Необходимо констатировать, что разговор о некоем особом мышлении и «разговор о странности присутствующего бытия» или «разговор об основаниях в современности» (XXI в.) фактически отсутствует. Считается, что такой разговор преодолен, а все предыдущее такое мышление – это только памятник какой-то древней мысли, но так ли это?
Мышление, остановленное древними греками, жившими в эпоху полисов, великие имена которых известны всем, в итоге отразившееся в так называемой эпохе эллинизма и затем ставшее стержнем греко-римской цивилизации, а в последующем преобразившееся в структуры христианского мышления и нашедшее свое выражение в последующем в новоевропейской или новой греко-римской цивилизации и далее – через различные мыслительные перипетии, происходит и в современности…
Стоит отметить несколько основных современных (XIX-XX в.) течений и тенденций дальнейшего движения такого мышления.
– Позитивизм второй половины XIX века и первой половины XX века и все последующие за этим.
Так называемый диалектический марксизм1 или некий научный материализм, который можно понять в качестве определенного ответвления позитивизма, эволюционно выродившийся в материалистическую кабинетную схоластику и…
Параллельно такому, начиная с 60-х годов ХХ века, развивалась определенная научно-логическая методология, но такое мышление не может преодолеть сложности любого позитивистского мышления (управленческая методология, системо…). И такому противостояло другое мышление, пытавшееся скрыться за занавесом некоей научности, некоей истории философии, но по происхождению оно все же являлось другим (Мамардашвили, Пятигорский).
– Экзистенциальная философия (Шопенгауэр, Достоевский, Кьеркегор, Шестов), в итоге выродившаяся в некое пост-пост мышление во второй половине XX века…
– Различные кризисы мышления, различное вырождение мышления… и сюда же можно отнести и все пост неомарксистские направления и другое…
И тут можно спросить о неотомизме, философии жизни, персонализме, прагматизме и другом, но представленная классификация движения мышления – это определенное упрощение, которое мало что говорит о многом происходившем, то есть в предыдущие два века происходившее это значительность2, и для раскрытия такого, а также и кризисных тенденций современного не-мышления необходимы другие объемные исследования.
Одна из целей данной работы – это желание показать некоторые содержательности такого мышления, но для полного погружения в такое, конечно же, этого недостаточно. Автор не ставил себе задачу воспроизвести некий историко-философский труд и не пытался следовать условной гуманитарной научности. Слова, используемые в работе, имеют свою специфику. Например слово «мышление» говорит о некоем специфическом напряжении, мышлении в определенном состоянии.
Вторая и основная особенность предложенного разговора – это попытка освежить знание об основаниях, древний и непонятный разговор, какой-то странный разговор для обыденного и другого ума.
Что можно, в общем, понять о таком мышлении или мышлении об основаниях?
Для такого мышления нет запретных, маргинальных или каких-то невозможных тем для разговора. Такое мышление в каком-то смысле позволяет проводить опыты, не двигаясь никуда из точки нахождения, и такая «форма опытности» постоянно подвергается критике, показывая некую бесполезность такого мышления. Такой формат, как указывал Б. Рассел, в итоге обесцветил греческое мышление, свел его к какой-то бесполезной этической практике, к морализму…, к чему-то, что не позволило возникнуть какому-то позитивному мышлению, научному мышлению, позволяющему стать глобальным инструментом воздействия на происходящее. И в таком смысле такое мышление – это грандиозный памятник мышлению, но такой памятник – это нечто мертвое, нечто ушедшее, но давшее начало другому, какому-то полезному мышлению Нового времени.
Конечно же, иногда, есть те, кто готов потратить все свое время на изучение такого опыта, такой уже мертвой традиции.
– И такое мышление, в каком-то смысле, может даже быть основанием для всего научного мышления, но, в общем-то – это бесполезность. Но как обстоит дело на самом деле?
– И почему, казалось бы, преодоленное в какой-то момент, оно взрывает всю позитивность и переворачивает все происходящее с ног на голову?
Возможно, что позитивное мышление и другое мышление не знают нечто о себе и о таком мышлении в том числе? Возможно ли, что такое мышление содержит в себе некие тайны, которые позволяют такому не-позитивному мышлению как-то глобально влиять на происходящее?
При этом, а что о таком, о такой тайне может сказать философия в ее историко-философском варианте, которая существует как наука с конца XIX века? Такая «наука» далека от разговоров об основаниях, она констатирует ставшее мышление. Она может говорить о произошедшем мышлении, без возможности понять тот древний произошедший разговор, становясь абракадаброй об абракадабре. И такое историко-философское мышление примитивнее любого выделенного фундаментального мышления, например, какой-то теоретической физики, которая пытается понять свои основания. В некоторых работах о памятниках философской мысли присутствует определенная системология или определенная негативная метафизика3. То есть с ходу предлагается какое-то множество из понятий, связей и конструктов. И такая голая рациональность предлагается в качестве системной философии, диалектики, науки об…, объяснения философии …, трактовки какой-то системы… Но такие изощрения ума являются такими же конструктами, как и подобные схемы античных или средневековых умов.
Оценивая действительные возможности позитивной науки, в итоге становится понятным, что некий жизненный (наличествующий) мир4 многообразнее научных классификаций, он разнообразней того, чему учат в университетах. Государственная деятельность, управление, экономика, война… ремесло, искусство, свободные профессии…, борьба за власть, распределение ресурсов, господство, катастрофы, усталость от бытия…, молодость, старость…, мудрость, глупость, рождение, смерть…, эта и та сторона… Все такое не подчиняется никаким классификациям. Все многообразие индивидуумов и жизнедеятельности намного шире школы, завода, университета… Конечно, только определенная ситуация, эпоха позволяют существовать тем, кто не занят вопросами выживания, кто не превращен в инструмент и имеет возможность посвятить себя творчеству, мышлению, безделию, выбору любого направления…, но только до тех пор, пока его не призовут…, и может оказаться, что «там» никого нет, и что тогда?…
Возможно, в упрощенном значении, без действительного разговора об основаниях такое мышление можно понимать в качестве определенного цикла духовных упражнений5, которые позволяют получить другой опыт, не имеющий ничего общего с тем, чему учат в обычных учебных заведениях. В таком смысле можно говорить о таких установках, как сократовские беседы, картезианские медитации, упражнения Лойолы, сны Юнга, точки удивления, методологические сомнения, мысленные эксперименты и т. д. Но все такое – это второстепенность, стержневая суть такого мышления заключается в другом…
В таком опыте мышления даже можно предположить некую последовательность, поэтапность… В такой практике мышления можно предположить какую-то интуицию, некий выход за рамки, выход из себя, выход за границы дозволенных опытов мышлений-состояний. Такой опыт позволяет увидеть нечто, что было неявным до «включения света», и заметить то, что на самом деле присутствует и какие-то «затемненные ходы мышления куда-то», которые были сокрыты за завесой обыденности, позитивности. Такое мышление в каком-то смысле позволяет определить новый вектор, порвать с тем, что было до этого, начав какое-то новое движение6. И действительный мастер такого мышления будет отрицать схоластику, схематизмы, структурализмы и другие установки, которые подменяют мышление и выдают себя в качестве такого мышления. То есть иногда некая внешняя форма, слово-образная логика, некий пафос, высокий голос, словообилие, туманность предполагаются как содержание такого мышления. И такое мышление – это не какой-то мозговой штурм…, метод Дельфи и другие методики, все подобное имеет несколько иное содержание, значение, направление…
Иногда может присутствовать, так сказать, недобросовестность или какой-то обман, шулерство, шарлатанство (это если не давать такому более сильных оценок), то есть могут присутствовать те, кто будет выдавать разное за какое-то сверхмышление-состояние. Сюда можно отнести всякие «практики», «скрытые практики», «курсы успеха», «курсы обнаружения», «общества и сообщества самоутверждения», «собрания самоизлечения», «группы связи с каким-то тем», …позволяющие раскрыть некие возможности духа, ума, памяти, сознания, личности. Сюда также относятся все обыденные разговоры, которые выдаются за какое-то нечто, что почему-то позволяет «понять себя», а затем как-то и куда-то изменить сознание, что как бы позволяет в последующем «достичь» каких-то «успехов, стабильности, сверхуспехов»…, но в чем? Во всем? В господстве над телом, другими, другой реальностью? Получить связи, сверхсвязи, сверхзнания, сверхблагополучие, сверхспособности? Но в итоге в слабом значении все такое – это какая-то бесполезность, глупость, слабоумие, обман, познакомившись с которым у каждого (кто не готов самообманываться) возникает презрительное отношение к любой действительной духовной практике или итоговое ощущение о зря потраченном времени… И необходимо понимать, что никакая духовная практика не является абсолютно безопасным времяпрепровождением… Нужно всегда помнить, что каждый из живущих, прежде всего, происходит как мышление, то есть мышление7 – это его конституция, и всегда есть опасность такое мышление сломать, изменить, привести в негодность, сделать его неадекватным (или адекватным в сторону тех, кто пытается сломать ум адепта), непрактичным, инфантильным, слабоумным, обманутым, идиотом, выбывшим, нищим, больным, исчезнувшим… И такое может иметь разные последствия, не только для отдельного вовлеченного, но и для всех его окружающих и для всего включения в целом…8 Поэтому там, где речь идет о мыслях, о состояниях, об уме, там все не так однозначно… И если нет тех, кто думает о включении в целом, и там, где ворота открыты настежь, там может быть разное… И многие не знают о том, что к их мышлению9, то есть к ним, к их благополучию, доступ всегда открыт, и такой прямой доступ – это, прежде всего, обычное слово, которое может ранить, покалечить, вывихнуть, направить куда-то туда, спровоцировать… или даже убить… Конечно, слово также может наставить на путь, принудить вернуться, излечить, сделать сильнее…
При этом предположительно нужно помнить, что в действительном мышлении, в философском мышлении, в мышлении об основаниях нет ничего тайного в каком-то слабоумном значении. Тайна тут проста – такое мышление требует тяжелого умственного труда, умственной практики, тренировки ума, работы над текстами и над собой, поэтому такое возникает не просто так – это значительный и многолетний труд. И такой труд всегда отсекает всех желающих получить нечто даром, с ходу и для каких-то непонятных забав, не имеющих никакого отношения к тем основаниям, которые пытается разглядеть такое мышление. И многие понимают, что квантовые вычисления – это что-то непонятное, но все считают, что умение понимать философские беседы или политический, исторический замыслы… – это удел каждого, но в действительности такие беседы далеки от той пошлости, которую представляет себе обыватель, хотя это мышление и происходит с применением слов обыденного языка, то есть в отличие от математики, и другого выделенного мышления, такое мышление не создало собственного сверхвыделенного понятийного символизма, хотя математика и другое в итоге всегда обращается в обычный язык и в обычное мышление, и если это не так, то есть если математические символы нельзя преобразовать в обычный язык, тогда это нечто бессмысленное…
Но можно ли назвать такого «исследователя оснований» ученым? При этом зная, что весь эмпиризм и другое в таком исследовании невозможны. И при этом, а как не стать антинаучным? А нужно ли? И такое мышление ни в коем случае не предполагает никакой позитивистской или прикладной методологии, позволяющей создавать инструменты из вокруг происходящего. Инструментом, в каком-то слабом понимании, для такого мышления является сам присутствующий, его мышление, его сущность. То есть с помощью такого мышления не стоит решать то, что решать не нужно, и такое не отрицает взаимодействия с разным, с наукой, с другим. Поэтому философия не должна заниматься не своим делом или воспроизводить некое позитивное знание, которое должны воспроизводить те, кто занимается именно таким вот воспроизводством. И философия – это не база, не фундамент, не теоретические методы…, она таковым может быть только условно… Конечно, философия – это и включение света, а иногда – и особое прояснение. Но иногда…, в каком-то сверхзначении – это разговор о каких-то странных основаниях.
Чем еще может быть такое мышление, чем оно может являться, чем оно бывает? И тут может возникать разговор о разном непредметном знании, то есть, а какое знание на самом деле интересует человека? То, которое позволяют ему изменяться и развиваться? И философия – это в каком-то смысле и есть такое знание. Конечно, философия – это и политическое видение, и другое…, и тем, кто не производит никакого своего видения, приходится потреблять чужое…, то есть превращаться в предмет, в предмет потребления чужих разговоров об основаниях, а затем и в объект… Поэтому философия – это определенная практическая жизнедеятельность, процесс, точка для споров и диспутов, место выработки. При этом после такого не должны, но могут повести на эшафот, но это уже точка смерти мысли или?…
В таком смысле, в смысле тотального разговора об основаниях философия – это всегда мета-физика. Но это также и отдельный разговор, то есть какая-то конкретная философская система, при этом это и некоторые разделы, так как разговор об основаниях может распадаться на разное: на разговор об основаниях познавательных способностей, и о чем-то запредельном, и другом, о какой-то «онто»… И такой разговор, рассматривая разное происходящее, разное присутствующее, разное явленное может думать и об основании такого, о его онто-…логии, отсюда и философия войны, смерти, жизни, духа…, то есть любого выделенного из явленного или явленное из выделения.
В любом случае, все, все те, кто должен знать, знают, что такое казалось бы преодоленное бесполезное мышление, и именно действительное мышление, а не какая-то фальсификация, обладает страшно-разрушительной силой, и такое мышление может поставить под сомнение все и обратить в ничто любые смыслы…, а в итоге и любые основания…, а после и другое…, поэтому такое мышление – это не только взгляд туда, это иногда и разрушительное оружие тут.
––
Изложенные в работе мысли не являются учением, научением, теорией сознания или чем-то подобным. Проигранные мысли представлены в большей степени в форме неопределенного вопрошания, без предложения каких-то достоверных ответов, что предполагает воспроизводство очередного негативного метафизического учения, чего автор пожелал избежать. Работа не является классической научной монографией, все изложенное ниже нельзя воспринимать как какое-то «достоверное учение», но при этом это и не некая публицистика. Все рассказанное нужно воспринимать именно как разговор, который имеет возможность быть, точнее, он состоялся. Автор не ставил себе задачу что-либо окончательно утверждать, и такое состоявшееся мышление не претендует на какую-то позитивистскую доказательность10, но при этом это не эзотерика или какая-то примитивная мистика. Все изложенное не имеет отношения к какой-то психофилософии, психоанализу, фрейдизму, антропософии или какой-то теософии…, не связано с употреблением препаратов изменяющих сознание, не служит целям врачевания или извлечения тайных скрытых способностей.
Странное мышление
Что может удивлять, завораживать, останавливать дух, вырывая его из происходящего? На такое способна только какая-то значительная мысль11, которая обращает мышление в ничто12, вырывает его из «происходящего что», обращая его в вечность, что и есть какой-то миг-ничто, какое-то «с той стороны сознательности», а затем возникает нечто, то есть мысль (сознательность) после такого ничто. И что есть такое «то ничто», и что есть «это нечто после» – это все только предположения…
Сложность таких извлеченных мыслей значительна, и чем внимательнее дух, чем он более изощрен, тем сильнее он требует какого-то сверхзначительного напряжения для определенного взаимодействия с загадочным тем. И такое напряжение становится смыслом и целью, а все другое становится каким-то бесполезным и бессмысленным, но все же нужным в этом присутствии. Отсюда и поиски такого напряжения становятся необходимостью и чем-то, без чего дальнейшее существование становится бессмысленным, а иногда даже абсолютно невыносимым.
Человеческое мышление всегда стремится к завершенности13, окончательности, то есть к какому-то последнему рубежу. Но стремление к таковому предполагает постоянное движение. Отсюда остановить или даже окончательно зафиксировать такое невозможно. Можно только разглядывать пройденный путь и вглядываться в день сегодняшний, а затем усматривать нечто впереди. И так со всем пониманием и со всем знанием (со-знанием) – оно текучее, оно происходит… Поэтому любые попытки законсервировать что-то в форме определения – это слабая попытка остановить живую мысль. Отсюда в наличии всегда присутствует какой-то «открытый разговор о чем-то», и это «о чем-то», о чем разговор, оно всегда существует именно так. То есть разговор не заканчивается, и «то, о чем разговор», не определяется окончательно, а все это такое течет и длится, и в наличии от такого есть только вот такое – текучий разговор, неопределенный им непредмет и активно встроенный в такой разговор мыслящий, который, возможно, и становится причиной всей этой конкретной неопределенности.
Но за всем этим происходящим мышлением есть еще нечто, нечто неуловимое, что нельзя понять. И вот эта мысль «о присутствии вот этого неуловимого», того, что нельзя понять – это точка удивления, которая позволяет установить нечто, о чем стоит задуматься и что, возможно, является началом любого мышления, любого разговора. Но, а что в итоге представит такое задумывание, если в итоге такое – это нечто неуловимое для мышления?
Итак, мышление всегда хочет достичь последнего рубежа, получить завершенность, победить текучесть и в итоге выдать за такой рубеж какую-то конструкцию, какую-то определенность в виде какой-то формальности. Но в таком есть существенный изъян, так как любые конструкции – это бывший акт мысли или то, что возникло после мысли, в результате мысли14. Но акт мысли – это подвижность, которая в своем происходящем присутствии не имеет никакой остановки, и останавливаясь становится уже чем-то другим. Соответственно такие конструкции – это какая-то замершая (иногда) полезность, которая может быть толчком для другой мысли, но это не мысль, а нечто мертвое, и такая мертвость действительно значительна, так как любую мысль в итоге приходится обездвиживать тем или иным образом, а затем такое обездвиженное вчера, бывшее мыслью, может влиять на происходящее и становится тем, что будет порождать и другое бытие и мысль в итоге. Но такая завершенность мысли – это не ее рубеж, это какой-то промежуточный итог, за которым может быть только следующий акт…, но, если его не будет, будет нечто иное, но это «иное» – это нечто недоступное для мышления.
Отсюда все рубежи, все, переставшее быть мыслью, – это не рубеж мысли, это не ее реализация, не ее какой-то окончательный итог, а это ее остывание в чем-то другом, в чем-то, с чем мысль взаимодействует и что может быть причиной формализации мысли в нечто странное, но что это на самом деле?15 И тут вопрос открыт так же, как и вопрос о том, а что есть тогда мысль как происходящее? Что есть тогда мышление вообще? Если уловить и обездвижить его невозможно?
И мышление всегда текуче, но и остывшая после мысль тоже присутствует там, где нет никакой остановки, также, как нет остановки в мышлении, и такое присутствие, такая непонятность – это нечто удивительное. И тут может быть мысль о том, что это «происходящее вне мысли» тоже тотальная неизвестность, и его текучесть – это, возможно, не его свойство, а свойство разума, который существует именно в состоянии вот такой текучести, а что на самом деле – это происходящее в его последнем значении?
И такое состояние неопределенности – это какое-то проклятие, но это также и нечто другое. Итак, на самом деле можно точно установить только «наличие тотальной неизвестности»16, и такая тотальная неопределенность – это возможность для любого акта мысли, для любой конструкции, и такая неопределенность она бесконечна, как и бесконечно приложение17 мысли. И проклятие мышления – это любая попытка утверждать, что акт мысли может дать последний ответ на эту неопределенность, то есть это одновременное отрицание возможности присутствия акта мысли.
Отсюда любая «абсолютная объективизация конструкции» приводит к тому, что в итоге возникает какая-то схоластика18, то есть подмена акта мысли каким-то конструктом19. И сам конструкт выдается за мысль или даже за нечто, что больше мысли, хотя на самом деле действует только акт, а конструкции – это то, что остается после акта20. И тут может возникать какая-то «только мысль», что нет необходимости прямого участия в происходящем, так как есть какие-то закономерности (конструкции), которые и сами будут действовать. Но на самом деле все это остывшее после-мыслие – это только то, что осталось после акта, и теперь выдаваемое в качестве конструкта того, что есть больше, чем мысль. Конечно, это после-мыслие – это значительность, но это не чистая мысль, а для «реализации тут» нужно принимать в таком участие. Но что есть «это тут без мысли» или «до мысли», или даже «какое-то вне мысли», о чем мысль не просто не знает, а о чем она знать, возможно, не может? Что это «все»? Опять какая-то тотальная неизвестность…
Всем предположительно известны собственные мысли, те, что наличествуют в приватном мышлении, но сложно себе представить наличие чего-то другого, того, что можно схватить, получить…, чего-то совершенно неизвестного…
– Допустим, обойдя всю обыденность, что можно обнаружить? Все разное увиденное будет схожим, одинаковым, то есть ничего особо нового или поразительного – похожие цвета, формы, запахи… Какие-то пейзажи, нечто, и такое, конечно же, может какое-то время удивлять, но что затем? И вот тут может возникнуть мысль о различии между видимым и другим, чем-то другим21.
Мысли, связанные с выживанием, проживанием, продолжением, охотой, производством – это все нужное, но затем однообразное, а значит, и неинтересное. Такое в какой-то момент становится бессмысленным и хочется чего-то другого, чего-то неизведанного, того, что может увлечь и увести туда, туда откуда родом тот, для кого быть – значит быть мышлением22. Существует значительность обыденных бытовых мыслей – мысли об окружающем, о том, как чистить зубы, обманывать, побеждать, быть успешным… Но есть и другие мысли, которые никак не относятся к обывательской шелухе. Конечно, такое не имеет23 понятной применительной содержательности, а стремление «экономить себя»24 говорит о том, что такое – это бесполезность. Но иногда возникает изощренность, которая желает получать именно вот такое какое-то странное. И только это может увлекать уже изощренность, а все остальное становится чем-то никчемным…
И тут может возникать желание получать новые, утонченные мысли, странные мысли, мысли из какого-то другого плана бытия, который, возможно, существует вне обыденности. Возможно, такие мысли нельзя воспроизвести, разглядывая происходящее? Но где существуют эти мысли, это загадочно добытое умом в результате каких-то сложных движений духа? И, возможно, опыт таких мыслей представлен в различных трудах? Или…? Или, возможно, доступ к нему есть у любого, кто существует как нечто духовное?
Предположим, что освоение такого опыта – это особая практика, которая требует значительного напряжения. И, возможно, тут нет никакого секрета, такое скрыто, но не так, как кажется. Такое сокрыто фактом отсутствия у неподготовленного ума умения осваивать такое. Возможно, конечно, для заглядывания в такое лучше иметь проводника, но при желании и собственного напряжения достаточно.
– Но после изучения различного такого опыта возникает осознание присутствия определенной бедности и в таком. Новых мыслей, которые могут удивить, при движении в таком направлении, их с каждым днем будет становиться все меньше и меньше… без возможности завершить процесс… То есть чем больше узнаешь, тем сильнее будет возникать осознание однообразности, и даже в математических теориях достаточно мало «шевелений»25, их немного и в музыкальных актах. В итоге мыслей, которые будут удивлять дух и будут вызывать определенное состояние, за которым следует следующее и…, будет становиться все меньше и меньше…
Конечно, действительно интересную мысль можно долго длить, ее можно сверхдолго воспроизводить, ее можно растягивать множество и множество раз, например, кантовскую «вещь в себе» или какой-то музыкальный акт, или какое-то решение ума по какому-то поводу…
Некоторые ходы мышления могут очень сильно удивлять, и вот это удивление какого-то хода вызывает значительный интерес, затем возникает желание повторить ход, воспроизвести ход и от этого хода выскочить ТУДА, к чему-то другому.
Можно стремиться к простоте, но нет ничего более прискорбного, чем упрощенная простота. И простота иногда – это бедность, а иногда простота – это изощренность. И если, опять же, внимательно присмотреться к тому, что присутствует, к мышлению, то возможно окажется, что такое происходящее тоже значительно-бесцветно, и потому возникает желание обнаружить какую-то утонченную изощренность, которая бы удивила, и, возможно, позволила бы очередной раз заметить какой-то интеллектуальный изыск.
Возможно, есть какие-то мысли-состояния, которые нельзя повторить, но о них можно сказать, что «это было…», но «что это было?» Предположительно такие состояния нельзя передать ни в живом разговоре, ни в тексте, а после их невозможно воспроизвести. Но, возможно, сам текст является способом воспроизведения разного, и это разное – это все богатство, созданное явным мышлением в течение всей его происходившей истории. И такой текст в каждом проигрывающем «проигрывается иначе» и воспроизводит «что-то разное», но при этом «что-то похожее», и это нечто непонятное.
Такое мышление может взаимодействовать с чем угодно и быть чем угодно, у такого мышления нет никакого основания, кроме него самого, и нет никакого понятного направления. Такому мышлению доступно все, на что оно желает себя направить-обратить-превратить-стать-быть.
Что значит обнаружить новую мысль, раскрыть, вскрыть, открыть? Возможно, это целое искусство, непосильное занятие для того, кому в первичном состоянии постоянной экономии не хочется испытывать какого-либо напряжения. Но, возможно, преодолев такое нежелание затрачивать себя и проиграв какое-то сверхнапряжение, предположительно возникнет и удовольствие от напряжения и желание осуществлять такое снова и снова. Конечно, в таком есть и обратная сторона, такое напряжение очень сильно меняет и воздействует на того, кто стремится расходовать себя. Иногда такое может сильно покалечить.
Но в итоге все равно останется непонятным, почему возникает такая изощренность? Это результат какого-то пути, результат праздности и скуки или какое-то действительно действительное стремление для того, кто присутствует только как-мысль? И тут тоже может наметиться переход к другому способу «экономии себя», тут возникнет желание удалить от себя и отстраниться от всей шелухи и сосредоточиться на самом главном, на том, что становится интересным для какой-то изощренности.
, позитивистская вульгаризация философии и банальности, выдаваемые в качестве философии
Что такое обыденное мышление27? Обыденное мышление – это способность понимать все обыденно, то есть «конкретно и понятно». Такое мышление «не познает мир, как он есть»28, оно «просто это знает» через то, что оно знает «что мир есть», «как он есть». И то, «что в нем есть» – это для обыденного мышления присутствует как существующее и понятное.
– Обыденное мышление умеет сомневаться, оно умеет многое. Но такое сомнение будет особым, оно никогда не будет приближаться к порогу «разговора о шизофрении».
– Предположим, что такое29 обыденное мышление есть! И предположим, что с таких позиций прочтение любых необыденных рассказов превращает их в обыденность, конкретность и пошлость.
– Обыденность точно знает, «что есть» и «как оно есть» – это различные «предметы» обыденного мира. Целокупная «обыденная практика» обывателя, включенность в эту практику, обдумывание этой практики, соотнесение всего с этой практикой…
– Обыденное мышление может пребывать также в формате какого-то милого слабоумия или какого-то экзальтированного обыденного мышления, оно может быть таким себе уютным удивлением.
– Все остальное, что как-то выходит за такое, предъявляя такому вопросы, вызывает у обыденного мышления злобу и отрицание. Любое напряжение, любое сосредоточение, любой заплыв за буйки.
– Обыденное мышление может быть (называться) и философским, и научным, и политическим, и каким угодно… Оно может себя называть как угодно, даже определять себя в виде какого-то учения, знания, доктрины…
– Эзотеризм – это тоже обыденное мышление, его крайняя форма, такая же обыденная форма, как и позитивное научное мышление о мире или, допустим, любой атеизм…
– Обыденное мышление – это ясный определизм определений.
– Обыденное мышление все обращает в пользу и полезность… какую-то терапевтию30…
– Обыденное мышление может соглашаться с тем, что оно готово признать, что оно что-то не знает как понятный ему предмет, но оно не готово признать, что это имеет какое-то значение для него. То есть «практичность» обывателя всегда будет выше той или иной шизофрении…
Есть ли необходимость разобрать такое (практическое) мышление? Объяснить, понять, стать им… Изменить его и сделать его другим? Скорее всего, необходимо просто констатировать, что возможно такое есть! И такое приходится учитывать. Знать об этом.
Нужно ли вступать в дискуссию с таким мышлением? Доказывать ему важность другого мышления, его полезность? Можно ли «вылечить» обыденное мышление? Нет, никак. А зачем? Сам ответ на такой вопрос «зачем?» превращает другое мышление в обыденное, в отрицательную конкретность.
Почему обыденное мышление заблуждается в своей практичности, конкретности? Проблема, о которой не знает обыденное мышление, заключается в том, что «ничто не дано никакому мышлению в качестве положительной конкретности». Все, с чем имеет дело обыденное мышление – это тоже какая-то шизофрения, но уже ставшая для обыденного мышления «чем-то конкретным». И такая конкретность – это очередная обыденная иллюзия.
Противостоит ли обыденному мышлению, которое мнит себя как конкретность, практичность, полезность, некая абстрактность, теоретичность, посюсторонность… Ни в коем случае. Различение мышления на конкретное-практичное и какое-то другое – это и есть показатель обыденности. Не бывает мышления и другого мышления, все мышление – это только мышление31. Единственно, что есть мышление, которое отрицает себя как мышление и видит в себе какое-то основательное, практичное, предметное, научное, медицинское, действительное, физическое, а не мышление, не замечая того, что оно тоже происходит только как мышление… И такое непонимание и является показателем определенного слабоумия. Такое и предполагает некое тождество между каким-то слабоумием и обыденным мышлением. И такое мышление, которое отрицает себя в качестве мышления (и одновременно другое, считающее себя только мышлением), оно определенно не знает себя в качестве мышления, но при этом остается только им по сути.
Обыденное мышление всегда подключено к какому-то мифу, какому-то «миру», языку, знанию, традиции, конструкции, опыту… то есть в итоге к какой-то, но уже ставшей шизофрении32. И отсюда обыденное мышление может сделать вывод, что «это что-то значит» и что «это конкретно значит, что», но, увы, и тут надо остановить его, сообщив ему, что «это ничего не значит!», кроме того, «что оно значит», и если это непонятно, тогда это непонятно, и не более того.
Обыденное мышление может приобретать форму какой-то позитивности или даже научной позитивности. Что такое позитивистская, материалистическая… вульгаризация философии?
– Обыденное и позитивистское сознание вроде как бы знает, как все есть. Но есть вещи, способные вызвать удивление даже у всезнающего ума, включенного в «постоянную, позитивную, конкретную, обычную реальность».
– Все прекрасно знают, что «есть время», но попробуйте понять, «что есть знание об этом времени»? Предъявите предмет «время». Покажите свойство «время». Найдите в своей обыденной реальности что-то, что будет соответствовать этому «времени». У нас нет рецептора, который бы позволил ощущать «время». Время – это загадка. Время – это «выдумка», но ничто так не реально, как «время».
– Понятие «история» – что это? Реальность истории…? «История» – это слово. Подобное касается и пространства, материи, и цвета вообще, и человека вообще, и мира вообще… Старый спор номиналистов и реалистов о существовании неизвестен такому обыденному уму.
– Возьмите любое слово, например, «владение» или «закон», или… Вот – оно есть? И как оно есть? Если оно есть, а я действительный реалист, то есть я знаю только то, что могу эмпирически определить. Так, вслед за позитивным сознанием давайте последуем в мир реальных, действительных, видимых предметов и обнаружим там вещь «владение»… После поисков вдруг окажется, что такого предмета нет! Как и остальных похожих слов… Тогда вслед за более изощренными представителями позитивных реалистов, можно сказать, что да!, «владение» не есть предмет, а это на самом деле ПОНЯТИЕЕ…еееее…, и? То есть это нечто, что можно выявить из каких-то обобщений многих предметов в качестве их свойства. Например, мысль «о законе тяготения» возникает из обобщения всех фактов падения предметов, что явно говорит о том, что такое свойство «сообщает о законе», но, скорее всего, Ньютон или Гейзенберг и даже, возможно, Бертран Рассел были бы против такой трактовки данного вопроса. Или, например, «мысль о времени» возникает в качестве обобщения от многих происходящих действий. Проводим параллель с мыслью «владение» и окажется, что это тоже иллюзия. После этого можно предположить, что мысль «владение» возникает в качестве фи-феномена, и… или?
– Существует очередное, одно из многих пониманий «мира», которое ощущает себя неким «последним взглядом на мир» – это представление о сущем, как об окончательно данном в схемах, которые выдаются как тождество происходящему. Представители такого «мышления» думают, что за актом не существует другого. Их «мир» практичен и конечен. Он определен и опредмечен, но на самом деле такого мира нет – это вымысел.
– Что есть наше знание о мире? Можно утверждать, что «мир» – это только мысль. Действительно, в видимой практике нет никакого мира. Есть только небольшой, видимый глазами горизонт видимого, и предметов, и свойств, и всего этого видимого-понимаемого через мышление, через так называемые понятия, идеи… И ни одна теория не является последней теорией33. То есть, возможно, что все происходящее – это загадка, а иначе зачем наука пытается нечто разгадать, если все и так уже понятно через некую уже известную «диалектическую теорию»? Возможно, схема, позволяющая объяснить такую загадку, в чем-то верна, но только как схема, которая позволяет в упрощенном формате описать мир. Но мир-происходящее всегда больше, чем этот конструкт-о-мире. И тут всегда можно задуматься над ницшеанским противопоставлением Диониса и Аполлона, а также трогающихся умом финансовых аналитиков34 поверивших в то, что «их схемы» – это то же самое, что и «происходящее»35, но когда происходящее начинает двигаться куда-то туда, куда ему очередной раз вздумается, то что тогда? Крах, кризис, катастрофа?
– Конечно же, в таком смысле можно начать утверждать, что да! Я понял! Я обманут! Обыденное или позитивистское мышление – это ничто! Ничего нет! Нет ни времени, ни государства, ни мира, ни науки, ни человека… Но, скорее всего, что-то «есть» только как мысль, но и не только. Но как существует мысль и другое – это уже следующий вопрос, а точнее, это та загадка, которая и вызывает удивление. Сложно понять, как существует нечто как мысль, но мы сами существуем как мысль, при этом нас полностью устраивает такое существование, и другое нам неизвестно, или известно? Но почему все, что произносится как «известно» – это мысль? И тут можно двинуться в сторону Беркли и дойти до крайних пределов такого мышления, но все же, как бы кому-то не хотелось, любые мысли и любые фантазии, они ограничены чем-то большим, чем-то происходящим, которое значительнее всего, значительнее разного, в том числе и мыслимого. И такое происходящее, оно даже значительнее всех упрощений о том, что есть мыслимое и протяженное, субстанция и атрибуты, материя и мысль…, субъективный идеализм, объективный идеализм и правильный материализм… и так далее. Всегда можно заметить и видимый горизонт, и мыслимый горизонт, и, возможно, предположить, что есть и другие горизонты, и не горизонты, и что-то совершенно непонятное…
Также существует сумма обывательской банальности, понимаемой в качестве «философии». Такими неосмысленными и нефилософскими вопросами являются такие, как: «В чем смысл жизни?», «Какие вещи хороши, а какие таковыми не являются?». Но действительная философия не занимается таковым. Философия – это плод странного безделия в формате крайне-напряженного «мышления о шизофрении», но это не банальность. Конечно, философия плодовита и как способ удивления, вопрошания, сомнения, размышления, молчания… Но мышление (духовное напряжение) – это не глупость. Действительно, можно задаваться вопросом: «А в чем смысл жизни?». И можно, опять же, выдать ответом какую-то банальность… или какую-то умность, научность, формальность…, но все это незначительность. Но зачем нам такой вопрос? Какой мы хотим получить ответ? А есть ли такой вопрос? Вопрос ли это? Что нам дает ответ на этот вопрос? Вот это уже есть «мышление о мышлении»36.
Присутствует также вульгаризация философии через какое-то эзотерическое «философское» учение или какую-то «жизненную» модель, практику. Это может быть даже вульгаризация через какое-то учение, через какое-то «тайное учение». Может быть, вульгаризация через некие практики НЛП и другое…
Но, представим себе, что еще в глубокой древности, в каком-то Древнем Египте, в междуречье Тигра и Евфрата и в других каких-то неизвестных местах и, возможно, временах, там где возникал какой-то слой тех, или даже просто те37, кто мог быть занят каким-то духовным (интеллектуальным) созерцанием. Такой слой занятых «чистым мышлением»38 замечал наличие какого-то…, но чего? Допустим чего-то, ну…, возможно, понятого в качестве «мышления»39, и такое обнаруженное «мышление»40 было значительным открытием (или выдумкой?), которая влекла за собой многое, множество различных открытий и изобретений41.
И если «мышление» и какое-то «всеобщее мышление», предположительно-присутствующее у каждого – это открытие, то последующие за этим (и вместе с ним) различные мыслительные, мышленческие – логические, математические, геометрические, лингвистические, физические, поведенческие… открытия-изобретения-планы-решения – это все было обнаружено после или вместе, но что это?
После этого или вместе с этим, возможно, были изобретены различные вещи, например, математическое мышление и запись, какая-то запись языка и многое другое, какие-то вещи, способы, предметы, системы, методы… Сложные системы ведения хозяйства, системы управления каким-то производством, перемещением, хранением, управлением… Но все это, все какое-то практическое мышление всегда возвращалось назад, к своему началу, к той тайне, от которой воспроизвелось все остальное, то есть к «мышлению».
И что есть это «мышление»42? Может быть, это некий дар богов – это, конечно же, неизвестность. Но то, что это нечто незримое и обнаруживаемое через определимое в словах и другом конкретном – это факт, но что это вообще, как понять это? Это «мышление» – это всеобщее обнаруживаемое или это какая-то частность, или, возможно, это какой-то всеобщий источник, к которому происходит всеобщее подключение? То есть мышление43 ограничено в отдельном теле или оно как-то не телесно, над телесно, вне телесно? Или «мышление» – это иллюзия, выдумка, его нет, а есть некая длительность, телесная жизнь, и в ней нечто выделяется в качестве мышления?
Но в итоге вопросы не будут разрешаться, они будут нарастать, и простое обывательское представление, и какой-то примитивный сенсуализм, а затем эмпиризм, а после и рационализм – все это по мере нарастания вопросов будет становиться неинтересным, каким-то упрощением, которое не позволит двинуться дальше. При этом это ни в коей мере не требует признания необходимым работать с какой-то примитивной эзотерикой.
Что такое философия? Это значительно-загадочное или даже бесполезное слово. Его, конечно, можно подвергнуть этимологии. Долго разглядывать. Можно провести над ним какой-либо вид анализа (разутюжить, расчленить, раздавить, подвергнуть какой-либо экзекуции). Философ-ииииии-яяя. Люба-мудрия или не-мудрия, а мудрено. Но в итоге это ничего не даст. Дело в том, что тут может быть любое другое слово, например, «абракадабра». Но суть дела не в этом.
Ну еще можно смело и уверенно сказать, что тут дело не в слове, а в его содержании! Ура! Эврика! Хотя… Эка удивил. И что? Ну в содержании, и что? Раскроем его! Философия – это (а дальше сумма бормотаний про это – откроем любой учебник об-философии). Возможно, философия – кто-то, а не это? То есть, это мыслитель, его мысли, его жизнь. Слово «Х», обозначающее все «это кто-то» могло быть любым. Но загадкой является, почему «этот кто-то» отличается от другого такого же «кто-то». Просто у всех у нас есть мысли. Как понять, чем мысли отличаются от мыслей философов?
Предположим, как возникла философия. Не как-то там…, а по-другому. Нарисуем упрощенный сюжет. Кто-то имел «чем и когда» обращаться в языке (мышлении). Он этим языком (мышлением) пользовал. И заметил одну «странность», а затем и многие. И попытки упорядочить в целое эти странности создавали систему-схему странностей. Ее можно было посмотреть, заметить через нее другие странности и предположить другую систему для выявления следующих странностей (при этом у каждого мыслителя была своя схема и выявления странностей, и их упорядочивания). При выявлении странности возникает удивление. И странность, замеченная в языке (мышлении), может быть замечена и в ином, и все таким образом становится странным, требует завершения в акте понимания, и такой акт в целом превращается в мета-систему конкретного мыслителя. Умение или обладание этим странным видом мышления (не абстрактным, не рациональным, не даже философским в негативном смысле, не…, а конкретно странным) и стало тем, что греки определили в качестве некоей философии с одной стороны, и «состоянием» – с другой стороны, и тут можно «услышать» несколько слоев:
– чтение-изучение текстов;
– разговоры о каких-то учениях (история философии), сюда и выявление связей, и многое другое;
– вскрытие странностей, когда возникает умение «замечать» проскакивающие неадекватности;
– состояния;
– последующие разговоры о состояниях и, возможно, иногда их запись.
И эта странность стала даже определенным инструментом, с помощью которого греки научились «трогать» разное и воспроизводить особые мысли, которые затем стали обретать определенную словесную метку, и так далее: математика, логика, политика, война, искусство, физика… и другие какие-то «собрания особых мыслей» об «особо происходящем», и что из этого раньше – это тоже сверхсложный вопрос.
Возможно, философия – это отсутствие мудрости. У каждого есть своя мудрость, у философа ее нет. Он думает над чужой мудростью и в итоге может додуматься до какой-то, но это уже не будет тем, что есть философия как первый акт.
И, возможно, нет философии Мамардашвили, Пятигорского или Гегеля, любой философский опыт – это всегда какое-то обращение к трансцендентному, это всегда взаимодействие с ним. С тем общим источником, который возможно всеобщ44 для всех. Поэтому утверждение о существовании какой-то «философской системы» – это какое-то упрощение, и проще понимать такое, в качестве присутствия какого-то конкретного опыта обращения к Источнику (колодцу), который затем можно рассматривать в виде уже данной конкретности, в качестве какого-то уже застывшего опыта мышления или опыта обращения. Но это всегда уже пост мышление, мышление о застывшем куске лавы, мышление о памятнике мысли, но это не та мысль в ее первоначальном виде. И само по себе такое первоначальное мышление, когда оно происходит – это какое-то извержение горячей магмы мысли из неведомого источника. Поэтому «любое пост» – это какая-то трактовка, которая не всегда может проникнуть в те разворачивающиеся оттенки извержения.