Прощаются невидимые гости.

Последний танец — и окончен бал:

Зима сменила пышный карнавал.

Расскажи мне, Луна, о сибирских просторах,

Серебром оживляя родные черты,

О причудливой ряби на спящих озёрах —

Ты же видишь ее со своей высоты.

Слышно: гулко кричат полуночные птицы,

Временами кому-то грозя не всерьез,

И трепещут, как будто девичьи ресницы,

Невесомые ветви печальных берез.

Спой мне, Ветер, о бурном невспаханном поле,

Где резвиться, родимый, знакомо тебе,

Чтоб в груди запылала горячая воля,

Как свеча пред иконой в крестьянской избе.

Пусть услышат тебя безымянные реки,

Бороздящие облик предутренней тьмы,

И природа сомкнёт полусонные веки

В ожиданье прихода грядущей зимы.

Спой мне, Ветер, с морозным сливаясь рассветом,

Что румянцем касается свежих небес.

Спой о крае, народной любовью согретом,

Где дружине подобен незыблемый лес.

Пролети, подгоняемый счастьем раздольным,

Пронесись над красою бесценной земли,

И ответит Россия тебе колокольным,

Поутру, замирая, звенящим вдали.

Просвисти, Ветерок, над родными краями:

Их объять не способен внимательный взор,

И Она улыбнется одними глазами —

Голубыми глазами бездонных озёр.

Выйду в поле, залитое алым сияньем рассвета,

Чтобы встретить улыбкою первые утра часы.

И душою почувствую воздух ушедшего лета,

А босыми ногами — хрустальную свежесть росы.

Я увижу рассветного неба дрожащее пламя

Сквозь молочную дымку сокрывших его облаков;

Пробуждается мир — целый мир пред моими глазами,

Утомленный холодною тяжестью сонных оков.

Отступает с лучами зарницы ленивая дрёма:

Сновидений бутоны, едва зародясь, отцвели,

Только слышится запах, родной и до дрожи знакомый,

Вновь рожденного дня и живительно влажной земли.

И волшебная сказка осенней сменяется былью —

Пролететь бы со свистом горящею лентой огня!..

Я у юной зари одолжу золоченые крылья,

Чтобы ветру над миром носить было легче меня.

Мир в ледяном закружился огне,

Пульсом горит электричество:

Мчится Зима на гнедом скакуне —

Здравствуйте, Ваше Величество!

Льдистой улыбкой играют уста,

Вьюгу скрывая мятежную…

Едет Царица — роскошна, чиста

Шуба ее белоснежная!..

Бойко звеня, серебро бубенцов

Песней звучит торопливою,

Гонит пурга молодых жеребцов,

С бурной сливается гривою,

Бешено свищет шальной ураган,

Вихри проносятся дерзкие:

Это — Зима и ее караван,

Верные слуги имперские.

Смотрела недавно я в синюю даль,

Вдруг вижу: по чистому небу,

Укутавшись в легкую белую шаль,

Сам Ангел летит в вышине —

Он светом Божественным был озарен

От пят до прекрасного нимба,

И в этом сиянии суетный мир

Эдемом казался мне.

Знамение крестное Ангел творил

Своей преподобной десницей;

Любовь, милосердие душ он дарил

Великой петровской столице…

Вдруг луч неземной озарил небеса

И сделал их ярче, светлее,

Наполнили пением небо гласа

Чудесных садов Эмпирея,

И Ангел прервал величавый полет,

И вторил небесному хору:

Внимал его песне седой небосвод

Сокрывший могучие горы —

Он пел о пресветлом рожденье Христа,

О Рае и муках Геенны.

О Библии, память которой чиста,

Страницы — вовеки нетленны!

И песнь его эхом в молитве людской,

Взлетев в небеса, отдавалась…

И, словно в ту ночь, Вифлеемской звездой

В святых небесах загоралась.

— Что такое Любовь?

         — Это горечь раскаянья

И пронзающий холод в бессонном бреду.

Слезы терпкие с привкусом злого отчаянья,

Так сокрытого лихо у всех на виду.

Окрыленная счастьем и болью прожженная,

Ты прекрасна, Любовь, в одночасье рожденная!

— А быть может, она херувима капризного

Лаконичная шутка в ответ на мечты?

Юмореска, судьбу перепевшая сызнова

Без нелепых мотивов земной суеты?

Вдохновенного странника муза красивая?

Или сотни цветов? Или капля счастливая

Серебристого моря бездонных надежд…

— Поминутно слепая, обманно-правдивая,

Априори царей, мудрецов и невежд!

Спор рождает всегда непреложную истину —

Ей рождать суждено звон хрустальный в груди:

То терновым венцом награждает прижизненно,

Наваждением горьким горя впереди,

А то вдруг, Божьим светом сердца озаряя,

Создает атмосферу Пресветлого Рая.

Весна, опять весна!

Звенит, благоухая,

Румяная, живая —

В проснувшейся душе.

И, до краев полна

Теплом святого Рая,

Искрится, расцветая

На зимнем бланманже.

Ты, вьюга, не злословь!

Лихи твои угрозы —

Но придержи морозы

И лютую пургу:

Ко мне пришла любовь,

Рождая трепет, слезы,

И бархатные розы

Рисует на снегу.

Спи спокойно под свист метели,

Усыпляющей, голубой…

Небо цвета промерзшей гжели

Расстилается над тобой,

Накрывает морозной тенью,

Колыбельной сводя с ума.

Хочешь вырваться? — Нет спасенья,

Всюду ночь. И зима, зима…

Вот уже, оплетенный дымкой,

Мир затих, молчаливо строг…

Только бродит сон невидимкой

По узорам пустых дорог.

Спит Земля, не ища возмездья,

Ветра слыша гудящий хрип.

А над нею плывут созвездья

Косяками священных рыб.

Крылья! Крылья мне дайте скорее:

Улечу, словно птица, на юг.

Душу мёрзлую там отогрею

Вместе с пальцами стынущих рук.

Поцелую горячую землю —

Блики солнца далёкой земли…

И дыханью солёному внемлю

Бесконечно лазурной дали.

Дайте когти железные, чтобы,

Пусть не видя во мраке ни зги,

Сердце вырвать из тесной утробы —

Из объятий ревущей пурги.

И подняться над ней, белолицей,

Рассмеявшись счастливой судьбе…

Сделай, Боже, девчонку — орлицей.

Буду век благодарна тебе.

Взмахнул Тигренок, словно кот,

Пылающим хвостом —

И вот, мерцая в серебре,

Стучится праздник в двери.

Для всей страны, смеясь, зажжет

Он звезды над Кремлём,

И ель на радость детворе

Украсит в тихом сквере…

Великолепный полон зал

Пажей, красавиц, франтов —

То кружит Ветер удалой

Снежинок хоровод.

Россия! Подними бокал

Под мерный звон курантов,

Ныряя разом с головой

В счастливый Новый Год!

Пролетел десятый год: долгий, круглый, целый…

Ты моргнул всего разок, а уж он-то скор:

Видишь блики на окне? Это лапой белой

Чертит Заяц-весельчак сказочный узор!..

Принакрылась вся Земля снежною периной,

И кудесник подоспел, с бородой как встарь…

Вот уж скатерть на столе — запах мандаринный

Приглашает в гости к нам заглянуть Январь.

Слышен смех, волшебный звон с ароматом хвои —

Ты желанье загадай в эту ночь, народ!

И счастливей прежнего, радостнее вдвое

Станет наступающий светлый Новый Год!

Мне для счастья ненадобно броского —

Иногда и немногое знаково.

В одиночестве слушать Чайковского

И читать вечерами Булгакова.

Исповедаться лику старинному,

С головой помолясь непокрытою,

И гулять по Арбату пустынному,

Восхищаясь в душе Маргаритою.

Точно в солнечном детстве, по тихой аллее пройду,

На резную скамейку у дуба любимого сяду —

Как же сердце томилось по этому старому саду,

Словно тысячу лет не бывала я в милом саду…

Изумрудным венцом коронован задумчивый друг…

Не гуди, старина, — я столетний покой не нарушу.

Лишь хочу, чтоб мою до поры повзрослевшую душу

Приласкал ты как прежде касаньем невидимых рук.

Чтобы храм улыбался над кружевом старых ворот

И над пылью дорожек, которые тоже не новы…

Чтоб из сердца рвалось воробьем восхищенное слово —

Да со смехом веселым над дерзостью птичьих отстрот:

Их немало в саду, овладевших искусством бонмо,

Расчирикались, скачут потешно — едва ли не в руки!..

Мой Михайловский Сад раскрывается в радостном звуке,

Как и в сладкой прохладе подтаявшего эскимо.

Сняла очки — и вижу все мазками…

Забавно: мир как с полотна Мане.

Коснусь его холодными руками —

Исчезнет тотчас, по моей вине.

Постой, не надо! В сумочке перчатки;

Надену их — не станет мерзлоты!..

Моей мечты цветные отпечатки…

О пресный быт! За ними меркнешь ты…

В глазах стоит священная картина —

Безумие, фантазия, мираж:

Сливается навеки воедино

Эмоций полихромная гуашь.

Так трепетно, как тень скользящей лодки

По темной глади на краю земли…

Очки надела — снова вижу четко.

Но вижу ли? Но вижу ли?..

Протяни мне, Боже, на ладони хризолиты слез,

Чтоб сверкали в светлый миг оправой для счастливых глаз.

Силы дай не утонуть в бездонном океане грёз —

Жить секунду за секундой как в последний раз!

Подари незримую корону светлого ума:

Чтоб стихи рождались, разрывая сладкой болью грудь…

Господи, я трудный путь поэта выбрала сама!

Только Ты, прошу, со мною рядом будь…

Ну а если невзначай мне скажут: «Знаешь, Бога нет»,

Не померкнет свет янтарный вдохновленных глаз.

Лишь отвечу я без срыва на фальцет:

«Если так — то кто же создал нас?..»

В моих глазах — застывшая смола.

Сосной когда-то, значит, я была.

Тянулась к небу, к солнцу — все росла:

Мне солнечные открывались дали!..

Я видела тогда весь мир земной —

Сквозь призму стужи, сквозь пьянящий зной…

Я пахла хвоей, свежестью, весной —

И звезды ледяные мной дышали.

А подо мной кипела жизнь — аврал!

Влюблялся кто-то — кто-то умирал,

Один по миру нитки собирал —

Другой — цветы в букет Прекрасной Даме.

Пел нищий и рыдал всевластный царь,

И сквернословье заглушал тропарь…

Сосну срубили — побурел янтарь

И стал моими карими глазами.

Нужно отвлечься… Отвлечься — я буду молчать:

По глазам, по губам… По слогам — объявленья, афиши.

Смысл в иероглифах угольных веток искать,

Образы буду ловить, словно шапкой — стрекоз.

Мучить безбожно изнанку карманов — и ждать,

Фимиам различая в прокуренном воздухе, слыша

Запах, окутавший города мокрую стать,

Влажный по-питерски запах некупленных роз.

Нужно отвлечься, забыться — я буду молчать.

Горделиво, как воротничок неотглаженной блузки.

Все ожидая кого-то — Ее, благодать.

И молить небеса дымовые — не знаю, о чем.

Не с кем прощаться — уйду по-английски опять.

Чтоб, свернув в подворотню, без этикетов, по-русски —

Городу мокрому все без прикрас рассказать,

Горечь невстречи оплакав осенним дождем.

Старый сад не исчез из вида,

Он не скрылся, заснув, из глаз…

Отчего ты грустна, Немезида,

Будто смертный предвидя час?..

Стали дни по зиме короче…

Так зачем же теперь, впотьмах,

Ты, дитя итальянской Ночи,

В ленинградских молчишь слезах?

Серебрит драгоценный иней

Королевских дубов резьбу,

И лежишь ты, моя богиня,

В деревянном лежишь гробу.

Припорошена снегом тога,

Пальцы стиснули лавра цвет…

Не гляди с укоризной строго —

Ведь иного спасенья нет!..

Гром бомбежек — твоя панихида,

Вместо лиры поет снаряд.

Но не гневайся, Немезида:

Отстоит тебя русский град!

За садовой чудной оградкой

Он живет: не погиб, не пал!..

Стала ты его ленинградкой,

Он тебе пантеоном стал.

Рвут зенитки. Под эти звуки

Зимний Летний свой сон хранит,

И промерзшие чьи-то руки

Гладят мрамор твоих ланит,

Кто-то хрипло читает «Отче»,

Хороня, точно клад — в скале,

Божество итальянской ночи —

В подсоленной от слез земле.

Но не надо могилы бояться:

Не пройдет и десятка лет,

Из траншеи номер семнадцать

Выйдешь снова на белый свет,

И сквозь кружево стройных линий

Ты победе — живой и сладкой —

Улыбнешься — зарёй, богиней,

И расплачешься… ленинградкой.

Звучат псалмы среди колонн,

Сквозь купол рвутся в небо,

Виолончелью тянет хор

И скрипкою звенит,

А вы все смотрите с икон…

Остановиться мне бы,

Да ваш поймать спокойный взор,

Пронзающий гранит.

Подобно бликам на реке,

Чуть зримо брезжат свечи —

Живые капли янтаря

У золоченых рам.

И Ты стоишь одна, в платке,

Наброшенном на плечи,

И, как мечту, у алтаря

Вдыхаешь фимиам.

Я только слушаю псалмы —

И дрожь морозит кожу…

Среди молящихся стою,

Молчание храня.

А из церковной полутьмы

Глаза, отцовских строже,

Глядят. И молится в Раю

Георгий за меня.

Вот и март на исходе, а с ним — петербургские вьюги…

Я без грусти прощаюсь с толпой надоевших подруг

И бок о бок с планетой, что движется в замкнутом круге,

Все кругами хожу, ни мгновенья не глядя вокруг.

Что глядеть по сторонушкам, жальним, чужим, незнакомым,

Ведь в толпе человека-то нынче едва ли найдешь!

Правда — вот она, в горле, шершавым, мешающим комом,

А под масками вашими нервно хихикает ложь!

Так чего же искать? И куда же, простите, бежать?..

За неведомым счастьем — вперед, за победой — по бедам!

Легче быть в стороне, чтоб без вас продолжали стрелять,

Ведь маршрут ниоткуда доселе, к несчастью, не ведом…

Пусть считает со скорбью копеечки сгорбленный дед,

Порождая аморфно-абстрактное чувство привычки…

Супротив пойдешь? Будь заключен хоть на тысячу лет:

Иль в объятья Фемиды, иль в статусе Гений — в кавычки.

Будет сложно. До дрожи, до дьявольской дрожи!

До скрипа ножа по немеющей коже!

До хлесткого ливня — до ведьминских плёток,

Свистящих по мокрым щекам…

И будет казаться, что это — finita,

Что счастье — изорвано, смято, разбито,

Но ты — будь спокоен, уверен и кроток.

И «мудрым» не верь дуракам…

Упорствовать будут, трепать языками,

Пыхтеть и размахивать важно руками,

И столько бесценных предложат советов,

Что книгу пора бы писать!

Мол, дружба, как битва времен Камелота,

Не вольный полёт, а работа, работа,

И если друг предал, то вправду — зачем ты

Собрался такого прощать?

Не лучше ли будет до треску надуться,

Заснуть — чтоб навеки врагами проснуться,

А после, на людях, из дьявольских кружев

Обид километры плести?..

Наивность! Хоть все мы такими бывали…

Одобрили бы в Камелоте едва ли…

Будь сильным! Сложи на алтарь светлой дружбы

Рожденное с болью «Прости».

Лечу и не могу остановиться

По угольному бархату небес.

Продрогший ангел Северной Столицы,

Черезвычайно осмелевший бес!

Тону в чернилах бесконечной ночи,

Вином бурлящей в лабиринтах вен.

Порой — хрипя от исполинской мочи.

А вдруг — шепча беззвучное Amen.

И нет Вселенной ни конца ни края —

И впрямь, какой у бесконечья край?..

Лишь тьма клубит, да я лечу из Рая —

Наказанный небесный самурай.

Нет места боле во святых палатах…

Немного жаль — но воздержусь от слов.

Мне радостно, что у ребят рогатых

На всех бурлящих не нашлось котлов!..

И вновь сажусь за парту,

Ища в ученье прок.

А в мыслях — по Монмартру

Гуляю без сапог.

По пестрому бульвару —

Взлетая, не пешком!

Я с Музою на пару

Гуляю босиком.

С усердием Орфейским —

Пою седым холмам.

Иду по Елисейским,

Машу — «Bonjour, Madame!»

Брожу, ведя беседу

Брусчаткою Полей,

Брожу, как тень, по следу

Французских королей,

И в сладкой сказке вижу

Божественную быль,

Как нежный лик Парижа

Сквозь уличную пыль.

Румяный жар заката,

Ресницы тополей.

И линии Монмартра,

И контуры аллей…

Огней вечерней трассы

Лихая карусель,

Печаль немого класса,

И парта, холст, пастель…

Вновь рисовать! Танцором

Пронесся грифелек…

И вот Париж — узором,

Так близок… И далек.

А с потолка, упрямо

Молчание храня,

Горгульи Нотр-Дама

Взирают на меня.

Как фея, чей павлиний стан

Скрывает паранджа,

Как танец с кровоточьем ран —

На лезвии ножа,

Как вечно пламенный огонь —

Немыслим, негасим,

Как вскрик испуганный: «Не тронь!..»

И зарево — засим,

Как небо в хрусте января —

Тот ледяной топаз,

Как поцелуй, что вновь горя,

Горит как в первый раз,

Как нежность птицы — к стороне,

Где южные края

Всплывают грезами во сне, —

Прекрасна жизнь моя.

Заснет Земля. Святое упоенье

Накроет лес искристой пеленой.

Все скроет ночь. И с ней в благоговенье

Застынет луг, не тронутый Весной…

Закостенеет вспаханная нива,

До синевы промерзнет небосвод,

И, прежде — неустанно хлопотлива,

Замедлит речка свой привычный ход.

И будет мир морозами окован…

Но что же вдруг?.. Топя хрусталь снегов

Весна встает из ледяных оков

И вот уж ею сумрак очарован.

По следу смерти — ходит возрожденье.

За гробом — жизнь. За дремой — пробужденье.

Ах, что такое жизнь? — Предчувствие, тревога,

Неведомая темная дорога,

Залитая небесными лучами,

Страшна — как отблеск мыслей, что с порога

Тревожат ум бессонными ночами?

Но так ли это?

Иль правдив ответ,

Что жизнь — сплошной чуть притемненный свет,

Из разу в раз на трон ведущий Лето

Сквозь миражи давно минувших лет…

А, впрочем, —

     сам ты виноват премного,

Коль жизнь твоя —

         дремучая дорога.

Не печалься, милая, не надо —

Целый мир не стоит слез твоих.

Вспомни, душу озарив отрадой,

О краях, любимых и родных…

Вспомни лес, таинственный, могучий,

Шелестящий нежною листвой,

Шепот ветра тихий и певучий,

Ручеек небесно-голубой.

Вспомни радость нового рассвета:

Час, когда погаснут фонари

И подснежник расцветет, согретый

Ярко-алым пламенем зари…

Вспомни зелень мирную дубравы:

Ты ее любила с давних пор!

Шумных рек лихие переправы

И полей чарующий простор;

Те места любимые, родные.

С чувством светлым вспоминай о них.

Есть земля — святая Русь, Россия…

Прочее — не стоит слёз твоих.

Восславься, Эллада! Вовеки живи,

Питаясь огнем олимпийской любви!

Пускай не померкнут во имя Богов

Красоты твоих берегов:

Оливковых рощ необъятный простор

И дивная стать зеленеющих гор —

Сам трепетный облик бессмертной земли,

Застывший в античной пыли.

Незыблемых храмов звенящий покой,

Пропитанный духом лазури морской:

Здесь эхом поныне молитва слышна,

Святая во все времена.

Геройской бравады живительный кров!

Красуйся, Эллада, вовеки веков!

Ты, славы великой хранящая прах

Легендой в народной устах.

Ты помнишь триумфы военных побед,

Укрытых от взора завесою лет,

Святая отчизна героев былых,

Рожденных на землях твоих!

Ты помнишь, держава, своих сыновей:

Рабов бессловесных и гордых царей,

Богов и Атлантов,

Гомеров, Сократов

И прочих достойных античных мужей,

Тебя прославлявших судьбою своей!

Вершивших при жизни благие дела,

Чтоб слава Эллады вовеки жила!

Озаряет глухую просинь

Фейерверк золотой листвы —

Пусть резвится старуха-осень:

Век недолог ее, увы…

Уж на юг потянулись птицы,

Дни сменяются все быстрей:

Вот и праздник в окно стучится.

Он у школьных стоит дверей!..

Открывайте! — влетит с порога,

Свежим вихрем ворвется в класс,

Светлой радостью педагога

Одарив в одночасье вас.

И наполнится сердце светом,

Только счастьем одним горя,

И повеет цветущим летом

В зыбком холоде октября…

Спасибо тебе за мелодию сердца,

За солнечный блик на промерзшем окне.

За все, что с крикливо-далекого детства

Поистине близко и дорого мне:

За скрип по-январски хрустяще-хрустальных

Морозистых веток, морозных аллей,

За бархатный шорох портьер театральных:

Красавиц веселых и их королей…

Спасибо за все — за лицо, и за имя,

И даже за теплые стены Кремля…

За звезды ночные. За то, что под ними

Для нас не устанет кружиться Земля.

За то, что кумир. И за то, что подруга.

За то, что всегда, и за то, что не вдруг —

За то, что мы попросту есть друг у друга

На этой планете пожаров и вьюг.

Я путала жизнь с беспрестанною битвой,

Плеща кипятком раскаленного лба,

И только твоею сердечной молитвой

Моя не однажды решалась судьба.

Спасибо за то, что ты, брови нахмуря,

Прощаешь, обиду в душе не храня.

И с буйным порой разноцветием дури

Поистине искренне любишь меня.

Спасибо тебе, что за тайною дверцей

Скрывается счастье — мой сказочный сон.

За то, что я слышу мелодию сердца,

Которое бьется с твоим в унисон.

Люди, зачем вы уходите?

Люди, куда спешите?

Жизнь-то все кружит в памяти

Свой беспрерывный пляс!

Молча руками разводите:

Судьбы не вы вершите!

Только как быть прикажете

Тем, кто теперь — без вас?

Люди, зачем вы уходите?

Будет же не вернуться!..

Время вас крепко спрячет —

Полно рубить сплеча!..

Только судьбе — не до податей:

Бьет ваших жизней блюдца…

Может быть, наудачу.

Может быть, — сгоряча…

За небо, даже не за море

Люди спешат куда-то…

Крылья, висевшие плетьями,

Парусом ловят свет…

Здесь же хранят на мраморе

Путь ваш бесстрастно даты.

Где-то длиной в столетье он.

Где-то — в семнадцать лет.

Печальный праздник. Ясный. Долгожданный.

Исполненный святого торжества…

Его печать в глазах у ветеранов

Уж столько лет по-прежнему жива.

Гремит салют, и мирные ракеты

Так ярко и восторженно горят…

Но живы те, кто слышит в звуке этом

Не фейерверк, а вражеский снаряд.

Но живы те, кто знал не понаслышке

Тупую боль безвременных утрат.

Кто без еды, тепла и передышки

Свой город защищал, родимый Ленинград…

Кто помнит голод, лютые морозы,

Согреться лишь желание одно!

Немецкой армии жестокие угрозы,

Взрывной волной разбитое окно.

Стоят они, Герои Ленинграда,

И перед их глазами в сотый раз

Воспоминанья ужасов блокады

Всплывают явно, будто бы сейчас…

Да, город наш прекрасен, светел ныне.

Но было время много лет назад,

Когда все замерло. Безмолвно и пустынно

Стояли церкви, мертвый Летний Сад

Был снегом занесен. Трамваи не ходили,

А зданий величавую красу

Морозы белым инеем укрыли

От тех врагов, что небо бороздили…

Безмолвие и только боль глухая

Да метроном в холодной тишине

Печально раздавался, замирая…

Как реквием для павших на войне…

Гремит салют. Стоят они, бодрятся,

Держа цветы в натруженных руках.

Герои. Ветераны. Ленинградцы

С трагичной радостью во взгляде и сердцах…

Прошло уж столько лет… Но словно наяву

Блокаду видим. Голод, зданья, люди.

Мы не забыли страшную войну.

И никогда, вовеки не забудем.

Давайте вспомним горестные годы

Истерзанной страны,

Когда сплотились мирные народы

Перед лицом войны:

Не пощадили мимолетной жизни,

Пожертвовав собой,

И, все молитвы обратив к Отчизне,

Фашисту дали бой.

Давайте вспомним те поля, дубравы

Израненной земли,

В которых, не ища посмертной славы,

Солдаты полегли —

И не было ни страха, ни печали

На лицах молодых,

Когда бойцы, не дрогнув, погибали,

И раненою грудью заслоняли

Товарищей своих:

Пускай не все, по чьей-то высшей воле,

Известны имена.

Им памятник еще на бранном поле

Поставила война.

Давайте вспомним взрывы Сталинграда

Под гулкий стон полей,

И узников, прошедших круги ада

Фашистских лагерей,

И тех, чья вера стойкая в Победу

Не ведала преград…

Кто, несмотря на все земные беды,

Стоял за Ленинград.

Стоял… За нерушимую свободу

Гранитных берегов.

За черствый хлеб и ледяную воду,

За вольный град Петров

И перелив симфонии блокадной

Под метронома бой…

За силуэт, могучий и громадный,

Над вольною Невой.

Пускай блокада истощила лица

Измученным бойцам:

Не рухнула Петровская столица

И, выстояв назло проклятым фрицам,

Не отдалась врагам!..

Давайте вспомним трепетную силу

Народа своего:

Обстрелы, голод, братские могилы —

Страдания его;

И вместе с тем — великую отвагу

Несломленной страны.

Огонь Победы. Взятие Рейхстага.

И наш конец войны.

Давайте вспомним доблестные годы…

Цари в красе бесчестья напоказ:

Оно тебе любовь сполна заменит…

И не стыдись витиеватых фраз —

Побольше фальши. Это мир оценит.

Забудь о чувствах пламенной души —

Не прибавляй завистникам работы!

И вместо злата воссиять спеши

Предметами дешевой позолоты.

Лощеным глянцем вычурно сверкай,

Стремясь пробиться во святые князи:

Пусть жизнь твоя напоминает рай,

Хоть и с оттенком придорожной грязи.

Скабрезной пошлостью сжигай себя дотла!..

Да только помни, волочась за стадом,

О той, что радость жизни отдала

Лишь за секунду — но с тобою рядом.

Ты стихи научился неплохо строчить —

Кто читал, подтверждает это.

Только хватит ли рифмы, чтоб гордо влачить…

Нет! не лавры, но крест — поэта?

Твердый взгляд и осанка — дворянская стать,

Горделивых стихов — в избытке…

Но подумай: сумел бы за них ты страдать,

Раздавая себя по нитке?

Обедневший, забытый жестокой толпой,

За копейку продавший лиру…

Нездоровый, конечно, возможно, слепой, —

Стал бы петь дифирамбы миру?

Или к черту его бы в расстройстве послал,

Протянув на проспекте руку?

Стал бы биться за то, о чем прежде писал,

Не кляня нищету и скуку?

Нет? — пусть стыдно же будет теперь самому

Впредь бумагу марать для света!

А коль сможешь — так шляпу с поклоном сниму

Перед светлым лицом Поэта!

Гулкие стоны тяжелых подков,

Пылкие речи — бессильные вздохи.

Это кровавая смена веков,

Муки рождения новой Эпохи.

Мертвенно-бледные стены кутузки,

Кровью багровой ошпаренный снег…

Красный ты? Белый ли? — Важно, что русский!

Важно, что Сын. Патриот. Человек.

Горем сожжен меж столетьями мост —

Все, что отжило — теперь пепелится,

И загораются новые лица —

Звонкая россыпь серебряных звезд.

В солнце — поэзии вашей истоки,

В дали — ее простирается путь.

Ядерный сплав эти нежные строки:

В них серебро и гремучая ртуть.

Время оплакал немеркнущий Диск,

И на могиле усопших империй

Мощно воздвигнутый встал обелиск

Вами воспетых тончайших материй.

Я петь буду. Громко, до сбива дыхания

Вольным дождям и залуженным крышам.

Счастье и горе, любовь и страдание,

Так, чтобы каждый мой голос услышал!

Страшную, звонкую, дивную песню —

Да подыграют небесные струны.

В ней зародясь, я умру и воскресну,

В ней же останусь прекрасной и юной.

С новым рассветом — гимны рождения,

Необъяснимого, неповторимого,

С мощью какого-то странного гения,

Людом забытого, небом хранимого,

Выйду на улицу, свету на милость,

Песню, как птицу из полона выпущу —

Та, что в сознанье годами томилась,

Будет звенеть еще тысячу, тысячу,

Тысячу лет! Серебристою льдиною,

Новою радостью нового дня…

Слушайте! Я вам спою — лебединую,

Чтобы жила уже после меня.

Ас во всем, за что бы ты ни брался,

Нет тебе задачи не по силам!

Добрый друг — мне был им и остался,

Радостным, заботливым и милым…

Если ранюсь я — ты лечишь рану эту,

Йодом — ссадину, а боль души — советом.

Мне на свете — знай! — всего дороже

Абсолютно истина простая:

Миллион бесценных звезд ничтожен.

Он не точка, только запятая!

Человек, тебя мне нет милей:

Единица — в тысяче нулей!..

Вечна дружба наша, пап. Я точно знаю.

В имени Вашем — морская волна,

Дерзких кудрей позолота.

Искра, причудливой жизни полна, —

Заключена, заточена —

В тьме стихотворного грота.

Искр — несчислимая рота!

Перышко резало кожу листа —

Были поэзией — ранки.

Боты не чищены — рифма чиста,

Волею Господа, силой Перста,

Силой — железной осанки

Польской наследной дворянки.

Пал переломного века венец

С хрустом — на русские спины.

Звон серебра — в звоне битых сердец.

Только серебряней Ваших колец —

Ваши «бесценные вина»![1]

Ваше шальное — Марина!

Красив Париж, незабываем Рим,

Когда над Колизеем солнца диск в зените,

Но Петербург особенно любим,

Имеющий в народе имя: «Питер».

Зимой, весной, в любую непогоду,

Сверкает Град над бурною Невой.

Тенистые сады, волшебная природа,

Гранитный сфинкс, подаренный судьбой!

Санкт — Петербург поэтом воспевался;

Сам Пушкин описал его в стихах.

Захватчикам из Швеции не сдался,

Перед фашистом заглушил свой страх.

Наверно, Петр, закладывая город,

Отдал ему резерв великих сил:

Короны, скипетры, порфиры, серп и молот

Санкт-Петербург достойно пережил.

И иногда, своим окинув взглядом

Громаду крепости над гордою Невой,

Я думаю с чудесною отрадой:

«Господь, храни великий город мой…»

Есть город на Земле, прекрасный и великий,

Он, будто созданный неведомой рукой,

На берегах возник когда-то диких

И шпилями церквей вознесся над Невой.

Есть город, где, ступая еле слышно,

Гуляют музы ночи напролет…

Где Вдохновение тайком в окошко дышит.

Где можно видеть Ангела полет.

И ужас войн, и голод дней блокадных…

Все пережил народ в недрогнувших стенах.

Не сдался он под гнетом беспощадных

Врагов. Он поборол свой страх,

Чтоб защитить Петровскую столицу —

Святой красы торжественный оплот…

И город выстоял, свободный словно птица;

Хранимый Богом от мирских невзгод.

Есть город — молодой, прекрасный, величавый…

В его названии ты слышишь шум балов

И тихий отзвук музыки печальной,

Церковный хор и звон колоколов.

В его названии ты слышишь еле-еле

И шелест волн торжественной Невы,

И нежный звук… Весенний звук капели,

Который не идет из головы…

Сверкает золотом лишь гладь реки атласной,

Над ней возвысился чудесный силуэт…

Есть город на Земле, великий и прекрасный.

Ему подобных в целом мире нет.

То искришься огнем столицы,

То рыдаешь, душой скорбя…

Петербург! Ты меняешь лица,

И таким я люблю тебя.

Ты в короне седой Европы

Миллионом горишь огней;

Обгоняешь, сбивая стопы,

Королевских ее коней —

Нерушимый, по-светски гордый,

Ты на русской земле рожден,

Дабы волею длани твёрдой

Вознестись на имперский трон!..

Я люблю тебя, город статный,

Всей горячностью нежных слов,

Слыша отзвуки славы ратной

И звенящий мотив балов.

Есть в твоей величавой силе

Мощный стержень — святая сталь,

Что флагштоком вздымает шпили

В серебристо-глухую даль.

Ты не меркни! Гори, Столица,

Синевою своих очей,

Поднимая мосты-ресницы

Под вуалью белых ночей…

Пусть горят над тобою знаки —

Мириады прохладных звёзд,

И надежно хранит Исаакий

Поцелуев заветных мост.

Vivat, Любовь!.. Bonjour, Paris!

Не ты ль ее волшебный храм?

Не ею ль дышащим сердцам

Твои пылают фонари?

Ночных соцветие огней

Хранит пьянящий аромат.

Любовь жива — поныне ею

Весь город сказочный объят!

И башни абрис кружевной

Над панорамой стройно зрим —

Здесь плут резвится озорной,

Смешливый лучник-херувим.

Ах, как поет аккордеон

Под эхо сбывшейся мечты,

И нежный колокольный звон

С блаженной льется высоты!..

Но вот я в Петербурге вновь

Гляжу на сталь холодных крыш.

И всюду чудится Любовь,

И всюду слышится: Париж!..

От ветхой Руси до пугающе новой России

Идешь ты, родная, под стягом великой страны…

Европой тебе не бывать, не пробиться в святые —

Но крылья торчат из твоей несогбенной спины!..

Идешь, спотыкаясь, дорогою славы и бедствий —

И бьется на шее местами пошарпанный крест.

Горда по-славянски и духом сильна — по-советски,

Несломленным духом, стоявшим за Киев и Брест.

Союза не стало, как было с Российской державой…

Но разве порвешь в подсознание вросшую связь?!

Эпохи уходят. Но образ березки кудрявой

Никто не вобьет сапогом в придорожную грязь!

Никто не растопчет чарующих бликов заката,

Но будут пороки закатным огнем сожжены.

Страдалица — Русь! Твое имя — как Библия, свято.

А ты — как заветы ее, не имеешь цены.

Вьюги дико огромного роста

Этой странной зимой.

Леденелый Васильевский остров —

Только мой, только мой.

Лазуритно-чернильное небо —

Зданий крепкая стать,

Тротуары волшебные, где бы

Мне хотелось гулять

В одиночестве вечно сакральном,

Чтоб энигма веков

Серебром проливалась сусальным

Из ночных облаков

На лицо. Ледяными губами

Чтобы месяц вздыхал,

И морозец хрустел под ногами,

Как разбитый бокал.

Сквозь соцветия лет и столетий

Будет в памяти цвесть.

Невским духом по синей планете

Слать мне добрую весть…

А когда позовешь ты однажды,

Ленинградская Русь,

Не сдержусь я: на крыльях бумажных

Хоть по ветру примчусь!..

Чтобы вновь пробежаться украдкой

По ночной мостовой,

И насквозь пропитаться загадкой,

Надышаться Невой…

Распахнется порывисто ворот,

А по лбу — холодок.

Мы с тобой повенчаны, город,

На неведомый срок!..

Пестрый мир — приглашает лишь в гости,

Ты — мой истинный дом.

А волшебный Васильевский остров

Вечно в сердце моем.

Над полями — моря голубые,

Облаковый дымок папирос.

За поселком — лесов полоса

И реки серебристая рябость.

В сотый раз — и как будто впервые,

Вижу долгие струны берез.

И опять закрываю глаза:

Не сдержать безнадежную слабость.

Деревянная ветошь сараев,

Чуть подгнившие стены домов,

Золотые вдали купола,

Деревеньки, уснувшие сладко.

К драгоценному, нищему краю

В русском теплится сердце — любовь.

Я б ему ее всю отдала…

Безвозвратно. Без слов. Без остатка.

С начала света грезил человек

О мощи всеобъемлющего знанья:

Пытливый ум за мимолетный век

Постичь стремился тайну мирозданья!

В кромешной тьме слепого естества

Окутанной безмолвием Вселенной

Для разума наградою бесценной

Науки чудный глас служил сперва.

Столетья шли, сменяя времена,

А с временами — и людские нравы.

Забвенью предавались имена,

Прославленные некогда по праву,

Чертовка-ночь околдовала мир,

Сполна народной волею владея:

Изгоем стал общественный кумир,

А гений обратился в чародея.

Во мраке скорбном разума искра

С несчастной жертвой злого заблужденья

Горела жарким пламенем костра

За глубину свободного сужденья.

Рвалась протяжным криком в вышину,

В себя вбирая праведную муку

И воспевая лишь ее одну —

Губительно прекрасную науку…

Так погибала, рассыпалась в пыль,

Едва родясь, теория живая,

Виною тех, кто самосуд вершил,

Тиарой богохульство прикрывая.

Да только смерть идее не страшна:

Над ней не властны ни костер, ни плаха!

Наступит день — и оживет она,

Как будто феникс, возродясь из праха.

И разойдется суетная тьма

В тот самый миг, когда на небосводе

Взыграет свет народного ума,

Как обелиск незыблемой свободе.

Я странник, гордо и нелепо

Хранимый мудростью веков.

Дитя безжизненного неба,

Дитя беспечных облаков.

Я вижу сквозь глухие стены,

Не веря в ценность бытия,

И ядом обжигает вены

Душа мятежная моя.

Горит, пылает свежей кровью,

Питаясь духом новых дней.

Я Ангел, сгубленный любовью,

И Демон, неподвластный ей.

Я океан, волной лазурной

От глаз сокрывший вольный брег,

Я ураган Вселенной бурной,

И мне названье — Человек.

Мне привычно о славе мечтать:

Закулисье — волненье — аншлаг…

Тянет мир бесконечный объять,

Не попавши прилюдно впросак!

Я, конечно, наивна, глупа,

Но почувствовать жажду полёт!

Чтоб моим аплодировал па

Восхищенный столичный народ…

И, признаться, желаньем горю

Воссиять негасимой звездой!

…Рассказала о нем Фонарю —

Тот полночи трунил надо мной!..

Я б хотела великою быть —

Правда, нет ни уменья, ни сил:

Кукловод не забыл оживить —

Только ноги приделать забыл.

А сверкать бы могла я вполне

Средь картавящих горе-актрис!..

Но не выйти такой полу-мне

Из-за этих злосчастных кулис.

Вы решили, красива я?

Не надейтесь — я просто в гриме.

Или сильно влияет лира,

Отблеск музы в лице храня.

Есть по духу родня — друзья;

Я реальна, наверно, с ними.

А иным до скончанья мира

Не увидеть такой меня!

Только если, быть может, в том,

Что так пылко зовут стихами:

О России, любви… О маме —

В излияньях зеленых лет.

Потому что я целиком:

И с душою, и с потрохами,

С полудетской игрой — мечтами —

Может, скверный, но все ж — поэт.

Пусть вокруг погудит толпа

Мастеров до самой развязки

Сочинять небылицы — сказки

И навешивать ярлыки.

Мне шестнадцать, и я глупа?

Господа, не сгущайте краски!

Мне не страшно — я в гриме… В маске —

А под ней у меня клыки.

В груди грохочет жар неистовый —

А ночь тиха.

Опять безумие написано

Взамен стиха!

Разочарованно-встревоженный,

Моргает свет.

Изорван в клочья с болью сложенный

Полночный бред!

Дробь отбиваю в злости нервно я —

И вот оно!

Ты входишь, томно-эфемерная,

В мое окно.

Как тень, легка, бесплотно-женственна,

А стан — высок.

Целуешь нежно и торжественно

Меня в висок.

Заре подобная, касаешься

Нестройных строф.

Проводишь пальцами по клавишам

Моих стихов.

И, прежде неприлично тленные,

Бледны, глухи, —

На всю страну, на всю Вселенную —

Звучат стихи.

А в тесноте полночной комнаты —

Гипноз, гипноз… —

Очей твоих сияют омуты

И волны кос.

Ты заливаешься девчонкою;

Плетешь, смеясь,

Жемчужный свет перстами тонкими

В сплошную вязь

Стихов — мучительно-блаженную…

И видит глаз

Тебя, безмолвно-совершенную,

В сплетенье фраз.

К рассвету вновь придет на царствие

Нецарский быт.

Ночного сказочного странствия

Мираж разбит.

Разбит в осколки до полуночи…

Смиряя дрожь,

Я жду: из тени переулочной

Ты вновь придешь.

На краю земли, на краю пути,

Человек стоял твердокаменный.

Необъятный зев черной пропасти

Под его расстилался ногами.

Позади — пожар, под ногами — мрак:

Стаи демонов дьявольски корчатся.

И свернуть нельзя — и взлететь никак.

Дальше бездна, но падать не хочется!

Как назад пойти — если путь сожжен?

Как без крыльев в лазурь? — не получится.

Шаг — последний рубеж. А за тем рубежом

Всякий грешник — изволь помучиться!

Человек стоял на краю пути,

Точно камень. Да с сердцем пламенным.

Коль нельзя свернуть — лучше впрямь идти,

Чем из трусости быть неприкаянным!

И шагнул вперед, и шагнул во тьму —

На распутье навек не остался.

И Решимость Силу дала ему,

Чтобы, в бездну упав, поднялся

И без крыльев взмыл — пусть не в Рай, но ввысь,

Ведь грешил на земле немного.

Звёзды в память ему над планетой зажглись

На глазах у людей… и Бога.

Я с головой в поэзию — как в омут,

Ушла в безмолвно-добровольный плен.

По тысячам глухих и темных комнат

Искать себя, а может — перемен.

Над городом скользила, словно тень, я

Пока в словах души не обрела.

Прошла мостом слепого невезенья,

Который тотчас за собой сожгла.

На высоте высот неизмеримых

Искала не тщеславья — глубины;

Околевая в бесконечных зимах,

Стихами согревалась до весны:

Они цвели невянущим жасмином,

То нежные, то — пламенный огонь…

Я грела пальцы, и с теплом каминным

Врастали рифмы намертво в ладонь!

Врастали так, чтоб не терять ни слова,

Сквозь нервы, со слезами — до кости!

Врастали так, чтоб мог родиться снова

Из мертвой тьмы — живой, горячий стих…

Удар по накаленной наковальне —

И он готов, стиха стальной клинок.

И звезды покрывают потолок

Пятнадцатиметровой спальни.

Наша жизнь — это лишь миг,

Мимолетный огонь лиц.

И, возможно, порой — Krieg,

Но отнюдь не всегда — Blitz.

Инфрагрусть дождевых струн,

Ультрасолнечный фиолет.

Пара крыл — коль душой юн,

Пароксизм, коль — увы, нет.

Ты, готовый идти в бой, —

Концентрат внеземных сил:

Ощути, как горят за тобой

Миллионы мирских светил!

Мощи всей ощути дух —

Им питает тебя мир.

И услышишь — коль был глух.

И возвысишься — коль сир.

И удача, коль был твёрд,

Расцветет красотой скерд.

Победишь ты: силён, Чёрт —

Да с букетом Ангельских черт!

А горящий твой зрим Лик

Вечно будет среди лиц…

Ты с судьбою сыграл в блиц.

И впечатал навек — миг.

Нет, я ведь не революционерка,

И суровой войне не была бы я рада!

Просто хочу, чтобы все на поверку

Было не лживо, а так, как надо!

Чтобы трава оставалась зеленой,

Чтобы вечно над ней были нашими птицы,

И не казался пурпурной вороной

Тот, кто на крыльях к правде стремится!

Нет, я ведь зла никому не желаю:

Слишком жалко желанья расходовать всуе…

Вы не везите меня в Гималаи —

Роще весенней хвалу вознесу я,

Буду слагать ей душевные песни,

Телом, жизнью срастаясь с душистой травою,

И, рассмеявшись, глядеть в поднебесье —

То, что цветет над моей головою,

И, размахнув в обе стороны руки,

Ветру быть — не казаться! — сестрою-стихией…

Чувствовать шепоты, шорохи — звуки

Жарко живые. Навеки живые!

Или — не жить! Встану к стенке — стреляйте!

Ваших мне не страшны лжеугроз пистолеты!

Снова злословьем патрон заряжайте,

Только взметнется свободная — знайте! —

Правда моя над лазурью планеты.